Вильгельм Монтенуово

…Вильгельм Монтенуово был поздним ребенком. Когда он появился на свет, его матери исполнилось тридцать восемь лет, а отцу – сорок два. Они дали сыну прекрасное образование, воспитывали его в любви, верили, что он станет им опорой в старости. А он закрутил роман с рабыней. Они бы простили Вильгельму эту невинную шалость, если бы не его желание повести креолку под венец.

Свадьбу отменили, потому что графиню Монтенуово, мать Вильгельма, разбил паралич. Она не смогла перенести безумный поступок сына, хоть и любила Вильгельма больше жизни. Она лежала в постели и требовала, чтобы он постоянно сидел подле нее. Его недолгие отлучки приводили графиню в бешенство. Она приказала наказать рабыню и отослать ее куда-нибудь подальше, чтобы Вильгельм освободился от своих желаний. Детей, рожденных креолкой, отправили в сиротский приют.

Графиня убедила сына, что у белого мужчины не могут появиться дети с бронзовой кожей, пусть даже их мать и креолка. Важным оказался и тот факт, что Альбертина старше Вильгельма.

– Брать в жены старую женщину – нонсенс! – воскликнула графиня, схватившись за сердце. – Все женщины в семье Монтенуово младше своих мужей на пять лет, а не старше на семь. Эта креолка – ведьма. Она тебя околдовала, опоила приворотным зельем… А на меня напустила порчу…

– Довольно, – резкий голос Вильгельма остановил истерические крики матери. Она замолчала. Ее удивило и огорчило то, что сын впервые повысил на нее голос.

– Я потеряла над ним власть, – решила графиня. – Во всем виновата эта черная ведьма… Нужно что-то придумать, чтобы избавиться от ее чар.

Эта мысль так прочно засела в голове графини, что потом стала причиной охоты на ведьм, организованной по ее приказу.

Вильгельм был чутким, любящим сыном, но нападки на любимую Альбертину привели его в бешенство. Он больше не желал ничего слушать. В колдовские чары креолки он не верил, потому что сам добивался ее взаимности. Больше года он обхаживал Альбертину, он хотел этих отношений, а она всячески противилась их сближению. Мало того, она предупреждала Вильгельма о возможных неприятностях, но он не хотел ни о чем слушать.

– Мои родители – прекрасные люди. Они полюбят и тебя, и наших малышей, уверяю, – успокаивал он Альбертину.

– Они нас никогда не полюбят, никогда, – сказала она за день до возвращения господ Монтенуово из путешествия. И добавила:

– Что бы с нами не случилось, Вильгельм, помни, что моя любовь к тебе будет вечной…

– Мы будем вечно вместе, Альбертина! Наша любовь сильнее времени, – он прижал ее к груди. – Смотри, вон упала звезда, я загадал желание. Теперь…

– Падающая звезда не исполнит твоих желаний, – сказала Альбертина со вздохом. – Только сияющие на небе звезды могут передать наши просьбы Творцу… Только сияющие…

Он потом много раз вспоминал ее грустные глаза, тихий голос и эти слова…

По прошествии нескольких лет, когда графиня Монтенуово сказала сыну, что пора бы обзавестись семьей, он резко ответил:

– Никогда. Забудь об этом.

Она разрыдалась. Все ее старания пропали даром. Охота за ведьмами не помогла убить любовь в сердце сына. В доме Монтенуово никогда не будет звучать детский смех. Она не дождется внуков.

– Скажи мне честно, Вильгельм, ты меня ненавидишь? – графиня протянула ему руку. Он поцеловал ее, ответил с нежностью:

– Ты – моя мать. Я не имею права ненавидеть тебя. Но и боготворить тебя я больше не в силах. Я уважаю вас с отцом. Я выполняю свой долг перед вами.

– Ты нас не любишь, Вильгельм, – она испугалась своих слов.

– Я вас люблю, – сказал он сухо. – Я не имею права вас не любить. Вы – люди, давшие мне жизнь.

– Боже мой, – она расплакалась. – Какой жестокий финал. Как ты жесток…

– Смиритесь с этим, графиня, – обняв жену, сказал граф Монтенуово. – Мы сделали для сына все, что могли. Теперь он делает все, что может для нас. Не требуйте от него невозможного, дорогая. Вспомните, что написано в Писании: «да оставит человек родителей своих и прилепится к жене своей…»

– О, прекратите изводить меня, граф, – простонала она.

– У Вильгельма нет и не будет жены. Не будет никогда… Его сердце пропитано черным креольским ядом…

– Мое сердце дышит любовью, мама, – сказал Вильгельм и ушел.

Его сердце было отдано Альбертине. Он хранил на груди ее портрет, который написал на небольшом картоне. Вильгельм был хорошим художником. Эта способность могла принести ему известность, но родители решили, что сыну графа Монтенуово ни к чему заниматься художеством. Это слишком нелепое занятие, пригодное для простолюдинов, которым нужно заботиться о пропитании.

– Ты – граф, Вильгельм, не забывай об этом никогда! – повторяла его мать.

Здесь, в Луизиане, где правили, плантаторы, банкиры, судовладельцы, ее слова казались смешными. Вильгельм убедил родителей, что от графского титула нужно отказаться хотя бы для вида.

– Плантатор Монтенуово звучит престижнее, чем граф, – согласился с ним отец. – Теперь для всех мы будем плантаторами.

