Книга: Убийца наваждений
Назад: Ищейка
Дальше: Танец под акведуком

Постоялец

В Хасетане, на далекой родине Клетчаба Луджерефа, художники рисовали на усладу публике писаных красавиц – на балконе богатого дворца, на фоне золотого рассвета над морем, возле роскошной белой беседки в лунном свете, – и потом эти картины продавались в рамах, украшенных кусочками перламутровых ракушек и зеркальными блестками. Натуральное искусство, приобщение человека к прекрасному.
Вот такое искусство Клетчаб понимал и одобрял – не то что тычут тебя носом в какую-нибудь плохонькую развалину или в мазню, которая вовсе глаз не радует, и брешут, что это, мол, высокое, цены не имеет. И то верно, грош ему цена, коли вас мнение Луджерефа интересует. Хотя бывает, что и сущую дрянь можно загнать с немалой выгодой, ежели найдешь тупаков, готовых раскошелиться.
Девушка, сидевшая у стены на ворохе тряпья, словно сошла с одной из тех навевающих сладостные мысли картин, которыми торговали в Приглядном ряду хасетанского рынка. Совершенная прелесть ее нежного лица, точеный носик, переливчатый медно-рыжий шелк волос, длинные загнутые ресницы, изящно очерченные коралловые губы – все это даже старине Луджерефу, всяких девиц за свою бурную жизнь перевидавшему, внушило невольный пиетет. Слишком хороша для тупаков, как сказали бы в Хасетане.
И глаза небесные – но не такие, как дымно-серый полог, нависающий над этим окаянным городом, а похожие цветом на ясное голубое небо над просторами Южной Иллихеи.
Смотрели эти глаза сердито и в то же время оценивающе. Девчонка сидела, подтянув колени к груди и сцепив в замок тонкие пальцы. В полумраке подземелья она напоминала жемчужину, оброненную среди пыли и паутины.
– Съешь хоть что-нибудь, – непривычно ласковым для Клетчаба голосом уговаривала ее Демея. – Сколько можно морить себя голодом?
– С утра ведь не жравши, – поддержал Луджереф.
Госпожа так на него зыркнула, что он счел за лучшее отодвинуться поближе к выходу, а пленница едким тоном напомнила:
– Еще бы, вы меня вытащили утром из дома до того, как я успела позавтракать.
– Тем более тебе надо покушать. Ты отказалась от обеда, неужели даже поужинать не захочешь? Сурфей принес еду из неплохого ресторанчика – попробуй, вдруг эта стряпня покажется тебе съедобной…
– А я-то думала, вы на помойке объедков насобирали, разогнав пинками бродячих собак, чеклянов и нищих. Судя по тому, как вы тут живете… Ну и вонь в этой вашей норе!
В первый момент Клетчаб ужаснулся тому, что сейчас будет – порвет же ее Демея в кровавые клочья, в буквальном смысле порвет, а потом отдаст мясо Постояльцу, чтобы зазря добро не пропало. Но эта чокнутая стерва, нарвавшись на грубость, так и растаяла от умиления, словно услыхала приятнейший комплимент.
– Моя дорогая маленькая Соймела, это временное пристанище, мы здесь надолго не задержимся. Еще несколько дней – и переберемся в самые шикарные апартаменты, какие только найдутся в Лонваре. Обещаю, скоро ты будешь жить в достойных тебя условиях.
– Мне ничего от вас не надо, – отчеканила девушка. – Ни апартаментов, ни корки хлеба.
– Мы с тобой враги, не так ли? – интимно тронув ее колено, осведомилась Демея.
– Враги, – непримиримо подтвердила та.
– Тогда тебе понадобятся силы для борьбы, и поэтому надо хорошо покушать. Разве ты сможешь дать отпор или сбежать, если ослабнешь от голода?
Луджереф мог бы поклясться, что во взгляде медноволосой девчонки мелькнуло снисходительное удовлетворение, смешанное с облегчением, – мол, давно бы так, наконец-то догадались сказать то, что нужно… Однако в следующую секунду это выражение сменилось другим, дерзким и презрительным.
– Ладно, давайте сюда ваши помои.
Обрадованно всплеснув руками, Демея поставила перед ней кастрюльку с разогретым на керосиновой плитке мясным рагу. Соймела, видать, проголодалась и держалась из последних сил – смела все подчистую.
– Добавки не хочешь? Есть еще одна порция.
– Угу, – промычала пленница с набитым ртом, энергично дожевывая остатки.
– Э-э… – осторожно выдавил Клетчаб.
«Еще одна порция» – это была его законная порция. Надо было оперативно поужинать под шумок, пока Демея уламывала похищенную красотку, а теперь пиши пропало. Встретив тяжелый взгляд госпожи, Луджереф понял, что никак не отстоять ему свою жратву и пререкаться бесполезно.
Что бы вы думали, это изящное создание умяло все без остатка! И как у нее в желудке столько поместилось? Хоть бы чуток оставила из человекоделикатных соображений… Или она решила осложнить врагам жизнь, оприходовав их продовольственные запасы?
Час был еще не поздний, Лонвар переливался-перемигивался мириадами золотых огоньков, и теоретически можно было прошвырнуться до ближайшей закусочной. Гм, с риском по дороге оскользнуться и свернуть себе шею.
Демея в темноте шныряла запросто, словно зубастая хищная рыбина в мутной воде, а ему уже случалось оступаться на глинистом склоне Овечьей горки и падать в грязь. Другое дело, если бы они пошли вместе, но яснее ясного, что ей сейчас в охотку увиваться вокруг этой прожорливой финтифлюшки, а не гулять под мерзким моросящим дождем с оставшимся внакладе подельником.
Непобитых фонарей в окрестностях не было, до освещенных обитаемых улочек еще нужно дошкандыбать в целости и сохранности, а места вокруг такие, что даже при свете дня ничего путного не увидишь. Торчащие сами по себе ветхие заборы, замусоренные пустыри, заброшенные строения. Вдобавок под южным склоном свалка заводских отходов: привлеченные вонью, туда сбредаются бездомные собаки, а бывает, и стургубуды приходят.
Пострадать от собак – дело недолгое. Клетчаб до сих пор вспоминал с содроганием, как его едва не растерзал в благодарность за добро окаянный грызверг, когда он выпустил из ловушки безмозглую зверюгу, чтобы та догнала и загрызла сорегдийского оборотня.
Похожие на кожистые табуретки стургубуды – чекляны по-здешнему – обычно первыми на людей не кидаются, но ежели не повезет запнуться об эту дрянь в потемках, тоже могут покусать. Они боятся собак и ошиваются на периферии: подберется проворный ходячий табурет к россыпям гниющей требухи, схватит, вытянув длинную шею, первый попавшийся кусок – и сразу наутек. Поэтому на свалке их не увидишь, зато в ближайшем от нее радиусе шансы встретить эту погань достаточно велики.
