— Вас, синьора Летициа, подвела излишняя эмоциональность, — любезным тоном обратился к ней Фриц Эггер.

Он по-прежнему был в зловещей эсэсовской форме, которая ему очень подходила, и изображал из себя всепонимающего собеседника. Роза пыталась понять, насколько он в данный момент искренен.

— Вы, итальянцы, вообще слишком эмоциональный народ, — продолжал майор. — Впрочем, это еще не смертный грех…

Их оставили вдвоем на веранде, залитой закатными лучами солнца. В окно Роза видела, что коршун все еще парит в небе. Теперь его полет выглядел зловеще.

— Может, вы и правы, — сказала она, пытаясь выиграть время и разобраться в происходящем.

— Однако теперь, синьора Роза, — с изысканной вежливостью продолжал Эггер, — если вы будете упорствовать в некоторых ваших, скажем так, заблуждениях, у вас уже не будет никакого оправдания. Вы — женщина умная, здравомыслящая. Полагаю, от вас не ускользнул истинный смысл перемирия, подписанного некоторыми представителями итальянских властей с главнокомандующим союзнических сил.

— Я пока не сориентировалась, — неуверенно произнесла Роза, все еще надеясь на чудо.

— Конечно, конечно, — улыбнулся немец и добавил: — Но теперь для вас наступил момент выбора. Следует принять правильное решение.

Эггер вынул портсигар, взглянул на хозяйку дома и с сожалением убрал его.

— Дурная привычка, — вздохнул он, имея в виду сигареты. — Я чуть не забыл: вы не переносите дым. Итак, вы все поняли, синьора Летициа?

— Что вы от меня хотите? — спросила Роза.

Ей казалось: она попала в царство злых сил и не в состоянии вырваться.

— Разрешите?

Эггер указал на серебряный гравированный поднос, на котором стояли бутылки.

Роза только кивнула, и немец налил себе коньяку в большой стакан.

— Так что вы от меня хотите? — повторила женщина.

— Хочу, чтобы вы поступили благоразумно и подтвердили свою лояльность в отношении вашего союзника — Германии.

Майор отпил глоток, наслаждаясь, как истинный ценитель, изысканным вкусом напитка.

— На нейтральной полосе полыхает огонь предательства, — патетически воскликнул эсэсовец. — Вы не можете больше оставаться в стороне. Вам ясно?

Роза подумала о маленьком Риккардо, оставленном на попечении служанки. Джулио, Альберто и Пьера Луиджи охраняли немецкие солдаты. Она представила, что с ними может случиться, и ее объял страх.

— Мы — в ваших руках, майор Эггер, — признала она.

— Весьма реалистический вывод, полностью отражающий истинное положение вещей, — торжествующе заявил немец. — Можно находиться в руках союзника, а можно — в плену у врага. Выбирайте. Можно мило беседовать (что мы с вами и делаем), а можно подвергнуться допросу с пристрастием. Вы, наверное, не знаете, синьора Летициа, но Германия теперь находится в состоянии войны с Италией. На вашей территории действуют законы военного времени. За преступления, совершенные против вермахта, будут судить по немецким военным законам.

Майор все больше распалялся, и в голосе его звучала неприкрытая угроза.

— А по нашим законам саботажники должны быть расстреляны! — закончил он.

— Что я должна сделать? — взмолилась Роза.

Эггер увидел страх в глазах женщины и в полной мере насладился своей победой. Он подошел поближе, склонился над Розой и дружески похлопал ее по руке. Она изо всех сил вцепилась пальцами в ручку кресла.

— Доверьтесь мне, — прошептал майор. — Считайте меня вашим другом.

Роза задрожала: Эггер внушал ей острое отвращение.

— Что вы хотите сказать, майор?

— Я хочу сказать, что с этой минуты и вплоть до окончательной победы немецкого оружия у вас не будет другого собеседника, кроме меня. И от вас зависит, как сложатся наши отношения…

Глубоко посаженные глаза эсэсовца светились огнем злобного, низменного наслаждения. Он испытывал садистское удовольствие, измываясь над жертвой, и к тому же выполнял свой долг, добиваясь признания в совершении преступления.

— Я, конечно, могу сотрудничать с вами в том, что касается технических и производственных вопросов, — попыталась выкрутиться Роза, — но не знаю, чем еще я могу быть полезна.

— Для начала помогите выяснить, кто взорвал ваши самолеты. Вы могли бы содействовать обнаружению тех негодяев, что убили немецких солдат.

Роза подумала о Пьере Луиджи, встала и отрицательно покачала головой.

— Вы теряете время, майор Эггер, — твердо произнесла она. — Я ничего не знаю. Хотела бы вам помочь, но не могу…

— Шлюха! — взорвался Эггер.

И он с размаху ударил Розу по лицу. Не устояв, она упала в кресло, а немец со всей силой ударил ее еще раз, задев правое ухо, причинив острую боль и оглушив женщину.

— Шлюха, шлюха! — злобно твердил он.

— Убей, убей меня, зверь! — закричала Роза, вскакивая с кресла.

Она побледнела, а на лице резко проступили следы ударов.

— Может, и убью, — прошипел он, — вот этими руками… Но я не тороплюсь, — с отвратительной улыбкой добавил Эггер. — Нам еще столько надо друг другу сказать. Мы еще столько можем вместе сделать. Но кое-что я должен выяснить немедленно.

Эггер высунулся в окно и что-то приказал по-немецки часовому. Роза не поняла слов, но через минуту догадалась, какую гнусность задумал эсэсовец. Вооруженный солдат распахнул дверь, и на пороге показалась служанка. За руку она вела маленького Риккардо, а за ними шел Пьер Луиджи.

— Можешь идти, — разрешил Эггер служанке, та тут же убежала.

