Глава 20

Снаружи еще темно, когда они находят тело старшего помощника, распростертое в снегу, с раскинутыми в стороны руками и ногами, замерзшее до чугунного звона. На горле у него зияет чудовищная рана, а грудь залита застывшей кровью. Поначалу они решают, что его убили эски, но вскоре обнаруживается, что мертвы и оба эска, и только тогда кто-то замечает, что Дракс исчез. Пока на них снисходит осознание случившегося, они застывают на месте, будучи не в силах осмыслить мир, скрывающийся за этими событиями. Они смотрят на Кэвендиша, мертвого и покрытого коркой превратившейся в лед крови, словно ждут, что вот сейчас он вновь заговорит с ними и предложит в последний раз выслушать невероятную версию своей собственной безвременной кончины.

Через час, под командой Отто, они хоронят Кэвендиша в неглубокой, вырытой ими траншее на самой оконечности мыса и заваливают его тело валунами и скальными плитами, отбитыми с поверхности утесов. Поскольку эски являются язычниками, вследствие чего их похоронный ритуал представляется загадочным и смутным, они оставляют их там, где нашли, предварительно завалив вход в снеговой дом и обрушив сверху крышу и стены, соорудив, таким образом, временный и грубый мавзолей. Как только с этой работой покончено, Отто зовет остальных в палатку и предлагает им соединить свои голоса в молитве о ниспослании милости Божией им самим в их нынешних тяготах и душам недавно усопших. Несколько моряков преклоняют колени и опускают головы, другие же просто вытягиваются во весь рост на полу или садятся, подобрав под себя ноги, и почесываются, словно человекообразные обезьяны. Отто закрывает глаза и запрокидывает лицо кверху.

– Господи всемогущий, – начинает он, – помоги нам уразуметь наше предназначение и милость твою. Сохрани нас от тяжкого греха отчаяния.

Пока он говорит, в центре палатки по-прежнему коптит лампа с котиковым жиром. Тонкая струйка черного дыма, завиваясь колечками, поднимается от нее к потолку, откуда срываются тяжелые капли воды в том месте, где полудюймовый слой внутреннего льда подтаял под воздействием тепла.

– Не дай нам поддаться злу, – продолжает Отто, – и дай нам веру в провидение твое даже в этот час нашего смятения и страданий. Не дай нам забыть о том, что это твоя любовь сотворила сей мир и поддерживает его в каждый миг.

Кузнец Уэбстер гулко откашливается, высовывает голову из палатки и сплевывает на снег. Мак-Кендрик, стоя на коленях и дрожа всем телом, начинает тихонько плакать, и его примеру следуют кок и один из шетландцев. Самнер, испытывая легкое головокружение и тошноту от комбинированного воздействия страха и голода, пытается сосредоточиться на проблеме кандалов. Поскольку Дракс не мог совершить три убийства кряду со скованными руками и ногами, следовательно, он должен был освободиться заранее, думает он, вот только как ему это удалось? Или ему помогли эски? Или это сделал Кэвендиш? Но зачем кому-то помогать в побеге такому человеку, как Дракс? И, если ему помогали все трое, то почему они теперь мертвы?

– Обереги и направь души недавно усопших, – говорит Отто. – Защити их в странствиях через другие миры и пространства. И помоги нам никогда не забывать о том, что мы остаемся частью твоего великого таинства, что ты никогда не оставляешь нас, даже когда мы не видим тебя или когда принимаем твое присутствие за проявление чего-либо малозначительного, ты всегда рядом с нами. Благодарим тебя, Господи. Аминь.

И моряки грубыми и хриплыми голосами повторяют «аминь» вслед за ним. Отто открывает глаза и оглядывается с видом крайнего удивления на лице, словно не понимая, как он здесь оказался. Он предлагает исполнить псалом, но не успевает он начать, как его перебивает Уэбстер. Кузнец выглядит взбешенным, и его темные глаза светятся горьким ожесточением.

