Глава 10
Я с трудом втянула носом воздух. В горле стоял ком, дышать было трудно. Бланш, не говоря ни слова, протягивала мне медальон. И улыбалась. Я хотела отобрать его, но даже на такое простое движение не была в тот момент способна. Отдышавшись, я пробормотала:
— Как ты это сделала?
Бланш широко распахнула глаза. Мне до сих пор не удавалось разглядеть их, и я не могла определить, какого они цвета.
— Что сделала? — невинно осведомилась она.
Я сглотнула. Если я скажу, что за четырнадцать лет никому не удавалось открыть этот медальон, то могу распалить ее любопытство и она захочет сама его осмотреть, а я не могла этого позволить. Я должна сама туда заглянуть. И лучше всего сделать это в одиночестве. Но мне было страшно. По-настоящему страшно, боязно, жутко — как бы вы это ни назвали. Я понятия не имела, что меня ждет. И вдруг поняла, что и не хочу этого знать. За эти годы я так часто думала о медальоне, представляла, что найду внутри поблекшую фотографию женщины, которая могла оказаться моей матерью, — сероватый или зеленоватый снимок. Или там будет лежать локон. А может быть, ключ. Или крошечный рисунок дома. Все возможно. Но когда я загляну внутрь, грезы развеются. Действительно ли я хочу знать, кем была когда-то и откуда я родом? Разве мне недостаточно того, что сейчас я — это я и иду своим путем?
— Что случилось? — спросила Бланш. — Ну же, забирай его.
Я кивнула, и мои дрожащие пальцы сомкнулись на медальоне — осторожно, чтобы изнутри ничего не выпало. Металл стал еще холоднее от ледяных пальцев Бланш, и в моей руке он не нагревался. И вдруг медальон открылся, как распускаются цветы на рассвете, — без какого-либо моего участия крышка внезапно поднялась, и хотела я того или нет, но я увидела, что находится внутри. Вернее, что там не находится. Медальон был пуст.
Я сглотнула, пытаясь подавить отчаяние, разочарование, горечь предательства. Все эти годы я берегла медальон как величайшее сокровище мира, скрывала его от посторонних глаз, и даже мисс Монтфорд о нем не знала и потому не пыталась отобрать его. И все ради чего? Ничего. Только пыль, кружась, легла на мою ладонь, крошечные пылинки, которые не расскажут мне мою историю. Я не шевелилась, не могла даже смахнуть эту пыль. На глаза мне наворачивались слезы. Я медленно зажала медальон в кулак, хотя теперь он весь был перепачкан этой пылью. Во мне нарастала ярость. Меня только что лишили наследства! И поскольку рядом больше никого не было, я обрушила эту ярость на Бланш.
— Это все ты! — крикнула я. — Ты забрала то, что лежало внутри! Отдай! Мне все равно, что ты умеешь показывать всякие фокусы, как твой дядюшка. Я не позволю меня обокрасть!
Бланш смотрела на меня, как испуганный ребенок, не понимающий, что происходит. Ее глаза распахивались все шире. Наверное, впервые в жизни на нее кто-то накричал, но если бы мне не удалось сдержаться, я бы и вовсе набросилась на нее с кулаками.
— Ты о чем? — Ее голос дрожал. — Я у тебя ничего не крала.
Я разъяренно протянула ей медальон, хотя мне хотелось просто швырнуть его ей в лицо. Но в то же время я не хотела с ним расставаться — я слишком привязалась к нему за эти годы.
— Вот! Там же ничего нет!
Бланш нагнулась к моей руке. Что она пыталась разглядеть? Медальон как медальон, таких тысячи. Круглая плоская коробочка с крышкой. Внутрь можно было положить маленький рисунок. Металл изнутри почернел. И там ничего не было.
— Но медальон ведь не пустой! — Бланш с облегчением рассмеялась. И подула на пыль, отчего та полетела мне в лицо. — Вот видишь! — Наверное, она гордилась тем, что в момент моего наибольшего разочарования сумела еще сильнее унизить меня. — Какая красивая пыльца! Серебристая. Это пыльца фей.
