Когда Алексею Джисмонди исполнилось семнадцать, он знал о сексе гораздо больше, чем Катрин Жардин. Хоть Милан и являлся современным промышленным городом, столицей итальянского экономического чуда, но в интимных вопросах нравы местной буржуазии оставались теми же, что в предыдущем столетии.

В качестве подарка к пятнадцатилетию дядя отвел Алексея к женщине, которая и ввела мальчика в мир телесных удовольствий. После этого Алексей неоднократно посещал свою наставницу и других женщин той же профессии. Он уяснил себе положение вещей: есть женщины, с которыми можно заниматься сексом, и есть другие женщины, относящиеся к категории «дам». Например, покойная тетя. С дамами встречаются в обществе, беседуют, а в отдаленном будущем сочетаются с ними браком. Женщин этого разряда, чистых и неприступных, тоже можно желать, но втайне, не выказывая этого явно. Это женщины, которые впоследствии становятся матерями. Между обычными женщинами и «дамами» огромная разница.

Проблема заключалась в том, что совместить два эти образа в одном казалось совершенно невозможным.

В юные годы эта раздвоенность женщины занимала Алексея больше всего – даже больше, чем проблема двух отцов, а точнее говоря, родного отца и приемного. Приемным отцом стал для него дядя, человек умный, практичный, активный и очень добрый. Дядя олицетворял собой целый мир, мир предприимчивости и богатства. Джисмонди-старший управлял настоящей индустриальной империей. Он был щедр и великодушен со своими «подданными», но всю власть и богатство твердо держал в собственных руках. Его система ведения дел в точности соответствовала политике Христианско-демократической партии, заботливо опекавшей крупные промышленные корпорации. Со временем Алексей вместе с кузеном Серджио должен был унаследовать эту мощную державу.

С раннего детства он знал, что ему уготована именно такая судьба.

Но все эти годы Алексей не забывал о человеке, которого считал своим настоящим отцом. И чем больше образ Ивана Макарова окутывался туманом времени, тем более величественной представлялась мальчику эта фигура. Когда они виделись в последний раз, отец был высоким, огромным, Алексей не доставал ему и до пояса. Его прощальные слова о революции и справедливости запали Алексею в душу, и подростком он часто ломал себе голову над их смыслом.

Когда Алексей закончил учебу в лицее, он уже довольно много знал о истории России и о русской революции. Успел прочитать труды Маркса, Троцкого; безжалостная критика, которой они подвергали капитализм, казалась ему совершенно справедливой. Слова «эксплуатация», «классовая борьба», «средства производства» вошли в повседневный словарь юноши. Когда он мчался на автомобиле, полученном в подарок от дяди, через рабочие кварталы, Алексея мучило чувство вины. Здесь жили бедняки, приехавшие на промышленный Север с нищего Юга. Они были несчастны и обездолены, а ему, Алексею, богатство и привилегии достались не по праву. Это было несправедливо.

В то время так же считали многие. В шестидесятые годы по всей Италии развернулась общественная дискуссия по этому поводу. Многие считали, что герои Сопротивления, приверженцы левых идей – те самые люди, которые вырвали Италию из лап фашизма, остались за бортом экономического чуда. В 1963 году христианские демократы, строившие послевоенное общество под тройственным лозунгом «Церковь, семья, капитал», были вынуждены сформировать коалиционное правительство с социалистами. Все вокруг говорили о «повороте влево» и о том, что это будет означать для страны.

Если бы Катрин Жардин случайно услышала Алексея и его друзей, ожесточенно спорящих в миланском кафе, она просто не поняла бы, о чем идет речь. Между ней и этими юношами, ее сверстниками, лежала пропасть, и дело было вовсе не в различии языков. Такие слова, как «коммунизм», «социализм», «американские ценности», звучали здесь совершенно иначе, употреблялись в ином контексте. Но если бы разговор зашел о кинематографе, пропасть моментально исчезла бы. Мерилин Монро, Марлон Брандо, герои Диснея– вклад Америки в мировую культуру – все это в переводе не нуждалось.

Интерес Алексея Джисмонди к кино ничуть не уменьшился, а, наоборот, стал еще сильнее. Закончив лицей, он вознамерился с головой погрузиться в чарующий мир кинематографа, сосредоточенного в Чинечитта, итальянском аналоге Голливуда. Но юноша прекрасно понимал, что этим мечтам не суждено осуществиться. Джанджакомо Джисмонди настоял на том, чтобы его приемный сын учился в университете. Алексей понимал, что спорить с дядей бесполезно – в конце концов (хоть об этом в семье никогда и не говорилось) его долг признательности перед приемным отцом перевешивал все остальные соображения. Несмотря на свои левые убеждения, Алексей относился к Джанджакомо с искренним уважением. И еще он понимал, что дядя, которого он называл «отцом», всерьез озабочен его судьбой.

Дядя и племянник являли собой довольно странную пару. Невысокий Джанджакомо, лысый, толстый, с энергичными, эффектными жестами и долговязый, замкнутый, тощий юноша с темными вьющимися волосами и задумчивыми глазами. Хозяйки миланских салонов, в особенности те, у кого подрастали дочки – для Алексея – или имелись овдовевшие сестры – для Джанджакомо – наперебой приглашали завидных женихов в гости.

Те, кто встречал Алексея и его приемного отца впервые, всякий раз удивлялись, когда Джисмонди-старшего и Джисмонди-младшего представляли как отца и сына – слишком уж они были непохожи. В углу начинались перешептывания: «Ах, ну да, это тот самый русский мальчик, как же, как же…» Да и забыть эту пару было непросто – Джанджакомо очаровывал остроумием, Алексей производил не меньшее впечатление своей молчаливостью и редкими, но всегда к месту замечаниями. Потом люди говорили: «Да-да, я сразу догадался, что этот парень не итальянец». Было в молчании и сдержанности Алексея нечто впечатляющее.

