Книга: Десятилетия. Богатая и красивая
Назад: 6
Дальше: Часть пятая СЕМИДЕСЯТЫЕ МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ

Часть четвертая
ШЕСТИДЕСЯТЫЕ
ОСВОБОЖДЕННАЯ ЖЕНЩИНА

Я хочу испробовать все: всех мужчин, все взлеты, я даже не прочь попробовать и падений. Но если я кончу, как моя мать, – я убью себя.
Джой Баум, май 1968 года

1

Телефон зазвонил в четверть шестого. Джой сидела на диване и плела макраме – этот пояс она начала уже год назад. Тэрри на кухне готовил ужин. Он был свободным современным мужчиной, Джой – свободной современной женщиной, и отношения их тоже были свободными и современными. По вторникам – согласно графику, висевшему на специальной доске, – ужином занимался Тэрри.
Трубку, как всегда, сняла Джой. Звонил отец. Он знал, что они с Тэрри живут вместе, но мать не знала этого, а Джой не слишком-то хотелось ее нервировать.
– Папуля!
Отец был одним из немногих, не считая Тэрри, с кем Джой могла свободно разговаривать.
– Девочка, у меня кое-какие новости, и, боюсь, они не очень приятные.
Джой подумала, что мать опять не в духе и хочет заставить ее вернуться в этот «благопристойный» колледж. Ей никогда не нравились «хипповые» друзья Джой, как и те кинематографические курсы, которые Джой стала посещать. Ей вообще не нравился этот стиль жизни, она не понимала его и все время пыталась заставить дочь изменить образ жизни. Однако матери недоставало храбрости откровенно поговорить с дочерью, и всю «грязную» работу она оставляла Нату. Отец понимал Джой, и он даже как-то заявил во всеуслышание, что если бы был молод и имел богатого отца, то вел бы себя точно так же – не отрывал бы задницы от стула и плевал на все с высокой башни.
– Мать хотела покончить с собой.
– Что?
– Она наглоталась таблеток. Сейчас она в больнице, ей сделали промывание. Полагают, все будет о'кей.
– Она действительно пыталась себя убить? – Джой с трудом могла в это поверить. Мать вела правильный и, признаться, занудный образ жизни. Что могло толкнуть ее на этот шаг? Да ничего, кроме скуки. Или, может, тут замешана Барбара Розер?
– Так и есть. Именно это она и пыталась проделать.
– Да что произошло, в конце концов? Почему, черт возьми?
Для Джой мать всегда была загадкой. Она часто задавалась вопросом, как это так случилось, что именно ей досталась такая мать – настолько они были противоположны. Мать и дочь всегда жили разной жизнью, по крайней мере с тех пор, как Джой себя помнила. Когда Джой была совсем маленькой, ей не раз приходила в голову мысль, что она – подкидыш, а ее нынешние родители – приемные. Только так все можно было объяснить.
– Что толкнуло ее на это? – вновь повторила Джой.
– Я.
– Ты? – Внезапно Джой почувствовала неприязнь к отцу. Но она всегда считала, что ненавидит мать. Может быть, она ненавидит их обоих? Или обоих любит? Ясно одно – она совершенно запуталась.
– Я дрянь.
– Это все из-за Барбары?

 

Как-то отец познакомил Джой со своей любовницей, но дочь так и не поняла, насколько это серьезно. Отец и Джой взяли за правило не вмешиваться в личную жизнь друг друга.
– Послушай, детка, ты не могла бы приехать? Я все тебе расскажу. Но только с глазу на глаз. Не по телефону. Годится?
– Ладно. – Про себя Джой отметила, что отец не ответил на ее вопрос.
– Вот и хорошо. Мне необходимо тебя видеть. Ты мне очень нужна.
Они договорились встретиться в «Вурхиз клиник» в половине восьмого – к началу приемных часов. Джой попрощалась и повесила трубку.
И вот тут она заплакала.
Несмотря на строгое правило не курить «травку» до обеда, Джой уговорила Тэрри, и он разрешил ей нарушить заведенный порядок.
– Мне надо, – сказала она, делая первую жадную затяжку.
По ее лицу все еще текли слезы. Тэрри вскрыл новую пачку салфеток. Он принес ужин и сел рядом с Джой, погладил ее по голове, стараясь успокоить. Тэрри любил заботиться о ней, но Джой редко позволяла ему это. Она хотела быть независимой, самостоятельной и всегда сопротивлялась, когда он жалел ее. Джой считала, что это «телячьи нежности». Правда, теперь она не противилась и даже положила голову ему на плечо. Наконец «травка» начала действовать, и Джой постепенно успокоилась. Она даже удивилась, что только что так сильно рыдала.
– Можешь себе представить? Мать пыталась отравиться! – Джой была не в состоянии осмыслить реальность всего происходящего. – Не пойму, что могло так сильно ее долбануть. На этой почве мой старик совсем рехнулся. Голос-то у него, точно, был ненормальный. На самом деле!
– Не представляю! Но я бы сильно прибалдел, если бы ты попыталась сделать подобное.
– Да я вроде не собираюсь.
Джой вдруг расслабилась. Тэрри решил не продолжать эту тему.
– Надеюсь, теперь она в порядке?
– Скорее всего, уже отсыпается.
– Ты не считаешь, что мне следует поехать с тобой в больницу?
Тэрри ужасно хотелось быть там вместе с ней, и он надеялся, что это не слишком заметно.
Джой помотала головой.
– Может, я смогу чем-то помочь?
Она вновь отрицательно покачала головой. Тэрри любил Джой, хотя любить ее было очень трудно.
– Ты ведь и сам, по правде, не очень-то хочешь ехать. Там будет целый спектакль. Разберусь сама.
Джой не без оснований считала, что Тэрри немного чокнулся на желании помочь каждому встречному. Он был слишком добр, а это раздражало. Такой добротой мог воспользоваться любой.
– Я тебя люблю, – сказал Тэрри.
– А я ужасно хочу есть. – «Травка» всегда так на нее действовала, но прежде чем съесть первый кусок, Джой вдруг обняла Тэрри и крепко прижалась к нему.
– Я тебя тоже люблю, – сказала она. – Хотя, может, я и дрянь.

2

Джой частенько чувствовала себя дрянью. Такое отношение давало ей возможность заниматься и самоуничижением, и самооправданием. Когда ей грозила опасность, она поступала, как последняя сволочь – она не знала другого способа самозащиты. Чем сильнее чувство опасности, тем отвратительнее поступки. Это было ее оружием, но и ее спасением.
Однако она была не только стерва, но и поэт – в душе, которая представляла собой исключительно чувствительный передающий и принимающий аппарат. Чувства немедленно отражались на ее лице, и ей стоило огромных усилий сохранять безмятежный вид. Еще в раннем детстве она пришла к выводу, что мать – враг, а отец – друг, приспособилась к этому и научилась использовать каждого. Она умудрялась одерживать верх над матерью и лестью подкупать отца.

 

В шестьдесят четвертом году, когда Джой исполнилось двенадцать лет, ей предстояло идти в новую школу – «Ардслей». Заведение имело прекрасную репутацию, и родителям стоило немалого труда устроить ее туда. Джой по большей части молчала, правда, она вообще мало что им рассказывала, хотя, признаться, ее ужасала мысль о новой школе и новом окружении. Она успела привыкнуть к старой и к своим друзьям и сильно сомневалась, что ей понравятся новые, а она понравится им.

 

Однажды мать пожелала прокатиться с Джой по магазинам, прикупить кое-что новое из одежды. Джой нехотя согласилась, заранее зная, что дело кончится скандалом. Мать не принимала ее стиль, наряды, прическу и манеры. У Джой были густые темно-каштановые волосы, свободно спадавшие на плечи, она зачесывала их на пробор, каждый вечер мыла и тщательно сушила ручным феном. Обычно это занимало не меньше полутора часов и доводило мать до истерики.
Она без конца повторяла, что так часто мыть голову нельзя, из-за этого волосы начнут выпадать и в конце концов Джой облысеет. Мать не могла понять, как Джой умудряется столько времени тратить, чтобы просушить голову, ее удивляло, что дочь вообще что-то видит из-под челки.
Чаще всего Джой старалась отмалчиваться, пусть мать накричится всласть. Но бывало, Джой начинала что-то доказывать, и тогда обе выходили из себя, наконец Джой запиралась в своей комнате, ставила пластинку и врубала на полную мощность стереосистему. Она прекрасно знала, что ее музыкальный вкус тоже приводит мать в ужас.
Джой хотелось поехать в «Параферналию». Она бы с удовольствием купила себе мини от Мэри Куант, водолазки, цветные яркие колготы и плащ-дождевик из винила. Однако мать заявила, что товары в «Параферналии» – дешевка.
– В «Бонвите» все гораздо лучше, – сказала она.
Джой заткнулась и позволила отвезти себя в «Бонвит».
Они зашли в отдел молодежной моды, поднялись на лифте, и их взору открылся сверкающий мир, украшенный яркими, мигающими лампочками, звучал рок, повсюду была развешена модная одежда. Джой приглянулись хипповые красные шерстяные клеши с бубенцами, она показала их матери, но та, повертев минуту-другую в руках, положила их обратно.
– Почему бы нам не купить сначала все для школы? Потом вернемся. Такую одежду, раз уж она тебе нравится, можно носить только в выходные.
Эвелин старалась вести себя помягче, Джой тоже сдержалась. Ведь мать не сказала, что не купит это яркое чудо с бубенцами, просто отложила на время покупку. Джой последовала за нею на седьмой этаж, где они очутились среди огромного количества всевозможных юбок, блузок, свитеров, брюк и кофточек. Джой расположилась на софе, обитой темной тканью, в то время как ее мать с помощью пожилой продавщицы набирала полный тюк одежды. Она складывала в кучу какие-то клетчатые плиссированные юбки, несколько шерстяных свитеров, наконец – красное шерстяное пальто – двубортное и с поясом сзади. Потом она, прихватив весь этот ворох, повела дочь в примерочную. Продавщица оставила их одних.
Мать присела на небольшой французский стульчик, достала из сумки книжку и приготовилась ждать, пока дочь не перемерит все и не отберет то, что ей нравится. Вид у матери был очень довольный, похоже, она собиралась закупить всю эту кипу.
– Посмотри, какая милая клетчатая юбочка. Почему бы не начать с нее? – Она протянула дочери черно-голубую юбку. Джой было потянулась за ней, но в последнюю секунду отдернула руку, и юбка упала на пол.
– Джой! Не смей бросать вещи на пол!
– Это просто кусок дерьма!
– Дорогая, нельзя ли потише! – Внезапная ярость дочери привела мать в замешательство. Какое-то мгновение она выглядела растерянной.
Смущение сменилось полным изумлением.
– Нельзя! – Джой сказала это настолько громко, насколько осмелилась. Одна ее половина бунтовала, другая – еще подчинялась правилам. Совсем доводить мать ей все же не хотелось.
– Шшш!!! – зашептала мать. Она даже покраснела, что вызвало у Джой новый приступ раздражения.
В то же мгновение в примерочной показалась голова продавщицы. Она приторно улыбалась, делая вид, что ничего не слышала.
– Ну, как идет примерка? Все подходит? – спросила она.
– Паршивые шмотки, – ответила Джой.
Продавщица вопросительно посмотрела на Эвелин.
– У нее вот-вот начнутся месячные, – объяснила мать, хотя было ясно, что это не так.
– Ну, хорошо, если вы надумаете, позовите мисс Ронзини, это я и есть. – Продавщица удалилась.
Анжи Ронзини вернулась на свое обычное место, пребывая в полной уверенности, что ребенок выиграет сражение с матерью, и ничего они не купят.
Она все еще стояла посреди зала, когда заметила, что мать и дочь подошли к лифту. Девочка-подросток встала нарочно подальше от матери. Можно было подумать, что они вовсе незнакомы, что они с трудом находят общий язык.
Здоровенный охранник стоял прямо у входа в «Параферналию», он попросил Эвелин оставить сумку с покупками внизу, рядом с ним.
– Здесь одни только книги, – сказала она, поднимая пакет.
– Таково правило, мадам. – Он взял пакет из рук Эвелин до того, как она успела открыть рот.
Громкий рок, вырывавшийся из динамиков, заполнял весь первый этаж, говорить при таком шуме было невозможно. Эвелин последовала за Джой, которая вела ее через ряды пальто и другой одежды к ступенькам в конце первого этажа, к самым задворкам магазина. Они поднялись, и Джой указала на металлический стульчик, напоминавший скорее сиденье трактора. Эвелин присела, – ей было неудобно, поскольку форма стула заставляла неестественно выставить ноги. Различие между удобным стулом в стиле Людовика XIV в «Бонвитс» и этим тракторным сиденьем в «Параферналии» и было той разницей, которая существовала между поколениями Эвелин и Джой. Такая же разница, как между чулками и колготками, между Колом Портером и Миком Джэггером, парадом доблестной американской армии и антивоенной демонстрацией.
Эвелин наблюдала, как Джой выбрала несколько юбок, футболок и модных брючек и исчезла в примерочной. В поле зрения Эвелин попали юные девочки – продавщицы. Все, без исключения, в рискованных мини-юбках, покачивающие бедрами в такт музыке. Они с отрешенным видом, рассеянно отвечали на вопросы юных покупателей.
Наконец Джой появилась из примерочной с выбранными вещами: двумя хипповыми мини-юбочками, парой джинсов и двумя футболками из непонятного материала, похожего на сатин. Мать и дочь спустились на этаж ниже, где Джой выбрала темно-красный плащ из винила с металлическими заклепками. Эвелин пошла оплачивать покупки.
Эвелин вышла из магазина, довольная, что наконец избавилась от оглушающей музыки, что получила назад свой пакет с книгами, что ссора, вызванная покупкой одежды, закончилась. Она спросила, не хочет ли Джой остановиться по пути и выпить содовой.
– От нее только толстеешь, – сказала Джой. – Лучше выпью воды дома.
Она унаследовала от отца астеническое телосложение, но постоянно сидела на голодной диете. Это волновало Эвелин, которая пыталась следить за здоровьем дочери, но все уговоры и просьбы встречали яростный отпор.
В этот вечер, после ужина, Джой вошла в кухню и сразу же исчезла в своей спальне с огромной голубой коробкой английской соли и бутылкой хлорки. В девять часов Эвелин заглянула к ней, желая убедиться, что дочь к десяти будет в кровати. Эвелин постучала, Джой откликнулась, пригласила ее зайти. Комната Джой была одновременно похожа и на комнату маленького ребенка с его плюшевыми медведями и другими атрибутами детства, и на комнату девочки-подростка, увлеченной роком и «Битлз». Дверь в ванную была приоткрыта, и Эвелин спросила, можно ли войти.
– Разумеется.
Джой стояла в ванне, напялив на себя джинсы – одни из тех, что купила сегодня. Она успела высыпать огромное количество соли в воду и теперь растирала ее по мокрой поверхности джинсов. Затем она села по пояс в ледяную воду, пропитанную хлоркой. Похоже, это было исключительно неприятно.
– Знаешь, потом они будут замечательно сидеть, – сказала Джой.
Эвелин улыбнулась.
– Представляешь, – сказала она, – я только что вспомнила, что когда мне было столько лет, сколько тебе, мы использовали старые чулки для укладки волос. Мой отец приходил в бешенство. Я носила их все время, причем длинные концы болтались вокруг моей головы, а снимала я их только перед школой или праздником.
– Ты хочешь сказать, что не только наше поколение такое сумасшедшее?
– Нет, – ответила Эвелин. Она наклонилась, чтобы поцеловать красивые пышные волосы дочери, но тут Джой резко подняла лицо, и поцелуй получился взаимным.
– Я обязательно лягу к десяти часам. Я обещаю.
– Спокойной ночи, – сказала Эвелин. – Крепкого сна. – Она вышла из комнаты дочери.
На следующий день Лидия спросила Эвелин, что делать со штанами, валяющимися в ванной у Джой. Эвелин вместе с горничной пошла посмотреть. Джинсы Джой были разложены на полотенце на полу. Джой растянула их и приколола в тех местах, где были бедра и щиколотки. Сверху лежала записка, написанная крупным почерком: «Опасно для жизни! Не подходи! Убьет!»
Эвелин рассмеялась, объяснила Лидии, что это детские шалости, и попросила не трогать джинсы. Лидия пожала плечами, насыпала порошка в ванну и принялась ее отчищать.