Титул перед фамилией исчез, а драгоценности остались. Вильгельм мечтал когда-нибудь подарить их Альбертине или дочери Иссидоре. Он не сомневался в том, что Иссидора и Матиас – его дети. Глаза у маленькой Иссидоры были синими, бездонными, как у его матушки. Вильгельм сердился на графиню за то, что она так бесцеремонно разрушила его счастье. Обида терзала его душу. Он избавился от нее только тогда, когда простил матери ее грех. Графиня улыбнулась, поцеловала сына в лоб, испустила дух. Ей было девяносто лет. Граф Монтенуово ушел из жизни годом позже в возрасте девяноста пяти лет.

Вильгельм оплакал родителей. Больше года носил по ним траур. Ждал, что Альбертина вернется. Но, вспомнив охоту на ведьм, решил действовать. Он должен найти Альбертину. А, если случилось непоправимое, и ее уже нет среди живых, то он должен найти детей и дать им то, чего они были лишены все эти годы по его вине. Вильгельм Монтенуово продал плантацию и приехал в Новый Орлеан….

Дом на окраине города понравился ему своей уединенностью. Вильгельм привык к одиночеству, любил его. Радовался тому, что никто не мешает ему писать картины, вспоминать. Он стоял на террасе дома, смотрел на Миссисипи и думал:

– Прошло тридцать пять лет… Тридцать пять – это целая жизнь, пролетевшая мимо… В моей памяти остались лишь воспоминания об Альбертине. Каждую ночь она приходит ко мне… Я слышу ее голос, млею от ее ласк, но на рассвете она исчезает, оставив на моих губах горький привкус разлуки…

Вильгельм поднял голову к небу, простонал:

– Господи, помоги мне найти ее, Господи… – закрыл лицо ладонями, но тут же убрал их, словно прозрел. Схватил кисти и размашистыми мазками написал портрет.

В минуты сильнейшего волнения Вильгельм создавал удивительные картины. Он никогда не видел такие пейзажи, таких людей, такие растения, которые появлялись на полотне. Со временем Вильгельм нашел объяснение своим картинам. Он стал называть их предсказаниями, пророчествами, потому что все, написанное им впоследствии обретало реальные формы. Экзотические пейзажи теперь не удивляли, а радовали Вильгельма. Он их внимательно изучал, чтобы потом убедиться в схожести с оригиналом.

На этот раз на портрете, который он написал, появилось лицо юноши с большими черными глазами, в которых сквозила грусть. Уголки губ чуть приподняты вверх. За полуулыбкой скрыто что-то сокровенное. Что? Вильгельм поставил портрет на мольберт, отошел в сторону, скрестил руки, сказал:

– Здравствуй, Матиас! Уверен, ты выглядишь именно так. Тебе сейчас чуть больше тридцати. Мы с тобой похожи. И эта скрытая грусть, и ожидание, – улыбнулся.

– У нас все впереди, Матиас. В шестьдесят жизнь только начинается, я уверен. Мы – долгожители. Долго… – развернулся, пошел бродить по саду.

Так было проще унять волнение, которое нарастало с наступлением сумерек. Все эти годы Вильгельм ждал появления Альбертины. Он вслушивался в шорохи, в биение сердца, в тишину. Ему хотелось, чтобы все произошло так, как в их первую встречу, чтобы земля ушла из-под ног, и они превратились в ангелов, умеющих летать. Порой это безудержное влечение смешило Вильгельма.

– Нельзя же так, – укорял он себя. – Хватит, хватит… Ты – взрослый мужчина, хозяин плантации, граф… Ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится… Все, что…

Однажды он пошел в бордель, но несколько минут, проведенных там, не только отбили у него желание прикасаться к грязным вакханкам, демонстрирующим на всеобщее обозрение свои прелести, но и смотреть на них. Граф Монтенуово покинул бордель, отругав себя за непристойное поведение.

По настоянию матери он знакомился с дочерьми плантаторов, но они казались ему еще ужаснее девиц из борделя.

Круг замкнулся, выдавив Вильгельма наружу. Он не желал того, чем жила элита Луизианы. Он стал изгоем в мире разврата, лжи и зависти.

Вильгельм вернул себе графский титул, который защищал его от нападок и насмешек. Граф Монтенуово достаточно богат, чтобы не раскрывать никому своих тайн. Он ведет жизнь затворника. Присматривается, прислушивается, выжидает, что-то ищет.

Слуги сказали ему, что в доме главного банкира Рудольфа Бомбеля горничную хозяйки зовут Иссидора. Это редкое имя носит прекрасная голубоглазая креолка. Госпожа банкирша опекает девушку, гордится тем, что ни у кого в Орлеане нет таких слуг, как у нее. Узнав об этом, Вильгельм Монтенуово согласился встретиться с банкиром.

– Встреча назначена на послезавтра, а значит есть время для раздумий, – сказал граф, разглядывая себя в зеркало.

Густая борода с вкраплениями седины. Такие же вкрапления в волосах. Серо-зеленые задумчивые глаза, смуглая кожа. Граф специально подставлял лицо солнцу, чтобы оно приобрело бронзовый оттенок. Оно потемнело, но не настолько, чтобы назваться креолом.

– Ты не так красив, как раньше, Вильгельм, но зато ты выглядишь, как настоящий граф, – сказал он, погладив бороду, улыбнулся. – Хорошая идея пришла тебе в голову: устроить выставку картин под названием «Граф Монтенуово представляет!» И тогда, тогда Альбертина придет…

Отошел от зеркала.