Я больше не могла этого выносить. Лицо у меня горело от слез, градом катившихся по раскрасневшимся от злости щекам. Я свободной рукой оттолкнула Бланш, едва не сбив ее с ног, и выбежала из комнаты. Мне было все равно, что на мне только нижнее белье, а нательная рубашка расстегнута. Промчавшись по коридору, я взлетела по лестнице, ворвалась в свою комнату, повалилась на кровать и разрыдалась.
Мне хотелось укрыться, запереться там, где я смогу побыть в одиночестве, где никто меня не найдет, и единственным таким местом была Комната кукол. Медальон все еще холодил мне ладонь — я не хотела выпускать его, мне казалось, что он рассыплется в прах точно так же, как его содержимое. Вытерев слезы, я увидела, что серебристая пыль перемазала мне и руки, и лицо, налипла на ресницах. От этого мне стало еще обиднее. Всю свою жизнь я была девочкой из сиротского приюта. У меня никого не было. Но в этот момент мне казалось, что умерла вся моя семья, все родственники, и мне никогда их не вернуть.
Затаив дыхание, чтобы перестать всхлипывать, я тихонько вышла из комнаты. Вниз по лестнице, через холл, к Комнате кукол… Тихо, на цыпочках… Я не хотела, чтобы Бланш меня услышала. Наверное, скоро она начнет меня искать, но я уже буду там, где ей меня не найти. В Комнате кукол я могла спрятаться. Запереться. Я по-прежнему была в нижнем белье, мое единственное чистое платье лежало на кровати Бланш, а то, в котором я приехала из приюта Св. Маргариты, пропало в первый же день после моего приезда. Может быть, миссис Арден его сожгла. И правильно сделала. Я не собиралась попадаться кому-то на глаза, так какая разница? Ключ был при мне, я носила его под чулком, а к моим чулкам Бланш не прикасалась.
Щелчок открывающегося замка был первым звуком, на котором я смогла сосредоточиться. Я позволила себе вдохнуть — совсем немного, просто чтобы снова задержать дыхание. По-настоящему поплакать я смогу, когда окажусь в Комнате кукол и запру за собой дверь. Я осторожно протиснулась внутрь, точно вор, — я всегда едва-едва приоткрывала дверь, этого было достаточно. Повернув ключ в замке, я повалилась на пол прямо там, где стояла, будто ноги больше не держали меня. Уткнувшись лбом в колени, я беззвучно разрыдалась.
Вся ложь моей жизни обрушилась на мои плечи. Сколько бы я ни говорила, что мне нет дела до родителей, происхождение оказалось для меня важнее всего на свете. Я не особо хотела узнать, кем были мои отец и мать, для меня имело значение только одно: любили ли они меня? Я верила, что они оставили мне этот медальон как знак своей любви, как память о них. И думала, что в какой-то момент пойму его истинное значение. Этот медальон точно говорил мне: «Гляди, ты не одинока, мы с тобой». Именно так я к нему и относилась. Это не я его любила, а он служил для меня символом чьей-то любви. Подтверждением того, что меня кто-то любит в этом лишенном любви мире. А теперь с этим покончено.
Не знаю, сколько я там просидела, охваченная одиночеством и горем. Я не обращала внимания на время, но постепенно, очень нескоро, заметила, что в комнате что-то не так. А главное, что я тут не одна.
Нет, я тут никого не увидела, не услышала и не учуяла, не ощутила дрожь от чьей-то тяжелой поступи. Словно заработал какой-то неведомый мне орган чувств, для которого у меня не было названия. И он подсказывал мне, что в комнате есть кто-то кроме меня. Меня бросило в холод, потом в жар. К горлу подступил страх. Войдя сюда, я не осмотрелась, и теперь не решалась поднять голову. Пока что страх неизвестного был сильнее, чем таившаяся в комнате опасность. Но в конце концов я отважилась поднять взгляд. Лучше бы я этого не делала. В комнате были куклы. Вот только это были уже не куклы.
