Порция Гэйтскелл выступала перед большой аудиторией в одном из общественных залов Манхеттена. Ее волосы были коротко подстрижены, на лице – ни малейших следов косметики, голос звучал уверенно, глаза блистали огнем. Она читала собравшимся лекцию о подлинной истории женщин. Извечным врагом женщины является мужчина. Он создал и поддерживает общественный строй, эксплуатирующий и подавляющий женщину. Он создал целую научную систему, которая легитимизирует власть мужского пола и лишает прав женский пол. Женщина превращена в объект – не важно – ненависти или похоти – главное, что женщина всегда пассивна, всегда лишена индивидуальности. Ей не дано права действовать, распоряжаться собственной жизнью, самостоятельно строить свою судьбу.

Катрин сидела в зале, очень гордая своей подругой. Та умела овладеть вниманием аудитории, умела говорить страстно и убедительно. Подумать только, вот какая Порция стала умная.

Это даже немного пугало ее. Подруги не виделись почти три года. Разумеется, они переписывались, изредка перезванивались, но разлука все же была слишком долгой. За это время Порция научилась свободно обращаться с терминами, которых Катрин никогда не употребляла: фаллоцентрический, сексистский, патриархальный и прочие. Каждое из этих слов, по мнению Порции, давало ключ к пониманию устройства мира, объясняло один из аспектов во взаимоотношениях между полами. Это были энергичные, полные смысла слова, и каждое из них преследовало совершенно конкретную цель.

Катрин же не могла похвастаться ни целеустремленностью, ни пониманием окружающего мира. Единственное, в чем она хорошо разбиралась, – так это в своей работе.

Она как бы сбилась с шага, отстала от своего поколения.

Порция тем временем стала говорить о романе Ибсена «Кукольный дом», написанном почти сто лет назад. Нора, главная героиня, отказалась выполнять «священный долг перед мужем и детьми», считая, что не менее священный долг – быть собой.

Странно, думала Катрин. Натали для меня – вовсе не долг, я люблю ее и не хочу терзаться из-за этого комплексами. Натали – самое главное в моей жизни. Потом идет работа и все остальное.

После лекции состоялся коктейль. Женщины толпились вокруг Порции, поздравляли ее. Все они были похожи друг на друга – в мешковатых брюках или широких платьях, без лифчиков, с оживленными лицами. Изредка попадались и мужчины, но они явно чувствовали себя здесь не в своей тарелке. Это были добрые, славные, понимающие представители сильного пола. Они изо всех сил старались продемонстрировать, что не принадлежат к числу ненавистных эксплуататоров и готовы охотно поделиться своими привилегиями.

Катрин держалась в сторонке. Она не вполне вписывалась в обстановку – красивое платье, накрашенные губы, элегантные туфли. И держалась она иначе, не вызывающе, безо всякой агрессии.

Порция сама подошла к ней.

– Катрин, я рада, что ты все-таки пришла.

– Как же ты здорово выступала!

Они радостно улыбались, опять похожие на двух девочек из пансиона мадам Шарден. Обнялись, поцеловались, и Порция представила свою подругу остальным:

– Это Катрин Жардин, одна из самых талантливых сотрудниц Музея современного искусства.

Катрин смутилась. Она проработала в музее всего год и занимала скромную должность младшего консультанта. Однако слова Порции были ей приятны.

Лишь позднее, когда подруги уже отужинали в шумном китайском ресторане и сидели вдвоем у Катрин, оказалось, что Порция настроена не так уж благодушно. Катрин с гордостью показала ей квартиру, куда переехала несколько месяцев назад – ремонт до сих пор еще не закончился. Они тихонько заглянули в детскую, посмотрели на маленькую Натали, сладко спавшую в окружении любимых игрушек. Катрин поцеловала дочурку в лоб, и подруги, откупорив бутылку вина, начали долгую беседу.

Почти сразу же Порция перешла в атаку:

– Я только и слышу от тебя: «Натали то, Натали сё». А ты сама-то как? Меня интересуешь главным образом ты.

Катрин обиделась:

– Натали – моя дочь, я ее люблю. Я тебе не Нора, я не брошу своего ребенка, чтобы самоутвердиться.

Ее голос звучал едко.

– Твоя дочь? Ты хочешь сказать, ваша с Карло дочь. Маленькое сокровище твоего супруга. Ты просто лелеешь воспоминания о нем, пытаешься выплеснуть все нерастраченные эмоции на дочь. С тех пор как я приехала, ты ни о ком, кроме Натали, не говоришь.

– Какая чушь! В жизни подобной ерунды не слышала! – вспылила Катрин. – О Карло я вообще никогда не думаю. Ты ведь ничего об этом не знаешь.

Катрин действительно изо всех сил старалась забыть своего мужа, не желала о нем вспоминать. Забвение было необходимо для нормальной жизни.

Но ведь Порция ничего не знала об отношениях между Катрин и Карло. Катрин никогда ей об этом не рассказывала, ни сразу после бегства из Рима, ни позднее.

Безапелляционность подруги раздражала.

– На самом деле ты просто зациклена на мужчинах, – уже спокойнее, но все еще раздраженно сказала Катрин. – Ты все время болтаешь о женщинах, а на самом деле эталон для тебя существует только один – некий собирательный мужчина.

Лицо Порции исказилось, но Катрин не позволила себя перебить.

– С собирательным мужчиной я не знакома, но зато я хорошо знаю некоторых конкретных, вполне земных мужчин. Моего отца, Томаса Закса, моего брата. Я не могу испытывать к ним ненависть. Однако в этой квартире мужчин нет – ни во плоти, ни в воспоминаниях. Здесь живем мы: я, Натали и ее няня.