Не говоря уж о том, что помимо зловредных животных и трущобных ушнырков, готовых прирезать тебя за пару сулов, здесь еще и мороки водятся. Правда, в течение всего того времени, что Луджереф прожил в Лонваре, посмотреть на морок ему ни разу не довелось. Может, все это обман – как он сам тупаков обманул, смастерив свое страшило для грабежа на Крупяной горке, а на самом деле их не так уж и много?
С другой стороны, если тут есть Постоялец, кто знает, какие еще твари обитают в этом паршивом местечке с ним за компанию?
Прикинув, чем может закончиться одинокая поздняя прогулка, Луджереф помрачнел, понимая, что выпало ему в этот раз отправляться на боковую с пустым брюхом.
– Помой посуду, – властно распорядилась Демея, сунув ему поднос с кастрюльками и ложками.
Воду они брали из колонки, до которой от схрона полчаса ходу, – на рассвете, в самый глухой час, чтобы не попасться на глаза никакой любопытной сволочи. В соседнем помещении стояло два вместительных бидона с крышками на защелках, Демея украла их на заводе. Хилый электрический фонарик едва рассеивал мрак подземелья, но Клетчаб здесь уже освоился и не запнулся о предательский порожек.
Прежде чем налить воды в ведро и сполоснуть там утварь, он тщательно собрал хлебным огрызком со стенок кастрюль остатки соуса. Хуже, чем в самой завалящей тюряге! Вон чем довольствоваться приходится, срань собачья, а ведь всего несколько месяцев назад был он почтенным министерским служащим, и кухонные людишки стояли перед ним в струнку, лепеча оправдания, если высокородный Ксават цан Ревернух их отчитывал, найдя, к чему придраться.
Из-за стены доносился капризный голосок мерзавки-пленницы:
– Нет, я никогда не буду с вами заодно, вы не сможете убедить меня в своей правоте. Я вам не подчинюсь!
– Но ты еще не знаешь, что я хочу тебе предложить! – рассыпалась перед ней Демея. – Ты будешь вместе со мной попирать низших! Стадом правят сильнейшие, и ты тоже достойна самого лучшего!
– Нет, никогда! Я не сдамся!
– Я все же надеюсь на то, что со временем ты сдашься!
– Я сказала, никогда! Можете сколько угодно щелкать зубами, но моя красота не для вас!
Выходило у них складно, как в оперном дуэте, и казалось, обе получают немалое удовольствие от этой ахинеи. Клетчабу хотелось запустить кастрюлей в стенку, чтобы они прекратили глупую трескотню, да не тот нынче расклад – он здесь лицо подчиненное и зависимое.
– Не смейте до меня дотрагиваться!
– Я всего лишь хочу подоткнуть тебе одеяло!
– Не трогайте мое одеяло! А, это ведь не мое, а ваше одеяло… Не надо мне вашего одеяла!
С той стороны что-то глухо шмякнуло о стенку. Одеяло, вероятно.
Шаги. Демея подобрала отброшенную постельную принадлежность и попыталась укрыть собеседницу, но за этим последовал новый шмяк.
– Моя дорогая маленькая Соймела, ты ведь замерзнешь ночью без одеяла!
– Нет, я его не возьму, потому что оно – ваше. А мое одеяло осталось дома. Можете засунуть это одеяло себе… в лифчик, если вы его носите, а я никаких подарков принимать от вас не собираюсь! Забирайте свое никому не нужное вонючее одеяло!
«Боги великие, за что вы запихнули старину Клетчаба в этот дурдом? – подумал притулившийся возле стены Луджереф, ошалевший и от гневного верещания медноволосой красотки, и от восторженно-приторных интонаций Демеи. – Разве мои прегрешения настолько велики, чтобы на меня свалилось… вот это? Нет, ну сколько можно про одеяло? Сколько еще я должен слушать про это треклятое одеяло?!»
Он несильно хлопнул себя вначале по одной щеке, потом по другой, ибо истерику нужно давить в зародыше. Не помогло. Тогда он ожесточенно, с вывертом, ущипнул себя за руку. После этого чуть-чуть полегчало.
– Мы проведем здесь от силы два-три дня, а потом ты сможешь выбрать любой брошенный хозяевами особняк или даже дворец, – продолжала сюсюкать Демея. – Такая чудесная жемчужина заслуживает самого лучшего бархатного футляра…
– И вы хотите сказать, что место этому футляру – у вас в кармане? – съехидничала Соймела.
– Дерзкая девчонка, ты должна занимать достойное тебя место, а сейчас разреши, я все-таки укрою тебя этим одеялом – видишь, оно совсем новое, вот даже бумажный ярлык на нем сохранился…
– Ничего я от вас не приму, лучше выкиньте на помойку ваше одеяло!
Услышав опять про одеяло, Клетчаб зажал уши ладонями, стиснул свою несчастную голову и тихонько завыл сквозь зубы. Словно тот самый грызверг, когда угодил в западню. Могут ведь у человека сдать нервы?
Похоже, он перестал ощущать ход времени, потому что не смог бы сказать, просидел в прострации пять минут или полчаса. За стенкой наконец угомонились, и появление Демеи в дверном проеме он чуть не прозевал.
– Сурфей, что с тобой? – Она говорила шепотом.
Направленный в лицо слепящий луч фонаря заставил его зажмуриться.
– Слишком много впечатлений, госпожа Демея. Сколько ж нам еще тут прятаться?
– Недолго. Я обещала Соймеле два-три дня, но надеюсь, что Постояльца удастся разбудить завтра вечером. Я сейчас пойду что-нибудь поищу для него, а ты охраняй девочку.
Шестерых ушнырков, разбиравших кирпичную кладку в заброшенном туннеле, Постоялец уже слопал. В подземелье сейчас не было людей, кроме Луджерефа, Демеи и их пленницы.
Сплошь усыпанный битым кирпичом коридор, который вел к пещере погруженного в спячку чудовища, перегораживали два щита, сколоченных из кусков фанеры. Они были установлены таким образом, что между ними оставался зазор – лазейка для человека. Не падали они благодаря прилаженным с обеих сторон деревянным подпоркам. Проснувшийся Постоялец запросто снесет эту преграду, но пока он все еще не мог преодолеть сковывающую его дремоту.
Демея утверждала, что он выйдет из спячки после того, как насытится. После очередной кормежки, неизвестно которой по счету. Когда это произойдет, надо будет поскорее покинуть подземелье и убраться подальше от Овечьей горки. Риска никакого, она все предусмотрела: громадному чудовищу понадобится некоторое время, чтобы прорыть себе ход наружу.
Клетчаб старался не думать о Постояльце. Конечно, всякое в голову лезло: а ну, как этот ужас очухается внезапно или окажется слишком прытким… Но выигрыш стоил риска. Без шухера, который поднимется в Лонваре из-за проснувшегося подземного гада, ему от цепняков не спастись. Никуда не денешься, придется придерживать свой страх за шкирку и не отступать от намеченного плана. Как ни крути, а если мерзавцы-агенты поймают Клетчаба, в Иллихее его поджидает куда худший ужас.