Вначале увиденное напомнило мне образы из недавних снов, и я на мгновение засомневалась, сон это или явь. В комнату будто проник какой-то гигантский паук и опутал все куклы шелковистой паутиной. На первый взгляд они напоминали огромные коконы. Но я не спала. Это я знала точно. В этих снах у меня всегда были крылья — а сейчас я их не ощущала. И во всех этих снах я могла летать. Тем не менее меня охватило какое-то странное чувство, как бывало и во снах. Я видела коконы — но в то же время и очертания кукол. Это напомнило мне игрушку, в которой переворачивалась деревянная пластинка — на одной стороне одна картинка, на второй другая, и хотя обе настоящие, они находятся на разных сторонах. Так и куклы с этими окутанными шелковой нитью фигурами — две стороны одной картины. Я моргала и щурилась, но от этого наваждение не развеивалось, и я поняла, что все еще вижу картину не полностью. Сторон было не две. А три. И третья…
Не знаю. У меня не было слов, чтобы это описать. Оно было живым. У него были глаза — оно смотрело на меня! — но не было лица. И оно сидело в каждой кукле, в каждом коконе и с нетерпением ожидало момента, когда сможет выбраться. Нет, неверно, это не одно существо. В каждой кукле оно было своим и немного отличалось от других. Некоторые были слабыми и маленькими, другие источали силу, их огромные глубокие глаза светились. Я не могла назвать эти создания. Не люди, не звери. Жизнь, сырая, недозрелая жизнь, еще не знающая, чем ей предстоит стать, жизнь, запертая в безобидных на первый взгляд куклах. Но куклы не сдержат эту силу навсегда, когда-нибудь она вырастет и вырвется наружу…
Объятая страхом, ужасом и восхищением, я осмотрела комнату, переводя взгляд от куклы к кукле, от кокона к кокону, от одних глаз к другим. Я пыталась взять себя в руки, осмыслить происходящее, подобрать нужные слова. Но тут я увидела куклу, сидевшую на верхней полке шкафа, как приказал Руфус. И еще три, отобранные мною. Я увидела, что они такое на самом деле. Мне еще почудилось, что я кричу. А потом вокруг воцарилась тьма.
Может быть, мне снился сон. Я не могла разобрать. Судя по ощущениям, сном это не было. Я лежала на спине, тело так обессилело, что я даже не могла приподняться. Кожа горела и зудела, но почесаться тоже не получалось. По мне будто ползали какие-то насекомые, но мне не хватало сил что-то предпринять. Не хватало сил ни на что. Я даже не могла закричать. Не могла поднять руки — крошечные ручки. Я могла думать только о голоде и жажде, но у меня не было слов для этих ощущений. Я могла только плакать, беззвучно плакать, и ждать, когда же это закончится. Никто не придет. Никто не поможет. Другие тоже плакали и стонали, но от этого ощущения одиночества и заброшенности не отступали. Они даже себе не могли помочь, как же они помогут мне? Все пропало. С нами всеми покончено.
Единственным, что придавало надежду, было ощущение, смутное понимание того, что это не мой сон. Или все-таки мой?
Когда я пришла в себя, то оказалось, что я лежу на диване в комнате Вайолет и не знаю, как там оказалась. Тут было тепло. Плюш дивана щекотал мне кожу, голые руки и ноги. Кто-то укрыл меня шерстяным одеялом, укутал до самого носа. Наверное, я и сама сейчас похожа на кокон… Кокон… Невзирая на царившее тут тепло, я задрожала.
— Она проснулась.
Голос был незнакомым и в то же время привычным. Похож на голос Руфуса, вот только он никогда не говорил с такой нежностью… и тревогой… Слишком много чувств было в этом голосе. Я не решалась открыть глаза, опасаясь того, что могу увидеть. Мой мир провалился в тартарары, и я будто не могла больше видеть ка`жимость всего, только истинную форму, и правда пугала куда больше любого притворства.
Чья-то рука, прохладная и мягкая, легла мне на лоб, осторожно убрала прядь волос. Кто-то приподнял мне голову, и что-то твердое, холодное коснулось моих губ, ударилось о мои зубы, и я невольно открыла рот шире. Что-то потекло мне на язык, и я сглотнула. Жидкость была острой, но в то же время немного сладковатой, какой-то знакомой, и я поняла, что мне уже вливали в рот что-то подобное — до того, как я пришла в себя.
Во рту распространилось приятное тепло, жидкость скользнула вниз по горлу, и вскоре мой желудок превратился в маленькое теплое солнышко. Мне это нравилось. Но напиток не помогал избавиться от образов, все еще стоявших у меня перед глазами: куклы… коконы… и то, другое… Страх вернулся.