Внезапно Порция расхохоталась:

– Катрин Жардин, это самая длинная речь в твоей жизни. Кто знает, может быть, в ней даже есть толика истины. – Она отпила из бокала. – И все же ты не совсем права. Я имею в виду не себя, а тебя. Слишком уж замкнуто, слишком дисциплинированно ты живешь. Да, я знаю, у тебя есть работа и у тебя есть Натали. Но где твои друзья? Почему ты отстранилась от жизни? В этом городе есть сколько угодно женских организаций.

Катрин откинулась назад, подергала бахрому на скатерти.

– Знаешь, я всегда чувствовала себя на людях не в своей тарелке. Думаю, тебе это известно. Общение – мое слабое место. Помнишь, как в Лондоне ты все время пыталась приобщить меня к своим сборищам? – Она взглянула на Порцию с легкой улыбкой. – Только тогда, если память мне не изменяет, в моде был не феминизм, а вьетнамская война. Как вы там кричали на демонстрации? «Гарольд Вильсон, где же он? В зад целует Пентагон». Тогда все бредили революцией и свободой. Сейчас вы опять хотите свободы, но уже не для всех, а только для женщин.

Порция засмеялась.

– Знаешь, мне до смерти надоело изображать из себя хозяйку салона, надоело, что придурки мужского пола относятся ко мне, как к недочеловеку. Вот поэтому я и примкнула к феминистскому движению. А мужчины вполне могут позаботиться о себе сами. Думаю, мы им нужны больше, чем они нам. Без нас никаких дочурок, никаких Натали.

Катрин не выдержала и тоже рассмеялась.

– Ничего, вот завтра я тебя познакомлю с Натали, и ты поймешь, почему я все время говорю только о ней.

Выполняя обещание, данное Порции, Катрин записалась в «группу развития сознания». Собрания группы происходили в просторной, хоть и несколько запущенной квартире в Вест-Энде. Прочие участницы были примерно того же возраста или даже моложе – аспирантки и студентки Колумбийского и Нью-Йоркского университетов, учителя, одна художница, одна сотрудница службы социального обеспечения. Придя на собрание в первый раз, Катрин понемногу знакомилась с ними, пила растворимый кофе, нервно ерзала на стуле. Женщины расселись кто где хотел – на полу, на диване. Обстановка была неформальная, и Катрин даже не заметила, когда началась «сессия». Она думала, что речь будет идти о неравенстве, о роли женщины на производстве, о правах, о независимости и прочих серьезных вещах. Катрин подготовилась как следует, изучила книгу Симоны де Бовуар «Второй пол», «Сексуальную политику» Кейт Миллетт.

Однако беседа больше напоминала не научную дискуссию, а какую-то коллективную исповедь. Женщины рассказывали о своей сексуальной жизни, о физиологических проблемах. Та, что выступала первой, рассказала про ссору с любовником: когда она предложила ему разнообразить их половую жизнь, использовать разные позиции, он возмутился и порвал с ней.

Другая женщина прокомментировала это так: женская сексуальность пугает мужчин, у них создается впечатление, что их потенция и власть оспариваются, становятся под сомнение.

Другие рассказывали о том, как мужчины ненавидят женское тело, как жалуются на то, что женский «орган» слишком велик или не так пахнет. Врачи отказывались выслушивать жалобы на сексуальную жизнь, относя проблемы этого рода к категории истерики и невроза. Все в один голос говорили о том, что постоянно испытывают чувство униженности.

– Но помните, сестры, что мы прекрасны, – объявила одна из участниц. – В нас прекрасно все – кровь, выделения, запахи. Мы не пластмассовые куклы, созданные для удовлетворения мужских прихотей.

Дальше было все в том же духе: мерзавцы мужчины, менструация, мастурбация и так далее.

Больше всего Катрин боялась, что ее попросят высказаться. Она никогда не была сильна по части откровений, а уж выворачивать душу наизнанку перед посторонними людьми ей и вовсе казалось немыслимым. Было в этом что-то отвратительное, покушавшееся на самую сокровенность личности. В то же время она чувствовала, как мало у нее жизненного опыта по сравнению с остальными женщинами. В ее судьбе не было никого, кроме Карло. Это происходило давно, в другом месте, в другом мире. Катрин старалась не думать о том, что она похоронила память о муже вместе с ним самим.

Но дискуссия заставила ее мысленно вернуться в прошлое. Да, она тоже чувствовала себя униженной. Она была пленницей, но не патриархального брака, а секса, своих собственных желаний. Когда пришла телеграмма, извещавшая о гибели Карло, Катрин, заливаясь слезами, ощущала нечто, похожее на облегчение. Раз Карло умер, кошмарных сцен вроде той, последней, больше не будет. Она никогда уже его не увидит, никогда не будет о нем думать.

Катрин вылетела в Рим, добросовестно исполнила роль верной вдовы, прожила два месяца у безутешной графини. Она соблюдала все предписания траура, но внутренне замкнулась в себе, отключилась от внешнего мира. Когда же почувствовала, что больше не может выносить жизни в палаццо Буонатерра, бежала прочь, ощущая во рту тошнотворный привкус гниения.

Катрин не принимала тогда никаких решений, просто начала новую жизнь, жизнь вдовы. Все были добры с ней, все выражали сочувствие. Однако в глубине души она не испытывала горя, наоборот – была счастлива. Наконец свобода! Можно спокойно заниматься воспитанием дочери, выбрать себе работу по вкусу. Катрин не давала себе слова избегать любовных связей, но это решение созрело как-то само собой. Зачем ей нужен мутный, вязкий мир, именуемый сексом? Отлично можно обходиться и без него.

Дело кончилось тем, что Катрин потихоньку улизнула с «сессии». Конечно, приятно было узнать, что другие женщины страдают от тех же самых проблем, но копаться во всем этом ей не хотелось.

На автобусной остановке она увидела одну из участниц группы.

– Привет, – улыбнулась та. – Довольно тягостное мероприятие, правда?

Катрин кивнула.

