15
Сквозь стеклянную стену гостиной было видно, как на землю лениво падал снег. Тяжелые, вязкие хлопья бесшумно ложились на уснувшую землю. Матильда смотрела на снегопад, чувствуя себя бесконечно старой – такой же старой, как пики гор, видневшиеся вдали. Принцесса достала из конверта письмо, еще раз прочитала немногословный текст.
Это неправильно, думала она. Нельзя умирать по собственному выбору. Во всяком случае тем, кто молод и здоров, кто имеет в жизни все. Сколько людей за последние десятилетия лишились жизни не по своей воле. Смерть разрушает устоявшийся порядок вещей, калечит жизнь тем, кто остается. Как будет чувствовать себя бедная девочка? А ее брат? Жакоб?
Матильда почувствовала, как ее захлестывает раздражение. Сильви всегда была эгоисткой. Ее порывы, ее бездумные выходки, ее уверенность в том, что она – центр вселенной, – все это было чистейшей воды эгоизмом. И смерть ее тоже была продиктована себялюбием: хотите вы того или нет, но придется вам плясать под мою дудку.
Принцесса скомкала листок, но тут же, раскаявшись, разгладила его. Пожалуй, она несправедлива. Губы принцессы тронула ироническая улыбка. С каких это пор она, Матильда, превратилась в пуританку, навязывающую бедной Сильви моральный кодекс, которого та никогда не придерживалась? От Сильви невозможно ожидать, чтобы она вела себя как все. В конце концов, именно непредсказуемость и привлекала к ней окружающих. Сильви решила умереть так же, как жила.
Принцесса подошла к камину, перевернула тлеющее полено и посмотрела, как вверх взметаются сердитые искры. Как там Жакоб? Должно быть, убит, раздавлен. Надо поехать к нему, утешить его.
В мозгу шевельнулась неожиданная мысль. Ведь теперь Жакоб свободен. Быть может… Принцесса не дала фантазии разыграться и тут же отчитала себя. Тебе уже за шестьдесят, а ведешь себя, как школьница, сказала она себе. Твой роман с этим мужчиной закончился тридцать лет назад!
Не просто с мужчиной, а с единственным мужчиной моей жизни, тут же поправилась она. Жакоб заполнил собой всю ее жизнь, в которой хватало и интересных встреч, и путешествий, и кипучей деятельности. Матильда посмотрела в зеркало. Многие говорили, что она еще вполне хороша собой. Льстецы! Время надевает на человека маскарадную маску, соответствующую возрасту. Иногда Матильда вдруг видела перед собой женщину с дряблыми веками, резко обозначившимися скулами, морщинистой шеей – и не сразу понимала, что это отражение в зеркале. Да, она, пожалуй, выглядела неплохо. Но для старухи. Старухе не к лицу плотские желания – это смехотворно.
Она – старуха, не разучившаяся мечтать. Ах, если бы тридцать лет назад ее не связывали светские условности! Впрочем, Матильда ни о чем не жалела. Иначе ее жизнь сложиться не могла. И если она испытывала ностальгию, то не по упущенному шансу, а по другой, непрожитой жизни.
Да, она старуха, старуха, которая стала еще старше из-за того, что женщина, которую она считала девчонкой, ушла из жизни. Интересно, думала ли уже Сильви о самоубийстве, когда была в замке в последний раз? Матильда просто не дала себе труда вглядеться – иначе обо всем догадалась бы. Но идея самоубийства была настолько чужда ее натуре… Сильви тогда говорила без умолку, говорила с такой страстностью, что ей было трудно не поверить. Матильда поежилась. Неужели она могла спасти Сильви и не сделала этого?
Жакоб наверняка задает себе тот же вопрос. Она так и видела, как он сидит за письменным столом, подперев голову руками. Жакоб наверняка исполнен безграничной жалости к той, кого любил, несмотря ни на что. Матильда могла бы во всех подробностях описать его чувства – его изумление по поводу новой выходки непредсказуемой Сильви. Жакоб взвешивает все «за» и «против», докапывается до причин, принимает основное бремя вины на свои плечи. И еще Матильда так и слышала шушуканье коллег-психоаналитиков. «Как, разве вы не слышали? Да, покончила с собой. Его собственная жена! Я всегда подозревал, что доктор Жардин сам нуждается в помощи психотерапевта. Ох уж эта старая гвардия! Они вечно уделяют собственным проблемам слишком мало времени». И продолжаться это будет долго – предположения, сплетни, дискредитация научных достижений Жакоба.
И еще есть Катрин. Принцесса решительно дернула за шнур звонка. Все эти печальные раздумья – не более чем повод отсрочить тягостную сцену. Бедная девочка будет потрясена.
Матильда хотела устроить бал в честь шестнадцатилетия своей подопечной. До праздника оставалась неделя. Катрин ждала этого события с нетерпением, расцветала буквально на глазах. Она смотрела на Матильду, и ее красивое личико попеременно отражало то застенчивость, то сомнение, то благодарность. А что будет теперь?
Принцесса была женщиной храброй, но предстоящее испытание пугало ее. Она вспомнила последнюю встречу Катрин с матерью, с тех пор прошло больше года. Матильда тогда сидела на противоположном конце стола и не могла слышать разговора, но очень хорошо запомнила картину: испуганная девочка бежит к двери, ее лицо искажено мукой. Запомнила Матильда и то, что последовало за этим: гробовая тишина за столом и беззаботный смех Сильви.
– Хочешь чашку горячего шоколада?
Матильда взглянула на Катрин, на ее раскрасневшиеся от прогулки щеки.
Девочка улыбнулась, кивнула.
Матильда собралась с духом. Ей предстояла нелегкая задача. Бедняжка Катрин только-только начала осваиваться, привыкать к новой жизни, сбросила напряжение. Мадам Шарден была довольна своей ученицей. Катрин нелегко далось изучение французского, но теперь она говорила и писала на этом языке превосходно.
– Хорош свежий снег? – спросила Матильда, выгадывая время.
– Просто чудо! – счастливо улыбнулась Катрин. – Я рисовала. Хотите посмотреть?
Она протянула Матильде блокнот. На листах были запечатлены высокие сосны, маленький мостик, клокочущий ручей. Катрин рисовала мелкими штрихами, которые, сливаясь воедино, придавали пейзажам подвижность, вдыхали в рисунок жизнь. Природа в изображении Катрин была одновременно похожа и непохожа на себя.
– У тебя получается все лучше и лучше. Может быть, тебе следует брать уроки рисования?
Катрин пожала плечами.
– Рисунки не очень удались. Видите, здесь вот цвет не получился. – Она показала на угол листа. – Не смогла его ухватить. Вышло слишком тяжело, слишком угрюмо.
Принцесса подождала, пока девочка отопьет горячего какао. Слишком уж Катрин критична к своим рисункам, подумала она.
– Катрин, я должна сообщить тебе нечто ужасное, – решительно начала Матильда и запнулась.
Девочка испуганно подняла лицо, ее взгляд моментально напрягся.
– Сегодня утром я получила телеграмму. Сожалею, но… Твоя мать покончила с собой.
Матильда так и не придумала, как поделикатнее сообщить эту новость. В конце концов, девочка должна была знать правду.
Несколько секунд Катрин сидела молча. Зрачки ее расширились, щеки побелели. Потом она резко вскочила.
– Отлично! Я очень рада! – хрипло выкрикнула она.
Потом вновь взглянула на принцессу, лицо ее исказилось от ужаса.
– Нет, я не хотела этого сказать! – пролепетала она и выбежала из комнаты.
Катрин лежала на постели и невидящим взглядом смотрела в потолок. В голове у нее вертелась одна и та же фраза: «Твоя мать покончила с собой». Сердце раздиралось от противоречивых эмоций. С одной стороны, хотелось петь от восторга. Хорошо, просто отлично! Наконец она мертва. Теперь она меня не убьет! И в то же время подкатывало чувство вины: это я ее убила, я хотела ее смерти. Папочка всегда говорил, что она очень хрупкая, нездоровая. Это моя вина. Раздираемая противоречивыми чувствами, Катрин впала в оцепенение. Она неподвижно лежала на постели без единой слезинки. Такой ее и застала горничная, пришедшая спросить, собрала ли мадемуазель вещи.
Жакоб сидел в плюшевом кресле и смотрел прямо перед собой. На пьедестале стоял гроб с телом Сильви. Справа от Жакоба сидела Катрин, положив руку ему на запястье. Слева сидел бледный Лео. Лица всех собравшихся были строги и печальны.
Траур. Что означает это слово? Большинство из тех, кто пришел на похороны, по-настоящему не знали покойной. Но все же людей собралось много, причем никаких приглашений и извещений разослано не было. Люди пришли из уважения к Жакобу, к его жене, к постигшему их несчастью. Жакоб понимал, что на время превратился как бы в олицетворение горя, и это притягивало окружающих.
Странное место – ритуальный зал. Похож на церковь, хотя никакого отношения к религии не имеет. Еще он похож на театр, где все присутствующие – зрители на спектакле Смерти. Бог здесь отсутствует, но все атрибуты богослужения налицо: и псевдоготические арки, и торжественные, приглушенные тона, и кафедра, с которой Жакоб произнес выученный наизусть текст в память Сильви. Еще выступил Жак, старый добрый друг, рассказавший собравшимся на великолепном французском о Сильви былых времен. В зале царила тишина, если не считать музыки. Мелодии выбирал сам Жакоб – такие, которые понравились бы покойной. Это были чувственные, земные мелодии. И, конечно, «Рапсодия» Гершвина, с которой, собственно, и началась их любовь.
Сильви всегда терпеть не могла похороны. Будь ее воля, она наверняка устроила бы шумный праздник с танцами и вакхическими играми. Но, увы, это было невозможно.
Весь предыдущий день и всю ночь Жакоб провел у изголовья усопшей, не сводя с нее глаз. Сильви казалась очень молодой. Лицо ее стало хрупким, бледным, густые светлые волосы обрамляли его нимбом. Казалось, что на белой простыне лежит девочка, играющая очередную роль. Впечатление еще более усиливалось из-за того, что Сильви была одета в свою любимую черную ночную рубашку.
Сильви сама разработала мизансцену своей смерти. В вазу она поставила одну розу. На подушку положила томик «Цветов зла» Бодлера. Одна из страниц была заложена. Подчеркнута строчка: «J'ai plus de souvenirs que si j'avais mille ans». – «Я накопил воспоминаний столько, как будто прожито тысячелетье». И еще записка, обращенная к Жакобу. Она лежала на столике между ярко-зеленым яблоком и пустой бутылочкой из-под пилюль. В записке одно-единственное слово: «Assez». – «Достаточно». На листке нарисован любимый персонаж бестиария Сильви – скорпион с головой Медузы. Жакоб долго смотрел на этот набросок, не мог оторвать взгляда от холодных гневных глаз, от угловатых сочленений фантастического чудовища. Это был последний выпад Сильви, ее вызов.
Жакоб вновь и вновь перечитывал знакомое стихотворение Бодлера. Да, оно было совершенно в духе Сильви, отлично передавало ее внутренне состояние: безысходную усталость, чувство заброшенности. Сильви ощущала себя старым кладбищем, залитым лунным светом, древним сфинксом, на которого беззаботный мир давно перестал обращать внимание. И все же сфинкс оставался загадкой. Бесчисленные воспоминания Сильви, ее тайны, ее архив – все это исчезло вместе с ней.
