Февраль был на исходе, когда в размеренные будни миланской жизни ворвался шумный карнавал. Точно по воле фокусника, который вынимает из бездонного цилиндра бумажные цветы, носовые платки и белых голубей, город наполнился людьми в масках, разукрашенными повозками, смехом, оглушительной музыкой. Народ от души веселился на улицах, а в аристократических чопорных домах устраивались балы, рекой текло шампанское, поедались горы традиционных ванильных блинчиков.

В последний день карнавала открыл двери своего дворца и граф Манделли, созвав гостей на грандиозный маскарад «Борджиа и его двор». В идее воплощения исторических персонажей, которые в конце пятнадцатого — начале шестнадцатого века заставили своими кровавыми преступлениями и распущенностью содрогнуться от ужаса всю Италию, был определенный вызов, но карнавал — это такой момент свободы, когда исчезает грань между грехом и добродетелью и то и другое обретает подлинное величие.

Праздник был уже в полном разгаре, когда в зал вошли Соня и граф Пиппо Мелес.

— Его святейшество папа Александр VI Борджиа с дочерью светлейшей княгиней Лукрецией, — зычным голосом объявил верховный камерарий в наряде из серой парчи.

Взгляды гостей устремились на роскошно одетую пару, и в старинном зале воцарилась тишина. Все восхищенно разглядывали Соню, которая в великолепнейшем наряде эпохи Возрождения была красива какой-то неземной красотой.

— Здесь собрался сегодня цвет общества, — наклонившись к своей спутнице, зашептал граф Мелес. — Женщины завидуют тебе черной завистью, а мужчины, не задумываясь, продали бы душу дьяволу, чтобы только обладать тобой. Тебе лишь остается выбирать, так что не ошибись.

— В таком случае не отходите от меня далеко и подавайте мне знаки — стоит тратить время или не стоит.

Колдуя над маскарадным костюмом для обольстительной и развратной Лукреции, Лидия Мантовани ориентировалась на портрет работы Пинтуриккио, а некоторые детали позаимствовала у Лоренцо Лотто, также оставившего потомкам изображение этой знаменитой женщины. В результате появился на свет наряд из тяжелого бархата с золотым шитьем, в котором сочетались два цвета — темно-зеленый и ржаво-золотой. Распущенные медные волосы Сони украшала перевитая жемчугом лента.

Кто-то захлопал, и вдруг хлопки раздались со всех сторон. Разрозненные и нестройные, они, точно по мановению дирижера, обрели неожиданно строгий и торжественный ритм испанской паваны. Так присутствующие выразили свое восхищение Соней в ее наряде Лукреции Борджиа.

К Соне подошли хозяева дома — граф Манделли, а сегодня Никколо Макиавелли, и его жена, миниатюрная блондинка, хрупкая, как фарфоровая статуэтка. Она выбрала для себя роль Ванаццы де Катанеи, любовницы Родриго Борджиа (впоследствии ставшего папой Александром VI), родившей от него пятерых детей, из которых Лукреция и Чезаре обрели в веках печальную известность.

— Наконец-то я вас увидел! — сказал граф Манделли, наклоняясь к Сониной руке. — Пиппо столько рассказывал мне о вашей необыкновенной красоте.

— Добро пожаловать на наш бал-маскарад, — добавила графиня с французским акцентом и грустно посмотрела на Соню.

— Кто из нас двоих несчастней, — на ухо спросила хозяйку гостья, — Лукреция Борджиа или ее мать Ванацца де Катанеи?

— Тебя, по крайней мере, бог щедро наградил красотой, — рассмеявшись, ответила графиня, — а это уже много значит.

Соня с первого взгляда почувствовала в графине родственную душу. Что-то подсказывало ей, что эта женщина так же одинока, как и она сама.

— А вас, — Соня с восхищением посмотрела на хозяйку, — обаянием. Это не менее щедрый дар.

По рассказам Пиппо Соня знала, что графиня Манделли — дочь французского богача, крупнейшего производителя сыра в Провансе. Выйдя замуж за отпрыска древнего миланского рода, она помогла мужу своими миллиардами поправить пошатнувшееся финансовое положение. Старинный дворец на улице Джезу, где устраивался этот пышный прием, также был отреставрирован на деньги французского фабриканта.

— Дорогая Валери, немедленно представь меня своей обворожительной приятельнице, — ворвался неожиданно в разговор женщин низкий мужской голос, в котором звучала самоуверенная бесцеремонность.