– Я даже испугалась, – призналась женщина. – Ведь я пришла в первый раз.

– Я тоже.

Они вместе сели в автобус.

– Я-то думала, что разговор пойдет о детях, но, по-моему, я единственная, у кого есть ребенок.

– У меня тоже ребенок, девочка, – просияла Катрин.

Обе засмеялись.

– Может быть, зайдем куда-нибудь, выпьем? – предложила Катрин.

Та охотно согласилась.

– Кстати, меня зовут Бетти Александер.

Так у Катрин появилась новая подруга.

Шли месяцы, годы. Катрин продвигалась по службе. Она отлично справлялась со своей работой. От природы она была одарена безупречным художественным вкусом. Если во время подготовки очередной выставки она говорила, что картину следует повесить не так, а этак, никто и не думал спорить – все знали, что она в таких вещах не ошибается. Катрин была дотошна, но не педантична. Если она составляла каталог выставки, там не было ни одной погрешности, ни одной опечатки. Всегда спокойная, уравновешенная, она никогда не повышала голоса, никогда не жаловалась, если приходилось работать, забывая о времени. Отлично удавались ей и переговоры с художниками и коллекционерами. Клиентам нравилась эта молодая красивая женщина, умевшая внимательно слушать и давать хорошие советы.

Со временем ее стали отправлять в командировки – в Париж, Лондон, Кельн. Единственный город, куда она наотрез отказывалась ездить, был Рим. Если деловая поездка продолжалась больше недели, Катрин брала с собой дочку и няню. Она любила бывать в Европе. Иногда Старый Свет казался ей куда симпатичнее Америки. Но родным городом для нее по-прежнему оставался Нью-Йорк.

Характер работы определял и стиль жизни. То и дело приходилось присутствовать на вернисажах, банкетах, деловых обедах. Так что возможностей познакомиться с мужчинами у Катрин было предостаточно. Она совершенно естественно относилась к представителям противоположного пола, но если те пытались перевести отношения в иную плоскость, Катрин вежливо, но категорично останавливала их.

– Не тратьте слов, эта тема меня не интересует.

И говорила она таким тоном, что у потенциального ухажера не оставалось и тени сомнения: это не кокетство, а действительно отказ.

Гораздо проще для нее было общаться с женщинами и гомосексуалистами.

Катрин понимала, что идеи феминизма так или иначе довлеют над ней, хотя в женском движении активно она не участвовала. Приятно было думать, что она кует судьбу собственными руками, сама делает осознанный выбор. Окружающим казалось, что Катрин – женщина мужественная и самостоятельная: одна воспитывает ребенка, делает успешную карьеру.

На самом деле все было не так, и Катрин прекрасно это понимала. Просто со временем она привыкла к такому своему образу, он ее вполне устраивал. Она занялась современным искусством, отказавшись от специализации по Ренессансу, потому что хотела порвать с Римом, с миром, который ассоциировался у нее с Карло. Однако теперь, годы спустя, Катрин почти уверила себя, что ее решение объяснялось чисто эстетическими причинами. Ей нравились ясные, четкие линии современного искусства, интеллектуальность концептуализма, ироничность поп-арта. Все это было ей куда ближе, чем плотский мир Возрождения, где царствовали грех и святость.

Лишь двое людей временами напоминали Катрин о том, что она не такая, какой ее видят окружающие. Это были Жакоб и Натали.

Когда дочери было шесть лет, она как-то спросила за воскресным обедом:

– Мамочка, почему я – единственная девочка в классе, у которой нет папы?

Катрин переглянулась с Жакобом и Лео, пришедшими в гости по случаю воскресенья. Темные глазки Натали – глаза Карло – смотрели внимательно и серьезно.

– Я ведь рассказывала тебе, детка, папа умер, когда ты была совсем маленькая, – ровным тоном ответила Катрин, не опуская глаз.

Натали нахмурилась и оттолкнула тарелку.

– Когда люди умирают, они больше не возвращаются, – задумчиво сказала она.

– Правильно, деточка. Они больше не возвращаются.

Катрин смотрела на маленькое личико, на сосредоточенно нахмуренный лоб; ей очень хотелось обнять и поцеловать дочку. Но не стоило отвлекать девочку от ее размышлений – пусть попытается разобраться в этом сама.

– Значит, у меня никогда не будет папы? – спросила Натали, и на глазах у нее выступили слезы.

– Ну уж «никогда», – утешил ее Жако. – Может быть, мы еще раздобудем тебе папочку.

Он подмигнул.

Девочка немедленно вскарабкалась ему на колени.

– Дедушка, а ты не можешь быть моим папой? Наверно, нет. Дедушки не бывают папами. Дядя Лео тоже не может. Да? – Она серьезно посмотрела на Лео.

– Не могу, – развел руками тот.

– Жаль. Мне нужен свой собственный папа, как у других девочек.

Она обняла Жакоба за шею.

– Ничего, когда-нибудь у тебя появится папа.

Катрин с шумом отодвинула стул и ушла на кухню, чтобы принести пудинг, на приготовление которого потратила все утро.

Вечером, когда девочку уложили спать, Катрин обрушилась на отца:

– Перестань пичкать ребенка сказками про папочку. Не будет у нее никакого отца!

– Но почему? – удивленно воззрелся Жакоб на свою дочь. – Не собираешься же ты вечно ходить в трауре?!

– Я уже тебе говорила, я не в трауре.

– В чем же тогда дело? – Он налил в бокал вина, протянул дочери и стал терпеливо ждать, пока она подыщет слова для ответа. – Так в чем дело, Кэт?

– Ни в чем.

Она потупила взгляд.

– Ты что, стала мужененавистницей? – мягко улыбнулся он.

– Вовсе нет!

– Так в чем же дело? – настаивал Жакоб.

– Просто я не встретила человека, который мне бы понравился.

