Из городского ломбарда, кованые двери которого настороженно смотрят на вписанную в лесную зелень реку, она вышла с важным видом как минимум его хозяйки. Какое же это необъятно-неописуемое счастье – вернуть заложенное сюда год назад фамильное кольцо. Чуть ли не весь полученный к отпуску годовой бонус инженера пустила, но обрамлённый ещё царским золотом прабабушкин бриллиант забрала.

«Ишь как складно всё заключилось: и «однушку» по ипотеке заимели, и семейную честь не схоронили», – радостным взмахом пальцев подпушив каре-причёску, подумала в рыжих конопушках женщина и взяла под руку свою пятиклассницу. Не прошли и ста метров, как из сумочки послышался имеющий неведомые для неё последствия звонок мобильника. Хотела отнекаться от полученного предложения, но затмившая голову радость оказалась сильнее материнского разума.

– Может, и вправду схожу наконец-то с подругами и отмою все свои горести, – улыбнулась она дочурке. – А ты, Ленусик, отнеси это колечко домой, а то в баньке-то всякое бывает.

Разошлись в разные стороны, как разлапистые ветки могучих приречных сосен. А довольная полученной свободой девочка побежала вприпрыжку к песчаному берегу, где обычно обитает её любимая белка. Увидела бабулю с семечками и блеснула мыслью: «Вот угощу свою пушистенькую – и домой». Сделала из салфеточки миниатюрный кулёчек и едва зашла в прибрежный лес, как её встретили одноклассницы. Рассмеялись бантики-косички, защебетали почти птичьими голосами и уговорили Лену «всего лишь на один нырок».

Отвернувшись от них, она вложила колечко в кулёк и оставила его вместе с одеждой у разбросавшей по берегу жилистые корни сосны. «Ладно, скупнусь и сразу побегу к Беле», – весело кинулась Лена с подружками в тёплые объятия спокойной речной волны. Но детская забывчивость, как будто упакованная в заманчивые возгласы групповой увлечённости, обернулась небывалой неожиданностью. едва повизгивающие от дружелюбного воздействия солнца, ветерка и воды девочки отплыли от берега, как подпрыгнул к их одеждам самец белки.

Повертел туда-сюда округлой, с большими чёрными глазами головой, словно бегающий от отцовских обязанностей злостный неплательщик алиментов. Шевельнул чуткими ушами и со всей опоры на длинные задние лапы пружинисто отскочил к прикрытому платьицем кулёчку Лены. Дёрнул его цепкими острыми когтями, взял в зубы и, петляя меж величавых деревьев, весело и натужисто поволок к густо-зелёной сосне. Отдышался малость, пощёлкал из кулёчка семечек и вновь ухватился за него зубами. Озираясь по сторонам, вскочил на уже проторённый его коготками ствол и с чемпионской сноровкой скалолаза устремился вверх, к своему украденному у сороки гнезду.

Когда самец опять решил передохнуть, на ветках соседней сосны появилась белка. «Чё это он, трутень наш, поновой тащит? – подумала она и тоже притаилась. – Не детишкам же их мастеровой делатель подпитку несёт… только ж себе-е-е, любимому!» А он, как хорошо знающий этих рыжих особей, мысленно послал ей своё письмецо: «Это ж твоя, мать, забота – детёнышей да еду им в зубах держать. Мы ж, мужики пушистые, должны обихаживать самих себя». И хотел было нырнуть в гнездо. Но Бела пригляделась к его кулёчку и замерла от одной только мысли: «Ах и ох… В такой красненькой салфеточке лишь Ленусик носит мне гостинцы!» Предчувствуя что-то неладное, она испуганно и громко проголосила:

– Дук-дук… Ты где это слямзил, наглец-охотник?

– Где-где! Откудова взял, там больше нету! – по забывчивости, что держит в зубах кулёк, огрызнулся самец и выронил остатки добычи наземь.

– Мужлан, он и есть мужлан… даже если и в беличьей шкуре пребывает!

С этим выкриком она обрадованно сделала почти четырёхметровый прыжок на нижестоящее дерево и «зарулила» максимально распушённым хвостом вниз. Увидела уже полуразвернутую салфетку с рассыпанными «черноглазками» солнечного продукта и встревожилась ещё больше. «Где ж она сама-то, курносенькая стрекоза?! – заметалась в мыслях белка. – Неужель с ней что случилось… и где?»

– В-в-всё, девочки… мне хватит! – побывав почти до посинения в роли «моржихи», выскочила из воды Лена.

Постучав озябшими зубами и обдуваемая лёгким ветерком, она спешно направилась к своей одежде. Огляделась по безлюдным сторонам, быстро выжала трусики и натянула приятно прогретое на солнцепёке платьице. Подняла бейсболу и, вся такая по-фигово-весёлая от прохладного общения с природой и подружками, чуть не прикусила язык. «А-а-а-а… где же мой кулёк?! – хлестанула себя тревожной мыслью застрявшая в спокойной мимике девчушка. – Я ж ту-у-у-т его оставила… тут!» Обошла дрожащими ножками и всё более настороженным взглядом всю жилистую корневую канву столетней сосны и присела от испуга.

– Кто… как… где… куда?! – сначала тихо, потом почти навзрыд запричитала курносая.

Ещё раз-два обежала сурово замолчавшее даже на ветру зелёными колючками дерево. Постояла немного, тупо уставившись в эту, словно съевшую её клад, точку. И крепко сжала с нахлынувшего на неё страху костлявые коленки. «Там же мам… мам… мамкино колечко! – в судорожной мысли встрепенулась Лена. – Оно… оно ведь для ней, как сказала она, подорожей самой жизни. А я вот того… её эту жизнь-то, получается, прокупала, прораззявила!»

– Дук-дук… Где ж ты, маленькая хозяюшка этого красненького гостинца… почему мне его не донесла сама? Чё случилося с тобой, курносенькая косичка?! – нервно запрыгала от дерева к дереву опустившая хвост белка. А увидела блеснувшее в семечках колечко – растерялась вовсе: – А это… это чё такое?! То уж точно не мне она… кому ж тогда несла? И дорогущее, видать, такое.

Стала почему-то волноваться и его хозяйка. Распаренная банным контрастом и слегка расслабленная выпитой кружкой холодного пива, рыжеющая из простынки конопушками тела женщина поспешила к своему шкафчику. Быстро, чуть не сбив с ног несущую им новые напитки буфетчицу, вернулась назад и тревожно заявила:

– Всё, бабоньки, мне пора смываться. Ленка к домашнему телефону не подходит, а «сотку» я ей не дала… В общем, нелады какие-то с ней!

– Да успокойся ты, совсем её зашугала. Дай хоть чуток оторваться от юбки твоей! – рассмеялись также порозовевшие телесами подруги.

Но когда узнали, что девчонка-то эта, считай, материнским доверием окольцована, вмиг посерьёзнели и тоже завздыхали. Мол, и вправду, где же она, стрекоза, запропастилась с таким ценнейшим грузом всего их фамильного рода?

Для самой уже заплаканной «стрекозы» настал, меж тем, час как будто помутнения. ещё и ещё много раз бессмысленно обежав разлапистую сосну, она стала ощупывать буквально каждый её жилисто выступающий из песчаного грунта корешок. Заглядывать во все даже самые маленькие расщелины. А потеряв в отчаянии последнюю надежду на успех, Лена слезно посмотрела на величавую и мрачно закрывшую небо крону и прошептала:

– Теперь мне луч-ч-чше, лучше… утонуть, чем без колечка домой идти.

Чтобы не привлекать к себе внимание ещё шумно резвящихся в воде девчонок, тихо побрела в сторону каменистой извилины речки. Зацикленно бормоча словно стих: «Лучше так, чем такой косяк!» Присела обдумать порядок своего утопа, сумбурно вспоминая все увиденные и услышанные телесюжеты подобного жанра. И выбрала самый для себя «простой и быстрый» вариант: прямо в одежде нырнуть с высокого камня и уже на большой глубине резко сделать свой последний выдох.