— Спокойно, — сказал Руфус. — Тебе не нужно бояться. Открой глаза.
Мне хотелось спрятаться под одеялом с головой, укрыться в темноте, в этой черноте, где не нужно бояться. Но было в его голосе что-то, что заставило меня повиноваться. И я ощутила доверие к Руфусу, хотя даже и не думала, что настанет такой момент. Я невольно открыла глаза.
Передо мной стояли Руфус и Вайолет — и я вздохнула с облегчением, потому что они выглядели в точности как раньше. Мысль о том, что вместо них я могла увидеть что-то другое, до сих пор пугала меня. Я всматривалась в их лица, ожидая, что их черты дрогнут, подернутся пеленой и под ней обнаружится что-то… ужасное. Но ничего подобного не случилось. У них были те же красивые надменные лица, что и всегда, — и те же прекрасные, но при этом противящиеся взору глаза. Впрочем, теперь — впервые! — мне удалось встретиться с ними взглядом. Возможно, после всего увиденного глаза Руфуса и Вайолет уже не могли меня испугать. Наконец-то я поняла, что меня страшили не так их глаза, как то, что скрывалось в их взгляде. Теперь я знала, что Руфус и Вайолет — не люди. Но мне не было до этого дела. Мои подозрения просто подтвердились, но я предполагала что-то подобное уже давно, задолго до того, как Алан предупредил меня. Я знала, что мне не следует их бояться.
— Отлично, — сказал Руфус. — Ты вернулась. Ты знаешь, почему ты здесь?
Я огляделась. Как я и подозревала, я была в Утренней комнате. Вокруг горели свечи, а через окно я видела небо, окрашенное багровыми цветами заката. Я не знала, сколько времени прошло и как очутилась здесь. Поэтому я покачала головой.
— Мы услышали, что ты кричишь, дорогая, — проворковала Вайолет. — Ты потеряла сознание в Комнате кукол. Помнишь?
— Помню… — протянула я.
Да, я понимала, что упала там в обморок, но, скорее всего, Вайолет спрашивала о другом.
— Где Бланш?
Это был странный вопрос, учитывая обстоятельства, но я была уверена, что это Бланш виновата в случившемся. Во всем, что происходило со мной и вокруг меня.
— Это не твое дело, — заявил Руфус, и я почувствовала облегчение оттого, что в его голос вернулась былая грубость. — Лучше расскажи нам, что ты видела.
— Куклы…
Я осеклась. Одно дело — что-то увидеть, и совсем другое — облечь пережитое в слова. Я покачала головой.
— Рано или поздно ты все равно бы узнала, мы этого ждали.
Судя по тону Руфуса, едва ли я открыла какую-то страшную тайну, которая будет стоить мне жизни. Скорее, он намекал на то, что я могла бы оказаться сообразительнее и увидеть все это куда раньше. Меня немного успокаивала мысль, что и Руфус, и Вайолет в точности знали, что с этими куклами. Они не станут поднимать меня на смех, не назовут сумасшедшей. Это внушало надежду.
— А теперь расскажи подробно, что ты увидела.
Я прикусила губу. Во рту чувствовался привкус сладковато-острой жидкости, и на столике у дивана я увидела стакан с каким-то золотистым напитком. На мгновение мне захотелось выпить еще — но не потому, что меня мучила жажда или я стремилась к опьянению, нет, так я могла бы занять чем-то рот и потянуть время, чтобы не пришлось говорить.
— Куклы… — медленно произнесла я, подбирая слова. — В них что-то живое.
Я могла не торопиться. Руфус кивнул, давая понять, что не станет перебивать меня или подгонять. Такое поведение тоже было странным для него.
— И оно окуклилось.
Пусть сами понимают, как хотят. Если они знают, что происходит с куклами, то я лишь подтверждала то, что им и так известно… Постепенно в моей голове из разрозненных осколков образов и впечатлений складывалась целостная картина. Неудивительно, что ни Руфус, ни Вайолет не хотели прикасаться к этим куклам. В будущем мне тоже придется придумывать какие-то отговорки, чтобы больше не заниматься этой работой. При мысли о том, что я держала этих существ в руках, носила их, дотрагивалась до них, мне становилось тошно.
