Посёлок

Марина, яркая, черноглазая и пышноволосая, пришла с девочкой, такой же чернокудрой и хорошенькой.

– Не с кем оставить, вожу с собой на работу, – объяснила она. – Няни почему-то бегут от нас.

У Марины оставались ещё две кандидатуры в няни, кроме Леры, и своё решение она обещала сообщить через несколько дней. Дня через два Леру пригласили на пробные дни. Три дня пролетели быстро. Девочка Даша так напомнила Лере саму себя в детстве, что ей нетрудно было поладить с ребёнком. Тоже, кстати, Скорпионом. Так же, как Лера в детстве, Даша была быстра на ногу, так же любила петь и рисовать.

– Как вам у нас? – спросила Марина по истечении трёх дней.

– Нормально, – ответила Лера, и союз был заключён.

Марину, по её словам, мать в подоле принесла. Совсем молоденькие, будучи абитуриентами, мама с папой влюбились друг в друга с первого взгляда и согрешили, не думая о последствиях. Потом ничего не подозревающий папа ушёл в армию, а мама осталась беременной. Почему-то она ничего не сказала будущему отцу, кажется, они поссорились перед его отъездом. Суровый мамин отец сказал грешной дочери:

– Принесёшь в подоле – убью!

Будущую маму спас курсант-выпускник, давно и тайно влюблённый в неё: «Мол, русалка, всё пойму, и с дитём тебя возьму»… И поехала мама с ним не как в тюрьму, а как в ссылку в далёкий край. Несколько лет длилось это замужество. Марина за это время успела родиться, выскочить из пелёнок, стать милой кудрявой девочкой. Тем временем настоящий её отец пришёл из армии и однажды у своих сестёр нашёл письма бывшей подруги. Узнав о её беременности и рождении дочери, папа Марины разгромил сестёр за молчание, вырвал адрес подруги и послал срочную телеграмму: «Выезжай!» Мама бросила незадачливого военного и полетела на крыльях к любимому. Марина впервые увидела родного отца.

С самого её раннего детства отношения их не сложились. Видимо, коса нашла на камень – характеры были одинаковые. Всё детство Марина терпела его гнёт и всё детство мечтала вырваться из-под этого гнёта. Поэтому, окончив восемь классов, она сразу уехала из посёлка в город, учиться в техникуме. Домой ездила очень редко, в крайних случаях. По окончании техникума поступила в институт. И всё своё дальнейшее продвижение по социальной лестнице Марина совершала, чтобы доказать отцу свою состоятельность. Мстительная мысль не давала падать духом, когда было тяжело, она же давала силы идти вперёд. «Холодное блюдо» она преподнесла годы спустя отцу, завоевав свое место под солнцем Москвы, фактически содержа их с матерью.

С самого начала работы у Марины Лера была приятно удивлена: родители девочки Даши оказались умными родителями. Конечно, Даша, как единственная дочка и внучка, была залюблена и заласкана, но родители умели не переходить ту тонкую грань, за которой начинается вседозволенность. Девочку тут же пресекали, если она брала не тот тон в общении Лерой. Лерины замечания и требования родителями всегда поддерживались. Лера это ценила и старалась выкладываться полностью.

Здесь она увидела, что ребёнок по-настоящему интересен матери и отцу, что им хочется быть с дочерью, научить её чему-то помимо няни. Сама умеющая буквально всё, Марина в выходные дни лепила, рисовала с Дашей, мастерила поделки, играла в игры, читала.

Марина вообще, как убедилась Лера, родилась редкой птицей. Наряду с приятной внешностью Бог одарил её умом и способностями. Ум деятелен, а руки умны – так определила сущность Марины Лера. Не было ничего такого, чего бы Марина не могла сделать руками. Пилить, строгать, забивать, шкурить, шить, вязать, рисовать, лепить, – она умела всё.

Однажды перед Новым годом она пошла в лес, нарубила и напилила сучков и на Лериных глазах с помощью инструментов сделала настоящие сани для Деда Мороза, в которых он сидел потом под роскошной ёлкой.

В другой раз она в присутствии Леры собрала, провозившись часа два, игрушечную кукольную мебель, размером почти с настоящую – подарок Даше на день рождения.

