4
— Итак, мы выходим к финалу. Сегодня двадцать пятое октября — редкое везение! Могу признаться, что впервые укладываюсь в сроки. Хотя толкусь на режиссерской делянке чуть ли не три десятилетия.
— Постучите по дереву, Шеф. Вся соль в финале, который еще предстоит снять, — заметил продюсер.
— Хочу напомнить тем, кто в силу своей занятости не смог просмотреть развитие «импровизационного стержня» нашего сценария. — Руффо обратился к молчаливо отсиживающейся группе «технарей». — Мы сделали попытку вывести течение событий на финальную прямую. Как известно, наши герои расстались. Москвич, как у них водится, запил горькую, опустившись до свинского состояния, француженка затеяла шумную возню вокруг подготовки собственного самоубийства. Составила завещание, записала музыку Артемьева в исполнении уличного бродяги и заявила о своем желании посетить напоследок Вальдбрунн. Мы приняли все это за чистую монету и поспешили опередить события. Письмо, подброшенное нами в замок, и послание в Москву имели целью помирить и сосватать эту пару, что нам и удалось. «Группе слежения» посчастливилось заснять поэтические сцены на верхушке башни, сдобренные изрядной долей высокопробной эротики…
— Выходит, можно приступать к монтажу? — с сомнением предположил Квентин. — На мой непросвещенный взгляд, эксперимент не слишком удался. Помнится, кто-то здесь обещал убойные кадры.
Шеф мрачно осмотрел компаньонов и скомандовал механику:
— Прокрутите в темпе последний ролик. Мне хочется убедить уважаемого Квентина, что его деньги потрачены не впустую.
В комнате погас свет, и на экране зашумел ветвями клен над могилой капитана Лаваль-Бережковского.
— Дальше, дальше! — скомандовал Шеф. — Вот… Чудесно. Я готов смотреть волнующую сцену снова и снова. Разве это не убедительное доказательство моей изначальной идеи, которую кое-кто из вас считал бредовой? Какая выразительность в нарочитой статичности, какая необычная, невозможная для нормального кино игра планов! Смело и необычайно трогательно! Честное слово, этот жадный секс на верхушке башни, под ночным небом… Это неистовство, какое-то обреченное неистовство двух зрелых, слившихся в любовном экстазе людей! Нет — в экстазе Любви! Изысканно, чертовски изысканно! Смотрите! Вы когда-нибудь видели секс во фраке? Нет, естественно, не в комедии. Предполагали, что мужчина без штанов и в «бабочке» выглядит смешно? Ничуть. Этот парень сделал невозможное — он величественный и живой одновременно — символ и живая плоть, трагедия и фарс!.. Уверен, он переплюнул бы самого Дастина Хоффмана, если бы сообразил сменить профессию.
— Конечно, эффект «скрытой камеры», чувство подсмотренности становится здесь художественным приемом, — вставил руководитель «бригады слежения», оператор, заменивший Сола.
— Даже изощряясь в составлении съемочного плана, мы бы не смогли добиться подобного эффекта, — одобрил Шеф. — Отлично удались, на мой взгляд, эпизоды «ужина в замке» и постельная эпопея в спальне. Голый человек со скрипкой над отдающейся ему женщиной! Запредел!.. Иногда я начинаю завидовать этому русскому. Чертовски повезло малому! Даже в качестве иллюзии эти деньки стоят того!
— Вы забываете о финале, — осторожно напомнил Квентин. — Или у вас изменились планы?
Шеф «не заметил» вопрос.
— Квентин, надеюсь, вы убедились, что ребята поработали отлично. Ваши денежки не вылетели в трубу, но не стоит морочить им голову нашими творческими дрязгами. — Шеф, к облегчению пятерых «технарей», объявил: — Можете быть свободны, друзья. О непосредственном задании я сообщу каждому из вас отдельно после того, как мы здесь придем к консенсусу.
…Троица заперлась в опустевшем зале.
— Так что тебе хочется знать, Квентин? — угрожающе придвинулся к продюсеру Шеф.