Вокруг Сильви всегда крутились мужчины. Когда-то Жакоб очень мучился этим. Он вспомнил последнюю сцену ревности, которую устроил жене в Париже, вскоре после ее возвращения из Польши. Об этой своей поездке она ничего ему не рассказывала.
– Мне совершенно все равно, Сильви, но все же я хотел бы знать, чей это ребенок? – не выдержал тогда Жакоб. – Может быть, этого твоего Анджея?
Она долго смотрела на него, сначала спокойно, потом с нарастающим гневом.
– Какая разница, что я тебе отвечу? Ты мне все равно не поверишь. Да. Нет. Пустые слова. Ты влюблен в свою подозрительность. – И, вконец рассвирепев, добавила: – Мужчина никогда не может быть уверен, что он отец ребенка. Я могла родить ребенка от кого угодно!
Она, разумеется, была абсолютно права.
Больше всего Жакоб любил в своей жене то, что ее нельзя было ограничить рамками, подчинить своей воле. Ее невозможно было понять, до конца узнать. Сильви олицетворяла собой страсть Жакоба к непознаваемому. В смерти она как бы вернулась в состояние полной загадочности, возродила в Жакобе былое желание.
Он сидел возле ее изголовья и рыдал. Вспоминал Сильви во всей ее многоликости: женщину-ребенка с озорными глазами, которая крала яблоки на парижском рынке; школьницу, которую он выслеживал возле монастырских ворот; страстную любовницу, приходившую к нему на квартиру и доставлявшую ему острое, мучительное наслаждение; испуганную девочку, то отталкивавшую его, то молящую о защите. Еще Жакоб вспоминал гордую, бесстрашную Сильви военных лет; Сильви-соблазнительницу, выступавшую на сцене и купавшуюся в обожании толпы. Да, Сильви умела брать, но она умела и отдавать.
Жакоб горевал по тому, что потеряно и никогда не вернется – по тому, чему не суждено было произойти. В последние годы Сильви замкнулась в круге существования, которое было для Жакоба загадкой. Он не смог ей помочь, не смог найти общий язык. Жакоб увез Сильви в Америку, обещая ей счастливое будущее, но ничего из этого не вышло. Хваленые американские свободы оказались для этой женщины оковами. С годами Сильви стала бояться зеркала, отражавшего ее старение. Сильви стала жестокой, приучилась к алкоголю, к наркотикам. По мере того как уходила молодость, роль матери стала для нее невыносимой…
Жакоб знал, что виноват перед Сильви. В нем угасло желание – началось с этого, а потом он даже перестал пытаться перешагнуть через возникшую между ними пропасть. Жакобу стало все равно. Его отношения с женой стали формальными, превратились в пародию близости и семейной жизни.
Горе отступало, вытесняемое чувством вины.
Самоубийство Сильви являлось упреком, обращенным к Жакобу.
Но было в этом и что-то другое. Как бы объяснить это детям, страдающим от горя и раскаяния? В особенности подавлена была Катрин.
Он должен объяснить им, что самоубийство Сильви – достойный финал всей ее жизни. Эта женщина, почувствовавшая, что силы ее подходят к концу, сделала смелый и мужественный выбор. «Достаточно». Она пыталась создать из своей неудавшейся жизни произведение искусства. И, как подобает художнику, сама выбрала момент, когда опустить занавес.
Гроб с телом Сильви медленно двинулся вниз, где его должно было поглотить невидимое сверху пламя. Жакоб никак не мог связать это пламя с образом Сильви, оно не имело к ней никакого отношения. Сильви продолжала жить в памяти близких, а не в горстке пепла, которую предстояло похоронить.
Жакоб стиснул руку Катрин, помог ей подняться. Дочь стала такой высокой, такой красивой. Уже не девочка, а юная женщина в простом черном платье. А сын, золотоволосый Лео, так похожий на мать… Сильви оставила ему в наследство детей. Он должен быть ей за это благодарен. Жакоб в сопровождении сына и дочери направился к двери. Пришло время прощаться с друзьями и знакомыми. Жардины стали у двери в ряд. Их осталось трое, трое уцелевших. Уходившие негромко произносили слова утешения.
Катрин вся дрожала. Жакоб увидел, как к ней подходит Матильда, обнимает, отводит в угол. Мэт всегда отличалась душевной щедростью. Он перед ней в неоплаченном долгу, и в то же время она никогда не показывает, что Жакоб ей что-то должен. Всегда тактична, никогда не покушается на его свободу. Внезапно Жакоб подумал, что ради Матильды не задумываясь пожертвовал бы жизнью.
Почти все ушли, остались немногие. Жакоб обнял принцессу, дочь, сына, Фиалку, Жака. Они и есть его семья.
– Ну, пойдем? – негромко спросил он.
Длинный черный лимузин ехал по улицам зимнего города. Принцесса предложила пообедать в отеле «Уолдорф». Она же настояла на том, чтобы приехала подруга Катрин Антония.
Все молча расселись за столом, официанты принесли еду. Катрин сидела и слушала, не в состоянии проглотить ни единого кусочка. Вокруг все разговаривали, предавались воспоминаниям, даже смеялись. Антония расспрашивала Лео об учебе на медицинском факультете, строила глазки. Все это шокировало Катрин. Оказывается, она совсем не знает собственного брата! За пределами семейного круга она его почти никогда не видела. Да, они переписывались, но Лео стал для нее незнакомцем. За последние несколько лет они ни разу не поговорили по душам.
Катрин молчала, чувствуя, что не сможет произнести ни слова. Губы ее дрожали.
Она вспомнила, какую записку подбросила в комнату матери после их последней встречи. «Ты подлая, глупая женщина. Хочу, чтобы ты умерла». Тогда, отважившись на такое, Катрин была очень горда собой. Лучше нанести ответный удар, чем вновь и вновь спасаться бегством.
Записку девочка положила в конверт, а конверт оставила на столе. Она так и не узнала, куда конверт делся – то ли Сильви забрала, то ли горничная унесла. Спрашивать, естественно, не решилась. А потом, вернувшись в пансион, начисто забыла об этом маленьком эпизоде.
– Кэт, попробуй этот паштет, – уже во второй раз предложил Лео.
Она покачала головой.
– А я умираю от голода. Нас в университете совсем не кормят. – Лео пододвинул к себе ее тарелку.
Почему он так спокоен? Ведь Сильви его обожала и он ее тоже любил.
Как бы прочитав ее невысказанный вопрос, Лео произнес:
– Не сиди такая кислая, Кэт. Сильви терпеть не могла вытянутые физиономии. Меньше всего она хотела бы, чтобы ты печалилась по поводу ее смерти.
Лео тут же прикусил язык, вспомнив, что в прошлом Сильви весьма охотно доводила Катрин до слез. Он обнял сестру за плечи.
– Тебе кажется, что я слишком бесчувственный, да? Знаешь, я смотрю на это так. Сильви сделала осознанный выбор. А люди, с которыми я сталкиваюсь в больнице каждый день, такой возможности не имеют.
Он пожал плечами.
– И потом, сорок шесть лет – вполне солидный возраст, – вставила Фиалка. – Женщине ни к чему жить дольше.
Катрин быстро взглянула на принцессу, но та, слава Богу, не слышала. Зато слышал отец. На его лице возникло странное выражение. Он лукаво посмотрел на принцессу и поцеловал ее в щеку. Жак Брэннер сделал то же самое, но с преувеличенной страстностью. Принцесса огляделась, увидела, что Катрин на нее смотрит, и добродушно улыбнулась.
Вечером отец зашел в спальню Катрин, сел рядом, погладил по голове, словно она все еще была маленькой девочкой.
– Теперь ты женишься на принцессе Матильде? – спросила Катрин.
Жакоб удивленно поднял брови.
– Мне такое и в голову не приходило.
Он заколебался, не зная, можно ли ей все рассказать. Нет, только не сегодня.
– Я не думаю, что она за меня вышла бы, – шутливо ответил он.
Широко раскрытые серые глаза дочери смотрели на него вопросительно.
– А что, ты хотела бы, чтобы принцесса была твоей матерью? – тихо спросил Жакоб. – Не знаю. – Катрин осмотрела комнату, в которой прошло ее детство и которая стала для нее чужой. – Иногда мне казалось, что она и есть моя настоящая мать.
Выпалив это, Катрин замолчала, ожидая ответа.
Жакоб посмотрел ей прямо в глаза.
– Нет, Катрин, – тихо, но с нажимом произнес он. – Твоя мать – Сильви.
Он вновь погладил дочь по голове, продолжил уже более легким тоном:
– Но я знаю, что принцесса любит тебя как собственного ребенка. Тебе ведь хорошо с ней в Швейцарии? – Жакоб, поколебавшись, добавил. – Жаль, что ты не видела твою мать в юности, когда мы жили во Франции. Тогда она была совсем другая. Она…
Катрин перебила его:
– Я хочу вернуться в Нью-Йорк. Хочу жить с тобой.
Голос ее звучал столь решительно, что Жакоб не решился спорить.
И вскоре Катрин действительно вернулась в просторную квартиру в Ист-Сайде, откуда было рукой подать и до Центрального парка, и до музея Метрополитен. В этот дом Жардины переехали сравнительно недавно – когда Катрин и Лео перестали жить вместе с родителями. Сильви настояла на том, чтобы Жакоб купил эту квартиру. Все здесь напоминало о Сильви, о ее вкусах и привычках, поэтому новое жилище вызывало у Катрин живейшую неприязнь. Ей казалось, что стены пропитаны духом Сильви. Во всем ощущались голливудские пристрастия покойной: в спальне, стены которой были покрыты зеркалами, в уставленной шезлонгами гостиной, где Сильви часами лежала без малейшего движения.
Катрин вернулась в свою прежнюю школу. С учебой проблем не возникло, если не считать американской истории. Пансион мадам Шарден давал прекрасные знания, и Катрин решила поступить в один из лучших университетов – в Колумбийский, в Рэклиф или Университет Сары Лоренс. Она много занималась, и ей это нравилось. Катрин стала читать книги отца – Фрейда, Юнга, Мелани Клейна, всю классику психоаналитической литературы. Они с отцом, сидя вдвоем за ужином, нередко обсуждали все эти проблемы. Катрин очень полюбила эти вечера наедине с Жакобом, однако она прекрасно понимала, что ее и отца сближает отсутствие Сильви, которое остро ощущалось ими обоими. Больше всего на свете Катрин ценила эту вновь обретенную близость. Она рассказывала Жакобу всякие смешные истории, потому что ей нравилось смотреть, как он улыбается. Что угодно – лишь бы заставить его побыстрее забыть Сильви.