Я попыталась вспомнить, какими они были на ощупь: холодный фарфор голов, тела — чуть теплее, папье-маше, покрытое чуть потрескавшимся лаком, и эти трещины паутиной тянулись по рукам и ногам, едва заметные, не ощущавшиеся кончиками пальцев. Настоящие куклы. Тяжелые, как куклы. Плотные, как куклы. Глаза, может быть, меня и обманывали, но осязание? Коконы, которые я увидела, должны быть мягкими и легкими — как они могли быть теми же куклами? Бессмыслица какая-то.
— Именно так, — тихо сказал Руфус. — Теперь ты понимаешь, почему мы запретили тебе говорить с кем-либо об этих куклах?
Я молча кивнула. Мне хотелось рассказать ему, что я все разболтала Алану, но я боялась. Сейчас Руфус вел себя непривычно мило и заботливо, но если я его разозлю, то меня ничто не спасет. И Алана тоже, раз уж на то пошло.
— Так всегда было? Или они только сегодня превратились?
— Всегда, — ответила Вайолет. — С тех пор, как мисс Лаванда их собрала. Вернее, с тех пор, как она их спасла. Ты знаешь, что они такое?
Я покачала головой. Если бы мне нужно было назвать то, что жило в этих куклах, это странное живое свечение и дрожь… Я бы назвала их призраками, хотя обычно представляла себе призраков в облике полупрозрачных людей в развевающихся одеждах, как Белая Дама на иллюстрации в одном романе. А вовсе не в облике зрачков без глаз, свечения без света, жизни без… жизни. Меня снова бросило в дрожь. Слово, название — и эти образы отступят… Но до тех пор…
— Это души, — мягко сказала Вайолет, точно речь шла о чем-то совершенно повседневном. — Они невероятно ценные. И ты должна присматривать за ними.
Я сглотнула. К горлу подступала рвота. Я вдруг почувствовала себя преданной. Вайолет все это время знала правду о куклах — и Руфус тоже. Они использовали меня, лгали мне, говорили, что мне просто нужно составить каталог кукол, — и зачем? Зачем я им вообще? Наверное, мне было легче раздумывать об этом, чем принять сказанное Вайолет. Души. Зачем Молинье комната, полная душ? Я слишком давно не молилась, пропустила слишком много воскресных служб, но я помнила то, что долгие годы слышала в церкви. Души хороших людей отправляются в рай. Души злых людей попадают в ад. Все остальные проходят чистилище. Но никто и никогда не рассказывал мне о душах, которые превращаются в кукол. Чепуха какая-то! Кто бы это ни придумал, я его знать не хочу.
— Тебя это пугает, верно? — продолжила Вайолет. — Ты увидела их в истинной форме. Никто тебя не предупредил. Мне очень жаль, что тебе пришлось узнать об этом вот так. Но у нас не было другого выбора.
— Почему?
Именно этот вопрос сейчас беспокоил меня больше всего. Почему они мне просто не сказали? Я бы им поверила… наверное… как-то.
— Нельзя было, — отрезал Руфус.
Его слова прозвучали грубее, чем я могла вынести в тот момент. Я надеялась, что говорить будет Вайолет, мне хотелось услышать ее нежное воркование, но слово опять взял ее брат.
— Никто из нас не мог предугадать, когда ты пробудишься. Это знание опасно, мы не могли допустить, чтобы спящий что-то узнал, тем более человек… — Руфус осекся.
Я прищурилась.
— Ты даже сейчас еще не все понимаешь. Как бы ты отнеслась к случившемуся вчера, когда еще не пробудилась? Или раньше?
Я только медленно покачала головой.
Его слова проникли в мои уши, просочились в извилины мозга, въедаясь все глубже… и вдруг обрели смысл, пройдя мою голову насквозь. Спящий. Человек.
Я не знала, что Руфус имеет в виду. Кто я? И кто он сам?
— Ты все поймешь в свое время, — сказала Вайолет, и на этот раз я была уверена, что она читает мои мысли. — Не сегодня и не завтра. Твое пробуждение только началось, но оно займет какое-то время.
— А все потому, что она не проснулась сама по себе. Она ее разбудила, — мрачно заявил Руфус.
— Полагаю, в этом и состоит ее задача? — спросила Вайолет.
