– Он умер в Чехословакии, в Праге, – сказала Нинка. – Поехал в командировку по делам своего издательства и ночью умер. Во сне. Как святой.

– А ты? – спросил Игорь.

Нинка посмотрела на набегавшие на прибрежную гальку волны, перевернулась на спину, подставляя лицо солнцу, и засмеялась.

– А что я? Вернулась к Наталье на кухню! За пять лет жизни у Ильи Степановича я только раз его жену видела. А как он умер, так налетели и две бывшие жены, и детей, племянников – словно стая воронья! Все до смерти боялись, что Илья Степанович завещание перед смертью написал и все свои капиталы, и дом, и машину мне оставил. Может, так бы оно и было, если б Илья Степанович умирать собирался. Но он себя хорошо чувствовал и не ожидал, что такая смерть придет. В последний год, правда, часто говорил, что надо бы дом перевести на мое имя, да я его не торопила... Не нужно мне было от него никаких этих материальных благ, я большее получила. А капиталов у него никаких не было. Он все проживал. Широко жить любил, ни в чем ни себе, ни мне не отказывал, что уж там говорить. Машину он перед самой смертью разбил, так что ее только в металлолом сдавать. Решил сам поехать к друзьям и разбил. Я-то хорошо водить научилась.

– Значит, его жена и родственники тебя выгнали?

– Почему выгнали? Они за СВОИМ приехали, им все по закону принадлежало. А я, можно сказать, босиком к нему пришла, босиком и ушла. Ну, меня, понятное дело, в милицию потаскали. Все полагали, что я что-нибудь успела украсть. Деньги, золото искали, но у него ничего не было. А я как въехала к нему без чемоданов, так и уехала. Честно-то сказать, Наталья потом с дачи мою шубу и другие мои носильные вещи увезла, но так мы ничего другого из его имущества не взяли. А они, родственники, до кровавой драки сцепились, только мне-то уже было без разницы.

Игорь погладил ее по руке и спросил:

– А ты его любила? Илью Степановича?

– Как тебе сказать, – задумалась Нинка. – Там что-то другое было между нами, любовью не назовешь. Если сказать, что я его уважала, то получится очень мало. Про любовь все-таки говорить не очень приходилось, все-таки он мне в отцы, если не в деды годился, но и любила тоже. Мне очень повезло, что у меня был такой человек. Он больше давал, чем брал. И если бы не умер так неожиданно, многое бы у меня было по-другому.

– Я думаю, что у тебя все было бы по-другому. И мы бы наверняка не встретились.

– Да, – сказала она. – Мы бы не встретились. Илья Степанович составил мне совсем другую программу.

Она замолчала и через секунду почувствовала, что в чем-то ее воспоминания неприятны Игорю, но за это время они так сроднились, так стали близки друг другу, что пересказали друг другу свои жизни и Нинка поделилась с ним своей биографией так откровенно, так искренне, как не делилась ни с кем, даже с Натальей. Но она знала, что мужчины не любят, когда их подруги слишком много начинают рассказывать о своих минувших романах. Ревнивые все, тигры эдакие. После всего, что расскажешь, все равно надо намекнуть, что ты, сегодняшний, самый лучший, самый красивый, самый умный.

– Нет, Игореша. – Она повернулась к нему, обняла за плечи. – В любви я ему не клялась, и он мне тоже. А у тебя глаза синие сейчас. А по ночам бывают черные. Просто удивительно, я ни у кого так не видела.

– Пойдем куда-нибудь, – сказал он ей на ухо. – Мне тебя снова хочется...

– Мне тоже, – ответила она и упруго вскочила.

Нинка очень изменилась: она перестала по-сумасшедшему краситься, и от этого совсем помолодела. Игорь смотрел на нее с удовольствием, и она казалась ему совсем молодой, ну будто его ровесница. Теперь каждый вечер Игорь приходил в ее ресторан, сидел, ужиная за столиком, и слушал музыку. Сначала он спросил, кто платит за его ужины, но Нинка считала, что они теперь как жених и невеста, и быстро ответила по-своему:

– Ешь, за все уплочено.

Так же, как и в первое утро, она продолжала подавать завтрак Игорю в постель. Он долго сопротивлялся, но, увидев, что Нинка расстраивается, уступил ей. Та же на этом не остановилась. К скудному Игоревому гардеробу она прибавила новые джинсы, пару импортных рубах и галстуков и купила ему костюм, как у Эдика.

– Сейчас же отнеси обратно, – возмутился Игорь.

