Глава 16
Я мчалась по мокрому от дождя саду, и хотя я знала, куда направляюсь, сейчас мне хотелось только бежать, бежать все быстрее и быстрее, ни о чем не думать, не подпускать к себе мысли о том, что я натворила. Чтобы добраться до дома кучера, нужно было просто пересечь сад, но я сделала крюк — мне не хотелось оказаться у двери Алана слишком быстро. Что делать дальше, я не знала. Не могла же я сказать кучеру, что у него на втором этаже поселился охотник на фей!
Ладно, я могу подумать о том, как связаться с Аланом, когда уже подойду к дому. Если повезет, кучер сейчас на конюшне, ухаживает за лошадьми и не заметит, как я проберусь в его дом…
И тут я услышала сзади какой-то звук. Еще не обернувшись, я поняла, что уже не одна. Руфус стоял в паре шагов от меня, и хотя ему нужно было очень поторопиться, чтобы догнать меня, судя по его виду, он не переходил на бег. Посмотрев мне в глаза, он кивнул — мне не показалось, что я застала его врасплох или он собирался скрывать свое присутствие.
— Я вижу, ты уже успокоилась, девочка, — улыбнувшись, сказал он. — Что намерена делать? Не хочешь вернуться в дом?
Я была в ярости, но в то же время чувствовала облегчение оттого, что он перехватил меня еще на лужайке, а не при попытке забраться в дом кучера. Один раз я уже подвела Алана, и если вдуматься, то он это заслужил, но второй раз выдавать его Руфусу я не собиралась.
— Я… — У меня не было причин оправдываться. — Разве вы не видите, что я хочу побыть одна?
Улыбнувшись, Руфус протянул мне руку:
— Я думаю, мы оба понимаем, что именно сейчас тебе не стоит оставаться одной. Ты последуешь за мной в дом.
— А если я откажусь? — прошипела я. — Вы опять прикажете мне?
— Нет, — все так же мягко ответил Руфус. — Я хочу поговорить с тобой, вот и все.
Мне не стоило упираться. Если Руфус заподозрит, что я собиралась тут с кем-то поговорить, добром это не кончится.
— Как скажете.
Я вздохнула, но за руку его не взяла. Я не собиралась прикасаться к человеку, который только что заставил меня сжечь живую душу.
Я ожидала, что Руфус отведет меня в библиотеку, но вместо этого мы направились в небольшую комнатку в противоположной стороне дома, за лестницей для слуг. Так я впервые увидела рабочий кабинет Руфуса. Книжных полок тут было куда меньше, чем в библиотеке, зато у окна стоял огромный письменный стол, которым Руфус явно пользовался. Воздух пропах табаком, но я не знала, курили тут недавно или табачный дым въелся в мебель и занавески. Я ни разу не видела Руфуса с трубкой или сигарой, и мне сложно было представить, чтобы феи курили. Руфус сел за стол и указал на стул напротив. Должно быть, именно тут он обсуждал с мистером Трентом управление поместьем.
— Садись, девочка.
На вежливость у меня уже не хватало сил.
— Не называйте меня так! — возмутилась я. — У меня есть имя!
— Вот как? — точно забавляясь, уточнил Руфус. — Видишь ли, проблема как раз в том и состоит, что тебе это имя неизвестно. Зачем мне называть тебя «Флоранс», если мы оба знаем, что тебя зовут совсем не так?
— Потому что лучше «Флоранс», чем ничего, — возразила я. — Лучше, чем «девочка»… фея!
— Как пожелаешь, — ответил Руфус. — Пока ты не знаешь моего истинного имени, можешь называть меня, как хочешь. Прошу только при посторонних обращаться ко мне, как прежде. — Он сложил руки и подался вперед. — Как ты себя чувствуешь?
Он находился сейчас так близко, что я с трудом подавила желание влепить ему пощечину.
— Вы прекрасно знаете, как я себя чувствую, — ледяным тоном произнесла я. — Вы только что заставили меня убить человеческую душу — разве вы не слышали ее вопль? Притом что вы уверяли меня, будто все произойдет быстро и безболезненно! — Я швырнула эти слова ему в лицо.
Но Руфус спокойно покачал головой.
— Я спрашиваю, потому что не могу себе этого представить, — невозмутимо сказал он. — Ты позволяешь человеческой стороне взять верх. Забудь о ней. Ты погрязла в чувстве вины, и именно оно заставляет тебя верить в то, чего не было. Да, я слышал твой крик. Твой, а не бедной души, чье существование ты прекратила. Но поскольку ты еще до начала работы мучилась угрызениями совести, то восприняла случившееся как ужасное преступление. И теперь память об этом будет преследовать тебя, что бы ты ни делала, если ты не научишься оставлять подобные чувства в прошлом. Они на самом деле не принадлежат тебе. Ты фея. Ты должна быть выше подобных вещей.
— Вещей? — крикнула я. — Я говорю о душах, а вы говорите о вещах?