– Не пускай ее к Постояльцу и туда, где лежит все, приготовленное для мины, – строгим шепотом распорядилась Демея. – Я постараюсь управиться побыстрее, но заранее неизвестно, как скоро мне попадется какой-нибудь никчемный обыватель, неспособный думать ни о чем, кроме своего жалованья на службе и супа у себя в тарелке.
При напоминании о супе Луджереф судорожно сглотнул слюну. Хорошо бы, особливо с приправами, с мясными фрикадельками, с поджаристыми золотистыми сухариками… Попросить ее стервейшество, чтобы завернула в закусочную и купила какой ни на есть жрачки? Или лучше не связываться? Однажды попросил, а та в ответ заявила, что небольшая голодовка пойдет ему на пользу, это, мол, благотворно для здоровья и укрепляет силу духа, и белесые глаза при этом агрессивно светились.
Ну ее, уж лучше дотерпеть до завтра. А может, сама чего-нибудь притащит. Обычно Демея делала за ночь по две-три вылазки за кормом для Постояльца, и бывало, что по дороге заворачивала в работавшие по ночам магазинчики – около них вернее всего можно встретить припозднившегося тупака.
После ее ухода Клетчаб обошел с фонарем подземелье. В проеме той комнаты, где поселили Соймелу, висела новенькая занавеска, в тусклом луче фонаря золотились шелковистые узоры. У стены напротив громоздилась куча мусора: госпожа Демея собственноручно взялась за веник и вымела оттуда всю скопившуюся на полу дрянь, лишь бы девчонка не морщила носик.
В конце коридора смутно виднелась фанерная перегородка. За ней было тихо, как будто никого там нет. Постоялец издавал звуки – чмоканье, словно кто-то неумело целуется, утробное урчание, негромкое чавканье, – лишь когда расправлялся со своим живым харчем. Демея предупредила: первым признаком того, что он окончательно проснулся, станет доносящийся оттуда шум в неурочное время. Тишина – значит, полный порядок.
То помещение, где эта чокнутая хранила украденные где придется ингредиенты для изготовления мины, тоже было занавешено, только не нарядной портьерой, а куском грязного брезента. Луджереф не знал, что она собирается взорвать. Может, трамвайный мост, или железную дорогу, или телеграфную линию, или какую-нибудь казенную контору – стратегический объект, одним словом. Она ни разу не проговорилась, для чего или для кого предназначена мина, но, когда об этом заходила речь, ее глаза торжествующе и мечтательно щурились, а губы растягивались в откровенно мстительной улыбке.
– Я покажу им всем, какое место они должны занимать, – бормотала Демея, явно предвкушая что-то невероятно сладостное и в то же время с угрозой. – Да, я до этого додумалась, и я это сделаю, имею полное право! Они такого не ждут, она такого не ждет, никто такого не ждет… Меня не остановят. С помощью этой мины я все расставлю по местам, потому что каждый должен знать свое место!
Клетчабу от ее посулов делалось не по себе, но, когда она высказала все это Соймеле, та в ответ дерзко фыркнула:
– Да уж не вам решать, где чье место.
– Моя маленькая драгоценность, я надеюсь переубедить тебя, ты еще увидишь, что я права, и мы будем заодно, – сразу же залебезила перед ней госпожа Демея.
«Обе они чокнутые», – подумал Клетчаб, обшаривая карманы одежки, оставшейся после скормленных постояльцу ушнырков и сваленной неопрятной кучей в одном из помещений.
Его внезапно осенило: все это напоминает скверный спектакль. И пьеса никуда не годная, и режиссер тупак, и обе актрисы бесталанные. В любом из хасетанских театров их бы точно освистали, а в жизни – вот оно происходит, и никто не свистит.
В карманах покойничьего тряпья завалялось несколько сухих солоноватых галет. Горсть жареных семечек нулеймы, которую по-венгоски называют «мушгрой». Еще и небольшая вяленая рыбка, чуть-чуть обгрызенная.
Радуясь, что его не опередили – хотя опережать-то некому, Демея бы побрезговала, а ушнырков больше нет, – Луджереф прямо на месте поужинал. Потом отправился в ту комнату, где обустроили кухню, и запил свою трапезу холодным сладким чаем. Хвала богам, Демея с Соймелой все не выдули.
Господствующий в подземелье запах отхожего места не мешал ему. Никуда не денешься, притерпелся, хотя мелькала порой горькая мысль: «Право слово, как будто в сортире живу – и это после того, как занимал достойный пост в иллихейском министерстве!»
Шорох в коридоре заставил его замереть и облиться холодным потом: никак Постоялец проснулся. А эта стерва рассусоливала, что он выйдет из спячки только после очередной кормежки и никак не иначе. Вот и допрыгались… Так чего сидим, драпать же нужно!
И Луджереф, стиснув липкой от пота рукой фонарик, уже вскочил, чтобы драпать, но в следующую секунду обнаружил, что тревога ложная. Эта была всего лишь Соймела. Она стояла на пороге, закутанная в плед, словно в старинный плащ, и слегка жмурилась от направленного в лицо света, ее пышные медно-рыжие волосы сияли и переливались.
«Небось опять пожрать захотела», – с неприязнью подумал Клетчаб.
Впрочем, смотреть на такую красотку всяко было приятно, пусть она и стрескала ваш ужин. В следующий момент даже мелькнула мысль, что не так уж она и виновата: это ведь Демея отдала ей Клетчабову порцию.
– Вы попить желаете или, может, по известному деликатному делу приспичило? – Он постарался, чтобы это прозвучало обходительно. – Я покажу, где можно оправиться.
– Нет, я хочу с вами поговорить. Демея ведь куда-то ушла?
Соймела перешагнула через порог, плед волочился по полу, все равно что подол длинного придворного платья. Уселась на ящик из-под консервов, застланный газетой. Ее матово-белое лицо напоминало прелестный лик мраморного изваяния в раллабском императорском дворце, где чуть ли не в каждом зале стоят скульптуры. Глаза в полумраке казались более темными, чем утром у подъезда, когда Демея волокла ее, упирающуюся, к машине, за рулем которой нервничал, потел и про себя сквернословил Луджереф.
Угнанный ради этого дельца автомобиль Клетчаб потом бросил в глухом закоулке, подальше от Овечьей горки.
– Она ушла, но я вас отпустить никак не могу. Уж не сердитесь, она тут командует, а мое дело маленькое.
– У меня, между прочим, муж – убийца.
– За каждым свои делишки, – дипломатично согласился Луджереф. – Можно полюбопытствовать, ваш муж отбывает срок за своих покойничков? Или шальная удача на его стороне и он гуляет на воле?
Соймела раскрыла глаза пошире, словно чему-то удивилась, – это выглядело красиво, у нее все что угодно получалось красиво.
