5
Площадь Белорусского вокзала показалась Лизе средоточием уныния и безнадежности: тяжелые мокрые хлопья летели в свете фонарей, грязные брызги веером выхлестывались из-под колес проезжающих машин, лица прохожих были мрачно-сосредоточенны.
Если бы у нее были сейчас силы вглядеться получше в знакомый городской пейзаж, она заметила бы перемены, происшедшие с того дня, когда она впервые сошла с поезда и вышла вслед за братом на эту площадь. Не было больше тогдашней безнадежной грязи — наоборот, несколько мужчин ходили с длинными прутьями и собирали редкие обрывки газет и оберток в большие баки для мусора; уборщица то и дело протирала полы в здании билетных касс; во множестве появившиеся буфеты пестрели аппетитным разноцветьем, и по залу плыл, пока еще еле ощутимый, запах кофе.
Но Лизе было сейчас не до кофе и вообще не до того, чтобы разглядывать Белорусский вокзал. Выйдя из машины, она протянула водителю несколько смятых бумажек, и он, испуганно взглянув на чокнутую пассажирку, быстро взял их и тут же отъехал от греха подальше.
Двадцать минут оставалось до поезда, когда она подошла к окошку кассы и услышала, что билетов нет. Этого Лиза не ожидала: ей просто не верилось, что обстоятельства могут не складываться сейчас по ее воле, она даже не замечала такой мелочи, как обстоятельства…
— Девушка, уезжаем? — поинтересовался шустрый молодой человек, вертевшийся тут же, у окошка. — Могу посодействовать с билетиком — за отдельное спасибо.
— Сколько? — спросила Лиза, не обрадовавшись и не удивившись.
— Три цены, — деловито заметил парнишка. — Даете паспорт, половину денег — приношу билет с вашей фамилией. Потом остальное платите, у нас без обмана.
В другой ситуации Лиза побоялась бы отдавать незнакомому прохвосту паспорт и деньги, но сейчас ей было все равно — что значила для нее сейчас потеря какой-то бумажки?
Взяв паспорт и быстрым движением сунув в карман деньги, молодой человек растворился в толпе. Лиза прислонилась к стене у кассы, безучастно глядя на приезжающих, уезжающих и встречающих — мамаш с детьми и чемоданами, отглаженных командированных и спортсменов, уезжающих домой после соревнований.
Она была одна. И это было не то одиночество, которое преследовало ее до встречи с ним и которое ей тоже нелегко было переносить. Она была без Юры навсегда, и жизнь ее утратила смысл.
Она уезжала в Новополоцк только потому, что ей надо было куда-то уехать, обозначить свое исчезновение — а дорога связывалась в ее представлении с Белорусским вокзалом, вот с этими кассами… Ее не тянуло домой, ей вообще было все равно, где находиться сейчас, и единственным ее желанием было: исчезнуть совсем, прекратить это невыносимое состояние, в котором нет ни минут, ни часов…
Снежные хлопья давно растаяли на ее распущенных волосах и блестели, как бриллианты, в ярком свете вечерних вокзальных ламп.
— Все, девушка, получите! — услышала она бодрый голос. — У нас — как в аптеке, с вас — как договорились.
Лиза молча протянула спекулянту деньги, взяла билет и паспорт.
— Нас вот ругают, — наставительно сказал тот. — Дескать, наживаемся. А чего ж нам, за так трудиться, что ли? А от нас польза гражданам. Сервис!
— Жизни от вас нет, пользительных! — вмешалась толстая, усталая, увешанная сетками и сумками женщина, наблюдавшая за этой сценой. — Холера на вас, всем бы вам подохнуть!
Не слушая завязавшейся перебранки, Лиза пошла к выходу на перрон. Волосы у нее промокли, пока она шла вдоль всего состава к своему вагону, тонкие мокрые ручейки потекли за ворот, пока искала свое место в полупустом купейном: оказывается, она забыла надеть шарф.
В купе она была одна: вероятно, между «пользительными» пареньками и кассирами существовала четкая договоренность о том, что в кассе билетов не будет. Лиза вышла в коридор, прижалась лбом к холодному стеклу, к которому лепился мокрый снег.
— Граждане провожающие, — прервалась песня по поездному радио. — Проверьте, не остались ли у вас билеты отъезжающих!
