Их дружба завязалась не совсем по-людски и ещё в пору, когда оба они были одного и того же метрового росточка. В далёком, словно вынырнувшем из берёзовых перелесков, маленьком ауле эту необычную в жизни парочку нередко стали называть даже Близнецами. Чисто по зодиакальному знаку. Все в деревушке знали, что в майский день десятилетия Аркаши в их конюшне, которой заведовал его отец, появился новорожденный жеребёнок. И чтобы хоть чем-то порадовать в эту бедолажную послевоенную пору своего мальца, обременённый новыми хлопотами колхозник отодвинул от себя опустошённую из-под обеденного борща тарелку и почти скомандовал:

– Давай, сынок, собирайси. Пойдемо твой подарочек поглядим.

– Папань, сегодня же понедельник, сельмаг не работает, – растерянно заморгало глазёнками веснушчатое личико с коротким рыженьким чубчиком.

– Дык не туды мы, не туды, – натянув почти до лохматых бровей уже замасленную потом кепку, легонько подтолкнул его мозолистой рукой улыбнувшийся отец.

Ещё больше удивило Аркашу, когда они направились в сторону приземистой, с узкими и продолговатыми под самой камышитовой крышей окнами конюшни. «Зачем мы сюда? – мысленно задался он вопросом. – Тут же не магазин, в каком на прошлую рождёнку мне прикупили вот эту полотнянку. А может, теперя собираются одаривать меня понарошку лошадиной пайкой сена или овса?» Мельком глянул на свою уже полуистёртую за год рубаху и со вздохом пожал плечами.

– Ну, входь проворнее, не боись, – открывая ворота, уже расхохотался отец. И подвёл мальчишку к самому отдаленному стойлу хорошо знакомой кобылицы.

Она негромко фыркнула и своим мягким ржанием точно разорвала тишину уже опустевшей «обители» лошадей, которые разбежались по своим дневным делам и дорогам. едва отвыкающий от солнечной улицы Аркаша начал всматриваться в этот полумрак, как рядом с кормушкой рослой лошади послышался неведомый для него шорох. Пригляделся и в лёгком испуге прошептал:

– Она что… уже того…

– ещё с ранья, в аккурат ты в школу побёг, как этот малой и появилси. Да крепенькой такой, выпил материнского молозива и вот-вот уже брыкацца начнёть…

Лежащий в мягкой, отдающей ароматом разнотравья «постели» жеребёнок приподнял голову и впервые издал по-детски протяжное «и-и-и-а-а-а». Так, словно направил с этим ржанием и свою мыслишку в сторону заботливого конюха: дескать, спасибоньки тебе, добрый человек, за акушерство и тёплый прием на новом для меня свете, я сейчас же постараюсь оправдать твои надежды. Несколькими ещё неуклюжими движениями отодвинул передними ногами скользкую подстилку. Приподнялся, шумно вздохнул и уже со второй попытки встал в полный рост у своей громко заржавшей от радости родительницы.

– Пап-папань, смотри-ка! – воскликнул с улыбкой мальчишка. – Мы с ним даже одного роста… А какой красивый, как у нашей маманьки серое в черных яблочках платье… И важный такой…

– Вот и нарёк ты сам свой подарок, пущай зовётся он теперича Важным.

– Тогда давай заберём его домой, раз это мой, – оживлённо выпучил на отца глазёнки Аркаша. – Пусть вместе с бычком живёт.

– А ты не думал, что его матерь нам за такое людское паскудство увсе окна копытами повышибаеть? – со смехом ответил тот, приподнял на лоб кепку и уже серьёзно добавил: – Нее-а, сынок, каждый ребятёнок должон иметь родное гнёздышко, набиратися в нём сил и тольки потом покидать его.

Посмотрел на юнца и неожиданно поймал себя на уже начавшей беспокоить по ночам отцовской мысли: «Конешно, Аркашке ешшо и не чудицца, что через пару годков ему самому прийдецца уехать из нашей аульной школы-маломерки в далёкую отсель деревню. Как пить дать, прийдецца».

Стал мальчишка дружить с Важным ровно с «братом» четвероногим. Поначалу поил его, кормил, прогуливал по двору конюшни и дальше. Жеребёнок тоже доверился ему, привык точно к равному. Весь светился и ржал при появлении Аркаши, как будто уже годовалая лошадь. А когда таким действительно стал, мальчишка обучил Важного правильно держать всадника и в седле, и без него. Даже не раз получал родительские подзатыльники за свои ученические «неуды», сорванные работы по домашнему хозяйству…

И вот настал-таки августовский день предугаданной отцом разлуки. Примерив новенький школьный костюмчик, Аркаша решил тайком показаться в таком виде непременно и своему Важному. Щеголевато обошёл несколько мутных лужиц вчерашнего дождя и оказался подле конюшни. Завидевший его уже издали молодой жеребец, который стал аж на две головы выше этого всё ещё маленького седока, резво заржал и тут же затих. Видать, вспомнил разговор о его предстоящем отъезде и подумал: «Надо же, как ладно его нарядили… Наверно, от жалости, чтоб не плакал вдали от дома». А когда тот приблизился, грустно опустил свою лошадиную голову на его плечо, шевельнул большими губами и отошёл к куче засохшего за лето навоза.

– Ты хочешь меня напоследок покатать? – забыв о своём наряде, оживился мальчишка и почти взбежал на уже знакомый природный «помост». Взялся левой рукой за гриву Важного, правой – за его спину, согнулся в коленях и сделал рывок вверх. Немного не дотянулся и начал готовиться ко второй попытке.

– Ф-фыр-р-жди, – по-своему фыркнул слово «подожди» заботливый конь и ещё больше приблизился левым боком к маленькому всаднику. А он спешно присел и сделал такой подскок, что обогнул своим телом спину Важного и оказался под его брюхом, наполовину в навозной жиже.

Конь жалобно заржал и, повернувши голову в сторону неудачника, даже «всплеснул» ушами: мол, похоже, ты пропускал из-за меня и уроки физкультуры. Тот же испуганно соскочил, осмотрел свою выпачканную обновку и с небывалой в их отношениях истерикой запричитал:

– Это т-т-ты… ты, гад… ты виноват! Как же я теперь домой… как в дорогу?!

В таком словесном стрекоте размахнулся и всей своей мальчишеской ладошкой ударил Важного по морде. Он от неожиданности аж всхрипел, приподнявши кверху голову, и не по-человечески сдержанно профырчал только ему понятные слова: «Ты чё лягаешься, хлопчик? Тоже олошадел, чё ли?!» Оголил свои большие, уже покрытые овсяным налетом, зубы и с чувством обиды слегка захватил и оттолкнул плечо мальчишки.

…В суете привыкания к новой школе и чужому селу пятиклашка вспомнил об этой «размолвке» только под зимние каникулы, когда за ним приехала из аула уже забеременевшая после свадьбы сестра. Дорога домой предстояла длинная. Поэтому он лишь стыдливо покосился на родного коня и спешно устроился в уже знакомых санях-розвальнях, щедро вымощенных ещё сохранившим степной аромат сеном. Жалостливо посмотрел на изменившуюся в лице Татьяну и почти сердито спросил:

– А что, больше некому было в такую даль поехать?

– Значит, не было, братец, – тихо ответила она. – Под Новый год все в трудах и заботах. Спасибо, что хоть Важного мне дали, как самого разумного коняку.

«Самого разумного», – мысленно повторил Аркаша и вспомнил почему-то недавний рассказ учительницы о собаке, которая в отместку за нанесенную ей обиду прилюдно содрала с мужика штаны прямо на улице. Улыбнулся, но тут же осёкся и, перекрикивая снежное шуршание санных полозьев да конский бег, спросил:

– Тань, а правда, что домашние животные, как и люди, тоже долго помнят зло?

– Все ведь мы земные твари, добрые и не очень, – рассмеялась она. – А ты что интересуешься, не знаешь, куда себя отнесть?

– Да я так, из любопытства, – выпалил Аркаша и настороженно подумал: «А вдруг и мой Важный, как тот пёс мстительный…»

Невесть откуда набежали тучи, которые точно свинцовым одеялом накрыли ещё недавно голубеющее небо. И повалил снег. Сначала крупными, почти как рисованными в сказках, хлопьями. Но постепенно эти ласковые, нежные снежинки становились всё более мелкими и даже колкими. Когда же начали подъезжать к берёзовым перелескам, в игру вступил завсегдатай здешних мест – ветер. Вступил неожиданно и порывисто, словно обиженный на инициативу с каждой минутой усиливающегося снегопада.

И такое впечатление, что завязался между ними спор: кто же сейчас под этим вечереющим небом старше, главнее, могущественнее.

Спор настолько горячий и сумбурный, что перешёл в штормовой, с нарастающим воем, буран. Перемешанный с обильным снегом ветер быстро перемёл еще недавно видимый санный накат степной дороги, стал клочьями вырывать из розвальней сухое сено. Необычайно зоркий Аркаша про себя заметил: «Ну, и попали мы… Дальше головы серого Важного ничегошеньки не видать. И то потому, что у него грива чёрная на ветру трепещет».

– Как же теперь доедемо, братишка! – скорее воскликнула от испуга, чем спросила укутанная в отцовский тулуп из длинношёрстной овчины Татьяна.

– А здесь сельца поблизости случайно никакого? – не очень надеясь на положительный ответ, спросил мальчишка.

– Да что ты, – едва вымолвила, как очередная порция снежной «крупы» словно наотмашь хлестнула по ее лицу. Утёршись от этой природной оплеухи, она с ещё большим сожалением в голосе добавила: – Только за теми перелесками наш аул, надо ещё километров двадцать проехать.

Когда в этой сплошной снежной круговерти стали угадываться едва заметные очертания деревьев, Аркаша почувствовал: «Что-то бег у коняки не тот. Устал уже, бедняка… Чем-то взволнован… Или хочет мне отомстить?» Не успел закончить накатившуюся мысль, как Важный заржал что есть мочи, совсем замедлил ход и остановился. Замотал головой, словно требуя отпустить его вожжи, всхрапело фыркнул, сделал шаг назад, опять всхрапел, тревожно шевеля длинными ушами, и дернул сани вперед…

– Во-о-о-лк, волк! – испуганно взвизгнула беременная Татьяна. – О Боже…

Сквозь плотно спеленавшую перелесок пургу послышался сначала отдалённый, потом более отчётливый вой существа природы другой. Не прошло и минуты, как этот пронзительно-протяжный звук оказался уже на расстоянии метельной видимости. Петляя меж стоящими на его пути сухими березами, волк несколькими длинными прыжками выскочил на менее заснеженную поляну и бросился наперерез уже взмокшему от работы коню. Он же, словно угадав замысел зверя, устрашающе и с мыслью «За мной ведь – беременная женщина и мальчишка» заржал и сделал резкий поворот вправо. Но побледневшая от испуга Татьяна судорожно стала натягивать левую возжину, пытаясь вернуть коня на прежнюю дорогу. А он, недовольно всхрапывая и мотая головой, уже не подчинялся велению своего кучера и упрямо набирал скорость по ясному только ему маршруту.

