Матиас

… Матиас Анджалеоне приходил в дом господина Ферстеля рано утром. Они пили чай и обсуждали детали, которые должны сегодня появиться на картине. Ферстель подписывал эскиз и уезжал, а Матиас закрывался в комнате, поднимался на леса и клал мазок за мазком на дощатый потолок. Иногда он сидел на лесах, свесив вниз ноги и смотрел на вековые платаны, на серые бороды мха, развевающиеся на ветру и думал о Луизе. За все время, что он здесь, они ни разу не встретились. Он слышал ее голос, стук каблучков, шорох длинной юбки, но все это казалось иллюзией, потому что в реальности госпожа Луиза появляться не желала.

Матиас не выдержал. Дождался, когда Ферстель уедет, пошел к ее двери, прислушался. Луиза негромко напевала. Он решительно распахнул дверь, замер. Луиза стояла к нему спиной в тонкой кружевной сорочке, расчесывала свои волнистые рыжие волосы и пела. Матиас вошел в комнату, закрыл дверь, прижался к ней спиной, выдохнул:

– Богиня…

Расческа выпала из рук Луизы.

– Уйдите, – приказала она, не поворачивая головы.

– Не уйду, – сказал Матиас. – Буду стоять здесь до тех пор, пока не получу от вас согласие на разговор со мной.

– Я приду к вам в мастерскую завтра, – сказала она, обхватив себя за плечи.

– Сегодня, – он не хотел сдаваться. Он крепко держался за ручку двери, чтобы не броситься к ней, не расцеловать ее волосы, руки, тонкую сорочку и розовые пяточки, так кокетливо выглядывающие из-под нее.

– Хорошо, Матиас, я зайду к вам сегодня, – она сдалась. Сдалась, потому что сама хотела его увидеть, но запрещала себе даже думать о юном красавце, чтобы не добавлять горечи в свое существование.

– Благодарю, – сказал Матиас, пошел к себе. Взобрался на леса и с особым тщанием взялся за работу.

Все внутри него пело и ликовало.

– Да, да, да, Луиза. Да-да-да…

Руки летали по потолку, мазки становились уверенными, яркими. Скрипнула дверь, комната наполнилась пряным ароматом, а потом вошла она, его богиня, госпожа Луиза Ферстель. Еще более прекрасная и желанная. Матиас смотрел на нее сверху вниз и чувствовал себя купидоном, готовым в любой момент выпустить стрелу.

– Здесь красиво, – сказала Луиза, осмотрев комнату. – Я боялась сюда приходить… – их взгляды встретились.

Он чуть подался вперед, забыв, что находится наверху шаткой деревянной конструкции.

– Почему? – спросил так, словно знал ее ответ.

– Я не хотела на тебя смотреть, – щеки вспыхнули.

– Почему? – он свесил голову вниз, еще чуть-чуть и он дотянется губами до ее губ. – Почему?

– Потому что я жду ребенка, – сказала она, опустив голову.

Матиас едва не свалился вниз. Ответ его ошеломил.

– Ты ждешь ребенка? – спросил так, словно уличил ее в измене.

Луиза выдержала паузу, сказала:

– Ты не ослышался, я жду ребенка. Эта комната станет спальней нашего сына, поэтому господин Ферстель велел расписать потолок именно здесь.

– Поэтому… – повторил Матиас, выпрямившись. Отчаяние перехватило дыхание, вырвалось наружу возгласом: – Почему?

– Не знаю, – ответила Луиза, пожав плечами. – Мы не властны над судьбой, Матиас. Я – жена господина Ферстеля и выполняю супружеский долг. Ты – художник, выполняющий свою работу. Нам не нужно больше встречаться, чтобы…

Он не дал ей договорить, спрыгнул вниз, схватил ее за руки, заговорил с жаром:

– Нет, Луиза, нет. Ребенок не повод для того, чтобы становиться затворницей. Этот малыш дарован тебе для спасения. Я уверен. Он поможет тебе осуществить свою мечту. Ты уедешь отсюда, не сомневайся. Думай о том, что жизнь только начинается, что все хорошее только начинается, Луиза, – он поцеловал ее ладони.

– Спасибо, Матиас, – прошептала она.