— Даже Шекспир считал душу вещью, — возразил Руфус. — А если и жил когда-то человек, который знал, о чем пишет, так это Шекспир.
— Но в сердце своем я человек и горжусь этим, — решительно заявила я. — Вам этого не отнять.
— Вовсе нет. Я могу это отнять. Оставим в стороне вопрос, хочу ли я этого. Но я мог бы избавить тебя от человеческой части одним щелчком пальцев. Тем не менее я хочу дать тебе возможность понять, что без человеческих чувств будет лучше. Они привели тебя сюда, но больше они не нужны. Именно они мешают тебе полностью пробудиться. Ты хочешь навсегда остаться подменышем, вечно метаться между двумя мирами? Или хочешь занять место, соответствующее твоей природе?
— И как бы вы этого достигли? — невозмутимо осведомилась я. — Вы хотите толкнуть меня в пламя фей, чтобы оно выжгло во мне все человеческое?
Что бы я ни говорила, все тщетно. Человека я могла бы довести до белого каления, но Руфус точно был сделан изо льда. У него нет чувств, поэтому я не могла задействовать их как рычаг влияния. Я могла бы гордиться тем, что однажды мне удалось вывести из себя Вайолет — в тот раз, когда она влепила мне пощечину. И Бланш, мне удалось задеть Бланш. Но с Руфусом подобное невозможно.
— Нет, есть способ куда проще. И не такой болезненный. Помнишь фейское волшебное вино, которым мы тебя угощали? Великолепный напиток из винограда, произрастающего только в царстве фей. Название этого сорта, наверное, можно перевести как «Плоды забвения». Это вино заставляет смертных, случайно узнавших о феях, позабыть о том, что должно остаться для них неведомым. Кроме того, это вино помогает подменышам вспомнить о своей сущности. Выпив вино в третий раз, ты отринешь все земные связи, забудешь о частичке человека в себе и по-настоящему станешь феей.
— Вы мне это предлагаете? — Его слова настолько ошеломили меня, что я даже не могла кричать, хотя очень этого хотелось. Ничто сейчас не помогло бы мне выпустить весь свой гнев, его было слишком много. — Вы действительно мне это предлагаете?
— И я полагаю, что это хорошее предложение. Ты не сможешь спокойно спать после того, что якобы сделала. Воспоминания об этом не оставят тебя, чувство вины тяжким бременем ляжет на плечи. Но стоит выпить бокал вина, один-единственный бокал, и все останется в прошлом. Подумай об этом.
Покачав головой, я встала.
— Так не пойдет. Вы уже дважды давали мне вино против моей воли, а теперь, в третий и решающий раз, вдруг позволяете выбрать, становиться ли мне феей? Да вы сами в это не верите.
— Я тебя не принуждаю. И мне все равно, вспомнишь ли ты свое истинное имя. Сейчас ты работаешь на нас — это все, что меня интересует. Становиться ли феей — это твое личное дело. — Руфус кивнул. — На этом все. Если хочешь, можешь идти. И еще кое-что. Королева довольна шелком. Ты молодец.
Я не хотела слушать его похвалу и, пока Руфус не передумал, поспешно вышла из комнаты. Но я больше не пыталась связаться с Аланом. Не потому, что не хотела с ним поговорить, — нет, я боялась привести фей к его укрытию, нельзя было так рисковать. Мне повезло, что Руфус ничего не заподозрил. Впрочем, какая разница, о чем думает Руфус? Мне нет дела до его мнения обо мне.
Не знаю, как я провела остаток дня, но каким-то образом я справилась. Всякий раз, когда мне казалось, что я уже успокоилась, руки опять начинали дрожать — и я вновь слышала тот ужасный крик. Почему я не сопротивлялась чарам Руфуса? Почему я это сделала? Я знала, что человеческая часть отвечает за мое сознание — и была рада этому. Так зачем помогать фее во мне? Я уже сама себя не понимала. И как я ни пыталась отвлечься от мыслей о Руфусе, его предложение снова и снова всплывало в моей голове.
Может быть, я сама себя ввожу в заблуждение? Нравится мне это или нет, я фея. А если фее положено быть бессердечной — что ж, так тому и быть. Я всегда оставалась сиротой из приюта, хотя и мечтала стать эквилибристкой — от реальности не убежишь. Наверное, мне стоит принять свою фейскую сущность. Я отчаянно цеплялась за то, что существовало, наверное, только в моих фантазиях, — но разве не проще будет отказаться от иллюзий? Что мне терять? Один глоток фейского вина — и все будет так, как должно быть…
Но мне хотелось не так волшебного вина, как любого другого. Хотелось напиться — не чуть-чуть, как в тот день, когда мы с Аланом ходили на пикник, а до беспамятства. До беспамятства, как пили бродяги, — иногда я видела их на обочине дороги или в парке, они лежали без чувств, точно являя собой живой пример для юных девушек: мол, вот что происходит, когда сворачиваешь с праведного пути и забываешь о вере в Господа. Они пребывали по ту сторону добра и зла, вины и невиновности, а стоило им очнуться, как они уже не помнили ничего случившегося, — именно этого мне хотелось. Забыть не себя, как предлагал мне Руфус, а все остальное.