Как всегда, показалось, что поезд стоит на месте, а перрон плывет мимо, увлекая за собою толпу людей с их прощальными криками, воздушными поцелуями, улыбками и слезами.
Лиза долго стояла в коридоре — пока проводница собирала билеты, разносила чай. Мелькали за окном последние станции метро, Фили, Кунцево. Поезд набрал наконец скорость, покидая Москву…
Свое легкое демисезонное пальто — непрактичного светло-сиреневого цвета, из мягко драпирующейся ткани, купленное еще в Германии — она сняла машинально, и тут только вздрогнула, ощутив, как промокла, как липнет к телу тонкая блузка, под которую затекли снежные ручейки. Но холода она не чувствовала, ей даже не пришло в голову выпить горячего чая — и не от холода начали выбивать мелкую дробь ее зубы.
— Девушка, вам что, плохо? — спросила проводница, заглянув в открытую дверь купе. — Простыли? Вы ляжьте, ляжьте, чего вы сидите!
— Нет-нет, спасибо, ничего, — ответила Лиза, вздрогнув от звуков собственного голоса.
— А то аспирин принесу, хотите?
Лиза отказалась, и проводница ушла — она была совсем молоденькая и ездила недавно, но уже привыкла не удивляться странностям пассажиров.
Лиза посмотрела на часы, но так и не поняла, который час. За окном стояла тьма позднего февральского вечера, изредка сверкали огоньки полустанков. Их мелькание постепенно слилось в ее воспаленном сознании в какой-то неясный гул, словно эти огоньки были живыми, разговаривали с нею и даже плакали в темноте — а сама она не могла плакать.
В голове ее мелькали обрывки мыслей, воспоминаний — все об одном, все о нем! Отчего получилось так, отчего судьба обошлась с нею так жестоко? Лиза никогда не думала о том, чтобы более прочно связать свою жизнь с Юрой, ей в голову не приходило требовать от него этого. Но видеть его, любить его, быть счастливой в каждое мгновение, которое они проводили вместе, — неужели и это слишком много для того, чтобы осуществиться въявь? И тут же она вспоминала слова Псковитина: «Был бы подлец — проще было бы дело…»
Она еще заметила, как проехали Можайск, потом слышала, как проводница говорила кому-то в коридоре:
— Вязьма еще, откуда Орша — по России еще едем!
Потом все станции и полустанки слились для нее воедино. Нет, она не спала — невозможно было назвать сном то забытье, в которое она погрузилась, сидя за столом и уронив голову на руки. Ее светло-пепельные волосы рассыпались по столу, словно пожухли, глаза были невидяще открыты…
Из репродуктора неслась музыка, потом стихла, погас яркий свет и загорелся приглушенный, ночной. Лиза сидела все так же неподвижно, дыхание тяжело вырывалось из ее пересохших губ. Время неслось мимо, не задевая ее смятенного сознания…
… Они возвращались поздно вечером из ночного клуба, в который Юра зачем-то повел ее: ему показалось, что он мало уделяет ей внимания, что она скучает однообразными вечерами с ним наедине. Впрочем, это он потом ей сказал о своих опасениях — иначе она бы, наверное, рассмеялась, и они не пошли бы ни в какой клуб, а лучше пошли бы куда-нибудь, где можно сидеть вдвоем, глядя в глаза друг другу и разговаривая без слов…
Но она тоже думала, что ему скучно проводить время с ней наедине, — и постеснялась сказать, что ей совсем не хочется слушать музыку, смотреть на пьющих, поющих и жующих, ловить на себе их оценивающие взгляды.
И вот они шли теперь вдвоем по Тверской — от ночного клуба «Карусель» к Белорусскому, и тут только Юра признался:
— Мне так скучно было, Лиз, еле досидел!
— Да? — Она засмеялась, услышав его смущенно-извиняющийся голос. — Зачем же ты повел меня туда, Юра?
— Да понимаешь… Мне кажется, ты чем-то жертвуешь для меня — да мне и не кажется, так оно и есть. А я этого не люблю, просто не переношу…
Лиза посмотрела удивленно.
— О чем ты говоришь, о каких жертвах? Я жертвую ради тебя ночным клубом «Карусель»? Мальчиками с пустыми глазами? Ах, Юра, смешно, ей-Богу!