– Среди нас жил сам дьявол, – выкрикивает он. – Он сам, и никто иной. Я только что видел следы его ног на снегу. Раздвоенное копыто, знак Сатаны. Я видел его собственными глазами.

– Я тоже видел его, – подхватывает Мак-Кендрик. – Похоже на следы, которые оставляют свиньи или козы, вот только в этой Богом забытой дыре не водятся ни козы, ни свиньи.

– Не было никаких следов, – возражает Отто, – и знаков тоже, за исключением тех, что оставили собаки. И единственный дьявол – тот, который сидит внутри нас. Зло – это отказ от добра.

Уэбстер упрямо качает головой.

– Дракс – это и есть Сатана во плоти, – говорит он. – Он – не человек, как ты или я, он просто выглядит им, когда ему это надо.

– Генри Дракс – никакой не дьявол, – терпеливо повторяет Отто, словно разъясняя глупейшее заблуждение. – Он – мятущаяся душа. Я видел его во сне и даже разговаривал с ним много раз.

– Вон там, снаружи, лежат трое мертвых людей, которые перешивают твои гребаные сны, – заявляет в ответ Уэбстер.

– Где бы он сейчас ни был, здесь его нет, – успокаивающе говорит Отто.

– Да, но куда он исчез? И откуда нам знать, что он не вернется?

Отто качает головой.

– Сюда он не вернется. Что он здесь забыл?

– Дьявол ведет себя так, как хочет, – упорствует Уэбстер. – На то он и дьявол.

Возможность возвращения Дракса повергает моряков в панику. Отто пытается успокоить их, но они его не слушают.

– Нужно уходить отсюда, – заявляет Уэбстер, обращаясь ко всем сразу. – Мы должны найти стойбище эсков, а они отвезут нас на китобойную факторию янки на острове Блэклид. Там мы будем в безопасности.

– Но ты же не знаешь, где эски разбили свое стойбище и сколько отсюда до него, – пытается увещевать его Отто.

– Оно расположено где-то к западу отсюда. Если мы пойдем вдоль береговой линии, то скоро наткнемся на него.

– Ты умрешь прежде, чем доберешься до него. Или замерзнешь до смерти, что одно и то же.

– Все, я сыт по горло советами других, – заявляет Уэбстер. – Мы выполняли приказы с тех самых пор, как вышли из Халла, и к чему это привело? Мы оказались в полной заднице.

Отто переводит взгляд на Самнера, и тот ненадолго задумывается.

– У вас нет палатки, – говорит он Уэбстеру, – как нет ни мехов, ни шкур, чтобы надеть или укрыться ими. Здесь вообще нет дорог или троп, никаких известных нам ориентиров, так что даже если стойбище близко, вы можете пройти мимо и не заметить его. Одну ночь на открытом воздухе вы, быть может, еще и переживете, но на вторую погибнете точно.

– Те, кто хотят остаться в этом проклятом месте, пусть остаются, – говорит Уэбстер. – Но я лично не задержусь здесь больше ни на час.

Поднявшись на ноги, он принимается собирать свои пожитки. На его бледном лице написана решимость, а движения судорожные и резкие. Остальные моряки сидят и смотрят на него, но потом Мак-Кендрик, кок и шетландец тоже поднимаются на ноги. Запавшие щеки Мак-Кендрика все еще блестят от слез. После заточения в трюме лицо и шея его покрыты язвами. Кока бьет крупная дрожь, и он похож на зверя, угодившего в капкан. Отто предлагает им задержаться, поужинать в палатке и уже потом уходить с первыми лучами рассвета, если им так хочется, но они пропускают его слова мимо ушей. Когда же его уговоры становятся настойчивее, они сжимают кулаки, и Уэбстер обещает до полусмерти избить любого, кто встанет у него на пути.

