Глава 17
Она не представляла, как будет выглядеть этот террорист. По правде говоря, она совсем о нем не думала. Наверное, прав был тезка: человек понимать его не должен.
Дверь автобуса была закрыта, и Лера остановилась в нерешительности. Что делать – стучаться, что ли? Кто-кто в теремочке живет?
Но стучаться не пришлось. Дверь плавно отошла в сторону, и Лера услышала приглушенный голос:
– Открой замок, положи чемодан на ступеньку. Отойди на шаг и стой, не уходи.
Конечно, сразу чувствовался в его голосе мягкий южный акцент. Не кавказский, а именно южный – украинский, ростовский, ставропольский…
Лера щелкнула замком, положила кейс на нижнюю ступеньку и отошла на шаг от автобуса.
Из-за двери показалась широкая рука с короткими пальцами. Рука быстро открыла кейс и принялась торопливо сгребать на автобусную ступеньку верхний слой зеленых долларовых пачек. Скорее всего, террорист хотел убедиться в том, что ему не подсунули «куклу», набитую газетами. Потом рука начала перебрасывать вынутые пачки внутрь автобуса.
Лера ждала, ежась под дождем.
– Подойди сюда! – вдруг услышала она. – Помогай втащить.
– С какой это радости? – невольно сорвалось у нее с языка.
Но тут же Лера вспомнила, что не следует возражать этому человеку. И про выдернутую чеку вспомнила… Вполне возможно, что одна рука у него занята гранатой, вот он и не может справиться сам.
Лера подошла к двери и подхватила открытый кейс за крышку. Широкая рука держала его с другой стороны. Лера приподняла кейс и легонько подтолкнула вперед, к своему незримому партнеру.
– Эй, эй! – воскликнул тот. – Не пихай чемодан, гроши рассыпешь!
– Целы будут твои гроши, – сердито сказала Лера.
– Не выступай! – отрезал голос. – Влезь на ступеньку и подавай осторожненько!
Лера послушно поднялась на нижнюю ступеньку, приподняла кейс повыше – и он словно уплыл из ее рук внутрь автобуса.
И тут же Лера увидела человека, которому поневоле помогала.
Первое, что она разглядела, была печать испуга, отчетливо заметная на его лице. Глаза у него были круглые, как пуговицы, и от этого усиливалось ощущение, что весь он пронизан страхом, как током.
Те несколько секунд, которые они смотрели друг другу в глаза, показались Лере нескончаемыми.
– Убедился? – спросила она наконец, стараясь говорить как можно более равнодушно. – Все тебе принесла?
И вдруг вместо ответа он схватил ее за руку, сжал так сильно, что Лера даже вскрикнула слегка, – и, рванув к себе, втащил в автобус. Дверь за нею тут же плавно закрылась.
Лера так больно ударилась коленом о верхнюю ступеньку, что слезы брызнули у нее из глаз. Поэтому она не сразу сообразила, что же произошло.
– Придурок! – зло вскрикнула она и стукнула кулаком по руке, продолжающей сжимать ее запястье. – Ты что, совсем свихнулся?!
– Заткнись! – услышала она; рука, однако, разжалась. – Не стеклянная, не разобьешься!
В автобусе было душно из-за закрытых окон и стоял полумрак, потому что занавески тоже были задернуты. После яркого света прожекторов на Васильевском спуске глаза не сразу привыкали к полутьме.
Мужчина стоял напротив Леры, загораживая ей проход в салон. Раскрытый кейс с деньгами лежал рядом с ним, пачки долларов были рассыпаны и по полу.
Первое ощущение – что от него исходит страх, – пожалуй, не обмануло Леру. Мужчина был небольшого роста, плотно сбитый, лысоватый и весь какой-то потный – может быть, из-за духоты, но Лере показалось: от того же страха, что круглил его и без того круглые глаза.
Но главным было то, что она наконец увидела обе его руки. В одной он держал пистолет, направленный на Леру, а другая была свободна – никакой гранаты с выдернутой чекой. Лера вздохнула с облегчением.
– Не мог сказать? – спросила она. – Я бы сама поднялась.
Одет он был в короткую кожаную куртку. Куртка расстегнулась на небольшом брюшке, и на рубашке были заметны жирные пятна – какие всегда бывают на рубашках мужчин с брюшком, если они едят неаккуратно.
