Глава 13

— Садись.

Руфус протянул мне стакан. Судя по запаху, там был тот же напиток, который они давали мне после обморока.

Именно поэтому я не прикоснулась к нему. Но Руфусу, похоже, не было до этого дела. Никто не заставлял меня пить.

Я кивнула, радуясь, что Бланш отвела меня в столовую, а не в Утреннюю комнату. Есть мне не хотелось, и, если вдуматься, мне стоит уже начать беспокоиться из-за отсутствия аппетита. Итак, столовая прельщала меня не едой, а размерами. Если бы мы говорили в Утренней комнате, то Вайолет сидела бы на диване, я устроилась бы в кресле, а Руфус стоял бы у столика, и тогда я вообще не решилась бы ответить на заданные вопросы:

— А теперь скажи откровенно, кем ты нас считаешь? От чего ты пыталась сбежать? И почему ты назвала нас плохими людьми?

Я сглотнула. Даже учитывая длинный стол и расстояние, отделявшее меня от Руфуса, мне пришлось собраться, чтобы рассказать им все.

— Я не знаю, кто вы такие, но уверена в том, кем вы не являетесь. Вы не люди. Не живые люди. Я знаю, что Бланш получила душу куклы и тело мертвой девочки, и полагаю, сэр, что нечто подобное произошло и с вами.

— Что еще? — спокойно осведомился Руфус, будто я только что не назвала его живым мертвецом. — Или это все?

Я кивнула и вдруг почувствовала себя маленькой и глупой. Разве этого не было достаточно? Теперь стало понятно, почему они так мало едят. Но я все еще не знала, что им нужно и почему они поселились здесь.

Безусловно, это было как-то связано с куклами. С душами, созревавшими в коконах, они могли поднять еще больше мертвецов. Но кто они такие? Мертвые, стремящиеся находиться среди живых? Или куклы в поисках подходящих тел?

— Больше я ничего не знаю, — смущенно ответила я.

Руфус, кивнув Вайолет и Бланш, улыбнулся. Они явно потешались над тем, что мне удалось выяснить. Едва ли я рассчитывала именно на такой отклик!

— Ну хорошо, раз уж ты выяснила эти не имеющие особого значения подробности, мы удовлетворим твое любопытство и расскажем кое-что на самом деле стоящее. Мы не люди, в этом ты права. Но откуда у нас эти тела и какие души помогают поддерживать в этих телах жизнь — все это мелочи. Мы бессмертны, мы старше самой Англии, старше всего человечества, и когда-то эта земля была нашей, пока нас не изгнали отсюда. Скажу тебе прямо — мы феи.

Он умолк и с вызовом уставился на меня, точно ожидая совершенно определенного ответа, но я сумела лишь поднять брови и повторить:

— Феи?

Наверное, я должна была догадаться — в конце концов, Бланш говорила о пыльце фей. Но мое представление о феях несколько отличалось от живых мертвецов. В старых сказках речь шла о существах, которые воровали детей и забирали их в свое подземное царство.

Хотя сейчас я в этом ни за что не призналась бы, в детстве я часто мечтала о том, чтобы меня не мисс Монтфорд нашла на пороге, а феи. Они подарили бы мне жизнь, полную приключений… А если в сказках феи не были злыми, то они жили не под землей, а в парках, летали над цветами и танцевали при полной луне. Но я знала мало таких легенд. В приюте Св. Маргариты нам не рассказывали сказки, тем более о феях, а когда я открыла для себя чтение и начала ходить в библиотеку мисс Смайти, то меня скорее интересовали другие книги — об убийствах, сражениях и потерянных наследницах. Все это пронеслось в моей голове, и я смогла вымолвить только:

— Феи…

Странно, но я ни на мгновение не усомнилась в том, что Руфус говорит правду.

— Ты выглядишь удивленной, — сказал он. — Впрочем, чего еще ожидать от дочери твоего времени? Мы больше не пребываем в этом мире, не ходим среди людей. Мы изгнаны в царство грез — и оно может разрушиться, если люди перестанут мечтать и видеть сны.