Потом был антикварный стул, весь поломанный и с выщербленным рисунком. Марина выпилила, ошкурила, покрасила и приклеила недостающие детали рисунка, залакировала весь стул и сделала к нему красивое сиденье. Стул стоял и сиял, как новенький.

– Может быть, такими станут все женщины в будущем, – не раз думала Лера, – всё умеющими, ни от кого не зависящими, сильными и уверенными?

Как знать… И надо ли быть такими?

Всему, что умела, Марина старалась научить и дочь. Дашиным маленьким рукам тоже всё покорялось.

В первую свою общую с Дашей осень они много бродили по разрозненным клочкам леса. Собирали остатки грибов, красивые несъедобные ягоды, делали роскошные осенние букеты. Эти букеты всю зиму украшали Маринину комнату. Во время вечерних прогулок они во всё горло распевали песни. Осенью и зимой посёлок был совершенно безлюдным.

Даша была прирождённой актрисой, ей постоянно требовались игра и зрители. Например, один день она была циркачкой, а мама, папа и Лера – зрителями, сидевшими на ступеньках лестницы и хлопавшими в ладоши; в другой раз они с Лерой разыгрывали целые спектакли с костюмами и декорациями. В главной роли всегда выступала Даша, если же Лера пыталась поменять роли, то происходили слёзные ссоры. Кем только ни побывала Лера на первом году работы: и Алёшей Поповичем, и Добрыней Никитичем, и их невестами, и Змеем-Горынычем, и говорящим конём Юлием, и Каем из «Снежной королевы»…

Наступившей зимой Лера с Дашей часто катались со снежных горок. Был у них любимый пригорок с совершенно есенинской серебряной берёзой в центре. С криками по очереди неслись с этого пригорка на ледянке Лера и Даша. Лерой вновь переживались все детские ощущения: и страх, и восторг, и чувство полёта.

– Истинно, все мы родом из детства, – думала Лера.

После обильных снегопадов они строили во дворе снежные крепости, целые трёхэтажные дома с входами и выходами. Даша часами ползала по этим лазам. Лепили смешных снежных баб, украшая их кто во что горазд. Приезжающие на выходные гости дивились на них. Во всём этом веселье с самым живым интересом принимала участие и Марина.

На работу она обычно уезжала часам к четырём, так что успевала наиграться с дочерью. Возвращалась она с работы в час-два ночи, так как работала со страной, с которой у России были разные часовые пояса. Это очень сильно напрягало Леру, так как Даша до отъезда мамы днём спать не ложилась. Прочитав сказку и спев колыбельные песенки, Лера ложилась спать рядом с Дашей. Уйти до приезда Марины Лера не могла – Даша панически боялась темноты. Спать Лера тоже не могла, постоянно прислушиваясь и зная, что её скоро разбудят. Так лежала она рядом с Дашей каждую ночь по два-три часа. С приездом Марины шла спать в свою комнату. Конечно, Лера не высыпалась, и недосып этот был хроническим. Но на первом году работы это не так сильно беспокоило Леру, она днём частенько спала вместе с Дашей.

Наступившая весна положила конец Лериному-Дашиному одинокому тандему. Весной многие семьи с детьми и нянями переезжали из Москвы в посёлок аж до осени. Весной посёлок оживал. Так появились Верочка и Леся – новые поселковые няни.

Верочка была совсем молоденькой, ровесница Лериной дочери, но, несмотря на разницу в возрасте, Лера очень с ней подружилась. Режим дня их воспитанниц полностью совпадал, девочки были близки по возрасту и дружили между собой, так что Лере приходилось только радоваться сложившемуся квартету.

Верочка распространяла такие благожелательные волны, что всегда хотелось быть поближе к ней, рядом. Лера её полюбила и скучала по ней, когда та уходила на сессию или в отпуск. Верочка сама из-под Тамбова, в Москве училась заочно в институте, и знакомые её семьи уговорили Верочку пойти работать к ним няней. Конечно, работа няней не совсем то, что нужно молодой девушке, но к Верочке относились как к члену семьи, платили хорошие деньги, так что у неё была возможность в отпуск ехать за границу. Конечно, по окончании института Верочка уйдёт из нянь, но пока работа её устраивала.

