– Говорят, движение перекрывают, – сказал Петя, отнимая от уха телефон. – Трошки, говорят, еще надо подождать. А иди проверь…

Натали с девочкой на руках вышла пятнадцать минут назад.

В Петином голосе звучал тоскливый страх.

– Чего ты волком смотришь? – заметил он Лерин взгляд. – Хорошо тебе, повезло москвичкой родиться. Свою копейку тут всегда можно заработать. А нам что делать? Вы нас бросили, простому человеку – хоть сдохни.

– Простота хуже воровства, – ответила Лера. – Слышал народную мудрость? Про тебя.

– А чем детей кормить? – не унимался Петя. – Про детей же ж своих думал! Взял кредит, вертелся… Не повезло! Что было делать?

На мгновение Лере стало его жаль: очень уж искренне он это произнес. Но что-то мешало ей поверить – как будто эти искренние слова он говорил не о себе.

Наверное, ею владело то, о чем сказал ее тезка: человек этого понимать не должен.

– Три миллиона – кредит? Да кто бы дал столько такому, как ты! Врешь ты, понял? – сказала она с твердой злостью. – Даже сейчас врешь, хоть и разжалобить меня хочешь. Про детей своих он думал… Хрена ты про них думал, когда деньги брал на авось! Про себя ты думал, жадность твоя тебя душила. Ты и сейчас с запасом попросил: чтоб и долг отдать, и на хорошую жизнь припасти. «Свою копейку»… Вон, баксы небось не забыл собрать, тряпочкой прикрыл! – Лера кивнула на аккуратно укрытый промасленной ветошью кейс. – Хорошо жить надеешься – после всего этого?

Голос у нее срывался на крик.

«Жалко тебе его стало! – думала она со злобой на себя. – Бедняжка, деток своих любит! Вот они, детки, всю ночь здесь сидят, чего еще дождутся? А он деньги сунет в семейные трусы и заживет себе – порадуется, что живым вышел!»

Но раздумывать об этом было глупо. Все равно что объяснять террористу Пете, что такое тяжесть жизни и как ее выдерживает человек.

Кажется, Лера вообще напрасно говорила с ним об этом. Он и без ее слов был взведен многочасовым ожиданием, а теперь просто затрясся.

– Ах ты, сучка! – хрипло пробормотал он. – Крутая сильно, да? Счас рвану к ебеням вместе с выблядками или пристрелю, чтоб не гавкала тут!

Он сунул руку за пазуху, и внутри у Леры похолодело.

«Что же я наделала? – промелькнуло в голове. – Какая же я дура, как можно было его доводить!»

Окажись у Пети в руках пистолет, он наверняка выполнил бы свою угрозу. Но пистолет он убрал еще раньше, а «рвануть» едва ли входило в его планы. Это Лера все-таки прочитала на его, в шаге от нее трясущемся лице и уже вздохнула с облегчением…

И вдруг лицо его переменилось! Петя смотрел куда-то Лере за спину, и животный, ничем больше не контролируемый ужас наползал на его потное лицо.

Лера даже не поняла, оборачивалась ли она, чтобы тоже увидеть тень, стремительно мелькнувшую снаружи, у самого окна. Но закричала она пронзительно, одновременно со взмахом Петиной руки.

И выстрел прозвучал одновременно с ее криком. Лера даже не поняла, что это выстрел – только почувствовала обжигающий промельк у самой щеки, услышала обвальный треск стекла и увидела на лбу Пети что-то, показавшееся ей круглой черно-красной дыркой.

Лере всегда казались нарочитыми замедленные киношные движения: вот он падает, держа в руке гранату с выдернутой чекой, вот его рука вырывается вверх… Но сейчас она именно так все и видела.

Все казалось ей медленным, как во сне, – и казалось вдобавок, что сама она тоже двигается невыносимо медленно: падает одновременно с Петей, хватая его за вскинутую руку… Дети кричат…

– Все, все, пусти, я же держу! – услышала Лера и открыла глаза.

Она лежала на чем-то мягком, вцепившись обеими руками в мужской кулак, стискивая его короткие мертвые пальцы. В кулаке была ребристая граната, и ее-то как раз и держала другая мужская рука – живая, не мертвая.

– Не взорвется уже, отпусти, – повторил мужчина.

Лера подняла глаза. Молодое лицо под какой-то необычной каской, губы совсем детские – какой красивый…

– Не могу, – сказала она. – Правда, не могу, не шевелятся.

Парень легонько сжал свободной рукой одновременно оба ее запястья – и, вскрикнув от боли, Лера разжала пальцы.

– Ну вот, извини, – сказал он. – Леш, подыми девушку!

Кто-то подхватил Леру сзади под мышки и поставил на ноги, придерживая за плечи, чтобы она не упала. Взглянув себе под ноги, она поняла: то мягкое, на чем она лежала, был труп Пети.

Лера почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу. Дырка чернела посередине Петиного лба, голова плавала в луже крови.

«А я думала, это просто так говорят – «плавает в луже крови», – медленно подумала она.

Тот, первый, красивый парень осторожно делал что-то с гранатой в мертвой руке.

– Пошли, пошли. – Леша тихонько качнул ее за плечи. – Нечего тебе на это смотреть.

– Не взорвалось? – спросила Лера, не отводя глаз от черной дырки и от гранаты.

– Все в порядке, пошли, – повторил Леша. – Ты молодец, кончилось все.

Он снова подхватил Леру под мышки, легко поднял на полметра вверх и, перенеся через труп, передал другому парню – в такой же необычной каске, стоящему на улице у открытой двери автобуса.