– Мой муж не преступник.
– Стало быть, не пойман, – осклабился Клетчаб. – Понял, чего ж не понять. Но вы тогда не шуршите об этом где попало, ежели заложить его не хотите. И зазря не пугайте, я пуганый да битый, а госпоже Демее человечка прихлопнуть что плюнуть, она может и нескольких зараз порешить, своими глазами видел. Она малость того, – он доверительно понизил голос, – психически скорбная, так что лучше вы ее не злите.
– Вы считаете, Демея сумасшедшая? – накручивая на палец нитку, свисающую с конца пледа, уточнила Соймела.
Сейчас она была похожа не на дерзкую капризную девчонку, а на обворожительную юную даму себе на уме.
– Да кто ее знает, – пошел на попятную Клетчаб. – Иногда кажется, что госпожа со странностями, хотя притом особа она предприимчивая и решительная, поставить себя умеет, к ней нельзя без респекту относиться.
Он заподозрил, что Соймела может пересказать этот разговор ее стервейшеству, так что надо бы ввернуть побольше уважительного.
– Хм, значит, главная здесь она, а вы ей подчиняетесь?
– Совершенно верно. Отчего ж не подчиниться тому, кто знает, что делает, и сумеет поймать за хвост шальную удачу?
Было искушение намекнуть, что это он на самом деле втихаря командует своей подельницей, но Луджереф удержался, не стал глупить. Потешить самолюбие, похвалиться своей крутизной перед такой красоткой – оно, спору нет, приятно, но если его слова дойдут до Демеи, та психанет и приблизит пробуждение Постояльца еще на одну жертву. Клетчаб потому и дожил до своих лет, что всегда наперво прикидывал, что сболтнуть, и не игрался мелочами в ущерб жизненным интересам.
– Что ж, пойду спать. – Соймела изящно зевнула и поднялась с ящика. – Спокойной ночи, господин Сурфей.
– Я вам сейчас фонариком посвечу, а то еще запнетесь в этой темнотище.
Клетчаб тоже встал. И приятно ему было на нее любоваться, и в то же время он почувствовал облегчение оттого, что разговор закончился. Что-то его озадачило, мелькнула между ними какая-то странность. Девица смотрела на него как на тупака, не знающего чего-то важного, что полагалось бы держать в уме бывалому человеку. Понятное дело, он здесь иностранец, мог допустить какую-то промашку, а все равно обидно, ежели красивая женщина тебя за простеца принимает.
Соймела впервые вляпалась в чужое наваждение.
Когда ее похищали в прошлые разы, все происходило иначе, но то были мороки из ее же собственных фантазий. Они не утаскивали ее в такую даль от дома, в грязную и вонючую подземную нору. Ей не приходилось терпеть их общество дольше нескольких часов: появлялся Темре и развоплощал их. Если он бывал занят и не мог примчаться на выручку, приезжал кто-нибудь из его коллег. Главное, что все заканчивалось вовремя – до того, как оно ей надоедало.
Долго общаться с морочаном, как бы тот ни был хорош, нет никакого смысла. Любой из них похож на пластинку: доиграет до конца – и дальше только перепев того, что уже было, и тянуться это будет до бесконечности. Сой давно это усвоила, да и Темре говорил то же самое.
Демея оказалась весьма содержательным мороком, можно сказать, долгоиграющим, но и она ближе к вечеру начала повторяться. Она ведь не человек, чтобы самостоятельно придумать что-нибудь новое. Ей даже не под силу элементарно скопировать из окружающей реальности то, что не было в нее заложено при воплощении. Так что теперь Соймелу ожидала сплошная нудятина, утратившая прелесть новизны, – до тех пор пока до этой гнусной подземной берлоги не доберутся убийцы из Гильдии.
Хотелось надеяться, что Демея приложила несчастного Рульдо не слишком сильно и тот, очнувшись, дозвонился до Темре. Хорошо бы он еще догадался заявить о похищении в полицию, но мог и не догадаться: в своей области Рульдо был, по общему мнению, талантлив, однако в делах житейских сообразительностью не отличался.
Полиция могла бы выследить машину, на которой Соймелу увезли от дома. Если Гильдия с ними свяжется, они начнут поиски, но вдруг Демея убила Рульдо и никто ничего не знает? Последняя картинка – он лежит на полу без сознания, в проеме распахнутой двери. Может, он до сих пор там лежит?
Впрочем, наверняка его уже нашли и оказали помощь. К Сой каждый день кто-нибудь заглядывал в гости. Но смог ли бедняга вспомнить и рассказать, что случилось?
Соймеле было жаль его – той легкой поверхностной жалостью, напоминающей карандашную штриховку, сквозь которую все равно проступает главное на рисунке. Собственное незавидное положение расстраивало ее куда больше. Как надолго она тут застряла – на два-три дня, на десять дней, на месяц?
И ведь никаких удовольствий не предвидится… Если бы они предвиделись, и то было бы не так досадно, однако Сой уже поняла, что рассчитывать не на что. Она неплохо разбиралась в мороках: и личный опыт приключений подобного рода у нее был весьма обширный, и Темре кое-что объяснял, стараясь ее предостеречь.
Демея способна только на разговоры. К действиям она не перейдет ни завтра, ни послезавтра, вообще никогда. Она явно кем-то выдуманный морок – ну, так и досталась бы лучше той размазне, которая ее приманила! Наверняка это какая-нибудь робкая школьница, застенчивая даже наедине с собой.
«Это ее личная драма, – с ожесточением фыркнула свернувшаяся под ворохом одеял Сой, – но зачем было подсовывать свою недоделку-импотентку мне?
Обозвать «импотенткой» женщину, вернее, вовсе даже не женщину, а морочанку – это вроде бы неграмотно, но другого определения жестоко разочарованная пленница подобрать для Демеи не могла. Вслух об этом говорить бесполезно: та в ответ начнет сюсюкать – и ничего больше. Все равно что подарили новую куклу, которая оказалась сломанной. Впору разреветься, только это не поможет.
Сой играла с мороками, словно с большими говорящими куклами, которые появлялись специально для ее удовольствия. Демея вначале показалась такой интересной и многообещающей – и на тебе!
От злости Соймела согрелась, хотя в этом промозглом вонючем подземелье было холодно и поначалу она мерзла даже под тремя одеялами.
Те морочаны, которых она сама нафантазировала, никуда не сбегали, шли прямиком к ней. И делали все, что ей хотелось, а потом врывался Темре и уничтожал их, после чего читал ей очередную нотацию. Демея, по-видимому, разминулась с той мечтающей о запретных удовольствиях бедной скромницей, которой она обязана своим появлением из хаддейны. Или не разминулась, или она ее убила? Вполне может быть… Наверное, так и случилось, если та перепугалась и не смогла взять морочанку под контроль.