– Да отпусти ты вожжи-то, не мешай коню! – крикнул сестре Аркадий. – Он задумал что-то своё, теперь вся надежда лишь на него…

Она закрыла голову огромным воротом тулупа и глухо зарыдала. Парнишка же словно понял своё мужское предназначение и съёжился. Оттого, что через минуту-другую их может настичь настырно бегущий по санному следу дикий зверь. его длинно-серое, с чёрной полоской по спине, пышущее голодной энергией туловище уже было так близко, что ещё несколько прыжков – и оно окажется на санях. На санях, которые сейчас старательно пытается увезти подальше от этого преследующего их зверя такой же серый, как он, с чёрной гривой Важный. Пятиклассник присмотрелся к вытянутой волчьей морде с полуоткрыто-дышащей пастью и подумал: «Погнал его за нами в такую погоду только голод… Вокруг же ничего живого, не отстанет он от нас… Надо что-то делать». И словно кто-то невидимый прошептал ему на ухо:

– Огня ему, огня…

«Точно, мне же об этом папаня как-то рассказывал, – подумал Аркаша, разворачиваясь в санях лицом к уже настигающему его волку. – Только вот спички… Ах, кажись, они в «сидорке» вместе с хлебом и солью, что нам маманька в дорогу снарядила». Быстро развязал прикрытый сеном узелок и – с облегчением глянул на всё ещё находящуюся в шоке сестру.

– Сейчас мы его, Танюша, сейчас, – пробормотал без всякой надежды быть услышанным брат. Достал коробок, в котором сохранилось с десяток ещё не отсыревших толстых спичинок, и вырвал из-под себя большой клок сухого ковыля. Сделал несколько резких движений слегка закоченевшими пальцами и бросил ярко загоревшуюся сенную порцию чуть ли не в сверкнувшие у самих саней глаза зверя. Тот в растерянности остановился и издал пронзительно-протяжный вой. Но очередная волна порывистого со снегом ветра вскоре погасила это пламя, и оскорблённый поведением парнишки волк опять ринулся догонять вконец уставшую санную повозку.

– За что же такая напа-а-асть! – почти выкрикнул в утихающую пургу, чувствуя свою беспомощность, прослезившийся Аркаша. Но внутренний голос успокаивал: «Твой же огонь волчару остановил. Значит, надо ещё и ещё».

И парнишку осенило новой мыслью. Он оставил на всю ширину заднего края саней «валик» сена, а своеобразный кювет между ним и собой засыпал снежным перемётом, который плотным кольцом обхватил Танин тулуп. Несколько раз чиркнув спичкой, зажег эту полоску – и точно огненная граница пролегла между добром и злом. Волчища опять остановился и с завыванием закружился на отсвечивающем белизной снежном пятачке. А оглянувшийся на это Важный, словно одобрив легким ржанием действия юного кучера, ещё с большей скоростью понёс своих седоков в вечернюю даль.

Они же сейчас ничего не понимали: куда, зачем и какой дорогой несётся их уже никем не управляемый конь. Подкладывая в горящую полоску всё новые порции сена, Аркаша тут же добавлял и горсточки снега. Благодаря такому контрасту этот быстро передвигающийся костёр временами больше походил на тлеющие сырые поленья, которые выбрасывали в сторону волка лёгкие язычки огня вперемежку с густым сизым дымом. Не видя более преследований зверя, мальчишка постепенно успокоился, даже разомлел от идущего к нему тепла. И, забывшись, засопел так, что больше ничего уже не видел и не слышал.

Вернули сознание лишь какие-то резкие толчки да конское ржание. Аркаша приоткрыл глаза и не поверил самому себе. Это взмокший до пенных пятен Важный уже стоял у родной конюшни и ритмичными движениями саней взад-вперед оповещал их с Таней о ночном прибытии домой…

– Важный, мой любимый… отважный Важный! – нежно дотронувшись до его пышущих паром ноздрей, стыдливо прошептал пятиклассник. – Прости меня, гадкого пацанёнка… за ту осеннюю выходку… прости.

А тот в ответ вскинул вверх большую, с длинной чёрной гривой, лошадиную голову. И так весело заржал, как будто завидел после долгой разлуки любимую кобылицу. Аркаша ласково провёл ручонками по этой самой родной и тёплой для него мордочке четырехкопытного друга, заглянул в его большие, по-человечески понимающие глаза и уже громко запричитал:

– Родненький мой… Важный, мне надо бы ещё сказать тебе что-то важное… Ну, главное… спа-спасибочки тебе за доброту… за подаренную нам жизнь спасибо!

Взялся за его гриву и с улыбкой сделал в ней двойной узелок. Просто так, на память о возобновлении их взаимной человеко-конской любви. От радости, что прощён именно на том же месте, где и обидел этого отважного и верного друга.

Конь же, раздув свои увлажнённые от волнения ноздри, раздвинул большущие губы и знакомым Аркаше поцелуем нежно ущипнул его дрожащую от радости ручонку…

Сотрясение земли на этот раз оказалось наиболее ощутимым. Даже смастерившая себе гнёздышко в потолочном углу балкона ласточка, и та не выдержала таких почвенных колебаний. Качнула длинным хвостом с большим вырезом посредине, словно готовой к стрельбе рогаткой, и отпорхнула от дома. Но отлетела лишь на соседнюю к гаражу берёзу. Уселась на разлапистой ветке такой же, как и сама, природной красавицы и с необычностью для своего певучего характера замолчала. Потом встрепенулась чуть ли не со всей белоствольной и издала серию резкого громкого крика:

– Ф-фи-вит!.. Фи-вит!.. Фи-вит!..

«Что она так встревожилась, как будто это у неё посуда в серванте колотится, а не у нас?» – с недоумением подумал хозяин подворья.

Хотел уже улыбчиво отойти от комнатного окна, но ласточкин крик повторился, и он посмотрел в сторону пристроенного к хозблоку гаража.

– Иё…пэрэсэтэ! – вскрикнул теперь и он, похожий своей миниатюрностью на эту ласточку мужичок. – Оттудова же вода… вон какая прёт… всё снесёт!

– Ты куда это, дед, в моих шлёпках-то кидаешься! Так тряхнуло, что и туфли позабыл где… Сумасшедший! – выпалила ему вдогонку удивлённая таким его поведением пастозного вида супруга.

Но он уже ничего не слышал, а лишь подумал на ходу: «Знай ты всё, бабка, так и нагишом бы сюда сиганула». И устремился в дальний, слегка прикрытый шоферским хламом и уже залитый водой угол гаража…

…Стариковскую дорожку к этому потайному месту полюбивший называться «дедом» Ром Ромыч проложил в очень памятный для себя день. Когда впервые пошёл получать заработанную полностью убелёнными годами майскую пенсию. едва повернулся от шумно обслужившего его банкомата, как наступил на газетный листок. Бросил взгляд на заголовок «Ваша Фортуна» и почему-то подумал, что это именно к нему кто-то таинственный обращается. Поднял и увидел прилипшую к обратной стороне тысячерублевую купюру. Огляделся, как бывший фронтовой разведчик, и быстренько прибрал находку в ближайший карман. Гонимый такой удачей, нёсся домой пошустрее бегающих по дворам пацанят.

Присел в своём пустеющем после продажи «легковушки» гараже и заинтриговался пуще прежнего. Из газеты узнал, что людей его знака «очень любит Фортуна, их везение нередко ничем не объяснимо, странно и даже загадочно». Особым открытием для него стала печатная рекомендация «поддерживать свою удачливость» собственной активностью и даже вызывающим людскую жалость внешним видом. Ром Ромыч чуть ли не с детской радостью завернул находку в непромокаемый пакетик и спрятал за вынутую у самого пола кирпичину стенки. «Вот и проверим энтую писанину на практике», – подумал он. Охотно облачился в засаленную годами спецовку сантехника, обулся в огромные шипованные ботинки без шнурков, завёл вечно отдающую чесночно-луковой смесью бородёнку. И, приучив к такому новому имиджу даже свою семью, играючи приступил к освоению прочитанных рекомендаций.

Едва кучканулись соседские мужики, чтоб отметить конец трудовой недели, как тут же посетил их с интригующе-хитроватой улыбкой дед.

– Цё, скидава́ться пора? – с детства не выговаривая букву «ч», неприятно оголил он скудные остатки своих прокуренных зубов.

– С тебя, дед, проще лохмотья эти скинуть, чем деньги брать, – попытался отшутиться самый крупный, в три его росточка, сосед.

– А цё, в магазин сами пойдёте?.. Вам цё, разве удобняк там светиться? И женам зацем это видеть?

– Всё-всё, дед, хватит аргументов… Бери бабки и шагай! – вручая ему свою долю, заключил другой.

Его дружно поддержали остальные, и довольный столь мужским доверием седовласый «гонец» отправился за покупками. Вскоре принёс заказчикам товар и, услужливо заглядывая им в глаза, хитроватым голосом спросил:

– Ну цё, без сдаци? Пока тут всё сосцитаешь, и закуска может конциться.

– Да ладно, дед… Лишь бы у тебя с продавщицей всё балансировало, – улыбчиво замахали руками на его жалостливый, в рваной кепчонке, вид соседи-компаньоны.

– Мы-то с нею в любое время договоримся… Цё, хоцете проверить?

И этот час наступил, когда истекло вечернее время продажи спиртного. Разгулявшейся компашке потребовалась добавка, и тут же все посмотрели на трезвенького деда.

– Цё, хоцете «шлифануть»? – догадливо отпарировал он. – Цё ж, за ваши деньги любой каприз, даже в обход закона.

Едва шепотком передал продавщице плату за две поллитровки, как подошла контролер:

– Так… нарушаем режим торговли спиртным?!

– Цё вы, девушка… Я свою боцьку уже давно выпил, теперь беру только минералоску, – притворно болезненным голосом вымолвил дед и незаметно моргнул хозяйке прилавка.

– И то правда. У него ж язва, и ничего кроме водички он у меня не берёт, – находчиво поддержала она седовласого покупателя, энергично передавая ему закрытый пакет с бутылками.

Мужики «по-своему» оценили эту житейскую смётку деда. С большим трудом, едва не цепляясь друг за друга, разбрелись по домам-квартирам. А он, вдохновлённый успешным началом столь необычного «бизнеса», сейчас утонул в новых раздумьях. Чуть ли не по-барски лежал на мягком, с резными подлокотниками диванчике и думал: «Цё ж, старина, ты сегодня прожил не зря, пополнил свою занаску на целую тыщу рубциков… Надо теперя мозгами-то раскидывать дальше, цоб шабашить ещё боле».