— Это не так! — вдруг перебила его Вайолет. — Наше царство прекрасно, оно куда красивее этого мира — и этому миру никогда не сравниться с ним. Те земли великолепны, а населяющие его существа — самые счастливые в мире. Грезы, на которых оно зиждется, принадлежат нам, и мы делимся ими с людьми только из милости. Стоило бы бросить человечество на произвол судьбы в его жестоком и холодном мире, ставшем столь чуждым нам.

— Говорите вы, ваше величество. — Руфус склонил голову.

Похоже, он был рад, что ему больше не нужно изображать ее брата. Встав, он отступил на пару шагов. Вайолет осталась на том же месте, но что-то в ее позе изменилось, и сразу стало понятно, что именно она — хозяйка этого дома и всегда была ею, в то время как Руфус был не более чем ее верным помощником. Правда, кем была Бланш и какое отношение она имела к этим двоим, мне оставалось только гадать.

Вайолет улыбнулась:

— Тогда готовься, дорогая моя Флоранс. Я расскажу тебе одну историю. Слушай внимательно, поскольку я не стану ее повторять. Чего ты не поймешь сейчас, того не поймешь уже никогда.

Я кивнула:

— Раньше, в древние времена, мир людей и царство фей были так близки, что пересекались. Мы жили в обоих мирах, и все принадлежало нам. Конечно, всегда появлялись люди, которые охотились на нас, пытались изгнать нас и захватить наши земли. Они хотели навязать нам свои ценности, свои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. Но нас это не интересует. Мы те, кто мы есть, и мы не мешаем людям быть теми, кто они есть. Мы не вмешиваемся в их дела — не вмешивались в них раньше и не делаем этого сейчас. Были и до сих пор есть те, кто почитает нас, зная, что мы дарим этому миру, зная, что без нас ничего бы не было. Без фей не существовало бы ни красоты, ни грез, ни совершенства. Но люди глупы, они быстро забывают важное и думают только о преходящем. Они жадные и ленивые, они хотят получать золото, не прикладывая особых усилий. Они создали машины, заменившие живых существ, и эти машины загрязняют природу серым дымом. Дым смертоносен и для людей, но люди не замечают этого. Мы же, феи, как существа красоты и чистоты, не можем жить в отравленных землях.

Я подняла брови. Да, если приехать в Лондон, то там густой туман и смог окутывали город, дым вился из печных труб, накрывал колпаком дома и заводы. Но за городом, где все цвело, а небо оставалось ярко-синим… Почему бы феям просто не уйти из городов и не поселиться на природе, где красота лесов не сравнится с прокопченными городскими стенами?

— Но… но вы здесь, — слабо ответила я.

— Молчи! Не перебивай меня, или я умолкну навсегда. Если ты не понимаешь мои слова, в этом твоя вина. Ты молода, ты мало знаешь о мире и о его истории. Около ста или ста пятидесяти лет назад — людских лет, ведь над нами время не властно, оно минует нас, не задевая, — начались процессы, которые обернулись для нас катастрофой. Люди начали отравлять землю железом. Они уже не просто ковали оружие и доспехи из этого омерзительного металла — они стали строить из железа мосты, и мы больше не могли пересекать реки. Они проложили железную дорогу по всей стране, до каждой, самой отдаленной деревушки, и мы оказались заперты на участках, не пораженных металлом, в то время как люди разъезжали на своих исторгающих пар железных чудовищах. Они вырубили древние леса, в которых мы пытались укрыться, и если раньше им удавалось убивать наших соплеменников в открытом бою, железными мечами и святой водой, то теперь нас убивало само пребывание в их землях. Точно мор, яд железа проникал и в царство фей, пересекая границу, разделявшую и в то же время скреплявшую два мира. Так настало время для разлома — мир фей отделился от мира людей, чтобы яд больше не распространялся в наших землях и не убивал наших детей. С тех пор ни одна фея не может пребывать в мире людей в своем истинном облике. И теперь фея может коснуться людских грез, только если человек сам отыщет путь в царство фей. Вскоре нас поглотит забвение и мы останемся только в сказках, песнях и преданиях древних времен, что давно миновали и никогда не вернутся. Но мы были, мы есть и мы будем, наше существование не прервется оттого, что люди ценят железо выше собственных грез. Ты поняла?

