Жерар Маше
В предрассветный час третьего дня ранней Пасхи из Домреми в направлении Труа прогромыхала простая крестьянская телега с одним седоком.
И в тот же час, уже на Троицу, когда деревья зашумели зеленью, та телега, преодолев полторы сотни лье, въехала в Шиньон, бывший резиденцией дофина.
Не теряя времени, Жан Минэ явился в королевский замок. Секретарь Карла Валуа Жан Шартье направил его, как служителя церкви, к личному духовнику дофина Жерару Маше.
Прелат принял старого кюре незамедлительно.
— Если вы желаете, что-то сообщить его величеству, говорите мне, я сегодня же передам ему.
— Мне бы хотелось самому…
— Нет, нет. Это исключено. Его величество не может принять вас. Все приходящие к нему с сообщениями, прошениями и жалобами непременно настаивают на аудиенции. Но дофин не в силах удовлетворить каждого: Франция велика, а он — один.
— Брат Маше, поймите меня верно. Я доверяю вам. Но информация уж больно необычная. В ней есть тонкости, которые на бумаге не передашь, а вам это будет очень утомительно.
Маше отвесил нижнюю губу и глянул на старика из-под приспущенных век.
— Брат, э-э-э Минэ… Я при дворе уже не первый год и, поверьте, знаю дело не хуже, чем вы — своё.
Кюре прищурил большие, чёрные, не утратившие живого блеска старческие глаза.
— Я тоже далеко не молод и знаю, что можно говорить помощникам, а что следует сказать королю tet-a-tet.
— Ох уж эти мне провинциалы. Неужели вы, деревенский священник, думаете, что вам известно больше, чем нам? Какими такими особо важными сведениями вы можете располагать? На нас собирается войной дядя дофина Карл Лотарингский?
— Нет. Как будто…
— Бургундцы формируют армию в ваших краях?
— Нет.
— Тоже нет. Тогда, может, вы знаете, как победить англичан?
— А что? У меня есть свои соображения…
Прелат закатил глаза и шумно вздохнул.
— Брат Минэ, мы здесь, при дворе дофина живём в гуще политических событий. Вы же приехали из глуши и смеете подозревать, что мы знаем менее вашего. Не кажется ли вам это абсурдным?
— Не кажется. Со стороны, да издали, порой, виднее то, что есть у нас под носом.
Маше поморщился одной щекой и уголком рта.
— Брат Минэ, из беседы с вами видно, что вы человек здравого рассудка, но этого недостаточно, чтобы войти на приём к дофину.
— Мне будет очень жаль, если моя мысль не дойдёт до монарха. А ведь от неё может зависеть судьба Франции.
— Все так говорят. Вот вы уже третий, за прошедший месяц, из тех, что добивались аудиенции и заявляли подобным образом. Они тоже упорствовали, но, в конце концов, выложили свои соображения мне. И что же? А ничего достойного внимания! А один каноник из Прованса посоветовал поставить во главе армии девчонку. Представляете, какая ересь? Умора! Сдохнуть можно! А что было бы, если б все свои глупости они выкладывали дофину?
Лицо старика порозовело. Не в силах смотреть на смеющееся лицо Маше, испытывая крайнюю растерянность, он опустил глаза и закусил губу.
Маше перестал смеяться, с блестящей от сытости улыбкой опустил свою пухлую ладонь на сухую старческую руку и совсем уже дружески, с пониманием промолвил:
— То-то… Вот для того и сижу я здесь, чтобы не пропустить к нему ни единой глупости.
Старик, казалось, придя в себя от разрушающего его чувства собственного стыда, собрался с силами и, повернувшись к Маше, отчеканил:
— Поверьте, это очень важно, чтобы я высказал свои соображения дофину лично.
— Ну, какой же вы упрямый, кюре. Я вам ещё раз говорю: выкладывайте мне! Может, вы сомневаетесь, что дофин не узнает имя автора предложения?
— Нет, я стар, мне уже ничего не надо.
— Тогда вот вам бумага — излагайте. Если ваше предложение будет оригинальным и понравится дофину, я сообщу ему ваше имя.
Минэ взял было лист бумаги, подержал его и вернул обратно.
— Нет, я должен сделать это устно.
— Тогда приходите завтра до полудня! — не скрывая раздражения, бросил Маше, поднимаясь, давая тем самым понять, что разговор окончен.