Мысленно, подобно руководительнице их школьного драмтеатра, проиграла все главные штрихи уже нахлынувшего на глаза действа. Встала на край отшлифованного ветрами и солнцем камня. И, вдохнув полной грудью почти осязаемой свежести лесного воздуха, последний раз обвела своим детско-жалост-ливым взглядом бездонную голубизну неба. «Но мне сейчас… не туда, а только вниз», – подумала Лена, зажмурилась и бросилась головой в водную темень бьющей о берег волны.

Но сделать тот роковой выдох пришлось раньше срока. Зацепившись распарашюченным на лету платьицем о сучок выступающей из-под камня коряги, она повисла уже над водой почти с захлёбным криком:

– Ой, мам… ма-а-а-амочка!

Бултыхнувшись несколько раз в гребни волн, с трудом подтянулась руками к сучку. Отцепилась от него и сквозь слёзы решила-таки «идти до конца», вернуться к задуманному самонаказанию. А услышавшая этот задребезжавший от страха и воды, но всё же знакомый голос белка тоже встрепенулась. «Так это она, оказывается, Ленуська, она откуда-то ровно из земли свою беду выказывает!» – вскинула хвостом пушистая. И несколькими затяжными прыжками по соседним деревьям достигла этой, уже отдающей приторным запахом трагедии, надводной точки.

Полупромокшая девочка поднялась на камень и, стыдливо целуя нательный крестик, мысленно взмолилась: «Боженька-Боженька! если не можешь вернуть мне колечко, то помоги хоть нормально утопнуть». Безразлично закинула на спину уже слегка потрепанную в воде косичку. И напоследок, делая лицом к речке свой прощальный вдох, услышала подобие необычного свиста. Как будто кто-то сквозь сомкнутые зубы, приложив к ним сложенные большой и указательный пальцы, тоже втягивал тот же напоённый лесом воздух. Но при этом ещё и словно чмокал.

Лена неохотно обернулась и увидела, как с соседней верховой ветки к ней летит рыжей кометой, выруливая вниз хвостом, её Бела. Всего мгновение – и та оказалась у ног своей любимой кормилицы. Держа в передних лапах играющий на вновь улыбнувшемся солнце маленький бриллиант, пушистая опять засвистела. Но уже от радости такой очень своевременной встречи.

– Ах, Бе-е-ела, моя спасительница му-у-удрая! – встала пред ней на посиневшие коленки едва не обезумевшая от неожиданности девочка.

Сняла с округлых и цепких коготков зверька фамильное колечко, поцеловала белочку в носик и расплакалась. Это едва не сделали также прибежавшие на крик Лены одноклассницы. Но подоспела и вспотевшая от тревожных поисков мать. Она растерянно посмотрела на происходящее и вскрикнула так, что её громогласностью, словно ветром, сдуло с камня даже белку:

– Ты что тут натворила, шкодница? Почему в таком неприглядном виде… и колечка дома нет?!

– Д-д-да вот оно, – протянула дрожащую ручонку дочка. – Мы с девочками забежали сюда искупнуться. Оно же случайно скатилось, я и прыгнула за ним в воду.

– Правда-правда, тётя! – не зная истинную цену подружкиной выдумки, в один голос подтвердили школьницы.

«Видать, старею уже, коли нервишки свои понапрасну стала как будто с цепи срывать», – облегчённо вздохнула та. Привела в порядок дочурку, себя. И все они весёлой гурьбой покинули место и время их самого разного восприятия реальности, которую спрятали в себе навсегда лишь двое – пятиклассница и её пушистая спасительница.

Обязанный своим именем годовщине революции семнадцатого года, Октябрь Иванович решил отметить их общую «дату» по необычному для нового времени сценарию.

– Как думаешь, Клава? – привычно шмыгнул он красноватым носом с одновременным подтягиванием сползающих с живота брюк. – Там у тебя, кажись, осталась ещё бражка, так давай я того… переварганю её вечерком на самогон. Угостим друганов, соседей наших… шоб не посчитали, шо зажилил «днюху»-то.

– А чё ж, и то правда, – весело подбоченилась о пояс халата жена. – Хоть и стыдновато так, но пенсион сбережём и людей попотчуем. Не заслужил за такие года, чё ли?

Довольный таким ещё почти звериным чутьём женского вкуса, он потёр не менее чуткий нос и с заходом осеннего солнца взялся за дело. «Как раз, считай, вся деревня тоже печки растапливает, вот и буду втихаря на кухне свой чаёк заваривать», – с ухмылкой в седые усы подумал Октябрь Иванович и полез на чердак. Достал оттуда большой, внешне ничем не приметный самовар с трубчатой спиралью внутри. Приладил его к поставленной на уже горячую плиту фляге и плотно зашторил окно.

– Это ж пить её прилюдно не стыдно даже начальству, а вот делать почему-то стало срамно, – пробурчал подпольный мастер самогоноварения. – Детёшек стряпать прям чуть ли не в телеке не срамно, а вот водочку-то… Тьфу ты!

В поставленный на столик бутафорный самовар налил холодной воды и подключил к его кранику трубочку с фильтром. Не прошла и пара десятков томительных для хозяина минут, как в стеклянную кружку пошли первые капли слегка мутноватой жидкости. Вскоре они превратились в тоненькую синеватую струйку. А когда та заполнила четверть посудины, он быстренько отлил часть этой ещё теплой от охлаждения парообразной сивухи в свою рюмку. Выпил залпом и, зажмурившись от её крепости, быстро ткнул вилкой в стоящие рядом шматочки сала. «Ну и первачок, градусов 70, не меньше! – мысленно воскликнул он. – Подкрашу да запашок заглушу… И сам вискарь закордонный перед ним хмелеть будет!»

Размечтавшись под струящиеся в кружку градусы, хотел ещё отлить себе «пяток грамм», но за окошком каркнула ворона. Она поселилась в этом сорочьем гнезде, что на высоком сплетении ветвей густолистого клёна, ещё в прошлом году. Октябрь Иванович уже дважды пытался её оттуда выкурить дымком засарайного мусора, но та оказалась настырнее хозяина. За что он её, в конце концов, даже по-мужски зауважал. Особенно в последнее время, когда чернуха стала подавать свой картавый голос всё реже и только по делу.

– Ну, ты мне ещё тут накаркай подляны какой, так дерево на хрен спилю вместе с тобой, – весело пробурчал он, опять возвращаясь к мысли о повторной рюмашке начатой дегустации.

– Кхар-р-р… кар-р-р! – ударила та крылом по оконному стеклу. – Я ж тебе бью тревогу, старый усач, тебе-е-е!

«Шоб она так злилась… Это уже шо-то сурьёзное», – настороженно подумал почти соскочивший с табуретки самогонщик и выглянул в окошко.

Пригляделся и не сразу поверил: у калитки засветилась в тусклом луче столбового фонаря милицейская фуражка. «И ё-ё-ё… пэрэсэтэ! Неужто новый участковый припёрся в такой зрелый час? – едва не зашевелил от испуга губами хозяин. – Говорил же Клавке, шо собачонку надо побыстрей поставить там после старой, схоронённой. Так нет, всё выискивает, шоб позлее была… Вот и, видать, дождала-а-ась». Вскоре подобные мысли повставали чуть ли не частоколом вместо уже покинувших голову волос. И он стал суетно обдумывать своё предстоящее знакомство с форменным представителем здешней власти.

Сам же не по возрасту всё ещё лейтенант тоже остановился, словно присматриваясь к себе издали в столь поздний для работы час. С одной стороны ему казалось, что он уже малость с помощником выпил, и не стоит дальше продолжать удары по собственной печени. А с другой – манил валивший сейчас из трубы этого дома серый дым. И не потому, что он так красиво и нежно вплетался воздушной косичкой в звёздный платок чистого неба. Привлекал сам запах, в котором профессионально чуткий нос участкового уловил-таки спиртовой аромат. «Неужели и в наши дни ещё не перевелись подпольные спецы этого дела?» – подумал он и решил лично удостовериться. Ну, хотя бы как «хозяин общественного порядка», что ли. И, поправив фуражку, смело шагнул во двор.

