22
Жакоб обнял дочь за плечи, взял внучку за руку и повел их по тенистой кладбищенской аллее к воротам. Свежая могила Томаса Закса осталась позади.
Катрин ничего не видела перед собой – глаза ее застилала пелена слез. Так горько и безутешно плачущей Жакоб видел свою дочь только в раннем детстве. Матери почти никогда не удавалось довести ее до слез, не плакала она и на похоронах мужа. Но сегодня словно прорвалась какая-то невидимая плотина, и слезы хлынули неудержимым потоком. За десять дней, прошедших после смерти Томаса, Катрин плакала больше, чем за все минувшие десятилетия.
Оказывается, этот человек значил для нее еще больше, чем думал Жакоб.
Впрочем, удивляться нечему – несмотря на теплые и приязненные отношения с дочерью, многое в ней оставалось для него тайной. Она как бы заперла свою душу от него, и произошло это много лет назад, еще в детстве. Он сам виноват – не хотел знать слишком много, да и боялся использовать профессиональные навыки психоаналитика, чтобы не подавлять ее волю.
И все же его профессия сыграла свою злую роль, думал Жакоб. А ведь он изо всех сил пытался избежать ошибок, свойственных его коллегам – никогда не проводил психологических экспериментов на своих близких, не изображал из себя мудрого и всезнающего отца, не навязывал домашним интерпретацию их поступков. Но он совершил другую, не менее серьезную ошибку: слишком отстранился от своих детей, от жены, и в результате они чувствовали себя заброшенными.
Вот о чем размышлял Жакоб, когда вел дочь и внучку к уже запертым кладбищенским воротам. Людей на похороны Томаса Закса пришло много. Лица у всех были печальные и немного испуганные – живые всегда так ведут себя на похоронах. Когда все разошлись, остались только они трое. Катрин держалась очень прямо, ее лицо было затенено широкими полями черной шляпы. Натали вцепилась в руку деда мертвой хваткой.
Жакоб разыскал сторожа, и смазанные ворота бесшумно распахнулись. Усадив Катрин и Натали в лимузин, Жакоб тоже опустился на сиденье и подумал, что в трудную минуту дочь никогда не обращается к нему за помощью. В принципе это правильно, так и должно быть. Прерогатива родителя – тревожиться и волноваться. Его очень беспокоило ее затянувшееся одиночество. Под маской хладнокровия и самообладания наверняка таились неудовлетворенность, горечь и обида.
Тревожило Жакоба и то, что Катрин заперла на ключ все свои затаенные мысли и травмирующие воспоминания. Там находилось все, связанное с Сильви и Карло. Катрин старалась забыть о них, и одновременно с этим исключила из жизни и какую-то часть самой себя. Сколько душевных сил, сколько энергии, должно быть, тратит она на это насильственное забвение. В результате у нее искажается вся картина мира; близость с другим человеком кажется ей смертельно опасной.
А что будет, если кто-то неожиданно вскроет этот ящик Пандоры? Справится ли Катрин с таким шоком? Смерть Томаса подействовала на нее столь сильно, что вся ее система защиты оказалась под угрозой. Недаром дочь прячет от отца свое залитое слезами лицо.
Жакоб погладил внучку по руке. Он очень хорошо знал, как работают две эти могучие силы – память и забвение. Его работа была напрямую связана с механизмом памяти, с извлечением из прошлого темных и страшных эпизодов, сохранившихся лишь в подсознании. Извлеченные на свет, эти воспоминания утрачивали свою разрушительную силу. Другое направление его работы – помогать людям забыть то, от чего им лучше избавиться. Без дара забвения жизнь была бы невозможной. Память может согнуть человека, заставить его бегать по кругу, возвращаясь вновь и вновь к нулевой отметке.
Память и забвение… И между ними протянут канат, именуемый жизнью.
Натали вся дрожала, хотя вечер был теплый. Жакоб стал думать о внучке, которая тоже вселяла в него тревогу. Слишком уж опекает ее Катрин. Несмотря на свою занятость, мать старается как можно больше времени проводить с девочкой. Катрин хочет заменить ей всех – и мать, и отца, и сестру, и подругу. Одним словом, вести себя не так, как Сильви. Но такое чрезмерное усердие может привести к тому, что Натали начнет ненавидеть мать. Вряд ли девочка простит ей то, что Катрин лишила ее памяти об отце.
В эту минуту Натали приподнялась и поцеловала Катрин в щеку. Может быть, все еще обойдется, подумал Жакоб. Может быть, он просто старый дурень, живущий во власти устаревших догм. Ведь ошибался же он все эти годы, когда подозревал Томаса и Катрин во всех смертных грехах. Глупый ревнивый отец, персонаж из мольеровской комедии. В принципе дела у Катрин идут совсем неплохо. Он вполне может ей гордиться. Да и слезы ей не помешают – возможно, с их помощью эмоциональный барьер будет прорван. Ведь человеческая душа – не каменное изваяние. Мы сами себя придумываем, сами себя формируем. А миф может быть и изменен. Человек властен модифицировать легенду своей жизни – вплоть до самого конца. А после его смерти это повествование продолжат уже другие.
– Думаю, Томас был бы доволен тем, как ему выпало умереть, – внезапно произнес Жакоб.