Риккардо бросился к матери, но Эггер преградил малышу дорогу и схватил его за руку.

— К маме хочу, — заплакал Риккардо.

Невозможно передать, что почувствовала Роза, увидев сына на руках у ненавистного эсэсовца. Ей показалось, ее обхватили щупальца жгучего спрута, и, как бы она ни дергалась, они сжимали ее все сильней и сильней.

— Дядя тебе ничего не сделает, — попыталась успокоить мать ребенка. — Поиграй с ним, потом пойдешь ко мне.

— Да, я — мамин друг, — улыбнулся немец. — И тебе со мной будет очень интересно играть, ублюдок американский!

Риккардо понял только слова «очень интересно играть» и обрадованно спросил:

— Правда?

— Конечно, малыш, смотри!

Эггер вынул из кобуры тяжелый «люгер-парабеллум». Он щелкнул предохранителем, и патрон скользнул в ствол.

— Дай! — потребовал малыш.

Мать и Пьер Луиджи смотрели на происходящее, застыв от ужаса.

— Конечно, малыш, — ответил немец, взглянув на часы. — Если в течение минуты твоя мать и дядя не назовут имена саботажников, мы с тобой поиграем в стрельбу по мишеням. И ты будешь мишенью.

— Вы не посмеете, — глухо произнес Пьер Луиджи.

— Десять секунд уже прошло, инженер Дуньяни, — бесстрастно сообщил Эггер.

— А мне нравится эта игрушка, — раздался голосок Риккардо.

Малыш с удовольствием гладил вороненую сталь пистолета.

— Мне тоже, — сказал майор. — Двадцать секунд прошло, — добавил он, краем глаза поглядывая на свой хронометр.

Каждая секунда приближала их к трагической развязке. Кто первым не выдержит? Неужели Эггер не отступит перед таким гнусным преступлением? Роза вспомнила слова Ричарда: «Они высылают даже детей. И убивают…» Ей припомнилась трагедия Анджело, растянувшаяся на года агония Ивецио. Эти страдания еще можно было пережить. Всегда находились какие-то оправдания, смягчающие обстоятельства, подходящие объяснения. Теперь же ничем не замаскированная жестокость бредовой идеологии противостояла беззащитной невинности ребенка. Для эсэсовца жизнь Риккардо не имела никакой ценности. Он будет стрелять в ребенка все с той же неизменной улыбкой. Разве не рассказывали те, кто бывал на Восточном фронте, что эсэсовцы взрывают ручные гранаты на животах женщин-партизанок? Значит, правда, что они подбрасывают вверх еврейских младенцев и упражняются в стрельбе по летящим мишеням?

— Тридцать секунд прошло, — напомнил Эггер.

Два солдата держали сестру и брата под дулами автоматов.

— Давай поиграем! — сказал Риккардо и потянул пистолет за дуло, а палец Эггера уже лег на спусковой крючок «люгера».

— А мы уже играем, — улыбнулся майор. — Вот подождем еще двадцать секунд — и всем станет очень весело. Ну, беги, — подтолкнул он мальчика. — Беги к окошку и расставь ручки.

Малыш послушно прижался к стеклу, словно маленький Христос на кресте.

Роза бросилась вперед, чтобы заслонить ребенка. Но ее опередил Пьер Луиджи.

— Самолеты взорвал я, — признался он.

В глазах эсэсовского садиста сверкнуло удовлетворение.

— Ваше слабое место — отсутствие истинной веры и сентиментальность, — сказал он, убирая пистолет в кобуру.

Роза подхватила сына на руки и сжала так, что малышу стало больно.

— Мама, а мы больше играть не будем? — спросил Риккардо.

— Нет, родной, не сейчас.

Брат с сестрой смотрели друг на друга, не в силах произнести ни слова.

— Отведите ребенка к служанке, — приказал Эггер солдатам.

— Иди к Терезе, милый, — сказала Роза.

Риккардо, привыкший к незнакомым, послушно побежал вслед за солдатами.

— А этого предателя надежно стеречь! — велел майор, указывая на Пьера Луиджи. — Пожалуйста, не намечайте ничего на сегодняшний вечер, инженер Дуньяни. Мы с вами серьезно побеседуем. А теперь все — вон отсюда!

Эггер остался наедине с Розой.

— Что вам еще от меня надо? — в изнеможении спросила женщина.

— Раздевайся, шлюха! А то я снова начну игру с твоим сыном. Я тебе покажу, как может истинный ариец смирять твои истерические припадки, — сказал он, напомнив ей об оскорблении.

Пьер Луиджи смотрел на солдата, что охранял его. Немец тупо улыбался. Пьер Луиджи поворачивался к нему то одной, доброй, то другой, разбойничьей, стороной своего лица.

— Нравится? — спросил инженер.

— Ja, — ответил солдат, ничего не понимая.

— А сейчас я тебе врежу как следует, потом заберусь на подоконник и выпрыгну из окна…

— Ja, — повторил солдат, кивая головой в каске.

— Все равно вы меня убьете, — вздохнул Пьер Луиджи.

Пьер Луиджи Дуньяни любил жизнь и был человеком совсем не героического склада. Он хорошо разбирался в моторах, и только. Инженер дорожил жизнью и не стал бы рисковать ею безрассудно. Но судьба поставила его перед жестоким выбором: или слабая надежда выжить, очернив себя предательством друзей, или верная смерть во имя правого дела и ради спасения товарищей.

Пьер Луиджи налетел на солдата, оттолкнул его и выпрыгнул из окна на первом этаже виллы. Солдат вскинул автомат и выпустил очередь, насквозь прошив беглеца. Пьер Луиджи умер на месте. Он не услышал душераздирающего крика сестры, которую насиловал немец.