4

Когда Рафи снова навестил Гидеона, они договорились о встрече заранее. Гидеон принял душ, побрился, надел чистый свитер и джинсы. Однако в комнате по-прежнему царил беспорядок. Ничего не переменилось в доме за прошедшую неделю. Пепельницы были набиты сигаретными окурками, немытые тарелки свалены в раковину на кухне, а почта кипами лежала на столах в холле не прочитанная и даже не распечатанная. Гидеон же выглядел еще более усталым, как будто за все неделю ни разу не сомкнул глаз.

— Ты хоть ел что-нибудь? — спросил Рафи, усевшись на софу рядом с Гидеоном.

Тот пожал плечами.

— Я даже не замечаю, как день сменяет ночь.

— Я принес тебе кое-что.

— Напрасно, я не голоден.

Рафи вытащил несколько папок.

— Не беспокойся, здесь только пища для размышлений, — сказал он с улыбкой. — Я бы хотел, чтобы ты прочел все, что мы собрали на эту молодую особу, а также хорошенько рассмотрел фотографии.

— Зачем?

— А затем, чтобы, когда ты с ней встретишься, ты не только знал о ней все, но смог бы ее узнать.

— Я узнаю ее, — заверил Гидеон.

Когда он достал из папки фотографию, на его лице появилось странное выражение. На фотографии, сделанной, по-видимому, при помощи сильного телеобъектива, Саша как раз выходила из-под душа.

— Разве это было так необходимо? — удивился Гидеон.

— Да в общем нет, — пожал плечами Рафи. — Просто наш человек в Риме получил новый объектив, и, вероятно, ему не терпелось его опробовать.

— В этом не было необходимости, — повторил Гидеон.

— Почему бы тебе не взглянуть на другие фотографии?

Гидеон отрицательно покачал головой. Во всяком случае он понимал, что не способен притворяться. Он не мог, как это бывало прежде, начинать все сызнова, словно это случилось впервые.

— Кое-какие фотографии, чтобы можно было составить общее впечатление, — объяснял Рафи. — Вот, например, снимок, который прилагался к служебной анкете.

— Откуда они у тебя?

— От ФБР, естественно.

— Рафи, — начал Гидеон, — на меня это не подействует.

— Что не подействует?

— Ну… просто я не смогу.

— Если не сможешь ты, — спокойно сказал Рафи, — то сможет Карами.

Руками Карами было организовано несколько террористических актов. Гидеон помнил о каждом. Однако один инцидент особенно врезался в его память, случилось это одиннадцать лет тому назад. Мириам была на последнем месяце беременности. Как раз в это время разбился самолет, в котором сработала бомба. На Гидеона произвело особенное впечатление не место катастрофы, не обломки самолета и даже не то, что нарушена безопасность Израиля. Происшедшее стало для него страшным примером подлого предательства, когда в жертву принесено существо слабое и совершенно беззащитное — молодая женщина, по наивности доверившаяся человеку, которого она едва знала и который так жестоко сыграл на ее чувствах.

Один из людей Карами соблазнил одну молоденькую немку. Она забеременела, и он обещал на ней жениться. Были сделаны соответствующие приготовления, и девушка отправилась на самолете в Наблу, на оккупированные территории, где ее должны были встретить родители будущего мужа. Рейс был транзитный — через Тель-Авив. Девушка села в самолет. В своем чреве она везла ребенка, а в чемодане взрывчатку и часовой механизм, который сработал, когда самолет пролетал над Грецией. Девушка погибла вместе с более чем двумястами пассажиров, находившимися на борту. Гидеону понадобилось две недели, чтобы раскопать все подробности этой диверсии. Мириам была уже в роддоме, когда он узнал об этом человеке, который хладнокровно убил своего еще не родившегося ребенка, и все то время, пока Мириам находилась в больнице, Гидеон не мог думать ни о чем, кроме как о том, другом младенце, убитом в материнском чреве.

— Известно ли твоему человеку в Нью-Йорке о том, что ты ею интересуешься? — спросил Гидеон, рассматривая одну из фотографий.

— Все, что мы сделали, это вежливо попросили Глика начать свой новый сериал, пригласив в качестве главного героя Карами.

— А что известно ей?

— Только то, что предложена новая тема.