Вдруг Лера почувствовала, что сейчас расхохочется. Как если бы она ожидала встретить Змея Горыныча, а вместо него перед нею появилась бы ящерица. Хотя она вообще-то ничего не ожидала от этого человека…
– Ну, дай уж пройти, раз пригласил, – усмехнулась она. – Дай с детьми поговорить.
– Они по-русски плохо, – ответил он, отступая на полшага в сторону и не отводя от Леры ни глаз, ни пистолета.
– Я зато по-французски хорошо.
– Учти, у меня граната за пазухой, – предупредил он. – К ней взрывчатка привязана. Если что – успею рвануть, костей не соберут.
Лера пожала плечами и прошла в салон. От испуга дети сидели так тихо и неподвижно, что она только теперь их разглядела.
Это были обыкновенные европейские дети – Лера сразу же отличила бы их в любой московской толпе, хотя в Москве дети давно уже одевались вполне по-европейски. Но в этих было что-то особенное, поколениями воспитанное. Утонченность, что ли? Нет, не так. Вели-то они себя – не сейчас, конечно, а в нормальной обстановке – куда более раскованно и разболтанно, чем русские, даже самые «новые».
Просто жили они по-другому – спокойнее, стабильнее, логичнее, – и это необъяснимым образом отражалось на их лицах, сказывалось даже в манере одеваться.
Но Лера едва не ахнула, увидев, какие они маленькие! Ей почему-то казалось, что это будут ребята лет шестнадцати, а этим было по двенадцать, не больше… К тому же в автобусе сидели в основном девочки и смотрели на Леру испуганными, ничего не понимающими глазами.
«Ну сволочь! – подумала Лера с такой ненавистью, которой не могла в себе предположить. – Хорошо же ты решаешь свои проблемы…»
– Я должна извиниться перед вами, – сказала она, звонким голосом нарушив затхлую тишину автобуса. – Я прошу нас извинить за все это. Но вам не надо бояться, – добавила она. – Скоро все это кончится, переговоры уже подходят к концу.
Все-таки французский, который она учила много лет назад в спецшколе на Сретенке, остался самым лучшим ее иностранным языком. Едва произнеся первые две фразы, Лера почувствовала, что говорит свободно, не подбирая слов, и даже может управлять нюансами своей речи.
Услышав родную речь, дети оживились.
– Мадам, значит, нас скоро освободят? – спросила маленькая беленькая девочка в узких брючках и ярко-голубой майке.
Светлые волосы девочки были собраны в хвостик и перевязаны голубой лентой. Лера вдруг так ясно представила на месте этой девочки Аленку, что ей впервые стало страшно.
– Да, – твердо ответила она. – Вас бы уже давно освободили, но стараются это сделать так, чтобы для вас не было никакой опасности.
– Мадам, вас специально послали к нам? – услышала Лера. – Вы секьюрити?
Взглянув туда, откуда послышался этот вопрос, Лера увидела, что его задала миловидная девушка лет двадцати – наверное, та самая руководительница группы.
– Мадам, прошу вас, постарайтесь употреблять французские слова, – не меняя тона, заметила Лера. – Наш… сосед не владеет французским, а вот английское слово, которое вы произнесли, очень распространено теперь в России. Он может неправильно нас понять… Нет, я не сотрудник службы безопасности. Я руководитель фирмы, которая вас пригласила, меня зовут Валерия Вологдина.
Кажется, Лера не ошиблась: реакция на слово «секьюрити» последовала незамедлительно.
– Ты чего там им сказала? – воскликнул террорист. – А ну, переведи по-русски!
– Какая тебе разница, о чем я говорю с детьми? – обернувшись к нему, ответила она. – Говорю, чтобы не волновались, что ты не сделаешь им ничего плохого.
– А секьюрити кто? – недоверчиво поинтересовался он.
– «Секьюрити» значит «безопасность», – спокойно соврала Лера. – Учительница спросила, угрожает ли что-нибудь их безопасности.
– А! – успокоился тот. – Так это не от меня зависит – насчет ихней безопасности. Мне терять теперь нечего… А ты с ними по-русски говори.
– Сам же говорил, что они плохо понимают! – возмутилась Лера.
– Вот и нехай потренируются, – усмехнулся мужчина. – Время есть.
– И много времени? – не преминула спросить она.
– Как карта ляжет. Деньги дали, теперь пускай на самолет везут. Ты со мной поедешь, – добавил он, хотя Лера не спрашивала его об этом. – Мне теперь нельзя тебя выпускать. Фоторобот там, еще что… Расскажешь, в общем, что тут и как.