Уже наутро прикупил на эти деньги разнокалиберного спиртного и долгоиграющей закуски. Соорудил в гараже небольшой столик, пару скрипучих лавок. И когда помятолицые мужики, словно безмолвные воры в тёмных очках, стали гуськом собираться на субботнее похмелье, дед опять оказался к месту.

– Цё, ребятки, бо́шкам хоцется подлециться?.. А рановато, лекарство-то в нашем маге ещё не продают.

– Ну, ты же мудрый дед… придумай что-нибудь, ведь без сдачи, а?

– Разве только с наценкой… ещё десять процентов, – как бы стыдясь этих слов, но всё с той же шутливой улыбкой промямлил он.

– Да какой базар, когда все патрубки в организме уже горят! – ласково накрыл своей пятернёй, точно солнцезащитной кепкой, его маленькую голову самый рослый кореш.

Цена такой сделки ещё больше возросла, когда они уселись в прохладе и в тени от посторонних глаз. Пили в основном за мудрость, здоровье похихикивающего от радости деда и к последней рюмке решили: быть здесь их подпольной кафешке. Доход её всегда улыбчивого, неказистого на вид «бармена» рос с числом всё более частых тут посиделок и их фигурантов. Уже пару месяцев спустя, получив первый бессдаточный навар, он полез пополнить свою заначку солидной для пенсионера суммой. Но едва стал укладывать этот потяжелевший свёрток с меткой «фортуны» опять за кирпич, как непонятно откуда появился крысёнок.

– А ты-то цё тут сцитаешь, мразь такая! – с перепугу кинул он в него попавшую под руку щётку.

– Пис… почто ты так, старенький родственничек?! – увернулся от удара четвероногий. – Мы же обое хитрые… Зазря в себя ж кидаешь, зазря.

Он сплюнул вслед ускользнувшему гостю и уже с весёлостью мыслей подумал: «Надо бы и мне таким же… погибцее в деле-то быть». Вернулся в дом, опять нарядился в свои лохмотья и с нужной мимикой жалкого лица направился к выходу.

– Ты зачем так нищенски наряжаешься, дед? – остановила его шепотом жена. – Хочешь людей переубедить, что мы с тобой никакие не владельцы трёх городских квартир, а просто еле-еле перебиваемся с воды на хлеб?

– Чем печальней твоя видуха, тем полнее карману́ха, – раскрыл тот в смехе свои проржавленные зубные останки и уже серьезно добавил: – Это ласковый телёнок двух маток сосёт, а хитрый дед ещё и молоцко тебе домой несёт… В общем, ты меня, бабка, поняла.

Неспешно вышел во двор. И при новой встрече, взяв на себя функции филигранного разливальщика, тут же вызвал очередную благодарность гаражной публики. Самый молодой из них шмыгнул простывшим носом и даже с трудно скрываемой ехидцей произнес тост:

– За твою ещё одну платную услугу, дед Ромыч!

– Не-а, она уже вклюцена, – рассмеялся тот и, когда все смачно стали закусывать, с застенчивой улыбкой добавил: – если хоцете, то могу и платную оказать… Например, отнесть в банк заместо вас коммунальные. Без сдаци.

Мужики, поглядывая с блеском в глазах на вторую наполняемую им тару, уже не удивились такому предложению и согласно закивали. А наиболее коренастый, с заметно удлинёнными ушами, даже поднял в знак одобрения кверху большой палец. Когда же публика оказалась готовой не только к «продолжению банкета», но и к восприятию очередной инициативы не хмелеющего деда-разливальщика, он притворно пьяным голосом сообщил:

– Тут ко мне намедни один мужик обратился за маленьким кредитом под пять процентиков в месяц… Так цё смотрите и вы, если хоцете.

– Пятак за месяц? Это ж обдираловка почище банковской… Что за мужик такой рисковый? – пожал плечищами здоровяк.

«Даже знай его сам, я бы хрен тебе его назвал», – подумал нарождающийся ростовщик и ещё спокойнее, наполняя рюмашки, пояснил:

– Я-то кредитую не больше цем на полгода и на маленькие суммы, какие даёт только ломбард… и то под захребетный залог.

Покрутили мужички серыми извилинами и опять согласились с дедовой логикой. Не только сами, но и другим стали нашёптывать этот адресок безбумажно-мгновенной «кассы взаимопомощи»… А через годок, когда вновь заиграла майским буйством пробуждения природа, дед втихаря проревизировал свою гаражную заначку и немало удивился. «Вот сцетовод-то хренов, а! – мысленно упрекнул он себя и благодарно дернул за бородку. – Я сцитал, цё здеся рубциков-то скопилось поменьше… А выходит, на цельных две тыщи баксов набирается! Надо завтра и поменять их на эту ходовую ныне «зелень».

И с умело скрываемой даже от жены радостью вернулся в дом, включил телик и стал кумекать о новых планах приращивания капитала. Так в этих счастливых думках мягкой бархатистости и заснул. Да спал бы, наверное, дольше обычного, только весь его благостный настрой так неожиданно и сбила сама матушка-природа. Это вот утреннее землетрясение, эта впервые хлынувшая из гаража вода…

…Не чувствуя даже холода уже закрывающей его щиколотки влаги, он с испугом кинулся в сторону клада. Увидел оборванную тряской трубу водовода, дрожащими руками перекрыл входной вентиль и чуть не упал на колени перед покрытой водой «заветной» кирпичиной. Отодвинул её и враз потерял голос.

– Иё…пэрэсэтэ! – почти просипел застывший над дыркой, в которую шумно уходил поток, и побелевший в лице дед. – А-а-а г-г-где ж мой… па-па-пакет с рублями… Цё это?!

Точно мячик, отскочил от этого бегущего куда-то ручья, нервно пошлепал взад-вперед по залитому водой гаражному полу и с силой оттолкнул дверное полотно. Посмотрел немило на развеселившуюся на солнце берёзину и опять услышал уже знакомую серию громкого ласточкиного крика:

– Ф-фи-вит!.. Фи-вит!.. Фи-вит!..

«Цё тебе-то от меня надо?!» – сердито подумал согнувшийся под тяжестью такой таинственности и промокший до пояса дед.

Но она, словно понимая безмолвие растерявшегося старика, с намеренным шумом хлопнула крылышками и улетела дальше, за гараж. Вскоре и оттуда подала такой же тревожный голос. «То опять меня зовёт, цё ли?» – подумал он и нехотя поплелся на пташкин зов. Завернул за угол, а она тут же вспорхнула и перелетела ещё дальше, на дерево за бетонной оградой дедовой усадьбы.

– Ну, и шутоцки у тебя, ластоцка! – безнадежно махнул грязной от поисковых работ рукой тот.

Она же опять по-птичьи вскрикнула, и дед решил вновь подчиниться её воле. Вышел через калитку на улицу и направился к уже забитым мусором бакам. «Зацем же меня аж сюды зовёт… Цтоб я убирал эти соседские отходы вцерашнего дня, цё ли?» – брезгливо подумал он. Подошел ближе и увидел спадающий прямо в кювет прозрачный ручей. Склонился над ним, как над той гаражной кирпичиной, пригляделся.

– Иё…пэрэсэтэ! – просипел переходящим в хриплость голосом нервно затрясший бородкой дед. – То ж моя вода… а куда подевалась зана-а-ацка?

Глянул вдоль кювета дальше… и сделал не покорившийся ему даже в детстве почти тройной прыжок. В сторону так искомого пакетика. Схватил его спешно, как будто ещё кто-то охотится за ним, и точно застыл своей сгорбившейся фигуркой на фоне тех баков. В промокшем целлофановом мешочке остался лишь газетный клок, и то с невесть кем укороченным заголовком – вместо былого «Ваша Фортуна» оказалась просто «Фортуна». Дед аж прослезился и вновь посмотрел на уже угасающий под его бетонной оградой ручей, рядом с которым вдруг пропищала крысиная мордашка:

– Я ж тебе намекала годочек назад… упреждала, чо зазря хитрый хитрую прогоняет… Зазря чужим горбом свою жадность тешишь.

– Тцё… цё… цё, – стал вдобавок и заикаться её старый знакомый. – Полуцается, это ты, мразь такая, выросла… ты и д-д-дырку из гаража… А где ж мои ру-у-убцики, а?!

Она лишь, как показалось ему, ехидно улыбнулась и вильнула хвостом в соседнюю с ручьем нору. Даже ласточка молча, точно в знак согласия, вспорхнула тихо с ветки и улетела прочь. А лишённый везения дед вмиг превратился в павшего духом Рома Ромыча и вскоре увидел у продмага ещё недавних небритых завсегдатаев этой «мусорки». Только теперь они были иного вида, иного житейского настроения. Даже хотел уже спросить у них, но осёкся. Вспомнил, что «не пойман – не вор».

Да и, может, это просто дала сбой сама Фортуна. Проявила своего рода справедливость и повернулась к тем, кому сейчас нужнее…

Звонок из таксопарка застал Игоря врасплох. едва настроился на телевизионно-диванный отдых, а тут на тебе – подменяй внезапно приболевшего напарника по «тачке». Недовольно чертыхнулся про себя и с сожалением оторванного от лакомств домашнего кота посмотрел на супругу:

– Такова моя колёсная жизнь, Наташа, мать её… Давай хоть перекусим вместе, да поеду смену принимать.

Чмокнул её в щёчку и уже на выходе, взявшись за дверную ручку, обернулся на стоящую в углу прихожей клетку с попугаем. Улыбчиво переглянулся с женой и с нарочитой серьёзностью как бы скомандовал:

– А ты, волнисто-зелёненький, остаёшься на хозяйстве… Смотри тут за порядком, понимаешь ли.

– Д-д-дха… К-к-кхузя х-х-хроший! – с гордостью столь мужским доверием почти выкричал тот и для уверенности притопнул даже лапой.

– Вот так, за-а-амчик пернатый, не подведи своего хозяина, – закрыв за мужем дверь, рассмеялась Наташа в сторону принявшего необычайно важную позу попугая.

Он же, к её удивлению, лишь молча отвернулся к стенке, но подумал: «Зач-ч-чем мне с тобой связываться… я ж такого задания не получал». И стал вдохновенно работать клювом в кормушке. А хозяйка, теперь уже как учительница литературы, поспешила в комнату готовиться к завтрашней встрече со старшеклассниками. едва закончила составление учебного плана по роману «Война и мир», как донёсся дверной звонок. Увидела торопливо извинившегося за вечерний визит соседа с очень знакомым фильмо-диском в руке и обрадовалась, словно большому подарку:

– Ой, как вы, Андрей, вовремя принесли, хотела уже сама за ним идти.

Он виновато улыбнулся и настороженно глянул на шумно вспорхнувшего в клетке попугая. Тот перебрался в её дальний угол и, недружелюбно покосившись на гостя, тут же затих.