Да так спешно, как будто получил вызов на поимку преступника. На резкие действия участкового не успел толком настроиться не только хозяин – даже сторожащий своих молодых подружек откормленный гусак. Уже беззаботно вздремнувший у входа в шалаш, он едва не попал под милицейский сапог. Просто вовремя «выпорхнул» из своего первого после нервного гусиного дня сновидения и с полузакрытыми глазами беззвучно отклонился набок. Но вот другая офицерская нога всё же зацепилась за это пушисто-белеющее в темноте тело и с неприличными для власти словами испуганно откинула его дальше. Оскорблённый лейтенантом гусак тоже злобно взмахнул крыльями и хотел было дать ему мужской сдачи. Но тут уж выскочил к ним и без того растерянный хозяин. Дрожащей рукой нащупал на стенке электровыключатель и, пытаясь быть в образе шутника, залепетал:

– Вы шо, случаем не погостевать решили у меня или как, уважаемый участковый?

– Не случаем, а по службе я, – покосился тот на застывшего в позе готового к бою гусака. – А вот насчёт «или как» ты не ошибся, смекалистый гражданин. Очень хочется посмотреть на последнего самогонщика нашего образцового села… Так что не стой, как под стрелой, а веди… веди в избу.

– Да шо вы… как же… почему я-я-я? – забормотал и сочно шмыгнул носом хозяин.

При этом ещё выше подтягивая и так почти подпирающие грудь вытертые временем брюки. Оба на миг замолчали, слыша лишь недовольный говор разбуженных гусей. И лейтенант подтолкнул невесело встречающего усача вперед. А когда переступили порог кухни, почти воскликнул:

– Куда я попал?! Да у тебя тут как у киношного Штирлица. И рюмашка с картошечкой, сальцем. И полумрак для думок душевных. Только вот вместо его камина почему-то самовар того времени стоит.

– А я того… шоб чайком вот побаловаться, – опять пошмыгивая красноватым носом, попытался тот отвести внимание участкового хотя бы от «булькающей» паром фляги.

– Чаёк-то, к твоему сведению, гражданин самогонщик, даже в этих краях всегда был д-д-другого цв… цвета! – начал труднее справляться с говорливостью своего языка и слегка пошатнулся в равновесии лейтенант. – И ч-ч-ай-то… чаю такая з-з-закусь не нужна… Или у тебя другой? Давай попробую.

«Так выходит, шо он тоже уже клюкнул, подшофе», – подумал хозяин и слегка вдохновлённый этим разлил по рюмкам набежавший в кружку первач. С хитрецой, конечно: ему – под завязку, а себе – вдвое меньше, «шоб быть трезвее».

– Ф-ф-фу, какая гадость тёплая! – перекосившись в лице, спешно хватанул прямо пальцами кусочек сала участковый. Прожевал и добавил: – Так не пойдёт, гражданин… Луч-ч-чшее в районе село… Даже к фермам ас-с-сфальт. Комбайны амер-р-риканские, к-к-коровы из Австралии, птицефаб-б-брика немецкая… К-к-кафе, джипы, банкоматы и… твой с-с-самопал впридачу? Не-а, с-с-составляю протокол ад-мнарушения, т-т-точка!

Вновь побледневший от этих слов хозяин задёргал руками, зашмыгал носом и с виноватостью кота, только что укравшего с их стола часть закуски, опустил глаза. Но тут же поймал себя на мысли: «Да не менжуйся ты, участковый-то уже почти готов, поухаживай за ним ещё маненько». Сдержанно улыбнулся такой внутренней подсказке, наполнил уже слабеющим самогоном рюмки и нарочито просящим голосом произнес:

– Твоя правда, товарищ лейтенант! Потому признаюсь сейчас только тебе, зуб даю… Тут такая подляна, шо угораздило меня появиться на свет в аккурат в годовщину той ленинской революции. За то и нарекли Октябрём, по батьке Ивановичем. ей вот завтра 90 исполняется, а мне 65 годков. Ну и решил попраздновать, так сказать…

– Ну, ты экземпляр, Октябрь Иванович… почти ис-с-сторический! – от неожиданности даже трезвея, перебил его участковый. Подумал немного на столь непривычную для себя тему и стукнул донышком пустой рюмки по столу: – Наливай! За твой день рождения, живой п-п-памятник октяб-б-бского пер-р-рворота!

Когда же осушил и эту «тару», откинулся на стенку и чуть не задел сапогом работающий по необычному профилю самовар. Соскользнул спиной по извёстке на топчан и, уходя в подхрапывающий сон, заключил:

– Ладно… штраф-ф-фовать не буду, а п-п-продукт твой коф-ф-фискую!

Озадаченный поведением незваного гостя хозяин мысленно улыбнулся: «Какая ж нелёгкая у них служба-то, прям на износ». Облегчённо вздохнул, утирая мозолистой рукой пот с лица, и на миг задумался. То, что его не станут срамить в самый юбилей документально, это уже полдела. А вот как бы ещё и сохранить так нужный на завтра самогон? Посмотрел почему-то на кота, лениво отошедшего от милицейской фуражки к стоящему поодаль ведру, и оживился неожиданной мыслью. О так называемой и близкой для него «торговой пересортице».

Едва закончил эту пропитавшую всю комнату сивушным запахом работу, как начал подавать признаки просыпания лейтенант. Октябрь Иванович спешно провёл задуманные манипуляции и вернулся к гостю. Шмыгнул синевато-красным носом и предложил ему «покемарить здеся уж до утра». Но тот глянул на часы и спохватился:

– Да ты что! Моё дежурство уже закончилось… Давай свой продукт.

«Не забыл-таки, кровопийца!» – мысленно воскликнул хозяин и, подтягивая без нужды брюки, с нарочитой гримасой обиды кивнул на дверь:

– Там, на выходе из шалаша… поставил, шоб остужалась.

Не до конца взбодрившийся участковый отодвинул его рукой и первым вышел из комнаты. Тот ещё не успел сзади включить свет в тёмном проходе, как всё время выжидавший за дверью гусак с шипением вытянул вперёд шею и с вздыбленными крыльями кинулся к лейтенанту.

– Кга-га-га… г-г-гад ты сапожный! Думаешь, раз власть, то и обижать всех нас можешь, га-га-га-а-а?! – хватанул его что есть силы за галифе и потащил к гусиной стайке. Мол, погогочите теперь и вы над этим смельчаком.

Тот от неожиданности попытался отскочить в сторону и споткнулся у самой пятилитровой баклажки. Растерянно зацепил её за ручку и почти на полусогнутых, поправляя другой рукой фуражку, матерно ринулся на улицу. Из наиболее приличных слов хозяин с гусаком только и услышали от него:

– … люблю твою мать, Октябрь, вместе с революцией той, гусями и самогоном. Всех вас… оптом и в розницу!

«Насчёт последнего-то, шо в баклажке, ты молоде-е-ец. Сделал, как я захотел», – весело подумал хозяин вслед шмыгнувшему за калитку лейтенанту.

Вернувшись на кухню, устало присел на топчан и словно ушёл за границу сновидений. Даже супруга не стала спозаранку будить: пусть, мол, вдосталь отдохнёт хотя бы в день своего юбилея. Накинула на себя рабочий халат и первым делом решила подоить их кормилицу-корову. Глянула на место, где стояло ведро, и удивлённо пожала плечами: «Не подарил же он его этому галифэшнику». Огляделась вокруг посапывающего мужа и вышла в шалаш.

Отрешённо протирая заспанные глаза, взялась за ручку своей привычной ёмкости и мысленно буркнула: «Чё это, старый, сюда налил-то?.. А-а-а, видать, ненужную воду из самовара, пра-а-авильно». Уже на ходу открыла крышку и вылила содержимое в вырезанное из большой автопокрышки корыто. Гуси с весёлым гаганьем подошли к нему, остановились и небывало замолчали. Она же, тарабаня пустым ведром, поспешила к бурёнушке. А когда вернулась, Октябрь Иванович проснулся от дверного скрипа, потянулся вальяжно и посмотрел на жену.

– Ты случаем не маг, дедуля?! – воскликнула она. – К твоему рождению даже коровье молочко каким-то странным стало, сходу киснет, чё ли… А гуси, так те вооще от твоей воды отвернулись.

– Какой ещё там воды? – шевельнул он улыбкой усов.

– Да из ведра же, которое ты зачем-то в шалаш отсель переставил.

– И ё-ё-ё… пэрэсэтэ! – до надрыва гортани выкрикнул тот и, едва не сбив с ног пышнотелую жену, кинулся в шалаш. – Там же пер… пер-р-р-ресортица… самогон от мента спря-я-ятан!