– Альбер-ти-на… печаль моя, любовь моя, страсть и нежность моя…Как я хочу увидеть тебя… Простила ли ты своего мальчика, потерявшего голову от любви? – покачал головой. – Нет, Альбертина, я потерял не голову, а половину своего тела, своей души. Я не могу жить без тебя… Я испытываю физические страдания все эти годы… все эти бездарно прожитые годы…

Вильгельм улегся на кровать, раскинул руки в разные стороны, закрыл глаза. Он любил это состояние, когда сон овладевает сознанием. Он знал, что именно в этот момент их с Альбертиной души встречаются у дверей храма и летят к алтарю, чтобы стать едиными навеки…

… В доме банкира Бомбеля на ру Рояль все было преувеличенно помпезным.

Даже слуги вели себя как господа. Они смотрели на незнакомца так, словно он был ниже их по званию и положению. Снисходительное пренебрежение сквозило во взглядах и словах. Гость для них не представлял интереса. Пока он ожидает в передней, он – никто. Потом, когда он встретится с хозяином, будет ясно, как к нему относиться: вытолкать взашей или склонить голову.

Граф Монтенуово был наблюдательным человеком. От его взгляда не утаилась ни одна мелочь, ни один жест высокомерных слуг. Он разглядывал стены, увешанные картинами в дорогих золоченых рамах и прислушивался к болтовне слуг. Они обсуждали предстоящий карнавал, на котором господин банкир снова станет королем. Почему? Да потому, что он самый достойный человек в городе и самый богатый.

Открылась дверь. Секретарь, моложавый мужчина с цепким взглядом карих глаз, пригласил гостя в кабинет. Здесь тоже все было слишком помпезно и тяжеловесно. Вильгельм уселся в массивное кресло, на которое указал ему секретарь.

– Господин Бомбель сейчас придет, – сказал он с полуулыбкой. – Могу я узнать о цели вашего визита, господин… – замялся.

– Граф Монтенуово, – подсказал Вильгельм. – Я хочу обсудить с господином Бомбелем интересующие меня финансовые вопросы.

Секретарь аккуратным почерком записал его имя в толстую тетрадь. Положил ее на стол банкира, спросил:

– Вы давно живете в Орлеане?

– Нет. Полгода назад я купил дом на ру Бельвиль, – ответил граф.

– Дом номер десять? – спросил секретарь с опаской.

– Дом номер десять, – подтвердил граф с улыбкой.

Секретарь напрягся. Он знал, сколько стоит этот дом.

Даже господин Бомбель не смог выложить такую баснословную сумму, которую запросили владельцы. А простой плантатор этот дом купил и заявляет об этом так, словно привык к подобным тратам. Значит, смешное слово «граф», которое заставило его улыбнуться, произнесено неслучайно.

– Я потороплю господина Бомбеля, – сказал секретарь изменившимся голосом, в котором появились подобострастные интонации. Надменность уступила место любезности и желанию угодить. Вильгельму показалось, что еще миг, и секретарь склонится перед ним до земли.

– Не утруждайте себя, милейший, – граф улыбнулся. – Я никуда не спешу. Пусть господин банкир закончит свои дела…

Вильгельма рассмешило такое перевоплощение, но он умел скрывать свои эмоции и никогда никому не раскрывал истинного положения вещей. Дом номер десять на ру Бельвиль он приобрел вовсе не за ту баснословную цену, которую назвали банкиру, а почти даром. Они просто поменялись с владельцами дома местом жительства. Он приехал в Новый Орлеан, а они уехали в его небольшой дом в низовье Миссисипи. Этот дом Вильгельм построил сразу после того, как родители расстроили их свадьбу с Альбертиной. Он не хотел жить в большом доме, где все было пропитано ядом ненависти. Графиня Монтенуово сердилась на сына, взывала к его совести, чести, сыновнему долгу, но Вильгельм не желал ничего слушать. Графиня решила действовать по-другому. Она стала поощрять намерение сына жить отдельно, надеясь, что так он скорее женится. Но и здесь она просчиталась.

Перед смертью графиня повинилась перед сыном во всех своих грехах и сказала, что ее давняя подруга Яница Зальм живет в Новом Орлеане на ру Бельвиль. Она попросила сына передать Янице прощальное письмо, которое написала дрожащей рукой.

После смерти родителей Вильгельм продал плантацию, оставив только свой маленький дом, небольшой участок земли с плодовыми деревьями и вековыми платанами и поехал в Новый Орлеан с намерением подыскать себе жилище там. Но вначале он навестил Зальмов.

Вильгельм привез им письмо матери. Зальмы оказались милыми одинокими старичками. Их единственная дочь Ядвига умерла в возрасте двадцати трех лет, оставив им только воспоминания. Николас и Яница обрадовались приезду Вильгельма Монтенуово, приняли его, как сына. Выслушав рассказ, о покинувших мир графе и графине, всплакнули, посетовали на быстротечность времени и с радостью согласились переехать в дом Монтенуово в низовье Миссисипи. Кроме того, они пообещали оставить Вильгельму все свое состояние. А взамен они просили графа позаботиться о них, устроить им достойные похороны в фамильном склепе рядом с любимой, незабвенной Ядвигой. Тут выяснилось, что прежде фамилия Зальм стояла первой в списке самых богатых людей Орлеана. С ними не мог тягаться никто. Все изменилось, когда заболела Ядвига. Большую часть своих сбережений Зальмы потратили на ее лечение, но не смогли спасти дочь. Тогда они продали банкиру свой дом на ру Рояль и переселились на ру Бельвиль. О несметных богатствах, спрятанных в тайниках нового дома Зальмов, слагались легенды. Одолеваемые любопытством люди, пытались получить аудиенцию у Николаса и Яницы, но они никого не желали принимать. Они стали затворниками, прекратили сношение с внешним, потусторонним миром, как назвал его Николас Зальм. Постепенно о них стали забывать.