– Неужто он вас, Андрей, так испугался? – удивилась хозяйка и точно в ответ услышала хриплый голос своего питомца:

– Х-хандр… Хандр-р-рэй… я тебха пхар-р-родил, я тебха и убх-х-хью!

– Ишь какой киллер-дурачок нашёлся, – растерянно промямлил сосед.

– Х-хсам дур-р-рак… убх-х-хью… убх-х-хью! – уставился в Андрея больше похожий сейчас на готового кинутся вниз, к своей добыче, коршуна и даже потемневший от злобы волнисто-зелёный.

– Ну, хватит тебе ёрничать, Кузя! – накинула на его клетку попавший под руку большой платок Наташа и с улыбкой повернулась к соседу: – Не обращайте на него внимания. Бывший хозяин-актёр часто репетировал дома роль Тараса Бульбы, его сцену с сыном-предателем… Ну и запомнил его слова… Даже после того, когда артист отдал нам попугая в качестве расчёта за пользование таксомотором Игоря.

Сдобрили эти диалоги сдержанным соседским смехом, и Андрей тихо скрылся за дверью. А обидевшийся на изоляционные действия хозяйки Кузя сердито и шумно опять развернулся в своём затемнённом домике и подумал: мол, подождите… и у нас, попугаев, тоже так смеётся тот, кто это делает последним.

Наташа тем временем, даже не догадываясь о столь мозговых бурях Кузи, уединилась в комнате и продолжила учительскую подготовку к школе. Включила комп с принесённым фильмом, и попугай аж встрепенулся от дошедших до него бравурных звуков. Она сделала их тише и, усевшись поудобнее у монитора, начала внимательно смотреть нужные для неё киносцены. Когда они дошли до новогоднего бала у екатерининского вельможи в Петербурге, учительница остановила запись. Поправила очки почти на кончике своего миниатюрного носика и подумала: «Надо бы законспектировать хоть главные диалоги Наташи Ростовой и Андрея Болконского». И чуток прибавила громкости.

Пошёл самый кульминационный момент танцевальной встречи юной графини и перешагнувшего тридцатилетие князя. С утопающего в приглушённой музыке экрана, словно уже и в сердце прильнувшей к нему учительницы, также плавно полилась мелодия толстовского повествования. «едва он обнял этот тонкий, подвижный стан, – слышит теперь сквозь столетия жена простого таксиста, – и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино её прелести ударило ему в голову…» От этих, подобных самому изысканному корму и никогда прежде не доходивших до слуха почти волшебных слов затаил дыхание даже вздремнувший уже было попугай. Затемнённый в своей клетке, он тихо привстал и подумал: «Это ч-ч-ё же там моя хозяюшка делает… или, может, только хочет делать?» ещё несколько понятных только зрителю минут, и снова вздремнувшего Кузю словно ударило током находящейся рядом электророзетки. Теперь он напряг до самого попугайного предела свой слух и услышал тихий, идущий из каких-то для него неведомых человеческих глубин, разговор уже двух особей.

– Я полюбил вас с той минуты, как увидел вас. Могу ли я надеяться? – донёсся до затемнённой клетки робкий голос почти соседского тембра.

– Да, да… Ах, я так счастлива! – с придыханием, похожим на хозяйкин, ответила она. И с лёгким хлопком поцеловала замолчавшего мужчину.

Попугай даже застеснялся такого хоть и отдалённого, но всё-таки как бы присутствия при этом. А когда услышал, что так ласково любезничают там, в соседней комнате, именно Андрей и Наташа, то едва не захлебнулся в собственных мыслях: «Так сосед-то, оказывается, не ушёл… с хозяйкой он… потому и платок накинула на мой роток!» Но голос подавать не стал, решил тщательно, как «оставшийся на хозяйстве», всё обдумать, взвесить и… под тяжестью столь эмоционального вечера таки уснул.

А утром, заслышав голос вернувшегося с работы Игоря, чуть не стукнул себя лапой по башке. «Ну и кур-р-рица я драная, прости меня мать… Надо же так всё проспать!» – по-своему матерно шевельнул мозговой извилиной попугай и спешно подал хриплый голос верного хозяину служаки:

– Кха-ха-ха-а-а!

– Чё это, Наташа, он вдруг от глаз людских закрыт, как арестант какой-то? – удивился Игорь.

– Тьфу ты, совсем забылась, – протирая спросонья глаза, направилась к клетке она.

– Пхаз-з-зор! – выкрикнул освобождённый из ночного плена волнисто-зелёный. – Хандр-р-рэй и Хнаташ-ша… чмокх!

– Не понял… Ты чё гонишь, Кузя? – насторожился зевающий хозяин.

– Хандр-р-рэй и Хнаташ-ша! – ещё громче повторил принявший петушиную стойку попугай. – Я пхолубил хвас… Ах-х, я тхак хчастхива!

– Чего-чего? Кто тут кого полюбил? – с падением только что поднятой к кепке руки потерял и тягу ко сну Игорь.

– Хандр-р-рэй и Хнаташ-ша… чмокх!

– Ё-ё-ё… это уже не Бульба сынка убивает… Это чё ж, сосед меня заменяет? – вылупил он ещё минуту назад свои слипавшиеся глаза. – Я вот натаксовываю всю ночь тебе на хлеб с маслицем, а ты тут с этим слащавым курвы-мурлы от попугая прячешь… А ну колись, Наташка!

– Д-д-а он лишь диск п-п-приносил, – стала аж заикаться от растерянности она. Но едва открыла свой маленький ротик, чтобы добавить уже по-учительски поставленным голосом, как муж оборвал её небывалым басом:

– Ах, так всё-таки приносил тебе это самое «Я так счастлива»!

Тут же злобно скрипнул зубами и толкнул её в угол, под самую клетку замолчавшего, наконец, пернатого. Сопроводив такой приём женского отдаления от себя чуть ли не осязаемой своим воспаленным мозгом мыслью: «Выходит, не зря я подозревал этого соседского хряка в повизгивании к моей Наташке… Но меня на такой соломенной подстилке хрен проведёшь!» Сплюнул в сторону жены и шумно кинулся к выходу.

– Дура-а-ак ты, шоферю-ю-юга… точно о руль головой стукнулся… и оттого так взбесился, что-о-о ли, – слёзно вымолвила она, медленно сползая спиной по светло выкрашенной стенке на пол.

Но теперь её слышал лишь ничего не понимающий, забившийся в дальний и нижний угол попугай. Сам Игорь уже был у соседской двери, которую открыла на его продолжительный звонок молодая дама в кухонном халате. Даже позабыв поздороваться с ней, Игорь нервно спросил:

– А где Андрей?

– Уе-е-ехал, – с настороженным удивлением ответила та.

– Как… когда?

– Да ещё вечером улетел, дочурку к бабушке повёз, – уже с заметным волнением ответила она. – Что-то случи-и-илось? Почему спрашиваете?

– Не-а, ничё такого, я просто хотел с ним посоветоваться, – чувствуя ударивший в виски прилив вздыбленной ревностью крови, нашелся с ответом Игорь. И уже с нарочитой улыбкой откланялся даме.

«Чё ж это получается, а? Сосед-то не при делах, чё ли?.. И попугай накосячить не мог, как шибко грамотный», – глядя на закрывшуюся перед ним дверь, подумал таксист. И вспомнил уже на улице, что в его мобильнике сохранился номер того самого старика-актера. «Дай-ка я всё-таки уточнюсь по такой говорливости ихнего бывшего петуха», – почти стрельнуло в его остывающую голову. Тот, едва выслушав сбивчиво переходящий на шофёрский мат вопрос, чуть было и сам не начал отвечать в том же ключе.

– А вы что, бля-я-я, додумались такого умника ещё и тряпьём закрывать? – хрипловато, словно сам попугай, рассмеялся артист. – Да его ни обзывать, ни изолировать нельзя-я-я! Иначе он, как и всякий горделивый человек, может обозлиться и выдать такие слова-кренделя-я-я… Даже самый полюбившийся ему Тарас Бульба вынужден будет прятаться от его агрессивности.

Ну, а в конце этого почти монолога помычал немного в трубку и выдал-таки преемнику по владению попугаем не совсем шофёрский совет. Выправив гримасу своего лица и виноватость мыслей, вернулся Игорь домой и сразу направился к клетке. Но тут же остановился. его молчаливый «волновик», ухватившись большим клювом за стеновую проволоку, словно желая её перекусить, устремился всем силуэтом в сторону комнатной двери. Оттуда доносились знакомые ещё со школы голоса трогательной сцены толстовского бала. «Вот же откуда эти признания, будь они неладны!» – замер вместе с попугаем его новый хозяин. Постоял и со стыдливой нерешительностью, почти на цыпочках, подошёл сзади к сидящей у монитора супруге.

– Ты прости меня, Наташа… дура-а-ак я… – нежно взявши её за худенькие плечи, пробормотал сдержанно повеселевший Игорь.

– И ях, ях тхоже дхур-р-рак! – донеслось из заскрипевшего от беспокойства попугая домика.

– Это уже что-то новое в Кузином словарном репертуаре, – впервые с утра улыбнулась на виноватый поцелуй мужа простившая его учительница.

Он весело подошёл к клетке, отворил её дверку и, протянувши туда левую руку, с серьёзным выражением смуглого от бессонной ночи лица скомандовал:

«Ко мне!» А тот, тоже долго не мозгуя, юрко спрыгнул с верхней жердочки и с лёту больно куснул его палец холодным клювом. Игорь резко отдёрнул руку и чуть было не прокричал неведомый для слуха попугая набор шоферских выражений. Но вспомнил совет актёра «брать Кузю добродушием…» Переборол в себе готового кинуться на птицу котяру, строго глянул на взъерошенного питомца и необычайно тихим для него голосом произнес:

– Кузя, так нельзя… Ты же у нас у-у-умница, хоро-о-оший!

– Кхуза кхор-р-рошы… Хнаташ-ша кхор-р-рошы…

– Вот именно, молодчина ты наш! – почти воскликнула подоспевшая для обработки мужниной ранки хозяйка и уже тише улыбчиво добавила: – И на Игоря больше не надо сердиться, он тоже хороший.

Попугай на мгновение призадумался, словно таксист на усложнённом перекрёстке, покосился молчаливым взглядом на одного-другого и мысленно заключил: «Коли она сама, точно я сегодня в этой клетке, заметалась – то слёзно бранит его, то с улыбкой целует… Даже с моим грозным клювом тут не разобраться». Молча покачал туда-сюда головушкой и, как имеющий далёкие корни хитроумного происхождения, решил голосисто угодить на всякий случай обоим:

– Ихгор-р-ра и Хнаташ-ша… кхор-р-рошы!

Посмотрел на супругов и понял, что не ошибся. Не ожидая такой смекалистости своего питомца, они встали напротив него плотным рядком, обняли друг друга за плечи и счастливо рассмеялись. А волнисто-зелёный выпорхнул из клетки и присел меж их белокурыми головами, создав тем самым для них почти художественную сцену. Сцену первого в этом доме чудотворного единения птичьей доброты и людской человечности.