Вскоре после этого четверка мужчин уходит, не утруждая себя особыми церемониями или долгими проводами. Самнер выдает каждому из них его порцию мороженой солонины, а Отто вручает Уэбстеру ружье и пригоршню патронов. Они быстро пожимают друг другу руки, при этом и те, и другие прощаются молча, не делая попытки хоть как-то смягчить гнетущее расставание. Глядя вслед ушедшим, силуэты которых уже растаяли в темноте, Самнер оборачивается к Отто.

– Если Генри Дракс – не дьявол во плоти, то я даже не представляю, кто он такой. Если и есть слово, которым его можно назвать, то мне оно неизвестно.

– Мне тоже, – соглашается Отто, – и в человеческих книгах его точно нет. Такого типа, как он, не запрешь в клетку и не закуешь в кандалы простыми словами.

– Чем же тогда его можно запереть?

– Только верой.

Самнер лишь качает головой да горько смеется в ответ.

– Вам снилось, что мы умрем, и теперь ваш сон начинает сбываться, – говорит он. – С каждым днем становится все холоднее, запасов провианта у нас осталось, в лучшем случае, на три недели, и надежды на помощь или спасение нет. А этих четверых ублюдков, что только что ушли, можно вообще уже считать покойниками.

– Чудеса случаются время от времени. Если существует великое зло, то почему бы не существовать и великому добру?

– Знаки и гребаные чудеса, – говорит Самнер. – И это все, что вы можете мне предложить?

– Я вообще ничего вам не предлагаю, – невозмутимо отвечает Отто. – Это не в моей власти.

Самнер вновь качает головой. Трое оставшихся моряков возвращаются в палатку, чтобы хоть немного согреться. Снаружи слишком холодно, чтобы надолго задерживаться на открытом воздухе, но ему невыносима сейчас сама мысль о том, чтобы вновь оказаться в их унылой и мрачной компании, и поэтому он идет на восток, мимо свежей могилы Кэвендиша и дальше на лед залива. Штормовые ветра взломали и взъерошили морской лед, а потом вновь заморозили, превратив в нагромождение торосов, испещренных мелкими трещинами и совершенно неподвижных. Вдали заслоняют горизонт черные горы, гигантские и зловещие. Над головой низко нависает небо цвета молочного кварца. Он идет без остановки до тех пор, пока у него не сбивается дыхание, а руки и ноги не начинают терять чувствительность, после чего поворачивает обратно. Теперь ветер дует ему в лицо. Он чувствует, как тот забирается ему под одежду, ледяными прикосновениями холодя грудь, пах и бедра. Он думает о том, каково приходится сейчас Уэбстеру и его спутникам, шагающим на запад, и вдруг к горлу у него стремительно подкатывает тошнота. Он останавливается, стонет, затем наклоняется, и его начинает рвать кусками полупереваренной солонины на мерзлый снег под ногами. Острая, как нож, огненная боль пронзает ему желудок, и от неожиданности он выпускает тоненькую струйку поноса прямо в штаны. На несколько мгновений у него перехватывает дыхание. Закрыв глаза, он ждет, и вот уже дурнота проходит. На лбу у него замерз пот, а в бороде застыли слюна, желчь и кусочки пережеванного мяса. Он запрокидывает голову к небу, готовому разразиться очередной снежной бурей, и широко открывает рот, но с языка у него не идут ни слова, ни звуки, и, выждав еще немного, он закрывает его и дальше бредет уже молча.

