43

Сознание возвращалось к Клаусу краткими вспышками. То он сидел на берегу, а рядом рыдал Ригард, хлеща его по щекам и крича: «Дыши, я приказываю! Дыши, сволочь!»

Потом снова был провал, и опять голос Ригарда, уже более спокойный, настойчиво требовавший: «Отпусти веревку… Веревку отпусти, ты меня слышишь?»

Эти слова казались Клаусу странными.

«И чего он от меня хочет?»

Потом снова было беспамятство и сердитый голос Ригарда, который кому-то угрожал и, приплясывая на песке, швырял в темноту камни.

Окончательно Клаус пришел в себя только перед рассветом. Он очнулся от холода и смутно припомнил, что это из-за купания в студеной воде, а ощупав себя, обнаружил, что совершенно наг и лишь прикрыт сухой курткой Ригарда.

Не совсем понимая причину другого неудобства, Клаус мазнул по губам ладонью и обнаружил обрывок веревки, который все еще держал в зубах. Отбросив его, Клаус пожевал губами и почувствовал такую резкую боль в скулах, что застонал.

– А? Чего?! – вскочил рядом Ригард, и в темноте тускло блеснул его нож. – Клаус, это ты?

– Я… вдефь… – с трудом ответил напарник.

– Уф, как хорошо, что ты очнулся! Я ничего страшнее этой ночи не видел – честное слово!

– Де… вфинья?..

– Я не знаю, должно, в пороги затянуло.

– Хоро… шо… – правильно выговорил Клаус и пошевелил челюстями. Боль медленно отступала. – А где моя… одежда?

– Сушится… На тебе сухой нитки не было. Я все снял, отжал и на кусты повесил, хотя ночью-то оно не очень, вот если бы солнце…

– Солнце… – повторил Клаус, и его тело передернуло от судорог.

– Да ты замерз совсем! Давай я тебя разотру, а то от мокрой одежки толку все равно мало.

После растираний Клаус если и не согрелся, то стал чувствовать себя значительно лучше, а когда выглянуло солнце, он снял с кустов подштанники, надел их и принялся расхаживать по берегу, чтобы скорее просушить.

Когда солнце поднялось над лесом и стало пригревать, Клаус решился одеться полностью, натянул сырую куртку и тяжелые сапоги. Он не успел еще согреться, когда проснулся Ригард.

– О-хо-хо! – произнес он, потягиваясь. – Неужели это было наяву, а?

– Что наяву?

– Ну все это – свинья, пороги, волки?

– Какие еще волки?

– Ну, пока ты не в себе был, на берег волки набежали – штук пять! Как чувствовали, что здесь пожива какая. Представляешь? Я тебя только-только вытащил, ты даже сам немного прошел и сел тут – возле куста. А потом я заметил, что ты совсем не дышишь. Вроде и глаза открытые, а дыхания нет! А тут еще эти волки! Ну, я и рассердился…

– И чего?

– Камнями их отогнал. Тут на берегу вон их сколько. Меня прямо затрясло всего, швырял и швырял…

Одежда на Клаусе стала подсыхать.

– Ну что, пойдем отчет держать да денежки получить? – предложил он.

– Я не против, – сказал Ригард. Он поднялся с земли, топнул пару раз, чтобы осели сырые обмотки, и пошел за Клаусом к осыпи, а шагов через двадцать приятели наткнулись на труп волка.

– Вот так дела! Это ты его приложил, Румяный?

– Не знаю, – пожал плечами Ригард. Удар обломанной гальки застал хищника врасплох, ему снесло полчерепа. Чуть дальше нашлось несколько воронок, оставшихся от других попаданий Ригарда.

– Ты просто камнеметная машина, Румяный, с тобой не забалуешь.

– Это я от страху…

– Видимо, так.