– Понятно, – кивнул отец, хоть явно не поверил.

– Не нужно разговаривать со мной таким тоном! – возмутилась Катрин. – Ты, по-моему, тоже не торопишься снова жениться.

Жакоб задумчиво поднес к губам бокал.

– Я старый человек. Это разные вещи. К тому же я не отгораживаюсь от жизни, как ты. – Он покачал своей седой львиной шевелюрой. – Ах, моя маленькая Кэт, иногда человек должен уметь расслабляться. Иначе… – Он не договорил.

Но тот день был исключением. Обычно встречи отца и дочери проходили мирно и по-дружески. Катрин давно уже избавилась от болезненной ревности по отношению к Жакобу. Между ними установились нормальные благожелательные отношения. Но после этой беседы Жакоб взял за правило приводить с собой по воскресеньям кого-нибудь из друзей-мужчин – молодых, симпатичных, умных. В их присутствии Катрин словно покрывалась коркой льда. Она была не в силах выносить многозначительные взгляды, которые бросали на нее Жакоб и Натали. От этого она злилась, устраивала отцу сцены.

И Лео тоже, словно сговорившись с Жакобом, всякий раз бывая в Нью-Йорке, стал приводить с собой кого-нибудь из друзей. Катрин раздраженно выговаривала ему:

– Я тебе не рекламный продукт!

– А зря, – спокойно заявлял он.

– У тебя на пальце тоже нет обручального кольца!

– Такая уж у меня работа, – пожимал плечами Лео. – Но у тебя никаких оправданий быть не может. Подумай о Натали.

Чтобы как-то скрасить эти «смотрины», Катрин стала приглашать по воскресеньям Бетти Александер. После того разговора в автобусе они стали хорошими подругами. У Бетти был сын, которого звали Тим, плод ее первой любви. Бетти не захотела делать аборт, и теперь растила сына в одиночестве. Тим был всего на два года старше Натали, и дети отлично проводили время друг с другом. Женщинам тоже было интересно друг с другом. Катрин могла обсуждать с Бетти все что угодно. Они говорили самозабвенно и о работе, и о детях. Хотя теперь считалось модным обсуждать освобождение женщины, а не радости семейной жизни.

Когда Катрин познакомилась с Бетти, работавшей секретаршей у юриста, та находилась в очень тяжелом финансовом положении. Катрин всегда была щедра со своими друзьями. Она предложила Бетти довольно значительную сумму в долг, на которые мать и сын смогли купить приличную кооперативную квартиру. Точно так же Катрин в свое время помогла семье Дорин. От Карло ей досталось значительное наследство. Поначалу она хотела отказаться от этих денег, чтобы начисто разорвать нити, связывавшие ее с прошлым, но Томас Закс убедил ее, что это глупо. «Почему ваша дочь должна страдать из-за вашего уязвленного самолюбия?» – сердито спросил он, и Катрин была вынуждена признать его правоту. Тем не менее она старалась не тратить на себя ни гроша из этих денег – новая квартира, например, была записана на имя дочери.

Зимой 1975 года у Катрин было особенно много работы. Несколько недель они с Бетти не виделись, а потом все-таки встретились в кафе. Бетти выглядела очень взволнованной.

– В чем дело, Бет? – спросила она. – Проблемы с поклонниками?

В отличие от Катрин Бетти не избегала контакта с мужчинами, но большинство ее кавалеров в мужья никак не годились. Бетти со смехом рассказывала о перипетиях своей интимной жизни.

– Нет, дело не в этом.

Бетти помялась, потом, откинув со лба прядь светлых волос, взглянула Катрин в глаза и выпалила:

– Я решила расстаться со свободой.

– Ах вот оно что. – Катрин отвела взгляд. – И кто же этот счастливец? – спросила она с деланной легкостью.

– Дейв. Дэвид Томпсон. Кажется, я тебе про него рассказывала. Он младший партнер в нашей юридической фирме. У них с Тимом сложились прекрасные отношения.

Бетти говорила скороговоркой, словно оправдываясь.

– Я очень за тебя рада, – поспешила сказать Катрин, и сама почувствовала, что ее голос звучит фальшиво.

Ей хотелось заплакать, почему-то было такое ощущение, словно ее предали.

Бетти обняла ее за плечи:

– Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, дорогая. Но скоро придет и твой час.

– Нет, Бетти, – с горечью ответила Катрин. – Я этого совсем не хочу.

Через несколько недель после Нового года Катрин взяла Натали и на машине повезла ее в Бостон – в гости к Томасу. За годы, прошедшие после возвращения из Европы, Катрин и Томас стали настоящими друзьями. Она давно уже забыла о произошедшей между ними ссоре, а ее ребяческая выходка с предложением руки и сердца нередко служила им предметом для шуток. Закс не расспрашивал ее о покойном муже – достаточно было того, что он понял: ее брак был несчастливым. Через год после смерти Карло Томас процитировал ей слова Витгенштейна: «Смерть не является частью жизни». Тем самым он хотел сказать, что пора ей заняться каким-нибудь делом.

Сидя за рулем, Катрин вспомнила, каким менторским тоном он произнес эти слова, и улыбнулась. Томас был ее наставником, единственным близким другом, с которым всегда можно было поделиться мыслями об искусстве и своей профессии. Кроме того, Закс, как и Жакоб, был без ума от Натали – заваливал ее подарками, разговаривал с ней, как со взрослой, читал ей вслух сказки братьев Гримм, разрешал играть со своими бесценными игрушечными городками, в которые когда-то была так влюблена Катрин.