— Согласится ли она брать у Карами интервью после того, что видела в Риме? — спросил Гидеон, удивившись собственному спокойствию, с которым он говорил об убийце сына.

— Она не так глупа, чтобы отказаться, и понимает, что с ее участием или без оного, но программа будет запущена… Однако, — добавил Рафи, и его глаза сузились, — она, конечно, потрясена.

Гидеон промолчал.

— Впрочем, нам нет до этого дела, — продолжал Рафи, не дожидаясь, пока Гидеон выразит согласие. — Глик займется ею, и нет никакой надобности разбираться в ее психологии. Она выросла в Нью-Йорке. У ее отца был газетный киоск, который потом пришлось продать. Отец играл на бегах и промотал не только киоск и дом, но и вообще все, что у них было. Кроме любви к лошадям, он имел также страсть к женскому полу. В конце концов, им пришлось всей семьей сняться и отправиться в далекий Коннектикут. Там присоединились к какой-то сельхозкоммуне, которая занималась разведением цыплят. — Тут Рафи слегка улыбнулся. — О, отец у нее был марксистом. Настоящим еврейским марксистом левого толка. Еще в 50-х его партийный энтузиазм кипел вовсю — Розенберги, сегрегация и все такое, — а потом дело заглохло само собой. К счастью, причины, по которым ему пришлось бежать в глушь на куриную ферму, ограничивались лишь преследованиями кредиторов.

Рафи снова полистал досье.

— В семье было двое детей — Саша и Элик. Элик кончил плохо. Увлекся наркотиками, скандалил с отцом, который, надо заметить, имел крутой нрав, и вскоре погиб, разбившись на мотоцикле… Что было потом, не трудно угадать. Отец пустился во все тяжкие по борделям, путаясь с девчонками моложе собственной дочери… В конце концов мать забрала Сашу, и они уехала обратно в город. — Рафи наклонился и поднял с пола упавший листок. — Мать стала попивать. Не то чтобы чересчур, но и трезвой бывала редко. Саша работала и помогала ей деньгами. Они виделись раз в неделю, но и одного раза матери было достаточно, чтобы затеять очередную ссору. Потеряв работу, мать все время проводила в дешевом кафе на Таймс-Сквер, где целиком предалась своему старому увлечению картами таро и уж ничем, кроме гадания, не интересовалась. Впрочем, Саша относилась к ней с неизменным уважением.

— Посмотрим, что еще, — пробормотал Рафи, копаясь в бумагах. — Мрачное детство на куриной ферме Саша перенесла лишь благодаря тому, что зарылась в книги. Она стала писать для школьного журнала. Она писала о своем восхищении Джоан Дидион и Эриком Хоффером, а также о своей единственной мечте — о театре. Да, так оно все и было, — сказал Рафи, хлопая ладонью по папкам. — Во всяком случае, здесь есть и об этом.

— Что же потом сталось с ее мечтой о театре?

— После школы она поступила в колледж и подрабатывала где только можно по вечерам — официанткой, кассиршей в кинотеатре, — чтобы платить за уроки по театральному искусству. Ее мечтой было стать сценической актрисой, хотя ее карьера как актрисы сразу оказалась под вопросом из-за того, что Саша слишком рьяно защищала свои воззрения на театр вместо того, чтобы так же рьяно овладевать основами актерского мастерства. Вероятно, она могла бы добиться большего в кинематографе, однако не питала к последнему никакого интереса. Ее первой профессиональной удачей стала второстепенная роль в мыльной опере, и, если бы она не забеременела, ей, без сомнения, предложили бы роль первого плана.

— Она родила?

— Нет… И тут постарался ее дружок. — Рафи отыскал и прочел вслух то, что говорилось в медицинском заключении. — Выскабливание показало, что выкидышу предшествовало обильное кровотечение. Срок был около шести недель… — Рафи запрятал справку обратно в папку. — Ее дружок улетел в Калифорнию, где снялся в телевизионном сериале о человеке, имевшим интимные отношения с собственным автомобилем. Но это все в прошлом…

Гидеон по-прежнему не высказывал никаких эмоций.