Он поднял голову и не смог совладать с собой. Глаза Луизы, наполненные слезами, сказали ему больше, чем все слова мира. Он прижал ее к груди, осыпал поцелуями волосы, лицо, едва коснулся горячих губ, опустился на колени, уткнулся головой в ее туфельки с пряжками:

– Люблю…

– И я… – проговорила она убегая.

Матиас не мог больше работать. Он вытер кисти и ушел. Ушел, чтобы вспоминать каждый миг сегодняшнего дня, каждую мельчайшую подробность их встречи с Луизой. Матиас приписывал, дорисовывал несуществующие детали и наслаждался своей фантазией, словно все и впрямь было так. Он дошел до того, что стал считать ребенка Луизы своим. Ему хотелось, чтобы это была девочка. Он даже придумал ей красивое имя Сильфида и написал ее портрет. А утром показал его господину Ферстелю.

– Ты талантливый малый, – сказал тот. – Будет хорошо, если этот ангелочек, похожий на Луизу, появится на потолке справа. Пусть смотрит на меня с нежностью и любовью из букета цветов. А слева мы поместим ангелочка, похожего на мою первую жену Марлен.

Он достал из кармана золотые часы, открыл крышку, положил перед Матиасом.

– Моя Марлен была красавицей, – отошел к окну. – Время стремительно проносится мимо, как воды Миссисипи… Порой оно пугает нас наводнениями или засухой, или… – повернулся, подошел к столу. – Мне пора… Дела…Сегодня я вернусь рано, дождись меня, – забрал часы. – Не убегай раньше времени…

Матиас пошел разводить краски. Он нарочно медлил, ждал, когда Ферстель уедет, и он сможет заглянуть в комнату Луизы. Ему хотелось еще раз увидеть ее пяточки и длинные волнистые волосы, рассыпанные по белым кружевам.

Но когда Матиас шагнул к своей двери, она распахнулась. На пороге появился управляющий Хорхе. Его взгляд не предвещал ничего хорошего.

– Ты забыл о чести, креол, – загремел голос грозного повелителя. – Ты переступил грань дозволенного. Ты забыл, что…

– Я люблю ее, – выпалил Матиас, хоть и не собирался никого посвящать в свою тайну. Хорхе ткнул его пальцем в грудь, сказал:

– Ты любишь не ее, а себя. Если бы ты любил госпожу Луизу, ты вел бы себя по-другому. Ты, похоже, забыл, что в этом доме есть хозяин, у которого много слуг. Ты забыл, что у людей длинные языки, что не все так добры, как госпожа. Ты, похоже, не знаешь, что господин Ферстель любит дорисовывать то, чего никогда не было и быть не может. Поэтому, впредь не забывайся и не смей подходить к ее двери. Я тебя предупреждаю…

– Я все понял, – сказал Матиас, забравшись наверх. – Буду вести себя достойно, не сомневайся.

– Если бы я засомневался в тебе хоть на миг, я бы сразу тебя придушил, – Хорхе показал ему свой крепкий кулак. – Давно бы придушил, как аллигатора, забравшегося в дом. Но… Живи…

Хорхе развернулся, ушел, закрыв дверь на ключ.

– Прекрасно, я в двойном плену, – Матиас усмехнулся.

– Что делать? – обмакнул кисть с краску, поднял, посмотрел на образовавшуюся каплю, приказал себе не раскисать. – Ты пообещал сделать Луизу счастливой, так выполни свое обещание.

В этот день Матиас работал с каким-то остервенением. Он довольно быстро написал портрет ангела, похожего на Луизу. Добавил несколько штрихов к портрету Ферстеля. Спустился вниз, стукнул в дверь. Хорхе открыл, сказал недовольно:

– Господин Ферстель еще не вернулся.

– Взгляни туда, – Матиас показал на потолок.

Хорхе присел от неожиданности. Ферстель смотрел на него сверху с хитрой улыбкой, словно собирался что-то сказать своим надтреснутым голосом.

– Похож, правда? – Матиас был доволен произведенным впечатлением. Хорхе перевел взгляд с потолка на него, прищурился.

– Ты хороший художник. Ты сумел уловить и передать характер нашего господина. Он получился живым. Признаюсь, я не верил в твои способности.

– Да я и сам в них не верил, пока не увидел Луизу, – признался Матиас. – После нашей первой встречи со мной что-то произошло… Я почувствовал, что должен создать нечто такое, чего до меня никто не делал. Никто из креолов, понимаешь, никто… – улыбнулся. – И я это сделал.