С сухим потрескиванием осыпались разбитые стекла. Воздух после дождя был свеж и прохладен, голова у Леры кружилась, она не могла понять: в ушах у нее шумит или действительно шум стоит вокруг?

Пошатываясь, она пошла вперед, с трудом переставляя затекшие ноги.

Ей не верилось, что все кончилось, и она боялась оглянуться – как будто могла увидеть у себя за спиной черную яму вместо автобуса с разбитыми стеклами.

Все вокруг – мужчины в необычных касках, плачущие дети, «мигалки» на «Скорых», купола Василия Блаженного и Иван Великий в тусклом утреннем свете – казалось ей нереальным. Или себя она чувствовала отдельной от реальности?

Лера не знала, куда идет и куда идти. И просто шла по все еще пустой улице туда, откуда – сто лет назад – пришла к одинокому автобусу.

«Вот и все, – стучало у нее в ушах в такт шагам. – И что теперь?»

Она подняла глаза и увидела Митю. Он стоял в двух шагах и смотрел на нее. Лера почувствовала, что не может больше идти, – и остановилась.

– Митя… – сказала она. – Митя, ты навсегда меня разлюбил?

– Ну и женщина, ну и тезка! – ахнул рядом знакомый голос. – Откуда вышла – и про что спрашивает?!

Но Лера не слышала этих слов.

– Я тебя люблю больше жизни, – сказал Митя, не отводя от нее глаз.

– Все, Дмитрий Сергеич! – весело произнес тот же голос. – Больше я тебя связать ведь не грожусь, что же ты?

«А я – что же?» – подумала Лера, и тут же в глазах у нее потемнело.

Когда Лера снова открыла глаза, Митино лицо было совсем рядом. Голова ее лежала у него на согнутой руке, и она чувствовала его пальцы на своем виске. Пальцы чуть вздрагивали, а Митины глаза смотрели на нее неотрывно.

Лера хотела что-то сказать, но не могла произнести ни слова: губы не шевелились.

– Надо ее в «Скорую» перенести! – услышала Лера. – Пустите, Дмитрий Сергеевич.

– Нет! – Ей показалось, что она громко крикнула, но на самом деле вышло очень тихо. – Митя, не пускай… Я хочу с тобой…

– Со мной, – услышала она. – Только со мной, подружка моя любимая, куда я без тебя?

Приподнявшись, Лера увидела, что лежит на брезентовых носилках, а Митя стоит на коленях у изголовья.

– Я не поеду… – сказала она. – Я лучше встану…

Она испугалась, представив над собою низкий потолок «Скорой» – опять какую-то замкнутую духоту, опять полумрак. Она даже в комнату не смогла бы сейчас войти: мысль о потолках была невыносима, и надо было как-то объяснить им это, но у нее не было сил объяснять.

– В машину – не надо, – сказал Митя. – Мы пойдем пешком, по улице пойдем, да?

– Да, – кивнула Лера, обрадовавшись, что он понял. – По улице… – И, словно боясь, что столпившиеся вокруг люди не отпустят их идти пешком, она добавила: – Я там оставила машину… На стоянке, она там… Мы потом поедем…

– Не сможет она пешком. – Взглянув на произнесшего эти слова, Лера наконец узнала тезку, Валерия Андреевича. – У нее же шок.

«Шок? – про себя удивилась Лера. – Разве я ранена, отчего же шок?»

Она села на носилках, потом схватилась за Митино плечо, и они вместе поднялись с земли. Даже ноги у нее почти не дрожали.

– У тебя на коленях брюки мокрые, – сказала Лера. – Как же ты пойдешь, Митя?

– Дворами, – ответил он. – Мы с тобой дворами пойдем, моя родная. Только ты пиджак сними. А мой надень. То есть не мой – мне Валера дал вместо фрака. Смотри, отличный пиджак, тебе пойдет.

Говоря все это, Митя осторожно снял с Леры длинный, кофейного цвета пиджак и провел руками по ее плечам, по груди. Она не поняла, зачем он это делает, и только когда он бросил ее пиджак на асфальт, заметила, что весь он испещрен бурыми пятнами крови.

– Это не моя… – сказала Лера, вздрагивая. – Это его…

Митя обнимал ее за плечи. Они шли медленно, и идти ей было легко. Только никак не проходило мучительное чувство: что она словно вынута из реальности, словно видит все вверх ногами.

– Скажите, у вас есть ощущение, которое принято называть стокгольмским синдромом? – вдруг услышала Лера громкий голос.

Журналист в голубой джинсовке вынырнул откуда-то сбоку, словно из-под земли, протягивая прямо к Лериному лицу микрофон. Парень наверняка старался для западного радио – это чувствовалось по особенному, принятому на солидных западных радиостанциях тембру его голоса.

– Убью… – произнес Митя так, что Лера испуганно схватила его за руку.

Схватила она, конечно, слишком слабо, и неизвестно, что произошло бы дальше, если бы тут же не возник рядом тезка Валерий Андреевич.

– Бляха-муха, откуда ж ты взялся на нашу голову? – Он положил руку на плечо репортера, и тот слегка изогнулся. – Вы идите, идите, – обратился он к Лере и Мите. – Я ему сам объясню про синдром, даже показать могу, – не обещающим ничего хорошего тоном добавил он.

Жизнь уже вовсю кипела на Васильевском спуске, мгновенно наполнив движением недавнюю напряженную пустоту.

Но они шли, словно окруженные незримым кольцом, и тишина охватывала их посреди общего шума.