«Ну, и прытким стал дед. Таким не помню его даже в дни нашего пацанства, когда убегали от сторожа колхозного сада», – ничего пока не понимая, весело подумала Клава. Но тут же услышала в свой адрес через настежь распахнутые двери более понятное обвинение:

– И ё-ё-ё… пэрэсэтэ! Та ворона накаркала, а эта, домашняя… эта всю мою ночную работу гусям под хвосты…

Потерявший речевой ориентир, Октябрь Иванович шмыгнул носом и с дрожью в коленях присел у корыта. Увидел там остатки перемешанной с водой и птичьим помётом самогонки и покрылся холодным потом. Он застил ему глаза, покатился по обвалившимся щекам к уже и так увлажнённым ноздрями усам. «Вот подля-я-яна! – сдерживая смех и слёзы, подумал юбиляр. – Лучше бы отдал её лейтенанту заместо той воды… Глядишь, и меня бы сегодня угостил. А так не осталось старику даже запаха родного».

Разозлился вконец, взял ножовку и полез на дерево, где и сдержал своё вечернее слово. А ту, домашнюю «ворону», которая сейчас проплакивала свою виноватость, наказал по-другому – лишил её доступа к своей рублёвой заначке.

Небывало трудное для бывшего работника цирковой арены решение он принял с вынужденной осознанностью. Ввиду срочного переезда к нему разведённой дочери с годовалой девочкой потребовались и отдельная комната, и особые житейские условия. Поэтому привыкший молчаливо пыхтеть трубкой Кюфарян с пониманием отнёсся даже к тому, что теперь придётся получать удовольствие курильщика уже не в квартире. А вот как быть с медвежьим макаком, который отслужил вместе с ним более чем положенный нормативами срок? Подошёл после ночных размышлений к его занимающей целый угол клетке, присел на стул и вполголоса произнёс:

– Здорово, бра-а-ат!

Тот радостно запрыгал по декоративным деревьям и полкам своего жилища, выдавая вполне мелодичные трели и щебет чуть ли не порхающих за окном птах. его хозяину даже показалось, что этот почти бесхвостый и кареглазый питомец чувствует сейчас себя словно на ринге, потеряв половину десятикилограммового веса. «Как всегда, так весело готовится к нашим очередным утренним играм», – подумал он и с болью в сердце дал ему жестом команду остановиться. Молча открыл решётчатую дверцу и, когда тот привычно заскочил к нему на колени, погладил его по лысеющей с возрастом голове и тихо наполнил комнату непривычными даже для неё словами:

– Послушай, дорогой мой Ник, и пойми. Мы ведь, забодай циркач осу, славно отработали с тобой четверть века на манеже. Вместе и незаметно стали терять на нём зубы, волосы… За это мне и подарили тебя для совместного, в своём роде, проживания.

По-отцовски обнял его, чтобы смягчить свои удары прямо по сердечку этого маленького существа, и тяжело выдохнул:

– А теперь вот настало время выбора… Теперь я должен отдавать всё внимание внучке, лишая при том тебя обезьяньих радостей и свободы. Но поступить так по отношению к любимому воспитаннику не смею. Буду просить администрацию цирка снова взять тебя, как заслуженного отставника, под свою житейскую опеку…

Ник резко вывернулся из-под лежащих на его плечах рук кормильца, сполз на пол и растерянно замер. Покрывающий его тело тёмно-коричневый мех заметно вздыбился. Безволосое лицо покраснело, как будто он упал с манежного велосипеда прямо перед смеющейся над ним публикой.

«Вот и довёл пацана, забодай циркач осу, до обезьяньего стресса… еле сдерживает негодование, – мысленно заключил, виновато глядя на него, Кюфарян. – Управляй так женщины своими эмоциями, насколько бы жизнь в наших семьях стала спокойнее». А его опять погладил по разгорячённой голове и сбивчивым от волнения голосом сказал:

– Ну, прости меня, Ник, забодай циркач осу… Я же… я буду тебя, родной мой, навещать… обязательно буду.

«Да лучшей я к веткам придомного тополя присохну, чем буду скалиться в общаге», – почти по-мужски буркнул тот. С грустным пониманием вскинул на хозяина карий взгляд и тихо удалился в клетку. Чтобы попросту хоть обезьяньим умишком осмыслить ему сказанное. А удручённый столь необычной встречей с мохнатым питомцем воспитатель пошлёпал в свою комнату. Оставив за собой след невольно натёртого тапочками ламинат-пола, прилёг на диван и попытался успокоиться погружением в сон. Но он не пришёл.

Из смежной комнаты донёсся раздирающий сердце крик, какого не бывало даже в большом многоголосом цирковом хозяйстве, и Кюфарян встрепенулся. «Плаксивая какая-то приехала внучка, болезненная», – забеспокоился так тяжело и только сейчас примеряющий на себя статус деда хозяин квартиры. И, не зная ещё своей роли в этой новой для него жизни, стал нервно расшаркивать по комнате самые угрюмые мысли. При этом всё интенсивнее потирая руками краснеющую в поту лысину. А уже к вечеру она воспалилась так, что его охватил стучащий остатками зубов озноб, и пришлось вызвать «скорую».

Но эта медслужба показала прыть иную. Прибыла аж спустя три часа, когда дочь вытерла на отца почти треть спрятанной от непредсказуемости макака бутылки водки.

– Не судите нас, пожа-а-алста… Вызовов поступает выше головы-ы-ы, а каждая третья машина в ремо-о-о-онте, понимаете ли, – словно пропела быстроногая докторша и кивнула помощнику.

Тот, такой же шустрый и обходительный, надел на руку Кюфаряна электронную манжетку. Посмотрел на бегающую кверху стрелку шкалы и почти сразу молча дал врачу понять, что артериальное давление в норме. Достал из саквояжа такой же, на батареечке, градусник. На что наблюдающая за ними хозяйская дочь заметила:

– А температуру я буквально перед вами замеряла, удалось с 39 с половиной сбить лишь на один градус.

– Да нет, уже меньше 38, – глянул на свой прибор малоразговорчивый медбрат.

– У вас же он электронный, на целое деление искажение даёт, – убирая со лба прядь смолистых волос, сдержанно заметила дочь.

– Ну, ничего уже, тенденция пошла положительная, – теперь отвергла её подозрения, не поднимая головы от заполнения «сигнального листа участковой поликлинике», сама докторша.

– Конечно, только без укола анальгина с димедролом тут вряд ли обойдёмся, – продемонстрировала свои медпознания дочь Кюфаряна.

– Что вы! – повысила голос вскинувшая на неё усталый за смену взгляд круглолицая врачиха. – У меня осталось-то их всего по две ампулы. А сейчас вот ехать к ребёнку… Нет, такому пожилому отдать не могу, парацетамольчику ему будет достаточно.

«До чего я дожил, забодай циркач осу? Даже уколы на моей старости уже экономят!» – пронзил себя обидой ветеран и отвернулся лицом к стене. А медики собрались под растерянный взгляд его дочки и спешно направились к выходу. Но едва приблизились к двери, как подслушивающий их Ник вдруг чудом выскочил из клетки и перегородил оставшийся путь. «Ишь, какие спрытные… ветеринары в цирковом животнике, и те внимательнее были!» – оскалив обезьяньи зубы с двумя клыками, пробурчал он понятным только для себя языком. Принял позу точно ожившей в парке скульптуры защитника революции и стал делать отталкивающие от себя движения густошёрстными руками. Словно возвращая с визгом медиков назад, к больному.

– Ты что, Ник?! Людей-то по-любому надо выпустить, – опешила хозяйская дочь.

Она попыталась встать меж ними и закрывшим собой дверь макаком. Но он ещё больше завизжал, запрыгал. Остановить его смог лишь нежданно прилетевший из комнаты стон Кюфаряна. Медики в недоумении переглянулись и неохотно вернулись к ставшему багровым больному. Тот водил рукой по грудине и, не поднимая на них глаз, прошептал:

– Какое-то жжение появилось, аж до левой руки доходит.

«Вот те и пар… пар… цэт… тьфу ты, не только язык об это название пилюли сломаешь, но и голову», – подумал вспотевший от обезьяньего перенапряжения макак и молча ретировался в клетку.