– Ладно, – на удивление быстро согласилась Нинка, аккуратно сложила все подарки в пакет и спрятала у хозяйки.

А ночью встала тихонечко и разрезала ножницами и майку, и старые джинсы Игоря.

С ней случилось то, чего не было ни разу за все ее неполных тридцать лет, – она влюбилась. Она любила его так, как любят дорогих, не очень крепких здоровьем детей.

Игорь достал свои распоротые джинсы, зашил их и сказал:

– Если бы ты была мужиком, нужно было бы ударить. Тебя ударить нельзя, но и так больше невозможно.

И он ушел. И в ресторан не пришел вечером, а ночью, вернувшись с работы, Нинка спросила хозяйку, не появлялся ли Игорь.

– И не появится, – сердито ответила хозяйка.

– Почему это? – спросила Нинка.

– Ну а что же он... как этот... позволяет себя кормить, одевать...

– Благородный, – ответила Нинка. – Тебе этого не понять.

Утром она не завтракала, лежала на постели, тупо смотрела в окно. Игорь открыл дверь и с порога сказал:

– Бери выходной, я тебя в ресторан приглашаю.

– В этих штанах идти нельзя, – обрадовалась Нинка.

Игорь внимательно осмотрел свои грубо зашитые джинсы.

– Нельзя, – согласился он.

И тут Нинка, сияя от превкушения неожиданного сюрприза, притащила спрятанные у хозяйки новые рубашку и джинсы. Игорь поцеловал ее, и мир был восстановлен. Они съездили в Туапсе, где, неподалеку от городского пляжа, в нескольких метрах от берега, стоял севший на камни, разбитый итальянский теплоход. Он потерпел катастрофу еще прошлой зимой. Они доплыли до остатков этого парохода, забрались внутрь и любили друг друга до вечера, страшно счастливые своим неожиданным местом любви. И только на другой день случайно узнали, что именно на этом пароходе занимался любовью чуть не весь город, и получалось, что ничего оригинального в том нет. Даже обидно стало.

– Пойдем в горы? – сказал Игорь.

– Пусть будут горы.

Так и сделали. Часа через полтора нашли какую-то небольшую, сухую и теплую пещеру, где совершенно незаметно время пролетело до вечера, а потом спустились вниз, зашли в маленький ресторан, поужинали, потом вернулись на свою веранду, распили бутылку вина и легли спать.

Уже совсем было засыпая, Нинка решила, что нужно на днях зайти к врачу, потому что она наверняка беременна. Эта внезапно возникшая мысль вырвала ее из забытья наплывавшего сна, и она ощутила чувство полета, будто без всяких крыльев, всякого винта-пропеллера она оторвалась от земли, летит над морем, над горами, над всем этим миром, который неожиданно стал столь прекрасен.

«Любимые дети рождаются только от любимого человека», – словно серебряные трубы, пели в сердце Нинки слова, которые часто повторял Илья Степанович. «Хорошие, прекрасные дети – только от любимого человека», – повторяла сейчас Нинка, и безразлично ей было при этом, совсем ли правильно по гороскопу и всякой прочей науке подобрала она себе любимого человека для любимого ребенка, умный он или глупый, здоровая у него наследственность или вовсе некудышная, но ее, Нинкин, ребенок – будет прекрасен. От любимого человека не бывает плохих детей, вот в чем дело, решила Нинка, засмеялась и обняла Игоря. Он тут же проснулся и в ответ на ее ласку прижал Нинку к себе и что-то зашептал ей на ухо.

Вечером Нинка обслуживала столик на четверых. Сидели за ним два типично санаторных мужичка, вырвавшиеся на воздух из своего прокуренного номера, и две женщины. Когда она ставила им на стол вторую бутылку водки, то почувствовала руку одного из них пониже спины. Игорь вмиг очутился у столика и дал мужичку не в морду, как нацелился, а в грудь, туда, где была расстегнута молния спортивной курточки. Мужик опрокинулся вместе со стулом и сказал только: «Ух ты!» Женщины внимательно разглядывали Игоря. А тот стоял и не знал, что дальше делать.

– Извините, – сказала Нинка и потащила Игоря в подсобку. Туда же пришел и Эдик, стоял, сложив руки на груди, и слушал, как Нинка выговаривает Игорю.

– Знаешь что? – сердито говорила Нинка. – У тебя в роду, видимо, все-таки были психи, раз ты ни с того ни с сего бьешь морду гостям.

– Ни с чего?! – заорал Игорь.