Их фамилия переместилась с первой на последнюю строчку в списке богатых людей, но это их больше не занимало.

– Богатство приносит много вреда своему владельцу, а вот жизнь продлить оно не может, – сказала с грустью Яница.

– Господь послал нам вас, Вильгельм, чтобы скрасить нашу старость, – обняв его, сказал Николас. – Мы моложе ваших родителей, и это дает нам надежду на то, что мы еще поживем и порадуемся вместе с вами.

Они подписали договор, по которому граф Вильгельм Монтенуово становился полноправным хозяином дома и всех банковских средств, принадлежащих Зальмам.

Вильгельм полюбил этих людей. Он с огромной радостью навещал их каждую неделю. Эти встречи помогли заполнить пустоту, образовавшуюся после смерти родителей. Через полгода Вильгельм назвал Зальмов добрыми ангелами, посланными ему для спасения души. Он не хотел даже думать о том, чтобы он делал и как бы жил, если бы не встретил Яницу и Николаса…

– Добрый день, господин Монтенуово, – прозвучал громкий грудной голос. В комнату вошел высокий полный человек с одутловатым лицом.

– Да, для такой громадины нужны крепкие вещи, – подумал Вильгельм, поздоровавшись.

– Рад, что вы пришли в мой дом, – сказал банкир, усевшись в кресло. Указал графу на противоположное кресло. – Давайте поговорим по душам. О вас ходят такие противоречивые слухи, что я совершенно запутался. Вы – мистическая фигура, граф, – улыбнулся. – Хотите рома? У меня отменный Гавайский ром и сигары. Вы курите?

– Нет.

– А мне доставляет удовольствие втягивать в себя смолистую патоку и, подержав внутри, выпускать наружу облаком ароматного дыма, – он прищурил свои и без того маленькие глазки, выпустил облако воображаемого дыма. – П-фу-у-у…

– Вы так живо описываете свои ощущения, что трудно устоять от соблазна, – сказал Вильгельм.

– Так попробуйте, – банкир дал знак слуге. Тот поставил на стол позолоченный ящичек с сигарами.

– Благодарю, господин Бомбель, но от сигар я, все же воздержусь. А вот от рома не откажусь. Сравню его с тем, который хранится в моих кладовых, – сказал Вильгельм.

– В ваших кладовых, – повторил Бомбель, хмыкнув.

В глазах банкира блеснули огоньки недовольства.

Он не любил, когда люди говорили о своем превосходстве. Он – первый в списке богатых людей. Он – король Нового Орлеана. В его доме все обязаны хвалить его, а не себя. Жители Орлеана знают, что в подобном тоне с Бомбелем разговаривать нельзя. Да, граф Монтенуово – чужак, он многого не знает, но это его не извиняет. Он ведет себя так, словно прикрепил графский титул для прикрытия своего плебейства. Или… у банкира выступил пот на лбу. Обветренное лицо бородача, сидящего напротив, навело на мысль, которая Бомбеля испугала.

– А, вдруг он, в самом деле, колдун, извлекающий деньги из мха, свисающего с деревьев? А вдруг он читает мысли?

– Полагаю, мой ром не уступит рому из ваших кладовых, – сказал Бомбель, подняв свой бокал. – За долгую дружбу, граф!

– За сотрудничество, господин банкир! – Вильгельм улыбнулся. – Обещаю, что в следующий раз принесу с собой пару бутылок рома.

– Буду весьма признателен. Я люблю хорошие напитки. Считаю, что все должно быть высшего качества, – сказал банкир, закуривая сигару.

Делал он это с особым шиком. Граф отметил, что Бомбель наслаждается своим превосходством. Самолюбование сквозило в каждом жесте, в каждом взгляде. Он словно приказывал гостю:

– Хвалите же меня, хвалите… Разве вы не понимаете, кто перед вами?

Вильгельм внял молчаливым приказам банкира, похвалил его ром, его сигары, его дом, его секретаря и слуг и, словно невзначай, спросил:

– А, правда, что у вашей жены горничная креолка?

– Да, – Бомбель улыбнулся. – Красивая чертовка. Я бы и сам был не против за ней приударить, но я храню верность жене, – подался вперед, перешел на доверительный шепот. – В Орлеане даже у стен есть уши. Советую быть осмотрительнее, – выпрямился, хлопнул гостя по колену. – Могу познакомить вас с Иссидорой. Думаю, в цене сойдетесь, – хохотнул. – Хотя, этих чертовых девок не поймешь: то за грош удавить готовы, то отдаются задарма… Сейчас… – позвонил.

На пороге появился секретарь с подобострастной улыбкой. Выслушал приказ хозяина, исчез. Через пару минут распахнулась противоположная дверь, на пороге которой появилась Иссидора.

Вильгельму пришлось повернуться, чтобы на нее посмотреть. Голова чуть склонена, но в этом жесте нет покорности. Она знает себе цену. Она может испепелить хозяина взглядом, но не делает этого до поры, потому что она – креолка.