Как ни в чем не бывало Квентин продолжил свой вопрос:
— Я просто хочу прояснить для себя ход ваших высокохудожественных мыслей. Целую неделю вы с Руффо готовили трюк с письмами, подкачивали трагизм, подпускали мистики, страха… Ведь нам-то хорошо известно, что эти двое — обезумевшие от любви чудаки, слепые и наивные, как дети. Мы хотим только одного — заснять наивную дуру, летящую с башни. И подать всю историю примерно так: святая любовь не выдержала испытания жестокой реальностью. — Квентин хмыкнул. — Уж не знаю, что там по вашей концепции так измучило бедняжек — алкоголизм, богатство, национальная несовместимость, идеологические разногласия… Мне плевать. Я доверяю твоему чутью, Руффо, и твоей хватке, Заза… Но почему вы отменили смертельный трюк, заставив героев примириться?
— Ладно, Квентин, признаюсь: трюк с письмами не прошел, — вздохнул Руффо. — Зато подал гениальную идею для финала. Вы же понимаете, я влез в это дело не из любопытства и не из пристрастия к «сладким романам».
Руффо достал кассету и поставил ее в видеомагнитофон.
— Это моя личная копия, для архива. Вроде альбомчика с голубками и нежными открыточками для сентиментальной бабули.
На темном экране смутно белело расплывчатое пятно. Тени по краям сгущались, приобретая очертания верхушек огромных елей. Вдруг невероятно четко, почти осязаемо, перед глазами проплыло облачко тончайшего газа и в нем — женская фигура с подсвечником в руке. Нечто сомнамбулическое, летучее в крадущихся движениях — она прислушивается, вглядываясь в темноту, и вдруг замирает. Белая невеста, волшебное видение — бесплотный дух, мечта? Она напрягается в струнку, устремляясь ввысь, и медленно возносится — в темное небо вспархивает облачко легчайшей фаты. Экран заслоняет широкая мужская спина, сильные руки подхватывают невесомое, бессильно обмякшее тело. Оба они словно бесплотны, озарены каким-то потусторонним сиянием — серебристым нимбом, знакомым иконописцам…
— Не видел ничего подобного, честно, Заза. Эта пленка дорогого стоит. Как и вся эта история! — Он зашептал: — Нам чертовски, сатанински повезло… Мы сидим на золотой бочке! «Башне» нужен мощный финал. Апофеоз! Великая любовь будет убита гаденьким, мерзким. Бессмертное — смертным. Нам нужен контраст — победа земного над небесным, грязи над святостью. С хрустом костей и размазанным по старинному булыжнику мозгом. Нужны современные Ромео и Джульетта, сыгранные гениальными актерами до конца. Гиперреализм на широком экране. Украденное у судьбы Таинство — таинство смерти — на глазах миллионов зрителей… Дикси — красавица и хорошая актриса. Но в нашем сценарии она станет звездой века. А произведения маэстро Артемьева получат широкую известность. Посмертно… Боже, кто из нас не мечтал о посмертной славе!
— Мне больше по вкусу прижизненная, — пробурчал Шеф, задумавшись над манифестом Хогана. — А ты не перегибаешь палку, Руффо?
— Ничуть! Наша задача — прорыв в неведомое. Деликатность и трусость неуместны. Удача сама идет нам в руки. Микки — гениальный партнер Д. Д. Он одержим любовью и уже давно облюбовал эту башню! Нам необходимы два трупа. Два — слившиеся в последнем объятии! — Глаза Хогана фанатично сверкали.
— Ты сбрендил, Хоган. Садист и маньяк. — Заза не скрывал опасливого отвращения, граничащего с восторгом. — Хотя во многом прав… Мне и самому не терпелось, чтобы эта пара вспорхнула в звездное небо… Кружева, флердоранжи, скрипка — полет над лунным садом… А потом — бац! — Заза вздрогнул, представив хруст костей, и призадумался. — Но ты утопист, Руффо. Как нам удастся загнать на эшафот этих счастливчиков? Они сейчас так сильны… Даже если пытать их каленым железом…
— Существует куда более действенный способ, чем железо и дыба. Пытка недоверием, — улыбнулся Руффо. — Надеюсь, вы поняли, друзья, что на сей раз просчетов быть не должно — ювелирная точность, как в цирковом номере. Дубль второй — и последний…
— Кто же будет это снимать? — поинтересовался вдохновленный идеей финала Квентин.