— Нет, не мальчиками, — он слегка сжал ее пальцы; рука ее лежала в его ладони. — Не мальчиками, конечно, и «Карусель» — ерунда. Просто ты встретила меня не в самый лучший период моей жизни. И я боюсь иногда, что ты немного заставляешь себя быть со мной, разве нет?
Он посмотрел на нее быстро, чуть исподлобья, и только Лиза открыла рот, чтобы высказать ему что-то возмущенное — как он тут же улыбнулся и, наклонившись, закрыл ей рот поцелуем.
— Ну-ну, не обижайся! Совсем я с тобой расслабился: забыл, что значит строить фразу, говорю, что в голову приходит!..
— И говори! Строить фразу… Смешной ты, Юрка!..
Она впервые назвала его так, как могла бы назвать мальчишку-ровесника, и ей показалось, что его это обрадовало.
— Поехали лучше к тебе, да? — Он приостановился, глядя ей в глаза долгим, призывным взглядом. — Ты не сердись: мне хочется дверь закрыть поскорее…
Она заметила, что желание разгорается в его глазах, почувствовала, как вздрагивает его рука, — и это не обидело ее, наоборот: и ее воспламенил его огонь, все у нее внутри затрепетало при мысли о прикосновениях его рук и губ…
У нее так мало было воспоминаний о нем — наверное, поэтому вспоминался каждый шаг, жест, каждое слово. И вместе с тем она могла думать о нем бесконечно — были ли это воспоминания, она не знала, но он был с нею каждую минуту, она видела его яснее, чем наяву…
… Поезд замедлил ход, плавно остановился. Свет за окном был яркий, назойливый, неслись из динамиков голоса — все говорило о том, что поезд стоит на крупной станции.
Стояли долго: уже отсуетились выходящие пассажиры, потолкались в дверях входящие, уже затих проснувшийся было вагон, — когда вдруг захрипело и ожило поездное радио.
Лиза долго не могла понять, что за слова доносятся из динамика у нее над головой. Потом она вздрогнула, услышав настойчиво повторяемую свою фамилию:
— Пассажирка Успенская Елизавета Дмитриевна, вас просят срочно выйти на перрон! Пассажирка Успенская…
— Девушка, это ж вас! — молоденькая проводница тормошила ее за плечо. — Это ж вы Успенская, я еще в билете посмотрела на всякий случай — показалось, вдруг вы больная…
Лизино забытье прошло в одно мгновение — сердце у нее бешено заколотилось, она вскочила и, не обращая внимания на проводницу, на испуганных пассажиров, выглядывающих из купе, побежала по коридору — к выходу, к выходу, скорее!.. Подножка была уже поднята, и она едва не упала, соскакивая с нее.
Она увидела его сразу, в то самое мгновение, как оказалась на мокром, скользком перроне. Но еще раньше, еще в тот миг, когда прозвучало ее имя по радио, почувствовала, кто зовет ее…
Юра быстро шел по перрону, еще не видя ее, — то оглядываясь, то всматриваясь вперед вдоль состава. Ей показалось, что она вскрикнула: «Юра!» — но она не услышала собственного голоса. И в это же мгновение, когда она остановилась посреди перрона, задыхаясь от своей немоты, — он увидел ее и побежал ей навстречу. Его плащ был расстегнут, крупные снежные хлопья льнули к его волосам и тут же слетали с них — так быстро он бежал. Хлюпала грязь под ногами, в какой-то миг он едва не споткнулся, взмахнул руками, снова побежал — они были довольно далеко друг от друга, но перрон был пуст, и она видела каждое его движение.
Сама она не могла пошевелиться, не могла оторвать подошвы от асфальта — и ужас пронзил ее: вдруг ей показалось, что он исчезнет, не добежав до нее, растворится в воздухе, и окажется, что все это приснилось ей, привиделось в дорожном бреду, в бреду расставания…
Он уже был совсем рядом — и вдруг как вкопанный остановился в полуметре от нее, словно наткнувшись на невидимую стену. Снег падал между ними, мельтешил перед глазами, и все-таки, сквозь эту мокро-снежную завесу, она разглядела в его глазах радость, робость, любовь и немой вопрос… Невероятным усилием шагнула она к нему, заметив в яркой вспышке собственного проясняющегося сознания, как знакомые, любимые, счастливые искорки вспыхнули в его глазах, — и тут же оказалась в его объятиях.