Иногда Катрин думала, что все проблемы были бы решены, если бы она вышла замуж за Томаса. Это удовлетворило бы всех – и Жакоба, и Лео, и Натали. Из Закса получился бы идеальный муж и идеальный отец. Но время для такого шага, увы, миновало. Два года назад, когда от Томаса ушел его английский дворецкий, он нанял экономку, которую, как подозревала Катрин, использовал не только по прямому назначению. Это была пухлая блондинка лет сорока, похожая на фарфоровую пастушку. Говорила она с южным акцентом, держалась всегда вежливо и предупредительно, но Катрин инстинктивно чувствовала, что за неизменной улыбкой чувствовалась железная воля.

Эту женщину – Сусанну Холмс – Катрин с самого начала невзлюбила. У экономки была действующая на нервы привычка появляться в комнате именно тогда, когда у Катрин с Томасом начинался какой-нибудь серьезный разговор. Она без конца «ставила на место» игрушки Натали и так фальшиво сюсюкала с девочкой, что Катрин выходила из себя. Правда, Сюзанна Холмс прекрасно справлялась со своими обязанностями, но Катрин не раз спрашивала себя – как может Томас уживаться с этой отвратительной особой.

В конце концов Катрин стала приезжать в Бостон реже. Она и Томас встречались в Нью-Йорке – вместе ужинали, ходили на вернисажи, отправлялись гулять куда-нибудь вместе с Натали. Но на сей раз Катрин решила сама нанести ему визит. Слишком уж давно они не виделись. В последнее время Закс стал появляться в Нью-Йорке редко, и Катрин вдруг пришло в голову, что он уже в довольно преклонном возрасте. Ей казалось, что за годы знакомства Томас почти не изменился, однако в этом году ему должно было исполниться семьдесят.

– Шаци! Натали! Добро пожаловать.

Он сам открыл им дверь, и девочка сразу бросилась ему на шею.

Катрин улыбнулась. Ей нравилось, что дочь растет такой жизнерадостной и раскрепощенной. Здоровая, счастливая девочка, так мало похожая на маленькую Катрин. Слава Богу, ребенок живет в нормальных условиях. Хотя в этом Катрин никто не упрекнет. Тут она с удивлением подумала, что эта мысль, пожалуй, продиктована жалостью к себе.

– Пойдемте-пойдемте, мои красавицы. Сначала пообедаем, а потом, пока еще не стемнело, нам нужно слепить снеговика. Я уже проверял – снег в саду самый подходящий.

Томас оживился, он много шутил, смеялся, и смех его был легким и беззаботным. Казалось, что он ровесник Натали.

Обед подала не Сюзанна, а какой-то незнакомый молодой человек.

Натали с аппетитом накинулась на суп и рогалики, едва успевая отвечать на расспросы Томаса – про школу, про уроки танцев и так далее.

Когда слуга вышел, Катрин с любопытством спросила:

– Вы что, уволили Сусанну?

Томас усмехнулся.

– Нет, она отправилась к сестре. Завтра вернется. Я знаю, Шаци, что вы ее терпеть не можете. – В его глазах зажглась лукавая искорка. – Уж я-то умею читать истинные мысли на этом непроницаемом личике.

– Мама лучше всех, – объявила Натали, уловив в этих словах критическую нотку. – Она почти идеальная.

Томас скорчил такую гримасу, что девочка звонко расхохоталась.

После обеда они играли в парке и соорудили огромного снеговика, а затем, по предложению Натали, еще и снежную бабу – чтобы ему было веселей.

– Ну вот, – удовлетворенно резюмировала девочка, стягивая рукавички. – А завтра мы слепим им снежных детишек.

Томас со значением взглянул на Катрин.

После прогулки они играли в «монополию», ужинали, а потом Томас читал девочке сказки. Она уже умела читать сама, но по-прежнему очень любила, чтобы Закс садился рядом с ней возле камина и читал вслух. Уложив ребенка, Катрин и Томас поговорили о делах, о решении Закса продать свое издательство.

Неожиданно Томас сказал:

– Мне кажется, Шаци, у вас какой-то измученный вид.

Катрин пожала плечами:

– Много работаю. А может быть, уже возраст сказывается. – Смех ее прозвучал несколько искусственно. – Как вам известно, мне уже тридцать.

– Да уж, возраст преклонный, ничего не скажешь, – улыбнулся он и перевел разговор на другую тему.

Но ненадолго.

– Полагаю, вам нужен спутник жизни. Думаю, вы и сами не раз об этом задумывались, – заявил он безаппеляционно.

Катрин сразу же взвилась:

– Вы такой же зануда, как Жакоб и Лео. Все вы мечтаете только об одном – выдать меня замуж. По-моему, все на свете уже знают, что семья – не самая идеальная форма существования.

Она старалась говорить как можно беззаботнее.

– Я вовсе не имел в виду брак, – негромко ответил Томас и подлил вина в бокалы. – Может быть, просто, как это теперь говорится, «увлечение»?

Катрин фыркнула.

– Да что со всеми вами такое? Если женщина немного бледна, вы сразу думаете, что причина в отсутствии половой жизни. Я вижу, Томас, вы того же мнения. Трахай бабу почаще, и все болезни как рукой снимет – так вы считаете? Вот уж не думала, что вы такой поклонник фрейдизма.

– Ну-ну, Шаци, – успокаивающе поднял руку Томас. – Не нужно реагировать столь бурно. – Он отпил из бокала. – Помните, в самом начале нашей дружбы я сказал вам, что красивая женщина в Америке не должна предавать свой интеллект? Я имел тогда в виду, что она не должна изображать из себя дурочку, чтобы понравиться потенциальному сексуальному партнеру.

Катрин кивнула.

– Сейчас я дал бы вам другой совет. Умная женщина не должна слишком активно защищаться от своей красоты и сексуальности.

Катрин сделала глоток и поднялась, давая понять, что разговор на сегодня окончен.

– Не уходите, Шаци, – остановил ее Томас. – Я вовсе не нападаю на вас.