Ответа не последовало, лишь ровно гудел мотор. Однако этот разговор был необходим – хотя бы ради Натали.
– Быстро, без мучений, без болезни. Смерть во сне. Вполне в духе Томаса.
Катрин молча смотрела в окно.
– Теперь он никогда не вернется, – тихо сказала Натали. – Мертвые не возвращаются.
– Это верно, – вздохнул Жакоб, вспомнив один давний разговор. – Но они возвращаются в наших мыслях, мы помним их, а это уже кое-что.
– Я уже сейчас по нему скучаю, – сказала Натали. – И всегда буду. Он давал мне такие хорошие советы.
Жакоб сжал ее ручонку.
– Я тоже постараюсь давать тебе хорошие советы. – Он попытался улыбнуться. – Один мудрый француз, Ларошфуко, однажды сказал: «Старики обожают давать советы, находя в этом утешение тому, что уже не могут подавать дурной пример».
Внучка ласково улыбнулась деду, словно давала понять, что оценила по достоинству попытку ее развеселить.
Катрин лежала в гостиничном номере, держа в руке стакан с виски. Жакоб увел Натали ужинать. Какое облегчение – остаться одной. Катрин думала о никчемности своего существования. Она ни на что не способна – лишь лить слезы. Внезапная смерть Томаса, последовавшая сразу же после долгожданного открытия галереи, совершенно выбила Катрин из колеи, молодая женщина утратила всякий контроль над собой.
Она лежала и вспоминала события последних недель. После презентации Томас вернулся в Бостон, но они каждый день разговаривали по телефону. Когда очередного звонка не последовало, Катрин решила, что он занят, ему не до нее. На следующее утро она позвонила ему сама, но трубку никто не взял. Катрин пыталась прозвониться еще несколько раз в течение дня, и все безрезультатно. Может быть, Томас куда-то уехал и не счел нужным ей об этом сообщить?
На третий день Катрин позвонила снова, и на сей раз трубку взяла Сусанна. Холодным тоном Катрин попросила подозвать Томаса.
– Он умер, – медленно и бесстрастно ответила экономка.
– Что-что?! – вскрикнула Катрин.
– Да, представьте себе, мисс Задавака. Сегодня утром он умер в больнице Чарльза.
Первым же самолетом Катрин вылетела в Бостон. Она не поверила экономке, да и вообще сомневалась, что это была Сусанна. Голос, говоривший с ней по телефону, странным образом избавился от южного акцента. А если это на самом деле была Сусанна, то она нагло врала.
Однако в больнице подтвердили, что Томас Закс действительно умер. Катрин потребовала, чтобы ей показали тело, однако, поскольку она не являлась родственницей усопшего, разрешение было дано не сразу – пришлось умолять, доказывать, объяснять. В конце концов, устав от ее слез и истерики, медсестра отвела ее в мрачное, холодное помещение. Там, накрытый простыней, лежал Томас. Лицо его было белым и слегка одутловатым, но это, несомненно, был он. Казалось, на неподвижных чертах лежит оттенок легкого удивления.
Катрин поцеловала его в лоб, а вскоре ее словно прорвало – потекли слезы и никак не желали остановиться.
Томас умер. Ее единственный верный друг. Человек, который спас ее от матери, опекал, воспитывал, давал советы, любил. Томас следил, чтобы с ней не случилось ничего плохого. Она так и не сумела вернуть ему долг. Их отношения были односторонними – он давал, а она только брала. И вот Томас умер, его плоть мертва.
Она стала думать о Сильви и Карло, от которых бежала, которых хотела вычеркнуть из памяти. Томас – совсем другое дело. Он делал ей только добро, она его любила, он олицетворял собой все лучшее, что было в ее душе.
Катрин чувствовала себя маленькой, несчастной девчонкой, брошенной на произвол судьбы. Она твердила себе, что нужно сделать усилие, взять себя в руки – хотя бы ради Натали. Да и Жакобу ни к чему смотреть на ее рыдания. И все же плакала, плакала и не могла остановиться.
Понадобились недели, даже месяцы, чтобы ее слезы постепенно иссякли. Но все равно, даже долгое время спустя, на Катрин накатывали приступы горя – всякий раз неожиданно. Это могло случиться во время деловой встречи, во время домашнего ужина, и Катрин приходилось поспешно вскакивать и убегать, чтобы скрыть от всех внезапные слезы. Однако нужно было жить дальше, и жить так, чтобы Томас был ей доволен. Катрин с головой ушла в работу, старалась быть как можно более ласковой и внимательной с отцом и Натали.
Через три месяца после смерти Закса было оглашено его завещание. Согласно воле покойного, все наследники прежде всего должны были собраться вместе и познакомиться друг с другом.
Катрин и Натали приехали в адвокатскую контору, где пахло старой кожей и трубочным табаком. Почти никого из друзей Томаса Катрин не знала, но сразу увидела Сусанну Холмс, закутанную в роскошную норковую шубу.
Холодно кивнув экономке, Катрин усадила дочку в самый дальний угол. Душеприказчиком Томаса был его адвокат, но он еще не прибыл, и, чтобы скоротать время, Катрин стала рассказывать девочке о бостонских небоскребах, вид на которые открывался из окна.