– Дурак ты, – сказала Лера. – Дали же тебе деньги, отпустил бы детей.
– Дети со мной полетят, – с какой-то обреченной готовностью заявил он, и Лера почувствовала холодок в груди. – Я их там, на месте отпущу.
Он сделал неопределенный жест рукой.
– На каком же месте? – стараясь казаться спокойной, поинтересовалась Лера.
– А тебе зачем?
– Интересно же, на кого ты рассчитываешь. По-моему, уже и стран-то нет, чтобы таких, как ты, принимали.
– Ничего, поищем, – усмехнулся террорист. – Ладно, садись покамест. Смотри только… Хоть ты на ментовскую и правда не похожа, но если что…
– Ладно, ладно, не переживай, – махнула рукой Лера. – Умом ты, конечно, не вышел, но прикинь все-таки: какое «если что»? Хотели бы – уж давно бы…
– Это верно, – согласился мужчина, не обидевшись на замечание о его уме. – Сиди, в общем, жди, как все.
Лера не рассчитывала специально, как надо говорить с этим человеком. Валерий Андреевич, пожалуй, за голову бы схватился, услышав, что она обозвала дураком террориста с гранатой за пазухой. Но Лера почему-то догадывалась, что заискивание его не успокоит. Да она бы и не смогла, наверное, перед ним заискивать.
Она говорила с ним без лишних церемоний, и как раз это почему-то его успокаивало. Во всяком случае, то ощущение страха, которое так бросилось ей в глаза вначале, как будто стало не таким заметным.
Лера вспомнила, как психолог сказал, что этот человек находится на грани срыва. Может быть, сразу так оно и было, но сейчас она этого, к счастью, не замечала.
Автобус не был заполнен даже наполовину, но все дети сидели впереди. Наверное, террорист не разрешил им забраться в конец салона. И все-таки несколько рядов кресел перед ним были свободны, и Лера села в одно из кресел между ним и детьми. В следующем ряду, но через проход, расположились руководительница группы и беленькая девочка с голубой лентой.
Усевшись вполоборота, Лера спросила руководительницу:
– Как вас зовут?
– Натали, – ответила та. – Натали Елагина.
– Так вы русская? – удивилась Лера.
– Да, – кивнула девушка и добавила извиняющимся тоном: – Но я слишком плохо говорю по-русски… Моя мама родилась во Франции, а моя русская бабушка умерла, когда мне было три месяца. Я надеялась практиковаться в Москве…
– Что ж, давайте практиковаться, – улыбнулась Лера. – К сожалению, у нас есть время. Вы можете говорить мне «ты». Знаете, что «вы» по-русски звучит более церемонно, чем по-французски?
– О, конечно! – воскликнула Натали, и улыбка осветила ее лицо, теперь показавшееся Лере еще более юным. – Вы тоже – мне «ты»!
– Сколько с тобой детей, Натали? – спросила Лера.
– Всего десять человек – ты видишь, автобус почти пустой. Это только часть группы, и, конечно, главный руководитель не я. Мы вышли из Кремля, погуляли по Красной площади, сфотографировались. Но все время шел дождь, и мы гуляли недолго. Потом сели в автобус и стали ждать, когда остальные придут из Оружейной палаты. И вдруг вошел этот человек… А это Отиль. – Натали кивнула на беленькую девочку, внимательно слушающую их разговор. – Она очень способная девушка, очень! Она стала так хорошо говорить, после того как жила в московской семье…
Сидя вполоборота и болтая с Натали, Лера краем глаза приглядывалась к террористу. Конечно, она ничего не понимала в террористах, но и не требовалось большого опыта, чтобы понять: он – полный дилетант, и вся эта страшная авантюра удалась ему только чудом. Он не слишком внимательно наблюдал за салоном, в руке держал не гранату, а пистолет, который профессионал легко выбил бы у него одним ударом или выстрелом.
«Его счастье, что он не показывается и что занавески задернуты, – подумала Лера. – А так бы уже давно… Его счастье… А наше-то?.. И сколько нам вот так сидеть, и что будет потом? Неужели повезут его в аэропорт? Так ведь, глядишь, и правда с ним лететь придется… А если не повезут – что тогда?»
– Моя бабушка была из очень хорошей семьи, – рассказывала Натали. – Мне показали наш московский особняк на улице… – Натали замялась, вспоминая. – Переулок… Апельсиновый?
– Апельсиновый? – удивилась Лера. – Где это такой?
