Книга третья

Это было сразу после рассвета.

Питер Марлоу дремал на своей койке.

«Может, это мне снилось?» – спрашивал он себя, проснувшись. Потом его осторожные пальцы коснулись маленькой тряпочки, в которую был завернут конденсатор, и он понял, что это был не сон.

На верхней койке заворочался Эварт и застонал, просыпаясь.

– Чертова ночь, – проворчал он, свесив ноги с койки.

Питер Марлоу вспомнил, что сегодня была очередь их группы работать на выгребных ямах. Он растолкал Ларкина.

– А? А, Питер, – пробормотал Ларкин, борясь со сном. – Что там?

Питеру Марлоу было трудно удержаться от того, чтобы не выложить новость о конденсаторе, но он хотел дождаться прихода Мака, поэтому просто сказал:

– Наряд на выгребные ямы, старина.

– Черт возьми! Как, снова? – Ларкин распрямил больную спину, подвязал саронг и влез в сандалии.

Они нашли сетчатый черпак, пятигаллоновый бачок и пошли через лагерь, который только начинал просыпаться. Дойдя до уборных, они не обратили внимания на сидящих там людей, а те, в свою очередь, не обратили внимания на них.

Ларкин снял крышку выгребной ямы, а Питер Марлоу быстро провел черпаком по стенкам. Когда он вынул черпак из ямы, тот был полон тараканов. Он вытряхнул их в бачок и провел по стенкам снова. Еще один богатый улов.

Ларкин поставил на место крышку, и они перешли к следующей яме.

– Не трясите бачок, – сказал Питер Марлоу. – Посмотрите, что вы наделали! Я потерял как минимум сотню тараканов.

– Их тут миллионы, – с отвращением ответил Ларкин, перехватывая бачок поудобнее.

Запах был ужасен, зато улов богат. Вскоре бачок был полон. Самые маленькие тараканы достигали в размере полутора дюймов. Ларкин запер крышку бачка, и они зашагали к госпиталю.

– Это не я придумал такую надежную диету, – сказал Питер Марлоу.

– Вы их вправду ели на Яве, Питер?

– Конечно. И вы тоже, между прочим. В Чанги.

Ларкин чуть было не выронил бачок.

– Что?

– Неужели вы думали, что я расскажу врачам о местном деликатесе и одновременно источнике протеина и не воспользуюсь им для нас?

– Но мы ведь договорились! – заорал Ларкин. – Мы втроем договорились, что не будем готовить ничего непонятного, не предупредив сначала остальных.

– Я рассказал Маку, и он согласился.

– Но я-то нет, черт побери!

– Да, ладно, полковник! Нам пришлось ловить их и готовить тайком от вас да еще и выслушивать, как вы хвалите нашу стряпню. Мы так же брезгливы, как и вы.

– Ну, в следующий раз я хочу знать. Это, будь я проклят, приказ!

– Слушаюсь, сэр! – фыркнул Питер Марлоу.

Они отнесли бачок на кухню госпиталя. На ту крошечную кухню, которая кормила безнадежно больных.

– Когда они вернулись в барак. Мак уже ждал их. Кожа у него была сероватого цвета, глаза налиты кровью, руки дрожали, но с лихорадкой он справился. Он снова улыбался.

– Приятно видеть вас, приятель, – сказал Ларкин, садясь.

– Да.

Питер Марлоу с отсутствующим видом вынул маленькую тряпочку.

– Да, кстати, – сказал он с подчеркнутой небрежностью, – это может когда-нибудь пригодиться.

Мак равнодушно развернул тряпочку.

– Проклятье! – только и сказал Ларкин.

– Черт возьми, Питер, – прошептал Мак, пальцы его тряслись, – вы хотите, чтобы со мной случился сердечный приступ?

Голос Питера Марлоу был таким же безразличным, как и выражение лица, но при этом душа его пела.

– Нет смысла расстраиваться из-за пустяка.

Радость выплеснулась наружу. Он сиял.

– Будь прокляты вы и ваша английская игра в скрытность. – Ларкин старался говорить сердито, но и его лицо просветлело. – Где вы достали это, приятель?

Питер Марлоу пожал плечами.

– Глупый вопрос. Простите, Питер, – извинился Ларкин.

Питер Марлоу знал, что его никогда не спросят об этом снова. Гораздо надежнее, если они не будут знать про деревню.

Над лагерем стояли сумерки.

Ларкин караулил. Питер Марлоу караулил. Под противомоскитной сеткой Мак присоединил конденсатор. Потом, сгорая от нетерпения и прочитав про себя молитву, он воткнул провод в сеть. Обливаясь потом, надел единственный наушник.

Мучительное ожидание. Под сеткой нечем дышать, бетонные полы и стены накопили за день тепло. Рассержено жужжал москит. Мак чертыхнулся, но не сделал попытки найти и убить насекомое, – в наушнике послышалось потрескивание.

Напряженные пальцы, мокрые от пота, скользили по отвертке. Он вытер их. Нашел настроечный винт и начал поворачивать его осторожно, ох как осторожно. Статические разряды. Только статические разряды. Потом он услышал музыку. Играл оркестр Гленна Миллера.

Музыка прекратилась, и диктор сказал:

– Говорит Калькутта. Мы продолжаем концерт Гленна Миллера записью его мелодии «Серенада солнечной долины».

Через дверной проем Мак видел Ларкина, сидящего на корточках в тени, а за ним людей, бредущих по проходу между рядами бетонных бараков. Ему хотелось выскочить и заорать: «Парни, хотите немного погодя послушать новости? Я поймал Калькутту».

Мак послушал еще минуту, потом разобрал приемник, аккуратно положил фляги в их серо-зеленые войлочные чехлы и оставил валяться на койках. В десять будут передавать новости из Калькутты, поэтому, чтобы сэкономить время. Мак спрятал провод и наушник под матрас, вместо того чтобы уложить их в третью флягу.

Он так долго сидел скрючившись под сеткой, что, когда встал, у него сильно хрустнуло в спине. Он застонал. Ларкин оглянулся, не покидая своего поста.

– В чем дело, приятель? Не можете заснуть?

– Нет, приятель, – Мак вышел и сел на корточках рядом с ним.

– Не стоит вам так напрягаться в первый день после госпиталя.

Ларкину не нужно было объяснять, что радио работает.

Глаза Мака горели от возбуждения. Ларкин шутливо толкнул его.

– С вами все в порядке, старина?

– Где Питер? – спросил Мак, зная, что тот караулит около душевых.

– Вон там. Тупица, расселся. Посмотрите на него.

– Эй, 'Mahlu sana! – крикнул Мак.

Питер Марлоу уже понял, что все в порядке, встал, подошел к бараку и ответил:

– 'Mahlu senderis, – ему тоже не нужно было ничего объяснять.

– Как насчет партии в бридж? – спросил Мак.

– Кто будет четвертым?

– Эй, Гэвин, – крикнул Ларкин. – Хотите быть четвертым?

Майор Гэвин Росс сполз со складного стула. Опершись на костыль, он доковылял к ним от соседнего барака, обрадовавшись приглашению. Ночи всегда такие тяжелые. Никому ненужный паралитик. Когда-то мужчина, а сейчас ничто. Бесполезные ноги. Прикован на всю оставшуюся жизнь к креслу на колесах.

Он был ранен в голову крошечным осколком шрапнели прямо перед капитуляцией Сингапура.