Однако думала она не о небоскребах, а о Сусанне Холмс. Эта особа была ей отвратительна. На похоронах она распоряжалась всем так, словно являлась законной супругой покойного. На следующий же день после окончания выставки позвонила в галерею и потребовала, чтобы картины Томаса были немедленно доставлены в Бостон. Сусанна Холмс олицетворяла собой ту часть жизни Томаса, о которой Катрин не имела ни малейшего понятия.
В комнату вошел адвокат Томаса и разложил бумаги на столе. Отчетливым, ровным голосом, без малейшей тени эмоций, он зачитал завещание. Однако в сухих юридических формулировках все же временами проскальзывал живой и ироничный слог Томаса, чувствовались его пристрастия и вкусы, его воля. Катрин держала дочь за руку, думая, что девочка вряд ли понимает смысл происходящего. Дело в том, что ей досталось наследство, размер которого трудно было даже вообразить. Кроме того, Томас внес значительные суммы в различные благотворительные фонды, выделил средства Гарвардскому университету на основание новой кафедры, сделал пожертвования пен-клубу и Академии литературы, учредил премию для переводчиков немецкой литературы.
Когда прозвучало ее собственное имя, Катрин вздрогнула.
«Катрин Жардин, которая в течение долгих лет была мне как родная дочь, я оставляю свой дом со всем его содержимым и свою коллекцию произведений искусства (приложение 3), ибо знаю, что Катрин Жардин любит эти произведения так же, как любил их я».
Катрин всхлипнула. Дальше она почти не слушала – лишь поняла, что Сусанна Холмс и прочие наследники тоже обижены не были. Про Натали, которая именовалась в завещании «Натали Жардин Негри делла Буонатерра», сказано было следующее: «Моей юной подруге, жизнь которой только начинается, я оставляю три игрушечных городка работы Лайонела Файнингера, а также все остальное свое имущество. Имущество будет управляться опекунским фондом до достижения ею совершеннолетия».
– Что это значит, мамочка? Что такое «остальное имущество»? Где это? – прошептала Натали. – Томас такой добрый! Он оставил мне мои любимые города! Можно, я поставлю их у себя в комнате?
Мужчина, сидевший впереди, обернулся и с улыбкой сказал:
– «Остальное имущество», моя юная леди, означает, что вы теперь стали очень богатой девочкой.
Катрин увела Натали прочь, не в силах бороться со слезами. Все смотрели на девочку, перешептывались, абсолютно уверенные, что Натали – незаконная дочь Томаса. Пока ребенок не услышал лишнего, нужно было поскорее увести ее отсюда.
Но у двери Катрин столкнулась с Сусанной Холмс.
– Сука! Хитрая сука! – прошипела экономка. – Получила то, чего хотела? Ничего, мы еще посмотрим!
Катрин смотрела на нее, как на сумасшедшую. Дернула Натали за руку, поволокла к лифту.
– Не расстраивайся, мамочка, – покровительственным тоном сказала Натали. – Эта Сусанна просто дура.
– Ты права, деточка, – растроганно улыбнулась Катрин. – Знаешь что, давай-ка отправимся в «Русскую чайную», куда так любил водить нас Томас, и закажем побольше его любимых пирожных.
В «Русской чайной» Катрин и объяснила дочери, что означает для нее завещание Томаса.
– Но это просто поразительно, мамочка, – с важным видом объявила Натали, уплетая «Наполеон».
– Что верно, то верно, – вздохнула Катрин.
– Я так счастлива, что мне достались городки! – Вид у Натали был такой, словно она вот-вот разревется.
– Мне они тоже нравятся, – с усилием улыбнулась Катрин. – Томас всегда был добр к нам, слишком добр. Знаешь, что мы с тобой сделаем? – внезапно улыбка Катрин из вымученной превратилась в настоящую. – Мы устроим в его доме музей.
Эта идея пришла ей в голову прямо сейчас, но Катрин сразу поняла, насколько она хороша. Это будет дань памяти Томаса Закса. Катрин пришла в возбуждение и заразила своим волнением маленькую Натали.
– Музей будет называться «Коллекция Томаса Закса». Больше всего я люблю именно такие музеи. Люди смогут увидеть, где Томас жил, какие вещи он любил, каким картинам отдавал предпочтение. Правда, здорово?
Натали радостно заулыбалась.
– И все там останется, как сейчас, да?
– Все или почти все. – Катрин уже строила планы. – Часть мебели придется убрать, картины и скульптуры перевесить по-другому, но собрание сохранится во всей полноте. Ты как, согласна?
– Согласна. – Натали запихала в рот большой кусок пирожного. – По-моему, отличная идея.
Но три дня спустя от их энтузиазма не осталось и следа. На адрес галереи пришло заказное письмо в длинном официальном конверте. Прочтя его, Катрин побледнела.
– В чем дело, Кэт? – спросил Джо, один из ее ассистентов. Катрин была такая бледная, что он немедленно принес ей стакан воды.
Она выпила, перечитала письмо еще раз. Это было невероятно, но Сусанна Холмс оспаривала через суд завещание Томаса. Она претендовала на все наследство, утверждая, что Томас собирался и обещал на ней жениться. Бывшая экономка хотела заполучить и дом, и коллекцию.