А потом Лера увидела Лесю. Со знакомым ребёнком по посёлку шла незнакомая женщина. Это была новая няня мальчика. Увидела её Лера и влюбилась. Если просто сказать, что Леся была красива, значит не сказать ничего. Лера потом о ней напишет:

Леся была истинной дочерью Белоруссии – вся светло-белая, с прозрачной кожей, с родниковыми глазами. Они подружились. Леся оказалась не только красавицей, но и умницей, той, что за словом в карман никогда не полезет.

Однажды, разговорившись с Лесей, Лера узнала о ней многое. Оказывается, совсем не безденежье заставило Лесю покинуть дом.

– Как-то так получалось, – сказала Леся, – что деньги у меня были всегда. Даже в девяностые годы у меня деньгами были забиты все косметички. Веяние времени заставило меня из педагогов уйти в челноки, хотя это и был опасный нелегальный промысел. Подбиралась группа людей с бывалым проводником, и эта группа ночью нелегально переходила границу или Польши или Прибалтийскую.

Однажды заболел проводник, а группа уже собралась в назначенном месте. И прозвучал вопрос: «Кто идёт второй раз?» Второй раз шла я. «Ты и поведёшь», – сказали мне. От ужаса ничего не соображая, я ночью по зимнему лесу повела за собой группу и каким-то чудом вывела.

Вещи, приносимые мной, тут же расходились – тогда был всеобщий дефицит. Нет, не безденежье выкинуло меня из дома, выкинуло навсегда, я туда не вернусь ни при каких обстоятельствах. Я сбежала от мужа, сожгла за собой все мосты.

Я вышла замуж совсем молоденькой, по любви, родила троих детей. Муж оказался столь ненасытным в сексе, что мне впору было кричать караул. Двадцать пять лет я не спала ночами, а мышкой лежала рядом с ним, боясь пошевелиться. Если, не дай бог, пошевелюсь – муж набрасывался на меня, как голодный волк. Вы себе не можете представить, какой это кошмар. Последние пять лет мы с ним практически не жили.

– Но это было бы внутрисемейной драмой, если бы муж не ухитрялся обслуживать ещё добрую половину городского женского населения. Любовницы постоянно звонили ему домой и требовали к телефону. Все мои протесты он давил и заглушал ором – он был деспот и самодур. Тридцать лет я всё это терпела (наверное, всё-таки любила). И вот на тридцать первом году сразу всё кончилось. Я решила кардинально изменить жизнь, и уехала в Москву, нашла свою первую работу няни.

В этой первой моей семье мама не была женой папы, а находилась вместе со своей матерью на его содержании. У этого папы было много жён и содержанок, но с мамой ребёнка, бывшей профессиональной проституткой, он проживал вместе. Здесь меня ждал неприятный сюрприз. Как-то раз мама и бабушка ребёнка куда-то уехали на два дня, и папа вечером попросил меня сделать ему массаж – якобы очень болела у него спина. Но спиной он не ограничился и попросил сделать массаж ягодиц и ног.

– Иван Иванович, – сказала я, – я не тайская массажистка и эротическим массажем не занимаюсь.

Конечно, он разгневался, но придираться потом ко мне не стал – побоялся, что я всё расскажу маме ребёнка. А ребёнок был очень тяжёлый, и няню ему было найти нелегко. Я видела сама, как мама дала взятку менеджеру, чтобы меня отправили в эту семью.

Я до сих пор думаю, что девочка была психически больна. Этот двухлетний ребёнок постоянно старался сделать мне больно и довести до слёз. Стукнув внезапно меня чем-то тяжёлым, она кричала: «Ты почему не плачешь?! Тебе что, не больно?!» Если же видела, что мне действительно очень больно и я сдерживаю слёзы, то успокаивалась. Вечером, перед сном, когда я рассказывала ей сказку или читала, сидя рядом, она изо всех сил колотила ногами, стараясь попасть по мне. Я одной рукой держала книгу, другой – её ноги. Оттого, что ей мешала, она начинала кричать. Прибегала бабушка:

– Почему ребёнок кричит?

– Я держу ей ножки, чтобы она меня не ударила.

– Не надо держать ножки, – ворковала бабушка.

На протяжении всех месяцев работы с девочкой руки у меня были в синяках до локтей.