– Вы звали меня, господин Бомбель? – голос божественной музыкой проник в сердце графа Вильгельм едва сдержался, чтобы не закричать от радости, не броситься к ней, не расцеловать. Иссидора стала точной копией Альбертины. Только кожа чуть-чуть светлее и глаза – синяя бездонность.

– Вы меня звали?

– Да, – Бомбель снисходительно улыбнулся. – Наш гость не верит, что у креолов могут быть синие глаза.

Иссидора метнула на графа огненный взгляд, вложив в него всю ненависть, на которую способны только креолы. Вильгельм этот взгляд выдержал, потому что более тридцати лет ждал именно такого огня.

Иссидора повернулась к хозяину.

– Ступай, – сказал он, довольный произведенным эффектом. Он не сомневался, что этот выскочка граф теперь потеряет покой, сон и аппетит. Так ему и надо.

Иссидора ушла, оставив в комнате едва уловимый аромат масла, смешанного с пряностями. Точно так же когда-то пахла кожа Альбертины. Углубиться в воспоминания графу не позволил голос Бомбеля.

– Вы первый человек, выдержавший огненный взгляд креолки. Я начинаю верить слухам, – усмехнулся. – Признайтесь, вы – маг?

– Нет, нет и нет, – сказал Вильгельм. – Жизнь на плантации научила меня многому, господин банкир. Что такое одна креолка с горящим взглядом в сравнении с сотней рабов, вооруженных вилами и серпами… Выдержать такое и остаться жить – это мастерство.

– Постойте, так значит, это вы – тот самый плантатор, который дал рабам волю?! – воскликнул Бомбель.

– А вы, что бы сделали на моем месте, господин банкир? – парировал Вильгельм. – Передо мной стоял вопрос жизни и смерти. Я выбрал жизнь. Я спасал не только себя, но и своих престарелых родителей. Да, я пошел на некоторые уступки, но ни минуты об этом не сожалею. Пришло время перемен, и я стал его участником. Освободившись от запретов, рабы поняли, что без нас им не прожить. Плантация – их дом, и чем лучше он будет, тем лучше будет их жизнь. В результате, мы выиграли, мы…

– Зачем же вы продали плантацию? – спросил банкир. – Я слышал, она приносила немалый доход.

– Она приносила огромный доход, – сказал граф с гордостью – А теперь пришло время для удовольствий, господин банкир. Имею же я право потратить накопленное, – рассмеялся.

– Да, граф, лучшего места для развлечений, чем Орлеан, найти трудно, – Бомбель потер руки, предвкушая легкую наживу. Он с величайшей радостью поможет этому глупцу опустошить кошелек. Можно начать прямо сейчас.

– Что скажете про мою служанку?

– Иссидора очень красивая и о– очень строптивая. Не советую задевать ее самолюбие, чтобы она не схватилась за нож, – сказал Вильгельм.

– Вы прекрасно разбираетесь в людях, граф! – воскликнул Бомбель.

– Да, я читаю их лица, – Вильгельм улыбнулся, а Бомбель насупился, пробубнил:

– Вы и меня прочитали?

– Нет, господин банкир. Вы для меня – человек-загадка. Как, впрочем, и я для вас. А это значит, что у нас будет время узнать друг друга, – поднялся. – Не смею больше вас отвлекать от дел. Был рад знакомству. Надеюсь, вы не откажетесь нанести мне ответный визит. Назначьте дату и время, удобное для вас.

Такого поворота событий Бомбель не ожидал. Поднялся, пожал гостю руку.

– Весьма польщен, граф, весьма… В ближайшее время я пришлю к вам посыльного. До встречи, господин Монтенуово.

– До скорой встречи, господин Бомбель.

В дверях Вильгелм столкнулся с банкиршей. Было видно, что она его поджидала, хоть и попыталась изобразить удивление.

– Ах, простите, я не знала, что у мужа посетитель, – она выронила из рук веер.

Граф поднял его, протянул банкирше. Их взгляды встретились. От Вильгельма не ускользнуло то, что дамочка слишком избалована, слишком надменна, слишком влюблена в себя, слишком глупа, поэтому не умеет скрывать свое душевное уродство. В ее бездушных, бесцветных глазах отражается пугающая пустота. Но ее никто из бездушных людей не замечает. Все видят широко распахнутые янтарно-коричневые глаза банкирши, густо подведенные черной сурьмой. Чувственный рот, алые губы, чуть заостренный носик, кожа – спелый персик. Таких любят, такими восхищаются. Но для Вильгельма такие дамочки – безглазые, безликие тряпичные куклы.

– Простите, великодушно, – граф поклонился.

– Терезия, позволь представить тебе нашего гостя, – пропел Бомбель издали. – Граф Монтенуово.

Вильгельм поцеловал пухлую ручку Терезии, повернулся к банкиру.

– Надеюсь, господин Бомбель, вы приедете ко мне вместе с супругой.

– Разумеется, – Бомбель подошел к нему, положил тяжелую руку на плечо жены. – Дорогая, граф позвал нас в гости на ру Бельвиль.

– На ру Бельвиль?! – она не смогла скрыть удивления и радости. – Когда?

– Думаю, на этой неделе, дорогая, – ответил Бомбель, сдвинув брови. – Не будем задерживать графа.

– Рада знакомству, граф, – она одарила его очаровательной улыбкой, после которой Вильгельму захотелось вымыться. Он поклонился и ушел.