— Какая разница! Для оператора концовка должна стать полной неожиданностью. Как, впрочем, по официальной версии, и для всех нас. Мы хотели уберечь музыканта, но не смогли… Увы, шлюшка Девизо потащила его за собой, — изобразил скорбную гримасу Хоган.
— А может, нам стоит использовать Сола? Он тщеславен и глуп, к тому же неравнодушен к красотке, а значит, легкая добыча. Мягкая глина — лепи, что хочешь!
— Хорошая идея, Шеф! — оживился Руффо. — Надо сделать так, чтобы в Вальдбрунн вместе со мной явился Барсак. Нет, разумеется, не как единомышленник и помощник. Сол ненавидит меня и не поверит мне ни на йоту… Но мы сделаем из него отличную подсадную утку для доверчивых любовников. А затем — насквозь погрязшего в грехах козла отпущения. Для тех, кто вздумает затеять следствие.
— Хорошо, я вызову Сола, постараюсь примириться и командирую в замок.
— Никаких приглашений! Ты что, Заза?! Пусть рвется к тебе сам и умоляет доверить ему переговоры с нашими героями.
— Сол не поверит, что Дикси — стерва.
— Для него ты выдашь другую версию, Заза, сделав исчадьем ада господина Артемьева. Пусть Сол катится в поместье разбираться и запутает голубков еще больше. А уж там я сработаю не хуже Шекспира! Гора трупов и скорбный голос мудреца: «Нет повести печальнее на свете…»
Руффо захохотал мелко и дробно, как от щекотки.
Соломону уже второй раз звонили коллеги из Лаборатории, конфиденциально сообщая, что в Вальдбрунн командированы Хоган и «группа слежения». Барсак сообразил, что все это неспроста. Он давно уже вышел из игры, ссылаясь на болезнь и выплатив неустойку «фирме».
Преувеличенное недомогание Сола было предлогом отстраниться от «дела». Он не обманул Дикси, передав Шефу ее ультиматум и присовокупив к нему свой: если за «объектом» не прекратится наблюдение, он выходит из игры. Барсака заверили, что красотку оставили в покое, и посоветовали отдохнуть. Все это устроилось так просто, что сомневаться в обмане не приходилось. «Даже не постарались убедить меня в своей лжи, стервецы, — скрежетал зубами Сол в ответ на пожелание подлечить нервы. — Сделали из меня соучастника, чтобы при случае посадить в дерьмо. А уж случай, видать, будет не из простых».
В сентябре Соломону позвонила из Парижа некая мадам Женевьев. Соседка мадемуазель Девизо сообщила, что «милая девочка» отправилась путешествовать, оставив для господина Барсака толстый конверт, и настоятельно просила передать его лично в руки адресата.
— Дикси подчеркнула: «при любой ситуации», — заговорщическим шепотом предупредила старушка, подозревая, что является посредницей в какой-то романтической истории.
Соломон как раз был прикован к постели приступом затяжной пневмонии и попросил переслать ему пакет в Рим.
Поколебавшись, мадам Женевьев выполнила просьбу. И Сол углубился в занимательное чтение «Записок мадемуазель Д.Д.» с весьма нелицеприятными отзывами в свой адрес. Дойдя до последних страниц, больной вскочил, ринулся в ванную, наспех побрился, затем, не раздумывая, облачился в свою походную джинсовую пару и громко выругался. Какого черта пороть горячку, когда есть телефон!
Дворецкий передал трубку хозяину, и Сол впервые услышал четко и вполне легально голос, который не раз воровски подслушивал.
— Я знаю о вас от Дикси, мсье. Что? Нет-нет, она чувствует себя прекрасно… Действительно, были кое-какие трудности, но недоразумение уладилось… Мы очень счастливы, Соломон, и собираемся вскоре пожениться.
— Дикси… Дикси так много хорошего говорила о вас… Я убежден, вы получите лучшую жену на свете, господин Артемьев… Только… — Сол замялся, не представляя, каким образом может предупредить Майкла об опасности. Да и стоило ли пугать Дикси? Возможно, он слишком зол на Шефа и придумывает несуществующие беды? — Прошу вас об одной любезности, маэстро… Ведь вы планируете сыграть свадьбу весной? Постарайтесь не затягивать, весна-то здесь очень ранняя… Я бы смог запечатлеть торжество на пленку.