– Интересно, что же ты такое сделал? – раздался за их спинами голос Ферстеля. Матиас указал на потолок. Воцарилось молчание.

Лицо Ферстеля то сияло, то хмурилось, словно он не мог решить, какую оценку дать портрету. Наконец, он одобрительно крякнул, пожал Матиасу руку и вышел со словами:

– Да, теперь ни у кого не возникнет сомнения в том, что Франц Ферстель – настоящий император.

Матиас и Хорхе вышли следом. Ферстель выпил стакан воды, уселся в кресло.

– Сегодня был трудный день. Очень-очень трудный. Настроение у меня испортилось настолько, что я был готов разломать полдома, но… – посмотрел на Матиаса. – Я рад, что этого не произошло. Ты, Анджалеоне, нас спас, спасибо тебе. Присядь. Хорхе, принеси нам рома. Хочу, чтобы художник выпил за мое здоровье, за процветание нашего дома, нашей семьи и нашего сына.

– Разве у вас есть сын? – спросил Матиас с удивлением, решив, что Ферстель говорит о ребенке Иссидоры.

– Да, – ответил тот с улыбкой. – Мой сын пока еще не родился, но я слушаю его сердцебиение каждую ночь. Он уже просится на свет Божий, но мы знаем, что еще не время, еще нужно немного подождать, – поднял бокал. – За моего сына, за нашу семью.

– За императора Франца Ферстеля, – сказал Матиас, пригубив ром.

– Хорошо, что ты напомнил мне про императора, – Ферстель поднялся. – Нам нужно открыть еще один сундук жены Наполеона. Спасти нас от разорения помогут на этот раз кружева Жозефины. А ты, Анджалеоне, должен подумать над портретом Марлен, – протянул ему руку. – До завтра.

– Я приду через два дня, – сказал Матиас. – Краскам нужно просохнуть, а мне отдохнуть. Спасибо за угощение, – развернулся и ушел.

Ром распалил в нем ненависть и ревность до такой степени, что Матиас испытывал физическую боль. Ему хотелось выть, кричать, крушить все на своем пути. Радость исчезла. Ее заменила навязчивая мысль, которая сверлила мозг:

– Ты должен убить Ферстеля, убить, убить…

Лишь у дверей дома она притупилась, уступив место новой:

– Я должен похитить Луизу. Должен отнять ее у него… Луиза станет моей…

… В тот день, когда Матиас вошел в комнату Луизы, она еще находилась под впечатлением от сна, была в его власти. Она стояла с закрытыми глазами спиной к двери, расчесывала волосы, негромко пела и ждала чуда. Услышав голос Матиаса, она обрадовалась и испугалась, поняв, что это не сон, что в любой момент может войти Ферстель, и тогда произойдет нечто ужасное. Луиза не решилась даже повернуть голову. Она что-то сказала, и Матиас ушел.

Луиза села на кровать, закрыла лицо руками, чтобы вернуться в сон… Она силилась вспомнить лицо молодого офицера, с которым встретилась в Вотивкирхе. Они стояли рядом, смотрели на окно-розу, через витражное стекло которого внутрь проникали солнечные лучи, и слушали орган. Время от времени офицер поглядывал на Луизу и, едва шевеля губами, объяснялся ей в любви. А она замирала от счастья, потому что впервые испытывала настоящее чувство. Любовь сделала ее тело невесомым. Луиза оторвалась от земли и взлетела вверх, под своды собора и оттуда, с умопомрачительной высоты, бросилась вниз, в объятия любимого. Умерла, чтобы жить…

Она убрала руки от лица, встала, посмотрела на себя в зеркало, собрала волосы, завязала их узлом на затылке, сказала:

– Я люблю вас, мой друг… Люблю…

То, что потом произошло в комнате, которую расписывал Матиас, стало продолжением ее сна. Его признание и ее шепот связали воедино вымысел и реальность, сделали Матиаса и Луизу соучастниками чуда. Не было сомнений в том, что их чувства взаимны. А, малыш, толкнувший Луизу изнутри, стал главным и единственным свидетелем произошедшего.

В этот момент Луиза поняла, что ребенок – это ее частичка. И от того, как она отнесется к нему сейчас, будет зависеть его жизнь. Луиза прижала руки к животу, сказала:

– Люблю! – убежала.