На самом деле, встречаясь с посторонними, Алексей очень волновался. Ему нравилось разглядывать людей, запоминать мелкие, но очень красноречивые детали: вот салфетка легко касается накрашенных губ, вот рука застывает в жесте, вот нога с неподражаемым изяществом закидывается на другую ногу. Алексей мысленно представлял, что видит все это в объективе камеры – глазами Хичкока, Росселини или Хьюстона. Алексей был наделен даром видения, этот дар стал его главным средством познания окружающего мира. Люди вокруг об этом не догадывались.

Джанджакомо всякий раз удивлялся, как много всяких мелочей его молчаливый сын заметил после очередного раута. Джисмонди-старший с удовлетворением заключал, что такая наблюдательность – отличное качество для будущего предпринимателя.

Незадолго до получения аттестата Алексей твердо решил, что продолжит учебу в Риме. На то имелись две одинаково веские причины. Во-первых, он хотел вырваться из-под дядиной опеки. Во-вторых, мечтал оказаться в непосредственной близости от колыбели итальянской киноиндустрии. Алексею удалось убедить дядю в разумности своего выбора, однако Джанджакомо настоял, чтобы Алексей поселился в их римской квартире.

– Твоей матери эта квартира очень нравилась, – сказал он. – Я знаю, ей было бы приятно, если бы ты там жил. Кроме того, у меня будет лишний повод съездить в мой любимый город.

Он улыбнулся и хитро подмигнул. Джанджакомо отлично понимал, почему Алексею хотелось поскорее вырваться из Милана.

А Алексей подумал, что у обоих его отцов было общее свойство: когда им нужно было сослаться на какой-то непререкаемый авторитет, сразу возникала покойная мать – не одна, так другая. Этим открытием Алексей поделился со своим лучшим другом Энрико Мазоччи. Они вместе вылетели на Сицилию, чтобы провести там летние каникулы.

– Само собой – ведь с мертвыми не поспоришь, – пожал плечами Энрико, потягивая кока-колу – свой любимый напиток. – Мертвые – самый прочный из всех авторитетов. Вот увидишь, что сделал культ покойника с сицилийцами. На этом острове вендетты тянутся из поколения в поколение. А все дело в том, что непогрешимость мертвых никогда не ставится под сомнение.

Поездки на Сицилию Алексей ждал с радостным нетерпением. Он шесть раз смотрел фильм Рози «Сальваторе Джулиано», и эта полудокументальная картина, рассказывающая о современном сицилийском Робин Гуде, которого предали политиканы, произвела на него глубокое впечатление. Когда Энрико предложил Алексею провести несколько недель на вилле, принадлежавшей семье Мазоччи, Джисмонди охотно согласился. Его вообще очень интересовала проблема Меццоджорно, аграрного нищего Юга, о проблемах которого так много писали его любимые газеты и журналы.

Но ни умные статьи, ни безжалостная камера Рози не подготовили Алексея к тому, что он увидит. Остров поразил юношу живописностью и великолепием природы. Автомобиль мчался по извилистой дороге, петлявшей вокруг темного конуса вулкана Этна, и у Джисмонди возникло ощущение, что он попал в иную эпоху, в другое временное измерение, существовавшее в замедленном ритме, так мало похожем на бурную миланскую жизнь. Повсюду простиралось море зелени и багрянца – бескрайние поля и остроконечные скалы. В этом роскошном уголке земли колосились золотистые нивы, а луга были усыпаны полевыми цветами невиданной красоты. Цитрусовые деревья сгибались под тяжестью апельсинов и лимонов.

Вилла, принадлежавшая семейству Мазоччи, оказалась ярко-белым зданием в мавританском стиле. Поместье расположилось на холме, выше церкви, античного храма и домов городка Чефалу. Когда Алексей вышел из машины, из-под ног у него стремительными зелеными стрелками метнулись маленькие ящерицы. В воздухе гудели пчелы, сладко пахло мятой и тимьяном.

– Нравится тебе здесь? – спросила синьора Мазоччи, моложавая и красивая дама с острым носиком.

Алексей кивнул.

– Да, я вижу, что остров уже успел тебя околдовать, не спеши, – усмехнулся Энрико. – Иначе никогда не отвяжешься от этих мест. А ведь мы еще почти ничего не видели. Не бойся, я все тебе покажу.

И Энрико сдержал слово. На следующий день, прямо с утра друзья отправились исследовать окрестности. Они бродили по каменистым дорогам, лишь изредка встречая крестьянскую повозку или запряженных мулов. Луга сменились скалистыми отрогами, затем пошли поля, где золотистые колосья лениво покачивались под легким ветерком. На одном из полей уже началась жатва, и друзья остановились посмотреть. Раздетые по пояс парни ловко орудовали серпами. Мужчины постарше в красных головных повязках с платками на шее связывали колосья в снопы.

– Такое ощущение, будто технический прогресс сюда не заглядывал, – заметил Алексей.

– На Юге почти везде так, – пожал плечами Энрико.

– Да, я знаю. – Алексей помолчал. – Нужно отрешиться от живописности. Слишком уж эта картина кажется идиллической.

Энрико фыркнул:

– Только со стороны – нам, туристам. Для местных эта живописность является каторжным трудом. И получают они за свою работу жалкий ломоть хлеба, больше ничего. Все, кто работает на этом поле, – родственники. Через пару дней они закончат здесь и перейдут на другое поле, принадлежащее какому-нибудь двоюродному брату. Послушай-ка, они поют.

Алексей прислушался.

– Ничего не понимаю. Это какой-то диалект.

– А ты что думал? Тебе здесь будут арию Верди распевать?

Алексей посмотрел на друга, удивленный язвительной интонацией.

– Нет, я так не думал. А ты, по-моему, принимаешь здешние проблемы близко к сердцу, да?