Виновницу воплощения Демеи, по всей вероятности погибшую, Соймела тоже вскользь пожалела, после чего снова принялась размышлять о своем аховом положении.
Она запросто могла кому-то посочувствовать, даже помочь, но ее переживания по поводу чужих несчастий всегда были поверхностны и недолги. Впрочем, она и зла ни на кого всерьез не держала. Все эти чувства как будто скользили по глади ее души, не вызывая возмущений на глубине, где колыхались диковинные узорчатые водоросли, мерцали жемчужины, кружили в хороводах русалки с чувственными лицами и плавно струящимися вихрями роскошных волос.
Ее внутренний мирок был закрыт для окружающей действительности. Сой вполне могла бы сказать: «Я в вашу сверхважную повседневную суету и в вашу политику не лезу, а вы уж, будьте добры, не лезьте в то, чем живу я». Ее интересовали прежде всего флирты с мужчинами, иногда с женщинами, и вдобавок щекочущие нервы приключения с морочанами, которые при умелой работе воображения оказывались способны на что-нибудь такое, чего от людей не дождешься.
Темре довольно быстро раскусил, что она сама приманивает свои наваждения, но делиться этим выводом с Гильдией не стал. Быть может, из соображений экономии, ведь если бы ее присудили к штрафу, платить пришлось бы ему, а может, он и впрямь, как порой казалось, понимал ее? Соймеле хотелось надеяться на второе.
В нынешней ситуации ей ничего не угрожало – по крайней мере, до тех пор, пока она будет контролировать Демею, отыгрывая партию «гордой дерзкой девчонки». Хвала богам, она быстро разобралась, как надо вести себя со свалившейся нежданно-негаданно морочанкой.
Темре однажды объяснял: «Ты тем самым подкармливаешь наваждение и в какой-то степени осложняешь мою работу – больше усилий понадобится, чтобы его развоплотить, но уж лучше так, чем если оно тебя убьет».
Значит, придется снова и снова плести в бессчетных вариациях одни и те же разговоры, успевшие порядком надоесть Соймеле, но зато она будет в безопасности. Другое дело, если бы она испугалась – на страх Демея отреагирует как хищная рыба на расплывшуюся в воде кровь. Но Сой морочанов не боялась, они были для нее всего лишь заводными куклами.
Кто здесь был для нее загадкой, так это Сурфей. Он не производил впечатления дурака, но как будто искренне считал Демею настоящей женщиной, хотя и малость сумасшедшей. Так обмануться может разве что иностранец, приехавший из тех краев, где наваждений не бывает. Об этом свидетельствовал и акцент Сурфея. Если его смогла одурачить морочанка, это значит, он вовсе не маконец, а приплыл в Анву из-за океана, словно те забавные туристы в комедийной рамге, которые тоже попадают в истории с мороками, и авторы по этому поводу изощряются в хохмах. Сой никогда бы не подумала, что однажды столкнется с таким чудаком в реальной жизни.
Впрочем, этот чудак вовсе не выглядел милым и безобидным. Сквозило в нем что-то настораживающее, противное, скользкое… Соймела ни за что не стала бы с ним флиртовать. Может, на самом деле он в курсе, что госпожа Демея – морок, а наивным только прикидывается? Все в деталях припомнив, Сой пришла к выводу, что, пожалуй, все-таки нет. Удивительно, но Сурфей и впрямь не понимает, у кого он ходит в помощниках.
Тогда, возможно, стоило бы объяснить ему правду? Хорошенько поразмыслив, девушка отказалась от этой идеи. Будь Сурфей человеком, внушающим доверие, она бы не колебалась, но раз он… ну, в общем, такой, каким он ей показался… лучше не связываться. Хотя бы потому, что морочанку она и дальше сможет контролировать, а от этого субъекта неизвестно, чего ждать. Что-то подсказывало Соймеле, что ничего доброго от него не дождешься.
Несмотря на вонь и духоту, она задремала, а проснулась от шума в коридоре. Комната была погружена в густой полумрак, слабо светила старинная керосиновая лампа, подвешенная на вбитый в стену крюк, рядом никого, а снаружи, за чуть колыхнувшейся занавеской, что-то происходило.
Взыграло любопытство, да и в своей власти над Демеей Сой не сомневалась. Та ее не отпустит, но в то же время, пока соблюдаются правила игры, от которых морок не в состоянии уклониться, вреда ей не причинит.
Закутавшись в тонкий шерстяной плед – надо будет завтра же намекнуть, чтобы ей купили теплые сапожки и меховую холлу, но сперва придется отказываться от подарков и злобно дерзить, а примерить обновки можно будет лишь после обязательного отыгрыша «ничего мне от вас не надо», – она осторожно выглянула из-за шторы.
В коридоре царила темень. Четыре тусклые керосиновые лампы вроде той, что висела у нее в комнате, мрака не рассеивали – они напоминали замученных светляков, у которых не осталось сил даже на то, чтобы сползтись в одно место.
Непонятные звуки доносились издали, и там же маячил круг света от электрического фонаря.
Сой двинулась вперед, ступая осторожно, чтобы не споткнуться, а то на полу повсюду валялись то кирпичные обломки, то мусор. Впереди виднелась светлая по сравнению со стенами коридора тупиковая стенка, по ней-то и ползало световое пятно, потом оно исчезло. Значит, дальше есть или дверца, или лазейка.
Печальное сияние запыленных умирающих ламп помогло Соймеле добраться до цели. Фанерная перегородка, не доходящая до стены, а за ней на расстоянии двух бутов еще одна. Из-за перегородки доносились невнятные утробные звуки, чавканье, чмоканье, чьи-то глухие мычащие стоны.
«Хм, чем это они там без меня занимаются?» – Сердито подумав об этом, Сой подобрала плед, чтобы ни за что не зацепился, и полезла в проход меж двух фанерных стенок. Неужели здесь есть кто-то еще, с кем Демея не разговоры разговаривает, а предается тому самому, ради чего ее и выманили из хаддейны?
Ага, вторая перегородка тоже не доходит до конца, а дальше – темное пространство, в котором мелькают какие-то влажные черные отблески, и в луче фонаря…
Боги великие и милостивые, это было совсем не то, о чем она подумала!
У Сой едва не вырвался крик, и одновременно она судорожно втянула воздух, поэтому настоящего вскрика не получилось – что-то сдавленное, как будто вбитое обратно в горло.
Оно ворочалось во мраке то ли зала, то ли пещеры. Оно было громадно и напоминало во много раз увеличенную черную мокрицу с поделенным на сегменты лоснящимся туловищем. Жесткими суставчатыми конечностями оно стиснуло и подмяло под себя что-то мычащее, дергающееся и, похоже, окровавленное.
Несколько голов на длинных гибких шеях, пучком выраставших из отверстия в панцире чудовищной мокрицы, рвали схваченную еду. На мгновение Соймела увидела получеловеческую, полузмеиную бледную морду с измазанным кровью ртом и круглыми черными глазами, в которых блеснул отраженный свет фонаря. То, что шевелилось в смертельных объятиях, завыло громче, и девушка с ужасом заметила дрыгнувшую в воздухе голую ногу.