Медбрат стал вытаскивать из сумки всё тот же тонометр, но хозяйская дочь его опередила:

– Да не надо вашей игрушки, давайте это сделаем нашим ручным.

Докторша согласилась, послушала, сбила давление и пришла к выводу о немедленной госпитализации в кардиоцентр. его дежурный врач организовал экспресс-обследование пациента и, не отводя взгляда от полученных результатов, спросил у него:

– Выпиваете, батенька?

– В смы-ы-ысле… воду? – растерянно протянул тот.

– Да нет, водочку или что там ещё.

– Ну, по праздникам маленько. А бывает, чо и пятница переходит в питницу.

– Это хорошо, – серьёзно заметил врач. – ещё бы вам не курить.

– Уже лет тридцать даже запах не переношу… А к чему это вы?

– К тому, что одна из предсердных артерий забита у вас примерно на девяносто процентов холестерином. Надо срочно оперировать, – и врач перевёл взгляд на молодого, только что привезённого из хирургии мужчину. – Вот у него всё наоборот, заядлый курильщик не потребляет ни грамма спиртного. В результате аналогичная с вашей, батенька, артерия оказалась хрупче пластика на морозе… Пришлось делать шунтирование, менять её, вскрывая грудину.

– И мне т-т-тоже хо… хотите так? – стал заикаться побледневший Кюфарян.

– Почему ж? если говорите правду, то ваши сосуды, батенька, должны быть эластичнее, пригожими для введения специального зонта. В общем, завтра посмотрим.

И врач не оговорился. Смутновато, но подглядеть этот процесс довелось также самому пациенту. «Чем же это, забодай циркач осу, для меня закончится?» – не без боязни посмотрел на монитор он. А когда начал провожать взглядом поднимающееся по его артерии от бедра к сердцу подобие червячка, насторожился почти до беспамятства. Приоткрыл глаза лишь в самый кульминационный момент. Непосредственно у сердца этот «червячок» слегка разбух в артерии, и словно дремавшая в ней кровь весело зациркулировала по своему природному маршруту.

– Не знаю, кого вы должны благодарить, батенька, – вскоре заглянув в послеоперационную палату, с улыбкой резюмировал врач. – Но привезли вас сюда очень вовремя… Так что непременно благодарите её или его.

– Получается, чо его, медвежьего мака-а-ака, – задумчиво вымолвил осчастливленный такой врачебной фразой пациент. – Обезьянку благодарить должен буду.

Немую паузу нарушил лишь кашлянувший сосед по койке, на которого подействовали вчерашние слова врача о судьбе курильщика. «Неужели он так перепугался, что в его душевно-мозговой аппарат аж обезьянка забралась?» – выпучив на Кюфаряна бегающие глаза, подумал хирург и на всякий случай деликатно ему рекомендовал:

– Вот полежите пару-тройку дней, и надо бы ещё невропатологу показаться, анализы дополнительные… на самочувствие сдать.

А тот наоборот посчитал, что именно доктор от усталости «пургу гонит, раз такую фигню предлагает». Да и не стал его уже слушать, зациклился на теме другой – как же ему теперь и когда претворять задуманное по переселению Ника. Мучился этим вопросом до самого возвращения домой. Дочь от радости накрыла чуть ли не праздничный стол. И уже за чаем, едва послышался голосок проснувшейся малышки, серьёзно сказала:

– Знаешь, пап, как говаривает твой сбежавший «бэушник»-зять, давай-ка «перетрём» сейчас… короче, я хочу поговорить о Нике…

Но тут же послышался из спальни детский плач, и она побежала к девочке. Вернулась с ней на руках и улыбчиво посмотрела на отца. «Ну, вот и закончился наш с обезьянкой антракт, забодай циркач осу, пора выходить на арену», – отставив в сторонку кружку с недопитым чаем, подумал он и тревожно-притихшим голосом произнёс:

– Я понял тебя, доча, не продолжай… Как ни больно даже моему подшаманенному «мотору», но завтра же и начну строить новую жизнь макака. С переселением его на старое место, пускай с родичами своими лесными вновь ручкается…

Ник услышал это, присел на пенёк в клетке и обхватил руками голову с быстро краснеющим от обиды лицом. Закачал ею по сторонам, словно облитый кипятком нервного стресса человек, и мысленно решил: «Нет, шефушка мой, лучшей я в пригородный лес слиняю, но в цирковой хлев… Здесь даже жратву дают в зависимости от твоей родословной и должностного статуса. Ни за что не поеду!»

– Успокойся, папочка. Ты меня не так по-о-онял… Просто Ник оказался хорошим парнем, и я, напротив, предлагаю оставить его у нас. Только надо поменяться с тобой комнатами, добротнее утеплить балкон, и пусть он там себе живёт под твоим приглядом.

Макак не поверил услышанному и даже просунул ухо в решётчатую ячейку. Но когда до него донёсся одобрительный ответ Кюфаряна, выпрямился во весь обезьяний рост и чуть от радости не прослезился. Опять, как и две недели назад, запрыгал по ставшим для него ещё роднее декоративным деревьям и полкам клетки. Наполняя её и постепенно всю квартиру какой-то новой трелью и щебетом понятного сейчас только ему одному земного счастья. И даже впервые за годы проживания здесь захлопал в ладоши, как будто выступает в роли благодарного зрителя и артиста одновременно.

А его не менее окрылённый такой душевностью хозяин опять придвинул к себе кружку с недопитым чаем и задумчиво потёр пятернёй лысину. Переглянулся с дочкой, держащей в руках тоже по-своему счастливую малышку, и с похвальной улыбкой заметил:

– Чо ж, у нас прямо как в цирке, не хватает только бурных аплодисментов.

И они, поддерживая почти детские возгласы прибежавшего к ним из прихожки макака, весело захлопали в ладоши. Вовлекая в этот семейно-радостный процесс даже малышку, которая с мамкиной помощью тоже одобрительно задвигала своими розовыми и пухлыми ручонками. Ручонками на фоне их ещё неосязаемого будущего в обществе этой отзывчивой на человеческую боль обезьянки.

На свадьбу городских молодожёнов, которые согласились провести её в дядином доме, собралась почти вся сельская округа. Потому под вечер в большинстве соседских домов не засветился ни один огонёк, а в подворьях слышалось лишь разноголосие оставшейся без хозяев живности. И та, видать, с пониманием отнеслась к столь важной отлучке своих кормильцев, вела себя спокойнее обычного. Зато нарастал накал праздничной суеты под натянутым на весь двор палаточным брезентом. Оживлённый говор гостей, занимающих места за большим П-образным столом, забил даже неожиданно возникшую шумность за стенкой сарая.

– Молодята просют подать им тушёной утятины, – скомандовала жена невестиного дяди. – Халюстирин для неё какой-то уже вредный в обычном-то мясце… как бы не брюхатиться начала или ещё чё.

– Ну да, ты ж у нас спец в этом деле тёртый, аж пятерых, ровно кошка, намяукала, – тихо хихикнул Архипыч.

Привычно лизнул палец, прошёлся его увлажнённой подушечкой по уголкам своих голубых глаз и нехотя скрылся за скрипучей дверью хозблока. Разбуженная внезапно включённым светом стая домашних уток настороженно зашевелилась. А едва перед ними появился неуклюжий хозяин с небольшим топориком в руке, как сладко дремавшие обитатели вольера разголосились по сторонам. Мешкообразный здоровяк нарочито кашлянул для их пущего устрашения и переступил дощатую «границу» пернатых.

С тяжёлым придыханием припадая почти на корточки, ухватил-таки самую нешуструю, как и сам, утку и потащил нервно крякающую к стоящему рядом пеньку. едва его «плахи» коснулась пушистая шейка, как раздался приглушённый удар давно не точенного топорика. «Могло быть, малой она будет», – подумал Архипыч и подался на всякий случай ещё за одной, более увесистой добычей. Хватаясь и проскальзывая потными руками по оперению бегающих от него крякуш, смог поймать за ногу лишь не очень-то и встревоженного такой охотой селезня-богатыря.

– Ты шч-ч-чё, старче, уже разуть глаза не можешь?! – издал громкие шипящие звуки с примесью свиста тот. – Я ж тута оди-и-ин, в едином экземпляре на все три десятка девок… Вот останутся они без потомства, так тебе жонка тожеть башку снесёт.