Я кивнула. Слова Вайолет тронули меня — не из-за их смысла, а из-за какого-то отклика в моей душе. Я словно чувствовала происшедшее. Я разделяла ее боль, когда она говорила о железе, я ощущала тепло и яркое буйство красок в грезах, счастье и горе.

— Мне очень жаль, — сказала я, будто была и моя вина в том, что в мире строились железные дороги. Но, может быть, хватило и того, что я мечтала когда-нибудь прокатиться в поезде?

— Не проси прощения. Мы никогда не просим прощения. Нет прощения, есть только вина и невинность. Мы не просим прощения и не прощаем. Ты не совершила ничего плохого, дитя. Времена изменились, но люди остались прежними. Их изобретения лишь придали силу тому, что давно таилось в их сердцах, — холоду и жадности. Но мы не отказываемся от них, не отказываемся от людей и не отказываемся от их мира, пусть для этого нам и приходится прибегать к крайним мерам.

Она кивнула Руфусу, точно приглашая его занять прежнее место. Я увидела упрек в ее взгляде, как будто она устала от этих долгих речей и это Руфус виноват в том, что не смог мне все объяснить.

— Мы можем приходить в мир людей, — продолжил Руфус, — но здесь у нас нет тел. Мы можем брать тела взаймы, можем красть их, но и то и другое связано с большими ограничениями. Если человек приглашает нас разделить с ним тело, может наступить момент, когда он пожалеет о своем решении и захочет вернуть тело себе. Тогда наш договор оказывается нарушен и нас выбрасывает обратно в мир фей. Если же мы захватываем тело человека против его воли, он не может противиться нам, но нам приходится все время подавлять его душу, на что требуется много усилий. Кроме того, если кто-то узнает об этом, на нас вновь начнут охотиться. Остаются тела, которые больше никому не нужны. Умершие, пустые оболочки, отданные на съедение червям. Никто не хватится их, никто не заметит, если мы заберем их.

Я невольно сглотнула. Он так беззаботно говорил о мертвых, будто они были какими-то… отбросами жизни.

— И души фей ждут своего времени в куклах? — осторожно спросила я.

Я не хотела каким-то глупым замечанием выдать свое непонимание, но и слушать эту историю молча я не могла — в первую очередь, мне хотелось, чтобы Руфус перестал говорить о трупах.

Он сочувственно улыбнулся:

— Души фей? — Что-то в моих словах насмешило его. — Их нет. У нас нет души. — Наверное, я так ошеломленно посмотрела на него, что он тихо рассмеялся. — Нам не нужна душа. Мы бессмертны. Человеческому телу нужна душа, чтобы жить. У фей все по-другому. Нас не создают, мы не рождаемся. Мы просто есть. Души нужны только смертным. Несчастным, жалким созданиям.

Я его не понимала. Если феям не нужны души, зачем им куклы? И почему я чувствовала, что душа Дженет поселилась в теле Бланш?

— Но… но зачем тогда… — пробормотала я, не зная, хочу ли услышать ответ.

Я была готова поверить в фей и во все, что рассказала Вайолет. В живых мертвецов и даже живых кукол. Но у Руфуса и Вайолет, сидевших напротив меня, не было души, как у животных, при этом они смеялись, говорили, жили… Это меня пугало.

— Тебе стоит выпить вино, — прошептал Руфус. — Оно не для твоего продвижения по пути, а для понимания. Когда оно попадет в кровь, наши слова станут понятнее для тебя. Или, если на сегодня ты уже наслушалась объяснений, скажу проще: вино волшебное. Выпей его.

Я пригубила вина и вновь ощутила тот же сладковато-острый вкус, не понимая, что же он мне напоминает.

