Воспоминание о Москве
(Из записей Леры)
– Москва, ты воспета поэтами. А я только пожимала плечами. Для меня этот звук ничего не значил. Ну не слилось, не отозвалось – что же тут поделаешь? Да и чем этот город мог быть для провинциалки? Чужой, настырно врывавшийся в сознание через радио и телевизор, где пафосные голоса жизнерадостно провозглашали:
– Дорогая моя столица! Кипучая, могучая… Москва моя, ты самая любимая!
А мне не нравится, когда что-то навязывают, тем более – любовь. Любовь, считаю я, должна зарождаться в тишине сердца…
И лишь попав на московские улицы, поняла, как сильно ошибалась. Ступив на них, я попала в детство. Как же я забыла?
– «У нас на Якиманке вхожу я в каждый дом», – вспомнилось мне. Якиманка, Божедомка, Ордынка и непонятная волшебная Маросейка – в детстве я жила на этих улицах вместе с московскими девочками и Агнией Барто. Вместе с ними собирала железный лом, прыгала через скакалку:
– «Я и прямо, я и боком, с поворотом и прискоком…» Вместе с ними чертила классики на потрескавшихся тротуарах старых улиц. Эти улицы дышали историей, но для меня сегодняшней они дышали детством – далёким счастьем с мамой, отцом, сёстрами и бабушками. Из-под пыльного пласта времени воздух детства пахнул на меня так свежо и тревожаще, что перевернулась душа…
Ужасное разочарование испытала я, когда прочла табличку на Маросейке. Оказывается, на ней жили украинцы, недаром вокруг Хохловы переулки. Была она, видимо, Малороссейкой, да со временем один слог потерялся и получилась Маросейка. А мне-то в детстве казалось, что на этой улице моросит какой-то необыкновенный дождь серебряными, золотыми, разноцветными нитями.
А ещё я в детстве хорошо помню Моховую и Малую Бронную, где не спят и ждут никогда не вернувшихся детей. Как хотелось мне тогда заглянуть в эти неспящие окна с воспалёнными лампами…
А юность моя, оказывается, помнит Арбат, на котором я прежде не бывала. Но она помнит, что в одном из арбатских переулков стоял старый дом, из окна которого, оседлав кухонную щетку, навсегда улетела в ночь таинственная красавица, а за нею следом глупая домработница на борове…
Она, моя юность, помнит и любит Арбат ещё потому, что там жил знаменитый незнакомец, певец и гражданин этой улицы. Неизвестным образом целиком забирал он моё сердце, когда я слышала негромкое:
– Ты течёшь, как река, странное название…
Попав в Москву, я пошла к нему на свидание. Через много лет, но оно состоялось, когда я увидела сутулую бронзовую фигуру поэта на воспетой им улице… И с тех пор я лелею мечту идиотки: вместе с уличными музыкантами спеть возле него песенку об Арбате.
А ещё со мной что-то происходило, когда я видела Кремлёвские стены и башни, они действовали на меня необъяснимо. Никогда я не была ура-патриоткой и к существованию Кремля относилась без пиетета. Но возле него я чувствовала себя могучей, возле него возникало ощущение покоя. Я долго не понимала, откуда это берётся, не из-за высоты же стен и башен? Но потом, кажется, додумалась: наверное, это генная память, наверное, прав был Карл Юнг с его коллективным бессознательным. Иначе откуда чему взяться? Это стучала в моё сердце, как пепел Клааса, память далёких моих предков, для которых Кремль был реальной защитой и крепостью.
А может, это прорывалась память давно покойного моего отца, нищего крестьянского сына тульской губернии, на заре советской власти ушедшего пешком, как Ломоносов, за образованием в Москву? Учась, он жил тем, что на рассвете собирал на близлежащем рынке оброненные покупателями монетки, а вечером разгружал вагоны на товарной Москве. Он вынес всё, и Москва вывела его в люди, дала ему, вечно голодному, вместе с образованием кусок хлеба. Наверное, не раз смотрел он на звёзды кремлёвских башен, и были они для него и надеждой, и защитой, и счастливым будущим… Всю жизнь не прерывалась его связь с этим городом: по работе он бывал в Москве каждый месяц. И ни у кого из подружек не было таких игрушек, как у меня с сёстрами. Потому что – из Москвы!
А может, всплывала более поздняя память моего дяди, мальчика-сироты, сына репрессированного отца – моего деда? Дядю тоже Москва приютила и дала образование. Наверное, и он с надеждой смотрел на свет кремлёвских звёзд.
Или это говорила во мне память его сына, моего двоюродного брата, учившегося в Москве в шестидесятых и ставшего москвичом? И ему, студенту, а потом и профессору, о чём-то шептали башни Кремля? Родственные связи с братом утрачены, но вот пришло время, и Москва напомнила о них.
Позже, после нескольких лет проживания в ней, Москва подарила мне ещё один привет из прошлого. Именно в ней нашлась Атлантида, так страстно искомая мной и подругой-островитянкой. Когда я услышала по телефону совершенно не изменённый временем и по-прежнему дорогой голос, то поняла, что Москва для меня – город, где осуществляется связь времён. Она – мостик из прошлого в настоящее и будущее. И возник экспромт:
Москва, ты, как Арбат, течёшь из детства,
И именем не менее странна.
Москва, и вот уже очнулось сердце
От памяти беспамятного сна,
И перекинут мост между мирами,
И прошлое с реальностью сошлось,
И будущее где-то здесь, меж нами,
Ещё незримо, тихо родилось.
* * *
Прошло три недели Лериной безработицы. Финансы её пели романсы. У Ольги она уже жила в долг. На четвёртой неделе состоялось собеседование, положившее конец Лериным мытарствам.
От отчаяния Лера записалась на вакансию к двум детям – близнецам трёх лет (оплата была хорошей). К счастью, родители потом решили, что няня нужна одному мальчику. Пришедшие на собеседование две женщины – молодая, синеглазая, роскошная, с весёлым и энергичным лицом, и пожилая, интеллигентного вида – произвели на Леру приятное впечатление. Как оказалось потом, Лера на них – тоже. И вот совершенно неожиданно Лере открылся путь на Рублёвку, заказанный ей когда-то бывалой тёткой из первых её московских агентств. Синеглазая была мамой ребёнка, пожилая – её свекровью. Они отобрали Леру и ещё двух женщин на пробные дни.
Лере после ледяного Полининого дома их дом показался приютом тепла. Всё ей понравилось: простая демократичная хозяйка, интеллигентного вида хозяин, скромная старшая дочь, улыбчивая горничная, хорошенькие маленькие дети. Здесь было домовито и хозяйственно. И Лера постаралась, чтобы выбрали её. Так и случилось. Вскоре новая хозяйка Жанна рассказала Лере свою историю. Частью она дополнена матерью Жанны, частью – Ларисой, горничной.