– Да! Может, для тебя это кошмар, а для меня яйца выеденного не стоит, понял?

– Ну и живи как хочешь, – сказал Игорь. – Пусть каждый алкаш тебя лапает.

И он ушел из ресторана. Когда Нинка вернулась ночью, то Игоря не застала. Она не могла уснуть, все прислушивалась и прислушивалась. В каком-то дворе играли на гитаре и пели, потом, кажется, дрались, а потом все стихло и заволокло туманом. И вдруг в тумане залаяла хозяйская собака. Залаяла и перестала сразу. В одной рубашке, босиком, Нинка вылетела во двор. Там стоял Игорь и пил из крана, наклонившись, воду. Она обхватила его руками.

– Милая моя, – говорил Игорь. – Ну, я ходил, ходил, я не могу без тебя, честно, прости, Ниночка.

– И не надо без меня, – прижимаясь к нему, сказала Нинка. – Я ребенка хочу от тебя, – осмелела она. Он только крепче прижал ее к себе. – И еще я хочу... женись на мне, а? – Нинка заглянула ему в глаза.

– Все будет, – сказал он, – и ребенок, и свадьба. Я тебя люблю, Нина.

И так они долго стояли в тумане, обнявшись, чтобы не потеряться больше и не расставаться совсем.

И все пошло по-прежнему. Игорь каждый вечер приходил ужинать в Нинкин ресторан, уже не спрашивая, кто платит за его каждовечерние праздники. Одному ему было скучно, и он танцевал на пятачке с девушками разными, и Нинка не ревновала.

Однажды, обслуживая столик, она снова почувствовала чью-то руку на своем бедре. Она обернулась, ища глазами Игоря, но он танцевал и не смотрел в ее сторону.

Утром она стукнула в окошко хозяйке и попросила отвезти ее в санаторий к врачу «по женским делам».

Врач осмотрел Нинку, взял анализы и на следующий день сказал, что она не беременна и никогда беременна не будет. Как во сне, она села в автобус, а вечером, плюнув на свою работу, напилась по-черному, расскандалилась, а Игорю велела на глаза не показываться. Игорь сгреб Нинку, запихнул в такси и, плачущую и ослабевшую, уложил спать.

Утром она принесла завтрак ему в постель и села на краешек кровати, согнув плечи. Игорь спокойно ел, потом сказал:

– И чтобы больше этого не было. И без детей живут.

– Ладно, – покорно сказала Нинка, уходя на кухню.

Потом она прошла с веранды во двор и, как была голая, встала под летний душ.

Надо было поторапливаться на работу, поскольку с сегодняшнего дня, разгар курортного сезона, метрдотель ресторана красавец Эдик добился-таки наконец от своего начальства, чтобы в ресторане «Черный тюльпан» подавали завтраки. Нинка была согласна с Эдиком, потому что с точки зрения разумного ведения дела завтраки хоть и не Бог весть какой большой навар в кассу, однако придавали ресторану солидность и универсальность. Кроме того, просто зазывали и кормили у себя утренних людей, и пусть чаевые при этом были совершенно мизерные, зато Нинка по старым местам работы неоднократно замечала, что у человека создается привычка – завтракать, обедать и ужинать в одном и том же месте. У русского человека, во всяком случае, поскольку истый русак, чтоб там про него не говорили, любит солидность, стабильность и традиции. Конечно, такой полный пансион в «Черном тюльпане» был далеко не всем отдыхающим по карману, почтенных мамаш семейств такие расходы в ужас приводили, но сюда все приезжали с деньгами и старались вести шикарный образ жизни. На то и курорт. А нет башлей, так отдыхай на курорте в деревне у дедушки.

Завтраки начинались с девяти, значит, в кабаке надо было быть уже в восемь. Нинка не успевала сегодня искупаться в море, и вообще было не до купаний, лишь бы подхватить по дороге машину и поспеть на работу.

По раннему для курортной жизни часу никакой машины на шоссе ей поймать не удалось, зато она тут же застигла рейсовый автобус, и тот при своем водителе, сонном, усатом и ленивом абхазце, докатил Нинку до подъема к ресторану.

День занимался серенький, даже немножко прохладный, чему Нинка слегка порадовалась, поскольку будет полегче работать.

Она еще и не подозревала, что готовит ей этот день, и что она его запомнит на всю жизнь как один из самых ужасных.

Подлетев к дверям ресторана, она обнаружила, что они уже открыты, ночных сторожей нет, швейцар еще не явился и, следовательно, открыть заведение мог только Эдик.