Утром старый кюре появился в приемной Жерара Маше. Остановился тихо и скромно в дальнем углу и оттуда наблюдал за тем, как Маше беседовал с молодым священником, доказывая ему:
— Понимаете, его величество не может лично принять вас. Все приходящие к нему с личными просьбами настаивают на аудиенции. Но его величество дофин не в силах удовлетворить вниманием каждого: Франция велика, а он один. Вот вам бумага — излагайте. Я передам.
Молодой священник принялся писать. Прелат удовлетворённо откинулся на спинку стула, но, увидев кюре, вышел из-за стола.
— М-м-м-э-э-э, Брат, э-э-э… Минэ, его величество принять не может. Он занят. Приходите после полудня.
Минэ покорно кивнул головой и вышел.
После полудня он вновь появился в приёмной, где застал Маше, беседующим с официалом.
— Все так заявляют, — доверительно, не повышая голоса, говорил прелат. — Вот вы уже третий за прошедшую неделю, из тех, что добивались аудиенции; но, в конце концов, все они выложили свои соображения мне. И потом, вы уверены, вместе со своим делом произведёте благоприятное впечатление на дофина? Нет. Вижу. Не уверены. Так что, берите бумагу и пишите, излагайте. Чиновник придвинул к себе лист и начал писать.
Завидев кюре, прелат поднялся и направился к нему. В этот момент в приёмную вошёл молодой вельможа. Духовник дофина остановился.
— О-о-о! Принц!? На вас новый плащ!? И кюлот! И сапоги!
— Да, вот… Решил обновить свой гардероб.
— Может, скоро будем играть свадьбу?
— Вам не терпится выпить вина? Боюсь, что вам придётся долго ждать.
— Жаль, жаль…
— Не жалейте, Маше, не жалейте… А напиться вы сможете на свадьбе Гаривеля.
— А разве он уже развёлся?
— Как видно, вопрос решён, коль речь идёт о новой женитьбе.
— А как же сама графиня Луиза?
— Он оставляет за ней какой-то замок с имением.
— Благородно. Может быть, вам известно, как разрешился спор за имение у толстого Жоржа с его братом Д'Альбре?
— Выиграл.
— Кто?
— Толстяк.
— Другого я не ожидал. Ну, а что у вас нового, дорогой принц?
— Завтра еду на охоту.
— На англичан?
— На кабанов, косуль, оленей…
— Дофина пригласите?
— Приглашу, но прежде займите сотню франков.
— Что вы, принц, откуда же у курочки яйца, коль петушок в бульоне?
— Ну, ну, Маше, не прикидывайтесь бедной курочкой, я ведь знаю, что час назад вы снеслись сотней франков от Гаривеля за консультацию о разводе.
— Не сотня, а всего лишь пятьдесят. И это всё, что у меня сегодня есть. Но сам дофин просил ему помочь. Ему бы тоже не мешало обновить свой гардероб, а то пообносился, хуже всякого бастарда.
— Ну, половину всё же отпустите.
— Что вы, принц, и половину не могу — отчёт держу за каждый франк перед дофином. Но так и быть три франка выделю.
— Ну, хоть пятнадцать дайте.
— Нет, нет, не более пятёрки.
— Маше, я умоляю вас, хоть дюжину ссудите. Я буду должен с теми пятьдесят.
— Держите, так и быть семёрочку, и баста.
— Накиньте сверху три до десяти.
— Ну, разве что ещё один добавлю.
— Ох, и прижимисты шиньонские прелаты. Ладно, давайте.
— Не ропщите, принц, война. И, согласитесь, канцелярия дофина ведь не паперть. Держите, принц.
— Спасибо.
— Ему спасибо, Карлу Валуа, скромнее его не знали мы дофина.
Алансонский поклонился коротко и вышел. Духовник вернулся к столу, взял исписанный официалом листки бумаги, пробежал по ним глазами и сказал:
— Ну, вот и прекрасно. До свиданья. Если король пожелает увидеть вас, мы пошлём за вами.
Официал поклонился и скрылся за дверью. Маше повернулся к старику.
— Брат Минэ, я сожалею, но дофин сегодня не принимает.
— Он занят?
Маше кивнул, но, посчитав это малоубедительным, добавил:
— Нездоров, — затем, выпятив нижнюю губу, тяжело вздохнул и сокрушённо закончил. — Приходите завтра.