– Ух, говорливый какой попался! – буркнул себе под крючковато прикрывающий верхнюю губу нос запыхавшийся «палач».

Сгрёб концы затрепетавших крыльев и лапы селезня в свою кувалдообразную руку и занёс над ним уже окровавленный уткой топорик. Но тут шумно упала жердь перегородки, и с её затемнённой стороны внезапно появился гнедой ослик. Подскочил с несвойственной для него прытью почти вплотную к замершему от неожиданности хозяину. Он уже хотел было завершить свою топорную работу, но тот оттолкнул его руку ушастой головой в сторону.

– Иа, иа, иа! – зачастил раскатистым тревожно-металлическим голосом четырёхкопытный. – И-и-и-и… зачем ты это делаешь, басмач бессерде-е-ечный?! Меня вот ради своей выгоды кастратиком зробил да ещё и обозвал этим словом, а его и вовсе хочешь окастрюлить для свадебного брюха?

Резко развернулся с этими криками к хозяину задом и уже приготовился лягнуть его своей молоденькой жилистой ногой. Но вмиг осёкся, невольно проявляя необъяснимую жалость к мужскому паху. «Не совсем же я осёл, чтобы сотворить с ним такое», – подумал он и взмахнул своим, схожим с коровьим, хвостом. Да так, что его концевая кисточка хлёстко разлеглась по щекам Архипыча.

– Ну, и-и-и… ишачок, ты ещё и дурачок! – чуть не заговорил голосом испугавшегося ослика тот и пнул его по вспотевшему от волнения крупу. – Нынче даже люди-то друг за дружку так уже не стоят, а ты тут защитником какой-то утки заделался…

Гнедой и ушастый, едва удерживаясь на ногах, попятился к своей перегородке. А перекосившийся в лице хозяин в сердцах даже подумал: «За что это его прародителю так доверял сам Христос?!» Растерянно опустил на пенёк топорик и шумно отбросил затаившего дыхание селезня в сторону тоже притаившихся сородичей. «Да хватим им, молодятам-то, и одной этой утяшки, неча разъедаться на брачную ночку-то», – мысленно заключил Архипыч и потащил открякавшую своё житьё на бабкину кухню.

Его же, обиженного хозяином Кастратика, попросту охватила стыдливая оторопь перед молчаливо смотрящими на него пернатыми. Да такая колкая и холодная, что он даже по-мальчишески спрятался за копну пахнущей жнивьем соломы. И стал, зорко всматриваясь в бьющую из шалаша полоску яркого света, впервые в своей ослиной жизни наблюдать за ходом свадебной церемонии.

Обратил внимание на чопорно одетых жениха и невесту с её длинным, до самой земли, шлейфом фаты. «Из него же, наверное, можно делать дажеть крепкую белую верёвку», – проявил первые признаки весёлости мулов мозг. А рядом с ними увидел едва протискивающего меж столом и деревянной лавкой свой массивный живот лысого мужика. Пригляделся и с ослиной улыбкой уловил в нём черты молодожёна, хрупкая избранница которого тоже словно задумалась над будущим обликом новоиспечённого муженька. ещё больше развеселился, когда на пороге убранного зеленью и цветами шалаша появился старик в кепочке и с двустволкой за плечом. Глядя на его глубоко впалые щёки, с жалостью предположил, что тот наверняка осваивает новую диету – переходит с мяса на лекарства или «рюмкотерапию». И даже зашевелил своими антенно вставшими ушами, чтобы точнее уловить необычайно интересный диалог с этим пришельцем.

– А ты-то как сюды попал, уходил же сторожить магазин? – от растерянности едва не макнулась грудью в торчащее рядом горкой оливье дородная жена.

– Да не боись, я ету работёнку взял с собою вот, шо называтса, на дом, – хихикнул тот и приставил свою берданку к примостившейся на краю скамейки ноге.

Но особенно потешило ослика появление с трудом втиснувшегося в серый костюм хозяина. «Принявший» втихаря после столь неудачного пребывания в роли «палача» полстакана продукта собственной выработки, он сейчас показался не просто повеселевшим. Быстро обвёл забегавшими глазами галдеющие людьми столы и с языковой смелостью точно запричитал самое неожиданное для всех. Предложил им не стесняться и закусывать, чем послал бог.

– Так надоть бы сначала налить чаво-нибудь… под закусь-то, – нарушил наступившую тишину нерешительный голос того же сторожа.

– А разве наш тамада об том не позаботился? – удивлённо стал вглядываться в пустые рюмочки ещё более «закосевший» распорядитель застолья. – Наказать его надо, наказа-а-ать.

И ослик от радости чуть не выдал своё «и-а». ему даже показалось, что будь он сейчас таким же, как хозяин, двуногим существом, то обязательно поблагодарил бы его за такую подсказку. Именно «наказать», подумал он, должно наказать за нанесённую ему публичную обиду самого Архипыча. Только вот как это лучше сделать? Решение пришло лишь к концу набравшего максимальный градус торжества, после тихой ретировки уставших опровергать своими поцелуями людское «горько» молодожёнов. Когда уже и последние соседские мужики, опасно спотыкаясь о порог да простые земляные бугорки, нехотя побрели за своими раскрасневшимися жёнами.

Проводив их смеющимся взглядом, Кастратик невольно обратил внимание на примыкающую к свадебному шалашу верандочку. В её полумраке белели какие-то неведомые для него вещи. Тихо, почти на ослиных цыпочках, с прихрамыванием приблизился и едва не ужаснулся. Под скамейкой лежали почти в обнимку двое потерявших тут равновесие небритых мужиков в светлых рубашках. А над ними, словно по задуманной кем-то иронии, отдыхала невестина фата. «Потеряла, шо ли, али так спешила от людских глаз в ночке сладкой спрятаться», – мысленно шевельнул ушами он и хотел уже вернуться назад. Но чуть не наступил на ногу спящему в кресле человеку в сером костюме.

«То ж мой хозяин так развали-и-ился, не добрёл до своёй бабки», – пригляделся к нему мулёнок и тут же вспомнил о намерении его наказать.

Обернулся на белеющую рядом фату с похожим на верёвку шлейфом и смекнул: вот же она, нужная ему сейчас вещь. Захватил слегка зубами конец этой почти воздушной ленты и мысленно решил: «За косяк, дядя, даже перед ослом надо отвечать». Перенёс фату к вытянутым вперёд, точно тележные оглобли, мужским ногам и уложил её на плотно сдвинутые колени.

Кастратик даже с жалостью подумал, что они сейчас так напряжённо сдерживают желание их хозяина справить малую после обильного питья нужду. И торопливо стал, вращая головой, наматывать оставшуюся капроновую ленту вокруг этих спящих ног. Тихо отхромал в сарайную «обитель» и в дрёме едва не пропустил ошеломившего всех финала.

Не дожидаясь утомлённых ночью новобрачных, за столы начали тихо стекаться вчерашние гости. И смотрящий в щелку ослик чуть не снёс дверь, когда увидел, как бодренько словно выкатился к ним и брюхатый хозяин. Окинул всех бессловесно сидящих с пересохшими ртами и хихикнул:

– Чё ж, гостюшки дорогие, с утреца-то головушки, небось, просют вчерашнего лекарства?.. И тамада, как назло, ещё не проснулся.

– Дык, могло быть, новобрачных взялси караулить, – успел вставить свою мыслишку вновь появившийся в шалаше всё тот же сторож, но уже без ружья.

– А кто их сейчас знает, этих тамадов-то, тоже стали зарабатывать по базарным правилам, – согласился Акимыч и под дружный смех собравшихся начал наполнять рюмки да стаканы сам.

Но едва дошёл до сторожа, как кончилась водка, и пришлось направиться за бутылкой на веранду. Переступил её порог и отшатнулся. В затемнённом углу барахтался у кресла, распутывая свои ноги, что-то бурчащий себе под нос тамада.

– Кто это тебя так сва… сфа… сфантазировал?! – через силу сдерживая смех, кинулся на помощь хозяин.

– Во, блин! ето, видать, за яво жадность… шо вчерась не наливал как полагатса, – почти просипел появившийся следом вездесущий сторож.