Энрико снова пожал плечами.

– Мы купили виллу пять лет назад. Однако местные до сих пор смотрят на нас так, словно мы какие-нибудь инопланетяне. Мы и в самом деле прилетели сюда с другой планеты. Она называется Север. Крестьяне нас ненавидят, и у них есть для этого все основания. Мы получаем от жизни все, а они – только тяжелый труд, немного винограда, еще труд, и еще труд. И так год за годом. Об этом и песня.

Алексей попытался разобрать слова, но в это время ритм песни изменился. Мужчины запели что-то, сначала один, потом другой, потом третий.

Энрико повеселел.

– Ну вот, теперь пошли непристойности. В местном фольклоре этого сколько угодно. Они поют про то, как король трахает королеву. У его величества очень тяжелые причиндалы. – Он засмеялся. – И несмотря на любовь к похабству, местные крестьяне относятся к хлебу, как к божеству. Набожность и непристойность прекрасно уживаются здесь друг с другом. В этом есть что-то очень языческое.

Друзья отправились дальше, не переставая спорить. Сначала речь зашла о мафии, потом о попах, потом о гнете суеверий. В соседней деревушке юноши сделали небольшой привал. Девушки и женщины с вышиванием в руках сидели небольшими группами у крылец каменных домов. Появление незнакомцев заставило их понизить голос. Молодые на чужаков не смотрели – лишь те, что постарше, с обветренными, морщинистыми лицами, искоса бросали взгляды.

К полудню они достигли древнего города Агридженто. Здесь сохранились античные языческие храмы, зажатые между синевой неба и синевой моря. В римском акрополе до сих пор витали Зевс и Юнона, Геракл, Кастор и Поллукс, Деметра и Персефона. Норманны превратили святилище в христианский храм. Языческое и христианское мирно уживалось вместе.

Потрясенный красотой здания и взаимопроникновением культур, Алексей погрузился в раздумья. Языческие божества превратились здесь в святых заступников, которые отвечали за урожай, за каждый камень, которые нуждались в подношениях. Это был мир ослепительного солнца и темных страхов, мир, на целые века отдаленный от конвейерных линий, телевидения и прочих технических чудес Севера.

На следующий день, к собственному изумлению, Алексей согласился отправиться в церковь вместе с Энрико и его матерью. Он не бывал на богослужениях с самых похорон тети, а в последние годы объяснял свое неприятие религии верностью памяти отца.

Сонная центральная площадь городка была наполнена людьми. Алексей и не подозревал, что здесь так много жителей. Женщины и дети были одеты в воскресные наряды; кривоногие старики в мягких шляпах сидели на длинных скамьях среди резных статуй и лепной мишуры барокко. На чужаков, а в особенности на Алексея, смотрели со всех сторон. Сначала он подумал, что это объясняется его высоким ростом. Потом сообразил, что здесь вообще очень мало молодых мужчин. Большинство из них уехали на заработки – на Север или за границу.

Внутри было прохладно, невзирая на зной, царивший снаружи.

Пока священник в сиявшей зо́лотом ризе служил мессу, Алексей осматривался по сторонам. Глядя на торжественные лица, на губы, бормочущие молитву, он вспоминал тетю – ее тонкие черты, ее молящие глаза, устремленные к небесному своду. Внезапно массивная фигура дяди Джанджакомо оттеснила нежное женское лицо на второй план. Впервые Алексей поразился тому, насколько непохожи были друг на друга супруги. Как получилось, что они стали жить вместе – этот энергичный, очень земной мужчина и женщина, изысканная, богомольная и хрупкая, как фарфоровая чашечка? Алексей представил себе, как дядя и тетя занимаются любовью. Нет, невозможно! Это было невообразимо, настоящее кощунство. Наверное, поэтому у них и не было собственных детей. Эти мысли расстроили юношу. Он заставил себя вернуться к реальности.

Взгляд Алексея упал на трех молодых женщин в белых муслиновых платьях, стоявших в конце его ряда. Та, что была ближе всего к нему, потрясла юношу чистотой и тонкостью профиля. Черные волосы под кружевом вспыхивали искорками в солнечных лучах. Высокий лоб, затененные ресницами глаза, прямой классический нос, с которым, казалось, вели спор полные яркие губы. Алексей во все глаза смотрел, как девушка молится, преклонив колени. Лишь с опозданием он сообразил, что ему тоже следует встать на колени, а не торчать одному среди верующих. Однако Джисмонди, даже согнувшись в три погибели, по-прежнему смотрел на очаровательную головку.

Внезапно девушка исподлобья кинула на него стремительный взгляд – темный, таинственный, так сочетавшийся с атмосферой благоговейной тишины. Обнаженная страстность этого взгляда, мощь его доверительности поразили Алексея в самое сердце. На миг ему показалось, что он и эта девушка совсем одни, что они в спальне, вдали от посторонних глаз.

Он все смотрел на красавицу, надеясь вновь дождаться такого взгляда, но тщетно. Когда прихожане поднялись на ноги и стали расходиться, девушка, скромно потупив глаза, последовала за жилистым стариком, который вел за собой целый выводок своего многочисленного потомства.

– Перестань пялиться, – прошептал Энрико, проследив за взглядом друга.

Джисмонди вздрогнул.

– А что, это так заметно?

Энрико кивнул и засмеялся.

– Видно невооруженным глазом. Смотри, у тебя будут неприятности.

– Кто она? – тихо спросил Алексей.

– Ты хочешь спросить, кто они?

Энрико смотрел на трех девушек в белом, следовавших сразу за стариком.

Их разговор услышала мать Энрико.