— Как я уже говорил, — Руфус сложил руки, как для молитвы, — человеческому телу нужна душа, чтобы жить. Мы не можем просто вселиться в мертвое тело и управлять им, как своим собственным, ведь оно по-прежнему мертво. Душа покинула его, и у нас не остается выбора — приходится подселить в него самую подходящую душу. Она нужна для одной-единственной цели — одурачить тело, показать ему, что оно живо. Вот зачем нам души, зреющие в куклах. И поэтому ты так важна для нас. Мы не можем позволить тебе сбежать. На этот раз мы не будем тебя наказывать. Учитывая сложившиеся обстоятельства, твое желание уйти отсюда вполне понятно. Но теперь, когда тебе известна правда, мы не потерпим повторную попытку бегства. Отнесись к этому предупреждению всерьез. Тебе не удастся уйти отсюда — как провалился твой план побега прошлой ночью, — и мы накажем тебя и за предыдущую попытку, и за все последующие. Ты меня поняла?

Кивнув, я отхлебнула еще вина, чтобы Руфус мне поверил. На самом же деле я ничего не поняла. Ну хорошо, феям нужны чужие души, чтобы управлять телами, это многое объясняет. Но зачем им я? Они феи. Все, что я видела последнюю пару дней, они видели всегда — а может быть, и многое другое. Я не нужна им, чтобы находить почти созревшие души. Или все-таки нужна? Если они не могли видеть души, поскольку своей души у них не было, то я имела перед ними некоторое преимущество. Впрочем, им необязательно знать о том, что я это поняла.

— А откуда… — Я закашлялась, подавившись вином. — Откуда берутся эти души?

— Ну… Я так думаю, что из тел. — Он спокойно улыбнулся.

Похоже, Руфусу нравилось удивлять меня, хотя мне казалось, что раньше мое непонимание скорее раздражало, чем забавляло его, — как меня втайне раздражали люди, менее начитанные, чем я.

— Ты спрашиваешь, как они попали в куклы? И как эти куклы достались нам? — уточнил он. — Если мой ответ успокоит твое любопытное сердечко и ты откажешься от мысли в ужасе сбежать от нас, расскажу. От этих душ отказались. Их выбросили, исторгнув из тела. Эти души никому не были нужны, никто по ним не горевал, и они добровольно покинули тела, чтобы избежать ужасов жизни. Я не могу себе представить, чтобы хоть кому-то нравилось быть человеком, но эти души, в отличие от многих, сделали свои выводы. Они отказались от страданий и окуклились. Теперь они рады, что благодаря нам у них есть шанс на вторую жизнь, полную красоты. По крайней мере большинство из них радуется.

— А… другие? — спросила я.

Мы все знали, о каких душах я говорю. Холодные, злые, они жили в куклах, которые сидели на верхней полке шкафа. Теперь, когда я увидела их истинную сущность, они пугали меня, и из-за них я не хотела больше заходить в Комнату кукол.

— Это печальная история… Жаль, очень жаль, — ответил Руфус. — Окуклившимся душам нужно время, чтобы отдохнуть. Они оставляют все ужасы и тяготы жизни в прошлом, а когда готовы вылупиться, у них не остается воспоминаний о своем предыдущем пребывании в мире. У них нет имен, нет мыслей, нет былых устремлений. Это чистые сырые души, они хотят жить — и больше ничего. Но иногда на стадии личинки бывает такое, что души поглощает пережитый ими ужас. Ненависть и страх отравляют их, и после… Что ж, скажем так, с такой душой ни одна фея не захочет разделить тело.

Я молча кивнула. Это я хотя бы понимала. Я чувствовала безграничную ненависть этих душ ко всему живому. Может быть, мне следует не бояться их, а посочувствовать им, но я не решалась спросить, что с ними произошло. Если я узнаю это, а потом Руфус поручит мне избавиться от них — я не смогу исполнить его приказ, несмотря ни на что. Пока я считала их просто безжизненными куклами, все обстояло иначе. Но теперь… Не могла же я просто уничтожить чью-то душу! Пусть они сидят там, на полке, мы больше не будем о них говорить…

— Спасибо, — сказала я. — Ваше доверие очень важно для меня. То, что вы посвятили меня в вашу тайну, разделили ее со мной…

— Молчи! — напустился на меня Руфус. — Никто не спрашивал твоего мнения. То, что тебе стало об этом известно, — не знак нашей благосклонности. Это необходимость. Настало время рассказать, зачем ты здесь. И ты не справишься со своими обязанностями, если не поймешь, с чем имеешь дело.