Она прошла через холл, пустой гардероб, миновала чистый, готовый к работе зал, и когда открывала двери в подсобку, услышала за своей спиной голоса. Она обернулась и увидела, что через зал быстро и энергично шел ее шеф Эдик, а за ним поспешал его дружочек Арчил. Эдик был без смокинга, только в чистейшей белой сорочке при бабочке и черных брюках. Еще, понятно, лакированные туфли. Арчил был одет кое-как – джинсы, грязная майка и дурацкая детская панама на голове. Эдик шагал мерно и уверенно, чувствовалось, что он знает, куда идет и зачем. Арчил поспевал за ним суетливо, жестикулировал и кричал с надрывной, злой, а вместе с тем жалостливой слезой.

– Если бы ты был грузин, я бы знал, как с тобой говорить!

– Как? – жестко спросил Эдик.

– Как с человеком! Грузин не будет за каждую копейку накидывать на шею своему другу петлю! Для грузина деньги – это мусор, который только помогает жить. И не более того, вот почему ты меня не понимаешь!

– Тебе башли легко достаются, – ответил Эдик. – Потому и мусор.

– А ты что, в шахте работаешь, да?! – засмеялся Арчил. – У мартена стоишь?! Ты на работу в парадной одеже ходишь, в лакированных туфлях!

– А ты на работу не ходишь вообще, – хохотнул Эдик. – А жить, подонок, хочешь так же, как все приличные люди. Больше я с тобой ни в каком бизнесе участвовать не буду.

– Ты бандит! Сволочь! Ты атаман бандитской шайки! Мне все это говорили, но я не верил.

– Верь во что хочешь.

Оба прошли в холл, не замечая Нинки, и исчезли из зала.

Она принялась переодеваться, подивившись, что неразлучные друзья дошли до такого поворота в своих отношениях, что орут друг на друга и готовы в глотки вцепиться.

Правда, она припомнила, как металась в поисках денег Люська месяц назад, и, кажется, это тоже каким-то боком было связано то ли с Арчилом, то ли с Эдиком. Нинка припомнила, что Арчил часто приводил компании в ресторан и не платил за стол, заявляя, что это за счет Эдика, и тот молча проглатывал это.

Ну их к черту, подвела итог своим размышлениям на эту тему Нинка. Здесь у всех всегда проблемы с деньгами. Еще пару месяцев, и домой.

Она надела легкое светленькое платьице, сунула ноги в легкие сандалеты и вспомнила, что в утренней спешке не успела позавтракать.

Через зал ресторана она прошла на кухню, но оказалось, что никто из поваров еще не явился. В просторной и чистой кухне никого не было. Нинка прикинула, что бы ей самой сделать, хоть чашку чаю сообразить, прошла к холодильным шкафам и в этот момент услышала за своей спиной тягучий и надрывный стон.

Нинка не испугалась, а удивилась. Стонал, конечно, младший повар, горький пьяница Ардальон. Когда-то он был шефом в роскошном ресторане города Баку, но не справился, не победил в битве с зеленым змием и уже лет десять мотался по побережью, скатывался все ниже и ниже, пил по-черному, и в ресторанах на самых ничтожных должностях его держали лишь из памяти к его прежней славе.

– Ардаша! – крикнула Нинка. – Что, братан, неможется тебе? Идем ко мне, у меня полбутылки похмелки в шкафчике для тебя найдется.

В ответ опять послышался тягучий, болезненный стон, и на Ардальона голос не очень походил.

Нинка прошла к котлам, обогнула самый большой и заглянула в проход.

Она застыла на месте, словно ее ударили по голове внезапно и сильно. Открывшаяся картина опять же поначалу ее не напугала, а просто поразила своей дикостью и противоестественностью.

Арчил лежал между котлов в луже крови, живот его был распорот от паха до грудины, и из этой раны хлестала кровь и вываливались кроваво-белые, скользкие кишки. Руки Арчила еще хватались за собственный живот, словно он хотел засунуть свои внутренности обратно. В полубезумных глазах еще теплились жизнь и сознание, он видел Нинку, узнавал ее, хотел что-то сказать, но силы иссякли и зрачки затягивались смертной мутью.

Нинка едва вскрикнула, на истошный вопль ужаса у нее не хватило сил. Вскрикнула и тут же зажала себе рот ладонью.

Арчил внезапно ослаб и обмяк, руки безвольно откинулись, глаза закрылись, а голова свалилась набок.

Нинка метнулась из кухни в зал, совершенно не контролируя своих поступков, нырнула под первый же стол и закрыла за собой полог скатерти, спряталась надежно и надолго.