– Не о чем беспокоиться, – твердили ему доктора. – Мы сможем вынуть его, как только доставим вас в госпиталь с необходимым оборудованием. У нас полно времени.

Но до сих пор не было госпиталя с необходимым оборудованием, а время утекало.

– Рад, что позвали, – сказал он вымученно, усаживаясь на цементный пол. Мак нашел подушку и передал ему.

– Возьмите, старина!

Он быстро устроился. Питер Марлоу тем временем доставал карты, а Ларкин освобождал место. Гэвин поднял левую ногу и убрал ее, чтобы она не мешала, отсоединив для этого проволочную пружину, соединявшую носок его ботинка с повязкой на ноге, сразу под коленом. Потом отодвинул другую ногу, тоже парализованную, и, сидя на подушке, откинулся к стене.

– Так лучше, – заключил Гэвин, быстрым нервным движением поглаживая свои усы в стиле кайзера Вильгельма.

– Как ваши головные боли? – машинально спросил Ларкин.

– Ничего, старина, – также машинально ответил Гэвин. – Вы мой партнер?

– Нет. Вы можете играть с Питером.

– Господи, этот парень всегда бьет козырем моего туза.

– Это было только один раз, – рассмеялся Питер Марлоу.

– Один раз за вечер, – подтвердил Мак, начиная сдавать.

– 'Mahlu.

– Две пики, – объявил Ларкин торжественно. И начался яростный торг.

Позже этим же вечером Ларкин стукнул в дверь одного из бараков.

– Да? – спросил Смедли-Тейлор, всматриваясь в темноту.

– Простите за беспокойство, сэр.

– А, здравствуйте, Ларкин. Что-нибудь случилось? Всегда неприятности. С трудом вставая с койки, он недоумевал, что принесло австралийца в этот час.

– Нет, сэр. – Ларкин убедился, что никто не может их слышать. Его слова были тихими и обдуманными. – Русские в сорока милях от Берлина. Манила освобождена. Янки высадились на Корре-Хидоре и на Иводзиме.

– Вы уверены в этом, приятель?

– Да, сэр.

– Кто... – Полковник Смедли-Тейлор запнулся. – Нет. Я не хочу ничего знать. Сядьте, полковник, – сказал он тихо. – Вы абсолютно уверены?

– Да, сэр.

– Могу сказать только одно, полковник, – старик говорил невыразительно и мрачно, – я ничем не смогу помочь тому, кого поймают с..., кого поймают. – Он даже не хотел произносить слово «приемник». – Я ничего не хочу знать об этом. – Теперь улыбка пробежала по его твердому лицу, смягчив его. – Я только прошу охранять его ценой своей жизни и немедленно сообщать мне все, что вы услышите.

– Слушаюсь, сэр. Мы предполагаем...

– Я ничего не хочу слышать. Только новости. – Смедли-Тейлор дотронулся до его плеча, – Извините.

– Так надежнее, сэр. – Ларкин был рад, что полковник не хочет выслушивать их план. Они решили, что будут сообщать новости только нескольким лицам. Ларкин расскажет Смедли-Тейлору и Гэвину Россу. Мак передаст их майору Тули и лейтенанту Босли – своим личным друзьям, а Питер расскажет их Кингу и отцу Доновану, капеллану католиков, а те передадут их двум следующим людям, которым они доверяют, и так далее. «Хороший план, – думал Ларкин. – Прав был Питер, когда не захотел сказать, где он достал конденсатор. Славный он парень, этот Питер».

Чуть позже, этим же вечером, когда Питер Марлоу вернулся в свою хижину, повидавшись с Кингом, Эварт не спал. Он высунул голову из-под сетки и возбужденно прошептал:

– Питер. Ты слышал новости?

– Какие новости?

– Русские в сорока милях от Берлина. Янки высадились на Иводзиме и Корре-Хидоре.

Питер Марлоу похолодел. Бог мой, так быстро?

– Сплетни, Эварт. Дурацкая чепуха.

– Нет, не глупость, Питер. В лагере новый приемник. Это правда. Не сплетни. Правда. Здорово! О, Господи, самое главное я забыл. Янки освободили Манилу. Теперь недолго осталось ждать.

– Я поверю в это, когда увижу собственными глазами. «Может быть, нам стоило рассказать об этом только Смедли-Тейлору и никому больше, – думал Питер Марлоу, лежа на койке. – Если знает Эварт, секрета не скроешь».

Он нервно прислушивался к шуму лагеря. Можно было почти наверняка определить, что в Чанги растет возбуждение. Лагерь знал – опять есть связь с остальным миром.

Иошима потел от страха, стоя навытяжку перед разгневанным генералом.

– Ты, тупица, ленивый, дурак, – говорил генерал.

Иошима приготовился к удару, и он последовал в виде сильной пощечины.

– Ты найдешь это радио или будешь разжалован в рядовые. Твой перевод отменен. Свободен!

Иошима четко отдал честь. Его поклон был олицетворением покорности. Он покинул генеральский кабинет, радуясь, что так легко отделался. Черт бы драл этих несносных пленных!

В казарме он выстроил в шеренгу своих подчиненных и набросился на них с руганью, раздавая пощечины до тех пор, пока не заболела рука. Сержанты, в свою очередь, лупили капралов, те били рядовых, а рядовые били корейцев. Приказы были четкими: «Достать это радио, а не то...»

Но в течение пяти дней ничего не произошло. Потом тюремщики набросились на лагерь и просто растащили его по частям. Но ничего не нашли. Предателю в лагере не было пока известно о местонахождении приемника. Ничего не произошло, если не считать того, что обещание вернуть лагерю обычные нормы довольствия, было отменено. Лагерь приготовился к ожиданию на долгие дни, которые казались еще длиннее из-за недостатка еды. Но они знали – по крайней мере новости. Не слухи, а новости. А новости были очень хорошими. Война в Европе подходила к концу.

Но даже это не отвело от пленных тень похоронного покрова. Запасы еды были у немногих. Но хорошие новости – это ловушка. Если война в Европе кончится, на Тихий океан прибудут новые войска. В конечном счете будет совершена высадка на территорию Японии. А такая высадка приведет тюремщиков в бешенство. Все понимали – у Чанги может быть только один конец.

Питер Марлоу шел к курятникам, его фляга болталась у бедра. Мак, Ларкин и он решили, что безопаснее носить фляги с собой. На случай внезапного обыска.

Он был в хорошем настроении. Хотя заработанные деньги давно вышли, Кинг дал ему еды и табака в счет будущих заработков. «Господи, какой человек, – думал Питер Марлоу. – Если бы не он. Мак, Ларкин и я голодали бы так же, как и все остальные в Чанги».

День выдался прохладный. Дождь, прошедший накануне, прибил пыль. Подходило время завтрака. Приближаясь к курятникам, он прибавил шагу. Может быть, сегодня будут яйца. Потом остановился, ошеломленный.

Около клетки, которая принадлежала группе Питера Марлоу, собралась небольшая толпа, сердитая, гневная толпа. К своему удивлению, он заметил в ней Грея. Перед Греем стоял полковник Фостер, голый, если не считать грязной набедренной повязки. Он подпрыгивал, как маньяк, несвязно выкрикивая ругательства в адрес Джонни Хокинса, который прижимал к груди свою собаку, защищая ее от полковника.

– Привет, Макс, – сказал Питер Марлоу, подойдя к курятнику Кинга. – В чем дело?

