5

Серым, туманным днем Саша прилетела в Париж. Когда самолет заходил на посадку, капли влаги сконденсировались на стеклах иллюминаторов. По крайней мере три часа полета ее никто не беспокоил, и она смогла побыть наедине со своими мыслями.

В пять тридцать она уже прошла французский паспортный контроль, получила чемоданы и разыскала присланного за ней шофера, державшего табличку с ее именем. На Саше были толстый шерстяной свитер, свободные брюки, элегантные туфли и очки в роговой оправе, которые сделали ее неузнаваемой. Она отправилась за водителем к машине. Обычно общительная и приветливая, она умела напустить на себя холодный и неприступный вид, который мог отбить у каждого желание заговорить. Когда она усаживалась в автомобиль, у нее был как раз такой вид — главным образом, от усталости.

Пока автомобиль мчался в город, она смотрела в окно и вспоминала все подобные этой поездки из аэропорта в город. Где бы это ни происходило — в Дес Мойнсе или Каракасе, или еще где-нибудь, — дорога из аэропорта к центру города казалась ей всегда одинаковой. Промышленные районы сменялись однотипными жилыми кварталами. Потом — деловые кварталы, отели на престижных центральных улицах. Всюду одно и то же. Образчики рекламы неизменно копировали американский стиль. Даже самодеятельная мазня на придорожных заборах, казалось, была сделана одной и той же рукой в любом городе планеты… Немного погодя ей припомнился случай, происшедший в вермонтском мотеле много лет тому назад в один из тех последних летних дней, незадолго до переезда в Нью-Йорк.

В бассейне утонула женщина. Когда женщина нырнула и не вынырнула, народ вокруг заволновался. Может быть, там, под водой отказало сердце. Просто в какой-то момент она перестала жить. Сашу поразил тогда не столько вид трупа, который несли, обернув в целлофан, сколько то, что, когда из номера погибшей выносили ее вещи, среди прочего находилась обыкновенная косметичка. Еще несколько минут назад она была нужна женщине. Целый мир, в том числе и эта сумочка, окружал ее. Еще несколько минут назад у нее были тысячи связей с миром… И вдруг все связи оказались оборваны; жизнь прекратилась. Нечто подобное Саша ощутила в Риме.

Саша шла по фойе отела «Георг V» за мальчиком-посыльным, который катил тележку с ее вещами. Подошла к стойке портье и зарегистрировалась. Здесь ее ждали два послания — оба от Маури Глика. В них сообщалось, что он прилетает завтра и что завтра же они отужинают вдвоем. Слава богу, что по крайней мере сегодня она принадлежит самой себе. Стало быть, если она будет паинькой, то, пожалуй, пригласит сама себя на обед. А может быть, выйдет прогуляться. А может быть, просто отдохнет в номере. Впрочем, сейчас ей было не под силу строить планы, потому что она засыпала на ходу. Когда она поднялась на лифте в номер, то едва могла поднять веки.

В комнате она еще пыталась распаковывать вещи, сделала несколько записей. Нужно принять душ и заказать что-нибудь поесть, думала она, но вместо этого решила прилечь на несколько минут, а остальным заняться чуть позже.

Она проснулась только десять часов спустя. Было полседьмого утра. Она спала бы еще, если бы не какофония автомобильных гудков, доносившихся с улицы. Прежде чем вылезти из постели, она дотянулась до телефона и вызвала горничную. На ломаном английском ей сообщили, что завтрак будет готов через полчаса. Нагая, она скользнула в мраморную ванную, вспенила в воде флакон гостиничного шампуня и погрузилась в ванну, из которой вылезла ровно через тридцать минут — как раз для того, чтобы отпереть дверь. Она запахнулась в махровый халат, впустила официанта и распорядилась поставить поднос на кровать. Выписав чек и дав пять франков на чай, она повернулась к окну, пока официант со своей тележкой выходил из номера.

В атмосфере Парижа, как нигде в другом городе, присутствовало нечто врачующее душу и заставлявшее чувствовать себя не такой несчастной, как обычно. Нельзя сказать, что из ее памяти совершенно стерлись воспоминания о той ночи в Нью-Йорке, когда, собрав вещи и упаковав свой потертый кожаный чемодан, Карл ушел из их общей квартиры на Вестсайде. Никаких объяснений или разбирательств. Скупая слеза и обещание, что в случае необходимости он обязательно вернется. И уж конечно, всегда будет считать ее своей «семьей».

— «Семья»! — с горечью повторила она. — Разве ты знаешь, что это такое.