Я покачала головой. Это ничего не даст. Я не сомневалась, что Бланш поможет мне раздобыть спиртное, но на самом деле я не этого хотела. Куда сильнее мне хотелось помолиться и попросить Бога простить меня за содеянное. Но я не могла. Я еще помнила, как пыталась помолиться за ту бедную душу, но сейчас не могла вспомнить, как надлежит обращаться к Господу. Я еще знала, что люди молятся, но уже не представляла, как это делается. И не потому, что я согрешила. Просто я больше не нужна Господу. У фей не было богов. Мне следовало отказаться от мыслей о нем. Я легла в кровать, и в какой-то момент мои веки отяжелели. Что ж, если мне приснится кошмар — я это заслужила, пусть он будет страшнее всех прежних.
Сон — если это вообще был сон — вновь привел меня к молодой женщине, оставившей ребенка на попечение чужой семье. Не знаю, почему она опять мне снилась, она никак не была связана с моей жизнью. Это вообще был не мой сон, однако кто-то, похоже, хотел, чтобы я узнала эту историю. Но кто? Феи? Куклы? Дух мисс Лаванды?
Не знаю, сколько времени прошло в жизни тех двух женщин, но сон полностью изменился, и, когда я наконец проснулась, по моим щекам текли слезы. Но на этот раз я не завидовала малышке, о которой кто-то позаботился. Напротив.
— Почему вы не разрешаете мне увидеть ее? — умоляла мисс Мармон. — Я просто хочу удостовериться, что с моей доченькой все в порядке!
— Она сейчас спит, — отвечала миссис Хардинг. — Я не хочу ее будить. У нее как раз режутся зубки, и ее трудно укладывать спать.
— Прошу вас, впустите меня! Молю вас! Я же ее мать! Я должна увидеть мою девочку. Вы уже столько раз уговаривали меня подождать!
— Ну хорошо. — Миссис Хардинг вздохнула. — Подождите здесь, я принесу ее.
Я увидела облегчение на лице мисс Мармон и заметила тяжелый взгляд миссис Хардинг. Через некоторое время старшая женщина вернулась, держа на руках сонную маленькую девочку, еще младенца.
— Вот, я ее разбудила. Теперь вы довольны?
Мисс Мармон словно остолбенела. Радость на ее лице сменилась оторопью, ужасом, гневом.
— Это не она! Это не моя дочь!
— С чего вы взяли? — спокойно спросила миссис Хардинг. — Да, она выросла за то время, что вас не было рядом. Я хорошо кормлю ее.
— Это не моя дочь! — завопила мисс Мармон. — У моей дочери была родинка на правой щеке! Ребенок мог подрасти, но родинки так просто не исчезают! Это не моя дочь! Что вы сделали с моей девочкой?!
Ответа я так и не узнала. Я проснулась в холодном поту, как и в прошлый раз, и была рада, что во сне мне не пришлось вновь пережить случившееся у фейского пламени. Теперь я знала, что миссис Хардинг не предоставила ребенку обещанный дом, и подозревала, что за этой дверью произошло что-то ужасное. Мне вспомнился сон, приснившийся в тот день, когда я впервые увидела кукол в их истинном облике. И вдруг картинка сложилась. Откуда-то же взялись все эти души… Но я помнила только лицо миссис Хардинг, ее лицемерную улыбку, суровые складки у рта, холодные, жестокие глаза. Если бы я знала, где уже видела это лицо прежде, пусть и мельком…
Была только одна возможность выяснить это, и если я этого не сделаю, то не успокоюсь. Я никогда не встречала миссис Хардинг ни в приюте, ни в этом доме. И все же я видела ее совсем недавно… Я взяла свечу и крадучись направилась в потаенный коридор. Пришло время посмотреть фотографии старой мисс Лаванды.
Я шла так осторожно, что не слышала, как мои ноги ступают по каменным плитам, но чувствовала холод пола, знакомый и враждебный. Пришлось сосредоточиться, чтобы отыскать невидимую дверь, но она точно ждала меня — поскольку она была так хорошо спрятана, никто ее не запирал. Я распахнула дверь, луч свечи проник в коридор, и я увидела картины и фотографии на стенах. Мой взгляд приковал огромный, в мой рост, портрет в раме — не снимок, а картина. На ней была изображена пожилая женщина. Под рамой висела небольшая латунная табличка с вычурной надписью: «Лаванда». Эти глаза, огромные, почти черные, этот тонкогубый рот… Это был портрет миссис Хардинг.
Я замерла как вкопанная, босые ноги точно примерзли к полу. Но потом я задумалась: как же я могла не заметить такой большой портрет в коридоре? И когда поняла ответ на этот вопрос, я проснулась по-настоящему.