– Привет, Пит, – легкомысленно ответил Макс, перекладывая грабли из руки в руку. Он заметил бессознательную реакцию Питера Марлоу на обращение «Пит». Офицеры! Ты пытаешься считать офицера обычным парнем, называешь его по имени, а его это бесит. Черт с ними!

– Да, Пит. – Он повторил «Пит» просто для того, чтобы насолить. – Вся заваруха началась час назад. Кажется, собака Хокинса забралась в курятник греков и убила одну курицу.

– Не может быть!

– Они принесут ему его голову, это уж точно.

Фостер визжал.

– Я хочу взамен другую курицу и возмещение убытков. Эта тварь убила одного из моих детей, я хочу, чтобы было предъявлено обвинение в убийстве.

– Но, полковник, – сказал Грей, теряя терпение, – это была курица, а не ребенок. Вы не можете предъявлять...

– Мои куры, это мои дети, идиот! Курица, ребенок, какая разница? Хокинс грязный убийца. Убийца, вы слышите?

– Послушайте, полковник, – сердито сказал Грей. – Хокинс не может дать вам другую курицу. Он приносит извинения. Собака сорвалась с привязи...

– Я требую разбора в трибунале. Хокинс убийца и его тварь тоже убийца. – На губах полковника Фостера показалась пена. – Эта проклятая тварь убила мою курицу и съела ее. Она съела ее, и от моего ребенка остались только перья.

Усиливая сумятицу, он вдруг с воплем бросился на Хокинса, пытаясь вырвать собаку из рук хозяина.

– Я убью и тебя, и твою проклятую тварь.

Хокинс увернулся от Фостера и оттолкнул его. Полковник упал на землю, а Ровер испуганно заскулил.

– Я сказал, что виноват, – задыхаясь, выдавил Хокинс. – Будь у меня деньги, я с радостью отдал бы вам две, десять кур, но я не могу! Грей... – Хокинс в отчаянии повернулся к нему – ...ради Бога сделайте что-нибудь!

– Что, черт возьми, я могу сделать? – Грей устал, был зол и его мучила дизентерия. – Вы же знаете, я ничего не могу сделать. Мне придется доложить об этом. Но вам лучше избавиться от этой собаки.

– Что вы имеете в виду?

– Боже правый, – обрушился на него Грей, – я хочу сказать, чтобы вы избавились от нее. Убейте ее. А если не можете сами, найдите кого-нибудь, кто сделает это за вас. Но, Бога ради, к вечеру в лагере ее не должно быть.

– Это моя собака. Вы не можете приказывать...

– Черта с два, могу! – Грей пытался справиться с судорогами в животе. Ему нравился Хокинс, всегда нравился, но сейчас это ничего не значило. – Вы знаете правила. Вас предупреждали о том, чтобы вы держали ее на поводке и не пускали в это место. Ровер убил и съел курицу. Есть свидетели, которые видели это.

Полковник Фостер поднялся с земли, глаза его были темными и круглыми.

– Я убью ее, – шипел он. – Эту собаку убью я. Око за око. Грей перегородил дорогу Фостеру, который приготовился к следующему нападению.

– Полковник Фостер. Я подам об этом рапорт. Капитану Хокинсу приказано убить собаку... Фостер, казалось, не слышал Грея.

– Мне нужна эта тварь. Я убью ее. Так же, как она убила мою курицу. Собака моя. Я убью ее. – Он начал потихоньку продвигаться вперед, изо рта у него текли слюни. – Так же, как она убила моего ребенка.

Грей вытянул руку.

– Нет! Ее убьет Хокинс.

– Полковник Фостер, – униженно начал Хокинс. – Я умоляю, пожалуйста, примите мои извинения. Позвольте мне сохранить собаку, это больше не повторится.

– Нет, не позволю, – безумно рассмеялся полковник. – Считайте, она уже мертва, и она моя. – Он рванулся вперед. Хокинс быстро отпрянул назад, а Грей поймал полковника за руку.

– Хватит, – закричал Грей, – или я арестую вас! Старшему офицеру не подобает вести себя так. Отстаньте от Хокинса. Убирайтесь.

Фостер вырвал у Грея свою руку. Голос его был чуть громче шепота, когда он обратился к Хокинсу:

– Я сведу с тобой счеты, убийца. Я сведу с тобой счеты.

Он вернулся в курятник и забрался в закуток, где спал и ел вместе со своими детьми – курами.

Грей обратился к Хокинсу:

– Мне очень жаль, Хокинс, но вам придется избавиться от животного.

– Грей, – взмолился Хокинс, – прошу вас, отмените приказ. Прошу, умоляю вас, я сделаю что угодно, что угодно.

– Не могу, – у Грея не было выбора. – Вы же знаете, что я не могу, Хокинс, старина. Не могу. Избавьтесь от нее. И сделайте это быстро.

Он круто повернулся и ушел.

Щеки Хокинса были мокрыми от слез, собака, как в люльке, сидела на его руках. Он увидел Питера Марлоу.

– Питер, ради Бога, помогите мне.

– Не могу, Джонни. Извините, но здесь ни я, ни кто-то другой ничего не может сделать.

Убитый горем Хокинс оглядел стоявших вокруг людей. Он плакал, не скрывая слез. Мужчины отворачивались, потому что ничего нельзя было сделать. Если бы курицу убил человек, наверное, было бы то же самое, возможно, то же самое.

Минута соболезнования прошла, Хокинс убежал, рыдая, по-прежнему держа Ровера на руках.

– Бедняга, – сказал Питер Марлоу Максу.

– Да, но, слава Богу, эта курица не принадлежала Кингу. Боже, тогда бы меня постигла та же судьба!

Макс запер курятник, кивнув Питеру Марлоу на прощание.

Макс любил ухаживать за курами. Иной раз можно добыть дополнительное яйцо. И нет никакого риска, если быстро выпить яйцо, раздробить скорлупу в порошок и бросить ее в корм для кур. Никаких улик. А скорлупа курам полезна. И, черт возьми, что значит для Кинга потеря одного яйца? Если для Кинга есть хоть одно яйцо в день, нечего волноваться. Нет, черт побери! Макс был в самом деле счастлив. В течение целой недели он будет ухаживать за курами.

После завтрака Питер Марлоу лежал, отдыхая, на своей койке.

– Прошу прощения, сэр.

Питер Марлоу поднял голову и увидел Дино, стоявшего возле койки.

– Да? – Он оглядел хижину и почувствовал беспокойство.

– Могу ли я поговорить с вами, сэр?

«Сэр» прозвучало дерзко, как обычно. «Почему американцы с такой издевкой произносят это слово?» – думал Питер Марлоу, вставая и выходя за Дино.

Дино остановился на тропинке между двумя хижинами.

– Послушайте, Пит, – торопливо начал он. – Кинг хочет видеть вас. Он сказал, чтобы вы привели с собой Ларкина и Мака.

– Что случилось?

– Он просто сказал привести их. Вам надо встретиться с ним в тюрьме, в камере пятьдесят четыре на четвертом этаже через полчаса.

Офицерам не разрешалось заходить в тюрьму. Таковы были японские приказы. Проводила их в жизнь военная полиция. Господи! Сейчас это опасно.

– Это все, что он сказал?

– Да. Это все. Камера пятьдесят четыре, четвертый этаж, через полчаса. Увидимся, Пит.

«Что же происходит?» – спрашивал себя Питер Марлоу. Он заторопился к Ларкину и Маку.