Приютившееся у степной речушки село проснулось с молчаливой тревогой. Накануне колодезный «пятачок», от которого подобно солнечным лучам разбегаются все здешние улочки, растиражировал слухи и о новом начальстве. Мол, возглавит нас теперь чужак, «какой-то голошак из самого областного центра». А к исходу субботы, когда более-менее освободилась от дел основная часть селян, в деревню лихо въехал всем знакомый чёрный джип с двумя пассажирами.

– Нехило тут у вас… даже лебедей разводите, – удивился неспешно переходящей дорогу большой птице сидящий за водителем молодой человек.

– Да это ж индюк у нас такой видный и смелый, бывшего шефа ровно сынок, – сдерживаясь от смеха, тихо ответил краснощёкий шофер.

– Стрёмный крутняк… От поседевшего родителя и заторможенное дитя еле ноги переставляет, – съехидничал без вхождения в юмор новый руководитель. И уже по-начальственному добавил: – А почему с собой не забрал, раз даже «сынок»? В чемодане уголка не хватило?

– Торопился вам дом освободить, да и на новом месте у него сараюхи не имеется, – пояснил тот и подумал: «Вот пацан, сковырнул его с должности своим доносом, а теперя ещё и спрашивает. – Оглянулся с натянутой улыбкой на пришлого шутника и вырулил на площадь у двухэтажной конторы. – Видать, великий сельхозник нам достался, поважнее частившего тут академика Бараева будет», – подумал он и с неохотной вежливостью открыл директору дверцу машины.

И чуть было не поперхнулся зажатым в кулаки хохотом. Перед ним предстал высокий, до просвета черепа коротко стриженный парень с разлётными усиками над тонкими губами. А его с наколенными дырочками джинсы в сочетании с тёмно-красным пиджаком на футболочном изображении лондонского моста вызвали интерес даже у здешней природы. Только что распевавшие свои чуть ли не хоровые песни разнопёрые птицы вдруг замолчали, словно так скомандовала видимая лишь им дирижерская палочка. Спрятались в раскидистых кронах обнявших здание клёнов и стали почти с людским интересом наблюдать за стоящей у входа в контору группой сельских спецов. А те, не выказывая своего удивления таким «прикидом» нового хозяина, сухо поздоровались с приезжими и поплелись вслед за ними на второй этаж, к собравшемуся там народу.

– Вы знаете, господа крестьяне, – попытался хотя бы таким шутливым приветствием понизить градус зального напряжения глава района. – Ой, не хуже меня ведаете, что кадровая реформа добралась-таки даже до села. На смену старым, так сказать, ветвистым дубам смело поднимается их сочная поросль… Стало быть, и на место уже потрёпанного жизнью Ивана Алимыча я вот привёз вам его молодого преемника. Рашид Незнамов родился и крестился, как говорится, в этих краях, получил первоклассное экономическое образование в престижном университете Англии… В общем, стал одним из лучших выпускников госпрограммы «Большак в будущее».

– А вы с бабами щебечете, ровно воробьи какие, «голошак-голошак», – толкнул шепотком вздремнувшего после смены сторожа фермы его пучеглазый сосед.

– Да по мне всё одно, шо двери, шо ворота… вход в коровник и есть вход, – пробурчал тот и со стариковским прищуром уставился на новичка. – Вон на коленки-то его поглянь, сверкают из-под стола… как у городской девки с намекашкой. Чем же не голошак?

Когда взял слово сам назначенец, притихла даже залетевшая сюда вслед за народом навозная муха. Директор уважительно посмотрел на своего уже немолодого рекомендателя и резко встал со стула. Кашлянул для проверки голоса и бойко, как будто на вузовском экзамене, изрёк из-под привставших на смуглом лице усиков:

– Так вот! – и замолк, словно забыл приготовленный текст. – Уважаемые господа… товарищи… нет, теперь лучше всего, наверное, земляки. Да-да, односельчане!

– От этого наш навоз духами не запахнет, – хихикнул с задних рядов грубоватый женский голос.

– Ваш анонимный намёк по-о-онял, – слегка растерялся, в ненужности поправляя борта своего темно-красного пиджака, молодой директор. – Поэтому буду в речах краток. Нам предстоит совершить… да-да, революцию, превратить ваше старомодное село в суперсовременную агрофирму.

И стал набивать свой необычный для этого зала спич словами в унисон внезапно ударившему по окнам граду. На затаивших дыхание тружеников полей и ферм посыпались, словно с самой улицы, столь же колкие и отдающие холодом подобия ледяных крупинок: «бонды», «оптимизировать», «секвестировать», «маркетинг», «менеджмент», «евростандарты»…

– Склифосовский, а покороче можно? – донесся приглушённый басок рабочего машинного двора.

– Нам бы на крестьянский язык эту хрень перевесть, – добавил ещё тише уже сипловатый голос тракториста.

Этих робких «солистов» стали поддерживать с нарастающим гулом другие мужчины и женщины. Потеряла терпение даже молчавшая в потолочном углу муха, которая с неприятным жужжанием пролетела весь зал и описала своеобразный круг над стоящим докладчиком.

– Действительно, Рашид Оттович, – с трудно скрываемым смехом повернулся к нему взглядом руководитель района. – Мы сюда и комбайнов американских, и коров австрийских уже позавезли, а вот слов таких ихних ещё не успели… Так что попроще с народом гута-а-арь.

– А проще мы с ними делать начнем. Там всё понятнее будет.

Наблюдавший у дерева за выходящими из конторы односельчанами индюк тоже расстроился. Вглядываясь в их хмурые лица, даже подумал: «Не зря, выходит, знатоки житухи говорят, что за светлой полосой может пойти и чёрная… Разве что этот новый-то просто так решил пужливыми словами потолок подпереть, и никаких делов?»

Но ошибся белокрылый в этой птичьей надежде. Наутро, проводив начальника, молодой хозяин собрал лишь совещание главных спецов. Разговор был долгий и «сугубо конфиденциальный». Но часть его, посвященная «урезанию сельских аппетитов», тотчас ровно окрылилась и донеслась даже до самой тощей курочки. Директор поведал здешней элите о лондонском опыте экономии воды, в одной ванной порции которой можно искупаться всей семье, и почасового электропотребления. И тут же дал указание немедля взять те закордонные достижения «на креативное вооружение».

Начали с наиболее простого в исполнении пункта. И по случайности в аккурат позднего окончания рабочего дня Незнамова. Когда он подъехал к своему особняку, тот ещё находился под световым куполом столбового фонаря. Вышел из машины, расслабленно потянулся руками кверху и словно заморозил своё внимание на крышном коньке фронтона.

– Какой понтовый флюгер сварганили, а! – глядя на белеющий там силуэт, почти воскликнул он в звенящую сверчками тишину. – Только вот почему он будто крутится в разные стороны при таком безветрии?

– Птица, вот и вертится, – рассмеялся водитель.

– Оп-п-паньки! Так у вас ещё и аист… аист на крыше?

– Да то ж вам знакомый индюк, – теперь уже вконец, припав головой к «баранке», расхохотался тот.

– Ну и шутки у тебя ночные… Этот мешок дерьма еле улицу-то переходит, а тут такая верхотура. Какой же ветродуй должен был поднять его туда…

«Ах, щегол асфальтный с фамилией от незнания жизни, ты ещё и обзываешься!» – мысленно возмутился затопавший по деревянному гребню шиферной крыши индюк. Выкатил шаром вперёд широкую грудь, закинул на спину голову и взмахнул своим белокрыльем. Приподнялся немного подобно вертолёту и, едва директор хотел что-то добавить, устремился вниз, к нему. Да ещё с гусино-петушиным бормотанием: «Гоббель-оббель-оббель», за что и был назван «Гобблером». Тот же по-мальчишески опешил, отшатнулся на дверку машины и чуть не оказался под шумным хлопком миновавшего его крыла. Стряхнул с себя запылённые на лету пушинки индюшиного оперенья и гневно, демонстрируя наигранную смелость, сделал шаг вперёд.

– Ну и ду-у-ура-птица! – крикнул вслед скрывшемуся за огородным забором индюку новый хозяин усадьбы. – Разберёмся, противно-синюшная шея, и с тобой… Рождённый лишь на мясо у меня уж точняк его жрать не будет!

Пронзительно посмотрел на ещё более раскрасневшегося шофера. Тот почти скульптурно застыл от столь неожиданного поведения своего с бывшим шефом любимца, и директор спешно скрылся за калиткой дома. едва опрокинул для успокоения взбурлившегося мозга рюмашку коньяка, как оказался лишь под блеклым светом блуждающей меж лёгких облаков луны. С недоумением схватил мобильник и набрал телефонный номер инженера:

– Почему и я остался без электричества, где автомат-генератор?

– Да раньше он был просто без надобности, свет же ночью мы не отключали… люди и так его своим сном экономят.

– Пусть они это делают ещё лучше, а мне вот поставьте движок.

«Какая ж тут, на хрен, экономия! – глянув на циферблат, который показывал первый час ночи, мысленно матюгнулся тот. – Сдираемые с народа за его же неудобства денежки теперь бери и трать на самого копировальщика закордонной бережливости». ещё резче подумал на сей счет молчаливо белеющий из сарайчика в ночную темноту Гобблер: «ежели людёв своих он так запросто лишает света, то мне уж подавно придётся доживать индюшиный век в полном мраке». И над чем-то ещё ниже склонил свои ночные мысли птичьего одиночества.

Особую ярость, которая здесь бывает обычно в покусанном летним зноем стаде, вызвала у директора работа котельщиков. Они могли выполнить свою часть поручения сразу и даже с охоткой, поскольку централизованным водоснабжением здесь охвачена лишь улочка местной элиты. Но приступили к этому делу специально к приезду начальственной семьи. Уж очень захотелось, чтоб усечённые директором водные процедуры поласкали тела и его домочадцев. Но успели «понежиться» до ночного часа Х под скупо текущими в ванну водными струйками лишь дошколята. За что их ожидавшая совсем иного сельского чуда мамаша словно плеснула в мужа своей куда более мощной, чем из крана, струёй. Хотя и словесной.

– Тебя что, загнали в эту глухомань для роли прикольного директора? Или в натуре собираешься тут цирк создавать?! – вытирая с детишек не смытые остатки мыла, почти голосом опять задумавшегося в сарае индюка прохрипела она.

И нервно захлопнула перед недавним лондонским студентом деревенскую, с железной защёлкой, дверь спальни. А наказанный так этой бессонной ночью директор уже спозаранку вызвал «на ковер» самого завкотельной, который лишь пожал плечами и растерянно пояснил:

– Так то ваш водило сказал, чё семья приехала и должна, мол, помыться… А я не знал, чё вход в трубу уже так заужен…

«Ах, это мой шофёр красномордый тут верхово-о-одит!» – прервал его своим задумчивым взглядом директор и уже к вечеру посадил за «баранку» более молодого и покладистого новичка.