– Это наши ближайшие соседи. Мы построили виллу на земле, которая раньше принадлежала им. Старик Багьери когда-то был довольно зажиточным, но в последнее время дела у него идут неважно. Думаю, сицилийцу было нелегко принять такое решение – продать свою землю чужакам. У старика умерла жена, старший сын уехал на Север, старшая дочь вышла замуж. Сейчас у него подрастают еще три дочери. Их приданое обойдется недешево.

Они зашли в маленькое кафе и заказали кофе. Алексей обратил внимание на то, что синьора Мазоччи – единственная женщина в этом полутемном помещении.

– Я предупредил Алексея, что здесь небезопасно пялиться на девушек, – улыбнулся Энрико.

Джисмонди почувствовал, что краснеет, и вспомнил взгляд, который кинула на него девушка.

Синьора Мазоччи отхлебнула сладкого, крепкого кофе и задумчиво взглянула на Алексея.

– Энрико прав. Взгляды в Сицилии сильнее слов. Из-за них заключаются браки, из-за них возникают споры, из-за них начинаются вендетты.

– Да, и обычно это начинается в церкви, – ехидно заметил Энрико.

– Церковь – единственное место, где молодые люди разного пола могут встречаться.

– Тут есть старая пословица, – подхватил Энрико. – «Каждый может оказаться в церкви, – он выдержал драматическую паузу и закончил, – и в тюрьме».

Энрико расхохотался.

– Скорее всего, у тебя будет шанс увидеть очаровательную синьорину Багьери всего три раза – во время воскресных месс.

– Я этого не переживу, – шутливо ответил Алексей, но внутренне воспринял слова Энрико как вызов.

По дороге на виллу синьора Мазоччи показала ему дом Багьери. Это был самый крайний дом городка – довольно обширное, но нуждавшееся в ремонте сооружение, со всех сторон окруженное узловатыми оливковыми деревьями. Алексею показалось, что с террасы верхнего этажа доносятся звонкие голоса. Он взглянул наверх на зашторенные окна и не столько увидел, сколько почувствовал на себе девичий взгляд. Несмотря на полуденную жару, он почувствовал озноб.

Вечером, перед ужином, когда юноши загорали возле бассейна, синьора Мазоччи объявила, что вечером все они отправятся к соседям – такова традиция.

Алексей, безуспешно пытавшийся читать книгу, а вместо этого мечтавший о трех девушках в белом, встрепенулся.

– Алексей, хочешь пойти с нами? – раздался откуда-то издалека голос.

Боясь выдать свои чувства, Джисмонди прыгнул в воду.

– Конечно, хочет, – сказал Энрико. – Ты ведь пойдешь с нами к синьору Багьери, верно?

Джисмонди кивнул и снова нырнул в прохладную воду.

Старый Багьери церемонно провел гостей в комнату, куда, казалось, испокон веков не проникал ни единый луч света. Посередине красовался огромный потертый стол, на котором стояла ваза с засохшими цветами. Какая-то старуха, даже не взглянувшая на гостей, поставила на стол поднос и тут же удалилась. Синьор Багьери молча налил каждому по стакану терпкого вина, предложил золотистого печенья.

Начался непременный разговор о погоде, о плохом урожае, о скверном улове, о недавних «несчастных случаях» в Палермо, организованных мафией. Алексей сгорал от нетерпения, дожидаясь появления девушек. Синьора Мазоччи, словно прочтя его мысли, спросила:

– А как поживают ваши дочери?

– Благодарение Святой Деве, девочки у меня хорошие, и с ними все в порядке, – ответил старик, кинув подозрительный взгляд на Алексея и Энрико. – Джулия получила предложение от синьора Новеллоне. Отец Паоло взял на себя посредничество. – В голосе Багьери зазвучали горделивые нотки. – И еще святой отец говорит, что младшая из моих дочерей, Франческа, готова принять обет.

Тень злорадной улыбки пробежала по морщинистому лицу.

Алексей нахмурился. Франческа? Уж не та ли это красавица, обжегшая его своим взглядом?

– Это замечательно, – вежливо согласилась синьора Мазоччи, поболтала о пустяках еще какое-то время и поднялась.

Пора было возвращаться. Синьор Багьери должен непременно нанести ответный визит. Груши в саду уродились на славу, обитателям виллы их самим не съесть – соседи могут угощаться на здоровье. Мать Энрико не закрывала рта до самой двери.

Алексею показалось, что из глубины дома доносятся приглушенные девичьи голоса. Он остановился, оглянулся и был вознагражден: створка приоткрылась, и из темной щели из него еще раз взглянули все те же горящие глаза.

Отныне, когда Алексей не отправлялся с Энрико осматривать окрестности, он проводил все время, прогуливаясь перед домом Багьери или сидя в саду на границе двух владений. Он сам не понимал, почему ведет себя подобным образом, однако желание хоть краешком глаза увидеть девушку было столь сильным, что Алексей стойко выносил все насмешки Энрико.

Однажды после сиесты, заглянув в сад, он увидел, что совсем неподалеку, в тенистой оливковой рощице, сидят три сестры и вышивают. Их звонкие голоса заглушали стрекот цикад. Одна из девушек, услышав его шаги, обернулась. Онемев от неожиданности, Алексей просто кивнул и прошел дальше. Воцарилось молчание, потом девушки захихикали. Алексей сделал небольшой крюк и притаился чуть выше на склоне, откуда ему было не только видно девушек, но и слышно обрывки разговора – когда легкий ветерок дул в его сторону. Сестры не подозревали о наблюдении. Алексею было стыдно шпионить за ними, но тем не менее он оставался на месте.

Речь шла главным образом о предстоящем замужестве Джулии: сколько подушек и покрывал еще остается вышить, сколько гостей придет на свадьбу и так далее. Потом одна из девушек вдруг спросила:

– Как вы думаете, старик Новеллоне еще на что-то способен? Ему почти столько же лет, сколько папе.

Сестры снова захихикали. Алексей вспыхнул и услышал, что одна из них, очевидно, сама Джулия, говорит что-то сердитое.