Этим он нарушил чары — он вновь стал прежним Руфусом, грубым и презрительным. Фея или человек — какая разница? В первую очередь он был Руфусом.

— И какова же моя задача? — спросила я, уже боясь ответа.

Но его, как это ни удивительно, не последовало.

— Мы поговорим об этом после, — сказал Руфус. — Может быть, завтра. Когда я увижу, что ты все поняла. — Он улыбнулся. — Не сейчас.

После этого меня отпустили из комнаты.

Я не могла оставаться в доме. Мне нужно было время, чтобы подумать, а для этого я не должна была никого видеть, особенно фей. Мне все еще было сложно принять их такими. И я не понимала, почему я по-прежнему вижу Руфуса, Вайолет и Бланш людьми, а не сверхъестественными созданиями, укрывшимися в телах людей, раз могу увидеть в куклах коконы с душами. Я предпочла бы лицезреть истинный облик фей, чтобы не размышлять о том, что общаюсь с тремя живыми мертвецами.

Но и со слугами мне не хотелось сталкиваться — теперь-то я знала, что они все, вплоть до помощницы кухарки, находились под чарами Молинье.

Я вдруг почувствовала себя очень одинокой. Я потеряла всех друзей в Холлихоке — Алана, Люси, даже Бланш. Я никогда больше не смогу увидеть в ней девочку, которой она казалась. Тут никого не осталось, кроме меня. Чувство, что мне здесь не место, еще никогда не было таким сильным, как сейчас. Я не фея, я не зачарована, у меня нет имени, нет прошлого. Об этом я тоже хотела подумать. Именно об этом. И место, где я едва ли кого-то повстречаю, — это сад.

У меня не было определенной цели. Может быть, я хотела узнать, где же все-таки вход в лабиринт, или проверить, приведет ли дорожка меня к стене и в лучах солнца. Или я хотела посмотреть на сломанную куклу, проведать свинок, этих последних существ в имении, остававшихся теми, кто они на самом деле. Но я не могла выбрать, поэтому просто позволила ногам нести меня, куда глаза глядят.

Да, это был сад фей. Теперь я поняла, почему все цветет одновременно, и неважно, какой сейчас месяц. Поэтому мне было так хорошо здесь. Мне казалось, что феям место в садах и парках, а не в домах. И уж точно не в человеческих трупах. Постепенно я поняла, что меня так пугает. Бланш была только началом. Тут так много кукол — и для каждой в наш мир явится новая фея. Вначале они заполонят этот дом, а потом распространятся по людским землям. Но что в этом плохого? Если у фей не было другого выбора, если только так они могли выжить здесь в наше время… занять мертвое тело все же лучше, чем отобрать живое… И что случилось бы, если бы они этого не делали? Каким был бы наш мир без фей? И без грез?

Но как я ни старалась понять Руфуса и Вайолет, я все же с удовольствием отказалась бы от подаренных ими снов. Я тосковала по прежней жизни, даже по сиротскому приюту, когда я пребывала в блаженном неведении и в точности понимала, где мое место. Если бы сейчас мне удалось вернуться в прошлое, когда Руфус приехал в приют Св. Маргариты и спросил, кто любит играть в куклы, я первой бы подняла руку. Играть с куклами хорошо. Руфус, Вайолет и Бланш играли с людьми.

Я шла по лужайке, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Мысли переполняли мою голову, и у меня не хватало сил смотреть по сторонам. Только иногда я останавливалась, оглядывалась, пытаясь понять, где же очутилась, и шла дальше. На мгновение мне подумалось, что работа садовника принесла свои плоды: теперь все казалось не таким заросшим и неухоженным. Мне стало немного грустно от этого, и я представила себе, как тут все выглядело до появления Вейверли, когда сад еще принадлежал мисс Лаванде…

И тогда в моем сознании заклубился новый рой вопросов. Кто такая мисс Лаванда? Вернее, что она такое? Я уже давно не верила в то, что она тетушка Руфуса, все эти семейные связи и родовое имя были не более чем прикрытием. Была ли мисс Лаванда феей, собиравшей души, чтобы вернуть своих соплеменников в мир людей? Или она была человеком? Если так, зачем ей куклы? Все как-то не складывалось. Если она была феей — то неужели она умерла? Скончалась от старости?