Хоть и в полумраке, но, завидя такую кадровую перемену, всегда зоркий Гобблер наиндюшился пуще прежнего и вконец обозлился на ершистого шефа. Спозаранку, когда вновь подъехавший к дому шофёр открыл для проветривания дверцы джипа, белокрылый бесшумной пушинкой залетел и притаился за задним сиденьем просторной машины. её всё ещё не прощённый супругой хозяин вышел во двор хмарнее нависшей над селом тучи.

«Надо же, какой сур-р-рьёзный стал, наконец-то и коленки свои костлявые прикрыл путёвыми штанами, – мысленно заметил подглядывающий в щёлку Гобблер. – А вот своё отношение к сельскому трудяге, который по-прежнему горбатится за гроши, так и оставляет дырявым…»

– Вас к конторе, Рашид Оттович? – почти с лакейским поклоном, ещё шире открывая дверцу, спросил водитель.

– Я сам! – одной рукой стал теребить себя за усики, а другой сердито захлопнул за собой дверку директор. – Давай скатаем сначала к речке… гадость ночную на природу выкинуть.

Когда осталась позади утопающая в зелени окраина белостенного, в масть самим берёзам, села, индюк решил воспользоваться ситуацией. Под нарастающий шум двигателя и вопреки гортанно-песенному призыву Высоцкого: «Чуть помедленнее, кони!» посмотрел на раздражающий цвет директорского пиджака и осторожненько заглянул проворным клювом в его торчащий из-за сиденья раскрытый боковой карман. Несколько мгновений, и что-то там шевельнулось, затем с лёгким постаныванием покатилось по пульсирующему горлу притаившейся за директорской спиной птицы. А едва она сделала последний шумный проглот, как тот испуганно обернулся и со страху вперился взглядом в некрасиво-мясистый «рог» на лбу индюка. его маленькие мозговые извилины точно вскипели тревожным сигналом: мол, ничего хорошего от такой встречи не жди. И эти индюшиные кожистые «кораллы» начали резко увеличиваться в размерах, как будто вновь наступал момент полового возбуждения Гоб-блера. Он молниеносно вскинул ставшую небывало грозного вида голову и схватил директора клювом за мясистую мочку уха. Тот в испуге откинулся от спинки сиденья чуть ли не к лобовому стеклу резко затормозившего «джипа», успев лишь крикнуть водителю:

– У-у-убрать эту падаль… чтоб больше её не видеть!

Индюк хотел ещё разок налететь на ненавистный для него темно-красный пиджак, но перед его глазами уже оказалась ручища юркого шофёра. Гобблер с птичьей улыбкой подумал: «Тоже мясистая… и для моего клюва годится». Но при этом не знал, что пред ним совсем недавний мастер убойного цеха городского мясокомбината. его натренированные пальцы цепко обхватили голову смелой и смекалистой птицы, вытащили её из машины и с круговым размахом ударили о крутой берег даже затаившей течение речки.

С трудом пришедший в себя директор невесело поднялся на свой этаж конторы, подошел к двери и… стёр со лба холодную испарину. его служебных ключиков не оказалось ни в карманах, ни в обшаренном поисками доме. Кабинет-то открыла уборщица. А вот сейф, в котором остался на подпись единственный экземпляр ведомости на зарплату, вскрыть не смог ни свой, ни даже привезённый из города «медвежатник». Никто не догадался лишь порыться в желудке бездыханно лежащего у речки индюка. И к вечеру у конторы собрался, считай, весь трудовой люд, готовый взять на абордаж не только закрытую сельскую кассу. Впервые потерявший молодецкую уверенность директор примчался под покровом ночи прямо к особняку главы района.

– С какой это радости ты лунный час перепутал с рассветом? – удивился столь позднему визиту хозяин. Но, выслушав категорично сбивчивую на мальчишеский тон просьбу визитёра об отставке, подумал немного и с сожалением хлопнул его по плечу:

– Говорил же тебе, Рашид, опустись со своих закордонных небес к людям, их привычкам и заботам… Стань для них ровно бальзамом с мягонькой закусочкой, а уж потом и реформаторский краник помалу затягивай. Иначе… ну, если каждый будет возвращаться с большой учёбы таким оторванным от земной пуповины, то кому ж село наше двигать дальше?

А утром вернул селянам их родного «кормильца Алимыча», который и народ угомонил, и белокрылого смельчака схоронил. Ну, вроде как случайную жертву и спасителя от поспешных перемен одновременно.

По обыкновению всегда смурной и худощавый «очкарик» вернулся с дачного массива в небывалом для домочадцев настроении. Спящий целыми днями хомячок, и тот вдруг вылез из своей мелкобумажной горки. Повис на вертикальной сетке клетки и беззвучно шевельнул мыслишкой: «Поглянь-ка! Он как будто даже потолстел, рукастее стал… не иначе как мужик-богатырь». ещё более насторожились уставшая от мегаполисной суеты жена и только что получившие летнюю радость школьных каникул дочурки. И чтобы не томить их долгим ожиданием разгадки своего настроения, Семёнов нарушил непривычную в семье тишину сам.

– Знаете, я откуда сейчас? – загадочно посмотрел он на них и задержался поблескивающим очками взглядом на супруге. – Да приглядел особнячок с чернозёмным участком… Хоть сегодня вселяйся и живи себе на горном склоне, над самой шапкой городского смога!

– Тьфу ты, Саш, даёшь… прям интриган заправский! – с облегчённой улыбкой блондинки вздохнула она. – Нахохлился, словно и клад там какой-то нашёл.

– Поважне-е-е клада, – рассмеялся супруг, неуклюже протирая слегка запотевшие очки. – Нашёл я там своего бывшего коллегу по реммашзаводу, который раскачали лихостью девяностых и добили кувалдой нулевых. Ну, помнишь? Тогда Юсуп «замутил» с помощью родичей уйгурскую кухню, где мы не раз с тобой сиживали.

– Помню такого толстенького хитреца, ну и что?

– Так теперь он… не поверишь, может оказаться нашим ближайшим соседом, с сараюшками по обе стороны межи. Оформим покупку, заведёшь там себе курочек разных и прочее… Это ж твоя мечта, мать, чуть ли не с детства.

Она тоже внешне оживилась, посмотрела на детей и задумчиво поправила опустившийся с головы локон. А спустя уже неделю они завезли на эту «фазенду» весь необходимый для летней жизни скарб и даже спешно купленных цыплят. Быстро подросшие на фоне подпирающих небо заснеженными вершинами гор, они всё больше стали чувствовать стеснённость своей «обители». Сначала начали выходить на прилегающий, затем и на соседский с грядками участок. А вскоре его всегда приветливо улыбающийся хозяин появился у разделяющей эти наделы межи несколько мрачноватым. Привычно выпили по стакану прошлогоднего вина из чёрной смородины, и он, нахмурив пышные брови, попытался сказать шуткой:

– Твои юркие курочки, друг Семёнов, что-то зачастили на наши скромные грядочки, стали даже вместо меня их окучивать.

– Вон оно ка-а-ак, – принял его слова чисто за соседский юмор «очкарик». – Так ты мне должен, Юсуп, эту работу кур ещё и как-то оплачивать. Трудятся ведь, хоть и покамест молоденькие.

– Трудятся так… аж до корешков, поганые, разгребают.

– Ничего, хозяйка с ними покудахчет как следует, повоспитывает, – рассмеялся Семёнов и про себя заметил: «Какой же мелочью теперь занимается бывший заводской инженер».

Тот же воспринял слова соседа как шутливое, но всё же понимание с юмором высказанной претензии. И удалился к своему дачному домику с надеждой, что возвращаться к этому разговору больше не придётся. Куры же, отрешённо ковыряясь в присарайной земле, ничего этого не слышали. И по-прежнему наносили разгребальные «визиты» на эти уже привычные для их лап примкнувшие прямо к меже соседские грядки.

Чтобы не нарушить приятельских отношений с «инженерно-непонятливым» Семёновым, как мысленно заключил Юсуп, он решил пойти ещё более дипломатичным путем. Завёл на даче сноровистого кролика. Покормил его несколько дней в поставленной сразу у межи клетке и сделал паузу. А когда ушастенький начал с голоду чуть ли не грызть проволочные стенки, дал ему, как бывший армейский минёр, свой специнструктаж. Проще говоря, какими-то особыми словами и жестами указал затворнику наиболее краткий маршрут к объектам насыщения его опустошённого желудка. И тот настолько удачную сделал туда вылазку, что теперь забеспокоился молчаливый Семёнов. Осмотрев разрытые до корней кусты своего ягодника, он до небывалости ссутулился и стал молча выслеживать таинственного вредителя.

А тот настолько увлёкся своими «рейдами» на соседские грядки обогащённого кальцием и фосфором зелёного гороха, что вскоре потерял элементарную бдительность. В один из вечерних часов зацепился задней лапой за моток торчащей проволоки и растянулся прямо у ног притаившегося в роли ловца Семёнова. Рванулся в сторону, но злополучная петля слегка затянулась и попридержала новый прыжок ушастика. Заметив слившегося с землёй серого зверька, тот с испуга отшатнулся на молодую яблоню и, отрикошеченный её гибкостью, упал почти на четвереньки перед кроликом.

– Ах, это т-т-ты мне все грядки перепахал, заяц недоделанный?! – схватил его сгоряча обеими руками начавший даже заикаться Семёнов. – Щас я тебя и д-д-доде-е-елаю!

Поднял здесь же слетевшие наземь очки и потащил запищавшего голосочком грудничкового ребёнка кролика к освещённому пятачку дома. Вспомнив где-то прочитанное о технике забоя таких зверьков, ухватил его одной рукой за чёрные уши и размахнулся палкой – в другой. Но большие мясистые пальцы оказались крупнее мордашки, на которую он прицелился, и основной удар пришёлся точно по ним. Семёнов с непривычной громкостью для своих ушей матерно вспомнил о неведомых родителях запищавшего в руке серого и скорченно присел от боли. Обдувая губами полученный ушиб и не догадываясь о причине происходящего, подумал: «Откудова же он взялся, этот землекоп?» А тот с учащённым сердцебиением пропрыгивал на ту сторону межи и мысленно бубнил себе другое: «За что он меня так, за что? Я ж только выполнял наставление своего хозяина-кормильца Юсупа… Пущай бы его и хватал за холку жирную!»

Юсуп увидел с трудом вернувшегося в клетку и всё ещё трясущегося от страха питомца и прошептал ему:

– Не боись, ушастик… И тебе силёнок, если надо будет, добавим, и соседа дачной дипломатии обучим.