«Не-е-а, то я должен быть тут так позорно стреноженным, – заметив на полу пыльный отпечаток узкого ослиного копытца, подумал тот. – Ишь какой растёт злопамятный… или я уже стал дуреть». И аж встрепенулся, когда увидел, что они с тамадой, подобно эстрадному дуэту, выступают на этой свадьбе в абсолютно одинаковых костюмах. Даже туфли, и те ничем не отличаются в верандном полумраке. Причину своей «осечки» примерно так же объяснял себе сейчас, всё пристальнее вглядываясь в щелку, и сам Кастратик. Только на смену его ослиной упёртости стало приходить ощущение страха, что теперь хозяин может и вовсе выбить ему хромую ногу.

А тот, молча осушив ещё рюмку свадебного «наркоза», протёр пальцами уголки своих встревоженных глаз и замер. Покосился на едва прикрывающий его живот парадный костюм и подумал: «То, чё он фату малость по-ишачьи помял, пускай будет племяшке моей наказом больше замуж не ходить. А вот чё хотел мен-я-я в эту тряпку упаковать…» И решительно направился к сараю. Захлопнул за собой дверь, а вобравший в шею свою большую голову мулёнок попятился назад. «Всё, капец тебе, ушастенький малец!» – шумно выдохнул он тревожную мысль и хотел уже скрыться за соломенным стожком.

Но тут раскатисто крякнул невесть как оказавшийся у ног хозяина не забитый им селезень. И тот от неожиданности аж подскочил головой о балку и, скорчившись от боли, почти «поплыл» в сторону Кастратика. Открыл глаза лишь в момент, когда едва не коснулся лбом волосистой промежности его сосредоточенно вздыбленных ушей. Сначала отшатнулся от него, словно вспоминая цель этого визита, немного помолчал и впервые за долгое время ласково погладил питомца по загривку:

– Ла-а-адно, поник ты наш, не серчай на меня… Мы ж с тобой обаёхи ослы-дурёхи… я уже седой, а ты ещё молодой. Я без тебя воду от нашей деревенской скважины таскать не смогу, а ты без меня-я-я…

И потянулся рукой к высоко прибитому к стойкам ящику. Достал оттуда большую, насыщенную самой жизнью морковку и поднёс к зашевелившимся в предвкушении губам Кастратика. Они раскрылись в сопровождении слетевшего с них на редкость мелодичного «и-и-иа» и тут же выпустили вперёд большие крепкие зубы. Их тоже явно подобревший владелец, благодарно коснувшись мордой хозяйской руки, с хрустом принялся за дегустацию своего самого любимого лакомства. Самого сочного и яркого в его грубой ослиной жизни продукта, который сегодня стал ещё и простейшим символом примирения этих двух земных существ.

Начало смеркаться. Руслан подкатил к перекрёстку на приземистом внедорожнике как раз в момент появления «красного». Расслабил водительское внимание. Но когда пешеходная полоса начинала уже пустеть, на неё неожиданно сошла с бордюра старушка с тросточкой и молоденьким лабрадором. «Они же не успеют!» – вихрем налетевшей сюда пыльной бури пронеслось в кудрявой Руслановой голове. А тут ещё и этот кобелёк чуть ли не столкнулся посредь дорожки с другой такой же симпатягой. Нюхнул её по-своему и стал, пританцовывая, сопровождать вместо бабульки. Только в обратном направлении.

– Тоже мне ухажёр, даже хозяйку оставил! – буркнул сквозь несостоявшуюся улыбку ещё более обеспокоенный водитель.

Включил аварийные огни и выскочил из машины. Подбежал к неспешно идущей по «зебре», опираясь почти всем корпусом на трость, старушке и взял её за худенькие плечи. едва же захотел приподнять, чтобы ускорить движение, как она с содроганием ойкнула, повернула назад испепелённую годами голову и вскрикнула:

– В-в-вор! Грабють! Помо-ги-и-ите!

«Так вместо благодарности ещё и позором мою морду вымажет», – подумал Руслан, а на ухо ей сдержанно прошептал:

– Да што тут кроме этой тросточки красть-то… Я ж к вам, штоб под колёса не попали…

– Марсик, пёсик мой, где ты?! – пытаясь выдернуться из цепких молодецких рук, продолжала писклявить она.

Но тот подхватил её почти пёрышкино, загребающее ногами воздух тело и перенёс на тротуар. Прислонил к световой опоре и оглянулся на забурлившую автошинами восьмиполоску. «А где ж теперь и этот её халтурный провожатый?» – подумал он и увидел шоколадного окраса собачонку, которая пыталась проскочить через сплошные строки бегущих машин. Напуганный таким движением кобелёк тоже словно вспомнил о своих «адъютантских» обязанностях и в ответ на зов хозяйки ринулся к ней. Но едва попытался воспользоваться первым же пробелом дорожной «пробки», как чуть не попал под колесо из следующего ряда.

– Стой на месте, псина, не дёргайся! – крикнул ему Руслан и, чувствуя бессмысленность своего призыва, стал пробиваться навстречу настырному кобельку.

Схватил его, дрожащего от страха, в охапку и остался ждать там пешеходного «зелёного». А столь же невыдержанная, как и её питомец, старушка не переставала бормотать о помощи и шагнула на проезжую часть. Эмоционально вскинула вверх трость и хотела было идти к своему Марсику, но к ней приблизилась очередная машина. Освещённая мощным пучком фарного света бабушка испуганно попятилась назад. Сделала шажок одной ногой, а каблуком другой зацепилась за высокий бордюр и с глухим стоном шмякнулась сгорбленной спиной на брусчатку.

Подоспевший к ней с собачкой Руслан стал помогать ей подняться. А вислоухий лабрадор забегал вокруг них, завизжал. И сгоряча, когда тот поворачивал набок старушку, слегка захватил своей молодецкой пастью его левый локоть.

– Вот так тебе, воришка, так… Меня прям на дороге в кулёк свернул, а теперя уже к хозяйкиному кармашку приглядываешься, гад! – гавкнул он и с собачьей гордостью отпрыгнул в сторонку.

– Недоумок глазастый, я же вас спасал от нае-е-езда, – прошептал сквозь боль Руслан и поднял переставшую наконец бубнить бабулю на ноги.

«Всё, грохнет он сейчас меня, даже тявкнуть не даст», – трусливо подумал кобелёк и стал повиливать куцым хвостиком. Как будто опять перед ним оказалась та миловидная собачонка. Водитель осмотрел лёгонький укус, помассировал руку и, приглаживая на голове вспотевшие от напряжения кудри, спросил:

– Может, подкинуть вас до дома?

Получил молчаливое согласие старушки, усадил их на заднее сиденье и вырулил на знакомый для них маршрут. «А дядька-то добрый такой оказался, прям мне теперя неудобняк», – тихо взвизгнул псиной мыслишкой Марсик и стал пристально всматриваться в работу водителя. Когда же вошли в квартиру, бабушка с извинительной благодарностью дотронулась до ещё ноющего локтя Руслана и грустным голосочком вымолвила:

– Спасибоньки, мил члавек… А ещё, могло быть, сам Господь нас с тобою соблизив… Мене вот через пару дён в эту самую… как её… ну, в обитальню для престарелых съезжать надо. А куды девать его, фулигана лопоухого… Не возьмёшь ли, сынок, его себе, а?

«Во, блин, поворо-о-отик, круче машинного будет», – зевнул аж присевший от неожиданности пёсик. Поглядел исподлобья на Руслана, который тоже замешкался и даже приостановил йодовую обработку полученного ранения. «А мне-то на фиг он сдался? Чтоб руку догрызть до конца?» – чуть не ругнулся вслух водитель. Закончил медпроцедуру и, переминаясь с ноги на ногу, посмотрел на притаившегося в ожидании его решения кобелька. Потом перевёл взгляд на ещё более сгорбившуюся перед ним хозяйку и еле сдержал слезу жалости. Помолчал чуток в этой скромной до бедности тишине и подошёл к лабрадору. Потрепал его легонько по чернеющим на коричневатой голове вислым ушам и с улыбкой выдохнул:

– Что ж, раз такая у вас ситуация… Я подготовлю домашнюю обстановку и завтра этого барбоса заберу.

