Сны о чем-то большем

– Возвращайся! Вернись! – зовет котенка Маргарита Владимировна. И он слушается. Расправляет крылья и, паря, опускается. Ниже, ниже, и вот уже мягко приземляется на поручень кресла. Складывает белые крылья, втягивает их обратно в белое пятнышко на спине и хитро смотрит на Крючу.

– Вова, это ты? – поражается она: мордашка котенка, расплываясь и увеличиваясь, превращается в лицо Вовы Анисина – главной любви всей Крючиной жизни.

Из-за него она ушла от мужа, поссорилась с мамой, с ним провела самые веселые, шебутные и счастливые годы молодости. Художник, музыкант, синеглазый, высокий, чуть сутуловатый красавец, Вова в любой компании свой и – главный. Так складывалось, он ничего для этого специально не делал. Нет, ангелом не был, наоборот: все пороки мира попробовал на вкус с неизменным удовольствием, ну и она вместе с ним.

– И чего ты тут сидишь? – спрашивает Анисин. – Пошли. От работы кони дохнут. Шурка сегодня две миниатюры каким-то американским чувакам втюхал, гуляем. Атлантов уже практически споили.

Вместе выскакивают на Дворцовую, прямо в солнечный круг. Летними вечерами часто такое случается: если солнце вдруг ненароком зацепится за Александровскую колонну, то будет висеть на ней долго-долго, лениво перетирая о гранит зацепившиеся лучи. Потом сразу плюхнется в Неву, но часа два еще станет бултыхаться у самой поверхности, пока не угомонится и не заснет на дне.

У Атлантовых ступней живописным ярким табором расположилась их компания. Все те же – Маруся, Крокодил, Сула, Сальватор и Петрович – тот самый Шурка, который сегодня проставляется ввиду удачно проведенной сделки.

– Заждались, – Петрович протягивает доверху налитый граненый стакан, позаимствованный из ближайшего газировочного автомата, – еле вашу порцайку отбил.

– Покушались? – Вова, как истинный джентльмен, протягивает стакан Крюче, – глотни!

Портвейн сладкий, душный, душистый, даже, пожалуй, чересчур душистый, будто в вино плеснули одеколон, но вечером после работы, да еще на солнышке, да еще на Дворцовой! Может, что-то и бывает вкуснее, так где ж его взять?

Маргоша мелкими глотками заглатывает портушок, доходит до половины стакана, протягивает Анисину – твоя доля! Кто-то, кажется, красавица Сула, вставляет ей в руку кусок городской булки, Сальватор пододвигает банку с килькой в томате. Нет ничего вкуснее на свете, чем свежая «Городская» с хрустящей корочкой, пропитанная насквозь остреньким томатным соусом с раскрошившейся в нем бескостной килькой.

Вова, опорожнив стакан, берет гитару. Начинает наигрывать новую песню БГ. «Под небом голубым, – доверительно сообщает он, – есть город золотой…»

Сальватор, перехватив стакан, уносится к автомату – вернуть тару на место. Это – закон. Они не одни такие умные, стакан может в любой момент кому-то другому понадобиться.

Остальные подтягивают Вове. Все знают, песня о них, об их городе, именно золотом – вот же оно, золото, разлито по площади, Неве, крышам…

– Корифаны, – возвращается Сальватор, – встаем. А то Гостинка закроется.

Гостинка, а точнее, отдел грамзаписи на первом этаже, вот уже пару недель – непременное место посещения перед долгим зависанием в «Сайгоне».

– Риглис, завязывай, – торопит Вову Сальватор, – опоздаем.

– Сам ты Риглис, – цедит Вова, но встает. Он очень не любит, когда друзья зовут его так. Но – приклеилось.

Вообще-то он очень интеллигентный чувак – мама преподает в консерватории скрипку, папа поет в Малом оперном. С последних гастролей предок привез сыну целую упаковку жвачки «Риглис», посредством которой предприимчивый отпрыск развернул настоящее коммерческое предприятие, выменивая на заветные дольки пиво, беличьи кисточки для товарищей-художников и даже дефицитные тени для Крючи.