Мысль ее работала четко, лихорадочно, но без сумбура. Арчила, совершенно очевидно, зарезал Эдик. Больше попросту некому. Зарезал, может, в драке, а может, и обдуманно зазвал его в этот ранний час на кухне. В любом случае никакие свидетели его подвига ему были не нужны. Очевидцы таких поступков опасны – это Нинке жестко вдолбили в голову в годы ее лагерных отсидок. Следовало спрятаться, а потом бежать, чтобы у убийцы не было и тени подозрений на то, что она что-то видела, что-то знает. Вопрос был в том, как теперь будет действовать Эдик. Сам уйдет из ресторана, запрет его, вернется при свидетелях, и тогда получится, будто бы Арчила убил неизвестно кто, или Эдик сейчас попытается спрятать труп?

Сработала вторая из предполагаемых Нинкой схем. Она услышала быстрые шаги, чьи-то голоса, переборов страх, прижала один глаз к бахроме скатерти и увидела, как к кухне быстро шагали Эдик и низкорослый крепкий парень в соломенной шляпе. Парня Нинка никогда не видела ни в ресторане, ни на пляже, нигде.

– Что случилось, Штопор, то и случилось, – громко и твердо проговорил Эдик. – Достал меня этот гаденыш. И вопрос лишь в том, чтобы это тухлое мясо убрать отсюда подальше.

– Вопрос в другом, – глуховато ответил названный Штопором. – Пока я в машине сидел, мне показалось, что какая-то из твоих официанток вошла в ресторан.

– Какая?! – Эдик остановился, и так же остановилось у Нинки сердце.

– Не приметил. Не знаю. Видел только, что юркнула в двери.

– Заглянем в бытовку.

Оба резко сменили направление движения и через несколько секунд исчезли за дверьми.

Бежать! Это было ясно, понятно и единственно правильно на данную секунду.

Но пока Нинка на четвереньках доскакала до дверей, пока уже за дверьми вскочила на ноги и юркнула в кусты, она ясно и четко вспомнила, что, переодеваясь, заперла свои вещички в шкафчике, и совершенно никаких следов своего появления в ресторане еще не оставила и засечь ее будет невозможно. Этот Штопор ее не разглядел. Он просто видел, что какая-то официантка вошла в ресторан. Значит, и потом Нинку сразу не вычислят. Все официантки подбирались по вкусу Эдика – примерно одного роста, светловолосые, легкие на ногу, без висячих коровьих грудей. И потому сейчас этот стандартный вкус Эдика был ей на руку. Оставался кое-какой запас времени. Следовало только не торопиться, действовать разумно, не спеша и без страха. Следовало так запутать следы, чтобы у Эдика не было ни сегодня, ни завтра, ни через год никаких подозрений на ее, Нинкин, счет. А то, что Эдик законченный, профессиональный бандит, Нинку озарило в этот миг разом, будто молнией высветило все. Она мысленно припомнила всех его дружков, все его странные телефонные разговоры, припомнила, как одного его взгляда было достаточно, чтоб утихомирилась в начале драки всякая буйная и мелкая шпана в зале ресторана. Да и не только шпанята побаивались Эдика. А еще Люська рассказывала, что на груди у него страшнейшие наколки, а что такое наколки и где их чаще всего приобретают, Нинка знала достаточно хорошо.

Получалось – надо бежать. Но не сразу, без поспешности, обдуманно и с разумом.

Она застыла за кустами и видела со своей позиции весь ресторан, его центральный вход и черные, рабочие двери. Они и открылись первыми. Из них вышел перегнувшийся в поясе Штопор, который тащил на плече большой и длинный мешок. Эдик закрыл за ним двери, Штопор пошел не основной дорогой, а боковой тропинкой, но не вниз, к морю, а вверх, в гору. Через несколько минут Нинка услышала, как где-то наверху заработал, а потом стих автомобильный мотор.

Сейчас надо как ни в чем не бывало прийти в ресторан, будто бы только что явилась. С улыбкой на губах и даже песенкой, смело и прямо глядеть в глаза Эдику. Завтра делать то же самое. Послезавтра придумать серьезную причину, почему она столь неожиданно и срочно увольняется и возвращается в Москву. Если Эдик надежно спрячет концы в воду, то ситуация будет безопасной и для нее. Но спрятать очень надежно Эдику никак не удастся. Слишком много у Арчила друзей и родственников, чтоб через какое-то время его не хватились и не принялись искать. А Эдик со страху будет искать Нинку, то есть официантку, которая могла что-то видеть. А начнет поиски, конечно, Штопор. Он явится в ресторан и будет пытаться узнать ту из них, что первой сегодня пришла на работу.

