97

После ухода мессира Гальяно граф какое-то время размышлял о том, в какой обстановке следовало разговаривать с главным пленником – в узилище, рядом с пыточными машинами или в писарской комнате?

В конце концов он решил, что вид пыточных машин поможет пленнику настроиться на нужный лад, пусть знает, что все эти устройства могут быть пущены в ход, стоит ему только начать запираться.

– Литхорн! – позвал граф, выходя из-за стола.

– Слушаю, ваше сиятельство! – отозвался из угла секретарь.

– Я иду в пыточную побеседовать с нашими пленниками. Пусть принесут туда горячий шоколад, мне нужно взбодриться.

– Но вы не любите шоколад, ваше сиятельство…

– Это неважно. Мне нужно взбодриться, а то у меня сонное настроение.

– Слушаюсь, ваше сиятельство. Желаете, чтобы я сопровождал вас, или вызвать Альвентира?

– Желаю, чтобы ты сопровождал. Альвентир – он какой-то… точно прокисший творог. У меня от его лица меланхолия начинается.

Пока его сиятельство спускался в подвал, все его распоряжения были немедленно распространены по системе слуховых окон. Таким образом, когда он вошел в длинное подвальное помещение, где развязывали язык самым крепким из заговорщиков, пленник уже сидел на массивном дубовом стуле, а его руки и ноги были закованы в специальные колодки.

С другой стороны, пленник был умыт и перевязан свежими тряпицами. А учитывая то, при каких обстоятельствах был захвачен, выглядел он неплохо.

Когда граф подошел к столу, за которым обычно сидели следователь и писарь, присутствовавший здесь палач отодвинул стул, и его сиятельство сел на специально для него положенную подушку.

Стиглиц с полминуты смотрел на пленника, изучая его и прикидывая, чего от него можно ожидать.

Открылась дверь, в пыточную вошел Литхорн, неся поднос, на котором была чашка с шоколадом и фаянсовый чайник для сливок. Пленник, палач, двое охранников и сам граф – все посмотрели на секретаря, тот смутился. Поставив на стол поднос, он быстро осмотрел свой мундир, провел рукой по лицу, но все как будто было в порядке.

– Зачем ты принес сливки?

– На всякий случай, мой господин, вдруг шоколад окажется слишком крепок…

– М-да, – произнес граф и, сделав глоток, сморщился от горечи напитка. Он его терпеть не мог, однако сейчас ему требовалось взбодриться.

Убрав поднос под стол, Литхорн перешел к дальнему концу стола, где уже были приготовлены перья, чернила и бумага.

Граф еще раз смерил пленника оценивающим взглядом, а затем неожиданно спросил:

– Не хотите ли шоколаду?

Пленник разлепил спекшиеся губы и, покачав головой, сказал:

– Благодарю, ваше сиятельство, я к нему не приучен.

– Ага, вот как! Значит, то, что он назвал меня «мой господин», не сбило вас с толку?

– Нет, ваше сиятельство.

– Значит, вы знаете мое имя?

– Да, ваше сиятельство. Вы граф Стиглиц фон Брин, канцлер королевского тайного департамента и правая рука герцога Гайзена Лавернского.

– Ах, какие подробности! – воскликнул граф, чтобы скрыть свое смущение. – Но теперь вам придется сказать, откуда вам это известно, уж не из альбионских ли источников? Видимо, вам показывали мой портрет?

На лице пленника появилось подобие улыбки, но он быстро взял себя в руки.

– Эти источники лишь отчасти были альбионскими, ваше сиятельство. Дело в том, что, когда нас везли по улицам и случилось это нападение, я услышал несколько выкриков как ваших солдат, так и тех, кто атаковал конвой. Одни славили нашего короля Августа Фердинанда, а другие, напротив, желали смерти сильвестинцам. Позже, уже во дворе этого дома, люди, доставшие нас из клетки, обзывали нас альбионскими крысами, а стало быть, мы попали в руки к своим.

– А до этого вы не знали, с кем деретесь?

– Нет, ваше сиятельство, не знал. Но я продолжу, если вы позволите…

– Продолжайте.

– Тут же, во дворе, я услышал, как кто-то призывает лекаря к его сиятельству, а теперь я вижу, что под правым рукавом у вас повязка. Значит, вы тот самый раненый граф, а обстановка, в которой я оказался, подсказывает мне, что это королевский тайный департамент, а вы, ваше сиятельство, граф Стиглиц.

Граф откинулся на спинку стула, борясь с желанием посмотреть на свой рукав, действительно ли так заметна спрятанная под ним повязка?

– Ну что же, ваш ум и логика делают вам честь. Пора и вам представиться, милостивый государь, раз уж мы так мило беседуем.