– Что вы думаете, Мак?

– Ну, паренек, – осторожно сказал Мак. – Я думаю, что Кинг едва бы пригласил нас троих, ничего не объясняя, если бы это не было важно.

– Как насчет похода в тюрьму?

– На случай, если нас поймают, – сказал Ларкин, – лучше придумать отговорку. Грей наверняка узнает об этом и что-нибудь заподозрит. Лучше нам пробираться туда раздельно. Я всегда могу сказать, что собираюсь навестить какого-нибудь австралийца, которого поместили в тюрьме. Как насчет тебя, Мак?

– Там расквартированы люди из малайского полка. Я мог бы сказать, что пришел повидаться с ними. А вы, Питер?

– Там есть какие-то люди из авиации, которых я мог бы навестить, – Питер Марлоу заколебался. – Может, лучше мне сходить и посмотреть, что там и как, а потом вернуться и рассказать вам.

– Нет. Если вы войдете незамеченным, вас вполне могут поймать на выходе и задержать. Тогда они никогда не разрешат вам войти внутрь снова. Вы не сможете не подчиниться приказу. Нет. Думаю, нам надо идти. Но порознь. – Ларкин улыбнулся. – Загадка? Интересно, в чем дело?

– Молю Бога, чтобы это не оказалось какой-нибудь неприятностью.

– Эх, паренек, – сказал Мак. – Жизнь сегодня – это уже неприятность. Я очень неуютно буду чувствовать себя, если не пойду, – у Кинга влиятельные друзья. Ему, может быть, что-то известно.

– Что будем делать с флягами?

Они подумали секунду, потом Ларкин сказал:

– Возьмем с собой.

– Это не опасно? Я имею в виду, что в тюрьме в случае внезапного обыска мы не сможем спрятать их.

– Если нам суждено быть пойманными, нас поймают. – Ларкин был серьезен, лицо его стало жестким. – Чему быть, того не миновать.

– Эй, Питер, – окликнул его Эварт, увидев, как Питер Марлоу выходит из хижины. – Ты забыл свою нарукавную повязку.

– О, благодарю. – Питер Марлоу выругался про себя, возвращаясь назад к койке. – Забыл про эту чертову штуку.

– Я тоже всегда забываю.

– Еще раз спасибо.

Питер Марлоу присоединился к людям, идущим по тропинке вдоль стены. Он пошел по ней на север, повернул за угол, оказался перед воротами. Он сорвал повязку, сразу же почувствовав себя раздетым. Впереди, в двух сотнях ярдов, дорога на запад кончалась. Заграждение сейчас было убрано, так как группы пленных возвращались с дневных работ. Многие изнемогали от усталости, волоча большие тележки, нагруженные пнями, которые были с огромным трудом выкорчеваны из болот и предназначались для лагерных кухонь. Питер Марлоу вспомнил, что послезавтра и он пойдет на эти работы. Он ничего не имел против почти ежедневной работы на аэродроме, это было нетрудно. Но заготовка дров – совсем другое дело. Трелевание бревен – опасная работа. Все делалось вручную, без каких-либо приспособлений, которые бы могли облегчить работу. Многие ломали руки и ноги, растягивали сухожилия. Всем здоровым в лагере приходилось выходить на такие работы раз или два в неделю, офицеры работали наравне с рядовыми. Дрова нужны были каждый день, а кухня пожирала их очень много. Это было справедливо, что те, кто был здоров, работали за больных.

Рядом с воротами стоял наряд военной полиции, а по другую сторону ворот корейский охранник, прислонившись к стене, курил и сонно наблюдал за проходящими мимо людьми. Полицейский смотрел на группу пленных, устало бредущих через ворота. Кто-то лежал на повозке. Обычно один или два человека завершали день именно так, но нужно было очень устать или сильно заболеть, чтобы тебя привезли домой в Чанги таким способом.

Питер Марлоу проскользнул мимо невнимательных стражей и присоединился к пленным, которые толкались на огромной бетонной площадке.

Он нашел вход в один из тюремных коридоров и начал пробираться через металлические лестницы, кровати и расстеленные матрасы. Люди были везде. На лестницах, в коридорах, в открытых камерах, четверо или пятеро в камере, рассчитанной на одного. Он почувствовал ужас от этого копошащегося людского муравейника. Вонь была тошнотворной. Вонь от гниющих тел. Вонь от немытых человеческих тел. Вонь от людей, длительное время прикованных к постели. Вонь от стен, от тюремных стен.

Питер Марлоу нашел камеру 54. Дверь была закрыта, но он открыл ее и вошел. Мак и Ларкин уже были там.

– Господи, от этого запаха с души воротит!

– Меня тоже, приятель.

Ларкин обливался потом. Мак обливался потом. Воздух был спертым, бетонные стены влажными, они тоже потели и были в пятнах плесени от многолетнего потения.

Камера – семь футов в ширину, восемь в длину и десять в высоту. Основное пространство занимала кровать – бетонный блок, вмонтированный в стену, высотой три фута, шириной тоже три и шесть футов в длину. Из кровати выступало бетонное изголовье. В одном углу камеры была уборная – дыра в полу, соединенная с канализационной трубой. Канализация давно не работала. На высоте девяти футов от пола крошечное зарешеченное окно, но увидеть из него небо было невозможно, потому что стены были толщиной два фута.

– Мак, мы подождем его несколько минут, потом смоемся из этого проклятого места, – заявил Ларкин.

– Хорошо, приятель.

– По крайней мере давайте откроем дверь, – предложил Питер Марлоу, который начал задыхаться.

– Лучше держать ее закрытой, Питер. Безопаснее, – тревожно возразил Ларкин.

– Я бы скорее умер, чем согласился бы жить здесь.

– Да. Хвала Господу, мы живем не здесь.

– Эй, Ларкин. – Мак показал на одеяла, лежавшие на бетонной кровати. – Не понимаю, где люди, которые живут в этой камере. Не могут же они все быть на работах.

– Я тоже не знаю. – Ларкин все больше нервничал. – Давайте сматываться... Дверь открылась, и, сияя улыбкой, вошел Кинг.

– Привет, ребята! – В руках у него были какие-то свертки. Он отступил в сторону, пропуская Текса, тоже нагруженного. – Положи все на кровать, Текс.

Текс поставил электроплитку, большую кастрюлю и ногой закрыл дверь. Все удивленно наблюдали за происходящим.

– Принеси воды, – распорядился Кинг.

– Хорошо, – ответил Текс.

– Что происходит? Вы хотели видеть нас? – спросил Ларкин.

Кинг рассмеялся.

– Предстоит небольшая стряпня.

– Господи! Вы хотите сказать, что собрали нас ради этого? Почему, черт побери, мы не могли сделать это у нас дома?

Ларкин был разъярен. Кинг же смотрел на него и ухмылялся. Затем повернулся и раскрыл какой-то сверток. Вернулся с водой Текс и поставил кастрюлю на плитку.

– Раджа, послушайте, что... – Питер Марлоу запнулся. Кинг высыпал в воду не меньше двух фунтов бобов, посолил и положил две полные ложки сахара. Потом развернул другой сверток, завернутый в банановый лист, и показал его содержимое.

– Матерь Божья!

Все замолкли, ошеломленные.

Кинг был доволен произведенным впечатлением.

– Говорил я тебе, Текс, – ухмыльнулся он. – Ты должен мне доллар.

Мак протянул руку и потрогал мясо.