Недавно Вова заглянул в Гостинку за подарком для отца ко дню рождения. Потосковал, перебирая советскую эстраду, порылся в симфонической музыке – ничего стоящего! В уголке на полу, прямо на стопке пыльных пластинок, сидел наглый черный кот. Утомленный поисками, Вова зарычал на кота, изображая собаку. Кот лениво взглянул на шалопая, соскочил с пластинок и, не сводя желтых глаз с Вовы, несколько раз стукнул лапой по стопке, на которой только что сидел. Потом еще и мяукнул, да так, что Вова точно разобрал: ищи тут.

– А что это у вас там? – немедленно спросил Анисин у продавщицы.

– Некондиция, – отмахнулась та, – конверты истерлись. Приготовлено на отбраковку.

– Можно глянуть?

– Гляди, жалко, что ли?

Первым в стопке лежал черный конверт с белыми расписными теремами, теткой в кокошнике и злобными узкоглазыми лицами. «Князь Игорь».

Пока Вова рассматривал картинку, наглый кот терся возле самого уха и будто бы шептал: послушай, послушай…

– Можно послушать?

– Да крути, все равно никого нет.

Продавщица зевнула, извлекла из-под прилавка вязанье и застучала спицами.

Вова установил диск на обшарпанную магазинную «Электронику», кот, немедленно вспрыгнувший на прилавок, следил за каждым его движением. Когда пластинка закрутилась и Вова примеривался опустить головку, понятно, на самое начало, кот вдруг ткнулся мордой под ладонь, заставив иголку съехать в самый центр записи.

– забасил Кончак.

– грустно загундосил в ответ князь Игорь, —

– Что? – аж подскочил от неожиданности Вова и уставился на продавщицу: слышала?

Та что-то припевала в такт спицам. Совсем из другой оперы.

Конечно, сын музыкантов Анисин знал творение Бородина чуть ли не наизусть – отец много лет пел именно князя Игоря, начнет распеваться, хоть из дома беги.

Вова завел пластинку еще раз. Послушал Кончака, напрягся.

– И сеть крепка, и ястребы надежны, – снова пожаловался Игорь с каким-то странным акцентом: «сЭть крЫпка», «да сЁколу в неволе не е…»

Не ошибся! Не показалось! Игорь старательно выпевал совершеннейший мат! Обозначающий самое сладкое в природе действие! Кот, разлегшись прямо на прилавке, довольно щурился, будто с его помощью вершилось чудо.

– Ну ты… котяра, – восхищенно сказал Вова. – Корифан! – Достал из кармана половинку заветной жвачки. – Хочешь?

Кот равнодушно отвернулся. Анисин перевернул конверт: в исполнителях князя значился народный артист Болгарии.

– А можно ее купить? – заволновался Вова, засовывая пластинку в конверт.

– Сказано же – некондиция, не продается.

– Мне папе на подарок, он всегда мечтал…

– Возьми новую, вон стоит.

Увы, новый конверт был совершенно с другой картинкой и с другими исполнителями. Советскими. От этих точно сюрприза не дождешься.

– Я эту хочу, – заканючил Вова, – пожалуйста, тетенька!

– Иди, иди, мальчик. Нет денег, нечего тут крутиться.

В тот же вечер Анисин поделился чудесной историей с друзьями, и они все вместе двинули в Гостинку. Тетка за прилавком сидела другая, против прослушания не возражала – проверяла школьную тетрадь тощей девчонки, видимо, дочки.

Диалог Кончака с Игорем слушали раз десять, пока не явился какой-то толстый хмырь в очках и не возжелал оценить перед покупкой качество записи Скрябина.

– А кот где? – вспомнила Вовин рассказ Крюча. – Покажите нам вашего замечательного меломана-кота!

– Какой кот? – оторопела продавщица. – Откуда? Кто б нам разрешил тут котов держать?

– Как же? – не меньше нее поразился Анисин. – Я днем заходил, тут кот сидел. Черный такой, здоровый. Чисто Бегемот.

– Сам ты бегемот, – обиделась продавщица. – Пить меньше надо, – унюхала, видно, только что употребленный портвейн, позавидовала. – Зальют зенки с утра, потом черт-те что мерещится.

Уже в «Сайгоне», обсуждая уникальную запись, сообща решили, что кто-то из коллег подшутил над болгарским солистом, научив петь текст именно так. Нечто подобное Вова слыхал на домашних застольях. Вопрос: как до сих пор этого никто не обнаружил? Явно в партии не одна пластинка была?