Демея успела подхватить ее раньше, чем она осела на пол.
Очнулась Сой в комнате с занавеской, на своем тюфяке под одеялами. Морочанка сидела рядом и совала ей кружку, благоухающую десертным вином «Бархатное знакомство».
– Выпей это, моя дорогая маленькая Соймела, тебе приснилось что-то страшное, но теперь все позади, и я рядом с тобой…
Ага, как же – приснилось. Сны и явь Сой никогда не путала, да и не бывало у нее настолько отчетливых снов.
– Не надо мне вашего вина, пейте его сами! – пробормотала она ехидным капризным тоном. – Зачем вы меня разбудили посреди ночи, неужели вы все еще на что-то рассчитываете?
Как бы ни было ей плохо и страшно, нужно, несмотря ни на что, играть роль. Иначе… Да, она уже видела, что с ней произойдет «иначе», если она перестанет оправдывать ожидания этой омерзительной куклы.
Паучара в конце концов завел людей в один из неприживных районов Лонвара. К этому времени за ним следовала пусть еще не толпа, но уже целый отряд: кроме Темре с монахом – четверка иллихейских агентов и инспектор из отдела заморочных расследований. Иллихейцы приметили, что на хвосте висит, не показываясь на глаза, кто-то еще. Репортер, вероятно.
Такая процессия не могла не привлечь внимания, хотя паучара благодаря дождевому колдовству Клесто выглядел обыкновенной собакой на поводке с серебрящейся от измороси шерстью.
Возможно, за ними по пятам крался, выдерживая разумную дистанцию, не газетчик, почуявший запах жареного, а еще один чиновник из полицейского управления, приставленный тайно наблюдать за иностранными коллегами. Или «бродячий кот», приглядывающий за своим собратом, получившим от Лунноглазой Госпожи разрешение на охоту. Во всяком случае, не морок, это Темре проверил. И не Луджереф – его бы ищейка вмиг учуяла. Поэтому «хвост» решили без повода не трогать: скорее всего, человек на службе, и не надо ему мешать, пока он сам никому не мешает.
Между тем городской ландшафт становился все запущеннее, все тоскливее, словно после мора или иного бедствия. Трущобы с заколоченными крест-накрест окнами смахивали скорее на развалины, чем на бедняцкое жилье, и выглядели почти необитаемыми – здесь ютились разве что изгои, которым больше некуда было податься. Ветхие дома в один-два этажа группировались островками, как будто жались друг к дружке, испытывая непонятное смутное беспокойство и заражая своей тревогой зрителя.
Вокруг простирались свалки, пустыри, заросли оголившегося кустарника, торчали телеграфные столбы, высились решетчатые опоры черных на фоне облачного неба трамвайных мостов. Тянулись щербатые кирпичные ограды, непонятно что от чего отделяющие, похожие на обкусанные и заплесневелые хлебные корки. Вздымались акведуки с выведенными на поверхность трубами, то в ошметках прошлогоднего утеплителя, то заново укутанными в преддверии зимы. Морщились под дождем и переливались мутным блеском громадные лужи. Попадались и заводы, спрятанные за обшарпанными, но добротными заборами. Благодаря тому что их владельцы по закону отвечали за состояние дорог и тротуаров в окрестностях, это хозяйство до сих пор не превратилось в непролазное месиво грязи.
Неприживные районы назывались так потому, что народ там ни в какую не приживался. Плохо там было. Чем плохо, никто внятно объяснить не мог, но людям очень скоро становилось не по себе, а потом и вовсе невтерпеж, и они переезжали куда угодно, лишь бы оттуда убраться. Поговаривали, что сны там снятся тяжелые, нехорошие. Зато для предприятий, расположенных в неприживных районах, и земельный налог был ниже, и арендная плата меньше, это спасало такие территории от окончательного запустения. Селиться поблизости желающих не было, поэтому до своих заводов и мастерских работники ездили на трамваях, сновавших над Лонваром круглые сутки напролет.
Рассказывать все это иллихейцам пришлось Темре. Полицейский инспектор оказался неразговорчив, а Котяра косился на агентов подозрительно и неприветливо: эти парни претендовали на его добычу, в то время как он хотел собственноручно свернуть шею подонку, убившему Тавьяно. До открытой стычки пока не дошло, но Темре опасался, что этого не миновать.
Опрос свидетелей похищения Соймелы позволил предположить, что утащила ее Акробатка, а за рулем машины, в которой девушку увезли, сидел некий мужчина, судя по поведению разволновавшейся ищейки – изготовитель паучары. Темре связался с иллихейцами и, когда те приехали на место происшествия, попросил у них какую-нибудь вещицу Луджерефа. Ему вручили ношеный полосатый носок. Кукла сразу сделала стойку, начала суетиться вокруг носка и топтать его пружинистыми ногами. Так как происходило это на улице, под моросящим по милости Клесто дождем, со стороны казалось, будто собака теребит тряпку.
После этого сомнений не осталось, и все вместе отправились в юго-восточный район столицы, туда, где, по предварительным данным, находилось убежище Демеи и ее помощника. Здесь морок-ищейка довольно быстро взял след и повел людей за собой, он так и рвался вперед, нетерпеливо натягивая поводок. Иллихейцы оживились, предвкушая успешное завершение своей миссии, а «бродячий кот» насупился. Он ни словом не упрекнул друга, но тому было неловко перед ним и досадно за свой промах.
Перед выходом Темре еле уговорил его надеть оберег от огнестрела.
– Я на тропе охоты, и у меня девять жизней, – проворчал Котяра.
– А в автоматическом пистолете десять патронов, если это не пятизарядник. Кроме ублюдка-бандита там будет еще и морочака, у нее точно есть ствол, может, даже не один.
Хвала богам, все-таки уломал.
Убийца наваждений на ходу налепил на лицо маску и поглубже надвинул капюшон плаща, чтобы не привлекать постороннего внимания. Следовало быть начеку, а то с Акробатки станется потихоньку подобраться и застать их врасплох, но пока никаких мороков, кроме куклы Клетчаба Луджерефа, поблизости не было.
За Соймелу он не слишком волновался: та с Демеей справится. Пожалуй, только она с ней и справится… Но все равно лучше бы поскорее вызволить Сой и покончить с этой историей.
Над унылым ландшафтом мокнущего под дождем неприживного района господствовала горка с заводом. Именно туда паучару и тянуло. Быть может, морочанка и беглый иллихейский преступник прячутся среди работников предприятия?
Решив сделать передышку, сыщики остановились под сенью развалины, напоминающей кусок подгорелого пирога. Вдоль стены тянулось что-то вроде галереи с жестяным навесом – укрытие от дождя. Паучару привязали снаружи, игнорируя предложения иллихейцев, что, мол, давайте и собачку вашу сюда, пусть немного обсохнет. Ага, еще не хватало, чтобы они увидели истинный облик «собачки»!