– 'Mahlu! Да оно настоящее!

Ларкин тоже потрогал мясо.

– Я и забыл, как оно выглядит, – сказал он голосом, полным благоговейного трепета. – Проклятье, вы гений. Вы гений!

– Сегодня мой день рождения. Поэтому я решил отпраздновать его вместе с вами. И у меня есть еще вот что, – сказал Кинг, показывая бутылку.

– Что это?

– Саке!

– Я не верю, – сказал Мак. – Да здесь целая задняя част свиньи. – Он наклонился и понюхал.

– Бог мой, она настоящая, настоящая, настоящая и свежа, как майский день, ура! Все засмеялись.

– Лучше запри дверь, Текс. – Кинг повернулся к Питеру Марлоу. – Все в порядке, компаньон?

Питер Марлоу никак не мог оторвать взгляд от мяса.

– Где вы его взяли, черт побери?

– Долгая история! – Кинг вынул нож, ловко разделал окорок и положил мясо в кастрюлю. Они смотрели, как он добавил щепотку соли, поставил кастрюлю точно на середину плитки, потом сел на бетонную койку, скрестив ноги. – Не плохо, а?

Долгое время все молчали.

Поворот дверной ручки разрушил очарование. Кинг кивнул Тексу, который отпер дверь, приоткрыл ее, потом широко распахнул. Вошел Браф.

Он удивленно огляделся. Потом увидел плитку. Подошел и заглянул в кастрюлю.

– Будь я проклят!

Кинг ухмыльнулся.

– У меня день рождения. Вот я и пригласил вас пообедать.

– Гость уже пришел, – Браф протянул руку Ларкину. – Дон Браф, полковник.

– Меня зовут Грант! Вы знакомы с Маком и Питером?

– Конечно. – Браф повернулся к Тексу. – Привет, Текс!

– Рад вас видеть. Дон.

Кинг показал на кровать.

– Садитесь, Дон. Нам надо немного поработать.

Питера Марлоу удивляло, что американские рядовые и офицеры с такой непринужденностью называют друг друга по именам. В этом не чувствовалось ни неуважения, ни подхалимства, это казалось почти естественным. Он замечал, что приказам Брафа всегда подчинялись, хотя все в глаза называли его Доном. Удивительно.

– В чем заключается работа? – спросил Браф. Кинг вытащил обрывки простыней.

– Нам придется законопатить дверь.

– Что? – недоверчиво спросил Ларкин.

– Обязательно, – пояснил Кинг. – Когда наша стряпня начнет вариться, может начаться бунт. Парни учуют запах. Господи, представьте сами! Нас могут разорвать на части. Я подумал, это единственное место, где мы приготовим еду в тайне. Запах в основном будет выходить в окно. Если мы, конечно, плотно заткнем дверь. На улице мы не могли бы готовить, это уж точно.

– Ларкин был прав, – серьезно заявил Мак. – Вы гений. Я бы никогда об этом не подумал. Поверьте мне, – добавил он, смеясь, – с этого момента американцы – мои друзья!

– Спасибо, Мак. Теперь нам лучше приняться за дело.

Гости Кинга полосками ткани законопатили щели вокруг двери и закрыли в ней решетчатый глазок. Кинг проверил их работу.

– Хорошо, – заключил он. – А что будем делать с окном?

Они посмотрели на небольшую зарешеченную часть неба, и Браф сказал:

– Оставим все как есть, пока похлебка не начнет кипеть. Потом мы заткнем окно и будем терпеть сколько сможем. Потом опять ненадолго откроем его. – Он огляделся по сторонам. – Я считаю, что время от времени мы можем выпускать запах наружу. Как индейский дымовой сигнал.

– На улице есть ветер?

– Будь я проклят, если я это заметил. Кто-нибудь знает?

– Эй, Питер, подсади-ка меня, парень, – сказал Мак.

Мак был самым маленьким из всех мужчин, поэтому Питер Марлоу позволил ему встать на свои плечи. Мак лизнул палец и выставил его наружу сквозь прутья решетки.

– Поторопитесь, Мак, бога ради – вы ведь, понимаете, не цыпленок, – крикнул Питер Марлоу.

– Я проверяю, есть ли ветер, вы, молодой негодяй! – И он снова лизнул палец и выставил его наружу. Мак был так поглощен этим занятием и выглядел так нелепо, что Питера Марлоу начало трясти от смеха. Ларкин присоединился, они корчились от смеха. В результате Мак свалился с высоты шести футов, ободрал ногу о бетонную койку и начал чертыхаться.

– Поглядите на мою чертову ногу, чтоб вас всех, – ругался Мак, задыхаясь. Царапина была небольшой, но показалась струйка крови. – Я почти содрал всю кожу с этой чертовой ноги.

– Послушайте, Питер, – простонал Ларкин, держась за живот. – У Мака есть кровь. Я всегда думал, что у него в венах только латекс!

– Идите к дьяволу, негодяи, 'mahlu, – раздраженно сказал Мак, потом приступ хохота охватил и его. Он встал, сгреб в охапку Питера Марлоу и Ларкина и запел: «Хоровод среди роз, руки полны цветов...»

А Питер Марлоу схватил за руку Брафа, а Браф Текса, и цепочка мужчин, возбужденных песней, раскачивалась вокруг кастрюли, а Кинг, скрестив ноги, сидел позади.

Мак разорвал цепочку.

– Салют, Цезарь. Собирающиеся здесь приветствуют тебя. Они все, как один, отдали ему честь и свалились в кучу.

– Слезьте с моей чертовой руки, Питер!

– Вы мне заехали по яйцам ногой, негодяй, – ругал Ларкин Брафа.

– Извините, Грант. О, Боже! Я не смеялся так уже много лет.

– Эй, Раджа, – окликнул Питер Марлоу. – Думаю, что всем нам надо помешать один раз варево, на счастье.

– Поступайте, как считаете нужным, – ответил Кинг. Ему было чертовски приятно, что эти парни так развеселились. С серьезным видом они выстроились в очередь, и Питер Марлоу помешал варево, которое уже нагрелось. Мак взял ложку, помешал и прочитал над ним непристойную молитву. Ларкин, чтобы не отставать, начал помешивать, приговаривая:

– Кипи, кипи, кипи и закипай...

– Вы спятили? – воскликнул Браф. – Цитирует «Макбета»! Ради бога!

– В чем дело?

– Это сулит несчастье. Цитировать «Макбета». Как свистеть в театральной уборной.

– Неужели?

– Каждому дураку это известно!

– Будь я проклят. Ничего об этом не знал. – Ларкин нахмурился.

– Во всяком случае, вы процитировали неверно, – сказал Браф. – «Пламя, прядай, клокочи. Зелье прей! Котел урчи!»

– А вот и не так, янки. Я знаю Шекспира!

– Спорим на завтрашнюю порцию риса?

– Послушайте, полковник, – подозрительно вмешался Мак, зная склонность Ларкина к азартным играм. – Никто так просто не бьется об заклад.

– Я прав. Мак, – отрезал Ларкин, но ему не понравилось самодовольное выражение лица американца, – Почему вы так уверены в своей правоте?

– Пари? – спросил Браф.

Ларкин секунду подумал. Он любил азартные игры, но завтрашняя порция риса была слишком большой ставкой.

– Нет. Я поставлю свою порцию риса за карточным столом, но будь я проклят, если поспорю на нее из-за Шекспира.

