— Между истинным искусством и модой всегда существовала тесная связь, — заявил архитектор Мауро Сабелли Контини. — Так было еще со времен Возрождения.

— Полностью с этим согласна, только хочу добавить: сегодняшняя мода — это и есть истинное искусство, — заметила Лидия Мантовани, поднося ко рту вилку.

— Безусловно, мода — это искусство, и Диор первый это доказал. Он просто волшебник! Его восхитительные модели способны оживить даже манекены, не говоря уже о том, что девушки на помосте выглядят в его костюмах просто потрясающе. Кстати, я только что из Парижа, так вот, на первом в этом сезоне весеннем показе он демонстрировал…

Журналистке Брунетте Симончини, которая специализировалась на светской хронике, моде и сплетнях, не удалось закончить фразу: бесцеремонно перебив ее, архитектор Сабелли сказал с оттенком легкой иронии:

— Мы прекрасно осведомлены, дорогая, обо всех твоих парижских маршрутах. Кристиан, Жак, кто там еще? Поверь, мы чувствуем себя такими одинокими, когда ты покидаешь Милан, и с грустью думаем о том… — архитектор сделал небольшую паузу, — что ты к нам опять вернешься. Скажи, ну зачем ты возвращаешься? Мы так радуемся за тебя, когда тебе удается вырваться из нашего скучного города!

Брунетта, рассчитывавшая услышать комплимент, слишком поздно поняла, что попала в ловушку, и не успела справиться со своим лицом, на котором непроизвольно появилось растерянное выражение.

— Когда ты говоришь «мы», то, конечно, имеешь в виду Сандро Мерье и себя? — успела все-таки отпарировать удар журналистка, намекая на зависимость Мауро от его пожилого покровителя.

Брунетта ненавидела молодого архитектора, и он отвечал ей взаимностью. Мауро не мог ей простить, что в своей рубрике, которую она вела в одном популярном журнале, Брунетта назвала его переростком, влюбленным в свою профессию и собственную мать, ставшим очередной забавой старого влиятельного богача.

Общество, собравшееся в тот вечер у Лидии Мантовани, мало интересовала перепалка между модной журналисткой и восходящей на архитектурном небосклоне звездой. Застолья, которые знаменитая модельерша устраивала по разным случаям (случай, надо сказать, находился всегда), отличались изысканной кухней и отборными напитками. Вот и сейчас, дружно расправляясь с поданной на закуску картошкой с распущенным сливочным маслом и черной икрой, гости предвкушали и другие, не менее экстравагантные гастрономические сюрпризы.

Лидия Мантовани с облегчением перевела дух, когда послышался стук вилок и перезвон бокалов. Впрочем, подобные стычки в этой среде были в порядке вещей; назавтра, приправленные пикантными подробностями, они станут темой для сплетен на другом светском приеме.

— Замолчи, Брунетта, сделай милость, — со своей неаполитанской шутливой галантностью попросил Дженнаро Сориано. — И ты, Мауро, остановись! Не забывай, что дамам надо уступать. А если Брунетта не угомонится и будет продолжать писать про всех гадости, у нее скоро ни одного читателя не останется.

— Особенно, если она будет рассчитывать на вкусы таких, как ты, — не удержавшись, кольнула мужа Лидия. — Тебя ведь, кроме эротических упражнений с твоей потаскушкой, ничего уже не интересует.

На этот раз Командир смолчал. Принеся в жертву благоразумию блестящую возможность продемонстрировать собравшимся свой едкий юмор, он счел за лучшее пропустить вульгарный выпад жены мимо ушей: что ни говори, а рыльце у него было в пушку.

Соня слушала разговоры за столом с холодным безразличием. Она взяла себе за правило не вмешиваться в личные отношения тех, с кем ей приходилось общаться. За короткое время она научилась лавировать в бурных потоках светской жизни, оставаясь самой собой. Лидия Мантовани, взявшая Соню под свое крыло, пригласила ее на ужин, чтобы ввести в общество и преподать ей первый урок общения с сильными мира сего. Брунетта Симончини нашла ее божественной, Мауро Сабелли Контини окрестил лучезарной, а граф Пиппо Мелес ди Пратолонго, тайный камердинер короля в изгнании, не сказал ничего, хотя Лидия голову могла дать на отсечение, что он сразу же положил на Соню глаз.

Граф Джузеппе Мелес, которого друзья называли не иначе как Пиппо, был непревзойденным специалистом по женской красоте. Поставлять красавиц со всего мира богатым и влиятельным лицам стало для него хорошо отлаженным бизнесом, которым он занимался с деловитостью профессионального менеджера и изящным цинизмом светского льва.

Наибольший урожай граф собирал на артистической и балетной ниве, а также в среде манекенщиц. С одержимостью профессора Хиггинса из «Пигмалиона» Бернарда Шоу он наводил светский лоск на свои творения, а затем пристраивал их в лучшие дома Рима, Милана, Парижа и Лондона, где каждая из его подопечных находила своего Креза. Некоторым везло, они выходили замуж, но большинство, меняя покровителей, торопились смолоду взять от жизни все, что возможно.