Я лежала в кровати, мокрая от пота. Пришлось себя ущипнуть — не потому, что я так надеялась проснуться окончательно, я просто слышала, что во сне ущипнуть себя невозможно. На этот раз я действительно очутилась не в мире сна, а в мире яви, и сейчас меня, кроме угрызений совести, беспокоил еще и вопрос, почему лицо миссис Хардинг показалось мне знакомым. Я все еще могла пойти в потайной коридор и посмотреть снимки, но решила этого не делать.
Если бы миссис Хардинг действительно была на снимках в том коридоре, мне не пришлось бы увидеть это во сне. И даже если я ошибаюсь — до завтрашнего дня никто эти фотографии не уберет. Это всего лишь сон. Сейчас важнее другое. Я свернулась калачиком в постели и укрылась одеялом с головой. Хорошо, что я вспотела. Значит, во сне я еще остаюсь человеком. Феи, даже в человеческом теле, не потеют. Эта мысль настолько успокоила меня, что я опять уснула.
На следующее утро мир точно улыбался мне. Солнце щекотало меня своими лучами, пробивавшимися сквозь тонкие занавески. Мистер Трент, встретившийся мне в холле, когда я направлялась в Утреннюю комнату, придержал для меня дверь, будто я была хозяйкой в этом доме. А главное, при моем появлении Вайолет встала и, нежно улыбаясь, заключила меня в объятия.
— Флоранс, дорогая… — Ее голос напоминал сахарный сироп, но мне подумалось, что такая сладость скорее привлечет мух, чем человека. — Я так горжусь тобой! То, что тебе вчера удалось сделать…
Я отстранилась.
— Прекратите! — отрезала я. — Я сделала это, поскольку ваш брат меня заставил. Но я не стану больше поступать так, что бы вы мне ни предложили.
— Насколько я понимаю, мой брат уже предложил тебе достойную оплату. Кое-что получше, чем деньги. Кое-что бесценное. — Она отступила на шаг, и улыбка застыла на ее лице. — Как хочешь. В любом случае ты оказала нам большую услугу, и мы благодарны тебе. Однажды ты будешь рада тому, что я в долгу перед тобой.
Неужели она действительно королева фей? И кто тогда Руфус? Ее брат? Ее супруг? Или просто ее слуга, личный секретарь? Распорядитель? Похоже, он занимался ее делами, касавшимися как смертных, так и бессмертных. Меня это не удивило бы, ведь по традиции всем этим занимается мужчина, а не женщина, но в данном случае что-то тут было нечисто: когда Руфус говорил о Вайолет, мне все больше казалось, что он не ровня ей. Когда феи сбросили маски, я поняла, что Руфус — подданный Вайолет.
Я не ответила. Я знала, что мне нужно решить: вести жизнь феи или человека, но есть ли у меня выбор на самом деле? Пока это решение остается за мной и они не пытаются силой сделать меня феей, я хочу быть человеком, и Руфус с Вайолет это, безусловно, подозревают. Если я о чем-то и не изменю своего мнения, так об этом. Но что они сделают, когда я скажу, что решила остаться человеком? Не знаю. Я слишком плохо понимала фей.
Я поспешно позавтракала — мне хотелось поскорее уйти отсюда, вернуться в свое собственное царство. Сколь бы обходительно ни вели себя Молинье, они напоминали мне о случившемся вчера. Несомненно, я не должна была перекладывать вину на них, отрицая свою ответственность за происшедшее. Но вопрос оставался в силе: как бы я поступила, если бы Руфус не принудил меня действовать? Разве я не исходила из того, что сумею безболезненно освободить эту душу от страданий? Разве я не верила, что поступаю правильно, исполняю ее последнюю волю? Если вспомнить все это, что мне еще оставалось делать? Но это ничего не меняло. Я убила душу. И я больше так никогда не поступлю.
Сказав, что наелась, я встала из-за стола. Бланш, как всегда, увязалась за мной.
— Я тебя провожу, — заботливо, но в то же время по-хозяйски заявила она. — Ты такая несчастная, я просто не могу с этим мириться.
Не знаю, читала ли Бланш мои мысли или язык тела, но, к сожалению, обычно она верно распознавала мое настроение. Да, я ужасно себя чувствовала, но сейчас нуждалась в ее обществе в последнюю очередь.
— Я открою тебе один секрет, — сказала она, когда мы пришли в ее комнату и устроились на кровати.
Мы сидели рядом, соприкасаясь плечами, будто две неразлучные подруги. А я ждала, пока внимание Бланш переключится на что-то другое и я смогу убраться отсюда.
— Я умею кое-что, чему ты еще не научилась. Если хочешь знать, почему мы такие могущественные, то все дело в этом. — Она наклонилась к моему уху и шепнула: — Мы обладаем талантом забвения. Мы можем забыть то, о чем не хотим вспоминать. И воспоминания не могут являться к нам непрошеными, мы должны сами их вызывать. Бессмертие было бы невыносимым, если бы мы помнили каждую обиду, каждую ошибку, каждую вину, понимаешь? Если мы хотим быть счастливыми, мы счастливы. Нет ничего прекраснее жизни феи, и ты можешь получить эту жизнь…
Я встала.