Следующие несколько недель, когда она видела пустые места на стенах, где раньше висели его литографии, когда натыкалась взглядом на темные, как дупла, пустоты в книжных полках, где раньше стояли его книги, ей казалось, что она сойдет с ума. Это было что-то вроде сожительства с привидением, которое то и дело щерится из-за каждого угла.

Когда она пыталась вспомнить ту ночь в офисе у Карла, это виделось ей, словно из далекого прошлого. Как все начиналось? Она пришла к нему после операции. Ей удалили кисту из левой груди. Она попросила его помочь ей снять пальто. Потом у них случился короткий спор относительно персонализации, мотивации и ассимиляции. Он признал ее правоту весьма неохотно. Зато потом его рука стала поспешно подбираться к ее правой, неоперированной груди. При этом оба хранили неловкое, тяжелое молчание. Потом в ее сознании, словно неоновые огни, вспыхнули всевозможные варианты: любовная интрижка, которая могла бы окончиться замужеством и материнством; дом, которого у нее никогда не было; любовные свидания при едва тлеющем вожделении; пресловутые споры об оргазмах, эротических фантазиях, мастурбировании и нудные обеды в обществе безымянных и безликих мужиков, имя которым легион. Она предпочла принять ухаживания, которые трансформировались в упоительное страстное общение с телом Карла, и в конце концов увенчались замужеством.

Материнство и дети стали темой нон грата. Всякий раз, когда она пробовала коснуться этого предмета, он переводил разговор на путешествия — Таити, Бора-Бора, Мучи-Пучи, — какой еще бэби, дорогая, когда у нас есть целый мир. Через некоторое время он начал жаловаться, что ее биологические часы не дают ему спать всю ночь. Она, вероятно, вполне могла бы выдвинуть контробвинение о том, что его географические часы не дают ей покоя… Но нет, она не винила его. Напротив, проснувшись однажды утром, она пришла к мысли, что все ее ночные проблемы не только не причиняют ей боли и страданий, но даже, как бы это сказать, нелепы и не стоят выеденного яйца. Просто Карл не может принадлежать ей одной. Вот откуда конспиративные телефонные разговоры вполголоса, стереотипные и лживые отговорки о якобы неотложных ночных сеансах с пациентами, склонными к суициду. Даже после того, как они разъехались, а потом и развелись, он так или иначе не оставлял ее в покое. Она смогла забыть его только тогда, когда, оказавшись в Риме, стала свидетельницей террористического взрыва и у нее на руках умер ребенок. С тех пор ее сердце узнало иную боль.

Теперь она не жалела ни о чем и благодарила судьбу, что рассталась с Карлом. Она опасалась только одного — как бы не вернулось прежнее безумие. Именно поэтому все, что она ни делала — пила ли кофе, принимала ли душ, примеряла ли платья, — она делала это для того, чтобы не вспоминать о нем. С величайшими предосторожностями она раздвигала шторы, открывала двери и даже откупоривала банку с овсянкой — словно опасалась, что оттуда вдруг выпрыгнет какое-то воспоминание о нем и в один миг разрушит покой, которого она достигла ценой таких усилий.

Когда позвонили в дверь, сердце у Саши тяжело забилось. Идя открывать, она пересекала комнату с такой осторожностью, будто на каждом шагу под ковром могла быть спрятана мина.

За дверью стоял слесарь. Он стал объяснять, что пришел чинить неисправный бачок: есть заявка, и потому он обязан сделать все необходимое. И хотя Саша уверяла, что все в порядке, слесарь настоял на том, чтобы проверить бачок и унитаз. Его манера спорить была точь-в-точь, как у Карла.

Однажды, вдвоем с Карлом, им пришлось повозиться с бачком у себя дома, и она пыталась объяснить ему, что нужно всего лишь поправить резиновую затычку, а доктор Фельдхаммер никак не хотел согласиться с тем, что сначала нужно поднять поплавок и слить воду. Пока он упрямо старался сделать по-своему, она стояла рядом, накинув на плечи его старый больничный халат. Ее волосы были спутаны, а под глазами лежали тени. Ее удивила тогда мысль о том, что, может быть, Карл возится с бачком, сознавая, что их совместная жизнь заканчивается и пользоваться туалетом она уже будет без него.

Сейчас, когда она натягивала для утренней пробежки футболку и спортивные брюки, она была поглощена другой мыслью. Ей хотелось обыкновенного человеческого общения. Ей хотелось встретить этим утром кого-нибудь, с кем можно было бы перекинуться словечком, даже если разговор ограничится бачком и унитазом. Завязывая кроссовки, она думала о том, до какой степени был несносен Карл, если она решила с ним расстаться. Ее кожа еще хранила воспоминание о его руках и губах так же, как бачок, поплавок и затычка в туалете хранили отпечатки его пальцев.