— Сумку-то, сумку, девушка! — кричала проводница сквозь лязг трогающихся с места вагонов. — Ловите, молодой человек, и пальто еще! Глядите, вымажете, пальто-то светленькое какое, жалко же!
Эти мгновения — когда она бежала по коридору через весь вагон, когда смотрела на Юру сквозь мокрую пелену снега и разглядела любимые искорки в глубине его глаз — запомнились ей на всю жизнь той невероятной ясностью сознания, которую приносит только нечаянное счастье…
«…Неужели бывает такая мокрая метель?» — думала Лиза, глядя, как огромные тяжелые хлопья лепятся к лобовому стеклу «форда».
Выйдя с Юрой на привокзальную площадь, она едва узнала его машину — забрызганную грязью до самой крыши, с огромными серо-коричневыми наростами внизу.
— Какой это город? — вдруг спросила она, всмотревшись в большое здание вокзала, огромный пешеходный мост, нависший над путями.
— Орша. — Юра обнял ее покрепче. — Садись, моя хорошая, поехали — и забудь город Оршу навсегда.
— Почему? — спросила она.
— Потому что я не забуду. Значит, ты можешь забыть все это навсегда. Если сможешь…
Он снова посмотрел на нее с той робостью, которую она заметила в его глазах там, на перроне — словно ожидал от нее ответа.
— Я забуду город Оршу, Юра, милый, забуду навсегда…
Это она произнесла уже непослушными, ватными губами: только теперь, в тепле машины, чувствуя рядом тепло Юриного дыхания, она ощутила наконец, что напряжение отпускает ее — и тут же голова у нее закружилась, все поплыло перед глазами…
Так и запомнилась ей эта пустынная февральская дорога: мокрые хлопья упорно лепятся к лобовому стеклу, Юрины руки лежат На руле.
Кажется, ехали довольно быстро. Время от времени он обнимал ее и одновременно прикасался пальцами к ее лбу — быстрым, мимолетным движением.
— Может быть, разложить сиденье, поспишь? — спрашивал он, но Лиза отрицательно качала головой: ни на какой сон и отдых она бы не променяла эти мгновения рядом с ним, счастье всматриваться в его лицо, освещаемое фарами редких встречных машин.
Он казался ей сосредоточенным — но не столько на дороге, сколько на каких-то своих мыслях. Впрочем, она чувствовала, что он думает о ней, и каждый его взгляд в ее сторону подтверждал это.
И вдруг она заплакала — неожиданно, совсем неожиданно, она сама не могла понять, как это получилось! Ведь она совсем не плакала всю эту ночь, слез просто не было, она и сейчас даже не думала об этом — и вдруг они хлынули ручьем, спазмы сжали ей горло, всхлипы вырвались помимо воли…
Юра тут же свернул к обочине; взвизгнули тормоза.
— Поехали… Поехали… ничего… сейчас… — попыталась произнести Лиза, схватившись за рукав его свитера.
Но он не обращал внимания на ее просьбы — он прижал ее к себе в таком неостановимом порыве, сдержать который было невозможно.
— Лиза, прости меня! — вырывалось из его губ в короткие мгновения между поцелуями. — Этого не будет больше никогда, прости меня!
Сначала ее колотила мелкая дрожь, она не могла сдержать слез, как ни старалась — но постепенно, словно подчиняясь его поцелуям и словам, слезы остановились сами собою, и она затихла в его объятиях, прислушиваясь к его прерывистому дыханию и бешеному биению его сердца возле своего виска.
Они доехали до кольцевой как-то незаметно. И вдруг огни Москвы открылись перед ними — сразу, словно подарок, сквозь тусклый свет февральского утра!
Кажется, она пролежала в кровати неделю — в горячке, в воспаленном, провальном бреду, из которого выныривала лишь изредка, и тут же искала Юрину руку, и тут же находила ее — и снова проваливалась в забытье…
Однажды, придя в себя, она услышала голос брата, говорящего кому-то:
— Ну кто бы мог подумать — институт благородных девиц, ей-Богу, да и только! Ни простуды, ничего…
— У нее было нервное потрясение, — ответил женский голос, и Лиза узнала Наташу. — Ничего удивительного, при чем здесь простуда? Счастье еще, что обошлось…
— Странно все-таки…
Больше Лиза не слышала ничего, но с этого мгновения она погрузилась в обыкновенный сон, успокоительный и долгий.