Я тряхнула головой.

Феи так просто не умирают. Но их человеческие тела не могут жить вечно. Если мисс Лаванда была первой, кто вернулся в человеческий мир, то она вселилась не в труп, а в тело настоящего живого человека… Впрочем, какой смысл думать об этом? Я могла часами ломать голову, размышляя, кем же была мисс Лаванда, но едва ли это дало бы мне что-то новое. Эта женщина умерла, и я никогда не получу от нее ответы, которые мне нужны. Думать о прошлом, потому что меня пугает настоящее… Это глупо. Так поступают только трусы. Я должна прийти к какому-то решению, прежде чем вернуться в дом. Ко всему еще и дождь начался.

Вначале едва заморосило, и я подняла голову, чувствуя, что мои волосы чуть-чуть намокли. Что там с тучами? Мне в глаз попала капля. Я задумалась, стоит ли спрятаться под деревом или бежать в дом, когда вдруг хлынул ливень. Не успела я досчитать до десяти, как тугие струи ударили в землю.

До дома было слишком далеко. Я побежала к ближайшему дереву, но это ничуть мне не помогло — вода пробивалась сквозь переплетение ветвей, и я мгновенно вымокла, будто стояла под открытым небом. А затем я вспомнила о старой часовне. Хотя она и заперта и внутрь мне не забраться, но крыша выступала над стеной, и она защитит меня лучше, чем кроны деревьев. Пришлось оглядеться, чтобы понять, где именно я нахожусь, но я и так уже промокла до нитки, так что какая разница? Тем не менее я побежала в сторону часовни. Трава была такой скользкой, что я чуть не упала, но мне удалось добраться до часовни в целости и сохранности.

Мокрая и запыхавшаяся, я остановилась, злясь на себя. Теперь я очутилась еще дальше от дома, а судя по всему, ливень и не думал прекращаться. Значит, мне еще раз придется пересечь сад под дождем, чтобы переодеться в сухое. Конечно, теперь я была укрыта от ливня, но только до тех пор, пока прижималась к стене и втягивала живот. Я думала, как хорошо, что даже самый благожелательно настроенный человек вряд ли назовет меня пышногрудой. Поскольку в Холлихоке я не располнела, а даже немного похудела, единственным, что выдавалось из-под навеса, оказался мой кончик носа.

Ну, меня хотя бы не замучает голод — тут росла ежевика. Мне опять вспомнилось, что, кроме фейского вина, я за последние два дня ничего не ела и не пила. Может быть, фее такого и хватило бы, но я была человеком — с человеческим желудком. А ежевика уже созрела.

Конечно, собирая ягоды, я намокла, но хотя бы о платье беспокоиться больше не приходилось — все равно оно было безнадежно испорчено, а значит, можно не волноваться, что колючки порвут подол или сок ежевики оставит на белой ткани пятно. Я набила рот ежевикой, чувствуя, как сок стекает по губам. Шероховатые ягоды щекотали мне язык, и каждая была сладкой, как виноград. Было так вкусно, потрясающе вкусно, что я позабыла о дожде.

Я чувствовала себя живой, жизнь струилась в каждой жилке моего тела, и от этого меня охватило ощущение счастья. Я знала, что только я могу испытывать что-то подобное, — ни Бланш, ни Вайолет, ни Руфус никогда не будут такими живыми. И пусть они умеют плести чары, пусть они бессмертны, мне все равно. У меня есть кое-что лучше — есть жизнь, есть душа, и они принадлежат мне. Не знаю, сколько я просидела вот так под стеной часовни, то укрываясь под навесом, то высовываясь под дождь и собирая ежевику. Наверное, прошло довольно много времени, но я словно отстранилась от всего мира.

