Терзания

…Господин Ферстель вернулся домой, закрылся в своей комнате, и не выходил до утра. Он лежал и смотрел в потолок. Думал, что же теперь делать с этой безумной страстью, захватившей его. Желание облагать Терезией затмило все остальные мысли. Это казалось странным для мужчины, перешагнувшим рубеж шестидесятилетия. Но Ферстель почувствовал, что мир вокруг него изменился, а он сам стал другим человеком. Он – мальчишка, одержимый ненасытной жаждой обладания женским телом. Холодная Луиза, не знающая ничего в любовных утехах, ему теперь была не нужна. Он не хотел тратить драгоценное время на обучение юной супруги. Он приходил в ее спальню только тогда, когда этого требовал его инстинкт, выполнял свое дело и уходил. За три последние года желания провести ночь в спальне жены возникали крайне редко. Ферстель решил, что это – старость. Хотя списывать себя со счетов не собирался. Красотки с ру Бурбон не давали скучать. Но и они померкли перед Терезией.

Прижав госпожу банкиршу к груди, Ферстель почувствовал такую неистовую силу и страсть, что испугался. Испугался того, что все эти годы он просто спал летаргическим сном, не ведая о чувствах, данных людям. Терезия эти чувства разбудила. Их можно сравнить с наводнением, которое уже остановить невозможно. Близится катастрофа, разрушительную силу которой сдержать нельзя. Значит, нужно что-то придумать.

И он придумал. Он решил, что они с Терезией должны уплыть на пароходе вниз по Миссисипи, чтобы там, вдали от шумной суеты Нового Орлеана, насладиться друг другом, а потом будь, что будет…

Ферстель встал на рассвете, пошел в комнату Луизы. Она спала, положив под щеку ладошку. Рыжие волосы, рассыпанные по подушке, показались ему лучиками солнца, заглянувшего в окно. В сердце впервые проснулась нежность к этой девочке, годившейся ему в дочери.

– Спи, дитя мое, – сказал он, закрыв дверь, пошел в комнату, которую расписывал Матиас.

Долго стоял со скрещенными на груди руками, смотрел на потолок, размышлял над тем, кому нужна вся эта красота. Удивлялся, что подобный вопрос возник у него сейчас, когда роспись практически завершена. До того, как Матиас начал роспись, Ферстель был уверен в правильности своего решения. А теперь все изменилось. Почему? Неужели страсть к Терезии сделала его безразличным даже к собственной персоне. Самолюбование всегда являлось отличительной чертой его характера. Еще вчера он гордился тем, что похож на Наполеона, взирающего сверху на домочадцев. А сегодня картина вызывает у него кривую усмешку. Цветы, ангельские лица жен, небесный фон, подсвеченный солнцем, его раздражает.

– Похоже, я перестарался, – сказав Ферстель, опустив голову. Потер шею, затекшую от напряжения. – Картина меня огорчила… – распахнул окно. – Луиза молода, Матиас тоже… Чем они занимаются, когда меня нет? – усмехнулся. – Художник пишет, а она за ним наблюдает, и… – тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли. – Нет, она не имеет права в него влюбляться. Она замужняя женщина. Она ждет ребенка… Надо гнать этого художника взашей…

Ферстель захлопнул окно, настроение у него испортилось. Он наскоро позавтракал, пошел к себе.

Матиас пришел в назначенное время. Взобрался на леса, обмакнул кисть в краску. Вошел Ферстель. Взгляд суровый, глаза красные, сказалась бессонная ночь.

– Долго еще? – спросил он строго.

– К полудню закончу, – ответил Матиас.

– Хорошо. Я принес тебе деньги за работу. Ты молодец, но мы вынуждены отказаться от новых заказов.

– Спасибо, что сказал, – Матиас улыбнулся. – Теперь я могу согласиться на новую работу в Орлеане.

Ферстель не ожидал такой радости. Ему хотелось унизить креола, хотелось заставить его себя упрашивать и насладиться вдоволь своим превосходством над этим щенком. Не вышло. Вероятнее всего, что и мысли о неверности Луизы – плод его воображения. Тот, кто сам нечист, подозревает других в таких же грехах, – пришла на ум странная мысль.