Оставшиеся скудные съестные припасы они делят поровну, чтобы каждый готовил их и ел по своему усмотрению. За чадящей масляной лампой они присматривают по очереди. Оставшееся ружье лежит у входа в палатку, где любой желающий поохотиться может взять его, но, хотя они часто проходят мимо, чтобы облегчиться или принести снега, дабы натопить из него воды, никто так и не поднимает его. Командира у них больше нет: Отто растерял свой авторитет, а должность Самнера как судового врача теперь, когда он лишился своей аптечки, и вовсе ничего не значит. Они сидят и ждут. Они спят и играют в карты. Они говорят друг другу, что Уэбстер и остальные пришлют за ними помощь или что эски сами придут сюда в поисках двух своих пропавших соплеменников. Но никто не приходит, и ничего не меняется. Из книг у них имеется лишь Библия Отто, но Самнер отказывается читать ее. Ему невыносима ее уверенность, риторика и безграничная надежда. Вместо этого он мысленно перелистывает страницы «Илиады». По ночам в памяти у него всплывают целые главы, а утром он пересказывает их вслух. Когда его спутники видят, как врач что-то бормочет себе под нос, то решают, что он так молится, а у него нет ни малейшего желания разубеждать их в этом, поскольку сейчас он настолько приблизился к искренней молитве, насколько это вообще возможно для него.

Спустя неделю после ухода Уэбстера с остальными на залив обрушивается чудовищной силы снежный буран, и палатку срывает с креплений и распарывает по шву. Весь остаток той страшной ночи они жмутся друг к другу, промерзшие до костей, из последних сил удерживая парусину, которая так и норовит вырваться у них из рук, а утром, когда буря стихает, принимаются уныло чинить то, что поддается починке. Складным ножом Отто выстругивает из костей котика некое подобие грубых игл и раздает их своим товарищам, после чего принимается выдергивать нитки из обтрепанных краев одного из одеял. Самнер, заторможенный и окоченевший после ночи без сна, отправляется на поиски камней, с помощью которых можно было вновь придавить края палатки. Ледяной ветер налетает сильными порывами, и местами ему приходится преодолевать снежные заносы высотой ему по пояс. Проходя мимо оконечности мыса, за которым простирается неровное ледяное поле, по которому гуляют снежные вихри, он замечает, что могила Кэвендиша пребывает в ужасном беспорядке. Валуны, которыми она была завалена, раскиданы в разные стороны, а труп уже наполовину сожрали животные. Осталась лишь гротескная кровавая мешанина костей, сухожилий и внутренностей. Повсюду валяются обрывки разодранной в клочья одежды. Чуть в стороне виднеется правая нога, отгрызенная под самым коленом, но с уцелевшими пальцами. Голова куда-то подевалась. Самнер подходит ближе и медленно приседает на корточки. Вынув из кармана нож, он отделяет из застывшей массы ребро. Он вертит его в руках, осторожно пробует пальцами кончик, после чего выпрямляется и смотрит куда-то вдаль.

Вернувшись в палатку, он отводит Отто в сторону и рассказывает ему о том, что видел. В ходе разговора Самнер жестикулирует, Отто осеняет себя крестным знамением, а потом они идут к тому месту, где стоял снеговой дом, и начинают голыми руками раскапывать его руины. Добравшись до замерзших и окоченелых тел двух эсков, они вытаскивают их из ледяной могилы и сдирают с них остатки нижнего белья из котикового меха. Держа трупы за ноги, словно ручные тележки, они оттаскивают их подальше от палатки. Решив, что отошли достаточно далеко, они вновь опускают трупы на землю. Оба уже задыхаются от приложенных усилий, и от их голов и лиц валит пар. Обменявшись несколькими словами, они возвращаются к полуразрушенной палатке. Самнер заряжает ружье, после чего объясняет остальным, что в окрестностях бродит голодный медведь и что мертвые эски послужат для него приманкой.

– В этом звере столько мяса, что нам пятерым хватит на месяц или даже больше, – говорит он. – А шкурой можно будет укрываться.

Матросы равнодушно смотрят на него пустыми глазами – они измотаны сверх всякого предела. Когда же он предлагает распределить обязанности – чтобы каждый из них караулил медведя по два часа с ружьем, пока остальные будут отдыхать, – они лишь отрицательно качают головами.

– Мертвые эски – плохая приманка для медведя, – возражают они с уверенностью, предполагающей, что они уже пытались проделать подобный трюк раньше и потерпели неудачу. – Этот план не сработает.

– Все равно, помогите мне, – просит он. – Кому от этого будет хуже?