А наутро, когда Семёнов начал в тревожных красках рисовать вечернее происшествие, внимательный сосед выслушал его рассказ и улыбчиво сказал:

– Не парься так попусту. Ты же сам сказал, что ничего, хозяйка поговорит, повоспитывает… Так, наверное, будет и с тем кролом.

Но вскоре Юсуп понял, что никакой воспитательной работы со своим землеройным птицеводством соседи и не начинали. Посмотрел при поливе картофельных рядков на их оголившиеся клубни и подумал: «Нет, надо действовать… даже в ущерб родной уйгурской кухне». Привёз с ее подсобного хозяйства ещё несколько предназначенных для забоя сородичей своего дачного питомца. Выкопал для них клеткообразную яму с сетчатой крышей, и начали они с интересом обживать эту необычную для себя обитель. А к осени, когда урожаем словно забеременели все дачные грядки, облечённые хозяйским доверием кролики стали активно рыть ходы к этим плодам природно-людского труда. И, подобно шахтёрам-проходчикам, взяли по примеру серого старожила подземный курс на соседский участок.

– Что, мать, уже начинаешь убирать моркошку? – выйдя на утреннюю физзарядку, с удивлением позвал жену Семёнов. – Тогда уж делай это как-то поаккуратнее, что ли, по-людски.

– Ты очки случаем не забыл? – выбежала из дома она. Пригляделась и всплеснула руками: – Ой, мамочка ро-о-одная!.. Чё ж эти кролята натворили-то?

– Какие ещё кролята? Я же его не так давно чуть в жаркое не отправил… Неужто ожил? – покосился на свои заживающие пальцы и пожал плечами супруг.

Слово взяла нарушаемая лишь соловьиной трелью тишина. Словно ждущая сейчас непременно женского голоса.

– Ну да, «жаркое»… Видать, такое смачное, что сосед на нём целый крольчатник вскормил прям у межи, – зло съехидничала хозяйка. – Только вот почему эта серость повадилась именно на наши грядки?

«А ещё на чьи ж им вадиться-то, если не на ваши», – мысленно ответил ей убирающий на своей стороне межи следы куриного разгула Юсуп.

Не заметившие его супруги безмолвно переглянулись, каждый по-своему оценивая увиденное и сказанное. Семёнов поправил сползающие уже к кончику вспотевшего носа очки и хотел было что-то уточнить, но лишь махнул на жену рукой. Их такой неслышимый даже самой природе супружеский диалог оборвал налетевший внезапно ветер. Казалось, он уподобился массовому спуску горных лыжников, решивших хоть ненадолго доставить в пропахшую осенними дарами долину всю прохладу всегда заснеженных вершин. А то просто погреться здесь, на обласканной солнцем земле.

Родившийся в белёсом поднебесье ветер собрал на своём пути все маленькие и жиденькие облака, превратив их в единое туманное месиво. Оно с нарастающей скоростью и лесным шумом стало скатываться вниз. Завихрило здесь, заураганило так, что в буйно вальсирующем танце оказалась даже земная пыль. Закачались в разные стороны ещё только сейчас стоявшие гордо деревья, почти полегли кустарники. А величавая у сарая старая груша словно застонала от очередного воздушного порыва, тяжело заскрипела. И её свисающая на постройку самая могучая ветвь с глухим треском упала на хлипкую крышу. Она тут же провалилась, накрыв собой короткий птичий гвалт.

Подгоняемые уже уставшим от шальной работы ветром Семёновы подоспели туда, едва из-под завала вылезла единственно уцелевшая курочка.

– Ко-ко-ко-ку… докудахтались мы, доклевались, догребли-и-ись! – выпалила она в качающейся от страха походке.

Хозяйка привычно всплеснула загоревшими в дачном труде руками и безнадёжно прослезилась.

– Я понял, кажется… додул-таки! – чуть не крикнул ей в лицо супруг. – Вот те и ответ на твои «за что» да «почему»…

Успокоились немного и взялись за раскрутку спонтанно, подобно самому урагану, созревшего плана. Она удалилась превращать всю оставшуюся и пригодную для дела живность в субботний обед. А он с осторожностью кроликов, чтобы не привлечь внимание ещё отдыхающего от недельной усталости соседа, направился к их жилищу. Пробрался почти по-пластунски меж кустарников и чуть не уткнулся носом в последние мелковорончатые следы своих уже отживших птиц. «Оказывается, вон как они тут гарцевали», – со стыдливым удивлением подумал Семёнов. ещё пара метров, и впервые увидел потаённую яму так «полюбившихся» ему зверьков. Прикинул её параметры и тем же маршрутом вернулся на своё подворье.

Смастерил здесь просторную клетку-«общежитие» и, довольный таким изобретением, направился к появившемуся у межи соседу.

– Ты что, друг Семёнов, решил вслед за страной свой сарайчик перестроить? – спросонья посмотрел на развалины и лениво спросил тот.

– А вот приходи, Юсуп, вместе с хозяйкой на обед, за столом и всё узнаешь… Твой интерес гарантирую, – задумчиво поручковался с ним пострадавший сосед. И, заметив его не очень доброе расположение к себе, подумал: «Выходит, пришла пора восстанавливать не сарай, а наши отношения».

Получив наигранно улыбчивое согласие дачного кроликовода, быстро накрыл с супругой стол под тенистой яблонею и развёл мангал. Подоспевшие как раз к первым зарумяненным «палочкам» соседи поначалу даже несколько растерялись: неужто выпустили из внимания какую-то важную дату. Семёнов, как «очкарик», уловил это их сомнение и, разливая по рюмкам домашнее вино, интригующе сказал:

– Что ж, дорогие соседушки, давайте отметим наше прощание с птицеводством!

Те переглянулись в ещё большем недоумении, словно сейчас им предстоит стать свидетелями и слушателями чего-то самого неожиданного, малоприятного. И хозяин не стал томить гостей ожиданием, а добавил:

– Да-да, прощание… Вот с их остатков и отведаем сейчас шашлычки.

Соседи опять посмотрели друг на друга, но уже с трудно скрываемой улыбкой на переменившихся лицах. А «на посошок» хозяин предложил тост за то, чтобы теперь соседи выходили на свой участок без боязни увидеть следы куриных проделок. Расхохотались дружно, и вскинувший брови Юсуп озабоченно вымолвил:

– Намёк понял. Теперь и мне надо насчёт кролов что-то придумать.

– Не заморачивайся, друг, я тебе помогу, – весело взял его за локоть Семёнов и повел к стоящей поодаль клетке. – Только пособи её в твою яму затащить, и пусть прощаются с норами ушастые!

– Да я их тут долго не задержу, потихонечку буду отправлять для обогащения меню своего общепита, – благодарно тронул того за плечо Юсуп.

Довольные таким исходом, мужики обнялись на своей соседской меже. И превратилась она из границы их внешне скрытого раздора в полоску совместно посаженных кустов японской айвы с лимоновидными плодами. Как символ человеческого умения по-добрососедски уживаться даже на самом малом клочке дарованной небесами земли…

– Наконец-то, кажется, нашу жизнь покинула «чёрная полоса», – смахнув слезу, впервые за многие месяцы улыбнулась Татьяна и весело кинулась устраивать вернувшегося из больницы мужа.

Прооперированный после долгих желудочных болей и врачебных консультаций, он тоже почувствовал себя словно вторично рождённым. И тот же тесноватый для его семьи домик с шиферной крышей показался ему роскошным, и небо – небывало голубым, и солнце – более ласковым. Даже прежних, не очень добрых по отношению к нему людей, и тех он стал воспринимать почти за друзей. Но уже неделю спустя все домашние заметили, что с их папаней что-то не то. Всё чаще стал браться за бок и живот, покрываться холодной испариной и меньше говорить.

– Что с тобой, Слава… опять плохо?! – заметив его скорченность от боли, шмыгнула своим курносьем меж ямочками на щеках встревоженная супруга.

Он ещё сильнее сжал слегка посиневшие губы и отвёл от неё взгляд. Та тронула его за плечо. Зная настойчивый характер этой невысокой русокосой женщины, он пересилил себя и с натянутой ухмылкой прошептал:

– Ничего, Танюша, пройдет… Шов, наверное, так заживает.

«Какой там шо-о-ов», – мысленно оценила его состояние жена и с тревожно застучавшим сердцем поспешила в больницу. Но оказалось, что сам хирург уже слинял по «мандату свободы и демократии» в дальнюю страну проживания. Сделали снимок желудка и, не выказывая пациенту своего корпоративного удивления, предложили новую операцию. Под надуманным предлогом «лишь ускорить внутреннее заживление». Быстро и без лишних ассистентов вскрыли полость, удалили оттуда забытые прежде маленькие ножницы и окружили Славу небывалым вниманием. Жена даже подумала: «Не запала ли на него эта рыжая с бегающими глазками врачиха?» И стала после каждого её утреннего обхода забегать в палату к мужу.

– Ну, как себя чувствуешь, мой горбоносенький говорун? – в ответ на его вернувшуюся улыбчивость с оттенком ревности спросила она. – Опять вдохнула в тебя силу, надежду и любовь… Пора бы уже к семье возвращаться.

С этим её заключением согласилась вскоре и врач. Стали готовить идущего на поправку пациента к выписке. Оставалось сдать ещё один напоследок анализ, и его настроение заметно поупало. Как будто он просто не хочет покидать эту больничную белоснежность. её сомнение вмиг сняли наступившие приступы тошноты, переходящие в рвоту. С каждым днём они стали сгибать Славу до предельного побледнения всё чаще и дольше. Опять пробил час наркоза, скальпеля и очередного обмана. Вместо обещанной супругам «всего лишь лёгкой починки изношенного сосудика курильщика» молча достали из его брюшной полости уже загнивающий бинт. И снова достойный младенца медуход, настораживающие Татьяну улыбки и комплименты.

Истинную их «цену» она смогла узнать лишь по окончательном возвращении супруга домой. Выполняя врачебные назначения, сделала ему после завтрака знакомый внутримышечный укол, обед дополнила одной капсулой, а ужин – ещё двумя и снотворным. Но уже на следующий день он посмотрел на все эти «грёбаные пилюли» и с удивлением спросил:

– А разве, Танюша, больше никаких лекарств тебе не выписывали?

– Не-а… Что-то забыли?

– Сделать меня инвалидом так не забыли. А вот лекарство от этого самого… где?! – почти выкрикнул перекосившийся в лице Слава.

Супруга заметила резкое ухудшение его настроения и аппетита, опять забеспокоилась и поспешила к врачу. Та услышала малоприятную для себя информацию и вынужденно призналась:

– Понимаете, в чём дело… Ваш муж человек очень эмоциональный, прошёл через три месяца сильных болей, операций. Поэтому простые снотворные часто уже не помогали, пришлось прибегать и к инъекциям морфия. Но оказывается вот, судя по вашим словам, у него появилась даже крайне нежелательная тяга к этому средству «благости наркомана». Уже простая физиологическая тя-я-яга.