– Кто ж такую прелесть обратно в магазин понесет? – резонно заметила Маруся. – Дома наслаждаются, гостей развлекают.

Все согласились.

С того вечера чуть ли не через день друзья повадились захаживать в Гостинку. Поскольку восторга своего от приятелей-знакомых не скрывали, каждый раз компания обрастала новыми любителями классического жанра. Кто-то один заходил, просил послушать, второй тут же затевал с продавщицей тягомотный разговор, тошнотворно занудствуя и тем самым отвлекая от оперы, остальные прятались за колоннами, давясь от хохота и восторга. Что удивительно, ни одна из продавщиц, а их там посменно дежурило аж четверо, никакого подвоха ни разу не заметила.

Увлекательная история закончилась внезапно и печально.

Каким-то образом – тайну никто из этого и не делал – слухи о любителях классической музыки, собирающихся вечерами у Гостиного двора для коллективного прослушивания опер, дошли до обкома комсомола.

– Я говорил, – вдохновенно вещал третий секретарь, – нашей молодежи скоро надоест кривлянье под чуждую музыку. Рок, диско, джаз – кому они нужны? Видите, молодежь сама развернулась к классике, и мы обязаны это поощрять!

К «правильным» меломанам немедленно отправили инструктора узнать, чем обком может помочь: организовать ли лекторий при филармонии, создать ли новый молодежный клуб по интересам в противовес действующим развратным рок– и джаз-клубам.

Воодушевленный и важный инструктор пришел к Гостинке в строгом черном костюме с комсомольским значком на лацкане, чем немало удивил присутствующих.

Запел Кончак. Собравшиеся, зная слова наизусть, вдохновенно подпевали, правда, тихонько, чтоб не нарушать гармонию произведения. Инструктор растрогался: такое трепетное отношение к классике он видел впервые. И тут заголосил князь Игорь.

Вся тоска, вся боль его невостребованного в половецком плену тела воплотилась в последних словах:

– Да соколу в неволе не е…

Инструктор смешался, решив, что ослышался, двинул к прилавку:

– Можно еще раз этот фрагмент прослушать?

– Нельзя, – отрезала продавщица. – Заездили уже пластинку, вся хрипит и заедает. Завтра приходи.

Инструктор вытащил удостоверение, помахал перед носом женщины.

– А, так тебе для работы, – сообразила она. – Ну слушай.

Направившаяся к выходу компания притормозила: не отказывать же себе во вторичном удовольствии. Да и реакция комсомольского аппаратчика интересовала всех.

Инструктор заветного места на пластинке не знал. Поставил сначала. Народ чуть не умер с тоски. И вот, наконец:

Толпа затаила дыхание, даже подпевать не стали.

– И сеть крепка, и ястребы надёжны, – всем одновременно показалось, что тон князя Игоря стал другим – явно издевательским, даже язвительным, – да соколу в неволе не е…

– Молчать! – заорал инструктор. – Директора сюда! – и хлопнул кулаком прямо по пластинке…

Черные треугольники разлетелись по желтому кафелю пола. Крюча один из них подобрала, до сих пор лежит дома в коробке среди таких же памятных сокровищ юности. Когда нагибалась за обломком, увидела под прилавком черного кота. Видимо, того самого. Кот слегка махнул ей хвостом.

– Ты помнишь эту историю? – спрашивает Маргарита Владимировна у Вовы. – Как потом все музыкальные отделы в городе прошерстили, думали, вдруг еще где такая пластинка есть?

– А то, – соглашается Вова. – Кот-меломан потом долго у меня жил. Бегемотом звал. Правда, потом кошкой оказался, путалась с кем ни попадя. Гелла, одно слово. Все вы такие. Потом вообще с гулящим котом сбежала, а дочь незаконнорожденную мне оставила. Тоже еще та Мадлен.

– Я ее к себе забрала. Старенькая уже, видит плохо.

– А ты ее портушком угощаешь? Она же у меня приучена. Особенно «Три топора» уважала. Не жмоться, отливай от своего стакана капельку, ей много не надо. Лизнет и счастлива.

– Да я портвейн сто лет не пила, – удивляется Маргарита Владимировна. – Тем более «Три топора». Это ж отрава! Тогда ничего другого не было, сейчас – всего завались.

– Нет-нет, – Вова категоричен, – исключительно портвейн. И не какую-нибудь португальскую гадость!