Этой беседе, продолжавшейся много часов, суждено было сыграть в жизни Остапа особую роль. Много позже, вспоминая освещенную огнем камина комнату, красное вино в хрустальных бокалах, разлитое из бутылки с этикеткой Прусского двора, дымящуюся в фарфоровой вазе с гербами картошку в мундире и лицо человека, неторопливо размышлявшего вслух, Остап не мог установить, что было на самом деле, а что присочинило его воображение. Была, несомненно, великолепная ветчина и сыр, принесенные Остапом вместе с вином из подвала по указанию хозяина. Были тонкие сигары и завывание ветра в камине. А вот сам рассказ герцога Баттенбергского? Что услышал Остап тогда от старика, а что пришло в голову другими путями, застряв там невостребованным грузом в отдаленных уголках памяти, чтобы теперь явиться на свет прозрения, слившийся в единую осмысленную картину?

Александр Леонидович Зуев оказался и в самом деле ровесником отца Остапа, что придавало его рассказу остроту сопоставления, которого никак не мог избежать боец Красной армии Гульба, выслушивая исповедь своего классового врага. Дворянин, белогвардеец Зуев был, несомненно, одним из тех матерых хищников, на травлю которых натаскивала свою молодежь страна победившего пролетариата. Тогда, в 1919-м, под Ростовом, возможно, именно он, Зуев, брал на мушку краснозвездочную буденовку старшего Гульбы и, наверное, уж не без его участия готовила Германия преступный военный план в начале тридцатых, имевший привкус возмездия для тех, кто был изгнан революцией. Зуев часто останавливался, сотрясаясь в жестоком кашле, и, отдышавшись, продолжал говорить тихо, коротко, убежденно, преодолевая недомогание усилием воли. Его личная история, несмотря на свою фантастичность, убедила Остапа в своей правдивости, установив между собеседниками тон некой доверительности.

После разгрома Белой армии и эмигрантских скитаний по Турции и Европе Зуев оказался в Берлине, осев в дешевом пансионе. Он зарабатывал на жизнь уроками русского языка. Летом 1927 года, приехав в маленький прусский городок навестить своего полкового приятеля, он отважился на довольно-таки эксцентричный по тогдашнему его душевному состоянию поступок: отправился поиграть в теннис. Поддавшись уговорам приятеля и натянув его белые брюки – присутствие на корте в брюках иного цвета было немыслимо, – тридцативосьмилетний экс-россиянин и экс-офицер оказался в игре, считавшейся тогда привилегией светского круга. Партнершей Александра была изящная брюнетка «с манерами». После партии она пригласила русских друзей к себе на чай и, усадив в открытый новенький «паккард», покатила в неизвестном направлении. Когда машина подъехала к роскошному дворцу, оказалось, что это вовсе не музей и не исторический памятник, а попросту – ее дом. Сама же Виктория – сестра бывшего кайзера Вильгельма, герцогиня Баттенбергская, – бездетная вдова. Через несколько дней было объявлено о свадьбе Виктории и русского эмигранта. Светская хроника, захлебываясь от пикантности ситуации, на все лады толковала это событие. Особо злобствовала русская пресса, называя Викторию старухой, а Александра – «платным танцором дансинга». Несмотря на скандал и возмущение царственной гогенцоллерновской родни, свадьба состоялась, причем с венчанием по православному обряду во дворце Шаммбургов в Боне. Александр Зуев вошел в семью Вильгельма, сделавшись совладельцем крупнейших имений и дворца, что впрямую свидетельствовало о корыстном расчете русского эмигранта. Однако все было много проще и абсолютно невероятно: Александр просто-напросто влюбился в Викторию там же, на корте, с первого взгляда.