Терезия захлопнула дверь, усадила мужа в кресло, выпалила:

– Рудольф, этот граф – дьявол! Да-да, он красивый, умный дьявол. Нам нужно все о нем узнать. Он наш конкурент, наш враг, которого дразнить нельзя. Вот объясни мне, зачем ему понадобилась Иссидора?

Бомбель насупился. Он не знал, что ответить жене. Спросил:

– А ты, что думаешь?

– Думаю, что все мужчины одинаковые, – ответила она, сев напротив. – Мы уговорим Иссидору проявить к графу снисхождение. Став его любовницей, она выведает все его секреты и передаст их нам. А мы…

– Мы его укокошим, – сказал Бомбель с улыбкой. – Я не собираюсь уступать первенство никому. Я – король, а ты, моя непревзойденная Терезия, – королева. В этом году бриллиантовые короны вновь увенчают наши головы. Никто не помешает нашему счастью.

– Никто, – подтвердила она. Поцеловала его в губы, села ему на колени. – Мы достойны счастья, дорогой.

– Достойны…

– Мы должны быть эталоном для подражания, законодателями мод, – продолжила она.

– Тебе нужен новый наряд, Терезия, – сказал он так, словно сам до этого додумался.

– Ах, милый! – Терезия растаяла. – Да, да, да… Мне нужны кружева Жозефины.

– Ты знаешь, где их можно достать?

– Да, – она встала. – Завтра их привезут из Парижа. Верные люди сообщили мне, что Жозефина, отвергнутая жена Наполеона, так обиделась на парижанок за бессердечие, что решила их наказать. Как? – хороший вопрос. Она скрыла от них секрет кружевной ткани. И теперь парижанки больше не смогут называться законодательницами моды, потому что ими отныне будут француженки из Орлеана. Но по странному стечению обстоятельств, ткань попала к нам в Новый Орлеан. И теперь законодательницей моды станет королева Луизианы Терезия Бомбель! Я распорядилась, чтобы ткань привезли к нам.

– Брависсимо, дорогая! – воскликнул он. – Я в восторге. Но без одежды ты мне нравишься больше. Иди сюда…

– Рудольф? – она смерила его взглядом строгой мамаши. – Я не горничная, чтобы задирать подол, где придется.

– Не горничная… – он встал. – В нашем доме летает креольская зараза, которая делает податливых женщин строптивыми.

– В этом нет ничего плохого, Рудольф, – она шлепнула его веером по щеке.

Она знала, что муж пытался овладеть Иссидорой, но получил такой отпор, что навсегда оставил мысль о совращении креолки. Мало того, Иссидора обо всем рассказала госпоже. Терезия дала ей денег, велела держать язык за зубами, строго выговорила мужу. Тот пообещал исправиться. Она сделала вид, что верит. У Бомбеля было больше поводов сердиться на нее. К счастью, он ни о чем не подозревал. Он знал, что госпожа Бомбель больше всего на свете любит деньги и драгоценности. Банкир не верил, что кто-то сможет так же щедро оплачивать ласки Терезии, как это делает он. С первых дней совместной жизни Терезия выдвинула требование:

– Каждый приход в мою спальню должен щедро оплачиваться тобой, мой любезный супруг.

Он с радостью согласился. Он знал, что деньги никуда не исчезнут, а помогут Терезии преодолеть робость, которую она по началу испытывала. Чем чаще Бомбель приходил к жене, тем сильнее пылала ее страсть и дороже становились украшения, о которых она мечтала. А рождение двух сыновей сделало Терезию самой богатой женщиной Луизианы.

– Выпиши мне чек, Рудольф, чтобы оплатить покупку кружев, – сказала она.

– Какую сумму написать? – спросил он, усевшись за стол. Она ответила. Он увеличил цифру почти в два раза, протянул ей чек.

– О, Рудольф, ты душка! – воскликнула Терезия, села к нему на колени. – Нынче ночью моя дверь будет открыта.

– И не только нынче, – он уткнулся губами в ее декольте. – Я оплатил две недели твоих ласок, дорогая.

Терезия надула губки. Это в ее планы не входило. Но сумма, написанная на чеке, сделала ее податливой.

– Хорошо, милый, – встала. – Две недели… А потом…

– Потом будет не скоро, – он поцеловал ее руку. – До вечера.

– До сладостного вечера, – пропела она и ушла.

У дверей госпожу Бомбель ждал экипаж. Она отправилась на ру Дюмейн, где была назначена встреча с господином Ферстелем. Терезия приказала ему доставить кружева в ее дом, но он заупрямился. Сказал, что будет правильнее встретиться в ателье, как и в прошлый раз, чтобы сразу отдать ткань в работу. Терезия согласилась. Предложение Ферстеля избавляло ее от необходимости вызывать портниху. К тому же оставаться один на один с этим угрюмым плантатором ей вовсе не хотелось.

Терезия вошла в мастерскую, протянула ожидавшему ее Ферстелю руку для поцелуя.

– Вы, как всегда, само очарование, – проговорил он.

– Открывайте ваши сундуки, – приказала она.

– Не мои, а Жозефины, – сказал он, подняв крышку.

Терезия сдержала восторженный возглас. Но огонь в глазах утаить не смогла. Ферстель улыбнулся. Понял, можно не переживать, госпожа банкирша купит всю ткань. Он уселся в кресло. Так было удобнее наблюдать за Терезией.