– М-да, – проговорил он. На лице отразилось некое подобие улыбки. – Рад, что все так хорошо складывается. Желаю удачи…

Матиас закончил работу быстрее, чем думал. Собрал кисти, краски, пошел к Луизе. Постучал. Она открыла не сразу. Лицо бледное, на глазах слезы.

– Что-то стряслось? – спросил он.

– Нет-нет, все хорошо, – она попыталась улыбнуться. – Мне немного нездоровиться сегодня. Так бывает… А у вас что?

– Я закончил работу. Хотите взглянуть?

– Да, – она пошла следом за ним. Но в комнату не вошла. Осталась на пороге.

Долго смотрела на потолок.

– Вы нарисовали красивых женщин, – повернула голову. – Мне будет грустно без вас, Матиас…

– И мне, – он сделал шаг.

Луиза выставила вперед обе руки, прошептала:

– Не смейте переходить черту запрета…

– О чем вы, госпожа Луиза? – он растерялся. – Я просто хотел поцеловать вам руку.

– Не нужно… – она покачала головой. – Я знаю, что у вас на уме другое. Нынче ночью я видела страшный сон… мы с вами целовались…

– Разве это страшно? – он рассмеялся. – Признайтесь, вам понравились мои ночные поцелуи?

– Ах, Матиас, если бы вы знали продолжение, вы бы так не веселились, – сказала она с укором.

– Так скажите, что было потом, – потребовал он.

– Я умерла во время родов, – ответила она.

– Господи… – он отшатнулся. – Нет… Не верьте снам, Луиза. У вас все будет хорошо. У вас родится прекрасная девочка, вот увидите.

– С чего вы взяли, что будет девочка? – спросила она.

– А вы кого хотите? – ответил он вопросом на вопрос.

– Девочку, – она улыбнулась.

– И я хочу, чтобы у вас была девочка! – воскликнул он. – Я ей имя придумал Сельфида и портрет ее нарисовал, справа от Ферстеля.

– Смешной вы, – она с нежностью на него посмотрела.

– Какой есть, – он поклонился. – Прощайте, госпожа Луиза.

– Прощайте? Почему вы это слово сказали? – она насторожилась.

– Господин Ферстель сказал, что не хочет больше украшать дом росписью, – ответил Матиас. – Я ухожу… Мне грустно, потому что я не знаю, увижу я вас когда-нибудь еще или нет. Мне радостно от того, что я вас узнал, увидел. Надеюсь, я оставил о себе добрую память в вашем сердце… Думайте обо мне, Луиза…

Он подошел к ней, обнял, поцеловал в лоб. И почти шепотом:

– Жди меня, Луиза. Я вернусь обязательно… Я не брошу тебя… Я помогу… Не плачь…

Матиас развернулся и ушел. А Луиза закрыла лицо ладонями и стояла на пороге комнаты до тех пор, пока из глаз не вытекли все слезы. В душе Луизы поселилась черная пустота. От нее невозможно избавиться. Нет сил победить уныние.

Ее теперь ничего не радует: ни то, что господин Ферстель – верный муж, что денег он понапрасну не тратит, ни то, что скоро появится малыш, и у нее прибавится забот. Она огорчена из-за того, что Матиас ушел. Его уход, словно пробуждение от сна, в котором все было сказочно прекрасным. Перемещение в реальность не предвещает ничего хорошего. Неужели снова придется бежать к реке?

Ребенок, толкнувшийся изнутри, заставил Луизу вскрикнуть.

– Что случилось, госпожа? – Далия подхватила ее под руку.

– Не знаю…

От нового толчка Луиза присела и застонала.

– Хорхе, скорее… нужен доктор, – крикнула Далия.

Она помогла Луизе дойти до комнаты, уложила ее в кровать.

– Дышите, госпожа, дышите, пожалуйста, – попросила она Луизу. – Не беспокойтесь, так бывает. Вы, наверно, опять из-за чего-то огорчились. Успокойтесь…Закройте глазки, я посижу рядом. Песню вам спою…

Она прижала холодную руку Луизы к своим губам, негромко запела. Луиза не понимала по-креольски, но почувствовала, что это не простая песня, а молитва.

– О, Мадонна, защити… – пела Далия. – Спаси ее, Мадонна… Не убивай это дитя… Не убивай эту женщину… О, Мадонна, пощади…

Доктор приехал быстро. Он долго осматривал Луизу, прикладывал к ее животу деревянную трубку, слушал сердцебиение плода, качал головой.