 

«Ардслей» располагалась в уютном уголке на 77-й улице между парком и Лексингтоном в здании из темного камня. Когда-то в начале столетия здесь размещалась резиденция одного железнодорожного магната. Тут были мраморные ступени, хрустальные подсвечники и огромные – от пола до потолка – французские двери, которые вели в сад и которые преподаватели открывали в погожие дни осенью и весной.
«Ардслей» считалась лучшей в городе школой как по уровню подготовки детей, так и по престижу. Журнал «Лайф» посвятил целый подвал методам преподавания в «Ардслее». Считалось, что этот метод комбинировал лучшие достижения в сфере образования, – он основывался на мягком отношении к ребенку, позволяющем развить его индивидуальные способности. Здесь отдавали предпочтение классическому образованию с упором на основные дисциплины: язык, естествознание, математика и философия.
Выглядело замечательно, но когда Джой попала туда, то обнаружила, что это заведение мало чем отличается от других школ, которые она знала. Что действительно выделяло «Ардслей», так это подбор учащихся. Здесь просиживали штаны сыновья и дочери известнейших кинозвезд, президентов крупнейших корпораций, даже один девятилетний французский граф. За детками приезжали шоферы на редких лимузинах, даже прилетали самолеты, мотавшиеся между Европой и Америкой; их школьные сумки были непременно от Гуччи; девочки делали прически в Кеннефе, а мальчики получали «порши», как только сдавали на права.
Джой быстро догадалась, что ее приняли только потому, что школа претендовала называться демократической. Она знала, что отец ее богат, но вскоре поняла, какая огромная разница лежит между людьми «богатыми» и «очень богатыми». Было и еще одно отличие Джой от других детей – она оказалась чуть ли не единственным ребенком, чьи родители оставались в браке. Подавляющее большинство имели отчимов, мачех, сводных братьев и сестер. Ребята хорошо научились стравливать бывших супругов и извлекать из этого выгоду – выпрашивать шмотки, побольше денег, новую стереосистему, а то и яхту.
Они много и долго обсуждали секс. Одна из девочек клялась, что спит со своим сводным братом, – впрочем, она же уверяла, что это кровосмесительство. Некоторые соглашались, что это так и есть, но другие полагали обратное – никакого кровосмесительства, ведь сестра и брат сводные, а не родные.
Сначала Джой чувствовала себя очень одиноко. Она не сумела ни с кем подружиться, она не примыкала ни к одной из группировок. Каждый день она шла из школы и в школу одна, и никто не приглашал ее в субботу прошвырнуться до «Блумингдейла» или в «Кинг-Кэрол» послушать записи. Джой не хотела опускаться и на карманные деньги покупать «травку», чтобы разделить ее с другими ребятами и таким образом приобрести друзей. Такая дружба – купленная, а Джой была слишком горда. Она чувствовала, что единственно верный путь ждать, пока кто-нибудь первым подойдет к ней.
И в октябре такой момент наступил. Иви Хеллман, которая сидела за Джой в комнате для домашних занятий, обратилась к ней с просьбой подделать записку, позволившую бы Иви уехать из школы во вторник вечером.
В продажу должны были поступить билеты на концерт «Битлз», и Иви позарез нужно было добраться до билетной кассы в Гардене. Джой не отказала, чувствуя, что это и есть то приглашение, которого она давно ждет. И на изысканной, очень дорогой почтовой бумаге миссис Хеллман появилась фальшивая записка: «Поскольку Иви назначен прием у дантиста во вторник вечером, не могли бы Вы быть любезны отпустить ее в это время с занятий?»
В понедельник вечером Иви сообщила Джой, что учитель ничего не заподозрил и разрешил Иви уйти. Само собой разумеется, Иви спросила, не хотела бы Джой тоже купить билет.

 

Джой и Иви быстро стали неразлучными подругами.
Иви жила в двухэтажном особняке из четырнадцати комнат на перекрестке Парковой и 73-й улиц. Ее отчим вел дела по бракоразводным процессам людей богатых и знаменитых. Мать Иви была родом из Виргинии и постоянно моталась в Олд-Вестбюри в свой любимый охотничий клуб. Ее настоящий отец являлся наследником крупной бумажной корпорации в Западной Европе. По словам Иви, он превратился в гомика, что и послужило причиной развода родителей. Застав своего супруга в постели с декоратором, занимавшимся оформлением их нового шикарного дома, мать Иви немедленно подала заявление о разводе Джеку Хеллману, который не только помог ей добиться расторжения брака и получить огромную компенсацию, но и женился на ней.
Подруги поболтали о том, как ведут себя в постели гомики. Девочки не раз слышали это слово, но не знали точно, что оно означает. Разговор зашел в тупик, они сменили тему на свою излюбленную: о себе, своих мечтах и планах.
Иви заявила, что хотела бы заполучить в любовники Мики Джаггера, а когда он ей надоест, она станет поэтессой и, несомненно, будет бисексуальна – надо ведь все испытать в жизни, не правда ли? Еще она хотела бы приобрести огромный особняк где-нибудь на пустынном берегу, может быть, в Тунисе, куда бы она водила своих любовников.
Джой еще не определила, чем бы ей хотелось заниматься. Она хорошо знала только то, чего бы ей не хотелось: взрослеть, выходить замуж и становиться похожей на свою мать.
Она испытывала к ней жалость. Все, чем та занималась, сводилось к одному и тому же: строго указать горничной и проследить за тем, чтобы та вытерла пыль с массивных рам; съездить в парикмахерскую; заранее, до прихода мужа, положить в кувшин лед и лимон, чтобы отец мог немедленно, прямо с порога, выпить стаканчик-другой. Хотя Джой было всего двенадцать, она уже убедилась, что отец гораздо лучше проводит время, чем мать. Он ежедневно ездил в офис, часто играл в теннис, посещал сезонные футбольные игры, под его контролем находились все денежные средства семьи
Джой была совершенно уверена, что у отца есть подружка.
– Почему ты так думаешь? – спросила Иви.
– Иногда он не ночует дома, и я не считаю, что это деловые поездки.
– А что думает твоя мама?
Иви прекрасно представляла, какими бывают семейные скандалы, ведь ее отец – она привыкла считать отчима отцом – преуспевал именно благодаря таким скандалам.
– Ничего, – Джой пожала плечами. – Она верит ему.
– Я бы на месте твоей матери тоже завела любовника. По крайней мере, они были бы квиты.
– Так или иначе, – заметила Джой, которой вовсе не понравилась мысль, что у матери могут быть любовники, – я точно никогда не выйду замуж.
– Ну а я, – сказала Иви, – выйду замуж обязательно. По моим расчетам, у меня будет три или четыре мужа.
– А папаша займется твоими бракоразводными процессами! – добавила Джой, и они, смеясь, плюхнулись на кровать Иви.
– Нет, я ни за что не выйду замуж, – продолжала Джой, когда они успокоились, – никогда! Я бы покончила с собой, если бы жила, как мама.

 

В июне 1966 года Джой стукнуло четырнадцать, и она, как и Иви, которой исполнилось уже пятнадцать, была озабочена сексом. Джой оставалась девственницей, тогда как Иви вовсю крутила роман с мистером Кэненом, школьным психологом. Он был привлекателен, даже красив в своей несколько усталой манере, но Иви заявляла, что в постели он настоящий тигр. Ей удалось соблазнить его, когда учитель математики выгнал Иви из класса и направил в кабинет мистера Кэнена. В «Ардслее» существовало правило, согласно которому все, кто плохо себя вел на уроке, должны были побеседовать со школьным психологом. Администрация считала, что необходимо с пониманием относиться к детским проблемам и выявлять причины их возникновения, для того чтобы разрешать все вопросы наилучшим образом.
Джой завидовала подруге, ей тоже хотелось кого-нибудь окрутить. Она подробно расспросила Иви, каким образом ей удалось заполучить мистера Кэннена.
– О, я ему сочинила целую историю, – охотно поделилась Иви. – Я рассказала про свое несчастное детство, что мой отец – гомик, и начала рыдать. Тут он обнял меня, чтобы утешить, – понимаешь, исключительно в интересах психологии, – а я его. Он поцеловал меня, я приоткрыла рот, ну, и дело было сделано.
Иви в свои пятнадцать считала себя чувственной женщиной. Она рассталась с девственностью два года назад и охотно взяла на себя роль наставника Джой в вопросах секса, всячески поучая ее и вдохновляя. Иви не раз рассказывала подруге о своем «первом». Это произошло в летнем лагере в Мэйне.
– Лагерь был паршивенький. Мои предки просто не могут выносить мое общество целое лето, чтобы я невольно наблюдала за ними и их друзьями, и отсылают каждый июль куда-нибудь подальше. Одним словом, он работал там инструктором по плаванию.
– Но как это все произошло? – спросила Джой. – Я имею в виду, что ты делала, что он делал?
Джой думала о сексе все время, но никак не могла воочию представить себе полную картину. Она не раз видела фотографии в иллюстрированных секс-журналах, которые ей показывала Иви, но в ее голове с реальностью они не уживались. У Джой вообще были нелады с пространственным воображением; тесты на трехмерное измерение не удавались, этим она себе и объяснила недостаток фантазии.
– Я знала, что нравлюсь ему. Он все время хватал меня за сиськи, делая вид, что учит австралийскому кролю. Словом, я сама наметила этот день. Когда все заснули, я слиняла, и мы встретились внизу, в лодочной. Я пришла прямо в пижаме – мне показалось довольно глупым являться одетой, зная, что будет дальше.
– Тебе не было страшно?
– Нет, – ответила Иви, но, немного подумав, добавила: – Ну, если честно, – чуть-чуть.
– Но не настолько, чтобы ты передумала?
– Нет, конечно. Мне было ужасно любопытно.
– Ну и что он сказал? – спросила Джой. – Я имею в виду – на эту тему.
– А ничего. На нем были белые парусиновые штаны, он быстро снял их, и у него уже стоял. Я тоже сняла пижаму. Потом он несколько раз меня поцеловал и сразу воткнул его в меня.
– Тебе понравилось? – Этот вопрос интересовал Джой больше всего.
Она читала в книжках, будто в этот момент происходит что-то необыкновенное, вроде землетрясения и тому подобная чепуха. Но представить было трудно, впрочем, как и все остальное в сексе, и ей необходимо было свидетельство того, кто это испытал.
– Не так плохо для первого раза, – ответила Иви тоном человека с богатым опытом. – Я не кончила, но изобразила это.
– Но откуда ты знала, как это надо делать?
Джой никому никогда не призналась бы в своем невежестве, только Иви. Они были лучшими подругами и поклялись говорить друг другу все.
– Мои предки часто крутят порнуху на нашей загородной вилле, обычно я просачиваюсь и смотрю. Все очень просто. Единственное, что надо делать, – это стонать и слегка извиваться.
– Надеюсь, у меня получилось бы, – сказала Джой. – Могу поклясться, что я осталась единственной девственницей в классе.
– А я могу поклясться, что таких, как ты, еще много. Просто они никогда не сознаются в этом, вот и все, – ответила Иви. – Ты обязательно кого-нибудь подцепишь.
– Хотелось бы поскорее. Чтобы с этим покончить.

 