— Какой ориентир для бракосочетания по европейскому календарю предлагаете вы, Соломон?
— К чертям календарь! Смотрите в окно, дружище, и подарите ей свое сердце, как только расцветут крокусы…
В последнее время сильнее, чем когда-либо, Соломон Барсак чувствовал себя иудеем. Какая-то подспудная древняя мудрость, таящаяся в его крови, пробивалась к разуму, но застревала на полпути, переполняя сердце. Сердце подсказывало ему, что надо доверять знакам, намекам судьбы — цветущим на тетради Дикси веселым первоцветам. И надо быть хитрым и осторожным во всем, что касается «фирмы». Если в замок отправляется Руффино — значит, близится финал. Зная «творческие установки» Шефа, Соломон предполагал, как далеко он может пойти в «реабилитации вечных ценностей», и потому попросил аудиенции.
Шеф выглядел смущенным, делал вид, что избегает крупного разговора с Солом. Но после некоторых уверток рискнул выложить все начистоту.
— Мы водили тебя за нос, старик. Извини, для меня искусство прежде всего. Жаден, жаден, мать родную готов продать… Царство ей небесное… Личные отношения мешают делу. Ты слишком прикипел к нашей красотке, снимая ее горячую постельку. Это и понятно — меня самого от твоих шедевров потянуло на сладкое. Но дело прежде всего: Соломон Барсак взбунтовался, и фильм досняли другие ребята. — Шеф печально вздохнул. — Надеюсь, ты не в обиде?
— Досняли? Разве работа с «объектом № 1» завершена? — Сол ехидно изобразил удивление. — По контракту осталось пять дней — не верится… Идете с опережением графика?
— Ну, кое-что смущает. — Шеф досадливо поморщился. — Ты, наверно, в курсе: голубки засели в своем «родовом гнезде», планируя пожениться, как только уладятся все формальности с разводом Маэстро. Что и говорить — перемена в биографии господина Артемьева весьма впечатляюща: нищий лабух из дикой страны — и прямо в европейские аристократы. К тому же Дикси — не из последнего десятка и влюблена по уши. Ловко он охмурил нашу красавицу… Судя по всему, — Шеф доверительно понизил голос, — как я сумел убедиться из кинодокументов, у россиян могучий сексуальный потенциал. Непаханая целина. Раньше весь пар шел в идеологию и «военку», а теперь — нате, разрешили — вперед! Куда там американским плейбоям!
— Но ведь они действительно… Как бы это сформулировать для твоих ушей поделикатнее, — любят друг друга. Именно так, как здесь талдычил все время этот толстозадый Руффо. Любят по-настоящему.
— Это как раз было бы великолепно. Прямо по сценарию. Завершить фильм торжеством великого чувства, стирающего все границы, в частности социальные, государственные, мировоззренческие… Если Артемьев так прост и романтичен, как тебе кажется, он простит прекрасную Мессалину… Любовь преодолеет и это препятствие, что означает полное духовное возрождение грешницы и нравственное торжество героя… Прямо Лев Толстой… Если, повторяю, Маэстро не плут.
— Он настоящий влюбленный. Я сам видел.
— Ну что, что ты такое видел, Сол? Как ловкий парень, прикидываясь простаком, играя в этакого дурашливого героя, прибрал к рукам сердце развращенной, пресыщенной мужским вниманием женщины?
— Нет… это просто невозможно. Он не лицемерил… Такое всегда заметно.
— Если бы было заметно, то брачным авантюристам пришлось бы менять профессию. Не делай скоропалительных выводов, Сол. Я знаю, у тебя мягкое сердце… Руффо — человек без сантиментов, именно поэтому я посылаю его в Вальдбрунн, чтобы разведать подлинное положение вещей.
— Понимаю, он возьмет русского на понт, показав ему кое-какие заснятые мной факты из биографии невесты, и проследит реакцию…
— Да, это проще всего. Расчет или истинное чувство в такой ситуации обязательно обнаружат себя.
— Ты бы не согласился, Заза, передать миссию Руффо мне? Я завтра же буду у Дикси и постараюсь все разузнать. Что называется, из первых рук, деликатно.