– Жаль, – сказал Браф. – Мне бы пригодилась дополнительная порция. Это четвертое действие, картина первая, строка десятая.

– Откуда, черт возьми, вам это так точно известно?

– Ничего странного, – объяснил Браф. – Я специализировался по искусству при Конгрессе США, в основном по журналистике и драматургии. Когда все это кончится, я собираюсь стать писателем.

Мак наклонился и вгляделся в кастрюлю.

– Завидую вам, приятель. Писатель – почти самая важная профессия в мире. Если писатель хороший.

– Ерунда, Мак, – сказал Питер Марлоу. – Существует миллион более важных занятий.

– Ваши слова говорят о том, как мало вы знаете.

– Бизнес гораздо важнее, – вставил Кинг. – Без бизнеса жизнь бы остановилась, а без денег и стабильной экономики никто бы не стал покупать книги.

– К черту бизнес и экономику, – заявил Браф. – Это обычные материальные вещи. Все обстоит так, как говорит Мак.

– Мак, – обратился к нему Питер Марлоу. – Почему вы считаете профессию писателя такой важной?

– Ну, паренек, во-первых, это то, чем я всегда хотел заняться и не мог. Много раз пробовал, но ничего не мог дописать до конца. Это самая трудная задача – дописать до конца. Но самое главное состоит в том, что писатели – это единственные люди, которые могут что-то изменить на этой планете. Бизнесмен ничего не может...

– Это чепуха, – воскликнул Кинг. – А как же Рокфеллер? И Морган? И Форд, и Дюпон? И другие? Благодаря их филантропии финансируется черт знает сколько научных исследований, и библиотеки, и больницы, и искусство. Да без их денег...

– Но они сделали свои деньги за счет кого-то другого, – сухо сказал Браф. – Они могли бы легко отдать часть своих миллиардов людям, которые заработали их для них. Эти кровопийцы...

– Я полагаю, вы демократ? – возбужденно спросил Кинг.

– Можете не сомневаться, это так. Посмотрите на Рузвельта. Посмотрите, что он делает для страны. Он вытащил страну, мы ему всем обязаны, а эти чертовы республиканцы...

– Чепуха, и вы понимаете это. Это не имеет никакого отношения к республиканцам. Экономический цикл развития...

– Все эти экономические циклы – бессмысленное вранье. Республиканцы...

– Эй вы, парни, – робко сказал Ларкин. – Никаких разговоров о политике, пока мы не поедим. Что вы на это скажете?

– Ну ладно, – угрюмо согласился Браф, – но этот малый чересчур благодушен.

– Мак, почему это так важно? Я все же не понимаю.

– Писатель может на листе бумаги изложить мысль... или точку зрения. Если писатель хороший, он может оказать влияние на людей, даже если книга написана на туалетной бумаге. И он – единственный в нашей современной экономике, кто может сделать это, кто может изменить мир. Бизнесмен не может ничего без больших денег. Политик бессилен без положения или власти. Плантатор наверняка не может. И бухгалтер не может, верно, Ларкин?

– Конечно.

– Но вы говорите о пропаганде, – сказал Браф. – Я не хочу писать пропагандистские книги.

– Вы когда-нибудь писали для кино, Дон? – спросил Кинг.

– Я никогда ничего никому не продал. Какой же я писатель, если ничего пока не продал. Но кино – это чертовски важно. Вы знаете, Ленин говорил, что кино наиболее важное из пропагандистских средств, когда-либо изобретенных?

Он заметил, что Кинг готов броситься в атаку.

– А я не коммунист, сукин вы сын, я просто демократ.

Он повернулся к Маку.

– Господи, вот так всегда, – если вы читали Ленина, Сталина или Троцкого, вас называют коммунистом.

– Ну, вам следует признать. Дон, – сказал Кинг, – что среди демократов полно розовых.

– С каких это пор доброе отношение к русским означает, что парень является коммунистом? Они наши союзники, вы же это знаете!

– Мне жаль, что так сложилось, с исторической точки зрения, – заметил Мак.

– Почему?

– Потом у нас будет масса проблем. Особенно на востоке. Эти ребята даже перед войной доставляли кучу неприятностей.

– Телевидение скоро завоюет весь мир, – сказал Питер Марлоу, наблюдая, как над поверхностью похлебки колышется тонкая струйка пара. – Вы знаете, я смотрел демонстрации телевидения из Алекзандра-Палас в Лондоне. Бэйярд раз в неделю делает программу.

– Я слышал о телевидении, – сказал Браф. – Никогда не видел.

Кинг кивнул.

– Я тоже не видел, но на нем можно заработать чертову кучу денег.

– Только не в Штатах, это уж наверняка, – проворчал Браф. – Подумайте о расстояниях! Черт, оно, может быть, сгодится для маленьких стран, таких, как Англия, но не для настоящей страны, как Штаты.

– На что вы намекаете? – холодно спросил Питер Марлоу.

– Я имею в виду, что, если бы не мы, война продолжалась бы бесконечно. Ведь наши деньги, наше оружие и наша мощь...

– Послушайте, старина, мы сами хорошо справлялись, давая вам, кретинам, возможность оторвать задницу от стула. Это ваша война в той же степени, как и наша. – Питер Марлоу свирепо посмотрел на Брафа, который ответил таким же свирепым взглядом.

– Чушь! Почему, черт побери, ваши европейцы не могут убивать друг друга так, как они это делали столетиями, и оставить нас в покое. Я не понимаю. Нам приходилось выручать вас из беды и раньше...

И, забыв о времени, они спорили и ругались, и никто никого не слушал, и у каждого было свое твердое мнение, и каждое мнение было правильным.

Кинг сердито замахивался кулаком на Брафа, который в ответ тоже показывал кулак, а Питер Марлоу кричал на Мака, когда неожиданно в дверь с грохотом постучали.

Мгновенно воцарилась тишина.

– Чего вы там орете? – спросил голос.

– Это ты, Гриффитс?

– А ты решил, что это чертов Адольф Гитлер? Ты хочешь, чтобы всех нас посадили или еще что-нибудь?

– Нет. Извини.

– Угомонитесь, черт вас возьми!

– Кто это? – спросил Мак.

– Гриффитс. Это его камера.

– Что?

– Конечно. Я снял ее на пять часов. Три бакса в час. Даром ничего не получишь.

– Вы сняли камеру? – недоверчиво переспросил Ларкин.

– Верно. Этот Гриффитс – толковый делец, – объяснил Кинг. – Вокруг ведь полно народа, верно? Не найти спокойного местечка, так? Этот англичанин сдает камеру любому, кому хочется побыть одному. Не я придумал это, но Гриффитс здорово зарабатывает.

– Готов побиться об заклад, что не Гриффитс придумал, – сказал Браф.

– Капитан, я не умею врать. – Кинг улыбнулся. – Должен признаться, что идея была моя. Но Гриффитс имеет на этом достаточно, чтобы содержать очень хорошо себя и свою группу.

– Сколько вы с этого имеете?

– Всего десять процентов.

– Десять процентов – это справедливо, – сказал Браф.

– Так я есть, – сказал Кинг. Он никогда бы не солгал Брафу. И не только сейчас, но и в любом другом деле. Браф наклонился и помешал варево.

– Эй, парни, оно кипит.

Все стали заглядывать в кастрюлю. Да, похлебка действительно кипела.

– Нам лучше заткнуть окно. Сейчас пойдет запах.