— Руфус уже пытался меня уговорить, и Вайолет тоже. Но тебе это известно. Вы все так стараетесь, так расхваливаете мою новую жизнь… Вы как продавцы прокисшего пива. Если бы жизнь феи действительно была прекрасна, вам не нужно было бы меня убеждать. На самом деле речь вовсе не о том, счастлива я или нет. Вы просто хотите, чтобы я добывала для вас нить снов, потому что сами на это не способны. Но вы знаете, что я, пока остаюсь человеком, не намерена так поступать.
Бланш покачала головой, и я увидела в ее глазах такую печаль, на которую едва ли было способно существо без души.
— Мне все равно, что думают Вайолет и Руфус. — В ее голосе звучала обида, однако мне не нужно было беспокоиться, через три минуты она обо всем позабудет. — Но я знаю, когда тебе плохо, и мне не нравится это чувство. Я хочу, чтобы ты была счастлива, правда. — В ее глазах вдруг блеснули озорные искорки. — А насчет нити… Ты переоцениваешь и себя, и свою так называемую свободу воли. Если ты не захочешь добывать нить, Руфус тебя заставит. И ты ничего не сможешь с этим поделать.
Она рассмеялась, и ее смех эхом отдавался в моих ушах, даже когда я уже выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь.
Ну наконец-то! Наконец-то я осталась одна. Наконец- то я могла пойти к своим куклам. Я помчалась по коридору, и даже зачарованные лакеи удивленно смотрели мне вслед. Когда за мной закрылась дверь, я вновь ощутила себя на своем месте, как будто вернулась к своей настоящей жизни. Куклам все равно, фея я или человек. Главное, что я рядом.
— Я на вашей стороне, — сказала я им. — Я не брошу вас в беде и не допущу, чтобы кто-то убил вас. Я не успокоюсь, пока не пойму, как вас освободить.
Куклы молчали, но мне показалось, что они меня одобряют. Не знаю, какая судьба хуже — некоторых из этих кукол убьют, что ужасно, но для них все хотя бы закончится; а вот других, столь жаждавших новой жизни, навечно — ведь феи бессмертны! — запрут в телах, которые не будут принадлежать им и слушаться их. Быть может, такая вечная жизнь сама по себе куда страшнее.
Но эти души будут жить, и я еще смогу найти способ освободить их. Судьба других, уготованных смерти, решится уже скоро. После того как я принесла роскошный моток нити снов, Вайолет не захочет медлить. Не знаю, зачем им столько шелка, — и не узнаю, как и не пойму, кому достанется следующая созревшая душа, разве что эта фея прибудет в Холлихок, чтобы изобразить очередного члена семьи Молинье.
Я смотрела на кукол на верхней полке, в их стеклянные глаза, за которыми полыхала ненависть. Они протягивали ко мне руки… Всего их было четыре, и хотя Руфус не мог сам к ним прикоснуться, он знал, что осталось три. Но запомнил ли он, как они выглядят?
Я чувствовала, что нарушаю распоряжение Молинье, но все же заставила себя подняться на цыпочки и снять кукол с полки. До одной я дотянулась, две другие пришлось снимать, подтянув к шкафу стул, но в итоге я усадила их на диван. Обычные куклы с фарфоровыми улыбками, они сидели там как ни в чем не бывало. Мне пришлось переключиться на фейское зрение, чтобы увидеть их черные, изъеденные ненавистью души. И я ощущала их злобу, она отдавалась в моем собственном теле, когда я прикасалась к ним, поэтому я очень осторожно пересадила их на диван — во-первых, чтобы они не разбередили мои раны, а во-вторых, не догадались о том, что вчера я убила одну из них.
— Не бойтесь, — сказала я. — Теперь вы в безопасности. Никто не причинит вам вреда.
В моем голосе звучала уверенность — ну разве я не великолепная актриса? На самом деле я понятия не имела, как выполнить это обещание. Для начала нужно было усадить каких-то кукол на их место, любые три. Когда Руфус заставит меня взять одну из них, я ошеломленно улыбнусь, просияю и скажу: «Они простили этот мир! Я больше не ощущаю их ненависти! Они такие же, как все остальные. — И взмахну ресницами, как Бланш. — Мне все равно надо пустить их на шелк, или для королевы души дороже нити снов?» Даже если Руфус разгадает мою уловку — а в этом я не сомневалась, — то что он сделает? Конечно, он может навести на меня чары, но я могу сказать, что просто ошиблась, усаживая кукол на шкаф. Я была невнимательна и очень старалась не допустить ошибку, но теперь-то я уверена, что эти души чисты, столь чисты и невинны, как бывают только души… Что Руфус сможет доказать? И как он отличит добрые души от ожесточившихся? Наверное, я навлеку на себя неприятности, но как-нибудь выкручусь. Пока нужно понять, что делать с по-настоящему злыми куклами?