— Деликатность здесь неуместна, дорогой. Впрочем, отправляйся. Тебе удастся слегка притормозить напор Руффо, чтобы он не зашел слишком уж далеко.
— «Группа слежения» будет там? Я не должен выполнять прежние обязанности как оператор?
— Ну прихвати на всякий случай свои игрушки. Тебе же без них скучно. Признайся, Сол, ты, верно, и в постель ложишься с камерой, как этот русский со скрипкой?
— Бывает. Если нет лучшей кандидатуры.
Хозяева собрались покинуть Вальдбрунн до весны. С утра Дикси сообщила Рудольфу о намерении устроить прощальный ужин.
— Только, будьте добры, сделайте все как в тот день, когда мы впервые уселись за этот королевский стол — цветы, свечи и приборы визави — по самому длинному маршруту.
Они предполагали чинно поужинать тет-а-тет, навестить башню и накрепко запереться в своей спальне, вспоминая первую проведенную здесь ночь и стараясь не думать о том, что на следующий день «мерседес-бенц» вернет их в Вену…
А к обеду в поместье заявились гости.
От одного имени Соломона Барсака, сообщенного по внутреннему телефону начальником охраны, у Дикси потемнело в глазах. Ей захотелось немедля забаррикадировать подступы к дому, выкатить старинную пушку, стоящую у входа над горкой арбузоподобных ядер, сказаться больной, отказать в визите… Но она распорядилась: «Впустить». Соломона Барсака и прибывшего с ним Руффо Хогана. Понятно, откуда залетели эти птички.
— Что за люди? — удивился Майкл решению Дикси принять гостей. До этого момента она клялась, что их уединение не нарушаемо никем — ни деловыми партнерами, ни друзьями. — Про Сола ты, помнится, говорила много хорошего.
— Да, он мой давний знакомый и оператор самой лучшей ленты. С другим не встречалась, только слышала имя. По-видимому, речь пойдет о каких-то контрактах.
Но вот они появились в гостиной, светски раскланиваясь и шумно восхищаясь «имением», и у Дикси сжалось горло, а сердце, почуяв неладное, заметалось, подобно попавшему в западню зверьку. После короткой официальной части Сол намекнул, что хотел бы поговорить с «баронессой» наедине. Дикси отвела его в комнату Клавдии, где все сияло после кропотливой реставрации.
— Декорации отменные, отменные… Я бы снял в них что-нибудь романтическое. Мюзикл в стиле «Шербурских зонтиков» или «Звуков музыки».
— Сол, сегодня двадцать девятое октября. Ты приехал поставить точку в этой истории? — прямо спросила Дикси, надеясь еще на спасение.
— Мне очень бы хотелось, чтобы вышло именно так. Поэтому я здесь. Но Хоган играет за другую команду… Я действительно вышел из игры, Дикси. И они поклялись мне, что оставили тебя в покое… Это была неправда. — Сол внимательно изучал свои ладони, стараясь выложить все самое страшное. — Здесь работали другие люди. У них есть все про вас с Артемьевым…
Дикси закрыла глаза, не желая верить услышанному и думая лишь о том, что лучше бы ей вовсе не рождаться на свет. Сол тронул ее плечо.
— Если Артемьев серьезно любит тебя, он простит… Они, то есть «фирма», хотят завершить все прощением. Триумф победившей Великой любви. Но для этого они решили хорошенько испытать вас на прочность — сразить твоего музыканта неопровержимыми фактами. Шеф, судя, конечно, по себе, решил, что Артемьев — авантюрист, торопящийся заграбастать тебя, а в придачу — весь Вальдбрунн…
Дикси не слушала. Теперь, когда это случилось — компромисс, заключенный с совестью, все же всплыл на свет, грозя уничтожить расцветшее счастье, — она поняла, что давно ждала беды. Считала дни, вздрагивая от каждого телефонного звонка. Жестокие кредиторы явились к должнице в последние часы истекающего срока. Она без сил опустилась на диван.
— Я должна была рассказать ему все… Боже, почему ложь вырастает на самом гиблом месте!.. Я вывернула наизнанку всю свою душу — всю… Пропустила только историю с этим проклятым контрактом…
— Давай, детка, еще не поздно. Умоляю, чем скорее ты сделаешь это, тем лучше… Ведь Хоган может опередить тебя… — Сол встряхнул Дикси за плечи. — Смелее, действуй, я позову сюда Майкла. Только не надо бояться — он сильно любит тебя и сумеет понять.