В остальном жизнь Катрин складывалась менее гладко. Она всегда была склонна к одиночеству, подруг, кроме Антонии, не имела, и поэтому сверстницы поглядывали на нее искоса, сплетничали о ее жизни в Швейцарии, о самоубийстве Сильви. Одноклассницы считали Катрин задавакой и воображалой. Она и в самом деле держалась от них в стороне, но вовсе не из пренебрежения – просто у Катрин было мало общего с ее ровесницами. Например, ей было скучно слушать, как Антония рассказывает о свиданиях с мальчиками. Один раз Антония уговорила подругу отправиться вместе с ней на очередную встречу с мальчиками, и это развлечение Катрин совсем не понравилось: сидеть в тесном автомобиле, отталкивать жадные руки и слюнявые губы… Голос Элвиса Пресли оставлял ее совершенно равнодушной, при звуках рок-музыки она не испытывала ни малейшего восторга. Очевидно, воспитание мадам Шарден достигло цели и превратило Катрин, если воспользоваться выражением самой хозяйки пансиона, в «европейскую даму».
Катрин хотелось совсем немногого – читать, рисовать, а главное – добиться того, чтобы отец вел себя с ней так же, как с Матильдой, то есть был весел, беззаботен, остроумен, счастлив.
Шли недели, месяцы. У Катрин возник план. Она переделает квартиру заново, превратит ее в настоящий дом, куда смогут приходить друзья, где будет так же шумно и весело, как в замке у принцессы. Катрин отнеслась к этой затее с присущей ей обстоятельностью: накупила журналов по дизайну, часами гуляла по магазинам, выбирая ткани и обои. Она хотела сама сделать эскизы интерьера, все до конца продумать, а уже потом обрадовать Жакоба.
Катрин обратилась за помощью к Томасу. Теперь они встречались часто, каждую неделю. Вместе ужинали, ходили по театрам, по картинным галереям. Именно Томас во время этих продолжительных прогулок показал своей питомице Нью-Йорк во всем его архитектурном великолепии, научил разбираться в стилях и деталях орнамента.
Однажды, когда они ужинали вдвоем в «Русской чайной», Катрин с энтузиазмом рассказала Томасу о своем плане.
– Вы прямо как Жаклин Кеннеди, – улыбнулся он. – Больше всего заняты обустройством резиденции.
В его словах ей послышался скрытый упрек.
– А что в этом плохого? – ощетинилась она.
– Ну-ну, Шаци, не стоит так быстро обижаться. – Он погладил ее по руке.
Томас мог бы объяснить своей юной подруге, что ему не нравится в этой затее. В середине двадцатого столетия идея домашнего очага приобрела очертания культа. Дом превратился в оазис частной жизни, огороженной от безумствующих толп; там, под сенью родного крова, должны царить покой и добродетель. Над этим раем царит ангел женственности, утешающий мужчин после тягот и невзгод, с которыми они сталкиваются в житейском море.
Томас мог бы объяснить Катрин, что в Соединенных Штатах легенда об идеальном доме и идеальной хозяйке прославляется сотнями журналов и рекламных проспектов, пестуется торговцами, производителями, всевозможными посредниками. Вся эта публика обрела замечательную сторонницу в лице первой леди страны. Жаклин Кеннеди, самый очаровательный из всех ангелов домашнего очага, воцарилась под крышей благоустроенного и наисвятейшего из всех американских домов.
Томас полагал, что Катрин тоже стала жертвой всеобщего безумия. Правда, с некоторым различием. Девочка увлеклась домоустройством не ради супруга, а ради отца.
Но Томас оставил скептицизм при себе, а вслух сказал лишь:
– Прекрасная идея, Шаци. Я, разумеется, с удовольствием вам помогу.
К чему портить старческим брюзжанием юный энтузиазм?
Вместе они стали ходить по антикварным магазинам, по выставкам мебели и ткани. Томас подарил ей несколько книг по интерьеру, в том числе по стилю модерн и по венскому дизайну, с которым у него связывались воспоминания молодости.
Катрин оказалась очень способной и старательной ученицей.
Томасу нравилась в ней эта жажда знаний, готовность учиться. Он любил смотреть, как сосредоточенно она наморщивает лоб, как внимательно прислушивается к каждому слову.
Временами Закс, пораженный красотой этого юного создания, даже сбивался с мысли. В Катрин ощущалась какая-то спокойная, природная мудрость и изящество, напоминавшая мадонн Леонардо. Томас увлекся этой девочкой не на шутку.
И в то же время он очень за нее беспокоился. Его тревожила ее одержимость идеей переустройства дома. За этим стояло не только желание сделать отца счастливым, но и явное стремление взять реванш у покойной матери. И еще Томасу не нравилось, что Катрин почти не общается с девушками и юношами – да-да, именно юношами – своего возраста.
Всякий раз, проводив ее до дома, Томас начинал издеваться над самим собой. Старик с притязаниями Пигмалиона! Совсем из ума выжил, решил вдруг создать идеальную женщину. Ни к чему хорошему это не приведет. И все же общество Катрин доставляло ему огромное удовольствие. Чуть ли не впервые Томас наслаждался общением с существом противоположного пола, не получая никакого сексуального удовлетворения. Ни разу он не позволил себе даже намекнуть на секс – если, конечно, не считать их первой встречи. Вспоминая об эпизоде в автомобиле, Томас не мог удержаться от смеха. Теперь же он и вовсе превратился в старого идиота, в папашу, не чаящего души в собственном чаде. И поэтому, расставаясь с Катрин, он нередко искал утешения в объятиях других женщин. Происходило это очень просто: Томас брал маленький черный блокнот, выбирал телефонный номер, а позже расплачивался за удовольствие. Несмотря на возраст, Закс был еще полон жизненной энергии.
Катрин ни о чем не догадывалась. Она знала лишь, что может рассчитывать на Томаса. Он был один из немногих островков надежности в ее зыбкой вселенной. Катрин не задумывалась об этом, но в ее ментальной географии мир был устроен так: в центре она и ее отец; чуть поодаль – Томас и Лео; еще на некотором расстоянии – принцесса, Фиалка и Порция, с которой она продолжала переписываться. Что касается Антонии, то подруга постепенно удалялась все дальше и дальше на периферию.
В конце мая Катрин посвятила в свой план Жакоба, показала ему три альбома, сплошь заполненных эскизами.
Они сидели напротив друг друга за ужином. Катрин, как обычно, накрыла стол белоснежной скатертью, поставила канделябры и свежие цветы.
– Папочка, – начала она, – по-моему, настало время привести квартиру в порядок. Смотри, что я придумала.
Ее глаза сияли от возбуждения, она горделиво показывала отцу свои рисунки.
– Все это чудесно, Кэт, – сказал Жакоб, медленно переворачивая страницы.
По эскизам он мог представить, какой дочь хотела бы видеть их новую жизнь. Эта жизнь была наполнена друзьями, праздниками, гостями. Катрин мечтала вовлечь его в этот водоворот, хотя прежняя жизнь еще не была как следует похоронена. Катрин намеревалась изгнать Сильви из своего сердца – вместо того, чтобы разобраться в собственных чувствах и мыслях. Жакоб не решался омрачить радость дочери, но его тревожили истинные мотивы, толкнувшие ее на этот путь. Необходимо было, чтобы Катрин научилась разбираться в смысле своих желаний и действий.
– Превосходно, – негромко сказал Жакоб. – Ты прекрасно поработала. – Он взглянул на дочь. – Мы обязательно все это сделаем. Пригласим декораторов и возьмемся за работу.
Катрин просияла, вскочила со стула и поцеловала его.
– Непременно, – повторил Жакоб, подождав, пока она вновь сядет. – Выгоним Сильви из нашей жизни. Изыди, сатана. – Он произнес это нарочито небрежным тоном. Потом добавил: – Ведь на самом деле все сводится именно к этому, не правда ли?
Катрин сникла, отвела глаза. Одно упоминание имя Сильви наполнило ее яростью, которая тут же сменилась чувством вины. Внутри у девушки все сжалось. Зачем папа вновь заговорил о Сильви? Неужели нельзя оставить ее в покое?
– Нет, дело вовсе не в этом, – упрямо прошептала она. – Просто я считаю, что было бы неплохо изменить интерьер. Эта квартира просто ужасна!
Она с вызовом взглянула ему в глаза.
Жакоб улыбнулся:
– Ну, с этим я готов согласиться. Последний эксперимент Сильви в области дизайна показался мне не слишком удачным. – Он отхлебнул вина. – Но я хотел бы, чтобы ты осознавала мотивацию своих поступков. Только пойми меня правильно. Если ты хочешь изгнать из своей жизни Сильви, в этом нет ничего ужасного. Человек не может и не должен жить воспоминаниями.
– Сейчас последует какое-то «но».
– Но я хочу, чтобы ты поняла, от чего отказываешься и что хочешь изгнать. Я хочу, чтобы ты разобралась в своих отношениях с матерью, чтобы ты узнала о ней побольше.
Катрин нетерпеливо скрипнула стулом.
– Я знаю про нее достаточно.
– Неужели?
Жакоб пересел на бархатный диван, в свое время купленный женой, и попросил Катрин сесть рядом.
– Знаешь ли ты, что до войны, когда Сильви еще не была больна, она любила праздники, вечеринки – все то, о чем ты сегодня мечтаешь. Каждый день она садилась к пианино и пела. Все вокруг ее просто обожали.
Катрин нервно провела рукой по волосам.
– Папочка, я не хочу об этом ничего знать. Я не хочу о ней даже думать!
Жакоб обнял дочь за плечи – девочка выросла, стала почти взрослой женщиной. Он улыбнулся.
– Оскар Уальд как-то сказал: «Сначала дети любят своих родителей, потом осуждают их и почти никогда не прощают». Я не хочу, чтобы ты прощала Сильви. Но, по-моему, необходимо, чтобы, осуждая ее, ты имела на руках больше фактов. Это нужно тебе самой.
Катрин взорвалась:
– Я ненавидела ее! Ты это знаешь. Я не хочу больше о ней слышать. Ни от тебя, ни от Лео. Неужели я здесь ничего не значу? Вы оба никогда меня не любили.
– Это полная чушь, Кэт, и ты это знаешь. – Глаза Жакоба вспыхнули огнем. – Но ты не понимаешь, каким человеком была Сильви и почему я так предан ее памяти. Например, ты не знаешь, что во время войны она спасла мне жизнь.
Катрин заколебалась, по-прежнему сердито глядя на отца. Он всегда брал сторону матери. Даже сейчас, когда той уже нет на свете. Странно охрипшим голосом Катрин сказала:
– А ты не знаешь и не понимаешь того, что Сильви хотела меня убить.
Всхлипнув, она выбежала из комнаты.
Жакоб остался на месте. Пусть девочка разберется в своих чувствах, хоть это, конечно, причиняет страдания. Бессмысленно жить, питаясь фантазиями, – это лишь осложнит ей дальнейшую жизнь. Катрин должна выделить в своей душе место для Сильви. Та действительно спасла ему жизнь – способом, доступным только ей. В тихой, спокойной Америке этот способ вряд ли снискал бы одобрение.
Лоб Жакоба нахмурился. Ложь, притворство, подделка документов, коварство. Вот как интерпретировала бы Катрин героические поступки Сильви в годы войны. Как сделать, чтобы девочка поняла?
Нужно отвезти ее в Париж. Может быть, там это произойдет естественнее.
А пока они будут путешествовать, план Катрин претворится в жизнь – декораторы возьмутся за работу.
Поездка получилась не слишком удачной.