Однажды бабушка вызвала священника окропить дом – тоже ведь понимала, что дома не всё ладно. И я была свидетелем необъяснимого случая. После окропления, вечером, мы с девочкой ужинали в кухне, позади был длинный тёмный коридор и анфилада тёмных комнат. И вот оттуда, из тихой темноты я услышала медленный свистящий шёпот:

– Сусанна, Сусанна… (имя девочки).

– Няня, я боюсь! – взвизгнула девочка и подобрала под себя ноги.

У меня мурашки пошли по телу. До сих пор не могу объяснить это. Конечно, здесь я долго не задержалась и нашла потом работу в этом посёлке.

– Как же вы будете жить дальше? В Москве на съёмных квартирах? – спросила Лера.

– Пока да. А дальше видно будет. Я полностью разочаровалась в мужчинах, они для меня больше не существуют.

– Не зарекайтесь, – засмеялась Лера. И оказалась права. Жизнь готовила Лесе новое испытание. Но эта история ещё впереди.

Весной у детей начинался велосипедный сезон. Марина купила велосипед и Лере, и она вместе с Верочкой возглавила команду маленьких велосипедистов. Утром и вечером визжащая орава ветром носилась по посёлку. После поднадоевших велосипедов перепрыгивали на батуты. Теперь орава вместе с Лерой и Верочкой подпрыгивала – кто выше?

А потом наступал сезон ландышей и других лесных и полевых цветов. И та же команда разбредалась по останкам леса и полянам, набирая огромные букеты. Верочка с Лерой сплетали девочкам венки, и они ходили по посёлку королевами.

Потом начинались «гости». Дети по очереди ходили друг к другу. «Гости» означали игры во дворе. У Марины был большой двор, поэтому «гости» частенько случались в её дворе.

Приходила с Верочкой очаровательная девочка Соня, её воспитанница, напоминавшая Лере крепкий грибок. Вся она была крепкая, сбитая, круглолицая и совершенно замечательная по окрасу: белая кожа, большие, яркие синие глаза в тёмных густых ресницах, тёмно-каштановые брови и волосы. Как-то раз во время игры она вдруг сказала Лере:

– Вы похожи на собаку Шарика.

– Почему же это? – удивилась Лера.

– У вас лапы как у Шарика, – серьёзно ответила Соня.

Часто бывала в гостях смешная толстушка Маша, выдумщица, фантазёрка и заводила. Она придумывала целые истории, которые дети разыгрывали под её руководством. Маша однажды умилила Леру, указав на росточек дуба под елью:

– Ой, смотрите – дубёнок!

С Машей иногда происходили странные вещи. В свой день рождения она пропала в самом разгаре веселья. Родители и приглашённые дети обыскали весь дом и двор – нет Маши! Пришлось день рождения заканчивать без неё. И только потом мама, открыв шкаф, нашла там спящую дочь.

– Дочка, – воскликнула мама, – зачем ты здесь?!

– Я здесь обрела покой, – ответила пятилетняя Маша.

Было ещё весеннее происшествие. Как-то утром команда велосипедистов неслась по посёлку. Маша опередила всех и первой ушла за поворот. Свернувшая следом команда нигде не увидела Маши. Все остановились и вдруг увидели девочку в зелёной тине и фекалиях, вылезающую из канализационной канавы. Маша была прекрасной велосипедисткой, и дети просто не поверили глазам:

– Маша, что случилось?!

– Я задумалась, – сказала девочка.

Бывал в гостях серьёзный, весь круглый, уже большой мальчик Артём. Однажды дети начали хвастаться – чем только они не хвастаются – кто больше знает поселковых рабочих. И Артём сказал:

– Я знаю двух: одного нормального, другого – карликового.

Частенько прибегал маленький, двух с половиной лет, толстощекий реактивный Тимошка, не по возрасту развитый. У него начинался первый переходный период с непослушанием, а иногда и агрессией. На что-то рассердившись, он сказал как-то няне:

– Как сейчас дам тебе самосвалом по ноге!

Но во время тирады увидел, как сдвигаются нянины брови, и тут же поспешно добавил:

– Случайно!

Подобное же сказал маме:

– Сейчас как дам тебе!

Мама:

– Тима, как ты разговариваешь с мамой!

Тима тотчас же поправляется:

– Сейчас как дам… вам!

Няня пеняет ему:

– Тима, ты почему себя стал так плохо вести?