Теперь она всю себя посвятит ребенку. Всю себя…

В какой-то миг Луиза решила, что малыш, которого она носит под сердцем, это – ребенок Матиаса, хоть прекрасно понимала, что от разговоров и взглядов дети не появляются. Единственным мужчиной, с которым она была близка, является ее муж Франц Ферстель, но она его ненавидит. А Матиаса она любит, любит… Теперь в ее снах они каждую ночь будут гулять, взявшись за руки по улочкам Вены… Это поможет ей выжить….

Луиза испугалась своих чувств, поэтому приказала Хорхе запереть Матиаса.

– Господи, прости мне этот грех, – опустившись на колени, попросила она. – Я не стану себя оправдывать. Ты все знаешь… Я благодарю Тебя за новые чувства, возникшие в моем сердце. Я принимаю эту любовь, посланную мне во спасение…

Стук в дверь Луизу напугал. Так стучал только ее супруг. Едва она успела подняться с колен, дверь распахнулась. Господин Ферстель остановился на пороге, приказал:

– Луиза, открывай сундуки. Кредиторы вновь отыскали нашу Ахиллесову пяту. До конца недели мы должны выложить приличную сумму, чтобы остаться на плаву…

Он говорил, а она с грустью смотрела мимо него. Она понимала, что он ее обманывает. Но уличать его во лжи не хотела. Зачем? Пусть считает ее наивной дурочкой, которая ни о чем не подозревает. А она прекрасно знает, что денег у них достаточно. Она слышала, как Ферстель хвастался соседу, что богат, как император. Утверждал, что денег, вырученных от продажи ткани, хватит на несколько лет. Мужчины разговаривали так громко, что Луиза, находящаяся в своей комнате, слышала отчетливо каждое слово. Выпитый ром добавлял им куража.

Вначале они обсуждали дела на плантациях, потом сетовали на нерадивых слуг, на сварливых жен, мечтающих о дорогих нарядах и развлечениях, и после этого затронули финансовый вопрос. Луиза запомнила сумму, которую назвал Ферстель и восклицание его собеседника:

– Да с такими деньжищами можно поселиться в Орлеане на ру Рояль! Бросай свою плантацию, Франц, и…

Последние слова утонули в дружном хохоте. Насмеявшись вдоволь, Ферстель сказал:

– Жить на ру Рояль прекрасно, но на плантации жить лучше и приятнее. Мы здесь хозяева, все здесь принадлежит нам. Пусть плантация наша не так велика, но это – наша земля, на которой мы устанавливаем свои законы. А в Орлеане правят банкиры, массоны, игроки, которым нужно подчиняться, кланяться, угождать… Это не по мне. Лучше приезжать в Орлеан для развлечений, – снова хохот.

– Кстати, Франц, ты знаешь, что на Бурбоне открыли новый бордель под звучным названием «Золотой лев»?

– Да, но тише. Не будем обсуждать это здесь…

– О, прости… – дружный хохот.

Луиза, сидевшая за вышиванием, уколола палец. Открылась дверь, в комнату заглянул Ферстель.

– Мы не сильно шумим, дорогая?

– Нет, – сказала она, стараясь на него не смотреть.

– Мы скоро разойдемся, потерпи немного. Послушай Штрауса, чтобы не скучать, – предложил он.

– Спасибо, – она отложила вышивание, завела патефон.

Слушать музыку было приятнее, чем болтовню подвыпивших мужчин. Хотя время от времени дружный смех прорывался и через музыку, раздражая Луизу. Ей казалось, что плантаторы насмехаются над ее молодостью и неопытностью, рассказывают друг другу о любовных похождениях в «Золотом льве»…

– Ты слушаешь меня, Луиза? – голос Ферстеля вернул ее обратно. – Ты слушаешь?

– Да, – она посмотрела на него. – Слушаю…

– Тогда, почему у тебя такой безразличный взгляд? – Ферстель рассердился.

– Я думаю о том, как назвать кружева, – ответила она.

– Тебе незачем об этом думать, – сказал он строго. – Я уже назвал их кружевами Жозефины. Тебе остается лишь рассказать, как они к нам попали. Предыдущая история о сбежавшей жене Наполеона произвела настоящий фурор. Новая история должна принести нам еще больше денег…

Он вошел в комнату, привлек Луизу к себе, поцеловал в лоб:

– Нам нужно много денег, Луиза, много, чтобы мы ни о чем не думали несколько лет.