Другой девичий голос со смехом произнес:

– Он, наверное, весь сморщенный, как сморчок. Тебе придется танцевать перед ним, как Сусанна танцевала перед старейшинами.

Алексей решил, что это и есть Франческа. Ее слова потрясли его. Оказывается, девушки из приличной семьи тоже говорили о подобных вещах! Это открывало новые, совершенно непредвиденные возможности… Алексей откинулся на спину, закрыл глаза, вновь увидел Франческу, склоненную в благочестивой молитве, а потом вдруг обжегшую его страстным взглядом. Это видение его возбудило.

– Алексей! – раздался голос Энрико.

Джисмонди вскочил на ноги и, стыдливо отвернувшись, чтобы не видеть удивленных лиц девушек, бросился навстречу другу.

– Мы же едем вечером в Палермо. Ты что, забыл?

– Нет, просто задремал, – пробормотал Алексей. – Такая жарища…

Энрико взглянул на него скептически, но ничего не сказал.

На следующий день девушки снова пришли в оливковую рощицу. На сей раз Франческа сидела лицом к вилле Мазоччи, и Алексей сразу узнал классически прекрасное лицо, затененные темными ресницами глаза. Сегодня юноша выбрал для наблюдения другой пункт, лучше защищенный от посторонних глаз. Он инстинктивно чувствовал, что не следует никому попадаться на глаза. Прислонившись к искривленному стволу оливкового дерева, он смотрел на сестер. Ветер дул в другую сторону, и он слышал лишь неразборчивый звук голосов. Чуть правее, на земле Багьери, пристроилась коза, деловито щипавшая травку.

Внезапно Франческа встала и пошла вверх по склону. Алексей взволнованно наблюдал, как покачиваются ее бедра. Казалось, девушка направляется прямо к тому месту, где он спрятался. Неужели она его заметила? Франческа прошла совсем рядом. Небрежным жестом она сунула руку в карман юбки и бросила что-то на скалистую терраску, расположенную как раз на рубеже между двумя владениями. Потом, не поднимая глаз, девушка подошла к козе, достала из кармана тряпку, развернула ее и стала кормить животное картофельной кожурой и яблочными огрызками.

Алексей затаил дыхание. Он так и не понял, заметила она его или нет. Когда Франческа удалилась и вернулась к сестрам, он посмотрел на предмет, брошенный девушкой. Это был камешек, но почему-то странно белого цвета. Алексей спустился, поднял его. Оказывается, камешек был обернут в бумагу. Сердце юноши заколотилось быстрее. Он развернул листок и прочел записку, написанную мелким почерком: «В полночь, возле козьего сарая».

Алексею хотелось прыгать от радости. Это была неожиданная, совершенно невероятная удача. Он сможет увидеть ее вблизи, поговорить с ней, а может быть, у него пересохло в горле, – даже коснуться ее.

Задолго до назначенного часа он потихоньку выскользнул из дома и, стараясь никому не попадаться на глаза, отправился к условленному месту. В небе сиял целый океан звезд, освещая маленький сарайчик, находившийся на самом краю участка Багьери. Алексей сел на высохшую землю и стал ждать, представляя себе, как Франческа тайком выбирается из родительского дома. Должно быть, ужасно нервничает. Вот она убедилась, что сестры уснули, спустилась по скрипучим ступенькам, бесшумно отодвинула засов, скользнула на улицу и бежит, бежит со всех ног по саду. Он так и видел перед собой ее стремительную фигурку, разгоряченную кожу, яркие губы. Алексей ждал, весь горя от волнения.

Полночь миновала. Воздух стал прохладнее, и Алексей начал беспокоиться. А вдруг ее поймали? Старик Багьери застиг дочь на месте преступления и сурово наказал. Или какая-нибудь из старших сестер отговорила Франческу от безрассудного поступка. Вскоре беспокойство переросло в злость. Нет, она просто решила над ним посмеяться. Она вообще не собиралась приходить. Это сестры подговорили ее подшутить над чужаком. Алексей впал в уныние. Оказывается, она не испытывает к нему ни малейшего интереса, он неправильно истолковал ее взгляд, а записка предназначалась кому-то другому. У девушки есть тайный любовник, и Алексей по чистой случайности подобрал послание, адресованное не ему. Воображение юноши разыгралось. Он представлял себе нежное девичье тело, стиснутое в объятьях; видел черные глаза, с обожанием глядящие в лицо другому… Несмотря на ночную прохладу, юношу бросило в жар.

Истомившись от ожидания, Алексей впервые в жизни испытал целую гамму бурных чувств. За несколько часов он прошел полный курс страданий первой любви.

Когда забрезжил рассвет и подали голос первые птицы, любовная тоска вытеснила все остальные эмоции. Алексей спрашивал себя: возможно ли, чтобы богомольная девушка из приличной семьи позволила себя поцеловать? И что имел в виду синьор Багьери, когда говорил об обете? Записка и вовсе казалась неразрешимой тайной.

Никогда еще мысли о женщине не занимали Алексея до такой степени. Он как бы стал другим человеком. К сожалению, днем он обещал отправиться с Энрико в Джелу. Алексей не хотел никуда уезжать – лишь находиться поближе к Франческе, ловить ее взгляд, сжимать ее в объятьях…

День прошел как в тумане. Единственной реальностью было ожидание. Алексей знал, что в полночь вновь будет на назначенном месте. Его настроение, как маятник, качалось между надеждой и отчаянием.

На сей раз на небе появился узкий месяц, чье сияние приглушило свет звезд, но зато озарило холмы и оливковые рощицы бледным мерцанием. Алексей занял позицию возле сарайчика, твердо решив, что прождет один час и ни минутой больше – хватит унижаться.