Джой ни разу никого не спросила, что такое секс, – во-первых, потому что не могла понять своих чувств, а во-вторых, не знала, как их выразить подходящим образом.
Остальные, похоже, все знают. Джой казалось даже, что другие люди подходят для секса, а она – нет. Они, эти остальные, такие раскованные, знающие, уверенные, с кучей достоинств, не хотят поделиться секретом с Джой. В свои четырнадцать лет Джой вдруг обнаружила, что попала в мир сплошных сексуальных отношений и что она не подготовлена к ним. Она была запугана и закомплексована своей неопытностью, отвращением к групповому сексу и прочим подобным штучкам, которые окружали ее. Джой в глубине души была уверена, что, если когда-нибудь это случится, она все сделает неправильно, и ее парень не кончит, и она тоже не кончит, и все будет ужасно. И она и он сразу поймут, что у нее никогда ничего не получится.
Никто никогда не объяснял Джой, что секс – это не соревнование.
Несмотря на то что Иви была для Джой самым близким человеком, даже она не могла успокоить ее. Отношение Иви к сексу было каким-то механическим, без признаков сантиментов. Иви употребляла словечки типа «конец», «дырка», «сиськи», «трахаться» без всякого смущения. Джой тоже употребляла их, но каждый раз стеснялась.
Она все еще надеялась, что мать что-нибудь расскажет ей о сексе. Но поскольку та молчала, Джой не могла и заподозрить, что мать думает об этом так же часто, как и она. Каждый день мать говорила себе, что завтра они с Джой обязательно наконец серьезно поговорят.
Но «завтра» так и оставалось «завтра», и молчание Эвелин вынудило Джой заговорить первой. Но ничего хорошего из этого не вышло.
Один вопрос занимал Джой больше всего и часто был предметом ее фантазий, а именно: какого размера член у ее отца. Она была совершенно уверена, что он огромный, а иметь на своем теле что-то такое большое очень тяжело. Джой мастурбировала только одним пальцем и никогда не осмеливалась двумя, точно так же, как она использовала только тампоны для подростков и боялась перейти к взрослым. Неизвестно, откуда взялась у нее эта мысль, но Джой убедила себя, что у женщин там все очень маленькое. Она никак не могла понять, как это мужчина со своей большой штукой и женщина с маленькой могут совмещаться. Об этом она и спросила мать.
Эвелин покраснела до корней волос и долго молчала, прежде чем ответить. Наконец она выдавила из себя что-то вроде: «Ну, милая, когда мужчина готов, женщина тоже готова принять его».
Ответ не удовлетворил Джой. От нее не укрылось замешательство матери, и она больше не рисковала задавать ей вопросы на эту тему.
Джой чувствовала, что поколение, к которому принадлежит ее мать, относится к сексу по-другому: для них это что-то нечистое, что делают ночью, в темноте.
Ровесники Джой, наоборот, считали секс естественным, открытым и красивым. Джой была согласна со своим поколением – она хотела быть естественной, открытой и красивой. Беда заключалась в том, что никто не объяснил ей, как превратиться из напуганной и закомплексованной в открытую, естественную и красивую.
Этот вопрос казался все более и более сложным, до тех пор пока наконец Джой не задумала ускорить его решение. Приближался ее день рождения– пятнадцатилетие. Она во что бы то ни стало заставит своих родителей признать ее взрослой и сексуально зрелой!
Джой применила ту же тактику, которой она пользовалась в школе, – затаилась, пока они сами не сделали первый шаг. В начале июня, за три недели до ее дня рождения, мать открыла счет на ее имя, которого Джой так ждала. Они сидели за обедом, Лидия подала жареного цыпленка и спаржу, а затем ушла на кухню. Тут мать спросила Джой, что бы она хотела получить на день рождения.
– Разрешение на противозачаточные таблетки, – ответила Джой. – Мне надоело покупать их на черном рынке.
Джой откинулась на спинку стула, испытывая облегчение, что решилась сказать это.
– Ты что, покупаешь таблетки на черном рынке?
Джой не могла понять, что больше поразило мать: что она пользуется противозачаточными таблетками или что «Ардслей» имеет свой черный рынок.
Джой не ответила. Конечно же она соврала. Она ничего не покупала на черном рынке «Ардслея», кроме «травки», и то изредка. Конечно же там вы могли бы достать все, что угодно: противозачаточные таблетки, ЛСД и всякие «колеса», но Джой боялась сильных наркотиков. Она опасалась потерять голову. Однако «травка» ей понравилась. Однажды они с Иви попробовали марихуану, естественно, в спальне Иви и с открытыми настежь окнами, опасаясь, как бы горничная их не засекла. Проблем с родителями Иви не возникало, так как отец, как обычно, был на работе, а мать – на лисьей охоте. Спальня Иви была самым безопасным местом. Комната Джой совсем не подходила для этого: ее мать практически всегда околачивалась дома.
Нат заговорил первым:
– Одним словом, наш ребенок взрослеет.
Он выглядел вполне довольным. Трудно сказать, был он на ее стороне или на своей собственной, отнесся ли к ее ошеломительной просьбе благосклонно или просто держал себя в руках.
– Но я же не делала этого, – сказала Эвелин. Она обращалась к Нату так, как будто Джой здесь не присутствовала. – Не в ее же возрасте!
– Ты у нас замедленного развития, – сказал Нат. – Подумай только, сколько ты упустила.
Тон отца разбудил в Джой необычные ощущения. Она впервые услышала что-то, что имело оттенок сексуальности в отношениях между родителями: скорее всего, это напоминало секрет, который они оба знали, но не знала она. Впервые в жизни Джой показалось реальным, что ее родители действительно чем-то связаны друг с другом. Она не раз пыталась представить их вместе, но все ее фантазии не походили на правду.
– Дорогая, – начала ее мать, – ты хочешь сказать…
– Я девственница, если тебя это интересует, – ответила Джой, – нетронутая, как только что выпавший снег.
– Ну, хорошо, мы что-нибудь придумаем, – сказал Нат.
Тот же тон в его голосе: сексуальный и всезнающий. Смесь чего-то грязного и в то же время возбуждающего.
Через неделю Джой пошла к гинекологу, который специализировался на подростках. Это был седой человек лет шестидесяти, очень деловой, а вся процедура оказалась не более впечатляющей, чем покупка альбома «Бичбойз». Джой не могла знать, что врач давно привык к венерическим болезням, сложным абортам и истерическому поведению беременных девчонок. Насколько он был в курсе, рецепт на противозачаточные пилюли пятнадцатилетним девочкам, чьи матери сами приходят за назначением, является простой предосторожностью.
Джой покидала его кабинет со своей первой месячной порцией таблеток. Они были такие же, как и у Иви. Круглая пластиковая упаковка с небольшими углублениями по краям, в каждом из них – по таблетке, одна в день. Джой не терпелось показать их Иви, но пока она небрежно оставила их лежать в сумке на самом видном месте, чтобы, когда она откроет ее, каждый мог увидеть, что у нее есть эти пилюли.
Вечером в четверть десятого Эвелин, как обычно, зашла в комнату Джой пожелать ей спокойной ночи. Джой сидела на кровати и смотрела очередную серию «Медового месяца».
– Пожалуйста, выключи телевизор, я хочу поговорить с тобой.
Джой была уверена, что мать собирается задать кучу идиотских вопросов по поводу ее визита к врачу. Джой нажала на кнопку, и изображение исчезло. Она села, нарочито вытянувшись в струнку, на кровати и скрестила руки на груди.
– Ну?
– Джой, не будь такой грубой. Я не собираюсь совать свой нос в твои дела. Все это только оттого, что у нас нет возможности поговорить.
– О чем? Я уже все знаю.
– Не сомневаюсь. – Эвелин вдруг вспомнила «Строго конфиденциально» и ту плохую роль, которую эта книжонка сыграла в ее жизни. Ей совсем не хотелось, чтобы Джой испытала то, что пришлось испытать ей – стыд и разочарование.
– Я уверена, что ты знаешь все о технике секса. Но это совсем не то, о чем я хочу поговорить с тобой. Знаешь, Джой, секс – это не только постель, куда можно завалиться с кем-нибудь и принять нужные позы. Твои чувства – вот что важно.
– Может быть, твои и важны, – сказала Джой, давая матери понять, что за обедом она уловила разницу между ней и отцом.
Если бы мать стала учить ее, как лучше кончить и добиться удовлетворения, это бы меньше смутило Джой, чем сентиментальность, которую она на дух не выносила.
– Твои тоже. Ты не исключение.
Мать редко бывала столь настойчива и категорична.
– И не только твои. Но и мужчины. У них тоже есть чувства. Чувства и оргазм неразделимы. От любви ты получаешь чувства, а от чувств – оргазм.
– Пустой набор слов, – сказала Джой. – Секс – это естественный физиологический процесс, нормальное желание, вроде чувства голода. Если я голодна и хочу гамбургер, то это не значит, что я влюбилась в гамбургер. – Джой вовсе не хотела подражать своей ближайшей подруге, но это была манера именно Иви – крутить вокруг да около, чтобы не каждый мог ее понять. А Джой как раз и стремилась, чтобы мать не разобралась в ее мыслях. Ей было бы проще поделиться ими с матерью Иви.
– Джой, ты еще маленькая девочка. Ты плохо представляешь себе, что это означает. Я не могу запретить тебе делать то, что ты хочешь. Все, что в моих силах, это предупредить тебя. Будь осторожна. Будь осторожна сама с собой. Будь осторожна со своими приятелями. Чувства – страшная сила. Уважай их.
Пока Эвелин говорила, она заметила, как маленькое личико Джой все больше и больше напрягалось и наконец застыло. Эвелин поразилась, какую гамму чувств приходится испытывать пятнадцатилетнему подростку Они такие ранимые, такие чувствительные, такие независимые. Поколение Любви. Они совсем не понимают смысла этого слова.
– Помни только, Джой, – повторила она, – не надо ложиться в постель просто так. Ни тебе, ни твоему парню.
– А может, у меня девочки? Ты когда-нибудь задумывалась об этом?
Мать посмотрела на Джой так, будто получила пощечину. Ей потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.
– Джой! – промолвила она. Ей было нечего сказать, и она потянулась поцеловать дочь в щеку. Джой отпрянула и зарылась под одеяло. Она так и осталась лежать спрятавшись, глотая горькие слезы, до тех пор, пока Эвелин не вышла из комнаты, разбитая и опечаленная.
Джой сама не понимала, почему оказалась такой толстокожей. Она знала, что мать даст ей шанс извиниться, но не воспользовалась им.

3

Наступило лето 1967 года, и Джой, как обычно, вместе с матерью поехала в Нэнтаккет.
Джой поклялась Иви, что осенью она вернется в школу уже не девственницей. В голове у нее прокручивались два варианта.
Один вариант – Бойд Колемэн. Он – основной «претендент», второкурсник из Принстона, к тому же неплохой теннисист. На лето он устроился работать садовником-декоратором для того, чтобы подольше быть на солнце и заниматься физическим трудом. Бойд был блондином, и его ресницы выгорели на солнце до такой степени, что стали почти незаметными. Его отец играл на фондовой бирже, а мать целыми днями сидела на берегу, в баре, потягивая джин с тоникам. У него была машина, сам он походил на Роберта Рэдфорда, и Джой с первой же встречи положила на него глаз.
Вторым «претендентом» она наметила Дэйва Дэвиса. Он был местный. Его отцу принадлежала небольшая строительная компания, и по здешним понятиям он был весьма состоятелен. Одевался Дэйв просто – футболка, туго обтягивающие джинсы, закатанные до колен, и грубые рабочие башмаки. Он носил короткие баки, немыслимые в том кругу, где обучалась Джой, но, если приглядеться к нему повнимательнее, пожалуй, он потянул бы на сходство с Джеймсом Дином.
Дэйв имел репутацию местного племенного жеребца. Скорее всего, он перетрахал всех девушек в Нэнтаккете – по крайней мере тех, которых было возможно. Каждую субботу и воскресенье Джой встречала его в Чиско – лучшем месте для серфинга. У Дэйва была доска, и он, хотя не слишком блистал, все же мог кое-что показать на волнах.
Когда Бойд пригласил ее в кино – шел повторный показ «Касабланки», – Джой решила, что именно он станет первым. Ее не слишком заботило, кто именно возьмет на себя эту роль: они оба в равной степени привлекали ее. Бойд отвез Джой в кино на машине и весь сеанс держал ее руку в своей. Она подумала, что это обнадеживающее начало и, возможно, после фильма они поедут куда-нибудь в парк.
– Потрясающий фильмец, – сказал Бойд после того, как погас экран. – А ты не считаешь, что это потрясающе?
– Ага, – сказала Джой, – Хэмфри Богарт был просто душка.
– Фантастика.
Бойд открыл дверь машины и помог Джой забраться внутрь. Она постаралась представить, как он выглядит без одежды. Тело у него было потрясающее.
Бойд повел машину по Мейн-стрит. Они притормозили возле кондитерской, чтобы пропустить по стаканчику шипучки. Бойд объяснил, что ему приходится следить за своим весом, потому что, если он прибавит хотя бы один фунт, это немедленно скажется на его игре.
В половине одиннадцатого он припарковал машину около дома Баумов, подошел к Джой и поцеловал ее. Губы его были плотно сжаты. Джой вспомнила, как Иви рассказывала о своем романе с мистером Кэненом. Иви считала, что ее приоткрытый рот во время поцелуя как раз и покорил учителя. Но Джой не знала точно, как это делается. Втайне она надеялась, что инициативу возьмет на себя Бойд, но он этого не сделал. На какое-то мгновение он прижал ее к себе, и все.
– В одиннадцать я должен быть в кровати, – сказал он. – У меня строгий режим, ведь я собираюсь войти в сборную университета.
– Отлично, – сказала Джой. Она попыталась придать своему голосу побольше бодрости. Бойд явно хотел произвести на нее впечатление, и она не собиралась обижать его.
– Смотаемся во вторник в кино? – спросил он. – Дают «Полночную жару», а я люблю Сиднея Пойтера.
– А я балдею от Рода Стейджера! Вот уж секс-символ! – Джой думала, что удачно пошутила – ведь Стейджер был стар и явно надувался пивом. Она захихикала, но до Бойда не дошло.
– Ну, до вторника, – сказал он, сел в машину и уехал.
Джой так и не поняла, то ли он застенчив, то ли… что? На следующий день она сидела на скамейке у входа в аптеку, болтая с ребятами из школы «Род Айленд». Дэйв подкатил на своем пикапе и вошел в аптеку. На нем были такие обтягивающие джинсы, что сзади явно вырисовывались две половинки. Джой не могла не обратить внимания на его выпирающие ягодицы.
– Колоссаль? – заметила одна из девчонок, имея в виду Дэйва.
Джой ничего не сказала, но подумала, что он действительно выглядит очень сексуально, да и походочка у него будь здоров.
– Привет! – бросила она, когда он вышел из аптеки.
– Здорово! – отозвался он. Они вроде бы были знакомы. Года два назад, летом, мать Джой решила переделать лоджию в солярий, и Дэйв выполнил всю строительную часть: настелил полы, отделал стены деревом и даже кое-где разрисовал их.
Джой не знала, что бы еще такое сказать, к тому же другие ребята глазели на нее, и она почувствовала смущение. Какое-то мгновение они стояли молча, как бы оценивая друг друга. Наконец Дейв повернулся.
– Как-нибудь увидимся! – бросил он на ходу.
– Ага, – ответила Джой, – до скорого!
В субботу Джой намеренно пошла в Чиско. Она лежала на песке и пыталась читать, когда Дэйв подошел и растянулся рядом с ней. Он был в кошмарных нейлоновых плавках в красно-желтую клетку. «Интересно, – подумала Джой, – где он такие откопал?»
– Как, ничего? – Дейв показал на книгу.
– Нормально, – ответила Джой.
– Я не читал, – сказал Дейв. – Слушай, а ты не хочешь сегодня прошвырнуться в «Чикен бокс»?
Джой туда не захаживала. Это был грязный местный бар, где обслуживали и цветных – прислугу, которая приезжала на лето вместе с хозяевами.
Джой слышала о нем от Лидии, та частенько проводила в этом баре свои свободные вечера.
– Но ведь мне не дадут выпить, – сказала Джой. – В штате Массачусетс спиртные напитки до двадцати одного года не отпускаются.
– Ну и что? – удивился Дэйв. – Я возьму.
– О'кей, – ответила Джой. Она изо всех сил старалась не смотреть на ноги Дэйва, покрытые черными волосами.
Вечером Дэйв заехал за ней на своем пикапе. Это было просто здорово – ехать на высоком кресле в тарахтящей машине. На полу валялись гаечные ключи, тряпки, канистры, а сиденья были такие горячие, что Джой вертелась, как на угольях. Дэйв припарковался, и Джой поразилась, как много вокруг машин. У входа в бар стоял пожилой негр, который уважительно приветствовал Дэйва. Значит, он был шишкой в этом городе! Не спросив Джой, что бы та хотела выпить, Дэйв подошел к круглой стойке, заказал два крепких коктейля, и они сели за маленький столик, отделанный под мрамор, на котором еще оставались грязные стаканы и тарелки с остатками соуса. Местная рок-группа пыталась изобразить что-то из репертуара «Битлз». Джой оглядела пеструю черно-белую толпу и никого не узнала. Ей стало ясно, что она попала в совсем иной мир Нэнтаккета, о котором до сих пор не имела понятия.
Разговаривать в таком шуме было невозможно. Низкий потолок дрожал от ревущих динамиков, со всех сторон доносились обрывки фраз и хохот. Джой, привыкшей к вину и «травке», коктейль с водкой показался чересчур крепким и неприятным. Однако она допила и этот стакан, и другой, который притащил Дэйв, опять-таки не спросив ее.
Когда с выпивкой было покончено, он положил на стол пятидолларовую бумажку и сказал: «Пошли!»
Машина свернула с широкой магистрали, проложенной до аэропорта, на одну из многочисленных грязных дорог в окрестностях Нэнтаккета. Пикап сразу забуксовал. Джой почувствовала – все, приехали…
Дэйв поставил машину на тормоз, выключил зажигание, погасил свет.
– Уф! – выдохнул он, наклонился и крепко прижал Джой. – Замечательные сиськи! – сказал он через минуту, стягивая с нее футболку. – Ты не носишь лифчик? Признаться, я их терпеть не могу. – Его руки сжимали груди Джой, и она ждала, когда он ее поцелует. Она даже думала, что он поцелует ее грудь, но вместо этого он убрал руки, расстегнул молнию на джинсах и, откинувшись назад, одним движением стянул с себя все. Джой сама сняла джинсы, и в следующее мгновение он уже был в ней.
– Разве ты ничего не слыхал о ласках? – спросила Джой.
Дэйв не отвечал, да и не мог – в эту минуту он двигался взад-вперед, полностью поглощенный собою. Джой была девственницей, а он-то уж точно нет, но, похоже, он знал о сексе еще меньше, чем она. Он обнимал ее одной рукой, а другую положил на приборный щиток. Его движения становились все быстрее и быстрее, затем перешли в бешеный ритм и неожиданно прекратились.
– Ох! – выдохнул Дэйв, когда кончил. Он оставил Джой, откинулся на своем сиденье и закурил.
– Ты кончила? – спросил он.
– Нет. – Она решила не врать.
– Ты что, фригидная?
– Да нет.
– Наверняка фригидная.
– Хочешь, я тебе кое-что покажу? – Джой взяла у него сигарету, выбросила ее в окно и стала демонстрировать некоторые штучки, которые вычитала в книжках или узнала от Иви. Все это для Дэйва было полным откровением.
И с тех пор, каждую пятницу и субботу, они встречались по вечерам, чтобы продолжить в красном пикапчике свое сексуальное образование. И еще долгие годы секс для Джой ассоциировался с запахом бензина и запачканными краской тряпками.