Тима, опять недолго думая:

– Меня Мышиный король заколдовал!

Лера с Дашей тоже ходили в гости, в основном к Соне и Маше – прыгали на их батутах, играли в их игры. Смешное подстерегало и здесь.

Как-то пришли Лера с Дашей играть к Маше во двор. Во дворе был папа Маши и маленький братик с няней. В своё время папа едва не лишился рассудка, узнав о скором, а, главное, неожиданном появлении сына на свет. Спускаясь по ступенькам крыльца веранды, Лера оступилась и загремела прямо папе под ноги.

– Осторожно, – закричал папа. – Вы же можете сломать шейку матки!

Потрясённый когда-то маточными фокусами рассудок папы твёрдо ассоциировал шейку именно с этим органом. Услышав папу, Лера и вовсе припала к земле.

– Ох, что я говорю, – покраснел папа, – я хотел сказать шейку бедра!

По щекам Леры текли слёзы. Хорошо, если папа принял их за слёзы боли. Несмотря на ушиб именно бедра, Лера смеялась до самого дома.

Но не только смешное случалось в посёлке. Здесь были и свои страшилки. Жил в одном доме с семьёй милиционер неизвестного ранга. И было его любимым развлечением после службы, подвыпив, выгонять прислугу ночью из постели и ставить их к стенке под ружьё. Смертельно перепуганные люди, в основном молдаване и украинцы, застывали на всю ночь у стены и никому не жаловались. А кому жаловаться, если над ним издевался страж порядка? Наутро они бесследно исчезали, не взяв расчёта.

Подступало лето, и первый этап Лериной работы заканчивался: Дашу на всё лето отправляли к бабушке, а Лера на всё лето уезжала домой, до осени. Другие няни тоже разъезжались с детьми, кто куда. Леся с мальчиком уезжали в Черногорию, где у его родителей был дом. А Леру ждала радость встречи с дочерью, родными, друзьями, урегулирование бытовых проблем, отдых на любимой реке, вообще – отдых.

Загорелая, отдохнувшая Лера в начале сентября вновь вернулась в Подмосковный посёлок. Когда съехались все, Лера, увидев Лесю, сразу поняла – у неё что-то произошло. Она стала ещё красивее и одухотворённее, но яркие глаза её были больными.

– Леся, что-то произошло? – спросила Лера.

– Расскажу. Потом, – ответила Леся.

И рассказала. В Черногории их соседом оказался молодой серб, вдвое моложе Леси – черноглазый, обаятельный. Лесе даже в голову не приходило думать о чём-то «таком». Улыбалась ему из вежливости, иногда разговаривала – он понимал русский. Но потом она стала постоянно ловить на себе его взгляд – мягкий и как бы любующийся.

– Ну что же он на меня так смотрит? – недоумевала вначале Леся. Она уже основательно забыла, что она женщина и всё ещё красива.

– Может, он ненормальный или извращенец? – стала она думать потом. А он искал с ней встреч и всё смотрел своим тревожащим взглядом. И в Лесе что-то отозвалось на этот взгляд.

Однажды вечером, когда ребёнок спал, он постучался к ней. Два месяца длился их тайный роман, и Леся разорвала душу надвое, когда уехала с ребёнком в Москву. Она до сих пор ощущает на лице этот флёр его любующегося взгляда, он не стёрся, и этот флёр ощущают другие мужчины, заглядываясь на неё.

– Зачем нужна была эта встреча?! – спрашивала Леся Леру. – Зачем мне дали понять, что душа моя, её женская суть, ещё жива?! Это такое печальное открытие. Днём ещё можно жить – суета, работа… Но вечером, когда возвращаюсь на квартиру, от тоски по нему некуда деться. Тогда я забираюсь с ногами в кресло, стискиваю зубы, вцепляюсь в волосы и отчаянно мотаю головой влево – вправо, сквозь слёзы повторяя как заклинание: «Я забуду тебя! Я забуду тебя…» Но он звонит и не даёт забыть, и опять по вечерам эта мука. Я могу взять неделю отпуска и полететь к нему. Но зачем?.. Продлить муку? Разбить голову о тупик?