… Когда Лиза проснулась, Юра сидел у ее кровати. Наверное, было позднее утро: яркий солнечный свет заливал комнату — только на ее лицо не падали лучи, остановленные краем шторы, — за окном кружились легкие, едва заметные снежинки. Юра улыбался, глядя на нее.
— Ты так долго спишь, — сказал он. — Как мертвая царевна. Я уже не выдержал и тебя поцеловал!..
Лиза улыбнулась ему в ответ, чувствуя, как светлая красота этого солнечного утра вливается в нее вместе со светом его улыбки. Она приподнялась на локтях, попыталась сесть.
— Совсем даже не надо! — Он тут же положил руку ей на плечо, ласково и властно заставляя ее снова опуститься на подушку. — Не все сразу, потом встанешь!
— Я болела? — удивленно спросила Лиза. — Чем?
— Ты выздоровела, — ответил он. — Ты выздоровела и теперь будешь счастливой, да?
— Да, — тут же согласилась она и посмотрела на него ожидающе: видно было, что он хочет что-то ей сказать.
— Лиз, — спросил Юра, поглаживая ее ладонь. — Ты не хочешь уехать сейчас? Со мной уехать, — тут же добавил он, заметив, как тень пробежала по ее лицу. — Понимаешь, Николай говорит, тебя нельзя трогать с места, а мне так хочется уехать с тобой…
— Мне тоже, — сказала она. — Когда мы поедем, Юра?
— А почему ты не спросишь, куда мы поедем?
— Какая разница! — Лиза приложила его ладонь к своей щеке. — Я хочу уехать с тобой — какая разница, куда?
— Например, на Мальдивские острова — или нет? — спросил он.
— Например, на Мальдивские, — согласилась Лиза.
— Тогда поехали! — воскликнул он, вскочив.
Впрочем, радость его тут же поутихла.
— Но не сейчас, конечно, — сейчас тебе нельзя…
— Мне — нельзя? — засмеялась Лиза. — Юра, ты плохо меня знаешь! Когда ты хочешь ехать?
Она не хорохорилась, не преувеличивала свои силы — ей и правда смешно было думать, что такая ерунда, как телесная слабость, может помешать ей уехать с ним.
— Завтра?.. — сказал он вопросительно.
— Но нужны ведь документы? — спросила она. — Как же мы поедем завтра?
— Да я уже подготовил документы, — смущенно объяснил он. — На всякий случай…
— Ну и прекрасно. Значит, поедем завтра. Ты ведь и билеты тоже подготовил?
— И билеты. И даже маленький дом на берегу океана — разве плохо?
— Хорошо! — сказала Лиза, зажмуриваясь. — Очень хорошо, Юрка, милый, очень хорошо! И теперь ты меня поцелуй еще раз!..
— Хоть тысячу раз! — Он присел рядом с ней на кровать. — Я вообще могу остаться сейчас с тобой и целовать тебя до вечера и всю ночь, и до самого аэропорта, хочешь?
— Это, Юра, совсем необязательно. — Наташа вошла в комнату незаметно. — Нацелуетесь на берегу Индийского океана, а пока вам лучше дать Лизе отдохнуть, если вы все-таки решили осуществить эту затею.
— Да, Наташа, вы совершенно правы. — Юра быстро встал, не отпуская Лизиной руки. — Тогда я сейчас поеду в офис, сделаю кое-что перед отъездом — меня на десять дней отпускают, представляешь?
— Кто же, интересно, тебя отпускает? — Лиза не могла сдержать улыбки.
— Ну, вообще… Работа… Да, Сергей тебе привет передавал, — вспомнил Юра. — Он очень переживал, когда ты болела.
— Ему тоже привет передай и скажи, что я ему благодарна, ладно?
— Скажу. Так я поехал, да?
Он поцеловал ее, пошел к выходу. И в те несколько секунд, когда он стоял в дверях, глядя на нее и застегивая пальто, Лиза видела, как тень сосредоточенности наплывает на его лицо…