Полицейский инспектор достал из внутреннего кармана плаща и развернул истрепанную карту местности, подклеенную с изнанки бумажными полосками.
Инспектора звали Гурдо. Он был тощ, смугловат, немолод, с темными усиками над верхней губой и выпирающими желваками. Судя по физиономии, венгос с примесью гронсийской крови, но вряд ли он охотно сознался бы в этой примеси. И с иностранцами, и с убийцей наваждений он держался официально, хотя и без неприязни – скорее, это была суховатая манера чиновника, находящего в казенном способе общения известные преимущества. К «бродячему коту» обращался уважительно, словно хотел подчеркнуть, что к религии он относится с должным почтением.
– Это Овечья горка, там находится разделочно-перерабатывающий завод, – сообщил он строгим надтреснутым голосом.
Остальные сгрудилась вокруг, заглядывая в карту. Кроме символа, обозначающего промышленное предприятие, возвышенность была помечена зубчатым красным кружком. От Темре не укрылось, что Жозеф Глинтух, могучий громила с открытым добродушным лицом, сощурил слегка раскосые глаза и еле слышно хмыкнул, словно углядел что-то такое, о чем остальные знать не знали.
– И что там разделывают, если не секрет? – осведомился Мервегуст.
– Туши морских овец. Потом сырье развозят для дальнейшей переработки по другим заводам и фабрикам, а костную муку производят прямо здесь, – нехотя, но в то же время с нудноватой обстоятельностью объяснил Гурдо руководителю иностранной группы.
– Что это за значок?
– Это значит, что через Овечью горку нельзя прокладывать коммуникации без особого разрешения и согласования на высшем уровне.
– Так мы ж и не собираемся, – покладисто ухмыльнулся Глинтух.
Темре насторожил его прищур, чересчур озабоченный, как будто ощетинившийся красный кружок ему до чрезвычайности не понравился. А Мервегуст никак не отреагировал на нарушение субординации, словно у Глинтуха была привилегия говорить все что угодно вперед начальника. Поймав взгляд убийцы наваждений – или, скорее, почувствовав его сквозь покрытую алыми и черными рунами маску, – громила перестал щуриться и жизнерадостно подмигнул: все хорошо, парень, прорвемся. Теперь уже Темре хмыкнул – мол, кому и зачем ты здесь морочишь голову, хотел бы я знать?
Двое других агентов, желтоволосый Чемхет, похожий на пресыщенного юнца из богатой семьи, и невзрачный жилистый Сунорчи, молча озирались, изучая местность.
Монах стоял в сторонке, вид у него был угрюмый. Впрочем, поглядев на его недовольное круглое лицо, можно было предположить, будто он раздражен тем, что промок, и затянувшаяся прогулка под дождем, без обеда в ближайшей перспективе, нисколько его не радует. Обычно в первую очередь предполагается то, что лежит на поверхности, хотя на проверку все может оказаться совсем не так.
Иллихейцам брата Рурно отрекомендовали как друга Темре, принимающего участие в поисках. О том, что «бродячий кот» с дозволения Лунноглазой Госпожи вышел на тропу охоты и имеет свои виды на их клиента, несовместимые с дальнейшей жизнедеятельностью упомянутого клиента, агенты были не в курсе.
Привязанный к дереву паучара целеустремленно рвался к Овечьей горке. Уж для него-то все было просто и ясно, впору позавидовать.
Птичий Пастух, скорее всего, витал где-то поблизости и наблюдал за развитием событий, никак не выдавая своего присутствия. Он любопытный, вряд ли захочет пропустить такое отменное представление.
– Дорога подходит к заводу с северо-востока, – показал Гурдо. – С нашей стороны есть еще одна, в плохом состоянии, она ведет к замурованному входу в туннель. Вот это автостоянка, около нее несколько магазинов и закусочная для работников. Немного севернее – трамвайный мост.
Словно в подтверждение его слов с той стороны донеслось далекое громыхание трамвая. Мост выделялся черной филигранью на облачном фоне, над крышами строений.
– Скорее всего, Луджереф и Акробатка пользуются трамваем, когда выбираются в город из своего логова, – заметил Темре.
– А это что? – Мервегуст ткнул пальцем в карту.
– Коллектор. От Овечьей горки до Южной он проходит над поверхностью и южнее ныряет под землю, его тоже отсюда видно.
Над пологим склоном тянулась поднятая на мощных фермах толстенная бурая труба – должно быть, пяти-шести бутов в диаметре, ее колоссальные размеры поражали даже издали. Она исчезала в дождевом тумане, сквозь который просвечивали размытые очертания еще одной горки.
– Коллектор – на акведуке? А если трубу прорвет или опоры не выдержат? – вымолвил глава иллихейских агентов с таким выражением, словно едва удержался, чтобы не добавить: «Да вы все тут сумасшедшие!»
– Трубы у нас надежные, и канализационные акведуки построены с большим запасом прочности, за этим регулярно следят, – сурово произнес полицейский инспектор.
Казалось, его оскорбило то, что иностранцы, поглядев на эту достопримечательность, усомнились в здравомыслии венгоских властей.
– Наверное, проще было бы сразу убрать его под землю, – заметил Мервегуст.
– Наверное, нельзя, для этого здесь, вероятно, земельные условия не те, – сварливо возразил Гурдо и после паузы добавил, словно ставя точку в споре: – Так что на все есть рациональные причины. Займемся нашей проблемой, пока она не успела улепетнуть с Овечьей горки?
– Если что-то сделано так, а не иначе, значит, иначе могло бы выйти накладно, – неожиданно поддержал его Глинтух, одарив всю компанию лучезарной примирительной ухмылкой. – Гурдо, не обессудьте, мы люди приезжие, многого не знаем, вот и любопытствуем, а иногда можем что-нибудь не то сказануть. Нам, не местным, простительно.
Мервегуст снова не одернул зарвавшегося подчиненного. Судя по тому, какой собранной и спокойной оставалась его загорелая физиономия, изрезанная эффектными скульптурными складками, поведение Жозефа Глинтуха главу группы нисколько не возмущало.
«Значит, ты имеешь право так себя вести, – решил Темре, поглядев на громилу с новым интересом. – И как раз ты-то, сдается, отлично знаешь, почему иначе вышло бы накладно… Или, может, не накладно, а опасно? Видимо, это одно из мест, где под землей копаться не следует. На то и неприживной район».
– Где наш уважаемый наблюдатель? – справился Мервегуст у тех двоих, что помалкивали. – Или мы его по дороге потеряли?
Ради своих союзников гости разговаривали между собой по-венгоски.
– Не потеряли, – усмехнулся Сунорчи. – Вон за тем домом прячется, за углом. Серьезный парень, не за просто так жалованье получает.