И Леся в свой недельный отпуск, скрутив всю себя в бараний рог, улетает с дочерью в Турцию, где боль её чуть-чуть отпускает. И она возвращается с рождённым там стихотворением. Лера читает его и говорит:

– Я ведь тоже написала одной своей знакомой подобное, у неё была похожая история.

Лере понравится Лесино стихотворение:

– Сейчас, – говорит Леся, – спустя три месяца, боль притупилась, «печаль моя светла», и сердце переполняет чувство благодарности. Я всё-таки позвонила ему и сказала:

– Спасибо тебе за всё, дорогой мой: и за боль, которая была радостью, и за радость, которая была болью, а всё вместе было счастьем…

Я теперь думаю: два месяца счастья Бог послал мне за всё моё тридцатилетнее несчастье… Что ж, может быть, и это немало…

Начало второй осени у Марины порадовало Леру тем, что у Даши случился период «болдинской осени», в том смысле, что на Дашу буквально напал рисовальный ажиотаж. Спровоцировала его, конечно, Лера. Однажды дождливым октябрьским днём она спросила Дашу:

– Будем рисовать?

– Будем! – обрадовано закричала Даша.

Рисовать было что, даже не выходя из дома. За одним окном дикий орешник хлопал под ветром своими длинными желто-зелёными ладонями, и голая бузина рядом – дерево Лериного детства – оставшимися гроздьями ягод пыталась выдать себя за рябину. Это уже был сюжет.

В другое окно хорошо был виден удивительный куст. Летом он был куст как куст – зелёный, обыкновенный. Но осенью он расцветал, просто вспыхивал всеми оттенками розового и желтоватого. Он вызывал у Леры ассоциацию с пылающим библейским кустом, предвещавшим глас Господень… Куст тоже был запечатлён.

Даша рисовала весь день, и следующий, и следующий… В общем, за неделю было сделано около ста рисунков. Конечно, темы предлагала Лера и тоже рядом рисовала. Но Даша рисовала по-своему, необычно и ярко. Осенний лес она, например, подглядывала у Леры, но у Леры лес был обыкновенный, а у Даши – сказочный, с зелёными, красными, изумрудными, фиолетовыми деревьями. Весь спектр красок был на Дашиных осенних листьях. Лера всегда обожала детские рисунки за их примитивизм. И очень любила художников-примитивистов.

Ещё месяц рисовала Даша, к зиме этот азарт пошёл на спад. Потом был период лепки, Даша лепила персонажей из мультиков – лепила также ярко и своеобразно, как и рисовала.

Был у Даши ещё один, к сожалению, преходящий талант: она была великим мастером неологизмов и смешных выражений, что доставило Лере немало весёлых минут. Лера с Мариной записывали все её перлы, Лера делала потом огромные плакаты с её выражениями, и гости смеялись, перечитывая их.

– Что же это такое? У меня всё понос и понос (насморк).

– Всё, конь больше не будет игогочить!

– Когда кукушка будет кучать?

– Не надо отрублять принцу голову!

– Я тоже испеку торт из бездэ!

– Пусть Соню закуют в цепи, а меня не надо закуять!

– Я как маму услышала, так вся дыбом встала!

– У папы от удивления глаза полезут набекрень!

– Смотри: луна закаталась!

– У меня сейчас ноги затикнут (затекут)!

– Не надену носки, буду бегать босонатая!

– Джека вырвало. Я свидетельница рвани!

– Я упала прямо стоя!

– Я села лицом к спине!

– В лесу бурсаки!

– Я ударилась о конечность бревна!

– Меня тошнит, сейчас вырва выпадет!

– У меня знаешь какие зоркие уши!

– Не люблю играть с халапупом (хула-хупом)!

– Я лечу в Индолузию!

– На улице тьма мущая!

– Хлеб ты наш насущий!

– Я тоже поеду на «ИУДИ» («АУДИ»).

– На моём скелетике сиськи держатся!

– В посёлке так много англичан, и все говорят по-английски! (Рабочие-таджики).

– Куб земли (пуп земли).

– Дохлые трупы муравьев.

– У меня землятресение мозга.