 

Целое лето Джой ожидала, что мать спросит ее, чем она занимается с Дэйвом до двух часов ночи. Джой знала, что мать не спит, ожидая ее возвращения, потому что слышала, как та ворочается в постели. Но мать молчала. После того разговора, когда Джой получила таблетки, они с матерью еще больше отдалились и перестали понимать друг друга. Отношения их стали хрупкими, как яичная скорлупа.
Хотя Джой все лето и занималась любовью, она с удивлением ощущала острое чувство одиночества. Ей абсолютно не с кем было поговорить. С Бойдом они каждую неделю ходили в кино, болтали ни о чем и только в конце августа «закрутили». И тут Джой постигло разочарование: ничего нового по сравнению с Дэйвом она не обнаружила в своем новом партнере.
Джой так не хватало Иви. Подруга была единственным на свете близким ей человеком, но теперь она отдыхала во Франции, а письма никак не могли заменить их многочасовые беседы в Нью-Йорке.
И вышло так, что тем летом Джой очень сблизилась с отцом.
Все началось в пятницу, примерно в середине июля. Нат прикатил в четверг, а наутро была чудесная погода – солнечный денек, как по заказу, только для пляжа. Эвелин с кем-то встречалась в клубе садоводов, а Нат и Джой отправились загорать. Покончив с сосисками и заев их мороженым, они долго бродили по набережной, пробираясь сквозь пляжные зонтики и разношерстную толпу.
– Ну, ты получила наконец, что хотела? – неожиданно спросил Нат.
До сих пор они шли молча, поэтому его вопрос прозвучал довольно резко.
– Да, постель я получила, если ты об этом спрашиваешь, – ответила Джой.
– Ну и?..
– Мало…
– Ты имеешь в виду количество или качество?! – Это было скорее утверждение, чем вопрос.
– Вроде бы так. Я очень одинока. – Джой впервые призналась в этом. В «Ардслее» у нее была Иви, и, не считая того времени, когда Джой оказалась в роли новичка в школе, она никогда не чувствовала такой тоски. Секс и одиночество вместе вошли в ее жизнь.
Нат и Джой присели на последнюю ступеньку деревянной лестницы, ведущей от коттеджей к морю.
– Слушай, а у мужчин бывает такое? Я имею в виду, что переспать – это не главное?
Нат кивнул:
– Мужчины тоже люди.
– Почему же тогда все придают такое значение сексу?
– Тот единственный, кто тебе нужен, меняет твое отношение к сексу, – сказал Нат.
– И с этим человеком ты уже не чувствуешь себя одиноким?
– Нет.
– Получается, есть только один способ определить, тот ли это человек. Потом не чувствуешь себя одиноко, так?
– Да, это своего рода тест, – подтвердил Нат.
Что-то в голосе отца заставило Джой почувствовать, что он уже испытал нечто подобное в жизни. Как и она, он тоже набирал «количество», но, видно, это было не то. Ей бы хотелось набраться храбрости и прямо задать ему этот вопрос. Но нет. Если бы и хватило смелости, то она не задала бы его по другим причинам: боялась ответа.
– Ты не возражаешь, если я спрошу, с кем? – задал вопрос Нат.
– С Дэйвом Дэвисом.
– С тем парнем, который делал нам солярий?
Джой кивнула.
Нат ничего не сказал.
– Ты больше ничего не хочешь спросить? – помолчав, спросила Джой.
– Ну, если ты сама мне что-то собираешься рассказать…
– Боюсь, что больше говорить не о чем– самое важное я тебе уже сказала.
– Ты имеешь в виду одиночество и тоску?
– Ага.
Нат заметил, что дочь опустила голову и выглядит очень грустной.
– Не расстраивайся, считай, что просто набираешься опыта, – сказал он, чтобы как-то приободрить ее. – Это еще не беда.
Джой взглянула на отца, и они улыбнулись. Так возник их первый секрет. Они поднялись и побрели назад. Пробило четыре часа. Легкий ветерок и тот стих, все вокруг молчало. На море царил полный штиль, вода была ровной и гладкой, как в запруде у мельницы.
– А ты встретил ту, единственную, кто тебе нужен? – спросила Джой.
Нат кивнул.
– Это мама?
Он вновь кивнул.
– И она до сих пор тебе так же нужна?
После небольшой паузы Нат ответил:
– Мы все еще муж и жена.
Джой взяла его за руку. Это стало их вторым секретом.
Больше никто из них не сказал ни слова. Они дошли до конца пляжа. Джой думала об отце, пытаясь представить, что произойдет, если он когда-нибудь встретит другую – и тоже «единственную». Она крепко сжала своими пальцами его ладонь. Джой показалось, что если уберет руку, то она его потеряет. Навсегда.

 

Этим летом Джой и ее отец вместе балдели и от мужских пиджаков покроя «а-ля Мао», и от фильмов с непобедимым Джеймсом Бондом, от рыбной ловли на Дионис-Бич, от жареных улиток на углу городской площади и от фисташкового мороженого в рожках из кондитерской. Они были неразлучны, как голубки, и привыкли живо обсуждать все происходящие события. Они мотались по кинотеатрам, пересмотрели все фильмы про вампиров, сентиментальные истории с красотками в бикини и влюбились в Клинта Иствуда из многочисленных вестернов. Они закусывали гамбургерами, бутербродами с сыром, ветчиной, салатом из шпината. А потом опять куда-то ехали: то на рок-концерт, то за покупками, то в цирк, то просто прошвырнуться. Да мало ли куда можно поехать в свободное время!

 