Но тянуть время было уже нельзя. Нинка выбралась из кустов на дорогу, поправила прическу и, напевая, двинулась к ресторану.

Парадные двери были открыты. Нинка прошла сквозь них в зал и весело крикнула:

– Эй, работники, есть тут кто?

Ей не ответили и, продолжая напевать, она прошла в бытовку, распахнула свой шкафчик, сменила босоножки на туфли, причесалась и услышала, как за спиной скрипнула дверь.

Она повернулась.

Эдик стоял на пороге – как всегда элегантный, спокойный, с ироничной улыбкой на губах. И только теперь Нинка разглядела, что глаза у него змеиные, с неподвижными холодными зрачками.

– Явилась, ранняя пташка? – насмешливо спросил он. – Что так рановатенько? У хахаля твоего по утрам хер не стоит?

– У него всегда стоит! – в том же тоне ответила Нинка.

– И в этом тебе повезло! – с сожалением сказал Эдик. – Ладно, я тебя люблю. На твою шею много всяких собак можно повесить, но работник ты ценный. Редкого усердия. К тому же на обмане и воровстве ни разу не попалась, может быть, и действительно порядочная. С чаевых мне своей доли больше не плати. Только чтоб никому это не было известно.

Он повернулся и ушел, а Нинка поняла, что он ее подозревает, и подозревает очень серьезно. Иначе не предложил бы эту взятку, хоть в скрытом виде – но взятку. Плохо дело.

К вечеру, когда ресторан загудел и задымился, Нинка поняла, что во всех своих самых худших предположениях оказалась права. Около восьми часов в зал вошел тот парень, которого Эдик называл Штопором. Не было на нем ни грязных джинсов, ни замызганной майки, а свою соломенную шляпу он держал в руке. Он сел за столик к Люське, и Нинка, кося на него глазом, разглядела, что он не сводит острого взгляда со всех официанток.

Но еще в перерыв Нинка, предвидя таковой поворот событий, приняла кое-какие меры. Она сменила прическу и попыталась бегать по залу в другом стиле, тяжело и неповоротливо, чтоб Штопор не узнал ее по походке. Она сообразила, что видел он ее только со спины, лица не разглядел, и походка была единственным, что могло ее по-настоящему выдать.

И все же к полуночи она обнаружила, что чаще, чем на других официанток, Штопор таращился именно на нее.

К закрытию ресторана подошел Игорь, сразу заметил настроение Нинки, но ни о чем расспрашивать не стал.

Перед тем как лечь спать, она спросила его будто бы ненароком:

– Ты когда планируешь ехать домой?

– К учебному году, – чуть смущаясь, ответил он. – А что?

– Ничего, – ответила она и замерла, ожидая его следующих слов.

Минуты три он молчал, вздыхал, потом проговорил тяжело:

– Знаешь, мне не хочется с тобой расставаться. Но как-то так все складывается, что надо принимать решения. Что ты скажешь, если я попробую перебраться в институт в Москве? У меня есть такая возможность и по учебе, и по шахматной линии.

– Я буду рада, – Нинка не услышала своего голоса. – К Новому году я получу двухкомнатную квартиру. Небольшая, но для двух человек хватит. Но ты не торопись. Жизни своей ненароком не сломай.

– Да пора ломать, – поморщился он, будто ему на язык кислое попало. – Уж больно у меня все плавно шло до сих пор. А самое главное, что не по моей воле, а по чужой. Родители мне жизнь диктовали, учителя, наставники. Мне им всем дулю показать хочется. Вот женюсь на тебе и пошлю всех к черту.

– Ты серьезно? – спросила Нинка.

– Мне кажется, что – да, серьезно.

По дороге к ресторану Игорь сказал:

– Уходи с этого места. Оно не для тебя.

– Да ты что, я знаешь сколько здесь зашибаю?!

– Назашибалась, хватит.

Летний сезон кончился, бархатный был на исходе. В голове у Нинки пронеслись пьяные гости, руки мужиков на заднице, драки, разборки и, наконец, убийство Арчила. Она до конца не понимала, что произошло между Эдиком и Арчилом, Арчила она совсем не знала, но убить человека таким страшным, зверским образом?..

– Я сейчас же поговорю с Эдиком, – сказал Игорь. – Он должен отпустить тебя.