Она чуть было не выпалила, что обещанная безоблачная жизнь закончилась слишком быстро. Еще и года не прошло, а они снова в долгах, несмотря на то, что денег было немало. Инстинкт самосохранения подсказал ей другие слова.

– Хорошо, Франц, я подумаю о Жозефине. Дай мне пару дней.

– Нет, – поцеловал ее в лоб, рассмеялся. – Не дуй губки, Луиза, я шучу. Думай столько, сколько нужно. Запомни, история должна ошеломить Орлеан.

Он ушел, а она завела патефон, чтобы избавиться от ненужных мыслей. Но они, как нарочно, вонзались в виски острыми иглами, причиняя боль. Да и музыка успокоения не принесла. Ребенок разбушевался так, что Луизе пришлось позвать горничную. Та покачала головой, сказала:

– Вам не стоит так переживать, госпожа. Прилягте, отдохните, успокойтесь, думайте о хорошем. Не забывайте, что малыш все чествует и переживает вместе с вами. А ему переживания ни к чему. Ему нужны положительные эмоции. У него впереди серьезное испытание – выход в мир, где он будет беззащитным и одиноким.

– Нет, Далия. Мой ребенок не будет одиноким, – в голосе Луизы прозвучал протест. Она рассердилась на служанку, которая думает о чем-то плохом и заставляет ее, Луизу, в это поверить.

– Как может быть одиноким ребенок, у которого есть родители? Как он может быть беззащитным, если мы его будем защищать? – спросила она с вызовом. – На что ты намекаешь, Далия?

– Ни на что, госпожа. Просто так принято говорить, потому что мы рождаемся и умираем в одиночестве, – ответила Далия.

Поняв смысл ее слов, Луиза улыбнулась:

– Все верно. Рождаясь, младенец в одиночку проходит путь из тьмы в свет. А старые люди идут обратным путем. Они уходят из света во тьму. Их никто не сопровождает, никто.

– Еще бы, найдите мне того, кто согласится по доброй воле спуститься в долину смерти? – воскликнула Далия, осеклась, с испугом посмотрела на Луизу.

– Все в порядке, Далия, не волнуйся, – сказала та, ложась в постель.

Далия накрыла ее одеялом, хотела уйти. Луиза остановила ее вопросом.

– Скажи, а Марлен часто оставалась одна?

– Вы хотите знать, изменял ли ей господин Ферстель? – спросила Далия, глядя ей в глаза. Луиза кивнула. – Да, госпожа. Он делал это много раз…

– Какой ужас, – Луиза съежилась. Подступила тошнота.

– Подай мне воды…

– Вы думаете, что он тратит ваши деньги, госпожа? – спросила Далия, протянув ей стакан.

– Да, – ответила Луиза.

– Я узнаю, так ли это, – пообещала Далия. – Мы не дадим вас в обиду. Отдыхайте и ни о чем плохом не думайте. Не забывайте, вы не одна…

– Я помню об этом, – сказала Луиза, закрыв глаза. Ей хотелось поскорее обо всем забыть и погрузиться в сон, чтобы встретиться с молодым офицером в белом мундире…

Далия пошла в комнату слуг, вызвала Хорхе, передала ему их разговор с Луизой. Он вскочил на коня и ускакал куда-то. Ничего не подозревающий Ферстель крепко спал.

Хорхе приехал к дому Матиаса, спешился, постучал в окно.

– Нам нужно поговорить, – громко сказал он.

Матиас не любил непрошенных гостей, поэтому задал вопрос с долей раздражения:

– Что случилось?

– Нам нужна твоя помощь, – ответил Хорхе.

– Нам? – Матиас усмехнулся.

– Луиза хочет знать, на что господин Ферстель тратит деньги, – сказал Хорхе, проигнорировав его усмешку.