Эту троицу я для начала спрятала за подушками на диване, но так проблему не решить. Вначале я подумала, что стоит перенести их в мою комнату — в прошлый раз у меня это получилось, и если проносить по кукле за раз, то все будет в порядке. Но и там им будет грозить опасность. Я все еще не могла запирать свою комнату, любой мог войти туда, начиная с Бланш, которая не считала нужным стучать в дверь и без зазрения совести рылась в моих вещах, даже когда меня не было в комнате. Вещей у меня было не так уж и много, и, по сути, они не являлись моими, тем не менее. Эти куклы ни в коем случае не должны попасть в руки Бланш! Спрятать их в сундуке с постельным бельем? Под матрасом? Где же найти безопасное место, чтобы спрятать этих проклятых кукол от смерти? Кроме того, пусть я и не стала бы говорить этого куклам, мне не хотелось находиться рядом с ними. Их ненависть пропитывала все вокруг, как черный деготь, а мне и без того снились кошмары. Нужно найти им другое укрытие.
Я не могла отнести кукол в подвал, потому что там их, скорее всего, заметит кто-нибудь из слуг, а мне нельзя доверять никому в этом доме, даже Люси. И я не хотела знать, что случится, если кто-то прикоснется к настолько злой кукле, — я не могла допустить, чтобы с Люси что-нибудь произошло, даже если речь идет всего лишь о печали, которая охватит ее ненадолго. И хотя куклы позволяли мне прикасаться к ним, это не значит, что они чего-нибудь не натворят, если до них дотронется кто-то другой. Нет, лучше всего спрятать их под самым носом у всех, но при этом так, чтобы их не заметили. Может быть, за книгами в библиотеке? Но вдруг Руфус захочет почитать одну из этих книг и найдет кукол? Исключено. А если закопать их — например, в центре лабиринта, куда никто не ходит? Так они не будут свободны или спасены, но, если дать им время, сами выберутся из коконов… Правда, не хотела бы я оказаться поблизости в такой момент.
Бессмыслица какая-то. Я не могла помочь куклам сама. Я должна была вынести их из Холлихока, а в имении был всего один человек, который мог свободно расхаживать здесь, никем не замеченный. Мне нужен был Алан.
На этот раз никто не последовал за мной, когда я вышла из дома. Как всегда, я воспользовалась дверью для слуг — кроме нее меня больше ничего не объединяло с этими людьми. Хорошо, что я никого не встретила в коридоре. И в кухню меня теперь не заманишь. Сама мысль о том, что феи сотворили с Люси, вызывала во мне и печаль, и ярость одновременно. Нельзя забывать, что спасать нужно не только души кукол. Слуг, еще недавно бывших настоящими живыми людьми со своими мыслями и мечтами, освободить будет куда легче, чем несчастные души, которые умерли бы без спасительного кокона. Тем не менее сейчас именно куклы заботили меня больше всего. Я ни в чем не упрекала Люси, но разве она не могла воспротивиться чарам? У кукол такой возможности не было.
Я прошла по саду, оглядываясь и прислушиваясь, не следит ли кто за мной — Руфус или Алан. Пока Алан не вытащит те травы из своего башмака, он останется невидимым для меня. А если он рядом и наблюдает за мной, что мне делать? Я не могла позвать его по имени, ведь это привлекло бы ко мне внимание и мы оба попали бы в неприятности. Итак, для начала я решила обойти места, где мы уже встречались. Первым делом я отправилась к часовне — для меня это было самое безопасное место в Холлихоке, потому что, хоть на ее двери и висел замок, феи обходили ее десятой дорогой, а я даже не решалась заговорить с ними о ее существовании. Меня часовня не пугала, и даже если я не встречу там Алана, то, быть может, сумею облегчить душу, хотя священник меня не ждал и я не могла преклонить колени. Но когда я приближусь к святости этого места, нужные слова сами придут ко мне и я смогу наконец-то помолиться…
У зарослей, окружавших часовню, я никого не увидела. В остальной части сада садовник творил чудеса (я повсюду замечала следы его работы), но участок, примыкавший к часовне, оказался для него чем-то вроде запретной зоны. С тех пор как я собирала здесь ежевику, сюда никто не приходил — как и до этого. На этот раз ягоды меня не интересовали. Я подошла к двери и потрясла потемневшую цепь, а когда войти все-таки не удалось, опустилась на колени, сложила руки, как меня учили, и в последний раз попыталась помолиться. И хотя я не сводила с часовни взгляда, у меня ничего не получалось. Я позабыла, как обратиться к Господу, какие слова произнести, и потому я молчала — просто стояла на коленях, сложив руки, и надеялась, что Господь как-нибудь поймет, что я имею в виду.