Эдик встретил их у входа в ресторан. Он не изменился, был таким же спокойным и элегантным, как вчера, как все эти годы.

Ты зверь, Эдик, подумала Нинка. Самый страшный из зверей.

А вслух сказала:

– Мы уезжаем, Эдик. Ты рассчитай меня.

Эдик удивленно вскинул брови.

– Ты устала, Киска?

– Нет, я в порядке, просто у меня мама заболела.

– Съезди на недельку, – попросил Эдик. – А потом доработаешь. Не хочешь – ты свободна как ветер. А пока иди, переодевайся.

Но холодные глаза его говорили совсем о другом, это Нинка разглядела явственно.

– Спасибо, Эдик, но я не вернусь. Мало ли что случиться может, квартиру мамашину бы не потерять, а го на нее охочих сам ведь знаешь, как много.

– Да... Ну, воля твоя, – сказал Эдик, а не спуская с Нинки внимательного взгляда, словно еще о чем-то хотел поговорить, да не знал, как начать.

– Ладно, Нинон. Получишь и документы, и расчет. А зимой я в Москве буду, так в гости можно заскочить? Не выгонишь?

– Гостя гнать не положено. Но я еще не знаю, где я жить буду.

– За это не волнуйся. Если надо... я тебя везде найду.

Вот оно! Нинка поняла, что, быть может, отсюда ноги не унесет. Но все-таки, если б Эдик был полностью уверен в своих подозрениях, он бы выразился круче. А так всего лишь «если надо». Пока ему резать Нинкин живот на кухне ресторана было не с руки. Нинка пошла в подсобку, но, обернувшись, увидела, как Эдик обнял за плечи Игоря, провожая его в саклю. Впервые Нинке не хотелось работать. Тряслись на пятачке толстые тетки и пьяные мужики, сверкали бриллиантами дорогие проститутки. Музыканты прекращали играть и, внаглую оставаясь на сцене, ожидали плату за следующие песни. Она смотрела на все это и не понимала, как еще совсем недавно считала эту жизнь своей. Без удовольствия и улыбки, не торопясь, она обслуживала столики и молила Бога, чтобы скорее наступила глубокая ночь и все прекратилось.

И вот когда посветлело небо, стали гаснуть огни и она увидела утомленные, бледные, пьяные лица мужчин, едва державшихся на ногах, болтавшихся на их руках еще недавно роскошных, а теперь бледных, с размазанной по лицу косметикой женщин. Вот их настоящие лица, подумала Нинка, вынула зеркальце и долго в него смотрела. Вроде уцелела, подумала она. Она поискала глазами Игоря, сбегала в саклю, куда его завел Эдик, в подсобку, даже в мужской туалет, но его нигде не было.

Подошел Эдик, погладил ее по плечу.

– У тебя хорошая память, Нина? – спросил он, и Нинка почувствовала легкую угрозу в его голосе.

– Отвратительная, – ответила она и прямо посмотрела ему в глаза.

– Ладно, Киска. – Он обнял ее за талию и повел к своей машине.

– Я пешком, – оттолкнула его Нинка.

– Поговорить надо. – Эдик крепко сжал Нинкину руку. Что-то недоброе было в его глазах. Игорь! Игорь же не знает, что было вчера с Арчилом, да где же он, черт его забери?! Эдик запихнул Нинку в машину, и она покатила вниз к морю по асфальтовой дорожке. И вдруг в свете фар Нинка увидела шарахнувшегося в кусты Игоря. Она распахнула дверцу и, несколько раз перевернувшись на траве, разодрав руки и ноги, откатилась в кусты. Не чувствуя боли, она подбежала к Игорю и, схватив его за руку, потащила через кусты, потом по каменным ступенькам к дороге. Там остановилась, прижалась к дереву, говорить не могла. И Игорь странно молчал, только все оглядывался, то ли боялся, то ли ждал машину Эдика.

– Вот гад-то какой, – отдышавшись, заговорила Нинка. – Он же у нас со всеми переспал, кроме меня, представляешь? А сам-то гад, зверь, алкоголик тихий. Роди вот от такого! – Она достала платок и начала вытирать кровь на локтях.

– Ты же говорила, что не можешь родить, – тихо сказал Игорь.

– Что? – она отбросила платок, подняла голову. – Что ты сказал, Игорь?

– Знаешь, – он обнял ее, – жалко терять такое место.