Париж произвел на Катрин должное впечатление – никогда еще она не видела столь прекрасного города: плавные изгибы Сены, ажурные мосты, элегантные фасады, мокрые от дождя крыши, прозрачное небо, живописные рынки – все это пришлось ей по вкусу. Как и музеи, которые Катрин посещала так старательно, словно Томас Закс находился с ней рядом.
Но при этом Катрин все время с нетерпением ожидала дня, когда можно будет вернуться в Нью-Йорк. Ей хотелось побыстрее взглянуть на отремонтированную квартиру. Кроме того, девушке надоели бесконечные встречи Жакоба с коллегами-психоаналитиками, которые смотрели на мэтра благоговейным взглядом. И еще Катрин боялась, что этот город, полный воспоминаний, подействует на отца слишком сильно. Наверняка каждый камень в Париже напоминал ему о Сильви. Когда Жакоб начинал рассказывать о тех временах, Катрин мысленно отключалась, чтобы не слушать. Она не желала этого знать.
Жакоб прекрасно все понимал, но тем не менее продолжал рассказывать дочери свои истории. При всем желании он не мог бы остановить поток воспоминаний. Париж был его городом, городом Сильви. Булыжные мостовые и бульвары нашептывали ему то, о чем он за долгие годы успел забыть.
На уик-энд в Париж приехала принцесса Матильда. Катрин встретилась с ней совсем ненадолго, потому что в этот день должна была вылететь в Лондон – решила увидеться с Порцией. Увидев отца рядом с принцессой, Катрин уже в который раз поразилась тому, насколько счастливый у них вид, когда они вместе. Почему, выбирая жизненных партнеров, люди не следуют голосу сердца? Девушке очень хотелось спросить Матильду, как вышло, что Жакоб женился не на ней, а на Сильви. Однако задать этот вопрос Катрин не решилась.
Лондон произвел на нее огромное впечатление. Семья Порции жила в особняке возле Риджент-парк. Девочки гуляли по аллеям, рассказывали друг другу о событиях последних месяцев, обсуждали планы на будущее. Порция должна была поступить в Кембридж, учиться там в Ньюнхем-колледже. Она уговаривала Катрин последовать ее примеру, но та колебалась.
– Я не хочу жить так далеко от отца. Он теперь совсем одинок.
Порция хмыкнула:
– Вот в чем коренное различие между мной и тобой. Я-то не могу дождаться, когда можно будет вырваться из-под опеки предков. Целый месяц прожила с ними и уже задыхаюсь.
– Когда моя мать была жива, я чувствовала то же самое, – призналась Катрин. – Но теперь все иначе.
– Ох уж эти матери, – вздохнула Порция. – Но твоя по крайней мере не была занудой. Она обожала все эффектное.
Катрин взглянула на подругу искоса и ничего не сказала.
Вернувшись в Париж, она хотела уже только одного – чтобы путешествие побыстрее закончилось. Последние несколько дней Жакоб и Катрин провели в Нейи, где жила семья тети Николетт. Родственников отца Катрин совсем не знала – лишь в раннем детстве, еще до переезда в Америку, встречалась с ними на похоронах бабушки в Португалии. Все двоюродные братья и сестры, за исключением самого младшего, были уже взрослыми людьми. Дядя давно умер, и семья вернулась во Францию.
Сначала Катрин думала о встрече с родственниками с некоторой опаской, но тетя Николетт сразу же ее очаровала – она очень смешно рассказывала о детских выходках Жакоба. Двоюродные браться и сестры, а также их супруги и шумная свора племянников и племянниц произвели на Катрин самое благоприятное впечатление. Все они отнеслись к своей американской родственнице с искренней симпатией. Катрин решила, что отныне будет поддерживать с ними постоянный контакт.
Ей пришла в голову поразившая ее мысль: впервые она оказалась в настоящей семье. Катрин с завистью наблюдала, как тетя беззлобно переругивается со своим многочисленным потомством, как все вокруг то ссорятся, то мирятся, и все время смеются, обнимаются и целуются.
Надо, чтобы их обновленная нью-йоркская квартира выглядела точно так же. Катрин в голову пришла блестящая мысль. Лео, закончив учиться, должен вернуться в Нью-Йорк и работать в госпитале, проходя ординатуру по тропической медицине. Вот было бы здорово, если бы он переехал к ним. Эта идея нравилась Катрин все больше и больше. Они прекрасно заживут втроем.
Но Лео, когда сестра изложила ему свою идею, тут же ее отверг.
Брат, стройный, светловолосый молодой мужчина, с бледным от бессонных ночных дежурств лицом и порывистыми жестами, посмотрел на Катрин как на полоумную:
– Ты хочешь, чтобы я сюда переехал? По-моему, ты спятила.
Они сидели втроем в кабинете Жакоба.
– Да я у вас тут концы откину, – воскликнул Лео. – Вы оба похожи на персонажей из какого-нибудь допотопного европейского фильма. – Он жестом обвел комнату. – Книги, картины, снова книги, снова картины. Здесь невозможно жить. Нет уж, Кэт, уволь.
Катрин побледнела, а Жакоб улыбнулся.
– И вот что я тебе еще скажу, Кэт, – не мог остановиться Лео. – Ты какая-то неживая. Мордашка у тебя вполне ничего, но слишком уж ты скучная. Нельзя раньше времени превращаться в старую деву. Ты только посмотри на себя – блузочка, юбочка. Держу пари, что у тебя в гардеробе не сыщется пары джинсов. Зачем они тебе? Ты живешь в средние века. Но учти, детка, у нас тут Америка. Поняла? Америка, а не Европа.
– Неправда, у меня есть джинсы, – огрызнулась Катрин.
Лео сменил гнев на милость:
– Ну так надень их. Мы немедленно отправимся веселиться.
Он вопросительно взглянул на Жакоба, и тот кивнул.
– Давай собирайся.
Катрин, охваченная нервным волнением, убежала к себе в комнату. Жакоб усмехнулся. Что ж, по крайней мере хоть один из его детей стал настоящим американцем. Ничего плохого в этом нет. Жакоб гордился своим сыном все больше и больше – в особенности тем, что Лео решил работать врачом в самых неблагополучных регионах планеты. А что касается критических замечаний, то Катрин они только на пользу.
Лео отвез сестру в Гринич-виллидж. От дома до этого богемного района было совсем недалеко, но девочке показалось, что она пересекла некую невидимую магическую черту и оказалась совсем в другой стране. По узким улочкам бродили толпы молодежи: длинноволосые девушки в обтягивающих водолазках, парни в вязаных свитерах. Повсюду кафе, бары, клубы, откуда неслась громкая музыка, завывал саксофон, доносились взрывы хохота, шум голосов.
Они вошли в один из клубов. В полумраке сквозь клубы табачного дыма можно было разглядеть лишь маленькие столики и пятна вместо лиц. На крошечной сцене негр играл на пианино – бесстрастное лицо, диковинная шляпа, толстые пальцы без всякого усилия скользят по клавишам. Лился богатый, игривый, синкопированный звук. Катрин села к столику, заинтересованно глядя по сторонам. Она никогда еще не бывала в джазовом клубе, никогда не слышала об исполнителе по имени Телониус Манк. Катрин взглянула на Лео. Он слушал музыку, полузакрыв глаза и слегка покачиваясь. Все прочие, казалось, тоже были погружены в музыкальный транс.
В антракте к столику подошел здоровенный светловолосый парень в черной кожаной куртке и хлопнул Лео по плечу.
– Здорово, старик, как делишки? – Он взглянул на Катрин с любопытством и неодобрением. – Что это за птичка?
Катрин была удивлена – парень говорил низким, неторопливым голосом с явным британским акцентом, совсем как у Порции. Однако владелец голоса явно пытался произносить слова на американский манер.
– Это моя сестренка, – ответил Лео.
– Ну да? Шикарная у тебя сестренка.
Светловолосый белозубо улыбнулся, вытащил откуда-то стул, поставил его к столику спинкой вперед и уселся. Положив подбородок на кулаки, он внимательно осмотрел Катрин.
– Здорово, сестренка. Меня зовут Тед. Тед Мерсер.
– Вы англичанин, да? – спросила Катрин.
– Как это ты догадалась? – Парень засмеялся. – А я-то думал, что меня уже невозможно отличить от американца. Все уговариваю твоего братца, чтобы он давал мне уроки местного наречия.
Лео не слушал своего приятеля. Он нервно озирался по сторонам, явно кого-то высматривал. Потом вдруг вскочил, замахал рукой. К столику подошла стройная молодая женщина в черных обтягивающих брюках и черной же водолазке. Пепельная челка обрезана по самые брови. Женщина чмокнула Лео в губы и прошептала:
– Я уж думала, ты сегодня не придешь.
– Я пытался позвонить тебе, Клаудиа. Но не мог дозвониться.
– Я не могу здесь долго оставаться. У меня встреча с Питом.
Лео схватил ее за руку.
– Значит, завтра?
– Еще не знаю. Позвони.
Клаудиа высвободила руку, улыбнулась Теду и, махнув рукой, удалилась.
Лео насупился.
– Крутая бабенка, – заметил Тед.
– Что ты в этом понимаешь? – огрызнулся Лео.
Потом, вдруг вспомнив о Катрин, смущенно посмотрел на сестру:
– Пойдем куда-нибудь еще?
– Как хочешь, – тихо ответила та. – Решай сам.
– Не надо лажи, – вмешался Тед. – Кайф только начался. – Он скорчил гримасу, обернувшись к Катрин. – Ну, как мой американский?
– Вопрос не по адресу, – мрачно буркнул Лео.
Уже по дороге домой Катрин вдруг поняла, почему ей так не понравилась женщина из клуба. Клаудиа была поразительно похожа на Сильви! Судя по фотографиям, в молодости Сильви выглядела точно так же. От этого открытия настроение у Катрин испортилось.
В течение последующих месяцев Лео помог сестре открыть новую Америку. Он часто вывозил ее на Манхэттен – иногда с Клаудией, иногда с Тедом или другими приятелями. Катрин побывала во всех знаменитых джаз-клубах и кабаре: «Файв-спот», «Виллидж-Вангард», «Премис». Она слушала популярных комиков, посещала поэтические вечера. Остроумные, ядовитые монологи Ленни Брюса, буквально нашпигованные непристойными выражениями и еврейскими словечками, поначалу шокировали ее, а потом буквально заворожили – выступления Ленни наносили мощный удар по лицемерию и ханжеству. Катрин заслушивалась выступлениями поэтов, которые вели фронтальную атаку на косную, чопорную Америку. Больше всего ей нравились певучие стихи Аллена Гинсберга. Довольно скоро Катрин научилась одеваться и вести себя так, чтобы сходить в Гринич-виллидж за свою. Оказалось, что это совсем нетрудно.
И все же она предпочла бы проводить вечера более спокойно – с отцом или с Томасом.
К началу декабря ремонт квартиры был завершен. Как следует осмотрев просторную гостиную, стены которой были покрыты розовым шелком, а мебель состояла из невысоких кушеток и старинных стульев резного дерева, Катрин осталась совершенно удовлетворена. Она так и видела чудесную новую жизнь, которая будет бить ключом под этими сводами. Ноги тонули в толстых коврах, покрытых современным абстрактным узором. Катрин смотрела на широкий обеденный стол и представляла себе, какие блестящие беседы будут за ним вестись. Гости наверняка оценят великолепные стулья работы Макинтоша, специально поставленные у дверей. Да, эта комната станет основой нового дома.