– Может быть, не совсем так… Померанец?
– А! – догадалась Лера. – Померанцев переулок! Это на Пречистенке. Лопуховский, Померанцев, Мансуровский…
Как струны звенели любимые названья.
– Да! – обрадовалась Натали. – Там теперь банк. Это грандиозный дом! Я думаю, когда-нибудь банк выплатит мне компенсацию, – лукаво улыбнулась она. – Ведь я имею право по закону как наследница, не так ли?
– Несомненно, – улыбнулась в ответ Лера. – Наши банки – образец законопослушания.
– А мне так понравилось в Москве! – печально сказала Отиль. – Так жаль…
– Ничего. – Лера ободряюще взглянула в расстроенное девочкино личико. – Ты приедешь еще раз! И в следующий раз все будет прекрасно.
– Мои родители больше не отпустят, – вздохнула Отиль.
– А я их сама попрошу, – заверила Лера. – Я сама к ним приеду со своей дочерью, и мы вместе их уговорим! Где они живут, в Париже?
– В Тулузе. Вы правда приедете к нам, мадам? – обрадовалась Отиль. – У нас очень красиво!
– Я знаю, – кивнула Лера. – Я была в Тулузе.
«Как на Аленку похожа! – подумала Лера. – Подружились бы… Что она там, интересно, делает? С Севой, наверное, рыбу ловит на спиннинг…»
Лера постаралась не думать об этом.
Вдруг Отиль побледнела и закашлялась. Тут только Лера уловила запах папиросного дыма.
– Он курит что-то невыносимое, – прошептала по-французски Натали. – Это невозможно выдержать!
– Почему же вы ему не сказали? – возмутилась Лера.
– Я думала, может быть, лучше не раздражать его… – растерянно произнесла Натали.
Лера обернулась к террористу.
– С ума ты сошел! – сердито сказала она. – Полный автобус детей, окна закрыты! Что это за дрянь ты куришь?
– Дрянь! – обиделся тот. – Оно ясно ж, «Беломор» не «Мальборо», ну так что? Уже наших папирос покурить нельзя простому человеку?
Лера усмехнулась.
– Три миллиона тебе принесли! Ты не мог на пять баксов попросить нормальных сигарет? Ох и бережливый ты, задушит тебя жаба! Как тебя зовут, кстати? – спросила она.
– Петр… – Кажется, он слегка растерялся от ее слов. – Правда, не сообразил насчет сигарет… А у тебя нет случайно? – просительно поинтересовался он.
– Нет, – отрезала Лера. – Бросай, Петя, курить, береги здоровье.
Сигареты остались в забытом дома плаще, а Митина пепельница лежала в кармане пиджака. Лера прикоснулась к ней пальцами.
– Вы совсем его не боитесь? – снова по-французски, удивленно и восхищенно, прошептала Натали.
– Его нельзя бояться, – мягко объяснила Лера. – Я боюсь за вас, это так. Но его… Он ничтожный человек, неужели вы не видите?
– Но он может нас убить, несмотря на свое ничтожество!
– Не может, – сказала Лера решительно. – Ничтожный человек не может нас убить, мы ему не позволим.
Конечно, она говорила полную глупость и прекрасно это понимала. Саню убили ничтожные люди, самых хороших людей убивали ничтожные люди, и все убийцы ничтожны… Но ей надо было что-то говорить, надо было как-то успокаивать Натали, которая с трудом скрывала свой испуг.
В чем Лера ее не обманывала – это в том, что сама она действительно не испытывала ничего похожего на страх перед этим ничтожеством. Ей было не до него.
Сначала, когда она отломала каблуки, взяла в руки неподъемный кейс, когда террорист втащил ее в автобус, – Лера еще была отвлечена всем этим от того, что происходило с нею на самом деле, что было для нее единственно важным.
Но теперь, в душной полутьме автобуса, все словно вернулось на круги своя. И Лере не хотелось ни болтать с Натали, ни разговаривать с доморощенным террористом Петей.
Все снова стало неважным и ненужным по сравнению с тем, что происходило в ее душе. Она даже удивилась этому, но как-то мимолетно. А потом перестала удивляться тому, как соединяется в ней напряженная готовность ко всему – и погруженность в себя, в свои невеселые мысли.
Лера думала обо всем, что казалось ей невозвратным.