Сусанна – жена Томаса? От этой мысли Катрин бросило в дрожь, она чувствовала себя запачканной, обманутой. Вспомнила, какой была Сусанна во время последней встречи – характерный южный акцент исчез, исчезла и маска. Отвратительная баба, желающая осквернить память Томаса, бросить свою вульгарную тень на его жизнь. Ее интересуют только деньги.
И эту женщину Томас выбрал себе в подруги? Он жил с ней, собирался на ней жениться! Как он мог?!
Катрин долго сидела неподвижно.
– Отменить встречи на сегодня? – услышала она голос Джо и кивнула.
– Да, сегодня никаких встреч, – прошептала она.
Катрин перечитала письмо в третий раз. Конечно, она догадывалась, что Сусанна при Томасе состоит не только в качестве экономки. Катрин попыталась представить себе ту часть жизни Томаса, о которой ничего не знала. Точнее говоря, предпочитала не знать. Между ней и Заксом никогда не было близости в физическом смысле – если не считать короткий и давний эпизод в лимузине. Томас никогда не скрывал от нее, что секс является важным аспектом его жизни, но тактично обходил подробности и никогда не рассказывал о своих женщинах. Ее это устраивало, поскольку у нее были свои причины не лезть в его частную жизнь.
Она вела себя как ханжа, не желала мириться с тем, что у Томаса есть своя интимная жизнь. Мысль о том, что он предается каким-то сексуальным забавам, всегда страшила и отталкивала ее. Тот Томас принадлежал Сусанне. Почему он выбрал именно эту ужасную особу? Почему не ее, Катрин?
Нет, поправила себя она, так ставить вопрос нельзя. Она вспомнила рассудительный голос Томаса – он непременно отчитал бы ее за подобные мысли. Должно быть, Томас ответил бы ей что-нибудь в этом роде: «Любить можно по-разному, Шаци. Бывает, что время играет с нами злые шутки, делает так, что между тобой и твоей избранницей слишком большая разница в возрасте. Что ж, нам не суждено было встретиться в мире физической любви, но есть и другие миры, другие игры. К примеру, музыка или иные, не менее отрадные формы общения».
Эти слова, прозвучавшие в воображении Катрин, успокоили ее. Томас никогда не относился к сексу слишком серьезно. Он не обряжал физиологию в одеяние святости, не был он и романтиком.
Внезапно Катрин вспомнила, сколько женщин было упомянуто в завещании. Каждая из них получила значительную сумму. Пожалуй, Сусанне досталось больше, чем остальным. Томас был человеком справедливым и щедрым.
Эти мысли помогли ей стереть с незабвенного образа грязные потеки, которыми запятнала его Сусанна.
Томас составлял завещание, находясь в здравом уме и трезвой памяти, он твердо знал, чего хочет, в чем именно состоит его воля. Нельзя поддаваться давлению и запугиванию со стороны бывшей экономки – ею движет только корысть, и больше ничего. Память Томаса этой женщине абсолютно безразлична. И справедливость тут тоже ни при чем. Катрин и Натали собираются устроить музей, чтобы увековечить память Закса, и отказываться от этого замысла ни в коем случае нельзя. Томасу такая идея пришлась бы по вкусу.
Катрин сняла трубку и позвонила душеприказчику, сказала, что готова помочь в судебном споре с Сусанной Холмс, готова сражаться до последнего.
Она и не представляла, что юридические баталии увлекут ее до такой степени. И днем, и ночью Катрин думала только об иске. Утром она просыпалась с отвратительным привкусом во рту, днем вновь и вновь мысленно перебирала доводы и аргументы в свою пользу. Со временем ей стало казаться, что она не просто судится с Сусанной Холмс, а защищает честь и память Томаса, ее Томаса.
Душеприказчик поручил вести дело одному из младших партнеров своей фирмы – женщине примерно того же возраста, что и Катрин. У этой адвокатессы уже имелся опыт ведения подобных дел.
Звали ее Джулия Кац. Во время второй встречи со своей клиенткой Джулия сказала:
– Должна признаться, мисс Жардин, что обычно я выступаю в подобных процессах не со стороны ответчика, а со стороны истца. Я искренне убеждена, что женщины, сожительствовавшие с мужчинами, имеют те же права на наследство, что и законные жены. Мужчина не имеет права использовать женщину в качестве сексуального объекта, не связывая себя никакими обязательствами. Он должен нести ответственность за ее будущее.
Катрин внимательно посмотрела на эту темноволосую, подвижную женщину с горящим взглядом. Жаль, адвокатесса начинала ей нравиться. Захлопнув блокнот, Катрин встала.
– Что ж, мисс Кац, значит, вам ни к чему вести это дело. – Голос ее звучал холодно. – Я удивлена тем, что фирма поручила защищать завещание мистера Закса именно вам. Очевидно, мне и моей дочери придется обратиться к другому юристу.
– Совсем наоборот, – улыбнулась Джулия. – Мой патрон рассуждал так: если уж я стану на вашу сторону, то дело можно считать выигранным. Я просто хотела быть с вами откровенной. Садитесь, пожалуйста.
Немного поколебавшись, Катрин села, настороженно глядя на адвокатессу. Она и не подумала, как этот процесс может выглядеть со стороны. Порция, например, наверняка сказала бы: «Это вопрос принципа, Кэт. Женщина защищает свои права, выступая против диктатуры мужчин, против эксплуатации. И потом, ты и Натали и без того достаточно обеспечены». На это у Катрин был готов ответ.