– Однако с мужчиной так разговаривать вы не стали бы, – с вызовом ответила она. – Не могу себе представить, чтобы вы сказали кому-нибудь из друзей: «Макс, все твои проблемы будут решены, если ты почаще будешь работать пенисом».

– Почему же, – хмыкнул Томас, – это было бы вполне в моем духе. Вы забываете, что я всегда являлся сторонником сексуальных свобод. Вы, молодое поколение, унаследовали эти идею от нас, от Маркузе и прочих моих соотечественников.

– Знаете, Томас, что-то я устала. Пойду спать.

– Сидите, Катрин. И простите старика за то, что сую нос не в свои дела. Просто мне обидно смотреть, как пропадает ваша красота. Давайте я расскажу вам забавную историю, а вы потом повеселите ею своих подружек. Заодно докажу вам, что я не такой уж мужской шовинист. Как-то на днях я разговаривал в издательстве с одной знакомой. Мы сплетничали о моем коллеге. Ему лет шестьдесят. Двадцать лет назад он женился на молоденькой и очень хорошенькой девушке. Больше всего он любил выводить ее в общество и любоваться тем, как на нее пялятся другие мужчины. «Да, он выставлял ее напоказ, как эксгибиционист свой пенис», – заявила моя знакомая. А потом говорит: «Но теперь его жена постарела, и возникли проблемы. Кто станет любоваться на постаревший и сморщенный член?»

Томас весело расхохотался.

– По-моему, это довольно остроумно.

Катрин кисло улыбнулась.

– Как я уже сказала, вы – тайный приверженец фрейдизма. Жакоб был бы очень вами доволен. С вашей точки зрения, и мужчины, и женщины всецело находятся во власти мифа о магическом фаллосе. – Она потянулась. – Во всяком случае, одна из женщин мечтает только об одном – лечь спать.

Катрин встала, поцеловала его, пожелала спокойной ночи.

Но Томас все не отпускал ее.

– Завтра, Катрин, я сделаю вам одно предложение, и хочу, чтобы вы очень серьезно его обдумали, – с непривычной серьезностью сказал он.

– Неужели? – заинтересовалась она.

В этот самый момент в комнату вошла Сусанна Холмс. Ее щеки горели лихорадочным огнем.

– Что еще за предложение? – спросила она, кинув на Катрин враждебный взгляд.

Та остолбенела от подобной наглости. Неужели эта стерва подслушивает под дверью?

Но Томас лишь безмятежно улыбнулся.

– Я не ожидал, Сусанна, что вы вернетесь так рано.

– Как видите, вернулась, – зло отозвалась экономка.

– Вижу-вижу.

– Спокойной вам ночи, Томас, – сказала Катрин, даже не глядя на Сусанну.

Но у дверей обернулся и добавила:

– Если вы полагаете, мисс Холмс, что мистер Закс собирается предложить мне ваше место экономки, – она подчеркнула это слово, – то вы заблуждаетесь.

Она кивнула и вышла. Эту самую мисс Холмс она с удовольствием задушила бы собственными руками.

Как выяснилось на следующий день, Томас вовсе не собирался предлагать ей руку и сердце (а Катрин думала, что речь пойдет именно об этом). Он порекомендовал ей уйти из музея и открыть собственную галерею. Было видно, что предложение свое Томас подготовил давно и все обдумал заранее.

– Хватит вам возиться со старыми бюрократами от искусства, – сказал он. – Они вытягивают из вас все соки. Пора заняться настоящим делом, которое будет приносить подлинное удовлетворение. Откройте «Галерею Катрин Жардин». Я помогу подготовить финансовые расчеты. Уверен, что вы быстро поставите дело на ноги, а я буду вашим партнером, причем вмешиваться в ваши действия не собираюсь. Ну, что скажете, Шаци?

Сначала Катрин испугалась. Не за себя – за Томаса. Она не хотела, чтобы он рисковал своими средствами. Но чем больше они обсуждали эту проблему, тем привлекательнее казалась ей идея Томаса. Собственная галерея! Рискованное предприятие, затеянное совместно с Томасом. Было видно, что Закс увлечен своим проектом всерьез. Он заканчивал свою издательскую деятельность и явно нуждался в каком-то новом деле.

– Почему вы делаете мне столько подарков? – спросила она, когда они пили душистый чай. – Я ведь ничем этого не заслужила.

Закс похлопал ее по плечу:

– Вы для меня – как дочь. Причем дочь весьма интересная. А теперь вы еще и наградили меня чудесной внучкой. – Он взглянул на Натали, рисовавшую что-то на большом листе бумаги. – Этого более чем достаточно.

– Так-так. Снова изображаем счастливое семейство?

В комнату вошла Сусанна Холмс, с неудовольствием огляделась и раздраженно подняла с пола краски и карандаши, разложенные там девочкой.

– Не будем устраивать свалку, деточка, ладно?

Слащавый голос не вязался с резкими жестами.

– Забирайте, я все равно закончила, – объявила Натали и забралась на колени к Томасу.

Сусанна скривилась, а Закс довольно улыбнулся.

Вернувшись домой, Катрин на следующий же день упаковала две недавно купленные картины модного художника и отправила их Томасу.

К подарку она приложила открытку, в которой написала: «С любовью и благодарностью».

Идея открыть собственную галерею увлекла ее. Теперь Катрин думала об этом все время. За годы, прошедшие после возвращения в Нью-Йорк, она постепенно собрала небольшую коллекцию картин – покупала у молодых художников те работы, которые ей нравились. Если стать владелицей художественной галереи, можно будет не потакать вкусам других, а подбирать картины самой.

Во время следующей командировки в Европу Катрин окончательно обдумала детали. Проект казался ей вполне реальным. Если проявлять разумную осторожность, то можно обойтись и без особого риска – ведь она знает нужных людей, знает художников, знает конъюнктуру.