Они заложили одеялом зарешеченное оконце, и вскоре вся комната наполнилась ароматом.

Мак, Ларкин и Текс сидели на корточках около стены, не отрывая глаз от кастрюли. Питер Марлоу сидел на другой стороне кровати, и так как он был ближе всех, то время от времени помешивал содержимое кастрюли.

Вода медленно кипела, заставляя изящные маленькие бобы всплывать на поверхность, потом исчезать опять в глубине кастрюли. Выделилось облачко пара, принеся с собой запах настоящего жирного мяса. Кинг наклонился и бросил в варево горсть местных приправ: куркуму, каджанг, хуан, така и еще гвоздику и чеснок. Запах стал еще сильнее и ароматнее.

Через десять минут Кинг бросил в кастрюлю зеленую папайю.

– С ума сойти, – сказал он. – Можно заработать состояние после войны, если найти способ обезвоживать папайю. Она смягчит и мясо бизона!

– Малайцы всегда употребляют папайю, – ответил Мак, но никто не слушал его, и он сам себя не слушал, потому что жирный сладкий дух обволакивал их.

Пот каплями тек по их груди, подбородкам, ногам и рукам. Но они не замечали пота и тесноты. Они знали только одно: все это не сон; вот мясо варится перед ними, и скоро, очень скоро они примутся за еду.

– Где вы достали его? – спросил Питер Марлоу без особого желания получить ответ. Ему просто надо было что-то сказать, чтобы разрушить это удушающее очарование.

– Это собака Хокинса, – ответил Кинг, не думая ни о чем. В голове звучал один мотив: Бог мой, – как – хорошо-пахнет-как-хорошо-пахнет.

– Собака Хокинса?

– Вы имеете в виду Ровера?

– Его собаку?

– Я думал, это поросенок!

– Собака Хокинса?

– Господи!

– Вы хотите сказать, что это задняя часть Ровера? – спросил остолбеневший Питер Марлоу.

– Конечно, – сказал Кинг. Теперь, когда секрет был раскрыт, он не беспокоился. – Я собирался вам рассказать после. А в чем дело? Теперь вы знаете.

Они в ужасе посмотрели друг на друга.

Потом Питер Марлоу сказал:

– Матерь Божья! Собака Хокинса!

– Послушайте, – рассудительно начал Кинг. – Какая разница? Она определенно была самой чистой и годной для еды из всех собак, каких я когда-либо видел. Гораздо чище свиньи. Или цыпленка, в этом отношении. Мясо есть мясо. Вот так просто.

– Совершенно верно, – раздраженно согласился Мак. – Ничего нет скверного в том, чтобы съесть собаку. Китайцы их едят постоянно. Это деликатес. Да. Точно.

– Да-а-а, – протянул Браф с отвращением, – но мы не китайцы, и это собака Хокинса.

– Я чувствую себя каннибалом, – сказал Питер Марлоу.

– Послушайте, – убеждал Кинг. – Все обстоит так, как сказал Мак. В собаке нет ничего плохого. Ради бога, понюхайте.

– Понюхайте! – ответил Ларкин за всех. Он говорил с трудом, слюна чуть ли не душила его. – Я не слышу ничего, кроме запаха этой похлебки, и это сладчайшая из запахов, который я когда-либо слышал. Мне наплевать, Ровер это или нет, но я хочу есть. – Он до боли тер свой живот. – Не знаю, как вы, несчастные ублюдки, но я так хочу есть, что у меня начались судороги. Этот запах что-то сделал с моим обменом веществ.

– Я тоже чувствую себя плохо. Но это не имеет ничего общего с тем, что это собачье мясо, – сказал Питер Марлоу. Потом почти печально добавил:

– Я просто не хочу есть Ровера. – Он посмотрел на Мака. – Как мы после всего этого собираемся смотреть Хокинсу в глаза?

– Не знаю, приятель. Я подойду с другой стороны. Да. Не думаю, что смогу вообще смотреть ему в глаза, – Ноздри Мака дрогнули, и он вперил взгляд в кастрюлю. – Какой чудесный запах.

– Конечно, – вежливо сказал Кинг, – тот, кто не хочет есть, может уйти.

Никто не пошевелился. Мужчины молчали, углубившись в собственные мысли. Прислушиваясь к бульканью. Впитывая аромат. Волшебство.

– Если подумать, это не так ужасно, – сказал Ларкин, пытаясь уговорить скорее себя, чем окружающих. – Посмотрите, как мы любим наших кур, но мы же едим их или их яйца.

– Верно, приятель. А помните ли вы кошку, которую мы поймали и съели? Мы же ведь не возражали, разве не так, Питер?

– Да, но то было бездомное животное. А это Ровер!

– Был Ровер! Сейчас это просто мясо.

– А, так это вы поймали кошку? – спросил Браф, невольно разозлившись. – Ту, что пропала примерно месяцев шесть назад?

– Нет. Ту кошку мы съели на Яве.

Браф сказал:

– О-о-о!

Потом его взгляд наткнулся на Кинга.

– Я должен был бы догадаться, – взорвался он. – Ты, ты мерзавец. А мы четыре часа копались в отбросах.

– Не стоит волноваться. Дон. Мы же получили ее. Американцы победили.

– Мои австралийцы теряют навыки, – прокомментировал Ларкин.

Кинг взял ложку. Рука его тряслась, когда он попробовал варево.

– Вкусно. – Потом потыкал мясо. Оно все еще плотно прилипало к кости. – Пусть еще часок поварится.

Через десять минут он снова попробовал.

– Возможно, слегка недосолено. Как вы считаете, Питер?

Питер Марлоу попробовал. Варево получилось вкусным, ох каким вкусным.

– Чуточку, совсем чуточку!

Они все по очереди попробовали. Щепотка соли, еще немного хуана, чуть-чуть сахара, капельку куркумы. И они, почти задохнувшиеся, смиренно ждали в этой утонченной пыточной камере.

Время от времени они снимали одеяло с окна, выпускали аромат на улицу, проветривая камеру.

А за окном ветерок нес запах по Чанги. И внутри тюрьмы струйки запаха просочились сквозь дверь в коридор и пропитали воздух.

– Боже, Смитти, ты слышишь запах?

– Конечно, слышу. Ты думаешь, у меня нет обоняния? Откуда он доносится?

– Секундочку. Откуда-то сверху, откуда-то с верхних этажей!

– Но эти желтые ублюдки варят себе как раз за этой проклятой проволокой!

– Это верно. Сволочи.

– Не думаю, что это они. Кажется, запах доносится из самой тюрьмы.

– О, Боже, посмотрите на Смитти. Он принюхивается, как кровожадная ищейка.

– Говорю вам, что этот запах идет из тюрьмы.

– Это просто ветер. Ветер дует со стороны японцев.

– Ветер никогда так раньше не пах. Это готовят мясо, говорю я вам. Это говядина. Клянусь своей жизнью. Варится говядина.

– Новая пытка япошек. Сволочи! Что за мерзкие штучки!

– Может быть, нам только кажется. Они говорят, что можно вообразить себе запах.

– Как, черт побери, нам всем он может казаться. Посмотри на людей вокруг, они все остановились.

– Кто так говорит?

– Что?

– Ты сказал «Они говорят, что можно вообразить запах». Кто это «они»?

– О, Боже, Смитти. Ну просто так считается.

– Но кто эти «они»?

– Откуда мне знать, черт возьми?