Они так мало ездили куда-нибудь с Митей вдвоем! Да можно считать, никуда и не ездили – только та неделя в альпийском поселке… У Мити был расписан каждый день, и Лера только удивлялась: как это он, с его любовью к неожиданным поступкам, с его легким, стремительным вниманием и способностью погружаться в то, чего никто не слышит и не видит, – как он выдерживает жесткую сетку, которая словно накинута на его жизнь?
Приимчивость к самым невероятным проявлениям жизни действительно была едва ли не самой главной ее чертой, Лера правду сказала однажды Сане. И все, что чувствовал Митя, сразу ложилось ей на душу, становилось ее чувством, как будто уловленное особой антенной. Но его жизнь оставалась так же непонятна ей, как скрытые уголки его глаз…
Она почувствовала его сильное, неостановимое влечение к Тамаре – но объяснить его так и не смогла. И вот теперь, сидя в автобусе с детьми и террористом, Лера думала о том, что же повлекло Митю к этой женщине, оторвало от нее, Леры, сделало непроницаемыми его глаза.
И музыка ответом звучала в ее ушах – как всегда, неведомая ей, неузнаваемая, – и слышался Тамарин голос – чудесная, летящая кантилена…
Но и к тому, что говорил и делал «сосед», она прислушивалась и присматривалась постоянно. Говорил он, впрочем, только по телефону – с теми людьми, которых Лера видела вдалеке, время от времени незаметно отодвигая край занавески.
Похоже, он согласовывал маршрут. Лера слышала, как он переспрашивает названия улиц, сверяя их с планом города, и догадывалась, что поедут скорее всего в Домодедово.
«Куда же он все-таки лететь собирается? – думала она. – В Иран, в Ирак? Или в Чечню?»
Мысль об охваченной войной Чечне была особенно неприятна. К тому же и время словно растянулось, замедлилось. Если бы не часы у нее на руке, Лера не могла бы определить, как долго она находится здесь, в этом безнадежно замкнутом пространстве. Часы показывали два часа ночи. Прожекторы по-прежнему заливали ослепительным светом пустынную улицу.
– Слушай, тебе не надоело еще? – не выдержав, спросила она у Пети. – Который час уже торгуешься! Ты же даже улиц не знаешь, ехал бы куда везут.
– Счас! – хмыкнул он. – Они меня, может, прямо в Бутырку повезут, а я ехай?
– Дети устали, – сказала Лера, но он пропустил ее слова мимо ушей.
Конечно, они устали – как им было не устать? Лера удивлялась, что сама не чувствует усталости, хотя шла уже третья ее бессонная ночь. А детские лица прозрачными казались от усталости, особенно у побледневшей Отиль, на которую Лера смотрела чаще, чем на других, и со все возрастающей тревогой.
Юная Натали сидела в центре салона, в окружении детей, и ее личико было печально.
– Натали, – негромко сказала Лера по-французски, подсаживаясь к ней поближе, – их надо уговорить поспать. Невозможно, чтобы дети так долго находились в таком напряжении.
– Вы чего шепчетесь? – крикнул Петя.
– Подойди послушай, – огрызнулась Лера. – Спать их хочу уложить.
Если бы не дети, она бы, наверное, еще менее была с ним осторожна – такая ненависть поднималась в ней при виде его круглых глаз, потных залысин и даже пятен на рубашке.
– Я пыталась, – ответила Натали. – Но они не хотят уснуть, они слишком возбуждены.
– А вы расскажите нам сказку, мадам! – вдруг попросила Отиль. – В семье, где я жила, была бабушка, и она всегда рассказывала вечером русские сказки, специально для меня. Мне так нравилось!
– Какую же сказку? – улыбнулась Лера.
И тут же поняла, что совсем не знает сказок. То есть она помнила, конечно, те, что читала и рассказывала ей в детстве мама – тем более что их слушала потом и Аленка. Но это были совсем детские сказки – про Петушка Золотого Гребешка, про Теремок и Курочку Рябу. Едва ли они могли быть интересны, например, двоим мальчишкам лет четырнадцати, Эжену и Клоду, которые, стараясь выглядеть как можно более невозмутимыми, по очереди играли в «гейм-бой».
Лера задумалась.
– Хорошо! – вдруг сказала она. – Я расскажу, но вы слушайте все, и Эжен с Клодом тоже. Вам ведь надо изучать русский язык, правда? Ну вот, его надо изучать по этой сказке, а не по тому, как разговаривает господин террорист.
– Мы слушаем, мадам, – вежливо сказал Клод, и, глядя в его улыбающееся лицо, Лера подумала, что мальчик действительно держится мужественно.