«Притираться» им друг к другу долго не пришлось. Бывший десантник накануне занялся парашютизмом, и любознательный Марсик с возрастающим удовольствием становился для него зрителем и помощником одновременно. По дороге к месту тренировок, устроившись позади просвета между передними сиденьями джипа, пристально обозревал не только бегущую навстречу ему природу. Особо интересовался действиями самого водителя. Наклоняя на один-другой бок свою мордашку с белой звёздочкой на крепкой груди, он часто чувствовал себя уже чуть ли не в роли шофёра.

А на этот раз – ещё круче. Руслан подстелил ему на сиденье большой коврик, чтобы не пачкал линькой дорогостоящие чехлы, но тот воспринял это по-своему. «Ишь как уважает… даже своей жонке, и той ничего не кладёт… видать, покамест не заслужила», – горделиво подумал лабрадор и панибратски тронул передней лапой правое плечо нового хозяина.

Тот оглянулся с улыбкой на добродушно-общительного крепыша-красавца и резко вырулил к загородному косогору. Кобелёк качнулся в обратную сторону и, вцепившись лапами в подголовник пассажирского кресла, почти уткнулся мордашкой в щеку Руслана. Он уклонился от его учащённого дыхания и шутливо заметил:

– Хоть бы пасть иногда чистил, а то вот к девочкам таким же вислоухим уже начинаешь бегать… да запашком своим всё можешь испортить.

А этот только взвизгнул и, стеснительно прикрыв глаза, с лёгкой обидой отклонился назад. Руслан подъехал к уже привычной для них стоянке, добродушно потрепал его по ушам и начал надевать комбинезон. Пёс едва увидел лежащие на траве ярко-пёстрые парашюты, сразу же всё позабыл и по-мальчишески забегал вокруг небольшого вертолёта.

– Я там стёкла забыл поднять, так что беги, Марсик, и сторожи нашу «тачку», – скомандовал надевающий своё воздушное снаряжение хозяин и вместе с другими нырнул в салон винтокрылой машины.

Несколько томительных для собачьего любопытства минут, и кобелёк стал земным наблюдателем очередного поднебесного парения людей. Окинув взглядом неописуемые словом красоты, Руслан и думать-то стал по-философски. «Какие же неподдельные чувства пронизывают тебя здесь, в заоблачном море бездонной синевы! – чуть не крикнул он в спеленавшую его пустоту. – Чем дальше от земли, тем новее и больше её ценишь. И эту речку, дачи и перелески, скрытые за каменистым косогором. И даже приютившуюся на нём мою точковидную отсюда машину…»

Когда оставалось уже менее полутора километров, над парашютистом с хлопком раскинулись крылообразные паруса. Замедливший под ними свой очередной спуск Руслан вдруг испуганно посмотрел на плывущее прямо на него сплошное серое облако, вмиг зашторившее яркое полуденное солнце. Попробовал притормозиться, дать ему возможность проскочить под собой, но не успел. ещё мгновение – и застрявший в его густоте парашют тоже пошёл не вниз, а в сторону. «Вот тебе и примета… Знал же, что перед прыжком нельзя бриться, а вот нарушил», – с горестью подумал он и стал неистово манипулировать ногами и стропами. А когда вырвался из этого природного плена, радостно воскликнул:

– Вот это другой коленкор! Теперь вижу даже похожего отсюда на букашку наверняка дремлющего сейчас в джипе кобелька…

И ошибся. Тот с первых же секунд выделил среди парящих парашютистов своего, в красных одеждах, хозяина. Высунув из машины мягко уложенную на передние лапы мордашку, взял в обзор весь путь его спуска с четырёхкилометровой высоты. «Поглянь-ка, какой он там прикольно болтается средь больших тучек, даже меньше будет покусанного мною вчерась торшера! – мысленно заметил аж слегка вспотевший от волнения лабрадор. – Вот бы и мне так… А то назвали Марсом, но выше себя прыгнуть не дают».

Так размечтался, что даже почувствовал свою никчемность и чуть было не проморгал приземление Руслана. Словно тоже спустился с его заоблачного горизонта лишь в момент, когда тот уже коснулся ногами мелкого травостоя поляны. Резко погасил в короткой пробежке горизонтальную скорость парашюта и с облегчением упал для смягчения удара на бок.

«Ишь как классно пришвартовался!» – не без гордости за хозяина подумал пёс и сиганул через окошко к нему. Длинными пружинистыми прыжками, петляя меж высоких кустарников, быстро достиг цели и с повизгиванием стал помогать в укладывании повлажневших строп.

– Ну-ну, малыш, хватит! – улыбчиво скомандовал Руслан. – Там же наша «тачка» без надзора, возвращайся на место.

Довольный таким расположением к себе самого кормильца, кобелёк запрыгнул в машину и тут же затаил дыхание. По салону со стрёкотом крылышек попрыгивали подобные тому вертолёту кузнечики. Поначалу не замечая даже появления этой ушастой, слившейся с покрывалом шоколадного цвета туши, они словно изучали все рычаги и кнопки управления. Потом переместились в зону заднего сиденья, где и притаился Марс. Он выждал ещё несколько мгновений их нахальства и с гавканьем поднял вверх мордашку. Но те, уловив её добродушный вид, продолжали гарцевать уже чуть ли не перед глазами пса.

И он оскалился. Встал на передние лапы, затем во весь рост и начал гоняться за этими щёлкающими «усачами» с широко раскрытой пастью. Завидев такие дышащие силой и обидой «ворота», кузнечики попросту стали выпрыгивать один за другим из салона. Почувствовал своё поражение даже самый крупный из них, видать, предводитель. едва не попав на вытянутый в пене язык лабрадора, и тот нырнул в открытое окно машины. А за ним и впервые увлечённый, разогретый подобной игрой кобелёк.

Пока тот продолжал гоняться за крылатым «скакуном», раскачанный ими во все стороны джип тоже не выдержал. Не поставленный на ручной тормоз, он слегка качнулся, словно сомневаясь в своей правоте, и тронулся по косогору вниз. Руслан увидел его движение метров за двести, когда уже подходил с поклажей своего снаряжения к аэроклубу. Ближе всех к набирающему скорость джипу оказался всё ещё гоняющий кузнечиков лабрадор.

– Машина! Маши-и-и-ина… сейчас выскочит на дорогу! – бросив наземь парашютный груз, виновато ухватился за кудрявую голову водитель.

Услышавший истеричный крик хозяина Марс остановился, визгливо закружился на месте и со всех своих четырёх опор ринулся наперерез джипу. С тревожным лаем только со второй попытки запрыгнул через окошко на заднее сиденье и стал судорожно соображать, что же делать дальше. Вспомнил движение водительской руки на лежащей рукоятке тормоза и захватил её передней лапой. Потянул вверх, на себя, и услышал лишь один щелчок. Потянулся сюда и второй лапой, дёрнул рычаг обеими и почувствовал лёгкое торможение, которое только замедлило ход машины. Перед ней уже показалась перерезающая путь оживлённая трасса.

И пёс скорее по-детски заплакал, чем завыл. «Чё, чё ж теперя будет? – почти человеческим испугом засверлило его мысли. – Разве только кинуться под колесо… Ну и чё? Переедет меня и двинется дальше… Тупая жертва!» И глянул на рычаг коробки передач, которым Руслан не раз ставил на ночной «прикол» машину. Не зная толком, как это делать, захватил его головку всей пастью и со скрежетом перевёл аж в положение задней скорости. Джип дёрнуло так, что работающего между передними креслами пса перекинуло хвостиком к лобовому стеклу. Почти взмыленный страхом и трудовым усердием, он так и остался лежать до появления людских голосов. Только завидя чуть не влетевшего в кабину хозяина, оторвал свою мордашку от железной ручки. Опёрся на неё передними лапами и, гордо подняв голову, впервые огласил всю эту округу уже по-взрослому радостным лаем.

– Спасибо тебе, Марсик, ты мой необыкновенно сообразительный дублёр! – с возгласом чмокнул его в прохладно-влажный нос всё ещё дрожащий от волнения хозяин.

Вытер вспотевший под кудрявой чёлкой лоб и впервые посадил лабрадора рядом с собой, в пассажирское кресло. Вроде как в качестве уже не только «дублёра», но и обхитрившего саму беду штурмана…