– Меня зовут Эрик фон Галлен. Я капитан первого королевского корпуса в отставке.

– В отставке по ранению или…

– Или, ваше сиятельство. Была дуэль.

– А дуэли запрещены…

– Так точно.

Стиглиц достал из кармана сложенный вчетверо носовой платок, положил его на стол и развернул. А потом поднял глаза на пленника:

– Что это такое, капитан Галлен?

– Это амулет, ваше сиятельство.

– Откуда вы его взяли?

– Его дали мне мои работодатели, ваше сиятельство.

– Кто же они?

– Габинчийский орден, ваше сиятельство.

– Для чего вам был вручен этот амулет?

– Полагаю, для того, ваше сиятельство, чтобы лучше исполнять приказы моих работодателей.

– Что же это за приказы? Чем вы занимаетесь для ордена?

– Я ищу преступников, совершивших преступление против ордена.

– А когда вы находите их, то убиваете?

– Это зависит от приказа ордена.

– На территории королевства казнить и миловать может только королевский суд, капитан Галлен, вам это известно?

– И меня за это арестовали, ваше сиятельство? – усмехнулся пленник.

– Нет, не за это, – после паузы ответил граф. – И знаете что, капитан, мне не нравится ваш тон. Боюсь, вы не отдаете себе отчета, куда попали. Оглянитесь, вы видите эти приспособления? Они призваны заставлять людей говорить правду, даже когда им этого не хочется или когда им вздумается шутить.

Галлен сделался серьезнее. В его планы не входило раздражать Стиглица.

– Ваше сиятельство, возможно, мое поведение и впрямь небезупречно, но это связано с моей уверенностью, что недоразумение в конце концов разрешится, ведь ничто не указывает на меня и моих спутников как на врагов нашего короля. Когда мы дрались в этой гостинице, мы были уверены, что имеем дело с нашими врагами, с которыми уже схватывались пару раз до этого.

– Кто ваши враги?

– Некто полковник Лефлер, ваше сиятельство. Его отряд в количестве примерно полутора тысяч кавалерии движется вдоль побережья, по ничейным землям. И теперь он пытается с ним воссоединиться, а мы пытались его здесь перехватить.

– За что вы его преследуете?

– Он разграбил габинчийский обоз, двигавшийся в земли лорда Ортзейского.

– Откуда вы приехали сюда?

– Из Ярселя, ваша светлость.

– А откуда родом ваши слуги?

– По их словам, из Денвера.

– Давно они у вас?

– Всего три дня, ваше сиятельство. Именно в Ярселе мы и познакомились, где я нанял их на службу. Они показались мне весьма расторопными.

– При каких обстоятельствах вы познакомились?

– Я преследовал Лефлера, а он мечтал зарезать этих несчастных. Дело в том, что они стали невольными свидетелями его преступления, поэтому он хотел от них избавиться. Таким образом, я схватился с Лефлером и его людьми, чтобы добраться до него самого, а эти молодые люди защищали жизнь от нападения самого Лефлера. Тут мы и поладили.

После допроса Галлена граф присутствовал при допросе его слуг, где роль строгого следователя играл Литхорн, задавая одни и те же вопросы: откуда родом, почему сопротивлялись людям короля, как давно служите у нового хозяина, что о нем знаете?

Литхорн был искусен в допросах, это в департаменте умели делать даже сержанты охранных отрядов, однако показания слуг сходились и с показаниями друг друга, и с тем, что говорил их хозяин. Да и выглядели эти двое слишком молодо для того, чтобы входить в руководство мятежников.

В конце концов в опросных документах они стали именоваться «задержанными по подозрению», в то время как в донесениях по задержанию именовались «лейтенантами мятежных войск».

Во время допроса последнего из задержанных граф Стиглиц спросил у арестованного, не встречался ли его хозяин с какими-нибудь незнакомцами.

– Нет, ваше сиятельство, при мне не встречался, – ответил тот.

Это «ваше сиятельство» неприятно поразило Стиглица, ведь арестованных держали порознь, и они не могли общаться.

– Почему ты обращаешься ко мне таким образом? – спросил граф.

– Я лишь хотел быть вежливым, ваше сиятельство.

– Но почему ты решил, что я граф? – настаивал Стиглиц.

– Я… – арестованный смутился. – Я слышал, как его сиятельство звали лекаря…

– И с чего ты взял, что «его сиятельство» именно я?

– Вы очень бледны, ваше сиятельство, оттого и заметно, что ранены…

– Просто здесь такое освещение! – рассердился граф и, поднявшись, направился к двери. Уже взявшись за ручку, он обернулся и коротко бросил: – Уведите его. Отложим все допросы на завтра.