Нинка оттолкнула его и дико закричала:

– Тварь! Такая же тварь, один раз полюбила, и тоже тварь! – Она упала на колени и, раскачиваясь, выла нечеловечески. – Один раз, по-настоящему, что ты, Игорь?! – И вдруг бросилась к нему. – Я же люблю тебя, нет никого больше...

– Уродская твоя любовь! Любила. Я таким не был. Я тварь, но это все ты, ты!

Нинка замолчала, он стоял, закрыв лицо руками, и стонал.

– А ну-ка на самолет, к мамке, в Минск, быстро! – сказала Нинка.

– Да? – заехидничал он. – А где деньги на самолет, где?

Нинка распахнула сумочку и, вытаскивая купюры, бросала ему в лицо.

– Тварь, тварь, – тихо повторяла она. Он повернулся и побежал от нее прочь, по дороге все дальше и дальше. Нинка села, вытянув ноги, прислонившись к дереву, и долго смотрела туда, куда побежал Игорь. Там была кромешная тьма.

Нинка сидела в зале аэропорта, ожидая своего рейса. Он откладывался. Через стекло со своей лавочки она увидела, как ко входу в зал подкатил «запорожец» и из него, неловко выкинув вперед ноги, вылезла молоденькая беременная девчонка. Ей было лет пятнадцать – не больше. Переваливаясь, как утка, она подошла к Нинкиной лавочке.

– Сумку убери, – сказала беременная Нинке и села на освободившееся место. Достала помидоры, курицу и стала все это наворачивать.

– Аппетит прямо зверский, – сказала она Нинке набитым ртом. – Ребенку столько не полезно, и я пухну, все тряпки менять придется.

– Да вы потом похудеете, – успокоила ее Нинка.

– Как же! – отрезала девчонка.

– На каком месяце? – спросила Нинка. Девчонка пожала плечами:

– Может, шесть, а может, уже и за семь.

– Что ж ты, рожать собралась, а не знаешь, когда родишь?

– Да ты представляешь? – Девчонка даже про еду забыла. – Я и не знала, когда подзалетела. Подружки говорили, пей там то, пей там се... Ну я пила, и мимо. Прилетела к сестре – у нее в Сочи все схвачено. Ни один гад делать не согласился. Поздно, говорят, не возьмем ответственность. Ну, ничего, рожу, погляжу, даже интересно: кто там – парень, девка?

– Это же такое счастье, – улыбнулась Нинка.

– На кой мне это счастье в пятнадцать годков? Я еще осчастливлюсь как-нибудь, успею.

– Так что ж ты делать-то будешь?

– В роддоме оставлю.

Нинка схватила девчонку за руки.

– Слушай, не надо не оставляй... У меня денег много...

– Долги отдавать надо, – прервала Нинку девчонка.

– Да я тебе денег-то не предлагаю. Слушай, у меня в Москве квартира, мать в деревне еще не старая. Ты роди и отдай мне ребенка. Пусть мой будет.

– И ты ему мать? – девчонка ткнула масляным пальцем Нинке в лицо.

– И я ему мать, – твердо сказала Нинка.

– А я его тебе посылкой, что ли, пришлю? – хихикнула девчонка.

– Ты где живешь?

– В Билибине. Поселок Билибино. Магаданская область, в общем.

– Ко мне поедешь. Будем жить и будем ждать. Девчонка примолкла. Потом сказала:

– Пиши расписку.

Нинка достала блокнот и ручку.

– Пиши, что не отдашь обратно Нине Ивановне Прохановой ее, то есть своего, ребенка. И подпись ставь. – Потом эта тоже Нинка аккуратно сложила расписку и засунула ее в лифчик. – В Москве у нотариуса заверим, – сказала она и добавила: – Слушай, а я курю и поддать люблю тоже... Наследственность, а?

– Это как воспитать, – сказала взрослая Нинка. – А отец-то у него симпатичный?

Маленькая Нинка пожала плечами:

– А у нас в Билибине всяких полно, и симпатичных, и так себе...

Когда они пошли на посадку, взрослая Нинка стала всех расталкивать и покрикивать:

– Не видите, мы беременные, пропустите беременных! – Она отобрала у маленькой сумку. – Тебе нельзя тяжести носить. – В салоне она заботливо пристегнула маленькую ремнями и забрала у нее курицу: – Ребенку столько не полезно, – строго сказала она. – И курить бросишь, поняла?

Потом она спокойно, расслабившись, откинулась на спинку сиденья. Теперь это был и ее живот, и ее ребенок, и забылось, казалось, все прошлое, и даже то, что было вчера с Игорем. А впереди были жизнь и покой.