– Тогда прекрати говорить – «они» сказали это или «они» сказали то. Этого достаточно, чтобы свести человека с ума.

Люди в камере, гости Кинга, смотрели, как он большой ложкой наложил порцию в котелок и отдал его Ларкину. Их глаза расстались с котелком Ларкина и вернулись назад к ложке, а потом к Маку, и снова к ложке, а потом к Брафу и опять к ложке, а потом к Тексу и опять к ложке, а потом к Питеру Марлоу, и опять к ложке, и снова к порции Кинга. Когда еда была роздана, они жадно начали есть, а в кастрюле осталось еще достаточно похлебки, по меньшей мере две порции на каждого.

Есть такую вкусную еду было мукой.

Бобы разварились и почти растворились в густом супе. Благодаря папайе мясо было мягким и отстало от костей, оно распалось на отдельные кусочки, темно-коричневые от приправ, папайи и бобов. Варево было густым, как настоящая похлебка, ирландская похлебка, с медового цвета пятнышками жира на поверхности супа в их котелках.

Кинг оторвался от своей миски. Она была сухая и чистая. Потом он кивнул Ларкину.

Тот отдал ему свой котелок, и каждый из них в молчании принял еще по одной порции. В полном молчании съели по второй порции. И, наконец, последняя.

Наконец Кинг отставил миску в сторону.

– Сукин сын.

– Лучше быть не может! – отозвался Ларкин.

– Превосходно, – сказал Питер Марлоу. – Я забыл, как надо жевать. У меня болят челюсти.

Мак аккуратно выловил последний боб и рыгнул. Это была удивительная отрыжка.

– Должен вам сказать, парни, я ел разные блюда в своей жизни: от ростбифа у Симпсона на Пиккадилли до rijsttafel в «Отель де Индс» на Яве, но ничто, ни одно блюдо даже сравниться с этим не может. Ни одно.

– Согласен, – подтвердил Ларкин, усаживаясь поудобнее. – Даже еда в лучшем ресторане Сиднея – ну, там отличные стейки, но большего удовольствия я никогда ни от чего не получал.

Кинг рыгнул и пустил по кругу пачку «Куа». Потом открыл бутылку саке и сделал большой глоток. Водка была неприятной и крепкой, однако смывала чересчур жирный привкус супа.

– Держите, – протянул он бутылку Питеру Марлоу.

Все выпили и закурили.

– Эй, Текс, как насчет кофейку? – зевнул Кинг.

– Лучше подождать несколько минут, прежде чем открывать дверь, – предложил Браф, не заботясь о том, открыта ли дверь или нет. – О, Боже, я чувствую себя прекрасно!

– А я так набил живот, что думаю, взорвусь, – потянулся всем телом Питер Марлоу. – Это была, без сомнения, самая лучшая...

– Ради Бога, Питер. Мы все только что сказали это. Мы все это знаем.

– Но я считал своим долгом добавить.

– Как ты организовал это? – обратился Браф к Кингу, сдерживая зевоту.

– Макс рассказал эту историю, ну, что собака убила курицу. Я послал Дино к Хокинсу. Он отдал собаку ему. В качестве мясника мы пригласили Курта. Моя доля – задняя часть тушки.

– Почему Хокинс отдал собаку Дино? – спросил Питер Марлоу.

– Он ветеринар.

– Понятно!

– Черта с два, – сказал Браф. – Он из торгового флота.

Кинг пожал плечами.

– Значит, сегодня он стал ветеринаром. Перестал врать.

– Ну ты и молодец. Чертовский молодец!

– Спасибо, Дон.

– Как... как Курт убил ее? – спросил Браф.

– Я не интересовался.

– Как обычно, приятель, – вмешался Мак. – А теперь давайте сменим тему, а?

– Хорошая мысль.

Питер Марлоу встал и потянулся.

– Что будем делать с костями? – спросил он.

– Мы вынесем их потихоньку, когда будем уходить.

– Как насчет небольшой партии в покер? – предложил Ларкин.

– Хорошая мысль, – бодро согласился Кинг. – Текс, ты ставишь кофе. Питер, приберитесь немного. Грант, вы караулите дверь. Дон, как насчет того, чтобы собрать посуду?

Браф тяжело поднялся.

– А ты чем, черт возьми, собираешься заняться?

– Я? – Кинг поднял брови. – Я собираюсь просто сидеть.

Браф посмотрел на него. Все они посмотрели на Кинга. Потом Браф сказал:

– Я серьезно намеревался произвести тебя в офицеры, просто для того, чтобы получить удовольствие от разжалования тебя в рядовые.

– Получите нагоняй, – сказал Кинг, – и это не принесет вам ничего хорошего.

Браф посмотрел на остальных, потом опять на Кинга.

– Ты, вероятно, прав. Я окажусь под трибуналом. – Он засмеялся. – Но нет такого закона, по которому я не могу выиграть у тебя деньги.

Он вытащил пятидолларовую бумажку, кивнув на колоду карт в руках Кинга.

– Старшая карта выигрывает!

Кинг раскинул карты.

– Берите карту.

Браф злорадно показал даму. Кинг посмотрел на колоду, потом взял карту – валет.

Браф усмехнулся.

– Вдвое или ничего.

– Дон, – примирительно сказал Кинг, – выйдите из игры, пока вы в выиграйте. – Он вытащил другую карту и перевернул ее лицевой стороной. Это был туз, – Я мог также просто вытащить другого туза – это ведь мои карты!

– Почему же, черт возьми, ты тогда не обыграл меня? – спросил Браф.

– Послушайте, капитан. – Удивление Кинга было беспредельным, – Было бы невежливо забрать ваши деньги. В конце концов, вы наш бесстрашный командир.

– Чтоб тебя! – Браф начал собирать тарелки и котелки.

Этой же ночью, когда большинство пленных в лагере спало, Питер Марлоу лежал под противомоскитной сеткой, бодрствуя, не испытывая желания заснуть. Он вылез из постели и через лабиринт противомоскитных сеток вышел на улицу. Брафу тоже не спалось.

– Привет, Питер, – тихо окликнул его Браф. – Идите сюда, посидим. Тоже не спится?

– Пока не хочется, чувствую себя прекрасно.

Их окутывала бархатная ночь.

– Замечательная ночь.

– Да.

– Вы женаты?

– Нет, – ответил Питер Марлоу.

– Счастливчик. Не думайте, что быть неженатым так уж плохо. – Браф помолчал минутку. – Я схожу с ума, не зная, что с ней сейчас.

– Ничего, – автоматически ответил Питер Марлоу. Нья ожила в его мыслях. – Не волнуйтесь.

Он мог с таким же успехом сказать «не дышите».

– Я не стал бы винить ее, как женщину. Прошло столько времени с тех пор, как мы расстались, столько времени. Это не ее вина.

Браф трясущимися руками свернул сигарету, смешав немного высушенной заварки и табак из окурка «Куа». Закурив, он глубоко затянулся, потом передал сигарету Питеру Марлоу.

– Спасибо, Дон. – Он покурил, потом вернул окурок.

Они докурили в молчании, мучаясь своими мыслями. Потом Браф встал.

– Пора на боковую. Увидимся, Питер.

– Спокойной ночи, Дон.

Питер Марлоу оглядел ночной лагерь и опять разрешил себе помечтать о Нья.

Он понимал: ему, как и Брафу, сегодня ночью оставалось только мечтать о женщине, иначе он не сможет заснуть.