Жакоб вполне разделял восторги дочери, думая, что, возможно, его опасения были чрезмерны.
Отец и дочь решили устроить новогодний прием – в честь наступающего 1963 года и в честь обновления квартиры. Со смешанным чувством вины и торжества Катрин думала, что это будет первый в ее жизни год без Сильви.
И вот наступило тридцать первое декабря 1962 года. Жакоб, Катрин и Лео ждали гостей в просторном салоне, уставленном букетами цветов и освещенном мягким светом. Катрин нарядилась в молочно-белое шелковое платье – простое, но элегантное. Ей казалось, что этот наряд как нельзя лучше соответствует общему настроению комнаты. Катрин смотрелась в нем женственно и в то же время целомудренно. Жакоб был в отлично скроенном смокинге, из-под седеющей шевелюры сияли большие темные глаза. Даже Лео ради такого торжественного случая облачился в костюм, хоть это далось ему и нелегко.
Появились первые гости. Сначала, как обычно, прибыли коллеги Жакоба Жардина – психоаналитики: доктор Гросс с супругой, доктор Элленберг с супругой, бородатый и сутулый доктор Эванс, по привычке пощекотавший Катрин под подбородком и тут же захихикавший, очень довольный своей выходкой. Следующую гостью Катрин видела впервые. Это была высокая блондинка в синем платье с глубоким вырезом – на обнаженной шее посверкивал большой драгоценный камень. Жакоб нежно поздоровался с ней за руку и представил детям как доктора Камиллу Бриан. Катрин посмотрела на эту особу с некоторым подозрением, но в это время раздался заразительный смех Фиалки, и хозяйка дома бросилась навстречу новой гостье.
Фиалка, приехавшая в Нью-Йорк ненадолго, сразу наполнила гостиную электричеством. Ее волосы были коротко подстрижены по последней моде, от этого сияющие глаза казались огромными. Фиалка была в мужском шелковом костюме, из украшений – лишь экстравагантная брошка.
– Наша Фиалка снова изменилась, – поддразнил ее Жакоб, глядя на старшую дочь с нежностью и одобрением.
– Очередной маскарад, – прошептала та громко, чтобы все слышали. – Разыгрываю из себя модницу. У нашей красотки Катрин в этом нет ни малейшей необходимости. Ça va, petite? – Она поцеловала Катрин и тут же поправилась. – То есть, я хочу сказать «моя дылда» – ведь ты уже выше меня ростом. А вот и Лео, мой главный любимец.
Лео поцеловал Фиалку в щеку, но тут же забыл обо всем на свете, потому что в дверях появилась Клаудиа.
– Клаудиа! – воскликнул Лео, кинулся ей навстречу и крепко сжал молодой женщине руку.
– Я вижу, меня тут вытеснили из сердца Лео, – надула губки Фиалка.
Она и Катрин во все глаза смотрели на Клаудию – на ее чувственные жесты, на вызывающее платье, ярко накрашенные глаза, белоснежную кожу, рассыпавшиеся по плечам золотые волосы.
– Что ж, вкус Лео понятен, – пробормотала Фиалка.
Поймав взгляд Катрин, она заговорщицки улыбнулась. Потом драматическим жестом приложила руку ко лбу и обернулась к Жакобу:
– Ой, совсем забыла! Я взяла на себя смелость пригласить моего приятеля Карло. Катрин, ты помнишь Карло Негри? Это тот псих, который прилетел к нам в замок на несколько дней из Рима. Помнишь? Жакоб, ты не возражаешь? Карло скоро прибудет. Он хотел немного отдохнуть и переодеться, прежде чем появится здесь.
– Ну конечно, дорогая, – улыбнулся Жакоб.
Катрин показалось, что веселость Фиалки немного наигранна.
Уверив Фиалку, что тоже будет рада новому гостю, Катрин поставила на стол еще один прибор. Гостиная постепенно наполнялась. Хлопали пробки, звенели бокалы, гости закусывали изысканными канапе, смеялись, разговаривали. Появился Томас в элегантном смокинге. Его голубые глаза, как всегда, весело поблескивали. Осмотрев обновленную квартиру, он похвалил Катрин:
– Чудесно, Шаци, просто чудесно. Вы хорошо поработали. Сегодня вы похожи на застенчивую невесту. Это что, намек? Вы хотите познакомить меня с вашим женихом?
Катрин вспыхнула, ее холодные глаза гневно заблестели.
– Неужели вы вырядились в белое платье, не имея в виду ничего такого? – шутливо спросил Томас. – Ладно, оставлю вас на минутку – пойду поздравлю Жакоба. Всего лишь с окончанием ремонта. – Томас усмехнулся. – Но сразу после этого вернусь к вам. У меня для вас небольшой подарок.
Стоило ему выйти, как в дверях тут же возник Карло Негри. Катрин не видела его больше года, но вновь была поражена магнетизмом черных глаз, изящной небрежностью жестов и игривой галантностью.
– La bellisima Katerina, – прошептал Карло. – Единственная женщина, ради которой я, кажется, готов оторваться от игорного стола.
Он посмотрел ей прямо в глаза.
Катрин была парализована этим взглядом, чувствовала, что не в силах вырваться из магического гипноза. Ощущение было одновременно приятным и тревожным.
– А, господин Негри, рад снова вас видеть, – пришел ей на помощь вернувшийся Томас Закс. – Я как раз собирался подарить Катрин несколько запоздавший подарок на день рождения.
– Ради Бога, – пожал плечами Карло.
Томас осторожно положил на столик какой-то предмет, завернутый в синий бархат. Поощряемая жестом Закса, Катрин медленно развернула ткань. В гостиной воцарилась тишина – гости пытались угадать, что это такое. Все хором ахнули, когда из-под бархата появился мраморный овал.
– Скульптура Бранкузи! – воскликнул Жакоб. – Томас, это уж слишком.
В его голосе звучала гневная нотка. С этим нужно что-то делать, думал Жакоб. Нельзя допустить, чтобы этот человек до такой степени подчинял Катрин своему влиянию. И в то же время противиться Томасу было трудно. Жакоб не мог ни в чем его упрекнуть. К тому же он не хотел сам подталкивать Катрин к мыслям, которых у нее, возможно, пока еще нет.
– Это уж слишком! – повторила Катрин, но ее рука сама потянулась к холодному гладкому камню.
Слепые, но всевидящие глаза взирали на мир с каменного лика.
– Это переходит все границы!
– Я знаю, что это слишком, – рассмеялся Томас. – Но очень уж хотелось.
– Какая красота! Просто чудо! – Она крепко пожала ему руку. – Спасибо.
– Для того чтобы доставить вам удовольствие, Шаци, я готов пожертвовать не только работой Бранкузи, но и чем-нибудь более существенным, – тихо сказал Томас.
– Я смотрю, положение мисс Целомудрие-63 имеет свои выгоды, – раздался сзади ехидный голос.
Все обернулись.
– Нас еще не познакомили, – сказала Клаудиа, протягивая Томасу руку.
– Пока еще нет, – поклонился тот.
Лео вспыхнул, схватил Клаудию за руку:
– Кажется, пора к столу.
– Не обращай на нее внимания, – шепнул Карло. – Есть люди, которым в женщинах нравится чистота. – Она вновь почувствовала на себе взгляд его жгучих глаз.
Карло поднял бокал, скривил губы в улыбке:
– За Катрин, мадонну Нью-Йорка.
– Ох уж эти итальянцы со своими мадоннами, – вмешалась Фиалка. – Иногда мне кажется, что Карло был бы счастлив, если бы все женщины чистотой и примитивностью сравнились с яйцом, вроде скульптуры этого вашего Бранкузи.
Взгляды Фиалки и Карло скрестились. Катрин почувствовала себя лишней.
Подали ужин: салат тюрбо с чесночными кротонами, фазан с диким рисом, набор сыров, крем-карамель, коллекционные вина. Звенели бокалы, наполняясь и опорожняясь вновь и вновь. Жакоб произнес шутливый тост в честь Катрин, которой удалось преобразовать этот маленький уголок Манхэттена. Гости оживленно беседовали, Катрин улыбалась. Она ощущала идущее изнутри тепло и думала, что, наверное, именно это ощущение и называют счастьем.
Потом заиграла музыка. Карло взял ее за руку:
– Puis je?
Он умело вел ее в танце, ритмично покачивая упругим, сильным телом. Катрин всецело отдалась наслаждению танца. Карло приподнял ее подбородок, заглянул ей в глаза. Это был опасный взгляд, и Катрин отвернулась. Но рука, лежавшая у нее на пояснице, вновь притянула ее к партнеру.
– Bellissima, – прошептал Карло ей на ухо.
Потом он исчез. Катрин танцевала с друзьями Лео, с Тедом Мерсером, со старым доктором Эвансом, с элегантным Томасом, с веселым, благодушествующим Жакобом, который прошептал ей:
– Спасибо, Кэт.
Потом Катрин пила шампанское под звон часов. Доктор Гросс отсчитывал:
– Пять, четыре, три, два, один.
– С Новым годом!
Голоса и хлопанье пробок. Катрин обнимали, целовали. Она вновь увидела перед собой смуглое лицо Карло. Заметила, что Фиалка не сводит глаз с них обоих. Взгляд у нее был насмешливый, вызывающий.
– Старших сестер нужно пропускать вперед, – сказала она со значением.
Ее слова показались Катрин странными, но момент для вопросов был неподходящим. Еще поцелуи, еще объятия, крики «с Новым годом!». Итак, Новый год без Сильви. Катрин счастливо улыбнулась.
Вскоре после полуночи гости стали расходиться. Фиалка спросила, можно ли ей воспользоваться комнатой Катрин, чтобы освежить косметику.
– Конечно, можно.
Катрин последовала за старшей подругой. Очень хотелось ее кое о чем спросить, но Катрин все не решалась. Она немного побаивалась Фиалку – ее самоуверенности, ее острого язычка. Катрин смотрела в зеркало, как Фиалка подкрашивает губы, подводит глаза.
– Как дела у Матильды? – нерешительно начала она. – Я по ней скучаю.
– Мама энергична, как всегда. Она теперь стала членом комиссии по защите прав человека. Только и говорит, что о пытках в турецких тюрьмах и о русских поэтах, которых заперли в психиатрические лечебницы. – Фиалка усмехнулась. – В общем, Мэт в своем амплуа.
– По-моему, она просто великолепна. – Катрин глубоко вздохнула, посмотрела в зеркало, где отражались лица обеих девушек. – Скажи, Фиалка, Мэт – моя мать? Мне всегда казалось…
Она не договорила.
На выразительном личике Фиалки отразилась целая гамма чувств. Она повернулась к Катрин, положила ей руки на плечи.
– Разве Жакоб тебе ничего не рассказывал? Он ведь обещал… Он обещал теперь рассказать тебе все, потому что Сильви уже нет. – Фиалка нетерпеливо тряхнула головой. – Кэт, Матильда не твоя мать… – Она заколебалась. – Но у нас с тобой общий отец.