Осенью Джой и Иви сделали грандиозное открытие: есть своя особая прелесть в воровстве.
Поколение, к которому принадлежали подруги, можно с уверенностью назвать и «поколением суперпотребителей», которое под воздействием телевидения, журналов, рекламных вывесок и проспектов запрограммировано покупать, использовать и выбрасывать, а потом снова покупать и покупать.
Еще не достигнув совершеннолетия, Иви и Джой уже превратились во взрослых «суперпотребителей». Каждую субботу они посвящали походам по магазинам, бродили от лавки к лавке в поисках то новейшего бестселлера, то губной помады самого модного оттенка, то новой фотографии Питера Макса.
Как-то в конце сентября, в субботу, они зашли в специальный магазин для молодежи, который так и назывался – «Янг Нью-Йоркер». В этот раз их интересовали водолазки. Джой остановила свой выбор на красной и желтой, а Иви, отложив себе такую же, как у Джой, красную, колебалась между лиловой и зеленой. Лиловая ей нравилась больше, но этот цвет не очень-то сочетался с ее остальным гардеробом. Подруги долгое время провели в примерочной, а Иви все не могла выбрать водолазку и в очередной раз мерила зеленую.
– Почему бы тебе не взять все три? – спросила Джой.
– Старуха убьет меня. Она в обморок падает от моих расходов на одежду.
Иви вертелась перед огромным, во весь рост, зеркалом.
– Пожалуй, возьму зеленую, – решила наконец она.
По тону подруги Джой догадалась, что на самом деле Иви хотела купить лиловую, просто она решила быть практичной.
Когда Иви стягивала зеленую водолазку, она несколько секунд не могла ничего видеть, и Джой, не раздумывая, быстро сунула лиловую к себе в дамскую сумочку. Девочки подошли к кассе, достали пластиковые кредитные карточки, которыми снабдили их родители. Они подождали, пока продавщица срежет ярлыки, запишет их покупки в регистрационный журнал и разложит в фирменные пакеты.
– Ну теперь куда пойдем? – спросила Иви, когда они вышли из супермаркета. Стояла холодная погода, необычная для октября, а на девочках были коротенькие полупальто из искусственного меха.
– Ой, у меня замерзли коленки! – сказала Джой, пытаясь укутаться.
– Давай куда-нибудь заскочим, к примеру в «Кинг Кэрол». Я бы там поискала новые диски.
Подруги свернули за угол, вскочили в подошедший автобус и расположились у задней двери.
– А у меня для тебя есть подарок, – небрежно заметила Джой, как только они уселись. Она полезла в сумочку и, достав водолазку, протянула ее Иви. Магазинный ярлык сразу бросался в глаза.
– Ты что, стащила ее? – Иви изумленно посмотрела на Джой.
– Да ладно, ерунда.
– Вот это да! – сказала Иви, поглаживая водолазку. – Ну, полный атас!
Так было положено начало тому, что девочки называли «наши набеги». Они старались вести свою криминальную жизнь профессионально, а именно: никогда не красть дважды в одном и том же магазине. Им вовсе не хотелось рисковать, ведь их могли узнать. Вначале они действовали предельно осторожно – брали только небольшие предметы: шарфики, колечки. Однажды они умудрились стянуть в аптеке на Мэдисон-авеню семь штук разных теней для век прямо с вращающегося стенда-витрины. В основном же они довольствовались шариковыми ручками, колготками и перламутровым лаком. Потом эта мелочевка наскучила и перестала щекотать нервы. Они перешли к более крупным товарам. Самой ценной вещью, которую стянула Джой, был виниловый плащ из «Параферналии», а для Иви рекордом стал транзистор «Сони» из либерти мьюзикл. В ноябре и начале декабря, когда толпы покупателей в преддверии Рождества осаждают магазины, внося суету и беспорядок, девочки заметили, что и воровать и избавляться от краденого становится намного легче. Джой и Иви не испытывали ни малейших угрызений совести, – впрочем, они никогда не пользовались ворованными вещами. Самой большой проблемой было избавиться от трофеев. Иногда вещи летели в мусорные ящики на улице, другой раз подруги «забывали» их в автобусе. Они никогда не приносили эти вещи домой, ведь там некуда было их спрятать: либо матери, либо горничные обязательно наткнутся на неучтенную вещь, даже если ее спрятать за унитаз.
Им почему-то не приходило в голову, что это занятие противозаконно. Если этим чокнутым торгашам непременно нужно всучить богатым покупателям свои товары, то уж они-то – Джой и Иви – не будут дурами и возьмут их сами. Им казалось, что магазины бросают им вызов, а они должны принять его.
В одну из предрождественских суббот подруги оказались в гастрономическом отделе «Блумингдейла». На этот раз они решили брать продукты, причем те, названия которых звучали наиболее экзотично: консервированная французская фасоль, корнишоны, какие-то скандинавские рольмопсы, большая банка трюфелей за бешеные шестьдесят пять долларов. Девочки понятия не имели, вкусно ли все это, а банку трюфелей стащили только потому, что она баснословно дорого стоила. Они хотели раздобыть консервный нож и устроить себе пикник. Им впервые пришло в голову унести что-то съестное, то, чем можно воспользоваться, не оставляя следов. Они даже удивились, что раньше не додумались до этого.
Подружки уже прошли входные двери, и Иви, которая шла чуть впереди, уже ступила на тротуар, когда вдруг незнакомый мужчина коснулся ее плеча.
– Извините, – сказал он.
– Ничего, – ответила Иви, думая, что он просит прощения за свое неловкое движение.
– Мне кажется, у вас есть неоплаченные продукты.
Прежде чем Иви успела что-либо предпринять, мужчина снял с ее плеча большую сумку, точно такую же, как и у Джой, открыл ее и выудил банку с фасолью.
– Могу я проверить ваш чек? – Он вел себя исключительно вежливо, однако рука его цепко держала плечо Иви. Первым инстинктивным порывом Джой было убежать, но в ту же секунду она твердо решила, что ни за что не оставит Иви одну.
– Этого нет на чеке, – сказала Иви. Врать не было смысла.
– Тогда вам придется пройти со мной.
Крепко держа обеих девочек под локти, он провел их через весь магазин к эскалатору с надписью «Для сотрудников».
– Если что-нибудь стыришь, становишься сотрудником? – попыталась пошутить Иви.
Джой захихикала, но их спутник не ответил им. Они поднялись на девятый этаж, прошли мрачный коридор со стеклянными дверьми по обеим сторонам и вошли в холл, где на банкетках и деревянных скамьях сидели люди. Иви удивилась: неужели их всех тоже поймали на воровстве?
– Все нормально, – сказал мужчина, приглашая Иви следовать за ним. Джой тоже двинулась прямо в открытую стеклянную дверь.
– А вы подождите, – сказал мужчина, – присядьте пока.
Джой отошла к банкетке из кожзаменителя с облупленными хромированными ручками. Она начала нервничать – ведь ей и в голову не могла прийти мысль, что их с Иви разделят.
Через несколько минут Иви возвратилась в сопровождении мужчины. Она выглядела подавленной, но, когда тот пригласил Джой следовать за ним, она схватила ее за руку и прошептала: «Вставь им как следует, детка!»
Это немного приободрило Джой, но, добравшись до двери без номера, она уже вся дрожала, колени у нее тряслись.
В небольшом кабинете стоял обшарпанный деревянный письменный стол, два стула и старомодный зеленый шкаф, на котором в грубой стеклянной вазе доживал свой век букет хризантем. Джой очень удивилась, увидев за столом женщину. Оставив их наедине, мужчина вышел.
– Джой Баум, – прочитала женщина, глядя на кредитную карточку Джой.
– Да, – ответила девочка. Она едва смогла выдавить из себя это, в горле застрял ком, и слова не выговаривались.
– Садись. – Женщина продолжала изучать карточку.
Джой опустилась на стул. По крайней мере, похоже, бить ее не будут. Наконец женщина завершила изучение карточки с двух сторон и подняла глаза на Джой.
Было ей за сорок, темные волосы уложены в старомодную прическу, покрытую толстым слоем лака, лицо круглое и плоское, на носу очки в светло-розовой пластмассовой оправе.
– Зачем ты украла банку трюфелей за шестьдесят пять долларов?
Вся их добыча была разложена на письменном столе перед женщиной. Она смотрела прямо в глаза Джой.
Девочка пожала плечами.
– Ты что, была голодная? Ведь ты не голодаешь, верно?
– Нет.
– Тогда почему?
– Не знаю, – ответила Джой, и это было чистой правдой. Она действительно не знала. Не было ни одной причины, которая могла бы объяснить ее поступки. Ни единой.
– Твоя семья уже двадцать лет пользуется нашим кредитом. И всегда у нас были замечательные отношения. – Женщина помахала карточкой.
«Ты имеешь в виду, что они всегда вовремя оплачивают свои счета», – подумала Джой.
– А твоя мать знает, чем вы с подругой занимаетесь по субботам?
Джой ужаснулась – ей показалось, что эта женщина каким-то образом в курсе всех их «налетов». Но она тут же сообразила, что этого не может быть, и ответила:
– Нет!
– Как ты думаешь, что она скажет, если узнает?
– Полагаю, ей это не понравится, – сказала Джой. – А вы собираетесь ей сообщить?
– Обязательно. – Похоже, она сильно удивилась, что Джой задала такой вопрос. – Однако мы не хотим никуда заявлять и штрафовать вашу семью. У нас всегда были самые добрые отношения.
Вдруг Джой пришло в голову, что именно то барахло, которое мать накупила в «Блумингдейле» за двадцать лет, и спасет ее теперь от тюрьмы. Забавно. Джой окончательно успокоилась. Надо думать, она легко отделалась. Шлепок под зад – и будь здоров. Нет, взрослые действительно чудики.
– Мы посоветуем твоей матери отвести тебя к психиатру.
– Вы хотите послать меня в психушку? – Джой возмутилась, и в ее голосе прозвучала злость.
– В наших силах только посоветовать, – продолжала женщина очень спокойно. – Но за многие годы мы приобрели опыт и знаем, что такие дети, как ты, нуждаются в помощи.
«И тебе не мешало бы помочь, – со злостью подумала Джой. – Тоже мне – баба-полицейский, небось завидуешь всем, у кого член болтается между ног». Однако она не рискнула высказать это вслух – нечего доводить старушку.
– Можешь идти, – закончила беседу женщина, – но я должна предупредить тебя, что воровать из магазина – серьезное преступление. Мы не считаем, что это пустяк. Мне бы очень не хотелось видеть тебя здесь снова. Понятно?
Джой поняла, что под словом «здесь» она подразумевала свой кабинет. Все ясно, она не выгоняет Джой из «Блумингдейла», просто нельзя больше попадаться.
– Понятно, – пробормотала Джой. Ей было стыдно, но она не признавалась в этом даже себе самой.
Иви ждала подругу за дверью, и они побежали к эскалатору. Спустившись на первый этаж, добравшись до дверей-вертушек и очутившись наконец на улице, они с облегчением вздохнули и даже пошутили по поводу своего «ареста». Жаль, что у них не взяли отпечатков пальцев – вот было бы здорово!
Домой Джой направилась не сразу. Не очень-то ей хотелось встречаться с родителями, потому и объявилась она прямо перед обедом. Она точно знала их реакцию: у матери будет истерика, а отец поведет себя спокойно. Когда Джой вошла, была уже половина восьмого, и родители садились за стол. Не успела девочка открыть рот, как мать начала ругаться и кричать, как плохо воровать и нарушать закон. Посыпались угрозы – ее жестоко накажут, заберут телевизор, отдадут в психушку. Джой молча ела и слушала эти речи, хорошо зная, что никакого наказания не последует. Мать и раньше обещала ей тысячу неприятностей, но никогда не выполняла своих угроз. Джой привыкла не обращать на этот шум никакого внимания, давая матери возможность «спустить пар». Наконец Эвелин успокоилась.
– Джой, я не понимаю, почему же ты воруешь? Ведь у тебя все есть. И ты можешь иметь все, что захочешь. А от тебя требуется самая малость – только предъявлять покупки, чтобы они были оплачены. Нет, я решительно не могу понять, зачем тебе красть.
– Если я отвечу, ты все равно не поймешь.
– Может, и пойму, – сказала мать. – Я очень постараюсь.
Слова Эвелин звучали искренне, и Джой решила рискнуть.
– Это забавно.
– Что?! Забавно? – Мать выглядела потрясенной. – Забавно…
– Ага, – кивнула Джой, стараясь не выходить из себя. Она знала, знала заранее, что мать не поймет. Видимо, хотелось «немного побузить».
– Но это же воровство! – продолжала Эвелин. Она не представляла, каким образом повлиять на дочь, чтобы та осознала, насколько это серьезно.
– Для тебя это то же самое, что убийство, а я никого не убивала! – возмутилась Джой.
– Но ведь это нечестно – воровать! Тебе это не приходило в голову?
– Сказать по правде – нет.
– Нат! – Эвелин повернулась к мужу, который слушал и молчал. – Нат, скажи ей, что этого делать нельзя.
Матери была нужна его поддержка. Отец имел огромное влияние на Джой, большее, чем кто бы то ни было другой. Эвелин давно ожидала, что он заговорит и сумеет убедить дочь, заставит ее понять, насколько плохо она поступила.
– Джой, – обратился он к девочке, – это действительно было забавно?
– Ага, – ответила она. – Я имею в виду, что ничего страшного и ужасного не было. Все было здорово.
– И ты собираешься снова заниматься этим? – Голос отца был совершенно спокоен, как будто он спрашивал дочь, пойдет ли она в кино на следующей неделе.
– Нет. Урок не прошел даром. – Джой изо всех сил старалась говорить искренне. Но на самом деле она чувствовала, что, если представится возможность, она что-нибудь стащит.
– Это правда? Положа руку на сердце? – Отец как будто прочитал ее мысли.
– Надеюсь, – ответила Джой, и на сей раз она именно это и имела в виду.
Пока Лидия подавала десерт, все сидела молча. На сладкое было политое ромом мороженое с изюмом, разложенное в хрустальные розетки. Затем она принесла кофе и стакан лимонада для Джой.
– Знаешь, – сказал отец за кофе, – все же ты везучий ребенок. Воруешь не где-нибудь, а в самом «Блумингдейле». В первоклассном супермаркете. В моем детстве я мог поживиться лишь яблоками или поношенными штанами, которыми торговали в маленьких лавках. И все. Больше ничего у нас в Ист-Сайде не было. Вам, богатым деткам, везет больше.
– Это точно, – сказала Джой, и они рассмеялись. – Плохо быть бедным, правда?
– Хочешь знать, какая была самая дорогая вещь, которую мне удалось стибрить?
– Ну и?
– Помню, как сейчас. Мать послала меня в лавку за сметаной, а там какой-то мальчишка прямо у кассы стащил буханку ржаного хлеба. Хозяин лавки, старик, рассвирепел и выбежал на улицу вслед за воришкой. Я остался один. И тут я увидел банку абрикосового джема. Короче, я ее свистнул. И действительно, это было забавно, как ты выражаешься. Но за сметану я заплатил, оставив на кассе монетку, схватил и сметану, и джем и был таков. Да, – продолжал он, – пожалуй, ты права, это действительно забавно. Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду.
Джой и Нат дружно рассмеялись, а Эвелин почувствовала себя лишней. Отец и дочь были похожи на любовников со своими, только им понятными намеками, а она напоминала матрону, следящую за их нравственностью.
Позже, в спальне, Эвелин попыталась возобновить разговор:
– Я думаю, ты не должен был рассказывать ей об этом абрикосовом джеме.
– Почему? Все дети воруют, – ответил Нат и отвернулся, устраиваясь поудобнее.
Эвелин вздохнула. Что она могла сказать? Что она никогда не крала? Что она боялась своего отца и слушалась мать? Что ее воспитали в уважении к старшим?
Эвелин лежала и думала о дочери. Грубая и толстокожая. Дерзкая и несерьезная. Она вдруг почувствовала, что ей не нравится собственный ребенок. Нет, это уж слишком! Она встала и выпила снотворное, иначе бы ей не заснуть.

4

В марте шестьдесят восьмого отношения Джой с матерью окончательно испортились. Произошло все на Барбадосе, в фешенебельном отеле «Сэнди лейн».
Отец снял люкс из двух спален с ванной между ними. Джой получила отдельный ключ. В бикини и темных очках она много времени проводила за книжкой, сидя в шезлонге на берегу. Специальные рабочие каждое утро расставляли шезлонги и тщательно убирали пляж, так что песок казался абсолютно гладким и чистым, словно его причесали Джой превратилась в высокую стройную девушку. От отца она унаследовала элегантность и хорошую фигуру, а ее длинные волосы и ослепительно белые ровные зубы делали ее похожей на фотомодель с рекламы лосьона для загара.
Когда Эвелин смотрела на дочь, она всегда удивлялась, что эта грациозная богиня – ее ребенок. Эвелин не раз говорила себе, что все неприятности и проблемы между ней и дочерью лишь небольшая плата за счастье гордиться ею и любить ее. И даже если они с Джой не всегда понимают друг друга, что ж, думала Эвелин, теперь все страдают от пропасти между поколениями. Такова, видно, участь всех родителей, и надо воспринимать все едино – и добро и зло.

 

На третий день каникул Джой записалась на курсы по водным лыжам Признаться, ее больше интересовал инструктор, чем сами водные лыжи Его звали Винстон, он был светлым мулатом с очень необычными, даже красивыми англосаксонскими чертами лица, он обладал замечательным мускулистым телом, которое демонстрировал в ослепительно белых плавках. В свободное время он изощрялся в своем искусстве прямо перед отелем: скользил на одной ноге, выполнял прыжки, обороты и сальто. Без сомнения, он выставлялся, но тем не менее оставался наиболее привлекательным мужчиной в «Сэнди лейн». Парни ее возраста, приехавшие сюда с родителями, казались Джой юнцами, вот и получилось, что никто, за исключением Винстона, не привлек ее внимания.
Водные лыжи оказались полным идиотизмом. Да, думала она, это спорт для дебилов. Но своего она не упустила. Когда Винстон, после окончания занятия, заполнял счет для ее отца в своей хибарке, она ясно дала понять, что именно ее интересует. Он быстро сообразил.
– До завтра? – бросил инструктор, сильно толкнув ее бедром.
Джой позабавил его «проникновенный» взгляд. Про себя она подумала: интересно, какую позу он себе при этом представил? Все было настолько очевидно и однозначно, что Джой с трудом в это верила.
– Естественно, – ответила Джой.
Винстон убедился, что она заметила, как его штука выросла в плавках, и поняла, что может трахаться с ним в любое время, было бы желание. И она решила – желание будет, раз здесь такая тоска.
Вечером, после обеда, Джой сидела вместе с родителями в углу танцевальной террасы. Она и мать по очереди танцевали с отцом, теперь она отдыхала, потягивая мятный ликер с содовой. Тут-то к ней и подошел парень, одетый в белые фланелевые брюки и тельняшку. Он пригласил ее потанцевать. Она до сих пор его не встречала и подумала: откуда, интересно, он взялся? На вид ему было лет двадцать шесть, а говорил он с иностранным акцентом.
Как выяснилось, его звали Клаус. А не видела она его раньше потому, что днем он работал в «Пан Америкэн», а их офис располагался в городе. Клаус был сыном одного из менеджеров «Сэнди лейн», шведа по происхождению. Сам же Клаус любил туризм и туристский бизнес; он возглавлял молодежную секцию Карибского отделения «Пан Америкэн». Они медленно покачивались под музыку в исполнении местной группы. Клаус пристально посмотрел на нее и вдруг сказал, что ему здорово повезло, что он оказался здесь в одно время с ней. Музыка кончилась, они вернулись за столик. Эвелин разговорилась с Клаусом, стала расспрашивать его о туристском бизнесе, о его дальнейших планах – в общем, пошла-поехала. Джой едва сдержалась, чтобы не заорать на нее. Правда, у отца хватило мозгов в нужную минуту встать и предложить руку Эвелин:
– Пошли. Пора спать. Дети разберутся без нас.
– Ты только не задерживайся слишком долго, ладно? – успела сказать мать, когда отец буквально тащил ее через танцзал.
– Боже мой! – пробормотала Джой, глядя вслед своим родителям.
– Старики, – заметил Клаус, улыбаясь, – все одинаковые, ничего не поделаешь!
Они танцевали до тех пор, пока группа не перестала играть.
– Поедем в ночной клуб?
– С удовольствием.
Клаус помог Джой забраться в свою машину, и они тронулись. Стояла чудесная ночь, какие бывают только в тропиках. Они наконец добрались до небольшой площади, вокруг которой стояло несколько грязных серых домишек.
– Добро пожаловать в городок королевы Елизаветы! – сказал Клаус, и они рассмеялись. Он открыл дверцу и предложил Джой руку. «Шикарные манеры», – подумала она.
Клаус провел ее по узенькой грязной тропинке к одной из хижин, у которой вовсе не было стен, только навес, а крыша держалась на деревянных столбах. Здесь царил полумрак, горело всего несколько свечей да одна тусклая лампочка над музыкальным помостом. Когда глаза Джой привыкли к темноте, она заметила, что, кроме нее и Клауса, здесь нет ни одного белого, и все остальные – цветные – их внимательно разглядывают. Она почувствовала себя неуютно. Местечко выглядело зловеще, и у нее даже мелькнула мысль, выберутся ли они отсюда живыми. Джой никак не могла взять себя в руки и побороть страх, охвативший ее. Клаус, казалось, не замечал взглядов, которые бросали на них со всех сторон. Он подошел к стойке и спокойно заказал напитки. Джой старалась казаться довольной и веселой, но держалась поближе к Клаусу. Однако не прошло и нескольких минут, как на них перестали обращать внимание. Страх прошел, она приободрилась. Даже подумала: надо же, побывала в настоящем, стопроцентном ночном клубе для местных! Не в каком-нибудь кретинском отеле с толпой прислуги и чопорными мордами богатеев. Ей не терпелось поскорее рассказать об этом Иви.
Музыканты наигрывали негритянский джаз, они с Клаусом все время танцевали, тесно прижавшись друг к другу. Джой на секунду даже задохнулась, так ее возбудила близость Клауса. Она чувствовала его мощную эрекцию, но, похоже, им обоим нравилось немного помучиться, растягивая сладкое чувство томления.
Они продолжали потягивать «Янтарный ликер», который Клаус назвал самогонкой. Напиток, с привкусом патоки, был очень крепким, и Клаус предупредил Джой, что надо быть осторожнее.
– Это динамит, – добавил он.
Они танцевали и пили, пили и танцевали, пока наконец Джой не спросила Клауса, не хочет ли он словить настоящий кайф?
– Естественно, – ответил он и рассказал о том, как лет в четырнадцать впервые курил марихуану. Это было на Ближнем Востоке, где в то время работал его отец.
Джой имела в виду совсем не это, она удивилась, но не сказала ни слова.
– Ты хочешь «травки»? Я могу достать в Бриджтауне, – предложил Клаус.
– У меня дома немного есть, – сказала Джой.
– Тогда поехали. – Клаус оплатил счет. Они достаточно помучили друг друга. Пора завершать.
На обратном пути к «Сэнди лейн» Джой почувствовала головокружение и дурноту. Она поняла, что это от выпитого, нужно просто расслабиться, тогда все пройдет. Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, но головокружение только усилилось. Ей было одновременно и приятно, и противно, будто плаваешь или летаешь во сне. Правда, такой сон может обернуться и кошмаром: уже не летишь, а падаешь, проваливаешься в бездну.
– Ты как, ничего? – спросил Клаус.
Они уже подкатили к стоянке у отеля. Джой даже не заметила, что машина остановилась.
– Голова немного кружится, – призналась она.
– Тебя предупреждали.
Они вышли из машины и, стараясь не шуметь, направились извилистым коридором к ее комнате. Чтобы не натыкаться на стены, Джой выставила вперед указательный палец и с каждым шагом упиралась им в шершавую штукатурку. Наконец они добрались до ее двери, и она сунула Клаусу свою маленькую вышитую сумочку. Он быстро нашел ключ и отпер дверь. Потом буквально внес Джой в комнату. Она плюхнулась на кровать навзничь, глядя в потолок, который вращался у нее перед глазами. Она ничего не могла поделать, чтобы прекратить это вращение, которое то замедлялось, то ускорялось.
Клаус сел на кровать рядом с ней и стал медленно, нежно, очень ласково целовать ее. Его язык то выскальзывал из ее полуоткрытого рта, то снова погружался в него.
– Приятно, очень…
– Можно еще?
– Да, пожалуйста.
Джой казалось, что она погружается в теплую морскую гладь. Ей не надо было ничего делать, ни единого движения. Ощущение необычайное: мужчина ласкает ее, а она, безвольная, впитывает эти ласки. Рассудок полностью отключился, и тело само отвечало на каждое прикосновение. Но у нее все же мелькнула еще одна мысль – на этот раз ее любовник гораздо опытнее и искуснее ее. Впервые. Клаус уже снимал с нее футболку.
– Просто прелесть! – сказал он, проведя языком вокруг ее сосков, а потом, опустившись ниже, и вокруг пупка, насколько позволяли джинсы. Но они не позволяли, и он стал расстегивать «молнию». Джой оперлась на локти, приподнимая тело, чтобы ему было легче стянуть с нее джинсы. Видимо, она сделала слишком резкое движение, потому что в ту же секунду ее начало выворачивать. Она даже не успела встать с кровати. Клаус схватил с тумбочки охапку бумажных салфеток и сунул ей. Прижав их ко рту, Джой бросилась в ванную. Спазмы шли один за другим, и, пока она добралась до унитаза, ее желудок уже выдал все, что в него заложили в этот день. Но рвотные позывы не прекращались, и у Джой было ощущение, что ее сейчас вывернет наизнанку.
Тут дверь в ванную с другой стороны – со стороны родителей – отворилась, и показалась мать в ночной рубашке.
– Боже! Джой! Что произошло? – Эвелин увидала только спину дочери, ведь та стояла на голубом кафельном полу на коленях, уткнувшись головой в унитаз и обхватив его двумя руками. Мать не сразу заметила Клауса, возможно, вообще бы его не увидела, если бы он не включил свет. Волосы его были растрепаны, ремень и молния на белых фланелевых брюках расстегнуты.
У Джой опять начались приступы, она издавала дикие, животные звуки. Ее футболка была задрана выше груди, а длинные волосы спускались прямо в унитаз.
– Я прошу вас уйти, – сказала Эвелин Клаусу.
– Но ведь ей плохо! – Он показал на Джой. Ему явно не хотелось оставлять ее.
– Слышишь, вон отсюда! – Эвелин подошла к двери в комнату Джой и с силой захлопнула ее прямо у него перед носом. Клаус остался в комнате один, и ему ничего не оставалось, как уйти. Джой все слышала, но была слишком слаба, чтобы вмешаться.
– Джой, – Эвелин положила руку на плечо дочери, – что он сделал с тобой?
– Ничего не сделал… Я сама виновата. Пойми, я сама во всем виновата…
Мать с трудом расслышала ее ответ. Джой еле дышала от жутких приступов рвоты.
В ванную вошел Нат.
– Она просто перебрала, – сказал он. – Вот и все!
– Но ей же так плохо! Посмотри на нее!
– Значит, она здорово перебрала. Завтра – похмелье, ей будет еще хуже, а потом все пройдет.
– Ей чем-то можно помочь?
– Да оставь ты ее в покое.
– У нее в комнате был мужчина, – сказала Эвелин после того, как они помогли Джой умыться, убедились, что она заснула, и вернулись в свою спальню.
– Ей почти шестнадцать. Естественно, что у нее там был мужчина.
– Нат, она твоя дочь! Неужели тебя все это не волнует?
– Меня волнует, чтобы она хорошо и интересно проводила время.
– И ты это называешь интересно провести время? Твоя полуголая дочь давилась от рвоты, обнимая унитаз, а тот парень стоял со спущенными штанами. Ты что, действительно считаешь это прекрасным эпизодом в жизни?
– Я называю это взрослением. У девочки наступит жестокое похмелье. Это будет ей хорошим уроком.
– Я так не считаю, – сказала Эвелин. Она решила, что такой случай нельзя свести только к похмелью. Она запретит Джой не только встречаться с Клаусом, но даже просто видеть его. Он слишком взрослый и слишком искушенный для ее дочери.