Банкирша разгладила кружева, приложила ткань к груди и волосам, замерла перед зеркалом, залюбовалась собой.

Терезия была в той поре, когда природа приукрашивает в женщине все самое лучшее, чтобы не такой грустной была для нее наступающая пора неизбежного увядания. Понимая это, Терезия старалась насладиться каждым мгновением жизни, взять от нее все возможное и невозможное.

Восторженные взгляды плантатора Терезию раззадорили. Ей захотелось соблазнить Ферстеля. Привыкшая к ухаживаниям молодых людей, Терезия решила проверить свои чары на старикашке, который был старше нее на пятнадцать лет. Ей захотелось понять, что происходит в сознании мужчины, когда он стареет, захотелось пощекотать его нервы, поиграть на струнах его души, отыскать сокровенные нотки, разбередить раны. Играла Терезия с азартом и особым наслаждением, видя, что Ферстель попался в ее сети.

Однако госпожа банкирша не подозревала, что господин Ферстель такой же игрок, как и она. Одаривая Терезию сладострастными взглядами, он увлекал ее в свою ловушку. Он восхищался не ее красотой, а собой. Разглядывая прелести Терезии, умело выставленные напоказ, он вспоминал свою молодость, видел себя молодым и страстным. Страсть подсказала ему правила игры. Страсть заставила забыть обо всем, кроме чувственного наслаждения, которое он обязательно получит. Получит потом, когда обналичит чек, подписанный Бомбелем. Часть денег он отдаст Терезии, так они решили в прошлый раз. И сейчас условия договора остались неизменными.

– Где ваша женушка берет такую прелесть? – воскликнула Терезия, повернувшись к Ферстелю.

– Сундуки достались ей по наследству от Жозефины, – соврал Ферстель. Захотелось подзадорить банкиршу.

– Вот как?! – она скривилась. – Неужели ваша Луиза в родстве с бывшим императором Франции Наполеоном?

– Нет, конечно, – надутые губки Терезии его рассмешили. – Луиза внучатая племянница двоюродной сестры Жозефины. Наполеон развелся с ней из-за того, что она была немолода и не могла родить ему наследника.

– Бедная женщина, – Терезия вздохнула. – Чтобы пережить такой позор, требуется особое мужество.

– Согласен с вами. Но, у Наполеона были свои взгляды на будущее Франции. Он хотел отдать страну законнорожденному сыну, а не какому-то постороннему человеку, – сказал Ферстель. – Именно поэтому император расторг брак с Жозефиной и женился на австрийской принцессе Мари-Луизе, которая и стала матерью его сына Наполеона II. К сожалению, он умер в возрасте двадцати одного года. Бонапартисты, мечтавшие короновать его, остались ни с чем.

– А что стало с матерью Наполеона II? Как она перенесла смерть сына? – спросила Терезия, усевшись в кресло.

– Вы не поверите, но… – Ферстель выдержал паузу. – Мари-Луиза вздохнула с облегчением.

– Как такое может быть? Как мать может радоваться смерти своего ребенка? – на лице Терезии Бомбель отразился неподдельный ужас, щеки покрылись пятнами.

Ферстель поспешил ее успокоить.

– Все дело в том, что после отречения Наполеона в 1814 году, Мари-Луиза вернулась в Вену. Ей было двадцать три года, а ее сыну чуть больше трех. Австрийский император Франц I сделал все, чтобы дочь не поехала на Эльбу за опальным супругом. Ребенка у Мари-Луизы забрали, запретили ей даже навещать сына. Император сам воспитывал мальчика, как гражданина Австрии. А Мари-Луиза вскоре успокоилась от угрызений совести в объятиях графа Адама Альберта фон Найпперга, который присматривал за ней и был старше на шестнадцать лет, – улыбнулся. – Наш с вами случай…

– С той лишь разницей, что вы – не граф, а плантатор, – фыркнула она. – Не отвлекайтесь от рассказа. Что было потом?

– Граф Нейпперг являлся полномочным представителем бывшей императрицы Франции на Венском Конгрессе, присматривал за ней, сопровождал на балы, на курорты, а затем уехал вместе с ней в графства Парма и Пьяченца. Граф так хорошо заботился о своей подопечной, что у них родилось трое детей.

– Какой ужас! – воскликнула она. – Как низко пали эти люди…

– Не стоит осуждать этих людей, госпожа Терезия. Все мы не без греха, – сказал Ферстель.

– На что вы намекаете? – ее щеки вспыхнули. Мелькнула мысль: неужели он знает, что мой второй ребенок рожден не от Бомбеля? Нет… Он не может этого знать. Даже Николя – секретарь мужа, виновник случившегося, боится верить в это.

– Я ни на что не намекаю, госпожа Бомбель, – он улыбнулся. – Я лишь цитирую Священное писание: «Кто без греха, первым брось в нее камень…»

– Да-да, – она провела рукой по волосам.

– Наши герои не безгрешны, это так, – сказал Ферстель. – Но их оправдывает то, что на тот момент Граф Непперг был вдовцом, а Мари-Луиза, хоть и оставалась законной женой опального Наполеона, но воссоединяться с ним не собиралась. Так она мстила за все унижения, которые терпела ее дорогая Австрия от этого человека. Ничего не подозревающий Наполеон, ждал любимую жену, писал ей пламенные письма с Эльбы. А она молчала, потому что письма до нее не доходили. Тайная канцелярия делала все, чтобы ограбить Мари-Луизу от ненужных переживаний.