Но Бог не слышал меня, и Алана мне так не найти… Мне пришло в голову, что я тоже могу стать невидимой и пройти прямо в дом кучера, ведь зачарованный мистер Ходжсон… или Доджсон… меня не увидит. Где же мне найти незабудки и зверобой? Я знала, как выглядят незабудки, и даже помнила, что уже видела такие цветы в Холлихоке. Но зверобой? Я бы его не узнала, даже если бы прошлась по нему. Придется возвращаться в дом, искать в библиотеке ботанический атлас и надеяться, что никто не увидит, как я рассматриваю в книге травы, защищающие от фей. Мне эта идея показалась слишком опасной. Проще было попросить Алана о помощи — но получался замкнутый круг. Без Алана я не могла найти травы, а без трав — Алана.
Он мог быть где угодно, смеяться надо мной и радоваться, что так может отомстить мне за грубость во время нашей прошлой встречи. Но что поделать? Я должна была его найти. Сейчас хотя бы не шел дождь… Я закончила свою недомолитву, встала, размяла затекшие ноги и, укрываясь в тени деревьев, попыталась пробраться к дому кучера. В какой-то момент я почувствовала чье-то дыхание на своей щеке и услышала знакомый голос:
— Ты что-то ищешь, Флоранс? Я могу тебе помочь?
Мое сердце замерло от радости.
— Алан… — прошептала я, испугавшись, что если произнесу это имя слишком громко, то его может услышать кто-то посторонний.
— Именно. — Он рассмеялся. — Что ты тут делаешь? Что ищешь?
— Тебя, конечно, — прошипела я. — Дурак!
Будет ли Алан смеяться, когда я расскажу ему, что натворила со времени нашей прошлой встречи?
— Раз ты меня искала, то вот он я. Я слежу за домом целый день и полночи, иногда снаружи, иногда изнутри. Я сидел на дереве, когда увидел, как ты идешь к часовне. Но я подумал, что ты просто захотела помолиться.
Ну почему именно сейчас ему нужно оставаться невидимым?! Мне так хотелось броситься Алану на шею, обнять его и разрыдаться. Но при этом мне не хотелось промахнуться и свалиться в траву, поэтому я взяла себя в руки.
— Мы можем пройти куда-нибудь, чтобы поговорить? — Я совсем понизила голос. — И прошу тебя, стань видимым!
— Это не так просто. Невидимость — это не свеча, которую можно мгновенно погасить. Травы у меня в башмаке, и для начала мне нужно их оттуда достать, а босиком я не смогу сбежать, если кто-нибудь меня увидит.
— Мне все равно, — прошипела я. У меня не было времени на его объяснения. — Просто скажи, куда нам пойти, и сделай так, чтобы я могла тебя видеть.
Я услышала, как Алан вздохнул. Но разглядеть его мне не удавалось, какое бы зрение я ни использовала.
— Я могу показать тебе вход в лабиринт. Он спрятан, но тебе это уже не помешает, верно?
Я кивнула.
— Значит, пойдем в лабиринт.
Не дожидаясь ответа, я отправилась туда. Алан мог меня видеть, вот пусть и идет за мной. Гордость заставляла меня искать вход в лабиринт самостоятельно.
Когда я переключалась с человеческого зрения на фейское днем, сад не менялся, и лабиринт не стал исключением. Изгородь привели в порядок, как и почти все остальное, но изменения мне не нравились — сад словно лишился былой необузданности, утратил свое очарование, и даже море цветов его не спасало. Хотя сейчас я не видела никаких светящихся дорожек, вход в лабиринт я действительно заметила — двухметровый проем в изгороди, увенчанный аркой из переплетенных ветвей тиса. Вначале я не поняла, как проглядела его в прошлый раз, но стоило мне переключиться на человеческое зрение, как проход исчез.
— Вот объясни мне: ты всего лишь человек, почему же ты видишь скрытый чарами вход? — напустилась я на Алана. Может быть, я просто завидовала ему.
Алан некоторое время молчал.
— Ты сказала «всего лишь»…
Я не ответила.
— Надо мной не властны мо`роки фей. Вот и все. Это всего лишь наведенная иллюзия.
Но зачем феям прятать вход в лабиринт? Я была там, ничего примечательного внутри нет, так для чего тратить чары? Тем не менее, войдя под зеленую арку, я ощутила нечто странное — я словно прикоснулась к чему-то великому, возвышенному. Но чувство это мгновенно развеялось.
— Тебе придется подсказывать мне, куда идти, — пробормотала я. — Мне не хочется заблудиться.
Алан терпеливо объяснял, где сворачивать, а я все ускоряла шаг — мне хотелось поскорее разделаться с предстоящим разговором: слова вертелись у меня на кончике языка и никак не могли дождаться момента, когда я выпущу их наружу. Но чтобы поговорить в безопасном месте, нужно дойти до центра — я не хотела рисковать, а значит, придется потерпеть еще минут пять. Да и что решат пять минут?