– Общий отец? – переспросила Катрин, остолбенев от изумления.
Фиалка кивнула.
– Да, ты моя младшая сестра. – Она взглянула на Катрин с тревогой. – Я знаю об этом с тех пор, как умер Фредерик, муж Мэт. По правде говоря, это открытие меня обрадовало. Фредерик всегда казался мне жутким занудой. А Жакоб – совсем другое дело. – Она рассмеялась и с любопытством взглянула на Катрин. – Разве это не чудесно? Представляешь себе Жакоба и Мэт в качестве любовников? Разумеется, это было много лет назад. Еще до Сильви. – Фиалка отвернулась к зеркалу и сделала вид, что всецело занята своим лицом. – Тайное романтическое приключение, в результате которого я появилась на свет. – Она скорчила гримасу. – Приятно думать, что моя венценосная мамочка хоть раз в жизни сделала нечто предосудительное.
Увидев выражение лица Катрин, Фиалка сменила тон:
– По-моему, в этом нет ничего ужасного. Лео, во всяком случае, совсем не был расстроен. Он догадался об этом давным-давно. – Она стиснула руку Катрин. – Ты осталась последняя. Я была уверена, что Жакоб уже сообщил тебе об этом.
– Ничего он мне не говорил.
Катрин чувствовала, что вот-вот заплачет.
Мысли ее путались, строгое геометрическое устройство ее внутренней вселенной разом нарушилось. У Катрин было такое ощущение, словно ее предали, обманули.
– Не относись к этому так драматически, Кэт. Какое это теперь имеет значение? Давняя история. Разве ты не рада, что у тебя есть старшая сестра?
– Дело не в этом, дело не в тебе. Просто…
Фиалка ее поцеловала.
– Мы с тобой еще обсудим это. Я пробуду здесь, в Нью-Йорке, некоторое время – по работе. Но сейчас мне пора идти, меня ждет Карло. – Фиалка поцеловала Катрин. – С Новым годом, сестренка.
Катрин лежала на кровати, забыв о Новом годе. Голова гудела от мыслей, как растревоженный улей. Оказывается, в мире царствуют обман и предательство. У Жакоба не одна дочь, а две! И он ни словом об этом не обмолвился. Катрин всегда считала, что она единственная, неповторимая, и эта мысль поддерживала ее. А теперь выяснилось, что дочерей у Жакоба две. Катрин вспоминала, как Жакоб всегда превозносил Фиалку до небес, как любовно выбирал ей подарки на дни рождения, как часто ездил в Швейцарию. Сердце Катрин сжалось от ревности. Ощущение, что ее предали, еще больше усилилось. Никому не свете верить нельзя, ни на кого нельзя положиться. Даже на Жакоба.
Может быть, Сильви ненавидела свою дочь именно из-за этого? Во всяком случае терпение, которое Жакоб проявлял по отношению к жене, наверняка объяснялось его чувством вины.
Смятение и унижение, слившись воедино, переросли в гнев. Жакоб должен был сам ей об этом сказать. Она ведь уже не ребенок! Катрин поднялась. Нужно с ним объясниться. Она собиралась крикнуть ему прямо в лицо: «Почему? Почему ты мне об этом не рассказал? Как ты мог?»
Она отправилась на поиски Жакоба. В гостиной его не было. Катрин только заглянула в салон и тут же ретировалась, чтобы оставшиеся гости не втянули ее в какую-нибудь беседу. В спальне отца тоже не оказалось. Катрин создала здесь спокойный японский интерьер, выдержанный в серо-желтых тонах. Почему же все-таки он не сказал ей правду? Катрин всхлипнула.
У входа в кабинет она остановилась, услышав голоса. Один принадлежал Жакобу, второй Камилле Бриан. Разговор шел по-французски. С этой женщиной, Камиллой Бриан, Жакоб танцевал несколько раз в течение вечера. Катрин поежилась и стала прислушиваться. Речь шла о какой-то пациентке, девочке, у которой недавно умерла мать. Девочка была уверена, что мать погибла из-за нее. Фантазии и реальность в ее сознании переплелись.
Разговор идет о ней!
Катрин задохнулась. Как он может? Разговаривать так о собственной дочери с чужой женщиной. Не постучав, она распахнула дверь. Жакоб и Камилла сидели на диване рядом. Вид это имело довольно интимный.
– Входи-входи, – ласково улыбнулся Жакоб. – Мы как раз обсуждали одну пациентку Камиллы.
– Как бы не так, – ядовито усмехнулась Катрин и захлопнула дверь.
У нее в памяти воскресла сцена из прошлого. Лестница, дверь в спальню, полуодетая Сильви, размахнувшаяся, чтобы влепить ей пощечину. Сквозь полуоткрытую дверь видно мужчину. Катрин невольно поднесла руку к щеке, которую когда-то обожгла пощечина.
Все. Хватит с нее родителей и их проблем.
Она отправилась назад, в гостиную. Томас Закс еще не ушел.
– Томас, могу я поехать в Бостон с вами? – резко спросила Катрин.
– Хотите устроить небольшие каникулы?
Катрин кивнула, потом, решительно тряхнув головой, уточнила:
– Прямо сейчас.
Томас взглянул на нее с некоторым недоумением.
– А завтра? – настаивала она.
– Хорошо, Ганс заедет за вами в час.
Катрин смотрела из окна на заснеженный сад, на стройные деревья с покрытыми инеем ветками, на размытые в тусклом зимнем свете очертания центральной скульптурной группы. Отвернувшись, девушка вновь оглядела комнату, в которой останавливалась всякий раз, когда гостила у Закса: изысканная простота, блеск полированного дерева, игрушечные городки, которые когда-то она так любила рассматривать. Кровать манила белизной накрахмаленного белья.
В этом все дело, внезапно подумала Катрин. Здесь она чувствовала себя дома в большей степени, чем в Нью-Йорке.
Катрин легла на кровать и стала думать. Проснулась она поздно, но зато чувствовала себя свежей и отдохнувшей. Теперь она знала, что нужно делать. Катрин приняла душ, надела черное шерстяное платье, повесила на шею нитку жемчуга. Томас всегда предпочитал, чтобы к ужину одевались официально – привычка, привезенная им из Старого Света.
Когда Катрин вошла в столовую, Томас слушал кантату Баха, потягивая аперитив.
– Ну как, Шаци, вам лучше? – Он внимательно осмотрел ее. – Да, по-моему, лучше.
Жестом пригласил садиться в бархатное кресло.
Какое-то время они сидели молча, наслаждаясь музыкой. Когда пластинка доиграла, Томас спросил:
– Ну а теперь, Шаци, может быть, вы все-таки объясните мне, чем вызван ваш визит?
Катрин посмотрела в его волевое, умное лицо, в живые, лучистые глаза. Медленно улыбнулась.
– Обязательно объясню. Но сначала давайте поужинаем. Я умираю от голода.
Томас горестно вздохнул.
– Я все время забываю, что у молодости волчий аппетит. Пойдемте, Шаци, к столу.
Стол, как обычно, сиял блеском серебра и канделябров.
Как только они сели, тут же раздался звонок телефона. В дверях появился Робертс.
– Это мисс Виктория. Хочет с вами поговорить.
Дворецкий говорил негромко, но Катрин хорошо расслышала его слова.
– Сейчас. – Томас сложил салфетку. – Я на минутку отлучусь, Шаци.
Когда он вернулся, Катрин спросила:
– Кто такая мисс Виктория?
Закс ответил не сразу.
– Знакомая, – с небрежным видом наконец произнес он. – Советую, Шаци, обратить особое внимание на паштет, который вам подал Робертс. Кроме того, очень хороши медальоны с артишоками.
– Что за знакомая? – не сдавалась Катрин.
– Знакомая, подруга. Этого достаточно?
Его голубые глаза смотрели насмешливо.
Катрин, сама чувствуя нелепость своего поведения, насупилась.
– Вы что, спите с ней? Занимаетесь любовью?
Томас отложил вилку и строго посмотрел на нее.
– Катрин, я мог бы сказать, что это совершенно не ваше дело. Но буду с вами откровенен. – Он смотрел ей в глаза. – Да, иногда мы с Викторией занимаемся любовью. Например, у меня было назначено свидание с ней на сегодняшний вечер. Поэтому я обязательно должен был с ней объясниться. Теперь вы удовлетворены?
Он наблюдал, как на юном личике отражается целая гамма чувств: гнев, разочарование, потом робкая, неуверенная улыбка. Невинность этой девочки была поистине очаровательна.
– Томас… – Она опустила глаза, но тут же подняла их вновь. – Томас, вы на мне женитесь?
Закс захлопал глазами, потом вдруг расхохотался.
– Что тут смешного? – тихо спросила она, глядя на него с обидой.
– Нет-нет, ничего смешного, – поспешил уверить ее Томас. – Просто мне никогда еще не делали предложения о брачном союзе так решительно.
– Но вы ведь женитесь на мне, да?
Серые глаза смотрели на него с испытующей серьезностью.
Закс решил ответить столь же серьезно.
– Я обдумаю ваше предложение.
Катрин надеялась услышать совсем не такой ответ, и на глазах у нее выступили слезы. Однако плакать было нельзя – в столовой появился Робертс, который принес горшочки с цыпленком в сметане.
Томас сказал дворецкому, что сегодня повар превзошел самого себя, и попросил принести еще вина. Он выигрывал время, исподтишка наблюдая за Катрин. Ее явно обидел его ответ. Но почему вдруг она решила сделать ему такое предложение? Это застало его врасплох. Конечно, Томас очень хотел бы обнять ее, погладить по каштановым волосам, коснуться упругой молодой груди… Но нет, нельзя давать волю воображению. Речь идет о чем-то большем, нежели о плотских забавах.
– Послушайте, Шаци. Главное – не расстраивайтесь. Нельзя выходить замуж за мужчину лишь потому, что он имеет любовницу. Нельзя требовать от него немедленного ответа в таком важном вопросе. Вам, должно быть, и раньше приходило в голову, что у меня есть своя интимная жизнь. Ведь я еще не покойник.
Ее лицо помрачнело.
– Так. Я вижу, что ошибаюсь и подобные мысли в голову вам никогда не приходили. Но неважно, дело не в этом. Понимаете, – он сделал паузу, – брак – дело серьезное. Причем для вас в гораздо большей степени, чем для меня.
Катрин неловко поднялась, отодвинула стул.
– Извините, Томас. Я что-то неважно себя чувствую.
Он меня не любит, думала она. Ему нет до меня дела. Во всяком случае, в качестве жены я ему неинтересна. Он такой же, как мой отец с этими своими женщинами. Для него я ребенок, игрушка, и не больше.
Томас быстро подошел к ней, взял за руку.
– Давайте сядем к камину и спокойно обо всем поговорим.
Преодолев ее сопротивление, он отвел девушку в гостиную, усадил на диван, налил ей бренди.
– Если вы достаточно взрослая, чтобы делать предложение, значит, уже можете пить спиртное.
Он старался разрядить атмосферу.
Погладив ее по руке, сказал:
– Расскажите, Шаци, в чем, собственно, дело? Вы что, беременны? У вас был роман с кем-нибудь из ваших молодых друзей?
Катрин в ужасе отшатнулась.