 

Джой проснулась в полдень от острой головной боли. Впрочем, болела не только голова – давило живот, тряслись руки, глаза – будто засыпаны песком, кожа пошла какими-то пятнами, колени дрожали. Она не могла ни есть, ни спать. Она лежала и следила за солнечными зайчиками, которых щедро дарило ей карибское солнце, и мучительно пыталась вспомнить – было у нее что-то с Клаусом или нет.
В два часа рассыльный принес ей огромный букет цветов и визитку Клауса с напоминанием, что они договорились сегодня вместе пообедать и что он заскочит за ней около семи вечера.
А в три часа пришел отец, принес ванильное мороженое, имбирное пиво и хорошее настроение. Он рассказал дочери о своих юношеских экспериментах с алкоголем, и Джой хохотала до слез. Учитывая ее состояние, это было большим достижением.
– Между прочим, мать, глядя на твое поведение, просто писала кипятком – извините за грубость, – сказал он, когда они перестали шутить.
– И что из этого вытекает? – Джой даже не заметила невольный каламбур.
– Она не хочет, чтобы ты встречалась с Клаусом. Она полагает, что он плохо на тебя влияет.
– Ничего не получится. Я сегодня с ним обедаю. – Джой скрестила руки под подбородком. Она всегда так делала, когда протестовала против чего-нибудь.
– Прошу тебя, откажись.
– Это просьба или приказ?
Мгновение отец колебался.
– Полагаю, скорее – приказ.
– Но отчего же она сама не занялась «грязной работой»? Если ей не хочется, чтобы я шла с Клаусом, почему бы ей самой не сказать мне об этом?
Нат заметил, что Джой никогда не называла Эвелин «мамой» или хотя бы «ма». Всегда только «она», «ее», «ей».
– Слушай, детка, что происходит между вами?
– Просто она живет в средних веках, а я – в шестьдесят восьмом году. Вот и все.
Нат Баум любил их обеих, каждую по-своему. Они выглядели диаметрально противоположными. Трудно поверить, что они чем-то связаны друг с другом, а уж тем более сказать, что это мать и дочь. Эвелин была замкнута, избегала конфликтов, очень дорожила своей репутацией и в то же время чувствовала себя неуверенно, особенно если это касалось основного долга – заботиться о семье. Джой, наоборот, бунтовщик от природы. Она самоуверенна, готова на риск, ее эмоции все на поверхности, не как у матери. Нат даже в душе редко признавал, что его дочь многое унаследовала от него и что он, сам того не желая, гордится этим. И уж совсем он не хотел признать, что к жене он привык, она ему нужна, но любит-то он Джой.
– Она желает тебе добра, – сказал Нат, защищая Эвелин. Он чувствовал, что должен поддержать жену.
– А ты тоже хочешь, чтобы я не встречалась больше с Клаусом?
– Признаться, я не слежу, с кем ты гуляешь. Я только повторяю тебе то, что просила мать.
– Могла бы и сама мне сказать. Если считает, что это так важно.
В половине седьмого Джой наконец вылезла из кровати, стащила с себя ночную рубаху и начала одеваться к обеду.
– Куда это ты собираешься? – Мать прошла в спальню Джой через ванную.
– Прошвырнуться с Клаусом, – ответила Джой, причесываясь.
– Ну уж нет, – сказала Эвелин. – Не сегодня. Впрочем, никогда.
– Ну уж да. И сегодня. И завтра! Если мне, конечно, захочется.
– Позвони и отмени встречу. – Эвелин показала на старомодный черный аппарат на тумбочке. Джой продолжала как ни в чем не бывало расчесывать волосы, стоя перед большим, в полный рост, зеркалом в ванной.
– И не подумаю, – ответила она.
– Тогда это сделаю я.
– Не сделаешь! – Джой бросила расческу и обернулась к матери.
Та, ни слова не говоря, сняла трубку и попросила соединить ее с Клаусом. Когда он подошел к телефону, она спокойным, ровным голосом назвала себя.
– Джой, к сожалению, неважно себя чувствует, боюсь, ей придется нарушить ваши планы.
– Она лжет! – закричала Джой изо всех сил, чтобы Клаус мог услышать. – Она лжет!
Девочка бросилась в комнату и попыталась вырвать трубку из рук матери. Эвелин быстро подняла аппарат и крепко удерживала его так, что Джой не могла дотянуться.
– Ты соврала! У тебя просто не хватило смелости сказать ему правду. И в чем дело? Тебе не понравился его торчащий член? – Джой стояла лицом к лицу с матерью. – Его большой, длинный, красный шведский член?
И тут мать ударила ее. Сильная пощечина отбросила Джой назад, и слезы сами полились из глаз. Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга, потрясенные той ненавистью, которая их охватила. Потом Эвелин пришла в себя и направилась к двери. Джой бросилась за ней со сжатыми кулаками, но Эвелин успела закрыть за собой дверь, делая вид, что не замечает дочь.
Когда Джой немного успокоилась и ее перестало трясти, она позвонила Клаусу и сказала, что чувствует себя немного лучше и не намерена откладывать их встречу.
Он на мгновение заколебался, но потом извинился и добавил, что у него появились другие планы.
– Ну и ну, – сказала Джой.
– Прости, мне действительно жаль, но иного выхода я не вижу.
В голосе его звучала искренность, и Джой решила сделать вид, что ничего не поняла.
– А завтра?
– Завтра я уже буду в Антигуа.
– В Антигуа?
– Это моя работа, я все время в разъездах.
– Да-а, ну а потом, когда ты вернешься на Барбадос?
– Вернусь я через девять дней. После Антигуа мне нужно быть в Сан-Мартине, потом в Сан-Круа, и только затем вернусь на Барбадос.
– Через девять дней я уже буду в Нью-Йорке.
– Жаль. Я бы хотел тебя видеть. Ты знаешь.
– Знаю, – ответила Джой. – Ну, что же, счастливого пути. – А тебе – веселых каникул. Может, в следующем году…
– Может быть.
Они оба прекрасно понимали, что этот «следующий год» не наступит никогда. Закончив обмен любезностями, они повесили трубки.
Джой почувствовала себя слишком расстроенной и слабой, чтобы выйти к обеду. Спуститься вниз и обедать в одиночестве у нее не хватало духа, а сесть за один стол с матерью – этого она даже представить себе не могла, лучше сдохнуть с голоду. Она заказала обед в номер, а пока ждала – покурила «травки». В комнате не было даже телевизора, делать абсолютно нечего. Наконец принесли обед. Джой под действием «травки» сильно проголодалась, кроме того, она была рада хоть какому-то занятию.
Она заставила себя проторчать в номере до половины одиннадцатого, но дольше выносить одиночество уже не смогла. Она натянула джинсы, наскоро причесалась и улизнула. В коридоре никого, за исключением двух горничных – вечно хихикающих и вечно толкающих перед собой полотеры. Джой спустилась на этаж ниже – в просторную, но пустую в это время столовую. Она обошла столики, уже приготовленные для завтрака, вышла через боковую дверь к ступенькам, ведущим на другую террасу – в танцзал. Оттуда доносилась музыка – все та же местная группа. Джой облокотилась на широкие перила, ей было удобно наблюдать сверху, и она стала искать родителей. Обычно они сидели за самым крайним столиком, на который падал яркий свет. Пальмы, расположенные полукругом, отделяли его от других. Действительно, местечко было очень уютным. Вокруг все так мило! Будто смотришь старый кинофильм: много музыки и тихий шелест прибоя.
Тут она увидела родителей– они развлекались в компании супругов из Сент-Луиса, с которыми успели подружиться за это время. Нат танцевал с женой приятеля – блондинкой весьма сексуального вида, правда, достаточно вульгарной, а Эвелин – с ее мужем, одетым «с иголочки» – в вечерний костюм и при галстуке. Джой, сама того не желая, подметила, что мать ее выглядит очень привлекательно. Неяркий свет выгодно оттенял белизну ее костюма и ровный, красивый загар. Непривычно было видеть, как твою мать обнимают чужие руки. У Джой промелькнула мысль, уж не положил ли этот малый глаз на мать?
Разглядывая танцующие пары, она заметила Клауса. Он крепко прижимал к себе девушку – Джой уже видела ее на пляже. На ней было вечернее платье, а волосы высоко зачесаны. Джой решила, что эта мымра – полное дерьмо, ей и в подметки не годится. Но, похоже, Клаус так не думал. Не то чтобы Джой пыталась обвинить его, но… Собственно, а чего же она ждала? Что он будет сидеть под ее дверью и скорбеть, раз уж мамаша решила, что он плохо влияет на детку?
Джой еще немного понаблюдала за танцующими, потом взгляд ее устремился дальше – к пляжу. Белый песок серебрился в лунном свете, шезлонги расставлены аккуратными рядами в ожидании любителей утреннего загара. Она заметила парочку, которая пристроилась на одном из шезлонгов. Джой блуждала взглядом по всему побережью, но внезапно остановилась на небольшом строении. А ведь она совсем забыла про водные лыжи!
Винстон оказался вполне приличным любовником, немного примитивным, но все же лучше, чем ничего. Они лежали на кровати Джой, сплетенные в объятиях, когда Эвелин и Нат вошли в свою комнату. Джой не побеспокоилась даже закрыть свою дверь в ванную.
– Джой? – Это был голос матери.
– Ну? – Она не сдвинулась с места, а когда это попытался сделать Винстон, удержала его ногами. Она услышала, как мать идет через ванную в ее комнату.
В спальне Джой было темно, поэтому она увидела мать раньше, чем та ее. Когда же глаза Эвелин привыкли к темноте и перед ней предстала сцена, которую дочь специально приготовила, она издала какой-то сдавленный звук, похожий на стон, но не проронила ни слова.
– Теперь можешь идти, – сказала Джой Винстону.
Он тихо и быстро поднялся, нацепил свои плавки и вышел. А Джой подумала: интересно, сколько раз он попадал в такие ситуации? Наверняка много. Должно быть, он считает их неизбежными издержками в работе.
Абсолютно голая Джой поднялась с кровати, медленно прошла через комнату к ванной и захлопнула дверь прямо перед носом матери.
– Спокойной ночи, мамочка!
На следующий день по настоянию матери они все уехали. А через неделю, опять-таки по требованию Эвелин, Джой оказалась на приеме у психиатра.