Наконец дождь прекратился, а на кусте остались только зеленые, еще не созревшие ягоды — я даже увидела на нем соцветия. Итак, я решила вернуться в дом. Трава была мокрой, а земля мягкой, и мне приходилось идти очень осторожно, чтобы не поскользнуться в своих туфельках. Я смотрела под ноги, обходя лужи и высокую траву, чтобы не порвать чулки, и при этом кое-что заметила. Следы. Не мои — они были слишком большими. Прошедший здесь человек был обут в грубые башмаки или сапоги. И следы вели прямо к часовне.

Испытывая любопытство, я пошла по ним, пытаясь отогнать смутную тревогу. Следы были свежими, кто-то прошел здесь уже после того, как начался дождь, и они вели к тому месту, где я только что стояла… При этом я точно знала, что, кроме меня, там никого не было. Я никого не видела и не слышала, но следы говорили иное. Кто-то стоял там довольно долгое время и наблюдал за мной — отпечатки в одном месте были глубокими, теперь их наполняла дождевая вода. Видимо, в какой-то момент этот человек повернулся и ушел. Я пошла по следу, но вскоре он затерялся на лужайке. Я не была следопытом или ищейкой, и мне нужны были отчетливые отпечатки на влажной земле, чтобы их заметить. Но в одном я была уверена — след был настоящим, я его не придумала.

В голове вспыхнули воспоминания о прошлой ночи: я стою одна у стены, Люси исчезла, а рядом со мной кто-то, кого я не вижу… Вдруг меня охватил страх. Я подозревала, что этот невидимка — Руфус, или садовник, или кучер, а может быть, и дворецкий. Но ни у кого из них не было причин следить за мной в саду, теперь, когда я лишилась возможности сбежать. Зачем им было наблюдать за мной, оставаясь невидимыми? И все же кто-то следил за мной, кто-то стоял совсем рядом, и я его не видела.

Прекратив искать затерявшийся след, я побежала к дому. Мокрое платье липло к коже, сейчас такой же холодной, как у фей. Я хотела забраться в теплую кровать, а еще лучше — принять горячую ванну. Я даже готова была поболтать с Бланш, только бы она позволила мне воспользоваться ее ванной комнатой. Я подошла к ее двери, радуясь, что вообще могу кого-то видеть, пусть это и феи. Но когда я постучала и никто не ответил, мужество вновь оставило меня. Я пошла в свою комнату, сняла мокрое платье, вытерлась покрывалом и забралась под одеяло. Клетка исчезла с подоконника. Я не знала, удалось Бланш забрать птицу или нет, но не хотела думать об этом. Меня вдруг охватила усталость, и не успела я закрыть глаза, как провалилась в глубокий сон.

Грезы не заставили себя долго ждать, но они не напоминали мои кошмары о крыльях, коконах и феях. Мне снились люди, только люди, но ни одного из них я никогда в жизни не встречала. Меня в этом сновидении не было. Я видела мир глазами другого человека, будто мне приснился сон, предназначавшийся кому-то другому. Я смотрела на двух женщин, разговаривавших на крыльце. Одна стояла в дверном проеме, вторая — снаружи дома. Я видела их словно бы снизу, в глаза бросались их ноздри, но лица я разглядеть не могла. Я попыталась выпрямиться, чтобы рассмотреть их, но ничего не получилось. Я лежала на спине, надо мной синело небо, слева и справа высились какие-то стенки, сделанные из переплетенных веток. Корзина? Мне было тепло и уютно, но я знала, что происходит что-то плохое.

— Не волнуйтесь, мисс Мармон, — говорила женщина, стоявшая в дверном проеме. — Малышке будет хорошо у меня. Мы с Джорджем так хотели завести ребеночка. Мы люди небогатые, но главное — это любовь и внимание, правда?

Я увидела, как другая женщина сглотнула.

— Мне не хочется отдавать ее, миссис Хардинг, но у меня нет другого выбора… Это не навсегда, однажды я смогу сама заботиться о ней… — Ее голос дрожал, будто она готова была разрыдаться.