Я поняла, что они говорят о Бланш. Бланш открыла медальон и дунула мне в лицо серебристой пылью. Пыльцой фей…
— Она должна была осторожно следить за тем, когда наступит нужное время. И потом, когда начнется пробуждение, ненавязчиво помочь. А не схватить ее и швырнуть в холодную воду, — ворчал Руфус.
Я постепенно понимала, почему Бланш сейчас не с нами в гостиной.
— Она молода, — ответила Вайолет. — Она очутилась в детском теле, потому что в душе она и есть ребенок. Ты должен тщательно выбирать слова, ставя перед ней какую-то задачу. Ты не можешь ждать, что она все поймет сама. Она пожалела девочку и захотела помочь Флоранс.
Руфус молчал. Лежа на диване, я не видела лицо Вайолет, поскольку она стояла в изголовье, поэтому сосредоточилась на лице Руфуса, на его мыслях, его мимике. Он казался рассерженным, но его злость была адресована Бланш, а не мне. И тут Руфус, видимо, вспомнил, что я все еще здесь и слышу каждое их слово. Пусть я действительно не понимала, о чем они говорят, я все запомню и попробую разобраться, что же они имели в виду. И Руфус это знал. Протянув руку, он взял стакан, одиноко стоявший на столике, и протянул мне.
— Выпей, девочка. Это помогает заснуть, а тебе нужно будет много спать в ближайшее время. — Уголки его рта чуть приподнялись в улыбке. — Спать, чтобы пробудиться. Когда ты поймешь, что я имею в виду, худшее будет уже позади.
Но я не хотела спать. Я знала, что мне приснятся куклы — и души. Я хотела больше никогда не видеть снов. Но я повиновалась. Взяла стакан и выпила. Моим врагом были сновидения, а не сон сам по себе. И с врагом нужно столкнуться лицом к лицу, чтобы одолеть его.
Когда я проснулась, то уже лежала в своей постели. Чувствовала я себя хорошо. Кто-то позаботился обо мне и переодел в ночную рубашку. От этой мысли я улыбнулась. И уснула опять.
Потом я, наверное, буду кусать себе локти — я ведь упустила такую возможность наконец-то получить ответы на все накопившиеся у меня вопросы. Впервые Руфус и Вайолет начали рассказывать мне хоть что-то, они готовы были открыть мне новые тайны. А я не воспользовалась этим. Поджала хвост, как трусливый пес, и спаслась бегством в сон… Сама виновата. Едва ли такой шанс скоро представится. Но в глубине души я была этому даже рада.
Да, я могла бы задать им вопросы, я столь многое хотела узнать. Откуда взялись эти куклы? Кем была мисс Лаванда и что с ней случилось? Кем являются Руфус и Вайолет? Где Алан? Сотни вопросов, а может быть, и тысячи.
Но на самом деле я больше не вынесла бы ни одного ответа. Может быть, по этой причине мы ходим в школу восемь лет, а не узнаем все в один день. Наш мозг может переварить в день, в неделю или в год только ограниченное количество новостей. В моем случае я за несколько минут узнала столько, что хватило бы на целый месяц. В тот момент, когда Вайолет произнесла слово «ду´ши», где-то в моей душе захлопнулась дверца, и я отгородилась от внешнего мира, чтобы защититься. Я не хотела всего этого знать — мне нельзя было это знать, ведь я предпочитала сохранять ясный рассудок. Все это просто сон. Кошмарный сон.
Я сидела на кровати, не зная, как там оказалась, и чувствовала, что тут что-то не так. Вокруг, в моей комнате… что-то изменилось. И меня это пугало. Я даже не решалась оглядеться. Я боялась, что еще что-то отбросит личину и покажет мне свой истинный лик. Но из нового в комнате я увидела только вазу с яркими цветами, стоявшую на столике для умывания. Ваза была такой маленькой, что поместилась бы у меня в ладони. Я попыталась понять, из каких цветов состоит букет. Фиалки, ландыши и какая-то зеленая трава, которую я не узнала. Можно было встать и посмотреть поближе, но меня вдруг охватили сомнения. Разве ландыши не должны были давно отцвести? Конечно, я уже не раз замечала, что в саду Холлихока цвело все одновременно — и неважно, подходил месяц для цветения этого растения или нет. Но это было в саду, а не в безопасном пространстве моей комнаты. Я смотрела на цветы, точно ожидая, что они у меня на глазах превратятся во что-то ужасное. Но ничего такого не произошло. В вазе все еще стояли фиалки и ландыши.