– Мисс Кац, – взглянула она молодой женщине в глаза. – Речь идет не о бракоразводном процессе и не о несчастной жертве соблазнителя, которую выгоняют из дома. Всякий человек имеет право рассчитывать, что его последняя воля будет исполнена. Насколько мне известно, Томас рассчитался с Сусанной Холмс щедро, и даже слишком щедро. Если помимо обязанностей экономки она действительно исполняла, – Катрин гадливо поморщилась, – функции и иного рода, четверть миллиона долларов, полученные ею по завещанию, – вполне достаточная компенсация. Она просто алчная, беспринципная хапуга, – добавила Катрин с ожесточением.
Джулия Кац усмехнулась:
– То же самое она будет говорить о вас.
– Обо мне? – изумилась Катрин.
– Разумеется. Неужели не ясно? Сусанна Холмс считает себя законной женой. Вы же – разлучница, которая похитила сердце мистера Закса, действуя из корыстных побуждений.
– Какая чушь! – воскликнула Катрин. – Нелепица! Только этой гадине могло прийти в голову такое! – Она постаралась взять себя в руки. – Мисс Кац, Томас Закс был моим лучшим другом. Я знаю его с тринадцатилетнего возраста, гораздо дольше, чем эта… особа.
В глазах Джулии зажглись иронические искорки.
– Ну хорошо, мне стало окончательно ясно, что вы эту «особу» не любите. Полагаю, она к вам тоже относится без особой симпатии. К счастью, закон не руководствуется симпатиями и антипатиями. Так что давайте лучше посмотрим, как нам строить свою тактику. Мисс Холмс утверждает, что мистер Закс намеревался на ней жениться, что она оставалась у него в доме исключительно по этой причине. Обещание было сделано в устной форме, но она уверена, что мистер Закс непременно его осуществил, если бы не его скоропалительная смерть. Вот почему мисс Холмс утверждает, что дом, а также основная часть движимого и недвижимого имущества по праву принадлежат ей.
– Когда завещание редактировалось в последний раз? – перебила ее Катрин.
– За год до смерти завещателя.
– Думаю, к тому времени у Томаса уже была полная ясность. Сусанна появилась в доме гораздо раньше. Год назад мы как раз начали готовиться с ним к открытию галереи.
Катрин рассказала о том, как они с Томасом вели подготовительную работу, как он поддерживал ее советами – от финансовой помощи она в конечном итоге отказалась.
– Меня никогда не интересовали его деньги, – дрогнувшим голосом сказала Катрин. – Я хочу сохранить дом и коллекцию, устроить там музей. На это пойдут и мои личные деньги, и деньги, которые я надеюсь собрать от жертвователей.
– Ну что ж, – с любопытством взглянула на нее Джулия. – Полагаю, кое-что у нас есть. Но процесс будет идти негладко, можно ожидать неприятных моментов.
Катрин пожала плечами:
– Ничего, ради Томаса я это переживу. – Она пожала Джулии руку. – Знаете, он был очень хорошим человеком. Его коллекция достойна лучшей хозяйки, чем Сусанна Холмс, которая продаст картины и накупит себе шуб и драгоценностей.
Процесс и в самом деле получился не слишком приятным. Адвокаты истицы совали нос в прошлое Катрин, в прошлое Томаса. Они вызывали в качестве свидетелей коллег Томаса, его бывших любовниц, выспрашивали об отношениях покойного с Сусанной, с Катрин и так далее.
А однажды – это было уже весной – в галерею заявилась Сусанна Холмс собственной персоной.
Катрин услышала ее зычный, грубый голос еще издалека. Сусанна требовала, чтобы ее немедленно пропустили к Катрин Жардин.
Джо заглянул в дверь и сказал:
– Там какая-то женщина. Она…
– Я знаю, – успокоила его Катрин. – Подержи ее минутку в приемной и пусть заходит.
Она уселась за свой модерновый стол из сплошного куска стекла и сделала вид, что пишет.
– Стало быть, это и есть знаменитая галерея Катрин Жардин, – ядовито воскликнула Сусанна, появляясь в дверях.
Катрин увидела, что волосы бывшей экономки окрашены в золотой цвет, обратила внимание и на ярко-красный шикарный костюм. Она спокойно ждала, что будет дальше.
– Могу себе представить, сколько деньжищ убухал старина Том на этот сарай.
– Что, простите? – не выдержала Катрин.
– «Простите», – передразнила ее Сусанна. – Фу ты ну ты, мисс Задавака. Представляю, как ты перед Томом на коленках ползала, чтобы выпросить у него деньжонок. И не прикидывайся, не изображай, будто не понимаешь, о чем говорю. Заморочила голову старому дурню своими аристократическими штучками, подсовывала ему под нос девчонку и все время давала понять, что ты для Тома слишком хороша. Меня он сюда не приводил – стеснялся. Интересно все-таки, сколько денег ты из него высосала?
– Мисс Холмс, это моя галерея, – ледяным тоном ответила Катрин. – Я заплатила за нее собственные деньги. А теперь, пожалуйста, уходите.
– Никуда я не уйду. – Сусанна демонстративно уселась в кресло. – Сначала ты согласишься удовлетворить мой иск. Надоело мне возиться с адвокатами.