5

Офис доктора Ричарда Сполдинга был расположен в красивом современном здании из темного камня.
Джой нажала на кнопку звонка, услышала в ответ сигнал и толкнула дверь в кабинет. Она оказалась в большой квадратной комнате с высоким потолком, украшенным лепным орнаментом в стиле конца прошлого века. Светло-бежевые стены, на полу – темно-синий ковер, мебель добротная и явно дорогая. Если бы Джой спросили, какого мнения она о докторе Сполдинге, она не задумываясь ответила бы: он весь бежевый.
У него была смуглая кожа, светло-каштановые волосы, светло-карие глаза. На нем ладно сидел коричневый твидовый пиджак и песочного цвета габардиновые брюки. Лет сорока, невысокий и слегка полнеющий.
– Вы и есть промыватель мозгов, не так ли? – сказала Джой.
Доктор Сполдинг ничего не ответил. Он закрыл за ней тяжелую дубовую дверь, и они остались в кабинете одни. Он указал ей на кушетку, а сам разместился в кожаном кресле, положив ногу на ногу и при этом тщательно поправив брюки. Заметив его движение, Джой решила, что он – гомик.
– Вы что, голубой? – спросила она.
– Располагайтесь на кушетке, так вам будет удобнее.
Джой села, но не легла, хотя имелось в виду, что надо лечь. Передразнивая доктора, она тоже скрестила ноги, демонстративно поправив свою мини-юбку.
– Я бы попросил вас лечь, – сказал Сполдинг, – так удобнее работать.
– Уж не хотите ли вы сказать, что собираетесь меня усыпить? – Джой изобразила зевок, а сама подумала, как далеко она зайдет со всеми своими штучками.
– Я собираюсь помочь вам, – ответил он. Джой обратила внимание, что и голос у него какой-то бежевый.
– Замечательно, – сказала Джой. – Мне крупно повезло. – Она откинулась на кушетку и приготовилась игнорировать все указания доктора: она ждала, что он попросит ее то сесть прямо, то лечь, или же станет выспрашивать подробности ее несчастного детства, или заставит признаться, что она ненавидит мать и хочет убить отца. Но он ничего не говорил. Джой стало раздражать его молчание.
– Вы что, не собираетесь ни о чем меня спрашивать? – обратилась она наконец к Сполдингу, совершенно разозленная, что никак не может выиграть это «сражение».
– Может, вы сами хотите мне что-то сказать? – ответил тот ровным и спокойным голосом.
– А идите вы… – сказала Джой и поклялась себе больше не произнести ни слова. Она жутко злилась на мать, что та заставила ее пойти к психиатру, будто чокнутую. Этот Сполдинг может резать ее на куски, может вкалывать любые наркотики – даже под дулом пистолета она не скажет больше ни слова. Ни словечка!
Так прошло сорок пять минут. Наконец доктор Сполдинг встал:
– Прием окончен. Придете ко мне в четверг.
– Думаю, вам должно быть интересно, почему я молчала, – сказала Джой. Направляясь к двери, она намеренно задела его грудью.
– Мы обсудим это в следующий раз, – ответил тот.
Прежде чем она успела открыть рот, он уже закрыл дверь, оставив ее одну в большом мраморном фойе.

 

Эвелин не могла сдержать нетерпения.
– Что тебе сказал доктор, дорогая? – спросила она в ту же секунду, как Джой переступила порог дома.
– Ничего. А что он должен был мне сказать? Я не псих.
Джой бросила это на ходу, не оборачиваясь, направляясь через гостиную в свою спальню.
– Но никто этого и не утверждал… – начала было мать, но тут Джой с такой силой захлопнула дверь, что штукатурка посыпалась и белыми снежинками легла на ковер. Ничего. Лидия уберет.
Джой попыталась вообразить себя убийцей. Она залезла на подоконник в своей спальне и стала разглядывать людей, проходивших внизу по улице. Она согнула правую руку в локте, выставив указательный палец, левый глаз прищурила, а правым сосредоточилась на указательном пальце. В качестве жертвы она выбрала женщину средних лет, явно обеспеченную, прогуливавшую пару миниатюрных собачек, – кажется, такс. Джой тщательно прицелилась и нажала на курок. Женщина в диком изумлении глянула вверх, ноги ее подкосились, и она медленно, очень медленно стала оседать на тротуар. Она не издала ни звука. И крови не было. Только черная дырочка на левой груди. Собачки ничего не заметили, они продолжали поливать металлический столб со знаком «Стоянка запрещена».
В следующий час она «убила» троих: посыльного – негра, который разносил по адресам букеты цветов; импозантного мужчину с седыми усами, который нес большую картину, обернутую в плотную бумагу и перевязанную белой бечевкой, и девушку с золотистыми волосами, в очках-хамелеонах. Все они «умерли» беззвучно.

 

– Я убила четырех человек, – сказала Джой в четверг.
– Вот как? – поинтересовался доктор Сполдинг.
Джой ждала его более бурной реакции и живого интереса. Его холодность и спокойствие вывели Джой из себя:
– Вам когда-нибудь говорили, что у вас вместо мозгов дерьмо?
– Очень часто, – сказал доктор Сполдинг спокойно.
Джой представила себе, что у психиатра наверняка есть благодарные пациенты. Они конечно же шлют ему открытки к Рождеству. Но она больше ничего не скажет. Почему она должна быть откровенной? Почему она должна тратить на него свои силы?
Оставшееся до конца приема время они провели в полном молчании. Доктор Сполдинг встал, открыл дверь, и Джой вновь оказалась в мраморном фойе. Она взглянула на свои часы с изображением Микки Мауса: было без десяти пять.
И у этого промывателя мозгов – в голове часы. Что-то там кукует у него в башке.
Джой ненавидела доктора Сполдинга, ее бесила одна только мысль, что придется вновь идти сюда. С помощью Иви она наврала ему с три короба, а он был настолько туп, что всему поверил и продолжал задавать ей идиотские вопросы. Только кретин мог быть так легко одурачен ее враньем, значит, доктор Сполдинг он и есть. В июне она окончательно решила, что с нее хватит этого бежевого промывателя мозгов. Она спросила отца, как он считает, продолжать ли ей эти посещения. Тот ответил, что побеседует со Сполдингом, потом они решат.
– Такой вариант тебя устраивает? – спросил он.
– Только если к нему пойдешь ты, а не она. – Джой имела в виду мать.
На следующей неделе Нат встретился с доктором за ленчем и потом рассказал об этом дочери.
– Сполдинг говорит, что ты очень враждебно настроена, а по натуре зажата и агрессивна.
Они пошли позавтракать в «Плазу», чтобы можно было поговорить без посторонних. Нат заказал джин со льдом и какой-то салат. Они сели за столик у окна, и, хотя заведение выглядело достаточно старомодно, Джой здесь понравилось.
– Значит, я зажата и агрессивна? Дерьмо все это! – отрезала Джой, потягивая свой коктейль. – Сказал он, чокнутая я или нет?
– На эту тему он не распространялся, – ответил Нат, и они рассмеялись.
Джой почувствовала себя легко и свободно, будто освободилась от тяжелого груза.
– Что ты сам-то о нем думаешь? Как он тебе показался?
– Придурок, – ответил отец, открывая меню. – Ты что будешь брать?
– Считаешь, я могу к нему больше не ходить?
– Я поговорю с матерью.
– Фирменный салат с курицей, белое мясо без гарнира, – сказала Джой. – Послушай, па!
– Что? – откликнулся Нат.
В этот момент Джой думала об отце, о том, насколько привлекательно он выглядит, какой он замечательный. Мать ничем не заслуживала такого мужа, как он. Джой хотела бы найти себе подобного мужчину.
– Я тебя люблю.
– Пожалуй, я возьму то же, что и ты, только двойную порцию, – ответил отец. – Валяй, заказывай.

 

В сентябре шестьдесят девятого, уговорив отца и переругавшись с матерью, Джой удалось-таки покинуть родительский кров и поселиться отдельно. Она сняла квартиру в одном из небоскребов на 63-й улице. Чтобы как-то успокоить мать, Джой устроилась на кинематографические курсы при Нью-Йоркском университете. Эвелин полагала, что пока дочь где-то «пристроена» и чем-то «занимается», все не так плохо и повода для настоящих волнений нет.
Правда, тревог и забот у матери хватало: она переживала за дочь то по поводу наркотиков и аборта, то ей казалось, что та переутомляется или ее обидел какой-нибудь парень, короче, Эвелин сильно беспокоило будущее Джой. Когда дочь сообщила ей, что Иви выходит замуж за своего дружка – Дика Нуньяна – сына армянина и ливанки, мать страшно расстроилась. По выражению ее лица Джой догадалась, что та в ужасе от мысли: вдруг дочь последует примеру подруги и выскочит замуж за китайца или того хуже! Правда, вслух она не осмелилась сказать ни слова.
Мать и отчим Иви к тому времени уже не жили вместе, они подали на развод. Когда Иви сказала Джой, что они с Диком собираются пожениться, та спросила:
– Наметила его первым? – Она хорошо помнила, как подруга утверждала, что у нее будет, по крайней мере, три или четыре мужа.
– Нет, – отвечала Иви. – Я буду жить с ним до самой смерти. Терпеть не могу всякие там разводы.

 

Первый год самостоятельной жизни Джой совпал с концом шестидесятых. Она сильно изменилась, превратившись из протестующей, отвергающей все и вся в более спокойного, положительного человека. Видно, она уже прошла свой путь от разрушения к созиданию. В этот год впервые Джой влюбилась. Вообще-то ей нравились эти курсы. Ее друзья больше походили на Джой, чем на богатых самодовольных студентов из «Ардслея». Ребята были независимые, ершистые, бунтующие против устоявшихся традиций и в основном несчастливые. Они происходили из самых разных семей: богатых, бедных и среднего класса. Тут были и черные, и белые, и евреи, и протестанты, даже несколько человек из совсем экзотических мест. Были и те, кому приходилось мотаться сюда из Бронкса. Как и у Джой, их сексуальное развитие опережало эмоциональное. Все они взрослели в шестидесятые годы и запутались в противоречивых веяниях этого времени, не понимая, чего ждет от них общество, бросая на ходу какие-то неясные установки.
Тут Джой чувствовала себя увереннее, она уже не казалась себе «пропащей», замечая, что и другие испытывают трудности в поисках себя и своего места в жизни. Как раз в этот переломный период Джой и встретила Тэрри Бэсса.
Они посещали одни и те же курсы. Вместе изучали историю кинематографии, от немых фильмов до самых современных, пытались разобраться в классике и знакомились с работой самых знаменитых студий.
Кино стало их страстью и наслаждением. Эти ребята шестидесятых стали первым поколением «киноманов», впитавших всю информацию, впечатления, эмоции и образы с узенькой киноленты, с отражения на белом экране.
Джой и Тэрри были энтузиастами кинематографа, оба считали себя «гражданами планеты», поэтому даже не удивились, что их судьбы схожи. Джой любила отца и гордилась им, но возмущалась матерью, а для Тэрри наоборот – отец был врагом, а мать – союзником. Кстати, отца Тэрри, крупного бизнесмена, называли в Восточной Пенсильвании и на западе Нью-Джерси Королем «шевроле». Правда, в отличие от Джой, которая бунтом отвечала на чувство дискомфорта, рожденное отсутствием взаимопонимания, Тэрри скрывал свои эмоции, все глубже замыкаясь в себе. После одного такого откровенного разговора они почувствовали доверие друг к другу и подружились. С каждым днем их симпатии углублялись, они знали, что другой не предаст, что можно поделиться любым своим «секретом», будь то личная обида или сокровенное желание. Из всего этого неизбежно следовало, что они вскоре станут любовниками.
Это случилось пятого мая семидесятого года, на следующий день после убийства четверых студентов в штате Кентукки. Весь Нью-Йоркский университет бурлил, каждый из студентов чувствовал свою сопричастность. Убийство четверых студентов в Кентукки потрясло весь студенческий мир Америки. Слишком легко можно было представить, что это произошло бы где угодно, например в Манхэттене. Достаточно, чтобы среди полицейских оказался один, у кого палец постоянно на спусковом крючке, и чтобы он ненавидел хипповатый вид и длинные волосы.
На следующий день студенты собрались на траурный митинг. Вечером они сошлись в аудитории, у каждого в руках горящая свеча. Вместо подсвечников в ход пошли банки из-под пива, пластиковые стаканчики, упаковки из-под бумажных салфеток – короче, все, что годилось для этой цели. Ребята стояли притихшие в темной аудитории, освещенной лишь сотнями огоньков от свечек, а президент Студенческого совета выступил с короткой простой речью о свободе, демократии, правде и праве иметь собственное мнение. Затем в зале воцарилась полная тишина, причем она возникла сама по себе, неожиданно и от этого казалась еще более величественной. Медленно, в полном молчании, сплоченные одним общим горем, студенты покидали аудиторию.
Джой не хотелось возвращаться к себе. Сейчас она избегала одиночества. Увидев Тэрри в толпе студентов, она подошла к нему, и они вместе побрели по Шестой авеню.
– И мы могли бы быть на их месте, – сказала Джой, прихлебывая кофе из толстой фаянсовой кружки. – Мы вполне могли бы быть покойниками. Если бы поехали в Кентукки.
– Признаться, я считал, что слезоточивый газ в Чикаго – это предел, дальше они пойти не посмеют. Я думал, стрельбы не будет. Но оказывается, они могут запросто убить тебя, если ты с ними не согласен.

 

– Ты знаешь, я уже два года ни с кем не спала, – сказала Джой.
Они допили кофе и теперь шли по Восьмой улице, а яркие огни рекламы и вывесок одновременно подбадривали их и угрожали им. Они шли молча, не касаясь друг друга, и Джой сама удивилась, почему вдруг сказала такое. Она никому этого не говорила, даже Иви. Последним в ее постели был Винстон – тот самый инструктор по водным лыжам с Барбадоса. И с тех пор секс отвратил ее. Она полагала, что это полное надувательство и обман – много обещаний и ничего взамен, вроде дешевых пластиковых игрушек, которые она заказывала в телевизионных коммерческих службах еще ребенком. Они были блестящими и в прекрасных упаковках, но тут же ломались, стоило только начать играть с ними. Вот и секс она восприняла как новую игрушку, новую одежду, новый оттенок губной помады – как то, что должно изменить ее жизнь: сделать лучше, интереснее, более волнующей. Но ничего не менялось. Только очередная надежда превращалась в прах.
– Ну и что? Ничего особенного, если не хочется, – ответил Тэрри. – Я тебя понимаю.
У него, как и у Джой, возникло странное отношение к сексу – будто его предали. Когда ему было семнадцать, он вдруг обнаружил, что лучший способ оказаться в чьей-нибудь постели – поучаствовать в марше мира или митинге протеста. Те же девчонки, что рьяно отстаивали амнистию, расовое равноправие или легализацию марихуаны, с таким же жаром отдавались сексу. После каждой забастовки, марша или демонстрации их участники разбивались на пары и пытались усовершенствовать мир путем половых упражнений. Через короткое время Тэрри не мог вспомнить, с кем он спал, а с кем еще нет. Он не знал ни их имен, ни прошлого, ни мыслей о будущем, а впрочем, какая, к черту, разница, если они все сливались воедино, в одну безликую девушку, кричащую лозунги, с прямыми длинными волосами и в джинсах в обтяжку. Как и все.
– Но мне-то хочется, – сказала Джой.
Они уже входили в квартиру Тэрри в восточной части Десятой улицы. На стене у входа красовался добротный и изящный почтовый ящик, а рядом – медная табличка в деревянной рамке с его именем и фамилией и кнопка звонка. Джой рассмеялась и объяснила ему, что и у нее у входа все выглядит добротно и престижно, а им-то казалось, что они революционеры, что порывают со старыми традициями. А на самом деле они такие же конформисты, как и обычные представители средних слоев, которых они ненавидели.
Тэрри и Джой забрались в постель и занялись любовью, вернее, предались любви с каким-то особым чувством то ли ностальгии, то ли витающей рядом смерти – с обостренным восприятием друг друга.