– Она отправила тебя сюда с таким поручением? – Матиас рассердился. – Неужели я похож на сыскного агента, на ищейку, которая будет рыться в чужом белье? Скажи ей…

– Она меня не посылала, – прервал его многословие Хорхе. – Мало того, если она узнает о нашем разговоре, мне не поздоровится. Я приехал к тебе, потому что знаю о твоих чувствах. Госпожа Луиза страдает из-за Ферстеля. А ты хотел ему отомстить. Ведь именно для этого ты пришел в наш дом…

– У меня нет причин для мести, – сказал Матиас сухо. Он не поверил в искренность слов управляющего. Он подумал, что его прислал Ферстель.

– Извини, что потревожил тебя, – Хорхе вскочил на коня, хлестнул его плеткой, крикнул: – Привет сестре… – умчался в ночь.

Матиас выругался, вошел в дом.

– Кто это был? – спросила Иссидора, приехавшая к брату пару часов назад.

Она редко навещала Матиаса, но узнав, что он расписывает потолок в доме Ферстеля, тут же примчалась. Ей было интересно, как живет плантатор, которого она теперь люто ненавидела. Иссидора задала брату множество вопросов. Он не смог ответить и на половину. Тогда Иссидора принялась рассказывать ему о доме Ферстеля, который знала так хорошо, словно она сама его построила и обставила редкой мебелью. Матиас с интересом слушал рассказ сестры о потайных дверях и чуланчиках, в которых можно прятаться.

История о том, что ночью по дому бродит призрак Марлен, заставляя скрипеть ступени и позвякивать подвески на люстрах, Матиаса развеселила. Иссидора обиделась.

– Призрак можно увидеть даже днем, если встать спиной к большому зеркалу, разделенному пополам столешницей, и посмотреть на дверь спальни, – сказала Иссидора.

В этот момент раздался стук в окно. Иссидора вскрикнула, в глазах отразился испуг. Матиас усмехнулся, пошел к двери.

– Кто это был? – спросила Иссидора.

– Управляющий Ферстеля, – ответил Матиас.

– Хорхе? Что он хотел в столь поздний час? – Иссидора с интересом посмотрела на брата.

– Хотел, чтобы я узнал, на что тратит деньги его господин, – ответил Матиас с безразличием в голосе. Его эта тема не интересовала.

– Что? – Иссидора рассмеялась. – Похоже, Хорхе свихнулся. Просить тебя… – увидев, как напряглось лицо Матиаса, осеклась. – Постой. Я что-то пропустила, да?

– Да, – Матиас сел на стул, зажал руки между колен, опустил голову. Он всегда так делал, чтобы скрыть сильнейшее волнение. Иссидора побледнела, воскликнула:

– О, мой мальчик, только не это! Нет… Скажи, что это не так, что…

– Это так, сестра, – он поднял голову. – Я люблю ее, люблю жену Ферстеля… И она любит меня… – встал. – Это полный бред, я знаю, но ничего не могу поделать со своими чувствами, ничего…

– Мы все проходим через огонь, мой милый, – обняв его, сказала Иссидора нежно. – Мы обжигаемся, сгораем, превращаемся в пепел, чтобы потом возродиться к новой жизни. Все пройдет, потерпи немного…

– Я не хочу, чтобы это проходило, не хочу, – простонал он. – Я постоянно распаляю себя, я жажду этого огня. Он помогает мне жить, Иссидора…

– Ну, раз так, то нужно действовать, – она разжала объятия, подняла вверх правую руку. – Если ты хочешь быть рядом с этой девочкой, то ты своего добьешься. Ты же мой брат.

Матиас улыбнулся. Иссидора стала необыкновенно похожей на мать, строптивую креолку Альбертину, в которую невозможно было не влюбиться.

Сын хозяина плантации Вильгельм Монтенуово был очарован ее красотой. Она ответила ему взаимностью. От страстной любви господина и рабыни родились двое детей – Иссидора и Матиас, которых ввели в господский дом, как хозяйских детей. Альбертина стала госпожой. Шли приготовления к свадьбе. Но в день, когда господин Вильгельм собирался повести Альбертину под венец, вернулись его родители, и все разладилось. Альбертине пригрозили смертью, и она куда-то исчезла, а детей отвезли в приют. Там они прожили несколько лет, а потом сбежали. Судьба была к ним благосклонна. Им удалось разыскать мать, или это она их разыскала, потому что ни на миг не переставала думать и молиться о своих любимых Иссидоре и Матиасе.