Соня обернулась и увидела мужчину средних лет, плотного телосложения с густыми, тронутыми сединой волосами и с окладистой бородой. На костюм из тяжелого синего шелка был небрежно накинут меховой плащ.

— Онорио Савелли, — представила мужчину графиня, — или, если угодно, Леонардо да Винчи.

Она сделала в воздухе жест рукой, как бы обращая внимание на дорогой и изысканный наряд, а Соня в это время подумала, что фамилия Савелли имеет, кажется, отношение к сталелитейным заводам.

— Соблазнительная, порочная, таинственная, именно такой я и представлял тебя, Лукреция, — сказал Савелли. — Пусть эта темная ночь станет для нас ночью любви.

В игривой карнавальной шутке слышалась беззастенчивая настойчивость человека, привыкшего повелевать, и Соня растерялась. Повернувшись к графине Манделли, она выразительно посмотрела на нее, как бы прося у нее помощи.

— Онорио не хотел сказать ничего двусмысленного, — принялась оправдывать его Валери. — Просто он иногда забывает, что его шутки люди могут воспринимать всерьез.

— Я бы на вашем месте поостереглась шутить с членами семьи Борджиа, — войдя в роль Лукреции, заявила Соня с гордым видом. — Или вы забыли, что мы способны на все?

— Моя дочь права, — решив поддержать игру, вступил в разговор Пиппо Мелес. — Вам дорого обойдется ваша дерзость.

— Я жду приговора, — с легким поклоном сказал Савелли Соне. — Обещаю выполнить любое желание светлейшей Лукреции.

— Я хочу Мандрака, — спокойно заявила Соня.

— Это мой лучший жеребец, — упавшим голосом сказал Савелли.

— Именно поэтому я его и хочу, — твердо и сухо отчеканила Соня и вдруг, по-детски рассмеявшись, добавила совершенно другим тоном: — Это тоже была шутка, так что будем считать, что мы квиты, и забудем о вашем обещании.

— Я никогда от своих обещаний не отказываюсь, — торжественно сказал Савелли. — Раз я сказал, что выполню любое желание светлейшей Лукреции, значит, так оно и будет.

— Давайте лучше танцевать, — сказала Соня и увлекла Пиппо в центр зала.

— Ты представляешь себе хотя бы примерно, сколько стоит такой первоклассный жеребец? — спросил Пиппо, пораженный смелостью Сони.

— Понятия не имею. Просто как-то в парикмахерской я видела плакат с этим самым Мандраком, вот мне и пришло в голову его попросить. Захотелось поставить на место зарвавшегося Леонардо.

Соня почувствовала себя вдруг чужой среди гостей, связанных между собой, как ей казалось, невидимыми узами, — они болтали, смеялись каким-то шуткам, сплетничали про общих знакомых. На Соню никто не обращал внимания. Даже хозяйка, которая была поначалу внимательна и любезна, забыла, похоже, о ее существовании. Соня прошла к столу с прохладительными напитками и попросила шампанского. С бокалом в руке она чувствовала себя увереннее. Вдали она увидела Пиппо. Он искал ее глазами, но ей захотелось от него улизнуть. Она вышла из парадного зала и очутилась в другом, поменьше; стены здесь были увешаны гобеленами на мифологические сюжеты. В центре потолка, обрамленная затейливой лепниной, красовалась фреска, тоже на мифологическую тему. Двери — Соня только сейчас это заметила — были украшены родовыми гербами. На окнах висели тяжелые портьеры из алого бархата. Посреди зала на огромном столе, покрытом скатертью из тончайших венецианских кружев, стояло множество изысканных закусок. Бесшумно сновали слуги в таких же, как портьеры, алых чулках, зеленых камзолах и одинаковых коротких париках с челками.

Соне расхотелось участвовать в этом шутовстве. «Что я здесь делаю? — подумала она. — Хорошо бы сейчас же, сию минуту, очутиться дома, рядом с отцом». Она стала искать глазами Пиппо, чтобы сообщить ему о своем уходе, и почувствовала, как кто-то взял ее за плечо.

Соня резко обернулась. Перед ней стояла дама в строгом сером платье. Лицо ее было закрыто вуалью, но Соня разглядела за ней знакомую улыбку.

— Как поживаешь, Соня?

Соня сразу же узнала этот ласковый низкий голос.

— Ирена! — воскликнула она, еле сдерживаясь, чтобы не броситься на шею даме в сером.