И была тяжёлая зима второго года у Марины – затяжная, холодная, снежная. Заболев в самом её начале – они с Дашей частенько заражались от Марины – Лера на ногах перенесла болезнь, работая и ухаживая за больной же Дашей. Это настолько подорвало её здоровье, что она до лета так и не могла оправиться. Работать стало тяжелее, да ещё Даша после летнего приезда от бабушки перестала спать днём. К концу дня у Леры уже совсем не оставалось сил. Лера считала, что пятилетний ребёнок ещё должен спать днём, но её мнение в счёт не шло. А Даша была тот ребёнок, что не посидит и не полежит.

А потом начался травматизм. Год до этого бегала Лера по лестнице вверх-вниз, носила по ней Дашу – и ничего. А на втором году, спускаясь с лестницы, сверзилась вниз и полетела ступенек с восьми. Сгоряча поднялась, и день продолжался, но когда захотела сесть, закричала от боли в копчике.

Лера потом узнала, что домработница натирала ступеньки воском, чтобы дерево не портилось. Так решила Марина. И только через неделю, когда с лестницы кувырком скатилась собачка, Марина покрыла ступеньки специальными ковриками.

А Лера месяц мучилась ужасными болями в спине и копчике, по ночам засыпала только с обезболивающими и снотворным. Через боль и преодоление продолжалась работа.

А через месяц случилась другая травма, и тоже не слабая. На крыльце дома была постоянная наледь, которую почему-то никто не счищал. Выпустив Дашу во двор вперёд себя, Лера вышла следом и, не глядя под ноги, стала искать глазами девочку. Нога поехала по наледи, и Лера опять всей массой упала на коленку. От дикой боли едва не потеряла сознание. Но потом встала, и работа продолжалась опять через боль и преодоление. Распухшую и деформированную коленку Лера до самого лета крепко перетягивала эластичным бинтом. Тогда ещё можно было ходить.

Наверное, Лера стала работать хуже – травмы никуда не делись, и отношение Марины резко изменилось. Если на первом году их отношения можно было назвать идиллическими, когда Марина была и доброжелательной, и тактичной, и демократичной, когда Лере так легко работалось, то на втором году были и недобрые взгляды, и раздражительность, и резкие замечания, и несвоевременная выплата денег.

Лера знала, что у Марины тоже выдалось нелёгкое время: постоянные болезни – собственные и дочери, болезни родителей, неприятности на работе… Но Лере от понимания этого никак не было легче. Она работала уже, стиснув зубы. Да ещё сильно стало действовать на психику видеонаблюдение. На первом году Лера старалась не обращать на это внимания. Но когда и здоровье расшаталось, и отношение к ней изменилось, видеонаблюдение стало дополнительным фактором для дискомфорта. Лера ловила себя на мысли, что и на улице она стала озираться, чувствуя себя «под колпаком». Вдобавок у неё теперь не было постоянного места жительства на выходных. Зачастую приходилось жить у совсем незнакомых энских женщин, что требовало дополнительных душевных сил. Но всё так же строились снежные дома, лепились снеговики, продолжались занятия по чтению, письму и счёту…

Финал этой тяжёлой Лериной зимы стал трагедией для всей Москвы. Эта зима просто так не отступила, она унесла с собой жизни. Прогремели два взрыва в метро.

Лера хорошо помнит роковой день. Она была на выходных и утром, поспешно собираясь на работу, конечно, не включила телевизор. Но когда вышла из лифта на первом этаже, пожилая консьержка встревожено сказала ей:

– Как же вы, Лерочка, поедете в метро? Смотрите, что творится – уже два взрыва, есть жертвы.

И оказалось, что взрывы прогремели как раз на Лериной ветке. Она проезжала и «Парк культуры» и «Лубянку». По счастью, Лера собиралась на работу на час позже, и это страшное её не коснулось.

Она помнит суматоху и неразбериху на станциях метро, растерянные, испуганные лица людей, наряды милиции и запах страха. Кое-как, окольными путями, добралась Лера до работы. С тех пор в метро страх был всегда с ней. Сев в вагон, она начинала потихоньку озираться – нет ли поблизости подозрительных кавказских женщин. Если они были – мучилась всю дорогу.

В Москве поднялась волна ненависти к кавказцам и просто нероссиянам. В ответ Красная площадь буквально почернела от сотен восточных голов, над которыми высились плакаты «Мы любим Россию!»