Тем не менее мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем мы добрались до сердца лабиринта — того места, где мы раньше устраивали пикник. Я по-прежнему не понимала, зачем кто-то зачаровал вход сюда. Возможно, причина была банальная: когда-то в лабиринт тайком пробралась какая-то служанка, а потом не смогла найти выход. Какая разница? Не все тайны я должна раскрыть. По крайней мере сейчас.
И наконец Алан стал видимым. Он сидел, сжимая в руке башмак.
— Что-то случилось, верно, Флоранс? — серьезно спросил он.
Я кивнула, и слова сами полились из меня: о душах, о шелке и пламени, о том, как Руфус заставил меня… Но больше всего Алана заинтересовало фейское пламя.
— Ты его видела? — взволнованно переспросил он. — Ты знаешь, где оно?
Я кивнула. Конечно, я понимала, что пламя из царства фей — это важно, но неужели оно важнее душ?
— Это значит, что они сделали имение форпостом царства фей в нашем мире, — объяснил Алан. — Комната, в которой горит этот огонь, существует одновременно в двух мирах. Поскольку здесь есть фейское пламя, они могут открыть из Холлихока портал в свое царство и привести оттуда столько фейского отродья, сколько захотят. Они не просто гостят в нашем мире — они пришли, чтобы остаться.
Я пожала плечами. Мне уже давно было известно об этом, и не только из-за пламени.
— Они не станут медлить, — напомнила я. — Они полны решимости сделать меня феей. Они хотят, чтобы я забыла, каково это — быть человеком. Якобы тогда я смогу обрести счастье.
Алан горько рассмеялся.
— Не позволяй им лгать тебе. Знаешь, зачем им это? Чтобы ты полностью принадлежала им. Как человек, ты подданная Его Величества. У тебя есть гражданские права…
— Какие еще права? — возмутилась я.
Я была сиротой, подкидышем да еще и женщиной — откуда у меня права? Сколько бы лет мне ни исполнилось, я не могла выбирать членов парламента, не могла сама решать, чем заниматься в жизни и за кого выйти замуж… Впрочем, это не вина Алана.
— Ладно, продолжай.
— Ты свободна. Ты принадлежишь Богу и себе. Но когда ты превратишься в фею, ты станешь их собственностью. Они навечно прикуют тебя к своему дому, и ты ничего не сможешь с этим поделать.
Я рассеянно кивнула. При таком развитии событий моя судьба едва ли отличалась бы от жизни какой-нибудь служанки. И я позабочусь о том, чтобы они от меня отстали, — им так просто не сделать меня одной из них. Сейчас меня волновали души, вернее — три души, которые не должны умереть.
— Алан, мне нужна твоя помощь. Ты можешь выйти из имения? Нужно вынести из дома трех кукол, и без тебя мне не справиться. Я хочу спрятать их там, где феи до них не доберутся.
Алан покачал головой:
— Если я выйду из Холлихока, то уже не смогу вернуться сюда. Я хотел бы тебе помочь, но не имею права рисковать ради трех кукол, ведь тогда я не смогу наблюдать за происходящим здесь. Еще ни один охотник не подбирался к феям так близко, и если мне удастся победить их на их же территории…
— Речь не о каких-то глупых куклах! — перебила его я. — Речь о трех человеческих душах, которые в противном случае будут уничтожены!
Алан посмотрел на меня, протянул руку и провел кончиками пальцев по моей щеке.
— Я знаю, что это звучит ужасно и жестоко, но если я не остановлю фей, то на кону окажется куда больше человеческих душ.
Какое-то время мы молчали. Я сглотнула ком в горле, изо всех сил стараясь не разрыдаться от отчаяния и злости.
— Могу предложить тебе другой выход. Я заберу их себе, этих твоих трех кукол, и спрячу так, как прячусь сам. А потом мы придумаем, как освободить тебя из дома, увести от фей. Тогда ты заберешь кукол с собой и отнесешь в церковь. Там ни одна фея до них не доберется, будь уверена! Ты ведь хочешь выбраться отсюда, верно?
Я кивнула. Чем дольше я остаюсь тут, тем вероятнее, что я превращусь в фею, хочу я того или нет. И тогда от меня ничего не останется.
— Спасибо, — хрипло сказала я. — Это лучше, чем ничего.
— Где они теперь? — спросил Алан.
— Я спрятала их за подушками на диване. Мне ничего другого не пришло в голову.
Я потянулась за ключом, чтобы показать его Алану, и замерла от ужаса.
За подвязкой чулка ключа не было. Мне стало дурно. Я мысленно проследила весь свой путь по саду, лихорадочно пытаясь понять, где же могла его потерять. Я бы заметила, если бы выронила его. Более того, он упал бы не на землю, а в чулок… И вдруг я вспомнила. Я вообще не сунула ключ за подвязку, выбегая из комнаты. Он все еще оставался в двери Комнаты кукол. Я так торопилась, что не заперла дверь.