– Не смешите меня, – прошипела Катрин, глядя на Сусанну с отвращением. – Мне нет до вас никакого дела.
– «Не смешите меня», – снова передразнила ее Сусанна. – Ох, какие мы важные. А все дело в том, что у него на тебя не вставало. Ишь, принцесса какая. Как болтать о высоком – так с тобой, а как трахать – так меня. Прислуга она и есть прислуга, да? Тебе-то не приходилось для него наряжаться в кружева и оборочки. Старина Том обожал шелковые чулочки, только трусов не признавал.
Она расхохоталась, растянув ярко-алые губы.
– Какая мерзость!
У Катрин дрожали руки.
– Мерзость? Ну разумеется, я для вас недостаточно хороша. Это ты вбила ему в голову, что жениться на мне – ниже его достоинства. Сучка высокомерная! Если бы не ты, он давно на мне женился бы. Он обожал мою задницу, обожал мои сиськи. Совал свою штуковину мне прямо вот сюда, – она ткнула пальцем в свою пухлую грудь.
– Пошла вон отсюда, – процедила Катрин.
Сусанна Холмс расхохоталась еще пуще.
– Что, не нравится? Ничего, я тебе еще не такое устрою, если ты не отдашь мне мою собственность. Я расскажу суду, расскажу всему миру, расскажу твоей поганой девчонке, что вытворял со мной старина Том.
Катрин встала.
– Если вы немедленно не удалитесь, я вызову полицию.
Она взялась за телефонную трубку.
Сусанна тоже встала, но уходить не торопилась.
– И еще одно. Я с удовольствием заявлю на суде, что он – отец твоей девчонки. Думаю, тебе это не понравится, да и наша крошечка-малютка тоже опечалится. – Она перешла на злобный визг. – Так что лучше соглашайся на мои условия.
Катрин казалось, что время как бы остановилось. Сусанна двигалась, словно в замедленном кадре – вот она неспешно развернулась, с мучительной неторопливостью двинулась к двери. Вдруг с глаз Катрин будто спала пелена. Она сказала вслед Сусанне пронзительным голосом:
– Если моя крошечка-малюточка, как вы ее именуете, и в самом деле дочь Томаса, вам, мисс Холмс, и вовсе рассчитывать не на что. Надеюсь, хоть это вы можете понять?
Экономка бросила на нее ненавидящий взгляд и скрылась за дверью.
Катрин сидела, вся дрожа. Потом вскочила, подошла к окну, постаралась успокоиться. Может быть, позвонить Джулии Кац и сказать, что не нужно больше никаких судебных разбирательств? Пусть эта мерзкая баба подавится своими деньгами. Главное – поскорее с этим покончить.
Чувствуя себя совершенно обессиленной, Катрин опустилась на мягкий диван, стоявший в углу. Ее взгляд остановился на пейзаже, который висел на стене. Темное море, несущиеся по небу облака. За эту картину кисти Эдварда Хоппера Катрин заплатила очень много денег, но настроение полотна так соответствовало ее внутреннему миру, что удержаться она не смогла.
Вот и сейчас картина принесла ей успокоение. Здесь была запечатлена вечная красота переменчивой стихии. Ни за что на свете, вдруг сказала себе Катрин. Нельзя допускать, чтобы этой стерве досталась коллекция, которую Томас завещал ей, Катрин. У него были на то свои причины. И наследство Натали отдавать тоже нельзя. Надо выполнить волю Томаса, нельзя осквернить его память. Угрозы Сусанны ничего не стоят. На судей они не подействуют, и она прекрасно понимает это сама – иначе не явилась бы в галерею.
И все же гадости, которые наговорила ей экономка, выбили Катрин из колеи. Она как бы увидела перед собой совсем другого Томаса, заглянула в тайник, которого предпочла бы не видеть. Воображение рисовало картины одну отвратительнее другой. Сусанна была похожа в них на мерзко хохочущую шлюху из фильмов Феллини, а временами на месте Сусанны оказывалась сама Катрин. Ей вспомнились мимолетные встречи с незнакомыми мужчинами в европейских городах. Полузабытые лица скалились, растягивая в ухмылке кроваво-красные губы – совсем как Сусанна. Они хотели проглотить ее, раздавить, уничтожить.
Катрин позвонила отцу, спросила, может ли она зайти к нему по пути домой. Хотелось с кем-нибудь поговорить, а с кем можно было поговорить по душам, кроме Жакоба?
В последние годы она наведывалась к отцу нечасто – предпочитала принимать его у себя. Странно было сидеть в той самой гостиной, которую она так любовно обустраивала много лет назад. Интерьер почти не изменился – разве что вместо модерновых паласов Жакоб постелил свои любимые персидские ковры.
– Я вижу, этот процесс совсем выбил тебя из колеи, – сказал Жакоб, глядя на нее проницательными глазами.
– Это верно.
Катрин попыталась улыбнуться, но губы были как чужие.
– Соприкосновение с законом – отличный мотив для встречи с психоаналитиком, – засмеялся отец. – Юридическая система – это параноидальная фантазия современного общества. Ну расскажи, как движется дело.
Катрин рассказала ему о визите Сусанны – конечно, не во всех подробностях, а лишь самую суть.