Они отворачиваются и начинают сдавать карты: одна, одна, одна; две, две, две; три, три, три.

– Столь безмозглый план ни за что не сработает, – повторяют они, словно собственная мрачная уверенность доставляет им утешение. – Ни сейчас и никогда вообще.

Самнер садится у одного края палатки с ружьем на коленях, то и дело поглядывая в смотровое окошко, прорезанное в серой парусине. Однажды во время его дежурства прилетает грач и садится на лоб старшему эску, ударяет несколько раз по смерзшейся гриве его волос, после расправляет крылья и собирается улететь. Самнер раздумывает, а не выстрелить ли в него, но решает поберечь патроны. Он терпелив и полон надежды. Он уверен, что медведь затаился где-то поблизости. Быть может, он спит после давешнего пиршества, но, проснувшись, вновь проголодается. Он понюхает воздух и вспомнит о сокровищах, оставшихся неподалеку. Когда снаружи начинает темнеть, Самнер передает ружье Отто. Отрезав двухдюймовый кубик мяса котика от своего продовольственного запаса, он насаживает его на кончик ножа и подносит к языку пламени масляной лампы, чтобы тот поджарился. Остальные трое, не прекращая своей бесконечной партии в юкер, настороженно поглядывают на него. Поев, он ложится и укрывается одеялами.

Проходит, кажется, лишь пара мгновений, как Отто вновь расталкивает его. На одеяле в том месте, где снизу просачивалось тепло от его дыхания, образовался лед. Отто говорит ему, что медведя по-прежнему нигде не видно. Самнер, с трудом переставляя ноги, подходит к смотровому окошку и выглядывает. На небе висит растущая луна в окружении сверкающих звезд. Два мертвых тела лежат там же, где и прежде, обнаженные и беспомощные, словно чудовищные gisantsкакой-то давно забытой династии. Самнер опирается на ружье и отдает медведю мысленный приказ прийти. Он пытается представить себе, как тот, медленно ступая, постепенно возникает из тьмы. Он представляет себе его любопытство и осторожность. Запах мертвой плоти влечет его к себе; ощущение же чужеродности незнакомой добычи гонит его прочь.

Сидя у окошка, Самнер засыпает. Ему снится ловля форели в озере Билберри-Лох: стоит лето, на нем рубашка с короткими рукавами и канотье, над и под ним раскинулось голубое безбрежное пространство неба и воды, а по берегам озера растут вязы и дубы. Он ничего не поймал, но оттого не менее счастлив. Очнувшись, он замечает какое-то движение вдалеке. Он спрашивает себя, то ли это ветер гоняет снежные вихри, то ли лед движется к выходу из залива, но потом он видит медведя, ослепительно-белого на фоне пепельной темноты. Он смотрит, как тот приближается к мертвым телам, опустив голову и равномерно переставляя лапы, неспешно и уверенно. Одной рукой Самнер осторожно откидывает в сторону полог палатки, проверяет капсюль, взводит курок и поднимает приклад к плечу. Медведь высок и огромен, хотя и очень худ. Самнер смотрит, как он обнюхивает оба трупа, потом поднимает лапу и ставит ее на грудь старшему эску. Все остальные в палатке спят. Отто негромко похрапывает. Самнер опускается на колени. Уперев левый локоть в колено, он прижимает приклад к мышцам правого плеча. Затем приподнимает ствол и прицеливается. Отсюда медведь кажется белым пятном в окружающей черноте. Он делает глубокий вдох, затем выдох и стреляет. Пуля пролетает мимо головы, но попадает зверю в плечо. Самнер хватает патронташ и выскакивает из палатки. Снег глубокий и неровный, и он пару раз спотыкается, но умудряется сохранить равновесие и не упасть. Добравшись до трупов, он видит большое пятно крови и цепочку окровавленных следов, уходящих прочь. Медведь виднеется теперь в четверти мили впереди и косолапит сильнее обыкновенного, припадая на левую лапу, словно та отнялась или онемела. Самнер устремляется за ним. Он уверен, что зверю не уйти. Он не сомневается, что уже совсем скоро тот обессилеет и издохнет или развернется и примет бой.