Однако, если мысли о галерее поднимали ей настроение, то критические замечания Томаса по поводу ее личной жизни тревожили и бередили душу. Слова Закса попали в цель, хотя Катрин и не желала себе в этом признаваться. Сначала Жакоб, потом Бетти, а теперь еще и Томас. Временами Катрин чувствовала, как подступает отчаяние. Она пыталась заполнить вакуум лихорадочной деятельностью: находясь в Париже, не давала себе ни минуты свободного времени – деловые встречи, посещение музеев и галерей, непременная поездка в Нейи к тете.

А потом произошло нечто непредвиденное. Катрин ужинала с коллегами из Музея современного искусства. Возможно, она слишком много выпила, но неожиданно для себя вдруг стала переглядываться с мужчиной, сидевшим напротив. Когда он предложил проводить ее до отеля, Катрин согласилась. Она позволила ему войти в свой номер, а затем и в свое тело. В нее словно бес вселился – Катрин не узнавала себя. Не узнавала и не хотела знать эту страстную, неистовую женщину.

Но тот эпизод ведь никогда не повторится – и Катрин решила забыть о нем. Подумаешь – краткая встреча с незнакомым мужчиной. Никаких чувств, никаких последствий. Никто никогда не узнает.

После Парижа она отправилась в Лондон, где должна была наведаться в галерею Тейт, Уайтчепел и в Институт современного искусства. Не забыла навестить и Порцию, которая снимала с одной своей подругой дом в Айлингтоне.

– По-прежнему обходишься без мужчины? – спросила Катрин.

– Не нашла такого, который был бы меня достоин, – улыбнулась Порция. – Может быть, скоро это произойдет. Есть один на примете. Утверждает, что обожает готовить и стирать. А как у тебя?

Катрин покачала головой:

– По-прежнему только дочь и работа.

– Понятно, ждешь, пока повзрослеет твой отец, – усмехнулась Порция. – Все по Фрейду.

Катрин страдальчески застонала.

– Очевидно, такая жизнь тебе идет на пользу – ты все хорошеешь, – объявила Порция, внимательно оглядев подругу. – Вид у тебя просто потрясающий. Может быть, ты живешь правильно? Сначала сбегать замуж, родить ребенка, а потом жить в свое удовольствие. Мне же, похоже, уготована участь пожилой мамаши.

– Все не так, как выглядит на самом деле, – неопределенно ответила Катрин.

А потом, оживившись, стала рассказывать подруге об идее с галереей.

Вернувшись в Нью-Йорк, она начала присматривать помещение. Бродила по Гринвич-виллидж, по Сохо, по Мэдисон-авеню, по Ист-Сайду. Приглядывалась, прикидывала, где лучше – тут, там или, может быть, в другом месте. Встречалась с владельцами художественных галерей, спрашивала о расходах, прибылях. Обсудила идею с Жакобом. Он отнесся к этой затее с энтузиазмом.

– Раз уж не могу выдать тебя замуж, – шутливо произнес он, – буду рад по крайней мере видеть тебя при деле.

Во время следующей поездки в Европу Катрин встретилась с некоторыми дилерами. А в Кельне парижский эпизод повторился: незнакомый мужчина, краткая, ни к чему не обязывающая связь – никаких вопросов, никаких воспоминаний. Со временем это вошло у нее в привычку, но Катрин твердо соблюдала железное правило: никогда не позволять себе таких эскапад в Нью-Йорке. Натали не должна ни о чем знать, нужно все держать в тайне, под контролем.

В Женеву к ней прилетели Натали и Дорин. Всей семьей они отправились в гости к принцессе Матильде, которая, как всегда, была рада их видеть. Натали играла с собаками, носилась по парку.

– Приезжай к нам в Нью-Йорк и живи с нами, – заявила она принцессе. – Я буду рада.

– Может быть, как-нибудь и приеду, – ответила Матильда. – Увы, годы берут свое.

Она со смехом добавила, обращаясь к Катрин:

– В последнее время я предпочитаю просто сидеть и смотреть в окно.

– Глупости какие, – отмахнулась Катрин. – Вы выглядите просто превосходно.

Матильда осторожно сказала:

– Но есть одна поездка, которую я охотно совершила бы – с твоего согласия. Я бы хотела отвезти Натали к бабушке. Старая графиня нездорова, очень скучает по своей внучке, а ты туда ехать не желаешь. Будет жаль, если Натали так и не встретится с бабушкой.

Катрин отвернулась. Эти слова смутили и встревожили ее. Она и не подозревала, что принцесса думает о подобных вещах.

– Катрин, не отворачивайся. Натали имеет право познакомиться с родной бабушкой. Я не знаю, почему ты туда не ездишь, но это твое дело. Однако у Натали своя жизнь. Может получиться так, что, повзрослев, она предъявит тебе счет. Мне бы не хотелось, чтобы это произошло.

– Я подумаю, – тихо ответила Катрин.

– Подумай, – тверже, чем обычно, сказала Матильда. – А я сообщу графине, что ждать осталось недолго.

Катрин думала об этом на протяжении всего долгого перелета через Атлантику. На душе было неспокойно. Она боялась, что девочку украдут, что ее соблазнят римскими красотами. Катрин сидела, вцепившись в ручку Натали, словно от этого зависела вся ее жизнь.

Десятого мая 1977 года галерея Катрин Жардин готовилась распахнуть двери перед публикой.

После долгих раздумий и бесконечных консультаций с Томасом Заксом Катрин выбрала помещение в респектабельном районе Мэдисон-авеню, откуда было рукой подать до почтенного музея Метрополитен и галерей с мировой репутацией. Во-первых, это было близко от дома, а стало быть, Натали оставалась как бы под материнским присмотром; а во-вторых, Катрин решила, что галерея, специализирующаяся на современном искусстве, будет являть собой выигрышный контраст с более консервативными соседями. Если бы она открыла галерею в богемном районе Сохо, эффект был бы совсем не тот.