– Тебя расстроили ее вульгарные слова? Или то, что тебе пришлось заглянуть в чужие секреты? Думаю, больше всего ты огорчилась из-за того, что не сможешь теперь причислить Томаса задним числом к лику святых. – Жакоб прищурился. – Я прав?
Катрин сначала кивнула, потом решительно замотала головой.
– Нет, все дело в Натали. Для нее будет страшным ударом, если на суде разразится скандал. И потом, я беспокоюсь за ее наследство.
Жакоб выжидательно смотрел на нее, но продолжения не последовало. Тогда он сказал:
– Ты уверена, что беспокоишься за дочь, а не за себя? В конце концов, ребенку не обязательно присутствовать на судебном заседании.
Катрин не ответила.
– Она ужасная женщина. Злая, отвратительная. Не понимаю, как Томас мог…
Не закончив, она вскочила и принялась расхаживать по комнате.
– Кэт, посмотри на меня. Томас был не ангел, а живой человек. Эта женщина была его любовницей, и, очевидно, неплохой любовницей. То, чем они занимались, – их личное дело. Судя по всему, мисс Холмс жертвой считать нельзя. Во всяком случае, Томас не считал, что их отношения этой даме во вред. Ты расстроена, потому что, по твоему мнению, Томас мог бы подыскать себе кого-нибудь и получше. Но сексуальные предпочтения человека очень часто окружающим кажутся загадкой. И еще не забывай, что сексуальность, выставленная на всеобщее обозрение, шокирует. Вот почему мы приукрашиваем ее языком любви. – Жакоб хмыкнул. – А Сусанна Холмс собирается, образно говоря, прогуляться нагишом по Пятой авеню. Скинуть одежды приличия, выставить срам наружу. Мне казалось, что твое поколение относится к этому спокойнее. Сейчас все в открытую, все дозволено. Разве не было у нас сексуальной революции?
Он добродушно улыбнулся, а Катрин сердито нахмурилась.
– Кэт, он ничего плохого не делал. Секс – не нравственная категория, хоть люди и обожают морализировать по этому поводу. На самом деле секс – способ забыть о смерти.
Он сделал паузу, чтобы Катрин вдумалась в смысл этих слов.
– Иди сюда, Кэт, сядь рядом. Ты совсем выбилась из сил.
Она села рядом с ним, и он обнял ее за плечи, стал гладить по голове. Катрин хотела возразить ему, сказать, что для нее секс – синоним смерти, уничтожения собственного «я». И ей невыносима мысль о том, что Томас, которого она знала и любила, растоптан и вымазан грязью. Но произнести эти слова вслух было нелегко.
Жакоб пытался ее развеселить:
– Помнишь, как однажды пошутил Вуди Аллен: «Секс грязный, говорите вы? О да, но лишь в том случае, если знать в нем толк». – Он усмехнулся. – Или, помнишь, у Йетса: «Любовь чертог воздвигла на куче нечистот». Бывает, что мы пытаемся из «кучи нечистот» сотворить храм. Но от этого ничего не меняется. Я очень беспокоюсь о тебе, Кэт, – ласково сказал он. – Мне больно видеть, как ты изводишь себя. Для тебя существует или хорошее, или плохое – без компромиссов. Боюсь, что это связано с Сильви.
Катрин замерла. Жакоб давно уже не говорил с ней о покойной матери.
– Почему ты об этом заговорил? – спросила она чуть севшим голосом.
– Ты считаешь, что Сильви была «плохой». Она и в самом деле была плохой матерью, плохо относилась к тебе. Она была холодная, жестокая, непримиримая. И сексуальная. – Он сделал паузу, а потом заговорил быстро и порывисто, словно хотел сгладить впечатление от своих слов. – А принцесса Мэт была для тебя «хорошей матерью». Из Томаса же ты пытаешься сделать «хорошего отца», то есть идеального мужчину. Насколько я знал этого человека, ему не понравилась бы такая канонизация. Настоящий берлинец, все на свете воспринимающий через призму иронии, ни за что на свете не отказался бы от малой толики греха. – Жакоб рассмеялся. – Ты вспомни, как кончается стихотворение Йетса: «Но будет жив и счастлив тот, кто грешен и убог».
Он задумался о чем-то, грустно засмеялся.
– Однако хватит с тебя моей болтовни. Иначе ты будешь вправе потребовать с меня платы за сеанс психоанализа.
Катрин тоже попыталась улыбнуться:
– Да, и плата моя будет высокой.
– Ужин на троих тебя устроит?
Она кивнула и поцеловала его:
– Спасибо, папочка.
– Ça ira, petite, – ответил Жакоб по-французски, как в далеком детстве. – А с завещанием Томаса все уладится. Ты права, эта самая экономка не явилась бы к тебе, если бы ее дела в суде шли хорошо.
Катрин знала, что Жакоб во многом прав. Ей было о чем подумать. Все-таки хорошо, что она решила с ним поговорить.
Но неприятный осадок от встречи с Сусанной оставался. Катрин нервно ждала дальнейшего развития событий, новых выходок Сусанны.
В эти мучительно долгие месяцы Катрин сделала для себя открытие. Она вдруг поняла, что Сусанна Холмс являет собой совершенно определенный и весьма распространенный человеческий тип. Улицы кишат такими людьми. Движет этой породой двуногих всепоглощающая жажда наживы. Смрадный дух алчности сочится из мостовой и вентиляционных люков подземки, им отравлен весь город.