Но долго ждать не пришлось. Франческа появилась сразу после полуночи. Алексей увидел меж деревьев тонкую фигурку в белом. Он слишком долго находился во власти фантазий и теперь не мог найти нужных слов, а лишь смотрел на желанное лицо, на густые ресницы и нежные щеки, весь дрожа.

Внезапно девушка подняла глаза и застенчиво сказала:

– Хорошо, что ты пришел. Вчера ночью у меня не получилось.

Алексея захлестнула волна радости. Он взял ее маленькую ручку и потянул девушку за сарай, чтобы их не было видно из дома.

– Меня зовут Алексей, – сказал он, просто чтобы не молчать.

– Я знаю, – улыбнулась девушка, обнажив ровные белые зубки. – А я – Франческа.

– Да, я тоже знаю, Франческа. – Впервые он произнес это имя вслух и повторил: – Франческа.

Она стиснула его пальцы, и Алексей наклонился к ее лицу, припал поцелуем к приоткрытым губам – это казалось самым естественным из всех поступков. От Франчески пахло апельсином и тимьяном. Когда она приникла к его телу, Алексею стало стыдно – слишком уж явно отреагировала его плоть на это прикосновение. Ее губы были невинны, робки, совсем не похожи на губы женщин, с которыми ему доводилось целоваться прежде. Юноша подумал, что должен защитить Франческу от самого себя, и разжал объятия.

Но девушка не отодвинулась. Ее пальцы пробежали по его волосам.

– Я видела тебя в церкви. Но ты ведь это знаешь, да? Ты похож на образ Господа Нашего в капелле Палатина. Я так и сказала Терезе. Это моя сестра, – тихо пояснила Франческа.

Ее слова, благоговение, светившееся в ее взгляде, наконец, ее прикосновения вконец смутили Алексея. Он все еще не мог поверить, что его мечта осуществилась.

– Мне пора идти. Меня хватятся, – сказала Франческа, отстраняясь.

– Нет! Пожалуйста, нет!

Он схватил ее за руку, притянул к себе и страстно поцеловал. Когда поцелуй закончился, Франческа выскользнула из его рук и побежала прочь по тропинке.

– Ты придешь завтра? – прошептал Алексей ей вслед.

– Возможно. Я постараюсь.

Обжигающий взгляд из-под длинных ресниц – и она исчезла.

Алексей обессиленно прислонился к стене сарайчика, долго стоял так.

Ему казалось, что следующий день тянулся целое десятилетие. Приходилось вести бессмысленные разговоры, изображать восторг по поводу достопримечательностей Мессины – но каждую минуту Алексей видел перед собой только Франческу. Энрико временами бросал на него недоумевающие взгляды, но Джисмонди делал вид, что не замечает их.

Это была суббота. На виллу приехали гости и, как назло, засиделись дотемна. Когда Алексею, наконец, удалось вырваться, полночь уже миновала. Он со всех ног бросился к сарайчику. Франческа уже ждала там.

– Я думала, ты не придешь, – обиженно сказала она.

– Раньше никак не мог. Я думал о тебе весь день.

Он смотрел на нее – на черные волосы в нимбе лунного света, на белое личико – с недоверием, боясь, что все это окажется игрой воображения. Алексей осторожно коснулся ее плеча, с которого сползла рубашка. Плечо было тонким, хрупким.

Франческа вздрогнула, припала к нему и подставила губы. Алексей ощутил тяжесть ее груди и нерешительно провел по ней рукой. Тогда Франческа взяла его ладони и положила их на свое упругое тело.

– В самый раз, – тихо засмеялась она, глядя на него лучистым взором. – А мои руки маловаты.

Унять буйную фантазию было невозможно, и Алексей почувствовал, как его вновь охватывает возбуждение. Он представил себе, как Франческа ночью, одна, исследует ручками собственное тело, представил сладостное выражение ее лица и, чтобы отогнать томительное видение, вновь впился в нее поцелуем. Франческа застонала, потом, отодвинувшись, засмеялась. – Дай мне посмотреть на него, – потребовала она. – Я никогда его не видела. Он большой, да? Мне говорили, он похож на змею.

В ее голосе странным образом смешивались детское любопытство и какая-то непонятная грусть. Алексей смутился, но ее пальцы сами взялись за дело.

– Ну нет, – покачала она головой, с сомнением глядя на его пенис. – Все равно он туда не поместился бы.

Она осторожно дотронулась до его тела пальцами, и Алексей, задохнувшись, отвернулся.

– Я сделала тебе больно? – виновато спросила она, обхватила его руками сзади и прижалась лицом к спине. – Я тоже разрешу тебе потрогать себя.

Алексей яростно целовал ее, чтобы она не изводила его так своими словами. Серьезно глядя на него широко раскрытыми глазами, Франческа взяла его руку и положила себе между бедер. Там было очень мягко и жарко. Алексей слегка шевельнул пальцами, и она, ойкнув, отскочила в сторону.

– Нельзя! Сегодня воскресенье.

Она так энергично помотала головой, что на лицо упали пряди волос.

Наморщив лоб, Франческа сказала:

– Я должна идти.

Но она медлила, и юноша сделал шаг в ее сторону.

– Нет!

Увернувшись, она отбежала вниз по склону, потом, совсем по-детски, засмеялась.

– Отцу Паоло про это я не скажу.

На следующий день Алексей Джисмонди отправился на мессу, не дожидаясь остальных. Такой религиозный пыл немало удивил Энрико.

– Чудодейственное обращение безбожника? – ехидно спросил он, едва поспевая за Алексеем.

Тот пожал плечами, ибо в голову не приходило ничего сколько-нибудь правдоподобного.

Ряд, на котором они сидели на прошлой неделе, был весь занят, а Франческа и ее сестры отсутствовали. Алексей в отчаянии стал протискиваться среди толпы и в конце концов наткнулся на старика Багьери. Дочери оказались рядом с отцом.