Однажды в вагоне метро Лера была свидетельницей, как пожилой, интеллигентного вида седоусый человек провоцировал, просто науськивал молодого пьяного парня на драку с «чёрными». А рядом в углу стоял и дрожал мелкой дрожью кто-то худенький, чёрненький, надвинув капюшон аж до подбородка. Пожилой вышел раньше пьяного, а тот стал приставать к дрожащему в углу. Лера тревожно следила за сценой, готовая вмешаться. Страх никогда не мешал ей быть на стороне слабых.

Но вот вперёд шагнул высокий, широкоплечий, молодой светловолосый русский, до этого стоявший с видом полного и равнодушного пренебрежения ко всему – руки в брюки – и встал между пьяным и кавказцем:

– Чё надо? – осведомился он у пьяного.

Лере он сразу стал как бы родным братом. Она даже запомнила крупную родинку на его шее.

Парень этот на ближайшей остановке вышел вместе с пьяным, а потом снова прыгнул в вагон и поехал дальше, оставив пьяного на платформе. Вместе с Лерой доехал он до конечной остановки, и она, не удержавшись, сказала ему:

– А вы молодец! Одобряю.

Парень сначала не понял, а потом смутился:

– Да ну его, пьяного…

Однажды Лера ехала в маршрутке, где сидели два армянина и два таджика. Потом в маршрутку вошёл плотный подвыпивший мужик и сел напротив неё. Неожиданно он стал делать Лере какие-то знаки и непонятно жестикулировать, ударяя кулаком о кулак. Лера ничего не понимала и сказала мужику:

– Что вы там сигнализируете? Я не понимаю.

Мужик заскрежетал зубами, наклонился к Лере и прошептал, кивая на чёрные головы:

– Я думаю, их надо размазать по стенкам. Ненавижу!! – и снова заскрипел зубами.

– Вы что, с ума сошли, – возмутилась Лера. – Вы хотите устроить автокатастрофу? Сидите спокойно!

Всю дорогу удерживала Лера мужика, который время от времени снова начинал сучить кулаками. Она вздохнула облегчённо только тогда, когда доехали до конечной остановки и мужик вышел первым, от ярости и пьяного помутнения забыв свой телефон на сиденье. Лера его догнала и отдала телефон.

На исходе этой зимы Лера с ужасом думала:

– Неужели я смогу ещё одну зиму провести здесь, в этом пустынном надоевшем посёлке?

Но пришёл конец и ей, этой тяжкой зиме. Весна вместе с солнышком подняла тонус и настроение. Вновь возобновившиеся велосипедные гонки сняли боль в Лериной коленке, и она почувствовала себя человеком. Да и Дашины болезни пошли на убыль. Снова весёлая компания в прежнем составе прыгала на батутах, собирала цветы, ходила в гости. А впереди ждало лето, ждала её, её собственная, никому больше не принадлежащая жизнь…

Новая осень, по счёту третья, пролетела неожиданно быстро. Она была тёплой, затяжной, и многие дети из тех, что уезжали в начале сентября в Москву, задержались в посёлке аж до декабря. И поселковая жизнь бурлила до самой зимы. Потом – короткий декабрь, и вот Лера уже на зимних каникулах, которые неожиданно продлились на два месяца, – Марина уехала отдыхать за границу, Даша осталась у бабушки.

В этот третий год работы отношение Марины к Лере стало почти таким же, как и в первый год. Марина снова была доброжелательной, общительной, приветливой – такой, которая так нравилась Лере, которой она восхищалась. Что произошло, что изменилось, Лера не знала и молча радовалась обретённому в этом доме миру.

Даша научилась прилично читать и писать, с удовольствием учила стихи, и Лера была довольна тем, что смогла вложить в неё.

Она знала, что работает здесь только до лета, – Даша летом опять уедет к бабушке, а в сентябре пойдёт в школу. При другом, новом режиме Лера уже не понадобится. Конечно, будет грустно, конечно, будет трудным расставание с Дашей, Мариной, домом. Ведь три года из жизни не вычеркнуть. Ведь какая-то часть Леры уже вросла в эту чужую жизнь, и придётся рвать по живому. В какой-то мере Лера ощущала себя членом семьи, успела даже собак полюбить. Но так или иначе, эта её работа заканчивалась. Как сложится дальнейшая жизнь – Лера не знает. Но думает, что Москва ещё не отпустила её.