Граф Мелес — злопыхатели прозвали его «великим сводником», — хоть и любил свою работу, но занимался ею не бескорыстно, во всяком случае, никогда не отвергал даров, которые его девочки в благодарность за «трудоустройство» подносили ему от чистого сердца. Одна из его протеже, которой он помог выйти замуж за английского баронета, даже подарила ему коттедж в Кенте.

Пиппо Мелес сразу заметил Соню и подумал, что такой прелестной кошечке достаточно лапкой взмахнуть, чтобы добиться всего, чего только можно пожелать.

— Что скажешь, радость моя, об этих взрослых играх? — спросил он ее. — Тебе не наскучило? Разделывают друг друга, что называется, в пух и прах, забавно, да?

— Все это так глупо, по-моему, — искренним тоном ответила ему Соня. — Я вот только пока не разобралась, можно ли ждать стоящего продолжения после такого бездарного начала или этому идиотизму конца не будет?

— Твоя непосредственность просто восхитительна, — с восторгом заметил граф. — Если пожелаешь, мы можем переключиться с этой программы на более интересную.

— Нет, пока меня занимает эта программа, а дальше будет видно.

Пиппо восхищенно посмотрел на Соню. Малышка была что надо. Просто экстра-класс.

Ужин шел своим чередом, сопровождаемый стычками, шутками, пустой болтовней. Не дожидаясь его окончания, Соня встала из-за стола и откланялась. Граф Мелес предложил ей свой «Роллс-Ройс» с шофером, чтобы без забот добраться до дома.

Соня теперь была свободна, с мужем она разошлась, и ей нравилось ее новое положение. Крушение такого брака не могло остаться незамеченным в маленьком городке: потрясенные столь неожиданным разрывом Сони и Альдо, все только о них и говорили.

Свекор со свекровью враждебно восприняли Сонин уход и даже обвинили ее и Тонино в том, что те заранее все продумали, чтобы покрепче насолить семье Порта. Они даже здороваться перестали. Такое положение очень осложняло управление супермаркетом, где Антонио Бренна и Массимо Порта вынуждены были общаться как равноправные компаньоны. Магазин в конце концов пришлось продать, после чего отношения прервались окончательно. Когда Соня стала манекенщицей, к обычным пересудам кумушек добавились недвусмысленные намеки на Сонину распущенность и на ее слабость к мужскому полу.

Один Альдо знал, как чиста и нравственна была его бывшая жена, но разве он мог рассказать родителям о том, что Соня боится мужчин? Каждый раз, когда он ночью пытался к ней приблизиться, он видел страх в ее глазах, который она не в состоянии была побороть. Этот страх был сильнее чувства долга, поэтому Соня в конце концов отказалась выполнять свои супружеские обязанности.

Став жрицей моды, Соня с головой окунулась в новую жизнь. Тафта, шифон, лен, шелк, плиссе, сборки, строчка — это был круг ее занятий, ее работа. Она научилась безошибочно определять стиль крупнейших модельеров мира, научилась ходить, кружиться, владеть своим телом и элегантно выглядеть в самых разных туалетах. Но чем роскошнее были дома и дворцы, в которые она входила своим летящим шагом, тем больше ее тянуло в родной дом, из которого несколько лет назад она задумала убежать. С какой радостью возвращалась она теперь в свою комнату над остерией, заставленную ящиками со спиртным и мешками с кофе.

Пока «Роллс-Ройс» мчал ее домой, она погрузилась в воспоминания о далеком детстве. Однажды, еще в первом классе, она отказалась написать слово «дом», потому что считала, что его у нее нет. Со временем она поняла, что заблуждалась. Она тогда и слово «мама» написать отказалась. Какая же она была глупенькая! Перед ее мысленным взором возникло материнское лицо, озаренное ласковой улыбкой. Видела ли Соня и в самом деле когда-нибудь улыбающуюся мать или только мечтала увидеть ее такой — на этот вопрос она не могла ответить, но как бы ей хотелось вернуть время вспять, чтобы другими глазами посмотреть на женщину, которую все называли синьорой Бамбиной.

С тех пор, как мать умерла, Соня многое стала понимать, во многом научилась разбираться. В первую очередь это относилось к работе, ее она выполняла с каким-то ожесточенным рвением и все равно никогда не была собой довольна до конца. «Надо чуть лучше», — подумала она как раз в тот момент, когда «Роллс-Ройс» остановился у тротуара перед входом в остерию.

Лидия Мантовани прощалась с последним гостем — Пиппо Мелесом.

— Вы ничего не сказали о моей любимице Соне, граф, — сказала она.

— Думаю, она недолго продержится в манекенщицах, — серьезно глядя на хозяйку, сказал гость.

— Почему?

— Потому что из нее получится великолепнейшая шлюха. Помяните мое слово, очень скоро все мы, мужчины, будем ползать у ее ног, — и чтобы его слова прозвучали весомее, добавил: — Да-да.