— Ты научилась смотреть в себя?

— Я пробовала. Не могу сказать, чтобы у меня уже хорошо получалось.

— И что же тебе удалось увидеть в себе?

— Смятение. Я отошла от той жизни, к которой меня приучали с детства, но все еще не выбрала, куда же мне идти теперь.

— Когда обретаешь свободу, не сразу понимаешь, как ею распорядиться. У тебя хорошие карты — красота, ум, душевная тонкость. Нужно только понять правила игры и играть осмотрительно.

— Мне не хватает главного, чтобы стать хорошим игроком, — расчетливости.

— В картах не расчетливость важна, а везение. Ты сумеешь распознать свою судьбу? Узнаешь, когда она к тебе придет?

— Это ты ведунья, а не я. Если знаешь, что мне делать, скажи!

— Один очень богатый и очень влиятельный человек только что подарил тебе чистокровного жеребца. Это королевский подарок. Твоя душенька довольна?

— Все это карнавальные шутки, ничего больше.

— Будь осторожна!

В эту минуту послышалась музыка. В соседнем зале оркестр заиграл твист. Соне стало смешно, как мужчины и женщины в костюмах эпохи Возрождения отплясывают входивший в моду новый американский танец.

К ней подошел официант и предложил шампанского. Она взяла бокал, залпом выпила его и решила еще немного побродить по дворцу. Из зала с гобеленами она попала в длинный коридор с затянутыми шелком стенами. На барочных подставках стояли китайские вазы, и Соне понравилось это нарочитое смешение стилей. Сюда почти не доносился шум праздника, и, проходя мимо одной из закрытых дверей, Соня услышала голоса.

— Я не избегаю тебя, Федерика, — сказал мужской голос. — Пожалуйста, не вынуждай меня оправдываться.

— Я месяцами тебя не вижу, не знаю, где ты, — раздался женский голос, — скажи, что происходит?

— Не забывай, дорогая, я работаю, мне приходится надолго покидать Милан.

— Что это за тайная работа? Я звонила в Бостон, и твоя американская секретарша заявила мне, что ты в Милане. Я позвонила в твою миланскую контору, и мне ответили, что ты на Лазурном берегу, твоя же мать уверяла меня, что ты в кругосветном путешествии. Кому верить? Может быть, у тебя другая женщина?

Наступило молчание, потом снова послышался голос женщины:

— Джулио, если ты разлюбил меня, имей мужество сказать мне об этом.

Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился мужчина в черном бархатном камзоле, на фоне которого ослепительно сиял кружевной белоснежный воротник его рубашки. Из-под небольшого бархатного берета выбивались густые темные волосы. Мужчина на мгновенье повернул голову, и Соня узнала профиль человека, который когда-то проехал мимо нее на белой «Альфа- Ромео». «Джулио де Брос», — холодея от внезапного страха, подумала Соня, но мужчина уже заметил ее.

— Чезаре Борджиа, герцог де Валентинуа, — с изысканным поклоном представился Джулио де Брос. — А ты, если не ошибаюсь, моя любезная сестричка Лукреция?

Тыльной стороной ладони, едва касаясь, он провел по ее щеке и улыбнулся. В этой улыбке были и удивление, и восторг, и желание.

Соня ничего еще не успела ответить, как рядом с Джулио появилась женщина уже не первой молодости, в которой Соня узнала постоянную клиентку Лидии Мантовани Федерику Ровести, красавицу жену Антонио Ровести, известного миланского издателя.

— Я пытаюсь выбраться в сад, — покраснев от смущения, пробормотала Соня.

— Федерика Ровести, — представил свою спутницу де Брос.

— Шарлотта д'Альбре, герцогиня де Валентинуа, — поправила его Федерика, — сестра короля Наваррского и законная супруга Чезаре Борджиа или, как его еще называют, герцога Валентино. Впрочем, не думаю, чтобы нашей юной незнакомке были интересны все эти исторические тонкости, у нее, наверное, другим занята голова.

Соня почувствовала исходящую от Федерики ненависть.

— Значит, вы хотели попасть в сад? — проигнорировав реплику своей любовницы, спросил Джулио.

— Да, я заблудилась, — еле слышно ответила ему Соня.

— Пойдемте, я провожу вас, — с улыбкой сказал Джулио и, взяв Соню под руку, повел ее по длинному коридору, все дальше и дальше от звуков бала и ненависти глядящей им вслед женщины.