Ожидание показалось Дикси вечностью. Она застыла с закрытыми глазами, моля прощения у кого-то всезнающего. Верующей она так и не стала, но все же обращалась к Нему: «Прости и помилуй меня, Господи… Прости и оставь его мне…»
— Я видел пленки, Дикси. — Майкл неслышно вошел и сел в кресло у окна — напротив нее, но не рядом — раздавленный, униженный, чужой. — Хоган рассказал мне о твоем контракте.
— Это единственное, что я скрыла от тебя. У меня не хватило мужества говорить о том, что стало для меня невозможным, отвратительным, гадким… Завтра конец… У меня были трудные времена, и я полагала, что не делаю ничего плохого. Позволила снимать за деньги то, что и так делала для порностудии… Мы развлекались с Чаком…
— Я видел пленки про нас.
— Они поклялись, что отменили слежку!
— Я должен поверить, что тебя убедили мерзавцы?
— Они представили доказательства, убрали Сола… Да, я поверила. Мне так хотелось в это верить…
— Бедная, наивная, обманутая девочка… А знаешь, что шептал мне этот тип с толстыми ляжками? Что ты специально продала «фирме» нашу историю, разыграв страстную любовь. За рекламу, так необходимую в твоей профессии. И в надежде на то, что я навсегда покину эти места, оставив тебе Вальдбрунн…
— Майкл! Гадость, гадость — это же мерзко! Ты поверил?
— Нет. Конечно, нет — ведь я еще жив. Поверив, я бы умер на месте — от разрыва сердца или отравления души…
Дикси все еще сжимала ладони, сомкнутые для молитвы. Но уже не обращалась к Всевышнему. Центром Вселенной для нее сейчас был Майкл. Дикси понимала, что должна рухнуть перед ним на колени, умолять простить ее, выпрашивать жалость и хоть какое-то сострадание. Но не могла шелохнуться.
— Что теперь будет? — прошептала она одними губами.
— Не знаю. Все изменилось, Дикси… Одна фальшивая нота может испортить прекрасную музыку. Здесь целая какофония… Глумливые «петухи», разрушившие гармонию.
Майкл не обвинял. Дикси физически ощущала боль, превозмогая которую, он говорил с ней.
— Я не считаю себя фотогеничным. Особенно без брюк и со скрипкой. Это трудно забыть, Дикси. Даже если поверить, что сенсационный фильм не появится в кинотеатрах… Ты выглядела очень убедительно… Я бы отдал тебе приз за лучшую женскую роль. Подвенечное платье, свечи, горящие фанатическим блеском глаза… И в постели…
— Это тоже у них есть?
— Все. У них есть абсолютно все.
— Мы расстаемся? — Дикси удивилась, что смогла выговорить эти слова.
— Выходит, так. — Он вышел, засунув руки в карманы и что-то насвистывая. Дикси не узнала мелодию. Как жестоко иногда мстит судьба за самую малость, пустяк! Дикси еще могла бы что-то изменить, если бы тогда, давным-давно, внимательней относилась к урокам музыки. Майкл насвистывал «Реквием».
В комнату ворвался Сол и сделал то, что должна была сделать перед Майклом Дикси, — рухнул перед ней на колени.
— Детка, детка, его нельзя упускать! Он заперся у себя в комнате. Такой способен на все! — Сол сжимал ее бессильно лежащие на коленях руки. — Нужен шок. Поверь мне: клин клином вышибают. Ну встряхнись же! Это твой единственный шанс! Постой на башне, просто сделай вид, что решила покончить счеты с жизнью… И подожди, я приведу его, и он вынесет тебя на руках!
— Нет, Сол. Это уже было. Такое не повторяется. Башня отыграла свое. Я уезжаю.
Это решение пришло к Дикси внезапно. Ее охватило острое желание нестись в автомобиле по темной дороге неведомо куда. Куда глаза глядят. Подальше от всего, в чем обманула ее жизнь.
— Эх, ты совсем расклеилась! — Сол до боли сжал ее руку и строго сказал: — Через пять минут стой наверху. Жди!