 

Наступило лето – юбилейное для Ната Баума, ему стукнуло пятьдесят. Джой и Тэрри купили льготные молодежные билеты до Парижа, оттуда направились в Амстердам, затем в Лондон, Копенгаген и Мадрид. Они добирались на попутках, ночевали в молодежных общежитиях, покуривали «травку», а когда судьба сводила их с молодыми соотечественниками, такими же, как и они, то до утра распевали американские народные песни. В Мадриде они взяли напрокат «фиат» и покатили на юг, через Севилью до Коста-дель-Соль, обгоняемые туристами из Англии и Германии. Наконец они на пароме приплыли в Марокко – в город Танжер.
Лето потихоньку заканчивалось, Джой и Тэрри вернулись в Нью-Йорк. Они решили жить вместе и поселились у Джой. Они убедили сами себя, что выбор пал на ее квартиру, потому что она больше. На самом деле они не хотели признаться даже себе, что у Тэрри беспокойные, если не сказать хуже, соседи.
Тэрри продолжал учиться в университете, а Джой – посещать свои кинематографические курсы, правда, только те лекции, которые ей нравились. Но больше, чем учебой, чем родителями или своими друзьями – больше, чем всем остальным на свете, – они интересовались друг другом. Они – эти повзрослевшие дети – учились жить вместе. Учились самой сложной науке: как не подавлять другого, как совместить различные натуры и при этом создать единое целое, как достичь такого уровня зависимости друг от друга, который бы никого не обременял. Они пытались не повторять ошибок своих родителей.
Тэрри и Джой не устраивали традиционные роли и обязанности мужа и жены, они считали, что именно это и разрушает семейное единство. Поэтому они поделили поровну все домашние заботы: по очереди бегали в магазин, прачечную, химчистку, оплачивали счета, стелили постель и прочее и прочее. Они сложили свои деньги вместе – по странному стечению обстоятельств, оба получали одну и ту же сумму: пятьсот долларов в месяц. Все домашние расходы покрывались из их общего фонда, а если что-то оставалось, то делилось пополам, причем каждый был волен тратить свою часть так, как ему вздумается, не давая при этом никаких объяснений.

 

В сентябре семьдесят второго Джой решилась признаться отцу, что они с Тэрри живут вместе. Ей надоело скрывать и отмалчиваться. Ей показалось, что пришло время поставить точки над i.
– Па, – сказала она, когда они вновь сидели за своим столиком в «Плазе». – Пора уж тебе узнать правду. Мы с Тэрри живем вместе. – Она ждала ответа. Интересно, что он скажет?
– Знаю. Причем давно.
– Почему же ничего не сказал? – Джой удивилась. Ее всегда поражала способность отца слишком спокойно воспринимать все происходящее. Она не подумала, а ее-то способно ли хоть что-нибудь потрясти?
– Да это не мое дело.
– И тебя не касается?
– Пока ты счастлива – нет, – сказал Нат. – Но выглядишь ты счастливой. – Он осторожно и ласково дотронулся до ее лица. Джой немного повернула голову и поцеловала его пальцы.
– Ты собираешься ей рассказать?
Оба они знали, о ком идет речь.
– Но ведь это не совсем ее дело. И потом, зачем ее будоражить?
Джой улыбалась, почувствовав себя легко и свободно. Какое счастье иметь такого отца!

 

– Было бы неплохо нам вместе пообедать – ты с Тэрри, твой отец и я, – предложила Барбара.
– Я не против, – сказала Джой.
Они познакомились несколько недель, когда Джой, как обычно, зашла в «Плазу», чтобы встретиться и поговорить с отцом. Нат сидел за обычным столиком, правда, не один. Джой решила, что он захотел последовать ее примеру – она открылась ему, а он ей.
– Я не против, – повторила Джой достаточно холодно, скрывая раздражение.
– Я рада, что наконец с тобой встретилась, – сказала Барбара. – Я слыхала о тебе уже очень многое.
– Небось в основном плохое? – сказала Джой, как бы испытывая Барбару.
– Да, признаться, всякое. – Она почувствовала настроение девушки и попыталась достойно пройти испытание.
– Ерунда, я говорил только хорошее, – вмешался в разговор Нат, приступая к своему коктейлю. Он понимал, что в этом знакомстве был определенный риск, но любил остроту ощущений. – Она замечательный ребенок.
– Это единственный человек на свете, который имеет право называть меня ребенком, а я терплю. – Джой откинулась на спинку кресла и поцеловала отца прямо в губы, словно прощая ему свое недавнее раздражение. – Мне салат…
– Я знаю, – перебил Нат, – с курицей, белое мясо без гарнира.
Барбара наблюдала за ними. Отец и дочь. Оба высокие, длинноногие, с одинаковым выражением глаз, оба скрытные и предпочитают шутливую ироническую манеру. Кажется, Джой пошла дальше отца. Интересно, дело тут только в ее возрасте? Может, действуют и материнские гены? От кого достались ей такие губы – ярко очерченные посередине и с аккуратными уголками? Неужели от Эвелин? А эти упрямые волосы, которые не удержит ни одна прическа? Неужто у Эвелин Баум такие же волосы? Неужели она такая же ранимая и чувствительная, как и дочь? И ей так же трудно это скрывать? Барбара часто пыталась представить себе жену Ната, но в этот образ не совсем вписывались прямые волосы, что «не удержит ни одна прическа».
Барбара и Нат принялись обсуждать какие-то деловые вопросы, связанные с полиграфией. Присутствие Джой их не смущало, более того, они принимали ее на равных. Девушка никогда не слышала раньше, чтобы отец разговаривал о бизнесе дома, более того, он вообще никогда не упоминал о своей работе. Джой даже почувствовала симпатию к Барбаре: во-первых, та помогала отцу, во-вторых, относилась к Джой как к взрослой, не задавая идиотских вопросов – о планах на будущее, учебе, замужестве.
– Послушай, Джой скучно. Ведь она не имеет ни малейшего представления о бизнесе, – сказал Нат, когда они с Барбарой разрешили очередной вопрос.
Джой пожала плечами:
– А зачем мне вся эта суета?
– Ты считаешь, что твой отец суетится? – В тоне Барбары сквозила ирония.
– Похоже, вы оба суетитесь. – Джой опять пожала плечами, ей не хотелось признаваться, что Барбара знает об отце больше, чем она.
– Да, – сказала Барбара. – Любовники обычно делятся своими проблемами.
Джой взглянула на отца. Может быть, его шокировало слово «любовники»? Но нет, он был абсолютно спокоен. Итак, «любовники». Что ж, по крайней мере честно. Самой-то Джой потребовалось несколько месяцев, чтобы признаться отцу, что у нее есть Тэрри. Да, Барбара – смелая женщина, и за это ее можно уважать.
– Надеюсь, вы подружитесь, – сказал Нат.
Он положил свою ладонь на руку Барбары, а Джой обратила внимание на ее маникюр – лак был модного оттенка. И еще Джой заметила, что отец сделал это не таясь, как-то естественно.
Он собирается жениться на ней? У Джой не хватало мужества задать этот вопрос. Более того, она и не хотела знать ответ, ведь тогда пришлось бы принимать чью-то сторону, а она гнала от себя подобные мысли.
Потом они какое-то время молчали, и тогда Барбара предложила как-нибудь всем вместе пообедать. Значит, она знает о Тэрри, отец ей все рассказал. Получается, он с ней ближе, чем с Джой.
– Послушай, я должна идти. – Джой резко поднялась, задев стол и едва не опрокинув стакан.
– Счастливо, детка, – ответил Нат, слегка хлопнув ее по попке. Барбара вежливо улыбнулась.

 

До дома Джой решила прогуляться пешком. Она зашла в «Блумингдейл» и, повинуясь какому-то импульсу, купила флакончик лака для ногтей «Кристиан Диор». По словам продавщицы, это был самый модный оттенок сезона. Джой раньше никогда не красила ногти и захотела представить, как это будет выглядеть.
Когда она появилась, Тэрри попытался расспросить ее, как прошел ленч.
– Все предки одинаковые, – отрезала Джой.
Тэрри показалось, что она чем-то расстроена, но она больше не добавила ни слова, и он подумал, что, очевидно, ошибся.

 

– Знаешь, чего бы я хотела? – спросила как-то Джой Тэрри по прошествии нескольких недель. – Я бы хотела, чтобы мы вместе делали фильмы – совместного производства – и работали вдвоем: ты и я.
Эту идею Тэрри воспринял с восторгом:
– Жуть, что будет!
– Чтобы были вдвоем, как Дик и Иви, – добавила Джой, хотя на самом деле думала об отце и Барбаре, об их разговоре и бумажном бизнесе.

6

Джой завидовала Иви и Дику – они везде и во всем были «даже слишком вместе». Началось все с того, что они арендовали верхний этаж складского помещения в Сохо и сами его оборудовали под жилье. Потом вместе занялись свободным бизнесом: печатали на футболках модные картинки и фотографии. Рекламу их продукции можно было встретить и в рок-журналах, и в разных нелегальных изданиях, а каждое утро посыльный приносил им кипу заказов с уже оплаченными счетами. По их словам, это было просто потрясно. Они зарабатывали столько денег, что не знали даже, что с ними делать. Иногда им приходилось возвращать заказы невыполненными – хотелось передохнуть.
Дик и Иви увлекались йогой, народной медициной и групповым сексом. Они толковали о преимуществах трансцендентальной медитации, чувственного марафона и считали, что это дает им новый импульс для восприятия друг друга. Охотно делились подробностями своих похождений на стороне и объясняли, как им удается избежать ревности.
Как-то вечером, после совместного ужина, когда все четверо расслабились от вкусной еды. Дик и Иви предложили Тэрри и Джой заняться любовью вместе. По их словам, они частенько делали это втроем или даже целой компанией, но никогда еще не пробовали вчетвером.
– Почему бы и нет? – немного бравируя, сказала Джой, бросив взгляд на Тэрри. – Это должно быть кайф.
– Нет! – резко ответил Тэрри. В его голосе послышался надрыв. – Я считаю, что секс – дело двоих.
– Но почему же? Это может быть очень здорово! – продолжала Джой. – Да и как ты можешь так считать, если не пробовал по-другому?
– Я знаю, – возразил Тэрри. – Я знаю то, что я сам чувствую.
Джой разрывалась между любовником и друзьями. С ним спорить бесполезно, и она беспомощно обернулась к Иви.
– Слишком скучно, – заметила та. – Мы уверены, что люди, если очень хотят, могут делать все, что им заблагорассудится. Мы уважаем право Тэрри иметь собственное мнение, хотя сами так не считаем и не боимся групповухи, правда, Дик?
Дик кивнул, а Джой пожалела, что Тэрри такой старомодный.

 

После этого эпизода отношения между Джой и Тэрри заметно изменились. Если раньше они могли быстро и почти безболезненно идти навстречу друг другу и разрешать противоречия, умели отмалчиваться и тщательно скрывать раздражение или разочарование, то теперь взаимные претензии стали прорываться наружу. В их семейной атмосфере повисла какая-то напряженность.
Они, эти дети богатых родителей, умудрялись ссориться по поводу денег, вернее, как их тратить. Джой, к примеру, считала, что стоит увеличить расходы на мясные продукты и покупать дорогие полуфабрикаты, а Тэрри возражал. Он хотел приобрести мощную стереосистему, она – цветной телевизор последней марки. Джой говорила, что нечего тратить попусту деньги и тащить домой книги в твердом переплете, когда можно поискать и купить подешевле – в мягкой обложке. Тэрри уверял, что именно она, Джой, попусту транжирит их финансы, оплачивая занятия гимнастикой, в то время как прекрасно могла бы сама заниматься дома любыми упражнениями, причем совершенно бесплатно.
Они оба прекрасно знали и даже не раз сходились в мнении, что все их доводы нелепы, но уже не могли остановиться, потому что настоящей нелепостью был только повод для ссор, а не их внутренняя причина. Чувства, которые в действительности ими руководили, лежали слишком глубоко.
Они стали подсчитывать, кто из них больше делает по дому, поругались и по такому поводу – заводить ли ребенка. Тэрри очень хотел, но Джой возразила:
– Ты что, хочешь, чтобы я прожила жизнь, как моя мать?
Их взаимоотношения стали напоминать бомбу замедленного действия, готовую взорваться в любую секунду. Джой постоянно нападала, а Тэрри отчаянно защищался. Они были недовольны и собой, и друг другом, но, странно, никто из них не хотел рвать эту связь. Только бы стать терпимее, – возможно, все еще и наладится.
Самое ужасное, что в тот октябрьский вечер, когда позвонил Нат и сказал, что мать пыталась покончить с собой, Джой, помимо потрясения и собственной вины, испытала еще одно чувство – чувство облегчения, почти радости. Да, теперь у нее была уважительная причина уехать от Тэрри.
– Но почему она сделала это? – спросил Тэрри.
– Понятия не имею, – Джой пожала плечами. Она никогда не рассказывала ему о Барбаре.
– Я поеду с тобой.
– Не надо. Все о'кей. Я сама.
– Ты позвонишь мне? Ты будешь держать меня в курсе?
– Конечно, – пообещала Джой. Больше всего ей хотелось, чтобы он отстал от нее. – Я тебе попозже позвоню.
– Ты уверена, что с тобой все будет в порядке? – Тэрри надеялся, что она позволит ему помочь ей, но она словно отгородилась от него.
– Мы с отцом в состоянии сами ухаживать за матерью, – сказала она, стоя уже в дверях, пока швейцар останавливал для нее такси. – Мы с ним вдвоем все, что угодно, сможем.
– Знаешь что, Джой, – вырвалось вдруг у Тэрри, когда он уже закрывал за ней дверцу машины, – по-моему в твоих отношениях с отцом есть что-то нездоровое.
– Ага! – с вызовом ответила она. – Я знаю. Хочешь и ты кое-что узнать?
– Что?
– А то, что мне это нравится!
Она даже не помахала на прощание рукой, когда такси набирало скорость, направляясь по Первой авеню в сторону «Вурхиз клиник».
Назад: 6
Дальше: Часть пятая СЕМИДЕСЯТЫЕ МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