– Извините, синьор, – пробормотал Алексей, надеясь, что его смущение не слишком бросается в глаза.

Старик пробурчал что-то неразборчивое.

Юноша опустился на первое же свободное место. Энрико сел рядом, хитро улыбаясь.

– Теперь понятно, отчего ты вдруг стал таким богомольным. Учти, я тебя предупредил – следи за своим взглядом, – шептал он.

Но Алексей его не слушал. Он надеялся дождаться от Франчески еще одного пламенного взора. Но его, увы, так и не последовало. Девушка была всецело погружена в молитву и, казалось, не видела ничего вокруг. Даже когда обедня закончилась, и Алексей специально стал у нее на пути, Франческа прошла мимо, не поднимая глаз. Джисмонди был в отчаянии. Может быть, ему приснились страстные поцелуи минувшей ночи? Он выбрался на площадь, чтобы еще раз подойти к синьору Багьери и перемолвиться с ним парой ничего не значащих слов. Но девушки опять прошли мимо, так и не взглянув в его сторону.

В полночь Франческа не пришла к сарайчику. В последующие дни в оливковой рощице она так и не появилась. Алексей не находил себе места. Он уже готов был обратиться к Энрико за советом, но не знал, как обо всем рассказать.

В среду вечером, когда Алексей переодевался к ужину, в его комнату постучала горничная и сказала, что молодого синьора хочет видеть хозяйка – она ждет в малой гостиной. Несколько удивленный подобной просьбой, Алексей поспешно закончил туалет и отправился к матери Энрико.

Она расставляла цветы в яркой керамической вазе. Легким жестом предложила юноше садиться.

– Тебе нравится здесь, Алексей? – спросила она, отрезая кончик стебля у прекрасной алой розы.

– Да, спасибо, – тихо ответил он.

Карие глаза синьоры Мазоччи внимательно взглянули на него.

– Ко мне сегодня заходил местный священник, отец Паоло.

Услышав знакомое имя, которое произнесла Франческа, Алексей порозовел.

– Да-да, местный священник, – пробормотал он, вертя пуговицу на рубашке. – Я с ним еще не знаком.

Синьора Мазоччи оставила цветы в покое и подсела к юноше.

– Он сказал мне, что ты встречаешься с младшей из сестер Багьери?

Хозяйка ждала ответа, и Алексей неохотно кивнул.

Синьора Мазоччи смотрела на юношу с легкой улыбкой. Он очарователен, думала она, а этим эпитетом достопочтенная синьора мужчин награждала не часто. Что-то есть такое в его задумчивых глазах и этих милых серьезных складочках у рта. Когда вырастет – будет способен на большую страсть. Но сейчас о страстях думать еще рано, надо провести с ним этот трудный разговор поделикатнее…

– Ты ведь знаешь, что на Сицилии молодым девушкам не дозволяется встречаться с мужчинами без присмотра. К тому же… Франческа – из почтенной семьи.

Алексей насупился.

– Не думаю, что твой отец одобрил бы, если бы ты женился или даже обручился в столь юном возрасте, – продолжила синьора Мазоччи.

Алексей вскочил на ноги. Эти холодные, такие рациональные слова принадлежали совсем другому миру, они не имели ничего общего ни с Франческой, ни с их чувствами.

– Я прекрасно понимаю, о чем ты сейчас думаешь, – вздохнула хозяйка. – В любом случае, это невозможно. Отец Паоло подтвердил слова старого Багьери о том, что Франческа готовится принять обет. Священник не хочет, чтобы с этого благого пути девочку сбивал какой-то чужак с растленного Севера.

– Какое ему дело до меня, до нее, до нас? – свирепея, спросил Алексей.

– Самое прямое, – засмеялась синьора Мазоччи. – Здесь юным девушкам не предоставляют свободу выбора. У нас в Милане, между прочим, тоже. А Франческе всего шестнадцать лет.

Алексей отвернулся и хотел было выйти, но голос хозяйки остановил его:

– Алексей, прошу тебя, не пытайся с ней больше увидеться.

Это было сказано самым обычным тоном, но Алексей уловил в словах хозяйки явное предостережение. Она положила руку ему на плечо и развернула лицом к себе.

– В воскресенье будет местный праздник, Феста. Это немного отвлечет тебя от грустных мыслей. А вскоре после этого мы возвращаемся в Милан. Ты меня хорошо понял?

Джисмонди кивнул. И, боясь, что у него дрогнет голос, быстро вышел из комнаты. Внутри у него все кипело. Это нечестно! Неправильно! Почему с ним обращаются, как с преступником? Он представил себе, что Франческу насильно держат взаперти, мешают с ним встретиться, и выбежал из дома. Алексей решительно направился к оливковой рощице.

Они ведь не сделали ничего плохого. Взрослым не из-за чего поднимать шум. И он, и Франческа вели себя безукоризненно.

Зачем она призналась священнику? Ведь обещала не делать этого! И все-таки не удержалась. Надо будет задать ей этот вопрос. В церкви она даже не взглянула в его сторону, перестала приходить на свидания. Алексей, уже в сотый раз, вспомнил во всех деталях их последнюю встречу. Безусловно, она вела себя так же страстно, как и он. Он ни к чему ее не принуждал. Нет, это совершенно непонятно. Нужно поговорить с ней, увидеть ее.

Он сам не заметил, как оказался возле сарайчика, где произошли все главные события их недолгой любви. Рядом мирно паслась коза, ритмично двигая челюстями. Если бы только Франческа пришла… Алексей бросился на землю, вдохнул аромат травы, дикого тимьяна, который сразу напомнил ему Франческу. Как добраться до нее? Как проскользнуть мимо отца? Алексей лежал, разрабатывая планы один сумасброднее другого. В душу закрадывалось отчаяние.