Через минуту Сол ломился в комнату Майкла.
— Господин Артемьев, умоляю, выслушайте. Я виновник этой затеи с контрактом. Но меня провели. Нас всех подставили.
Артемьев распахнул дверь, не пропуская гостя в комнату.
— Клянусь своей жизнью, Дикси была уверена, что слежка отменена, что вы в безопасности! Она любит вас, Майкл… Я так боюсь за нее. Она поднялась на башню… — Сол понял, что плачет, заметив холод в глазах Майкла. Оглядев комнату, Артемьев быстро подхватил скрипку и рванулся к двери.
— С дороги! Теперь моя сольная партия… Хотя я предпочел бы дуэт.
Сол замер, лихорадочно соображая: кажется, может сложиться отличный финал. Скрипач застанет на Башне Дикси и поспешит предотвратить трагедию. Только бы Руффо не задержал Дикси. Сол поспешил в ее комнату и оторопел: бледная как изваяние, она все так же сидела на диване.
— Скорее, Дикси, скорее к нему — на башню! Ты же должна была быть там! Дикси, это не игра! Майкл может решиться на самое страшное…
— Оставь. Я знаю, что мне делать. Хоган сказал, что Майкл плюнул в экран, когда там была наша ночь… И проклял меня, Сол…
— Идиотка! Руффо — сатана! Он задумал убить вас. Господи, как это ты раньше не поняла!.. «Хеппи-энд» — ха-ха-ха!.. Да они жаждут крови, вашей крови, детка! — с радостью умалишенного сообщил Сол и захохотал. Его истерический хохот, прерываемый всхлипами, сопровождал путь Дикси на Белую башню.
— Жив, Господи, жив! — прошептала она, услышав, как с высоты падают в темный колодец пронзительно печальные звуки.
Наверху стемнело. Лишь к западу небосвод еще сквозил прозрачной синевой. Там, на фоне этой помеченной бледными звездами синевы, возвышался Майкл, прижавшись спиной к каменному столбу. Он играл «Реквием» — реквием умершей Любви. Тема Моцарта, переплетенная с «Прогулками над ночным садом»! Он насвистывал ее, когда покидал комнату Клавдии, а значит — избрал смерть.
Белая рубаха, вздувшаяся парусом, распахнута на груди. И во всем — в последних отблесках ушедшего дня, в сгорбленном, болезненно ломком силуэте, отбрасывающем острый локоть, в срывающемся на хрип плаче струн — прощание, угасание, конец.
Дикси замерла, боясь вспугнуть возвышающегося над пропастью скрипача. Майкл опустил смычок и, заглянув вниз, отшатнулся. Затем осторожно сделал два шага по металлическому парапету, прижав к груди правой рукой скрипку, а левой придерживаясь за каменный столб. Еще шаг — пальцы едва касаются камня, поддерживая зыбкое равновесие. Крик ужаса застыл в горле Дикси.
Майкл выпрямился, вздохнул полной грудью, откинув назад подхваченные ветром волосы.
— Микки… — шепнула Дикси, выступая из темноты.
Он обернулся, глаза вспыхнули мгновенным восторгом, сумасшедшей радостью.
— Дикси!..
— Возьми меня с собой, любимый… — Она вспрыгнула на парапет и обняла сотрясаемые крупной дрожью плечи.
Не выпуская скрипку, он сомкнул руки за ее спиной. Прижавшись друг к другу, они чудом сохраняли равновесие. Бедром Дикси ощущала холодный камень столба, дававшего опору.
— Дикси! — выдохнул Майкл страшную боль, раздиравшую душу. — Как хорошо!
— Все позади, мой единственный, мой отважный, сумасшедший Микки! Как радостно манят нас твои «Прогулки»! — лихорадочно шептала она в его щеку, ликуя, что прощена. Ее ладонь, лежащая на камне, еще удерживала жизнь.
— Мы улетим, Дикси. Мы спасемся. Мы будем вместе всегда…
Приникнув к его зовущим губам, Дикси отпустила опору… Мгновение невесомости — замершая в блаженстве вечность. Вечность нескончаемого поцелуя… Навеки обнявшись, они понеслись в лунную ночь, и все оркестры мира грянули небывалое, убийственное крещендо…