Кто поставил их туда? И почему? Я покачала головой, представив, что во сне как лунатик пошла в сад и насобирала цветов. Это вполне могло оказаться правдой. Я ничего не помнила. От снов, которых я так боялась, у меня не осталось ни одного воспоминания. Не то чтобы меня это утешило. Кошмарам словно не нужно было больше вторгаться в мои сны, ведь они и так уже захватили явь. И сейчас я бы их больше не выдержала. Конечно, резоннее было бы предположить, что кто-то их мне принес. Кто-то приветливый, пожалевший меня… В этот момент открылась дверь и в комнату боком протиснулась Бланш.
— Вот ты где, — радостно сказала она, поворачиваясь ко мне. — Ты проснулась. Как у тебя дела? Что тебе снилось?
Я молча смотрела на нее. Бланш держала в руках птичью клетку, огромную, размером чуть ли не в ее рост, и теперь оглядывалась в поисках места, куда же ее поставить. Неужели она не видит, какая у меня маленькая комната? Совсем не такая, как у нее, где можно просто поставить клетку у окна или рядом с кроватью. Подумав, Бланш отставила в сторону миску для умывания и опустила клетку на столик. Клетка была для него слишком велика, и я боялась, что при первом же неверном движении вся эта конструкция обрушится. Там что, птица внутри? Любопытство заставило меня все-таки выбраться из постели.
— Что ты тут делаешь? — спросила я.
— Показываю тебе, что мне очень стыдно за свой поступок, что же еще? — Бланш просияла. В ее голосе не было и следа сожаления. — Я украшаю твою комнату, это же я виновата, что ты сейчас плохо себя чувствуешь.
Мне вспомнилось, что говорил о ней Руфус — и как он при этом злился. Я улыбнулась при мысли о том, какую головомойку он устроил Бланш.
— Это… это ты принесла мне цветы?
Бланш гордо кивнула:
— Белые цветы — от меня. Фиалки — от Вайолет. Только подходящие Руфусу цветы я не придумала, прости.
Я ухмыльнулась, хотя мне сейчас было не до смеха, слишком уж много всего случилось.
— Я никогда не слышала о черных цветах.
— Черных? — В голосе Бланш зазвучало уже привычное мне непонимание. — Но цветы Руфуса не были бы черными. Его цвет — красный, конечно. — Она тихонько рассмеялась. — Ты действительно не разбираешься в именах… пока что.
Я заметила, что она начала называть Руфуса и Вайолет по имени.
— Он на самом деле не твой дядя, да? — осторожно спросила я.
Бланш не ответила. Она молча поднесла палец к губам и опять начала возиться с клеткой.
— Вот. Пусть он поживет у тебя, тебе он нужнее, чем мне. Я сейчас принесу подставку, на нее можно повесить клетку и его будет лучше видно.
На дне клетки я разглядела птицу — крошечную, ничем не примечательную. Ни пестрого оперения, ни роскошных крыльев. Обычная коричневая птичка. Ее черные глаза задорно поблескивали, будто она не понимала, что находится в плену в этой клетке.
— Что это? — спросила я. — Соловей?
Я помнила, как выглядят воробьи, дрозды и зяблики, но остальных птиц видела только на картинках в альманахе, а поскольку иллюстрации там были черно-белыми, они не очень помогали мне различать птиц. Но я знала, что соловьи маленькие и коричневые, простые на вид птички, и все же их держат в клетках, потому что они красиво поют.
— Да ты что! — Бланш рассмеялась. — Это же мой крапивник! Вернее, теперь он твой. Он приносит удачу.
Судя по виду птицы, она едва ли подозревала о своей ответственной задаче, и я усомнилась, что мне в комнате действительно нужна такая большая клетка.
— Послушай, Бланш, это очень мило с твоей стороны, правда, но я предпочла бы, чтобы ты просто рассказала, что вчера со мной сделала.
— Позавчера, — поправила меня Бланш.
Я не могла в это поверить. Не могла же я проспать два дня подряд! И при этом ничего не есть и не пить — ведь сейчас я не ощущала ни голода, ни жажды! Но я решила с ней не спорить. Может быть, она расскажет мне, что происходит.