Вдали, на востоке, появляется белая полоска. В темных плотных тучах открываются перламутровые просветы; безжизненный и туго натянутый горизонт сначала сереет, потом набирает коричневых оттенков и, наконец, наливается синевой. Самнер, добежав до возвышенного мыса, чувствует, что легкие и глотка у него горят, как в огне; он задыхается, а в ушах барабанным боем стучит кровь. Медведь без остановки минует место оскверненного захоронения, после чего резко сворачивает на север, в сторону открытого моря. Самнер на какое-то время теряет его из виду, но потом замечает зверя, показавшегося из-за нагромождения торосов. Он карабкается следом и кубарем катится вниз с гребня, выронив ружье, но тут же ловит его вновь. Он идет по отчетливо видимому следу, вдоль которого тянется цепочка кровавых пятен. У него ноют мышцы ног, а сердце гулко колотится о ребра, но он говорит себе, что это – лишь вопрос времени, что с каждой минутой медведь слабеет все сильнее. Самнер упорно бредет по снегу. По обеим сторонам вздымаются зазубренные ледяные осколки, похожие на полузатопленные коньки крыш какого-нибудь сказочного города. У их основания собираются шероховатые тени, постепенно расползающиеся в разные стороны.

Медведь, несмотря на рану, движется уверенно и безостановочно, словно корабль, легший на заранее проложенный курс. По небу бегут барашки облаков, серые и коричневые сверху, а снизу позолоченные восходящим солнцем. Они идут и идут, человек и зверь, словно связанные невидимой цепью, а вокруг простирается столь неровный и искореженный пейзаж, что можно подумать, будто его как попало сложил какой-то безумец из кубиков того, что некогда было единым целым. Через час перед ними открывается ледовое поле в милю шириной с ребристой, словно нёбо гончей, поверхностью. Примерно на его середине, будто сообразив наконец, где оказался, медведь замедляет бег, а потом и вовсе останавливается и оборачивается. Самнер отчетливо видит красное пятно у него на боку и струйки пара, бьющие из ноздрей. После секундной заминки он вынимает гильзу промасленной бумаги из кармана, откусывает у нее кончик и насыпает черный порох в ствол ружья; затем туда же заталкивает шарообразный конец гильзы, отрывает излишек бумаги и трамбует все это шомполом. Руки у него дрожат, с него ручьями льется пот, а легкие хрипят и свистят в груди, словно кузнечные меха. Он роется в кармане в поисках капсюля, находит его и насаживает на боек ударника. Затем он медленно идет вперед, пока расстояние между ними не сокращается до трехсот футов, и тогда ложится на торосистый лед, ощущая его ледяное прикосновение животом и бедрами. Голова его окутана клубами пара. Медведь внимательно наблюдает за ним, ничего, однако, не предпринимая. Широкие мохнатые бока у него ходят ходуном. Из пасти стекает струйка слюны. Самнер передвигает прицельную планку, взводит курок и, вспоминая предыдущий выстрел, прицеливается на фут влево. Проморгавшись, он стряхивает пот, заливающий глаза, прищуривается и нажимает на курок. Раздается резкий треск взорвавшегося капсюля, но выстрела не происходит. Медведь презрительно фыркает, услышав столь неожиданный звук, разворачивается и вновь начинает убегать. Из-под его лап вылетают облачка снега. Самнер, проклиная осечку, с трудом поднимается на ноги, выбрасывает старый капсюль и заряжает новый. Выпрямившись и сделав глубокий вдох, он целится и вновь стреляет, но к этому времени медведь убежал уже далеко, и выстрел пропадает впустую. Некоторое время он смотрит ему вслед, затем вешает ружье на плечо и пускается в погоню.