– Царь с царицею простился, в путь-дорогу снарядился, – начала Лера и тут же почувствовала, как замерло, а потом стремительно забилось, занялось ее сердце. – И царица у окна села ждать его одна…
Дети слушали внимательно, их глаза поблескивали в темноте. Лере вдруг показалось: эти французские мальчики и девочки, жизнь которых зависела от ничтожнейшего человека, именно сейчас почувствовали то неназываемое, что было скрыто в этих простых словах. То, что чувствовал Митя, что было внятно ей самой, что почувствовал Саня…
– Не видать милого друга! Только видит: вьется вьюга, снег валится на поля, вся белешенька земля…
Лера замолкла, произнеся эти слова. Дождь кончился, капли уже не стучали по крыше автобуса, а блестящими дорожками стекали по стеклам.
– Не трогай занавеску! – прикрикнул Петя.
Лера досказала «Сказку о мертвой царевне». Она с пяти лет помнила ее наизусть.
– А теперь – спать! – объявила она. – Мы все очень устали, правда?
Конечно, это было им трудно – переходить от бодрствования ко сну в темноте и духоте. Казалось, уже потеряно даже ощущение верха и низа, а не только дня и ночи.
Лера ощущала абсурдность, едва ли не глупость ситуации. Бестолковый террорист, несопоставимо с его бестолковостью большая сумма, которую он потребовал, план Москвы, по которому он водит коротким пальцем…
И в то же время Лера чувствовала его растущее напряжение. Наверное, он снова начал приходить в то состояние, которое могло привести к срыву.
«Чего они ждут? – почти с раздражением думала она о людях, среди которых недавно находилась. – Его же голыми руками можно брать, неужели до сих пор не догадались? Ведь уже сколько часов с ним беседуют… Да и есть ли у него вообще граната?»
Чем ближе становилось время отъезда в аэропорт, о котором Петя наконец договорился, тем нервнее он делался, тем капризнее.
Лера слышала, что требования, которые он уже почти выкрикивал в трубку, становятся все противоречивее. То спрашивал, хорошо ли освещены улицы, по которым его повезут. То требовал, чтобы впереди ехали не милицейские машины, а почему-то мотоциклы, в которых, дескать, никого не спрячешь. То грозил, что его люди в аэропорту ждут сигнала, и если сигнал не поступит от него через полчаса, то в одном из аэропортов прогремит взрыв…
«Бред какой-то! – с тоской думала Лера. – Вот, называется, довелось увидеть террориста – и такой кусок дерьма. Дура! – тут же одергивала она себя. – Лучше было бы, попадись профессионал?»
– Скоро поедем? – спросила она.
– На рейс торопишься? – криво усмехнулся Петя. – Не бойся, трап не уберут.
О чем с ним было говорить… Лера прислонилась лбом к закрытому занавеской стеклу. Все время, проведенное в автобусе, она находилась в этом странном, одновременном состоянии: наблюдала за Петей и была погружена в собственные мысли.
Вернее, это были даже не мысли – хороводы воспоминаний, печальных и счастливых слов, любимых лиц, томительных звуков. Санин влюбленный и веселый взгляд с овального медальона на черном кресте… Темный глаз на березе, склоненной над ручьем у ротонды… Тишина ливневского зала – когда звуки таятся в стенах, в самом воздухе…
И Митино лицо, освещенное лампочкой дирижерского пульта, руки, взлетающие в полумрак и кажущиеся там огромными. И его мгновенное, как вздох, объятье, и прикосновение его пальцев к ее лицу – прежде чем губы прикоснутся неостановимым поцелуем…
Теперь, в воспоминаниях, весь он был с нею. Совсем иначе, чем в те невыносимые дни, когда он был рядом – но так далеко… И Лера впитывала в себя каждую минуту воспоминаний, дышала каждой минутой.
…Она вернулась домой поздно. У «Горизонта» были какие-то переговоры, потом пришлось сидеть на банкете в «Савое», украдкой поглядывая на часы и думая, когда же удастся незаметно исчезнуть из-за стола.
Когда Лера наконец вошла в квартиру, Митя уже вернулся из консерватории и был дома не один. Она услышала негромкий незнакомый голос в гостиной и даже удивилась: он не предупреждал, что кого-то ждет.
– Лера… – сказал Митя, когда она заглянула в комнату.
Он произнес ее имя так же, как всегда произносил его при встрече – наедине ли, при людях ли – с только им двоим понятным чувством.