Своенравная Альбертина стала свободной и независимой. Она жила в маленьком доме, зарабатывая на жизнь странным способом. Она делала безглазых тряпичных кукол для защиты от нечистых сил. Куклы пользовались популярностью не только у слуг, но и у господ, которые хорошо платили Альбертине. Ее считали ясновидящей и всемогущей. К ней обращались с разными просьбами. Она была и знахарем, и мудрецом, и повитухой, и ведуньей. Альбертина готовила отвары и снадобья, что-то негромко нашептывая при этом. Матиас приносил матери мох, который она бросала в огонь. По цвету дыма Альбертина могла сказать, чем закончится дело. Матиаса это всегда удивляло и веселило, потому что мох он срывал всегда с одного и того же дерева. Так ему было удобней.

Иногда мать просила принести аллигатора или черепаху. Что она с ними делала, не знал никто. Альбертина всегда выгоняла детей из дома, объясняя это тем, что еще не пришло время раскрывать им все секреты волшебства.

– Никогда не задавайте мне вопросов, – сказала им однажды Альбертина. – Я все вам расскажу сама. И не вздумайте подсматривать за тем, что я делаю, закрывшись в доме. Обещайте, что выполните мои приказы.

– Обещаем! – в голос произнесли Иссидора и Матиас.

Обещание, данное матери, они ни разу не нарушили. Правда Иссидоре, которая была на три года старше брата, Альбертина передала кое-какие секреты.

Охота на ведьм, развернутая каким-то фанатиком, вновь разлучила Альбертину с детьми. Эта разлука затянулась на десятилетия.

За это время Иссидора выросла и стала яркой красавицей. Она повторила судьбу матери с той лишь разницей, что под венец ее плантатор не позвал и ребенка не принял. Когда же Матиас спросил сестру:

– Почему твое заклинание не подействовало на Ферстеля?

Она, смахнув слезы, сказала, что колдовство – это не более, чем вымысел. Куклы, аллигаторы, мох, черепашьи яйца – это игра, в которую играют те, кому некуда девать деньги.

– Снадобье не помогло мне избавиться от любви, – закончила она свой рассказ. – Не помогло, наверное, потому что я не хотела убивать любовь. Я ждала этого ребенка. Я верила, что он свяжет нас крепко-накрепко, но… – вздохнула. – Мой сын живет в приюте, и даже не подозревает, что его мать не Сантина Меркур, а Иссидора Монтенуово, дочь рабыни и господина Вильгельма.

Вспомнив давнишний разговор, Матиас спросил:

– Что будем делать, сестра? Нужно ли мне идти на болото за аллигаторами и мхом, чтобы выведать тайну Ферстеля?

– Нет, Матиас, – Иссидора рассмеялась. – Забудь про наши детские игры. Время теперь другое. Не забывай, что я служу в богатом доме, где всегда много гостей, которые знают почти все тайны улицы Бурбон. Я постараюсь расспросить их о господине Ферстеле. Его личная жизнь мне невероятно интересна… – поцеловала Матиаса. – Да, милый братец, я – Иссидора Монтенуово! Кстати, я кое-что узнала про нашего папочку. Он недавно приехал в Орлеан, купил дом на окраине города, живет один. Ему помогают двое слуг и кухарка. Он редко выходит из дома. Пока его еще никто не видел.

Но, говорят, что он богат. Еще бы, ведь он унаследовал самые лучшие земли в низовье Миссисипи.

– Почему мы никогда не искали с ним встречи? – спросил Матиас задумчиво.

– Мама не хотела этого, – ответила Иссидора. – Она всегда говорила, что нужно подождать. Что придет время, и он сам нас разыщет, если ему это будет нужно, – подмигнула брату. – Думаю, время пришло. Наша жизнь может измениться в любой момент.

– В любой момент, – Матиас улыбнулся. – Как бы я хотел увидеть маму. Я безумно по ней скучаю…

– И я, – призналась Иссидора, глаза погрустнели. Она уткнулась ему в грудь, всхлипнула. – Боже, за что нам выпали все эти испытания? За что?

– Я не знаю, сестра, – Матиас поцеловал ее в макушку. Он был выше на две головы, но она сопротивлялась. Гордо вскидывала голову со словами:

– Я старше тебя! Не смей меня жалеть!

Но были и такие моменты, как этот, когда брат и сестра стояли, прижавшись друг к другу и плакали, не стесняясь своих слез….