— Когда она выписалась из больницы, — продолжал Рафи, — то вынуждена была устроиться на работу, чтобы оплачивать содержание матери в лечебнице, где та обычно поправляла здоровье. В поисках работы она часто обращалась в бюро по трудоустройству. Там она познакомилась с конгрессменом из Вермонта… В этой папке вся ее жизнь, — сказал Рафи, снова хлопнув ладонью по бумагам. — Короче говоря, она была так разочарована в жизни, что приняла его предложение и отправилась его секретаршей в Вермонт. Год спустя, когда срок его полномочий как конгрессмена истек и он провалился на выборах, он пристроился на местную телестудию политическим обозревателем, а ее взял своим редактором.

Рафи перевернул еще одну страницу.

— По слухам, они были любовниками. Что, в общем, не так важно. Она вкалывала на студии по десять и даже по двенадцать часов в день, пока кто-то из начальства не обратил на нее внимание и не решил, что с ее способностями ей негоже быть девочкой на побегушках. — Рафи слегка улыбнулся. — Это было в 1980-м. Через два года она уже перебралась в Вашингтон, где с ней познакомился наш человек Глик. Он пригласил ее в Нью-Йорк в качестве репортера.

— Еще один любовник?

Рафи изобразил смущение.

— Бог с тобой, Гидеон, откуда мне знать?

Какой-то мускул дрогнул на лице Гидеона, хотя он ничего не ответил.

— К сожалению, — продолжал Рафи, — у меня нет списка, где значились бы все ее ухажеры… Но пойдем дальше. За шесть месяцев работы она умудрилась провести скандальное расследование о махинациях с какими-то фондами и налогами, в которых оказался замешан один финансовый воротила, состоявший, между прочим, в правлении строительной компании. В результате этого расследования воротилу засудили и удалили из правления.

— Похоже, она неуправляема, — заметил Гидеон.

— Ответственная, храбрая, непреклонная — вот какие эпитеты подходят для этого случая.

— Неуправляемая, — повторил Гидеон.

— Так или иначе, но после ее журналистского расследования на телевидение посыпались благодарственные письма и звонки. В этой ситуации Глик не придумал ничего лучшего, как посадить ее на ежевечерние новости на криминальные темы. — Тут Рафи сделал паузу. — Увы, с тех пор у нее появилось одно пристрастие, которым грешат многие, кто сделал карьеру на телевидении.

— Пристрастие к кокаину?

— Не совсем… Она ограничилась виски и бренди. Зато запила, как говорится, по-черному… Шучу, шучу! — улыбнулся Рафи. — Здесь замешано совсем другое. Наша Саша, наша мисс Белль начала встречаться с психиатром, и это стало первой ошибкой в ее жизни, потому что в 1985 году она вышла за него замуж.

— Очаровательный поворот для пьесы, — спокойно заметил Гидеон.

— Особенно для пьесы об американской женщине. У них никогда не обойдется без священника или психиатра. Во всяком случае, у Саши определенно была склонность к тому, чтобы в постели поговорить по душам или исповедаться в грехах. Вот она и выбрала такого, которому могла бы исповедываться по ночам… Выбор оказался хуже некуда. Смазливый, смышленый и преуспевающий сукин сын стал изменять ей с самого начала. Впрочем, надо отдать ему должное, он не грешил этим со своими пациентами. Эту честь он оставил для Белль.

— Где же она теперь? — спросил Гидеон, прерывая этот биографический очерк.

— Сейчас в Риме. Но вот-вот улетит в Париж. Она должна встретиться там с Гликом, чтобы обсудить программу, решить все вопросы и написать сценарий. Группа соберется в Парижском бюро. Потом Глик вернется в Нью-Йорк, а она отправится в Тунис, чтобы встретиться с лидерами ООП.

— А что именно должен делать я? — спросил Гидеон и сам почувствовал напряжение в своем голосе.

— Ты возьмешь все, что она захочет тебе дать, но так, чтобы она ничего не заподозрила.

— С чего ты взял, что от нее можно чего-нибудь добиться.

— Я в тебя верю. Кроме того, женщины обожают обсуждать дела с мужчинами. — Рафи потер ладони. — Впрочем, откуда мне в самом деле знать об этом. Мне, примерному семьянину, который сорок семь лет женат на одной и той же женщине.

Гидеон задумался.

— Снова предаваться этому безумию, — проговорил он, рассматривая цветной портретный снимок Саши Белль.

Черные глаза, посаженные, может быть, немного близко друг к другу. Идеальный овал лица. Едва заметная улыбка играет на полных и чувственных губах. Кончик носа чуть вздернут. Волосы струятся по плечам. Словом, есть все, чтобы женщину можно было считать красивой.