Гость поднялся вместе с ним, когда она вошла. Его лицо показалось Лере знакомым. Но когда Митя представил ей этого невысокого, подвижного человека с доброжелательным взглядом из-под очков, – она просто остолбенела. Еще бы не показалось знакомым его лицо! Она столько раз видела этого музыканта по телевизору, когда он дирижировал или играл на виолончели! Но впервые – наяву, вблизи, в комнате…
Лера посмотрела на него так растерянно, что, наверное, выглядела полной идиоткой. Но, вместо того чтобы вежливо не заметить ее растерянности, тот засмеялся и сказал:
– Что же вы, Лерочка, меня испугались? Мужа ведь вы не боитесь, а мы с ним коллеги, и я не страшнее, чем он!
И Лера невольно улыбнулась в ответ на эти слова и на ободряющий взгляд из-под очков.
Бутылка кристалловской «Столичной» уже была почти пуста, а вторая ждала своей очереди почему-то у ножки стола.
– Извините, мы уничтожили ваши запасы, – сказал музыкант. – Но очень уж хорошая водка оказалась, не удержались!
Оба они были веселы, и пьяноватые глаза у них с Митей смеялись так похоже, что Лере тут же стало весело.
– Ну, если и мне нальете, – сказала она, садясь в придвинутое Митей кресло, – то я не в обиде.
Виолончелист рассказывал, как лет двадцать назад, во время гастролей по Волге, ловил рыбу на дефицитную колбасу – а она, паразитка, ни за что не хотела клевать.
Лера слушала, смеялась и вглядывалась в его лицо. Она совсем недавно вот так же вглядывалась в его лицо – только на телевизионном экране.
Митя смотрел какой-то концерт. Лера вошла в комнату и присела рядом с ним на диванный подлокотник. Она не знала, что играет виолончелист на экране, но лицо музыканта потрясло ее больше, чем музыка! Страдание было на нем, такое страдание, которое невозможно имитировать, которое вызывается страшным потрясением и всегда связано с чем-то неизбывным…
Он играл с оркестром, и в те моменты, когда в его партии была пауза, было видно, что эта невыносимая мука не уходит, не дает ему передышки. Лера никогда не видела, чтобы музыка так властно держала человека в руках.
Она испуганно посмотрела на Митю, словно ожидая объяснения. Но он вглядывался в экран так, что она не решилась даже спросить, что же это играет виолончелист.
Потом Митя сказал ей, что это была музыка Шостаковича.
И вот теперь Лера снова вглядывалась в лицо музыканта, словно ища на нем следы той неподдельной муки. И, вглядываясь, понимала: то страдание и это веселье – одно, их не разделить в этом необыкновенном человеке. И в Мите – не разделить.
Пока она думала об этом, разговор о рыбалке закончился.
– Помните, Дмитрий Сергеич, – та самая пауза, когда кончился дождь и Рахманинов вышел пройтись? – спросил виолончелист. – Мне жаль, что он ее не обозначил. Впрочем, она все равно слышна.
Митя кивнул.
– Слышно, когда он вернулся, – ответил он.
Лере стало даже страшновато, хотя они говорили так спокойно, как будто речь шла о недавних делах общего знакомого, которого оба они хорошо знали.
Лица их были освещены золотистым светом лампы, стоящей на низком круглом столе, и было что-то волшебное даже в этом неярком свете.
Словно почувствовав Лерино волнение, Митя прикоснулся к ее руке мимолетным, легким движением, да так и оставил ее руку в своей. И Лера тут же успокоилась под его огромной и чуткой ладонью.
– Валери, Валери! – услышала она. – Ей плохо, ты видишь?
Лера мгновенно очнулась от воспоминаний, даже не успев о них пожалеть. Натали смотрела на нее испуганными глазами, едва не плача.
Личико Отиль, и без того бледное, стало белее мела – это было видно даже в темноте автобуса. Наклонившись к девочке, Лера заметила, что губы ее синеют. И тут она испугалась – так испугалась, что даже руки у нее задрожали!
Что, если она умирает? И никого, кто мог бы помочь… Если бы знать хотя бы, что с ней! Сердце, обморок от духоты?..
– Открой дверь! – закричала она так, что даже Натали отшатнулась, хотя Лерины слова обращены были не к ней. – Дверь открой, тебе говорят! И посмотри аптечку, должна быть у водителя где-нибудь!
– Какую тебе дверь! – ответил Петя с неожиданной злобой. – Чтоб меня через нее пристрелили?