– О господи, у-у-ужас какой! – испуганно прошептала и вмиг словно превратила весёлые ямочки на своих щеках в бороздки морщин Татьяна. – Чё ж мне теперь делать-то, мне-е-е?

Белохалатная собеседница сочувственно помолчала и стала, подобно заправскому психологу, выведывать у поникшей головой женщины её социальное положение. Узнав же принадлежность к торговому делу, чисто доверительным голосом посоветовала перевести своего бывшего пациента на «щадящий режим реабилитации». С использованием набора успокоительных трав, козьего молока и подвижного образа жизни. А когда эта «подвижность» переходит в агрессию, гасить её совсем маленькой дозой неофициально покупаемого морфина.

Первое Татьяна заказала в разных аптеках. С козочкой тоже всё пошло как под гору, да ещё с ветерком. Спешно переезжавшая к детям на городские этажи соседка предложила свою беленькую, с кудряшками на макушке почти за бесценок. Но с мудрёным советом: «Летом её, маленькую умнашку, хорошенько пораздаивайте, а к осени будете с очень пользительным молочком». Завязала вокруг рожек козочки-красавицы бельевую верёвку впридачу и подала её конец новой хозяйке.

– Б-е-е-е, – ответила та на свою продажу и скакнула так, что едва Татьяна удержалась на ногах. И по-козьи про себя заметила: «Наконец-то от бабкиных навозных мух хоть отдохну, достали уже!»

А вот насчёт последнего врачебного совета, морфия… В его добывании те рожочки всё чаще сравнивались в мыслях новоиспечённой хозяйки с трудно управляемыми рожищами. Она стала отдавать «в подарок» за эти ампулы деньги, кофты, туфли, посудные сервизы… Когда же потребность возросла до пика мужниной агрессии и оказалась недойной коза, на оплату пошёл даже движимый и недвижимый скарб кренящегося к земле дома. Напоследок всё чаще пропадающий в козьем сарайчике Слава вывел оттуда и свой мотоцикл. Обошёл, задумчиво погладил его как кормильца, с помощью коляски которого было поставлено это теперь уже тоже теряющее бодрость подворье, и утёр первую в своей мужской жизни слезу.

– Вот, Танюша, возьми… на продажу, – каким-то внутренним, натянуто бодрым голосом ещё недавнего культработника позвал он супругу. – Мне всё равно на нём уже не ездить. А ты долги заодно погасишь… И юбку, бедолага, хотя бы обнови.

Заметив её намерение возразить, нарочито скорчился в позу очередного приступа. Присел со стоном и уронил вконец поседевшую за лето голову на сидушку своего «коня». Вновь растроганная супруга тихо заплакала и, поднимая почти с колен исхудавшего Славу, согласно чмокнула его в горбинку большого носа. «Действительно, подлатаю семейный бюджет, детишек к школе приодену», – подумала она и, покорно неся свой бабский «крест», повела уже жаждущего новой инъекции мужа в избу.

Покуражились малость в сравнительном с нищетой достатке, и опустилась на их подворье холодная осень. Только если привыкшие к этому природному оголению деревья оскудели лишь внешне, то вот вырастившие их хозяева приняли удар и душевный. Требующий всё чаще свою «дозу» Слава, и тот в счастливые минуты её получения стал глубоко задумываться. Особенно когда подталкивали на это дети.

– Тять… тятя… тятенька! – не зная причину его опять заблестевших радостью глаз, наперебой точно защебетали младшеклассники. – У нас скоро каникулы. А мы будем наряжать ёлочку?

– Я то… тозе фацю ёкку! – живо поддержала их размазывающая по щёчкам простудно-зелёную соплю пучеглазая четырехлетка.

Мать обвела всех задумчивым, готовым наполниться слезами взглядом и поспешила закрыть тему:

– Ладно-ладно, голубочки мои, разворковались… Вот получим с тятей денежки и всё сделаем.

«О какой ещё там получке она говорит?» – стыдливо посмотрел на неё супруг и с улыбчивой игрой благополучия вышел во двор. Покрутился вокруг тележки, которая теперь стояла вместо проданного трёхколёсника, накидал в неё немного ещё пахнущего летом сена и укатил в сарай. Быстро прибрав у телка, направился к своей заблеявшей от радости Ляле, на белошёрстную шею которой только вчера надел широкую красную ленту с колокольчиком красавицы-«невесты». Присел на пенёк и, балуя козочку хлебными кусочками, попытался почти её голосом донести до этого на удивление притихшего животного свою мужскую боль:

– Понимаешь, Ляля… Я вот только тебя и способен сейчас покормить. Кайфую от терпкого привкуса наркоты и, счастливый такой пофигист, сижу и кормлю. Тебя, Ляля рогатенькая, а не настоящих ляль-детишек своих… И Танюше несказанно терпеливой уже такой же помощник, как и ты безмолочница… И всё потому как я, считай, почти отпитый нар-ко-ман. Отпитый, но ещё не отпетый, от слова «отпевание»… Правильно говорю, коза-дереза?

«Что он мелет такое, точно пьяный?» – тихо выслушав монолог хозяина, подумала Ляля. Потом вдруг заблеяла, затопала копытцами. Слава с улыбкой принял это за её козьи одобрительные аплодисменты. Покопался ещё немного в сарае и, слегка поскользнувшись на обледенелой с вечера дорожке, побрёл задумчиво домой.

Спал хоть и сносно, но в дымке частых возвращений к вчерашним размышлениям. А утром, когда опять потянуло его нутро на «дозу», решил не беспокоить жену и сделать инъекцию сам. Выдвинул верхний ящик покосившегося на искривлённую ножку комода и увидел там один лишь шприц. «Значит, ампул больше не доста-а-ала», – чуть не выкрикнул в тишину комнаты Слава. Посмотрел на подаренный ему к свадьбе родительский сундук, на котором аккуратно была разложена уже выцветшая от времени и стирок юбка супруги, и задумался. Только теперь понял, что на его всё чаще потребляемые ампулы спущены даже многие дорогие для жены вещи. Но наступившая ломка требовала от него не жалости и самокопания, а «дозы». «Надо что-то делать», – мысленно прошептал он, медленно прохаживаясь взглядом по скудным остаткам их супружеской жизни. Вышел на кухню, и Татьяна от неожиданности даже вздрогнула:

– Чё, уже встал?.. Потерпи, пожа-а-алста, мне пообещали сегодня ампулы достать.

Он внимательно, словно двадцать лет назад, посмотрел на изношенную его больными потребностями жену. Оделся не совсем по-зимнему и, сквозь стиснутые в натянутой улыбке зубы, тихо сказал:

– Ничего, родная, спасибо тебе… Только какой-нибудь завтрак детям смастери.

– Хорошо-хорошо. А ты опять к своей любимой козочке? – машинально, не рассчитывая на ответ, грустно посмотрела ему вслед Татьяна.

А двор уже утопал в пушистой белизне накрывшего его за ночь снега. Даже оголённые до некрасивости деревья, и те умудрились накрыться этой периной природной щедрости. Сейчас из неё чернел, словно играючи выглядывал, лишь вход в сарай. Слава отрешённо, не обращая внимания на такую синеющую в первых лучах солнца корону нового дня, просто взял на веранде лопату и стал пробивать заснеженную дорожку к своей Ляле.

Молча похлопал её по спинке и холке, задержался на ошейнике с колокольчиком и приступил к незнакомым для козы действиям. Опустил на нужную высоту жердь меж двумя стойками и привязал к ней приготовленное для планируемой ранее охоты ружьё. Присел на уже привычный для них с Лялей пенёк, отрегулировал дрожащими руками направление ствола и взял в правую руку палочку для нажатия на курок. И без того небольшое окошко вдруг зашторила закрывшая солнце снежная туча. «Что он собирается вытворить?!» – в наступившем полумраке вытаращила на хозяина свою тревожную мысль упёршаяся лбом о стойку с ружейным прикладом коза. И с дрожащим от страха блеянием со всех сил качнула её в унисон выстрелу, который глухо свалил Славу наземь.

На её почти человеческий зов и звонкое биение копытцами, которые тоже оказались в сладком запахе хозяйской крови, первой прибежала Татьяна. Увидев раскинувшегося у корыта мужа, она отбросила от его руки непонятную для неё палочку и с криком кинулась к окровавленному телу. Подоспела ближайшая соседка, и они машинально передвинули его на более удобное, выстланное соломой место. Врачи «скорой» зафиксировали у Славы признаки жизни и, расталкивая собравшихся во дворе зевак, спешно увезли его в больницу. Наиболее сосредоточенным оказался участковый. Будучи с воскресного «бодуна», он отвёл зарёванную Татьяну в сторонку и бесцеремонно заявил:

– Конечно, расследование покажет, но ваш мотив тут налицо… Пьяница довёл до ручки всю семью. Вот и решили ускорить его смерть… Может, и на курок нажали, не мог же он сам пальцем его достать.

А она, ничего пока не понимающая и не слышащая, только вытаращила на него ещё не остывшие от жара слёз глаза и прижала к себе детишек. Да так сильно, как будто их тоже норовят сейчас увезти от неё.

– Мам, а мамка! – прильнув к её всё той же коричневой юбчонке под короткой стёганкой, дружно заголосили они. – Не оставляй нас, ма-а-а!

И наступило людское оцепенение. его разорвали лишь неожиданный грохот в сарае и вырвавшийся оттуда гулкий звон колокольчика. Нервно крутящая головой козочка проблеяла голосом убиваемого животного и несколькими прыжками по уже утоптанному бедой снегу оказалась рядом с участковым. Уперлась рожками в его висящую на боку сумку и стала дёргаться взад-вперёд, ударяя звоночком о прилаженный к ошейнику свёрточек.

Лейтенант ухмыльнулся в рыжие усы и с профессиональной подозрительностью киногероя подумал: «Что это за циркачка у них такая… А не это ли переодетый в козью шкуру убийца будет, а?» И осторожно, чтоб та не забодала, отстегнул бумагу. «Всякие там органы власти, – пробежал глазами участковый, – прошу никого в смерти моей не винить! Я и так много времени прожил за счет недоедания, страха, слез моих детей и жены. А ты, Танюша, прости меня особо за жизнь такую никудышную. И за уход срамной, безбожный также прости…»

Но он не «ушёл». Благодаря козьей смекалке выстрел пришёлся немного выше и правее сердца, рассыпав роковые дробины по плечу и челюсти несостоявшегося самоубийцы. Задуманное его безысходностью горе обернулось для всех не иначе как ниспосланным свыше Чудом. Выхоженный врачами, он больше не попросил даже простого снотворного. его же любимая козочка с красным ошейником, получив небывалый для козьего рода стресс, стала вдосталь поить целебным молоком всю эту вернувшуюся к улыбчивой жизни семью.