– Ничего подобного! – с возмущением воскликнула она.
– И то слава Богу. – Томас улыбнулся. – Рассказывайте.
Катрин смотрела на огонь, на пляшущие языки пламени. Потом обвела взглядом мраморный камин, картину Георга Гроша, мрачный урбанистический пейзаж с унылыми улицами и нелепыми физиономиями прохожих.
– Просто мне нравится быть с вами, – медленно сказала она. – Мне нравится жить у вас. Я хотела бы находиться здесь все время.
Девушка обернулась к нему. Глаза ее были широко раскрыты, губы дрожали.
Томас потянулся к ней, и Катрин подставила ему свой нежный, невинный ротик. Закс знал, что ему ничего не стоит возбудить эту девственницу. Она была пассивна, но явно жаждала ласк. Однако Томас взял себя в руки и по-отечески обнял девушку за плечо.
– Катрин, я вижу, вас что-то тревожит. Что-то произошло с тех пор, как мы виделись в последний раз. Может быть, все дело в том молодом человеке, Карло?
Катрин покачала головой и прижалась к его плечу. Она вновь смотрела на огонь.
– Я узнала, что Фиалка – моя сестра. Моя сводная сестра, – прошептала она.
– Понятно. Но я не вижу здесь повода для печали. Вы же всегда любили принцессу. И Фиалку тоже.
– Да, – растерянно кивнула Катрин. – У меня такое ощущение, будто меня все предали, обманули. Жакоб должен был сказать мне об этом сам. Он обращается со мной, как с ребенком.
Она не стала рассказывать Томасу про Камиллу и про свои подозрения.
– Понятно. – Томас встал, прошелся по комнате. – И вы приехали сюда, чтобы ответить предательством на предательство. Око за око, зуб за зуб. Отец изменил вам с принцессой, вы измените ему со мной.
Его глаза смотрели на нее с раздражением и вызовом.
– Вовсе нет. – Катрин тоже вскочила на ноги. Лицо ее раскраснелось. – Ничего подобного!
– Неужели? Подумайте как следует. Вы просите, чтобы я женился на вас. Хотите, чтобы предварительно я вас соблазнил. Разве нет? И дело вовсе не в том, что я вам так уж нравлюсь. – Томас схватил ее за руку, развернул лицом к себе. – Вам всего лишь нужно преподать урок вашему отцу.
– Неправда!
Катрин яростно дернулась, пытаясь вырваться из его рук. Ей хотелось скрыться от его умных, проницательных глаз.
Томас притянул девочку к себе. Зрачки ее были расширены, глаза горели лихорадочным блеском.
– Так вы хотите стать женщиной, Шаци? – прошептал он.
Испуганная Катрин замерла.
Томас резковато рассмеялся, расцепил пальцы.
– Нет, Шаци. С таким настроением женщиной не становятся.
Он отвернулся, наполнил свой бокал.
Катрин стояла, не в силах оторвать взгляда от пламени. Она чувствовала себя униженной. Томас смеялся над ней, осуждал ее.
Закс потягивал бренди, чувствовал ее испуг и неуверенность. Все было неправильно, все было не так. Можно, конечно, отвести девочку в спальню и разбудить ее девственное тело, показать ей, чего это тело хочет. Сопротивления не будет. Но все дело в том, что на самом деле она его не любит. И, наверное, никогда не полюбит. Ее внезапное предложение – импульсивная реакция, проявление обиды на отца. Да и потом, какой интерес ему самому иметь дело с этой перепуганной девочкой? Ведь он привык к страстным ласкам искушенных женщин. Томас взглянул на стройную фигуру, на тонкий профиль. Вид у девочки был совсем растерянный.
– Нет, Катрин, так не пойдет. Вы еще не созрели. – Он старался говорить как можно мягче. – Завтра вы отправитесь домой, к Жакобу. Постарайтесь его понять. Юности свойственна непримиримость, нетерпимость по отношению к человеческим слабостям.
Катрин ничего не сказала, даже не повернулась в его сторону.
– И учтите, Шаци, что играть в такие игры опасно. Сначала нужно подрасти.
За эти слова она готова была его ударить. Все они считают ее ребенком! Кинув на Томаса яростный взгляд, Катрин выбежала из комнаты.
На следующий день она собралась в дорогу.
Прощаясь с ней на вокзале, Томас строго сказал:
– Не стоит принимать все это близко к сердцу. Сейчас вы в расстроенных чувствах. Секс всегда поначалу кажется сложнее, чем он есть на самом деле. Но пройдет время, мы вспомним эту историю и вместе посмеемся над ней. – Он пожал ей руку. – Надеюсь услышать от вас это предложение вновь.
Меньше всего Катрин сейчас хотела смеяться. Она чувствовала себя глубоко уязвленной, кипела от возмущения. Сколько можно обращаться с ней, как с неразумным ребенком? Сколько можно обманывать ее, гладить по головке, утешать? Ей уже семнадцать! В других странах семнадцатилетние женщины имеют детей, работают. Все, хватит! Она сыта по горло этими стариками, которые смотрят на нее сверху вниз и всегда знают, что можно, а чего нельзя. Она сама разберется, что для нее хорошо и что плохо. Советчики – можно подумать, они никогда не ошибаются! Взять хоть отца. Не успел похоронить жену, женщину, которой изменял, которая с горя наложила на себя руки, как тут же улегся в постель с другой. С такой же холодной сукой, как и его жена. Катрин мысленно с удовольствием повторила бранное словечко. Сейчас папочка со своей сукой наверняка валяются в постели, хотят сделать еще одну дочку.
На самом деле в это время Жакоб ужинал с Фиалкой в отеле «Плаза».
– Ты должен был сам ей об этом сказать.
Фиалка теребила тяжелое ожерелье, висевшее у нее на шее. Ее смеющиеся глаза смотрели с укоризной.
– Не я должна была это сделать, а ты.
– Я знаю, – вздохнул Жакоб. – Она с тех пор со мной не разговаривает. Уехала, оставила записку, что хочет навестить Томаса. Написала, что не знает, когда вернется. Не знаю, что они там задумали… – Он покачал головой, подлил Фиалке вина. – С Кэт очень трудно. Она так чувствительна. Чуть что – сразу забивается в нору. Говорить с ней о прошлом невозможно. Она совсем не такая, как ты. – Он с восхищением взглянул на Фиалку. – А как поживаешь ты, моя странствующая дочурка?
– Твоя толстокожая странствующая дочурка переживает не лучший период своей жизни. – Фиалка комически закатила глаза.
– Не хочешь ли ты исповедаться в грехах своему папочке-психоаналитику? – в тон ей ответил Жакоб, но он давно уже чувствовал, что Фиалка чем-то глубоко обеспокоена.
– А что, если я скажу тебе, что беременна?
Он внимательно посмотрел на нее.
– Ну, не знаю. Во-первых, в этом случае я спросил бы, радует ли тебя это обстоятельство. Затем я спросил бы, кто отец будущего ребенка. И напоследок меня интересовало бы, собираешься ли ты выходить замуж. Потом, вероятнее всего, я запрыгал бы от радости и стал бы хлопать в ладоши. Надеюсь, дедушка из меня получится более удачный, чем отец. – Он замолчал, не сводя с нее глаз. – Так что, Фиалка, я должен в этой ситуации сказать?
– Скажи мне, что я дура. Я не должна была этого допускать.
– Et voila. Ты дура. Ты не должна была этого допускать. – Он снова помолчал. – Тебе не нравится этот мужчина?
– «Нравится» – слово не из той категории. Он превратился для меня в наваждение, в порок. Я думала, уж не заменить ли его героином. Думаю, от наркотика было бы отвязаться легче. – Она улыбнулась своей всегдашней озорной улыбкой. – Проблема в том, что мы друг другу не подходим. У нас вечное состязание – кто больше напакостит партнеру. Кто проявит больше изобретательности. На это требуется очень много воображения. – Взгляд ее затуманился. Фиалка достала сигарету, медленно зажгла. – Понимаешь, мы абсолютно несовместимы. Если мы поженимся, дело кончится смертоубийством. – Она заколебалась. – В общем, я ребенка не хочу. А он об этом ничего не знает.
Никогда еще Жакоб не видел ее такой серьезной.
– Бедная моя Фиалка.
Он догадался, о каком мужчине идет речь.
– А чем объясняется эта роковая страсть? – спросил он. – В чем стимул? Может быть, если бы родился ребенок…
Жакоб не договорил.
Фиалка закончила его фразу:
– Если бы родился ребенок, я бы подохла от скуки. Жизнь коротка. Не люблю тратить время попусту.
– Тем самым ты делаешь жизнь еще короче.
Она расхохоталась:
– Это что, твоя интерпретация моего поведения?
Жакоб грустно покачал головой:
– Знаешь, мне никогда не удавалось совмещать роль отца и роль психоаналитика. Достаточно взглянуть на моих детей.
Фиалка поцеловала его.
– Ты лучший из моих отцов. И мы, все трое, получились не такие уж плохие. Не забывай об этом.
– Постараюсь, – улыбнулся Жакоб, но тут же опять посерьезнел. – А что касается тебя… Впрочем, воздержусь от морализирования. Ты отлично знаешь, что я поддержу тебя в любой ситуации.
– Знаю. – Она взглянула на часы, поднялась. – Но уж лучше такой стимул, как у меня, чем смертная скука. Не хочу попадаться в капкан материнской любви.
Жакоб помог ей надеть пальто. Внезапно ему пришло в голову, что Фиалка больше похожа на Сильви, чем Катрин, родная дочь покойной жены. Фиалка – это Сильви, одаренная острым умом и веселостью Матильды. Он вздохнул. Ох уж этот загадочный женский континент. Столько лет прошло, а по-прежнему вокруг одни тайны.
Катрин нервно расхаживала взад-вперед по манхэттенской квартире. Как и Фиалка, она чувствовала себя угодившей в капкан. Вечером ей предстояло увидеться с Жакобом, и Катрин не знала, как себя вести. Она по-прежнему злилась, была обижена. Девушка налила себе вина, к которому совсем не привыкла, осушила бокал в два глотка и поморщилась.
Тут она вспомнила, что как раз сегодня у Теда вечеринка. Эта мысль подсказала спасительный выход.
Тед ей нравился. Он был большой, уютный, рядом с ним ей всегда становилось очень спокойно. Правда, он слишком много пил, а когда напивался, американский акцент моментально улетучивался, сменяясь исконным британским. Тед рассказывал препотешные истории о своей учебе в Оксфорде, о родительском доме, и чем больше он пил, тем меньше в этих рассказах оставалось юмора, тем больше становилось злости. Иной раз Катрин даже пугалась его ожесточения. Тед преподавал в Нью-йоркском университете, но она ни разу не бывала на его лекциях, хоть он неоднократно ее приглашал.