Лера сама готова была его пристрелить. Аптечку он, правда, нашел, и даже сам принес Лере. И остался стоять рядом, глядя на белое лицо ребенка.
Лера лихорадочно порылась в дерматиновом ящичке. Можно ли давать ребенку нитроглицерин? Об этом она понятия не имела… Но размышлять было некогда.
Она выковырнула из упаковки красный мягкий шарик и, приоткрыв рот неподвижно лежащей девочки, выдавила нитроглицерин ей на язык.
Лера и Натали не отрываясь смотрели на Отиль; террорист дышал у них за спинами.
Через несколько минут лицо у девочки порозовело, она открыла глаза и обвела всех мутным взглядом. Лера вздохнула было с облегчением, но тут же поняла, что радоваться нечему: значит, сердце…
– Вот что, – сказала она, поворачиваясь к ненавистному Пете, – больше ее здесь держать нельзя. И везти никуда нельзя в таком состоянии. У нее сердечный приступ, не видишь, что ли?
– Что ж мне, «Скорую» вызывать? – сказал он зло, но не слишком уверенно. – Ничего не поделаешь…
Лера сжала кулаки, чтобы его не ударить. Хотя, может быть, следовало это сделать.
– Ты, скотина, – медленно произнесла она, – если сам не понимаешь, что делать, то хотя бы меня послушай. Надо ее выпустить отсюда немедленно. – И, чтобы ему было понятнее, добавила: – Так-то тебя, может, кто-нибудь и примет с твоими баксами. Но если ты детский труп привезешь, едва ли кто посмеет, понял?
– Чего ты, чего на меня шипишь? – сказал он. – Думаешь, ты такая добренькая, а остальные звери? У меня, может, у самого такая… Как я ее отпущу? Она ж и идти не может. Сам, что ли, понесу?
– Она понесет. – Лера кивнула на Натали, которая поддерживала голову Отиль. – Какая тебе разница, сколько человек с собой тащить?
Петя явно нервничал. Вроде бы Лера говорила убедительно. Но, наверное, он нюхом чуял: до сих пор все шло гладко только потому, что никто не знал, что происходит в закрытом автобусе. И он боялся выпускать отсюда свидетелей.
– Ну давай так, – предложила Лера, заметив, что он начал колебаться. – Ведь уже все равно вот-вот собирались отъезжать. Скажи по телефону: на две минуты открываю дверь, выпускаю двоих, и тут же трогаемся. Да ты даже к двери можешь не подходить!
Она видела, что он колеблется все больше.
– Не забудь, что я сказала: привезешь труп – совсем другое к тебе будет отношение! – подлила она масла в огонь.
Наверное, он все-таки собирался лететь не в Чечню, иначе его не испугала бы Лерина угроза.
– Ладно, хер с вами! – наконец решился он. – Но смотри: если слово пикнешь, к двери подойдешь…
– Что я, дура? – успокаивающим тоном сказала Лера. – Звони давай!
Петя переговаривался по телефону, а Натали укутывала в свой плащ немного порозовевшую девочку.
– Как же ты останешься… – Слезы стояли в глазах у милой дворяночки. – Я боюсь за тебя, Валери, хотя ты так бесстрашна…
Но Лера думала не об этом.
– Наташа… – медленно сказала она. – Тебя ведь музыке учили, наверное?
– Да…
Натали посмотрела на нее испуганно. Скорее всего она решила, что Лера тронулась умом от волнения.
– Что такое sostenuto? – спросила Лера. – Ну вспомни, пожалуйста! Неужели не знаешь? Это по-итальянски, музыкальный термин…
– О боже! – произнесла Натали. – Это так важно тебе… сейчас?
– Да! – воскликнула Лера. – Да, важно, сейчас, именно сейчас! Что это значит?
– Это… ничего особенного! Просто значит – «сдержанно, выдерживать звук». Валери, давай лучше ты ее понесешь? – самоотверженно предложила она. – Ведь я имею за них ответственность…
– Об этом речи нет, – махнула рукой Лера. – За нее ты тоже несешь ответственность, так что совестью не угрызайся.
Натали уже стояла близ дверей, держа Отиль на руках. Лера ждала, когда откроется дверь, и ей казалось, он звучит в тишине – этот пугающий звук жизни, сдерживаемый силой Митиной души.
– С богом! – сказала она, когда дверь наконец медленно отошла в сторону и прохладный утренний воздух хлынул с улицы.