В той части Нью-Йорка, где жила и работала Катрин, алчность не бросается в глаза, кутается в наряд благопристойности. Хорошие манеры, безукоризненное воспитание помогают маскировать и корыстолюбие, и зависть, и похоть. Эта неразлучная троица поистине ненасытна. Даже свежим весенним утром по дороге на работу Катрин чувствовала в воздухе ее дыхание.
Разумеется, в ее кругу не увидишь голодных глаз и ртов, сусанны здесь не водятся. В Ист-Сайде свои правила. Почтенные музеи и респектабельные галереи способствуют дезинфекции атмосферы. Ту же роль играют модные магазины, антикварные лавки и уставленные книгами витрины. Европейский лоск покрывает благородной паутиной грубый лик американской мечты.
Однако суть от этого не меняется. Катрин видела, какими жадными глазами смотрят женщины на дорогие наряды, на горы свежевыпеченных булочек (наброситься на них не позволяет диета). А сколько раз она ловила похотливые взгляды, которыми солидные джентльмены провожали проходящих мимо красоток, сравнивая их со своими женами и любовницами. Но похоть не мешала им говорить и думать только о котировке акций и ценных бумаг.
Алчность большого города не обращает внимания на погоду. Небо синеет весенней лазурью, но сусаннам до него дела нет. Их зловонное дыхание отравляет деревья, иссушает первые клейкие листочки.
Даже у себя в галерее Катрин ощущала эти миазмы.
Допустим, приходил к ней клиент с самыми лучшими рекомендациями. Какой-нибудь толстый коротышка с редеющими волосами и огромным перстнем, где сиял бриллиант карата на четыре. Денег у такого куры не клюют. Сопровождает его непременно роскошная блондинка, вся усыпанная драгоценностями – еще одна распространенная разновидность Сусанны Холмс.
Эта парочка сидит и тупым взглядом смотрит на холсты, которые раскладывают перед ними ассистенты Катрин. А сама Катрин смотрит на потенциальных покупателей и никак не может понять, какая связь между произведениями искусства и этими самодовольными рожами, этими бесконечными разговорами о вложении капитала и конъюнктуре рынка произведений искусства. Никакой связи нет, думала Катрин. Лишь неистребимая логика алчности. Им хочется захапать побольше собственности, вот и все.
И дело даже не в деньгах, она хорошо это понимала. Иногда по лицу очередного клиента пробегало неуловимое выражение, которое со временем она научилась распознавать. Это была жажда престижа, социального статуса, который давало обладание модными полотнами. Эти люди пытались за деньги купить то, что не продается – некую сумму духовности и культуры, заключенных в нескольких квадратных футах холста.
Возможно, Сусанна Холмс тоже хотела именно этого – потому-то и решила судиться из-за коллекции.
Более того, не исключено, что и сама она, Катрин, стремится к тому же. Ей нужно искусство, чтобы забыть о мерзости, которое несут с собой алчность, похоть и зависть.
Вот почему продажа картин обычно не приносила ей удовлетворения. Она как бы нехотя заключала сделку, потом шла домой. Ей хотелось как можно больше времени проводить с Натали и ее подружками, с ними Катрин чувствовала себя свободной и беззаботной. В этом мире не было места алчности.
В конце концов процесс закончился. Катрин, ни жива, ни мертва, выслушала вердикт суда и поняла, что дело выиграно. Завещание Томаса осталось в силе. Катрин медленно поднялась.
– Сука! – прошипела Сусанна Холмс, преграждая ей дорогу. – Богатая подлая сука.
– Богатая подлая сука выиграла процесс у жадной и мерзкой шлюхи, – огрызнулась Катрин, с огромным удовольствием произнося эти грубые словечки.
Она кинула на Сусанну презрительный взгляд. У той от неожиданности отвисла челюсть, и это тоже доставило Катрин удовольствие.
– Вы слышали приговор суда, мисс Холмс. Всего вам наилучшего.
Катрин развернулась и ушла.
Домой она отправилась пешком. Нью-йоркские улицы странным образом вдруг избавились от зловещего смрада – опять стали обычными городскими улицами, обшарпанными, грязными, но в то же время загадочными и волшебными. На душе у Катрин было легко.
Она обняла Натали и объявила:
– На выходные едем в Бостон, начнем переоборудовать дом Томаса. Там очень много работы.
– Как здорово, мамочка!
Жакоб отправился вместе с ними. Осиротевший дом выглядел жутковато, мебель была окутана в белые саваны чехлов. Катрин зябко поежилась, остро ощутив отсутствие Томаса. Потом решительно начала сдергивать балахоны.
– Помогайте мне, – приказала она отцу и дочери.
Затем они отправились в спальню Томаса. На стене напротив кровати висел рисунок Георга Гроша: толстая проститутка с жадным ртом, растопырившая ноги над кварталами безымянного города.
– Отличный будет подарок для Сусанны, – задумчиво произнесла Катрин. – Пусть у нее тоже останется память о Томасе.
Она взглянула на Жакоба, давая понять, что эти слова предназначены ему. Однако все же спросила у Натали:
– Как, по-твоему, детка?
Натали взглянула на мать с любопытством и с важным видом кивнула.
– Молодец, Кэт, – одобрительно улыбнулся Жакоб. – Так и надо.