Он вновь взглянул на козу. Та тыкалась губами во что-то белое. В тряпку? Кажется, это та самая тряпка, в которой Франческа носила ей объедки. Может быть, девушка вернется за куском материи. Что, если оставить в нем записку? Но, с другой стороны, если тряпку заберет кто-то другой, это Франческу скомпрометирует. Ничего, придется рискнуть. Алексей нашел небольшой круглый камень, постарался сформулировать послание так, чтобы оно выглядело невинно для посторонних глаз, и набросал несколько слов на вырванном из блокнота листке. Листок обернул вокруг камешка, а камешек спрятал в тряпку.

Послание получилось очень короткое – несколько раз подрял слово «пожалуйста», а в самом конце еще одно – «приди».

Сразу стало легче. Поступок, даже такой незначительный, помог избавиться от отчаяния.

Поздно ночью, когда все на вилле легли спать, Алексей вернулся к сарайчику. Он не надеялся встретить там Франческу, но находиться в каком-либо другом месте просто не мог. Коза исчезла и – о радость! – тряпка тоже. Значит, можно рассчитывать, что послание попало по назначению. Алексей прислонился к стене и стал смотреть на луну. Откуда-то издалека доносились переливы пастушеской свирели. К собственному изумлению, Джисмонди заметил, что его губы сами шепчут молитву. Эта молитва, должно быть, была обращена к какому-нибудь древнему божеству, чтобы оно выманило Франческу из дома, чтобы из темной рощи появилась белая фигурка.

На следующий вечер молитва возымела действие: Франческа и в самом деле спустилась по холму к сарайчику. Алексей бросился ей навстречу, но девушка уклонилась от объятий.

– Я пришла. Но лишь для того, чтобы сказать: больше мы не увидимся. Я дала слово.

Ее глаза смотрели на него безо всякого выражения, лицо было усталым и печальным.

– В чем дело, Франческа?

Он снова потянулся к ней, но она опять уклонилась. Алексей начинал злиться. Он насильно схватил ее за руку и притянул поближе к сарайчику.

– Что случилось?

Торжественный свет луны освещал каждую черточку ее лица.

Франческа вяло пожала плечами.

– Отец Паоло запретил. И он прав.

Алексей погладил ее по густым волосам.

– Но мы не делали ничего плохого.

В глазах Франчески зажегся прежний огонек.

– Как бы я хотела быть мужчиной, – прошептала она. – Мужчина никогда не может сделать ничего плохого.

В ее словах звучала горечь, и Алексей стушевался. Впервые он понял, какая бездонная пропасть разделяет их.

– Нет! То есть да… – Язык плохо повиновался ему. – Прости меня…

– Ты ни в чем не виноват.

Ее рука поднялась было к его лицу, но тут же отдернулась. Алексей схватил тонкое запястье, усадил Франческу рядом с собой на землю, нежно обнял, провел рукой по обнаженному плечу. Каждый думал о своем, зачарованно глядя на залитый луной мир. Алексей слышал тихое дыхание Франчески и чувствовал, что сердце разрывается от боли. Девушка, кажется, испытывала то же самое. Она обернулась к нему, губы ее были приоткрыты.

– Последний раз не в счет, – прошептала она. – Могу потом каяться хоть всю жизнь.

Темные глаза Франчески смотрели с вызовом, и в порыве страсти он стал осыпать поцелуями ее глаза, щеки, шею, губы. Она стиснула его с не меньшим пылом, ее тело горело, как в огне. Потом так же порывисто девушка высвободилась.

– Прощай, Алексей, – беззвучно прошептали ее губы.

Печально махнув рукой на прощанье, она удалилась.

Джисмонди смотрел ей вслед, словно скованный холодом. Затем где-то внутри всколыхнулась ярость, и юноша, не разбирая дороги, побежал вниз по склону – туда, где глухо шумело море. Он бежал в сторону бухты мимо вытащенных на берег лодок. Внезапно Алексей чуть не споткнулся о два тела, сплетенных в объятьях. Любовники испуганно отпрянули друг от друга. Женщина была почти голой – в полумраке узкой полоской темнело бикини.

– Чертовы северяне! – выкрикнул Алексей, сам не понимая, что говорит. Как мог произнести эти слова он, сам приехавший с Севера? Алексей и не подозревал, что до такой степени проникся чувствами Франчески. От этой женщины в купальнике, беззаботно обнимающей возлюбленного на морском берегу, ее отделяла лишь прихоть географии, не больше.

Алексей спустился по камням на прибрежный песок, разделся и нырнул в морскую воду. Всю ярость, всю обиду на несправедливое устройство мира он по-мальчишески выплеснул в широкие, размашистые гребки.

Он увидел Франческу еще один раз. Это случилось в последний вечер Фесты, когда пышная праздничная процессия двинулась по ярко освещенным улицам городка. Франческу провезли мимо на помосте – она изображала Богоматерь в живой картине «Христос-младенец». Девушка была в пурпурно-зеленом одеянии, голова благочестиво опущена – точь-в-точь святая со средневековой иконы. На миг Алексею показалось, что Франческа именно на него смотрит с ясной, ангельской улыбкой, но он тут же понял, что разглядеть его в толпе было невозможно.

– Мать говорит, что Франческа станет послушницей в монастыре Агридженто, – сказал Энрико, проследив за направлением взгляда Алексея.

Треск фейерверка дал возможность Алексею воздержаться от ответа. Он был так взволнован, что все равно не нашел бы слов.

Но слова и образы нашлись позднее, годы спустя, когда Джисмонди заговорил языком кинематографа. Он создал фильм о женщинах Юга, опутанных цепями семьи, традиций, бедности – цепями, порождающими особую неповторимую чувственность.

А еще позже в его жизни появилась Роза, еще более обострив в нем своими зажигательными речами чувство справедливости. Роза заставила Алексея читать Книгу желания по-новому.