— В чем дело, Гидеон? — резко спросил Рафи.

— Никогда не знаешь, как все обернется. Ты еще пытаешься что-то предпринять, потом узнаешь, что что-то уже проиграно.

— Ты прав, нам еще нужно время, — вздохнул Рафи. — Обдумай все хорошенько.

Гидеон медленно провел пальцами по фотографии Саши, как будто касаясь ее волос, щек, губ. Потом быстро взглянул на Рафи.

— Каждый день она будет проводить долгие часы в доме Карами, а это значит, что она будет в курсе всего распорядка, познакомится с прислугой, телохранителями, визитерами. Ей будут известны такие подробности, как-то: в каком настроении проснулся Карами, планирует ли его жена забрать детей на каникулы или нет, засиживается ли Карами за письменным столом дольше обычного, сколько почты получает, как часто включается факс, — короче говоря, все то, благодаря чему можно будет заключить, что Карами начинает принимать особые меры предосторожности, а значит, затевает очередную террористическую акцию. Единственное, что может вызывать у него подобную активность, — это опасение получить от нас ответный удар.

— Что потребуется от меня?

— Нам нужно, чтобы ты стал для нас тем, кто будет снабжать нас всей информацией, касательно привычек Карами и внутреннего распорядка его дома более профессионально, чем Белль. Тебе не следует использовать ее в этом смысле. Она женщина и повинуется прежде все инстинктам и чувству. Поэтому нам нужен кто-то еще, кто знаком с системой сигнализации, замками, ключами, окнами и прочим. Мы не должны упустить такой шанс. Может быть, наш лучший шанс.

— Кем я должен стать на это время? — спросил Гидеон.

Рафи с облегчением вздохнул.

— Удостоверение личности, паспорт и проездные документы будут подготовлены на имя инженера-гидравлика из французской компании «Рено». Ты должен будешь отправиться из их парижского отделения. В Париже двадцать тысяч безработных, и, стало быть, вполне естественно, что инженер-гидравлик объезжает Северную Африку, выбирая место для строительства нового завода «Рено», где для него и таких, как он, будет работа.

— Значит, Тунис?

— Совершенно верно.

Гидеон почувствовал, что смертельно устал. И не только из-за бессонных ночей.

— Она остановится в Париже в «Георге V», — сказал Рафи. — Еще есть вопросы?

— Я еще не успел все осмыслить.

— Кстати, Гидеон, может, это пригодится. Она бегает. Каждый божий день, независимо от того, какая погода и какая страна. Бегает, и все тут.

— Мне бы такое здоровье.

— Кроме того, как только она прилетит в Париж, Глик поведет ее ужинать в маленький ресторанчик по соседству с нашим посольством.

— Тебе и это известно?

— Да, он уже успел сообщить нашему человеку.

Гидеон промолчал.

— Одним словом, Гидеон, если ты не сумеешь познакомиться с ней и не успеешь пригласить на ужин, перехватив у Глика, тебе не останется ничего другого, как устроиться за соседним столиком, вооружившись шикарным портфелем с фирменным знаком «Рено». А если ты еще и причешешься, да наденешь голубую рубашку, чтобы подчеркнуть цвет своих глаз, то вполне возможно она обратит на тебя внимание.

Гидеон выглядел мрачным.

— Дай подумать. Мне понадобится пару дней.

Однако про себя он уже решил.

— У нас нет и пары часов. В соответствии с графиком, она начнет снимать в Тунисе уже через неделю, а в Париже пробудет двое суток.

В течение следующего часа они не произнесли ни слова. Гидеон курил и просматривал содержимое папок с досье на Сашу Белль. Рафи то принимался ходить взад и вперед по комнате, то снова садился в кресло, глубоко вздыхая при этом. Наконец, он бодро сказал:

— Она приготовила цыплят.

— Кто? — пробормотал Гидеон.

— Моя жена. Она приготовила цыплят, и они в машине.

— Чтобы накормить ищейку? — сумрачно усмехнулся Гидеон, однако было заметно, что он немного расслабился.

— Так кормить или нет? — спросил Рафи многозначительно.

— Кормить, — кивнул Гидеон.

Согласие между мужчинами было восстановлено.