– Похоже, у вас двойня, – сказал он с долей сомнения.

– Что? – Луиза испугалась.

– Я слышу два сердцебиения, дорогая, а это значит, что вы произведете на свет сразу двух малышей, – он улыбнулся.

– Двух малышей? Нет… Это невозможно, – простонала Луиза.

– Это возможно. В практике такие случаи есть, просто о них мало кто знает, – он пощупал пульс Луизы, покачал головой. – Вам нужно быть поспокойнее, дорогая. Не нужно так волноваться и переживать. Двое малышей – это нормально. А вот появление семерых младенцев можно назвать невидалью. Но вам такое не грозит, – рассмеялся. – Знаете, что я вам скажу, госпожа Луиза, мы все можем ошибаться. Иногда доктор принимает сердцебиение матери за биение сердца второго ребенка, которого вовсе нет. Поэтому не волнуйтесь раньше времени. Гуляйте, отдыхайте, наслаждайтесь. Вам нужен кислород, а малышу его нужно в несколько раз больше, чем вам. Не обделяйте его, дорогая.

Доктор спустился вниз, сказал Хорхе:

– Состояние вашей госпожи меня огорчило. Следите за ней. Похоже, что у нее могут начаться преждевременные роды. А это всегда риск. Неизвестно, чего ждать, кого спасать… – вытер пот со лба. – В таких ситуациях чувствуешь себя палачом. Спасешь мать, умрет ребенок. Убьешь мать, ребенок может тоже умереть…

– Мы будем молиться за хорошие роды госпожи, – сказал Хорхе в свойственной ему строго-сдержанной манере. Приговор доктора его огорчил.

Хорхе любил Луизу и хотел, чтобы она была счастлива. Но получалось, что одного его желания недостаточно. Существует множество разных сил, которые ведут борьбу за душу Луизы и ее ребенка. И все началось с того дня, когда Луиза пошла к реке с намерением умереть. Теперь силы зла ее не оставят. Они постараются завершить черное дело. Но он, Хорхе, будет сражаться с ними, будет защищать госпожу Луизу до последнего вздоха…

Когда господину Ферстелю сообщили, что его жене стало плохо, он рассвирепел.

– Зачем вы мне сообщаете об этом? Неужели я должен бросить свои дела и помчаться к беременной женщине, упавшей в обморок? Пошлите за доктором.

– Он уже приехал.

– Вот и прекрасно. Не беспокойте меня по пустякам. Вечером я обо всем узнаю, – хлестнул коня, ускакал.

Когда Хорхе передали этот разговор, он побагровел, сжал кулаки.

– Да, вы не доктор, господин Ферстель. Но вы считаетесь мужем этой беременной женщины, упавшей в обморок. Вы – отец ребенка, которого она вынашивает. А, если вам не нужны ни мать, ни дитя, тогда вам, в самом деле, незачем приезжать…Но это дает нам право думать, что вы хотите избавиться и от матери, и от ребенка…

В памяти вновь всплыло лицо Марлен, зазвучали ее слова:

– Он не любит меня, Хорхе. Он никого не любит… Для него главное – деньги. Они затмили его разум, погубили его душу. Он – черный человек, а я – белый. Мы не можем быть рядом. Кто-то из нас должен уйти. Хорошо, что я ухожу первой. Не грусти, мой добрый друг, Хорхе. Я ухожу в лучший, более совершенный мир…

– Почему, почему, почему эти ангельские души уходят в лучший мир, а демон продолжает вершить свои черные дела? – воскликнул Хорхе.

– Потому что в том, лучшем мире, куда уходят ангелы, черный демон не нужен, – пояснила Далия.

Хорхе вздрогнул. Он не ожидал, что кто-то его может услышать. Далия улыбнулась, провела рукой по его руке.

– Не бойся, Хорхе, госпожа не умрет. Я молюсь за нее день и ночь.

– А ребенок?

– Не знаю, – ответила Далия, глядя мимо него. – Этот может погибнуть, а другие…

– Другие выживут обязательно, – сказал Хорхе уверенно. – Луиза будет жить. Я присоединю свою молитву к твоей, Далия…