— Право же, вам не нужно оправдываться, — сказала миссис Хардинг. — Вы не первая женщина, с которой случилось такое несчастье. Я вижу, что вы любите малышку, иначе не ответили бы на мое объявление… Когда я думаю о том, как многие женщины, попавшие в такую же ситуацию, поступают со своими детьми… выбрасывают их на улицу, на холод, или делают еще что-то куда хуже… знаете, какие слухи ходят…

Женщина всхлипнула. Ее звали мисс Мармон, но мне не хотелось ее так называть. Мама. Вот как нужно к ней обращаться.

— Неужели я должна просто отдать ее вам вот так, на пороге дома? И мне даже нельзя войти…

— Поверьте мне, так будет лучше всего, — отрезала миссис Хардинг. — Иначе вам будет куда труднее расстаться с ней, а в конце концов вы и вовсе передумаете. Но вы знаете, что не можете позаботиться о ней. Не так, как мы. Вы принесли деньги?

— В корзинке ее одежда. — Мамин голос дрожал. — Но деньги… Мне действительно нужно заплатить вам все сразу? Я могла бы присылать деньги раз в месяц или раз в неделю, как скажете, но десять фунтов за один раз — это слишком много для меня, вы ведь знаете мою ситуацию.

— Мне очень жаль, но иначе нельзя, — ответила миссис Хардинг. — Я не желаю вам зла, но я вас впервые вижу. Откуда мне знать, что вы не исчезнете и я никогда больше о вас не услышу? Тогда я лишусь денег, нужных для воспитания малышки… Сейчас тяжелые времена, и не только для таких женщин, как вы. Я знаю о вас только то, что вы проявили легкомыслие в прошлом, поэтому вынуждена настаивать на немедленной выплате. Зато вы можете быть уверены, что малышка ни в чем не будет нуждаться со мной и моим Джорджем, мы позаботимся о ней, как о собственной дочери…

Меня подняло в воздух. Мама взяла меня на руки, прижала к груди, в последний раз поцеловала в лоб и прошептала:

— Это ненадолго, скоро я вернусь за тобой, обещаю!

Затем миссис Хардинг забрала меня из маминых рук, отнесла в дом… и я проснулась в холодном поту. Я сразу поняла, что приснившийся мне сон не был моим собственным, а та молодая женщина — не моя мать. У меня не было миссис Хардинг, готовой за деньги взять ребенка на воспитание, и не было матери, готовой отдать все свои сбережения ради ребенка. Мне достались грязные пеленки и медальон, в котором ничего не было, — вот и все, с чем меня оставили на пороге… Я перевернулась на живот, уткнулась лицом в подушку и тихо заплакала, проклиная того, кто наслал этот сон, будто насмехаясь надо мной. Я плакала, пока не осталось больше слез.

Я попыталась понять, что означает этот сон, но он был таким чужим… Он словно достался человеку, который заслуживал его меньше всего, — мне. Но я не могла долго думать об этом. Горе сковало мою душу, сжало мое сердце железной рукой. Я чувствовала себя одинокой и покинутой, в целом мире не было никого, кто любил бы меня…

И тут кто-то мягко тронул меня за плечо.

— Флоранс!

Я не ответила, еще глубже зарываясь в подушки, чтобы ничего не слышать. Я едва выдержала этот сон — и не хотела проваливаться в следующий. Но рука на моем плече мне не снилась. Голос, доносившийся словно издалека, казался нежным и родным.

— Не плачь, Флоранс! Я рядом!

Я в это не верила. Этого не могло быть. Невозможно… Я не решалась поднять голову, открыть глаза. Я боялась нового разочарования. Кто-то приподнял одеяло, и чья-то теплая рука убрала влажную прядь волос с моей покрытой слезами щеки. Я открыла глаза, хотя и не хотела этого.

— Не бойся, Флоранс! Все будет в порядке! Посмотри на меня!

Мне так хотелось, чтобы увиденное было настоящим, и на мгновение я действительно поверила в это.

У моей кровати стоял Алан.