Да, лучше всего отправиться на вечеринку к Теду, решила Катрин. Она надела свой «богемный» наряд: черное короткое платье, чулки в сеточку, высокие сапоги. Губы подкрасила бледной помадой. Оглядев себя в зеркале, осталась недовольна эффектом. Все равно она похожа на ребенка. На «младшую сестренку Лео». Катрин сердито стянула платье с плеча, обнажив его. Из волос соорудила на голове высокую прическу. Снова осмотрела себя критическим взглядом. Драгоценности – вот чего ей не хватает. Решительно вытянула из шкафа ящик, стала рыться в шкатулке, где Сильви хранила драгоценности. Катрин никогда раньше сюда не заглядывала. Она повертела в руках сияющие браслеты, золотые и серебряные цепочки, бусы, брошки, серьги. Примерила несколько украшений и в конце концов остановила выбор на тяжелых браслетах, ожерелье из рубинов и серьгах-кольцах. Совсем другое дело, решила она, глядя в зеркало, и довольно улыбнулась.
Квартира Теда находилась в восточной части Гринич-виллидж – несколько сырых комнат, почти начисто лишенных мебели, если не считать многочисленных матрасов, подушек и ковров. В квартире грохотала музыка, покачивалось пламя толстых белых свечей, танцевали парочки, несколько дружеских компаний увлеченно беседовали о чем-то, сидя кружком. Катрин уловила в воздухе сладковатый запах марихуаны.
В последней из комнат было тихо. Тед декламировал стихи небольшому кругу слушателей. Катрин знала, что он увлекается поэзией, но никогда еще не слышала, чтобы Тед читал вслух собственные сочинения. Она присоединилась к аудитории. Тед буквально изрыгал гнев и ярость. Стихотворение было о шахтерах. Богатые, изобиловавшие метафорами строки. Шахта уподоблялась одному из дантовских кругов ада, потом лондонскому метро, потом душному лабиринту. Хорошие стихи, подумала Катрин. Очень даже хорошие.
Когда Тед закончил, она подошла и застенчиво сказала, что стихотворение ей очень понравилось. Тед обнял ее своими лапищами. От него пахло спиртным.
– Спасибо, детка. А где твой братец?
Катрин пожала плечами:
– Я пришла одна.
– Неужели?
Тед удивленно приподнял мохнатую бровь.
– Правда.
– А где твой бокал? На, – он сунул ей в руку стакан, налил красного вина. – Выпьем за поэзию и всякую прочую ерунду.
Они чокнулись, и Тед осушил свой стакан до дна.
– А сейчас ты увидишь, как танцуют поэты.
Он потянул Катрин в соседнюю комнату, исполнил целую пантомиму, качая бедрами и закатывая глаза, а потом признался, крепко обняв ее за плечи:
– Вообще-то танцор из меня никудышный. Вот Брайан по этой части мастак.
Он показал на одного из гостей, познакомил его с Катрин и велел им немедленно танцевать.
Брайан улыбнулся:
– Большой человек приказал – мы повинуемся.
Катрин танцевала долго. Партнеры сменялись, она даже не знала, как их зовут. Некоторые называли ее «хорошенькой цыпочкой», пытались хватать за разные места. Иногда она встречалась глазами с Тедом, который подмигивал ей и одобрительно кивал. Для него она по-прежнему оставалась ребенком! Катрин пыталась разыскать Лео, но того нигде не было видно. Она не видела брата с самого новогоднего приема. Внезапно Катрин неудержимо захотелось поговорить с братом, рассказать, что теперь она все знает.
Катрин отправилась бродить по окутанным табачным дымом комнатам. Повсюду стояли, сидели, лежали парочки. В одной из комнат было темно. Катрин хотела было пройти мимо, но внезапно услышала тихий стон. Приглядевшись, она увидела, что в углу сплелись два тела – Лео и Клаудиа.
Катрин вскрикнула, хотела потихоньку удалиться, но Клаудиа звонко рассмеялась:
– А вот и наша деточка-сестреночка. Папенькина дочка, будущая старая дева.
Она насмешливо взглянула на Катрин своими огромными синими глазами, расхохоталась, и, взяв Лео за волосы, повернула его лицом к двери.
– В следующий раз, Лео, когда тебе захочется воткнуть в меня свою штуковину, оставь, пожалуйста, ребенка дома.
Она поднялась, оттолкнула Катрин и вышла из комнаты.
Лео угрюмо смотрел на сестру.
– Извини, – прошептала она, а потом, не выдержав, выкрикнула: – Она совсем такая, как Сильви, правда?
Катрин посмотрела вслед вихляющей бедрами Клаудии с отвращением.
– А что в этом плохого? – накинулся на нее Лео. – Если бы ты была такая, как она, от тебя по крайней мере мухи бы не дохли.
Катрин застыла на месте, как громом пораженная.
– Ты и есть папочкина дочка! – раздраженно выкрикивал Лео. – Клаудиа совершенно права. Кстати, чтоб ты знала, наш любимый папаша был без ума от Сильви. Ты когда-нибудь видела их парижские фотографии? Наша мать была поразительно хороша, так что я Жакоба отлично понимаю. Они зачали меня, когда еще не были женаты. Наш папочка не утерпел.
Катрин почувствовала, что ее вот-вот стошнит. Еще одно открытие, почти такое же приятное, как предыдущее. Земля уходила у нее из-под ног. Катрин беспомощно смотрела на сердитое лицо брата.
Но ее молчание раззадорило его еще больше.
– Трахнул бы тебя кто-нибудь, что ли, – пробормотал он и вышел.
Вот и решение вопроса, подумала Катрин. Она свирепо направилась в самую большую комнату, налила себе большой бокал вина и залпом выпила. Неподалеку танцевали двое – Тед и Клаудиа. Повинуясь безотчетному порыву, Катрин ринулась к молодой женщине, оторвала ее от партнера и громко выкрикнула:
– Шлюха!
Потом размахнулась и влепила Клаудии пощечину.
Лео от изумления выронил стакан – никогда еще он не видел сестру в таком состоянии. Остолбенев, он наблюдал, как Клаудиа размахивается и рассекает рукой пустоту. Тед успел оттащить Катрин в сторону и поволок ее в соседнюю комнату.
– Успокой эту маленькую сучку, – прошипела Клаудиа, обернувшись к Лео.
Он, все еще не пришедший в себя, положил ей руку на плечо:
– Ничего, Тед сейчас прочитает ей лекцию.
Он от греха потащил Клаудию в другую сторону, а когда оглянулся, увидел, что Катрин решительно целует Теда в губы.
– Лео сказал, что меня нужно трахнуть, – объявила Катрин Теду, сосредоточенно глядя ему в глаза.
– И кто это должен сделать? Я?
Катрин прижалась к нему еще сильнее, стараясь вихлять бедрами точь-в-точь как Клаудиа.
– Что ж, у этого парня определенно есть вкус. – Тед смотрел на девушку с любопытством. – Ты уверена, сестренка? Ты раньше это когда-нибудь делала?
Катрин окрысилась:
– Я не ребенок! И никакая я тебе не сестренка! Я больше не сестренка, не дочурка – я женщина.
Тед погладил ее по волосам, вытащил из них гребенку.
– Трудно взрослеть, да? – прошептал он.
Она уткнулась лбом ему в плечо и какое-то время они танцевали молча.
Потом он спросил:
– Так делала ты это раньше или нет?
Катрин покачала головой, зарылась лицом еще глубже ему в рубашку.
– Нет, но хочу.
Он отвел ее в ту самую спальню, где накануне она видела Лео с Клаудией.
– Ты посиди здесь, как следует обдумай. – Он снова сунул ей в руку стакан вина. – А я постараюсь выпроводить всю эту публику.
Потрепав ее рукой по голове, Тед улыбнулся и вышел.
Катрин осмотрелась по сторонам. Очевидно, именно в этой комнате Тед проводил большую часть времени. В углу стоял небольшой письменный стол, заваленный книгами и бумагами. Катрин подошла поближе, увидела, что листы исписаны стихотворными строчками. Взяла в руки томик, раскрыла. «Сонеты» Шекспира. Перелистывая страницы, девушка отпила вина. Потом, вспомнив, зачем она здесь, сняла платье и легла в постель. Она зажмурила глаза, но сразу начала кружиться голова, и пришлось открыть их вновь. Катрин попыталась читать книжку, время тянулось медленно. Постепенно шум голосов стих. Затем в дверях появился Тед. Когда она смотрела на него снизу вверх, он казался настоящим гигантом.
– Я вижу, ты уже разделась.
Катрин протянула ему руку, изо всех сил стараясь выглядеть соблазнительной. Она подражала любовным сценам, которые видела в кино.
Он наклонился к ней и прошептал:
– Ну-ну. Подарочек от Лео.
Потом Тед поцеловал ее. Губы у него были сухие. Его сильные настойчивые руки погладили ее по спине. Ощущение было довольно приятным, и Катрин снова закрыла глаза. Она вспомнила, как Клаудиа изгибалась в объятиях Лео и тоже прижалась к Теду. Это и есть мужское тело, сказала она себе. Больше никто не назовет меня ребенком. Катрин вспомнила, как несколько лет назад, в лимузине, Томас выставил перед ней свой разбухший член, как у него блестели глаза, как прерывисто он дышал. Чуть приоткрыв глаз, Катрин едва удержалась от смеха – совсем как тогда. Тед сосредоточенно натягивал молочно-белый презерватив. Подавив смех, Катрин чмокнула его в щеку.
Он лег рядом, закинул на нее одну ногу, его руки заскользили по ее телу. Катрин казалось, что она наблюдает за этой сценой откуда-то со стороны. Глухим голосом Тед произнес:
– Послушай-ка, Катрин, что я тебе прочту:
Издержки духа и стыда растрата —
Вот сладострастье в действии. Оно
Безжалостно, коварно, бесновато,
Жестоко, грубо, ярости полно…
Этот сонет Катрин слышала впервые. Как зачарованная, она подчинилась ритмике поэзии, почти не чувствуя того, что происходит с ее телом. Слова заглушили и боль, и обжигающие ощущения инородного предмета, вторгшегося в ее естество.
Утолено, – влечет оно презренье,
В преследованьи не жалеет сил,
И тот лишен покоя и забвенья,
Кто невзначай приманку проглотил.
Голос Теда делался все громче и громче, временами сбиваясь и захлебываясь.
Все это так. Но избежит ли грешный
Небесных врат, ведущих в ад кромешный.
На последнем слове Тед захлебнулся и осип.
Несколько секунд ничего не происходило, потом он приподнялся и сказал:
– Ну вот и все, моя юная леди. Кровавое дело совершено.
Катрин посмотрела вниз и увидела пятно крови на простыне.
– Надеюсь, Лео будет удовлетворен, – прошептал Тед.
– Я, во всяком случае, довольна.
– Ну да, и ты тоже. – Он взглянул на нее как-то странно. – Но ты не понимаешь, что на самом деле я сделал это ради Лео. – Он издал какой-то странный смешок, погладил ее по волосам. – Ты очаровательная девочка, Катрин.
Возвращаясь в такси домой, она не знала, плакать ей или ликовать. Если эта маленькая процедура – все, что отделяет девочку от женщины, то не из-за чего и расстраиваться, утешала себя Катрин. Несколько телодвижений, немножко крови – и дело сделано. Непонятно, почему все устраивают из-за этого столько шума. Интересно, увидит ли Лео, что она уже не такая, как прежде? А отец? И потом вообще все окружающие? Впрочем, неважно. Главное, что сама Катрин знает: она уже не ребенок.
Мимо проносились пустые улицы Манхэттена.
А сонет ей понравился.