– Жаль, что нас некому ограбить от переживаний, – она поднялась. – Велите погрузить сундук в мой экипаж. За деньгами я пришлю к вам Иссидору.

– Кого? – спросил Ферстель, подумав:

– Что за наваждение? Нет, я не ослышался. Она сказала Иссидора. Но, что это значит?

– Что вас так удивило, господин Ферстель? – она усмехнулась, ткнула его веером в грудь. – Признавайтесь, вы знакомы с моей горничной? У вас с ней был роман?

– С кем? – он нахмурился.

– С моей горничной Иссидорой, – она прищурилась. – Вы – хитрец, Ферстель. Вы запутали меня своими кружевами, своими рассказами про Наполеона, а о том, как кружева попали к вашей жене, не сказали ни слова, – покачала головой. – Я вам это простила. Но теперь новая интрига. Вы влюблены в Иссидору, так?

– Да, – он решил, что лучше ей поддакнуть, чем раскрывать свою тайну.

– Как легко я вас вычислила, – она ткнула его веером в грудь. – Все вы одинаковые. Красивое тело вас сводит с ума. Но Иссидора слишком строптива для вас, господин Ферстель. Вам с нею не совладать. Она не из той породы. Она – креолка, а это значит – буря… – усмехнулась, вспомнив, как Иссидора танцевала для нее танец страсти. – Нет, вам не по зубам такая страсть, Ферстель…

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – он улыбнулся.

– Ладно, я вас пожалею, – сказала она добродушно. Пора было заканчивать разговор и отправляться домой к мужу. – На днях я сама приеду к вам на плантацию.

Мне хочется взглянуть на вашу жену, погулять по вашему саду. Он ведь у вас есть?

– Да. И еще у нас есть прекрасная платановая аллея. Буду счастлив видеть вас у себя, – он прижал ее руку к губам, подумав, что банкирше незачем смотреть на его скромное жилище. Нужно что-то придумать, чтобы она не смогла приехать.

Терезия провела веером по его щеке, сказала укоризненно:

– Вижу, вы боитесь меня. Вы не хотите раскрывать мне своих тайн, Ферстель. Не отпирайтесь. Я – ваш судья. На… вашей головой навис Дамоклов меч, трепещите, – рассмеялась. – Вы так побледнели, словно и впрямь чего-то боитесь. Чего вы боитесь? – прикрыла его рот веером. – Не отвечайте мне ничего, храните свою тайну. Живите в страхе, в ожидании. Я не скажу вам о дне и часе своего визита. Не скажу, но приеду обязательно. А вы…

Ферстель рассвирепел, сжал ее в своих объятиях, впился губами в ее полуоткрытый рот. Хотел причинить ей боль, а она ответила на его поцелуй, словно ждала его. Ее тело обмякло. Ферстель понял, что может делать с Терезией все, что пожелает. Он победил в этой схватке. Насмешки Терезии стали ему понятны, приобрели иную окраску. Госпожа банкирша давно ищет его ласк – вот в чем секрет ее высокомерия.

– Что вы со мной сделали? – простонала она, не открывая глаз. – Что?

– Попросил у вас прощения, – ответил он первое, что пришло на ум.

– Сделайте это еще раз… Еще…

Новый поцелуй был еще более страстным. Они оба поняли, что еще одна минута, проведенная вместе, лишит их здравомыслия, разрушит привычный, устоявшийся мир.

– Убирайтесь, – закричала Терезия, оттолкнув его.

Она испугалась за себя. Испугалась той неистовой страсти, которой никогда прежде не испытывала.

– Неужели, все предыдущие встречи были только прелюдией к главному событию, которое еще только должно произойти в моей жизни? – думала она, усаживаясь в экипаж. – Нет, нет, нет… Ферстель не может быть вершиной… Нет… Он старше меня на целых пятнадцать лет. У него нет столько денег, чтобы удовлетворить мои желания… О, Боже, о чем это я? Какие деньги, если я чуть не умерла в его объятиях… Он нежный, чуткий, страстный, словно… Словно в его жилах течет креольская кровь… Или он брал уроки у Иссидоры? Нет… Он мой, мой, мой… Я хочу погрузиться в омут безумной страсти. Хочу пойти ко дну, а потом взлететь до небес… Я не узнаю себя. Не узнаю…

Терезия Бомбель не подозревала, что с ней произойдет нечто подобное. Воображение нарисовало ей такие фантастические картинки, что захватывало дух. Страсть овладела ею настолько, что она не желала больше думать ни о чем, кроме нее. Знала, что и Ферстель не будет теперь спать ночами. Это добавляло ей азарта и желания.

Терезия была женщиной расчетливой, поэтому она решила выждать. Да и обстоятельства складывались так, что броситься в объятия Ферстеля она пока не могла. Бомбель отправил письмо графу Монтенуово с просьбой принять их в ближайшие выходные. Граф подтвердил свое приглашение.

Терезия занялась подготовкой гардероба. Это занятие ее всегда успокаивало, направляло мысли в правильное русло. Госпоже банкирше нужно было сосредоточиться. Она – мастерица интриг, а, чтобы их плести, нужно как следует изучить быт и нравы соперника, а это лучше всего делать в его доме. Она не должна ничего упустить, чтобы потом выставить графа в неприглядном свете. Она придумает такое, что отпираться будет бесполезно. Это будет посерьезнее кружев Жозефины из сундуков Луизы Ферстель…