— В тот день, когда ты открыла мой медальон, — сказала я. — Это же ты сделала, да? Он не сам по себе открылся?
Бланш улыбнулась.
— Это случилось, потому что настало подходящее время. Если бы не я, может, он открылся бы через неделю. Или через месяц. Или даже через год, всякое может случиться. Но я была там, и он открылся. И ты была этому рада, правда? Ты же хотела, чтобы он открылся. Ты хотела узнать, что там внутри!
— Но внутри ничего не было, — мрачно ответила я, все еще испытывая разочарование. — Только немного пыли.
— Немного пыли… — передразнила меня Бланш. — Это больше, чем досталось всем твоим подружкам из сиротского приюта в их медальонах, ведь это ты понимаешь, правда?
Я прикусила губу. Неужели я еще и радоваться должна, что все так обернулось? У других девочек в медальонах хранились локоны или портреты родителей, а я получила пыль, из-за которой видела то, что не хотела видеть. И даже если бы без Бланш я еще долго не могла открыть медальон, это была моя пыль, моя собственная, и я должна была сама решить, что с ней делать. А вместо этого Бланш, словно чтобы посмеяться надо мной, сдула эту пыль мне в лицо, и теперь от нее ничего не осталось. Медальон был пуст и уже не откроет мне свою историю. Как и мою историю.
— В общем, я думаю, что ты уже выспалась, — заявила Бланш. — Давай пойдем на первый этаж и посмотрим. Ну, на кукол.
— Твой дядя… — Я осеклась, понимая, что нет смысла и дальше ломать комедию. — Руфус запретил тебе входить в Комнату кукол.
— Ну да-а-а… — Бланш все тянула и тянула это слово, и его уже нельзя было воспринимать всерьез. — Я же не спорю с его указанием. Но кто-то должен за тобой присматривать, когда ты туда войдешь. Помнишь, ты упала в обморок, когда в последний раз была в той комнате, и если бы ты не догадалась закричать, то тебя не нашли бы там живой. Я просто хочу убедиться, что ты, например, не ударишься головой.
Бланш затрясла клетку, пугая бедную маленькую птичку. Может быть, она ожидала, что крапивник споет для нас. Но птица петь явно не собиралась.
— Я больше туда не пойду, — решительно заявила я.
Бланш рассмеялась.
— О, я так и знала, что ты это скажешь. Но так не годится. Ты приехала сюда ради кукол, ты не можешь отказаться просто потому, что они тебя немножко испугали.
Я покачала головой. Немножко испугали меня куклы раньше — в прошлый же раз они едва не свели меня с ума. И я больше не собиралась предоставлять им такую возможность.
— Пойдем. — Бланш села на край кровати и начала раскачиваться из стороны в сторону, отчего старые пружины жалобно заскрипели. — Ну что с тобой случится? Ты испугалась, потому что не знала, что увидишь. А теперь ты готова. Ты знаешь, что они такое на самом деле. Куклы же тебе не навредили, верно? Ну вот. И вообще, может быть, действие пыльцы фей длилось только день и на самом деле ты вовсе не пробуждаешься. Конечно, это было бы обидно, особенно для тебя, поверь мне. Я уверена, ты хочешь пробудиться, хотя еще не понимаешь, каково это. В любом случае ты больше не сможешь смотреть на кукол как прежде. Это не какие-то глупые скучные игрушки. Меня вот они по-настоящему интересуют. А тебя нет?
Но я не собиралась позволять ей меня переубедить. Комната с куклами — хорошо. Комната со смеющимися и плачущими куклами, которые не отражаются в зеркале, — тоже сойдет. Но комната с окуклившимися душами, которые только и ждут подходящего момента, чтобы вылупиться… Нет уж, меня туда не заманишь.
— Жаль. — Бланш опять надулась как ребенок. — Я ведь и правда пыталась быть милой, ни к чему тебя не принуждать, попробовать убедить, приводя аргументы. Вы ведь любите такое… Но раз ты не хочешь, что ж. — И вдруг в ее голосе что-то изменилось, он поразил меня до глубины души. — Я приказываю тебе отвести меня в Комнату кукол.
Мое тело, точно марионетка, поднялось само собой, без всякого моего участия.