Главное же – она с первого взгляда влюбилась в здание: классические пропорции, два просторных зала, закругленные арки, ведущие в уютные альковы, жизнерадостный сине-белый фронтон, где можно было бы вывешивать плакаты и транспаранты, извещающие о новой экспозиции.

В вечер открытия Катрин превратилась в комок нервов, хотя внешне это было совершенно незаметно. Она, как обычно, казалась спокойной и хладнокровной. В элегантном льняном платье, единственным украшением которого была крупная модерновая пряжка, Катрин Жардин выглядела истинным олицетворением изящества – это отметили все газеты и журналы.

По совету Томаса Закса Катрин взяла на работу специалиста по паблисити, который позаботился о том, чтобы накануне презентации статьи о Катрин появились в самых различных органах печати. Правда, новая знаменитость с трудом узнавала себя в этих газетных репортажах.

Журналисты мужского пола воспевали ее «завораживающую красоту». Один писал, что при взгляде на Катрин начинает рыться в памяти, пытаясь сообразить, какой классический портрет напоминает это лицо. Журналистки предпочитали воспевать не ее красоту, а трудовые и профессиональные достижения матери-одиночки, всячески расхваливали ее «концепцию», которую называли уникальной: художественная галерея, соединяющая традицию и новаторство.

Не обошлось и без шпилек. Когда журналисты стали копаться в профессиональном прошлом Катрин, им попались не только доброжелатели, но и завистники. Эти люди говорили, что Катрин Жардин – существо холодное, честолюбивое, этакая Медуза Горгона, способная одним взглядом превратить противника в камень. Более объективные называли ее умной, высокопрофессиональной, осторожной. Таким образом, диапазон предварительных откликов получился достаточно широким. Заголовки варьировались от «Мисс Ледышка» до «Лучшая выставка сезона».

Если пресса печатала очередную гадость, Томас Закс успокаивал Катрин тем, что плохое паблисити лучше, чем никакого. В течение долгих месяцев, пока готовилось открытие галереи, Томас почти все время находился рядом. Катрин решила, что для начала проведет целую серию выставок, посвященных новому немецкому искусству, в котором живопись смело сочетается с иными формами изобразительного искусства; совмещение несовместимых форм и материалов как нельзя лучше соответствовало горькой истории этой злосчастной страны.

Именно Томасу пришла в голову идея сопоставить искусство двадцатых и тридцатых годов с современностью. У Закса горели глаза, когда он изложил Катрин свою идею: рядом с картинами новыми, предназначенными на продажу, выставить живопись, считающуюся классикой двадцатого века – из его личной коллекции.

Томас убеждал Катрин, что он с удовольствием и радостью предоставит в ее распоряжение свои полотна, ему будет приятно, если их увидят другие люди. Катрин тоже захватил этот проект, суливший самые блестящие возможности. Прошлое и настоящее, представленные рядом, будут олицетворять преемственность и вечную изменчивость искусства.

Катрин тщательно отобрала холсты для продажи, а каталог они составили вместе с Томасом, потратив массу времени на обсуждение макета, расположение материала и самых различных мелочей. Несколько раз Закс, любовно глядя на свою воспитанницу, говорил:

– Я вижу, вы действительно хорошо освоились в своей профессии.

– Раз уж я для вас такой авторитет, – улыбнулась Катрин, – напишите для каталога вступительную статью.

После долгих уговоров он согласился и написал замечательное эссе – остроумное и энергичное, вполне в его духе. Катрин осталась довольна.

И вот все, наконец, было готово: картины висели на стенах, скульптуры и инсталляции были расставлены наиболее выигрышным образом, полы сияли лаком, стопки каталогов и шампанское ждали посетителей.

Катрин еще раз проверила, все ли в порядке, и поднялась на второй этаж.

Томас и Натали разговаривали о чем-то с Джо и Амелией, близнецами, которых Катрин наняла в качестве ассистентов. Они оба понравились ей серьезным и ответственным отношением к работе. С ассистентами Катрин явно повезло.

– Что ж, Шаци, давайте поднимем бокалы в честь радостного события, пока не нахлынула толпа.

Томас хитро подмигнул и открыл бутылку шампанского. Он наполнил бокалы всем – даже маленькой Натали, зараженной всеобщим волнением.

Катрин смотрела на Томаса и думала о том, как тесно жизнь связала ее с этим человеком; ей казалось странным, что было время, когда они еще не были знакомы. Томас Закс был ее добрым ангелом. С годами его движения стали менее порывистыми, но глаза по-прежнему оставались молодыми; они светились энергией и иронией. Катрин подняла бокал в его честь.

Томас шутливо поклонился и ответил тем же.

– Пью за галерею Катрин Жардин. Не сомневаюсь, что начинание будет успешным.

– Благодаря вам, – улыбнулась она.

– Нет, Шаци, – покачал он седой головой. – Это исключительно ваша заслуга. В эту феминистскую эпоху женщине не стоит отрицать свои достижения.

– Опять вы за свое, – покачала головой Катрин. – По-прежнему хотите сделать меня настоящей женщиной.

Она поцеловала его.

– Как знать, может быть, когда-нибудь я выполню эту задачу. А как ты думаешь, Натали?

Девочка посмотрела на него озорными темными глазками и с шутливой серьезностью ответила:

– Может быть, хотя вряд ли.

– Ты маленькое чудовище, – сказала Катрин, обнимая дочку, и взволнованным голосом добавила: – Пора начинать.

Она спустилась по лестнице, опираясь на руку Томаса.

– Успех гарантирован, – прошептал он ей на ухо, желая подбодрить. – Уж я-то знаю толк в подобных вещах.

Когда двери распахнулись и Катрин увидела среди пришедших гостей известных искусствоведов, критиков, коллекционеров, она поняла, что Томас, как всегда, оказался прав.