Его жидкие серые волосы от затылка были заплетены в косицу, выпростанную поверх откинутого капюшона и свисавшую, словно мокрый мышиный хвост. Сунорчи показался Темре похожим на старую крысу-сыщика из популярной детской рамги.
– Раз он сам не хочет к нам присоединиться, звать не будем, – подмигнул остальным Глинтух. – Мы передохнули, а теперь…
– Тихо, – оборвал его убийца наваждений. – Морок!
Вдали, на довольно пустынной в этот час дороге, что вела к Овечьей горке от трамвайного моста, маячил тусклый водянистый светляк.
Если шибануться со всего маху лбом о стенку, можно и до смерти убиться… Только это соображение и удерживало Клетчаба от самовредительства. Ну, сил никаких больше нет – опять они завели вчерашнюю песню!
– Я сейчас поеду в магазин, моя дорогая маленькая Соймела, и куплю тебе что-нибудь теплое, что-нибудь достойное тебя, а пока будь паинькой, закутайся в одеяло!
– Не приму я от вас никаких милостей и не надо мне вашего одеяла!
– Ты же без одеяла замерзнешь! Я боюсь, что ты заболеешь…
– Да уж лучше заболеть, чем взять у вас одеяло!
– Ты мне дерзишь, но ведь я права. Скоро ты все поймешь, когда этот город будет разорен и превратится в мою территорию! А пока возьми одеяло…
– Никогда я с вами не соглашусь, надейтесь на здоровье, это невредно. И одеяло ваше тоже не возьму.
– Моя маленькая принцесса, тебе ведь холодно без одеяла…
«Великие боги, послали бы вы сюда доктора с санитарами, – взвыл про себя Луджереф, маясь от злости и бессилия. – С парой смирительных рубашек и кляпов… И никаких одеял им, сукам этаким! Об одном прошу, пусть они заткнутся и чтобы никаких одеял! Пусть у меня лучше брюхо сведет, чем их слушать… Тьфу, нет, боги наши милостивцы, вот этого лучше не надо!»
Наконец пытка прекратилась, и Демея, выглядевшая задумчиво-счастливой, как после романтического свидания, отправилась в город покупать для пленницы теплые сапожки и холлу. А мозгами надо было шевелить, прежде чем тащить девку из дома в чем есть! Соймела, которая во время спора сидела, съежившись и подобрав под себя озябшие ножки, гордая, хрупкая и непримиримая, после ее ухода враз перестала фасонить и одним одеялом укрылась до пояса, другое набросила себе на плечи поверх пледа.
– Зря вы так выкрутасничаете, – остановившись над ней, с раздражением процедил Луджереф. – Госпожа Демея потерпит ваши фокусы, а потом терпение у нее лопнет. Цену себе набиваете, чего ж непонятного, ваша сестра тем и живет, что себя продает, а только можно при этом в набитых дурах остаться, ежели малость просчитаетесь.
– Что вы имеете в виду? – озлилась и вспыхнула Соймела.
– Да то и имею, что сказал. Хватит уже шуршать про одеяло, хуже пересоленной каши надоело!
– Подите вон, – прошипела девчонка, сверкнув глазами.
Он еще больше рассердился.
– Ой ты, цаца какая! Я с вами по-хорошему толкую, не будьте дурехой, о своей шелковой шкурке подумайте, а вы по-собачьи лаетесь! Видела же сама, чего там есть за стенкой в конце коридора… Отдаст вас госпожа Демея той твари, если будете дерзить и фыркать.
– А может, она скорее вас отдаст, если я пожалуюсь, что вы мне нагрубили?
Клетчаб плюнул и ушел. Пугнуть ее хотел, чтобы присмирела, а гляди ты, как нехорошо вышло. Чего доброго, и впрямь настучит, а как в этом случае поступит ее стервейшество – почем знать…
Ладно, решил Луджереф, мы тогда по-нашенски сделаем и вас переиграем. Не на того напали, дамочки!
В дальнем помещении дожидались своей участи четверо ушнырков – из тех, что ловятся на крейму или другую такую же дурь. Демее минувшей ночью повезло, и она заманила сюда целую компанию. Двоих Постоялец уже оприходовал, остальных приберегли, потому что госпожа пошла сюсюкать с девчонкой. Руки и ноги у пленников на всякий случай были спутаны, но они бы и без того никуда не ушли. Вмазали свою дурь – и довольны: только и знают, что ловить расширенными зрачками неведомые мутные грезы.
Демея считала, что эти четверо станут «заключительной порцией», после которой чудовище наверняка проснется.
«Ну, так подстегнем маленько события», – подумал Луджереф, выволакивая за шиворот в коридор первую из жертв, вялую и послушную.
При нынешнем поганом раскладе уж лучше пусть тварь очухается, пока ее стервейшество отсутствует. Тогда стучи не стучи, а старина Клетчаб успеет сделать отсюда ноги, и в условиях дальнейшего раздрая госпоже Демее будет не до него.
Ежели они в будущем и встретятся, можно будет отпереться: дескать, знать ничего не знаю, Постоялец сам по себе проснулся и всех слопал.
Отдав свой плащ на хранение полицейскому инспектору, Темре направился в сторону дороги.
Близился вечер, такой же пасмурный, как минувший день, но до конца смены на заводе еще далеко, и на тротуаре вдоль заколоченных домов и затянутых путаницей жухлой травы осенних пустырей в этот час никого не было. Зато после гудка, уже в темноте, польется к трамвайному мосту усталая людская вереница… Работать с наваждением в толпе – ситуация из категории «хуже некуда», но времени в запасе достаточно.
Темре двигался от дома к дому наперерез Акробатке. Лица на таком расстоянии не разглядеть, но это она, можно не сомневаться. Надо перехватить ее раньше, чем она доберется до своего логова.
Оказавшись под прикрытием очередной постройки, он посмотрел назад: товарищей отсюда не видно. Значит, Демея тем более их не заметит.
Под ногами хлюпала грязь. Слышался негромкий, близкий к шепоту, размеренный и рассеянный плеск дождя, что-то меланхолически поскрипывало, а в общем-то здесь было тихо. Шум доносился со стороны дороги, завода на горке и отдаленного, словно слепленного из наложенных друг на друга серебристо-сероватых теней, городского массива, где вовсю бурлила столичная жизнь.
И еще легкие торопливые шаги позади на некотором расстоянии, словно кто-то бежит следом. Один из агентов увязался за Темре? Или, может, соглядатай? Какого краба ошпаренного, объяснял же им всем, что помощники не понадобятся… Добровольный помощник – это, в данном случае, потенциальная жертва. Когда убийца разбирается с мороком, непрофессионалам лучше держаться в сторонке.
Оглянувшись, Темре заметил темную фигуру, мелькнувшую и тут же спрятавшуюся за углом обветшалого строения с похожей на разворошенное гнездо крышей.
Судя по габаритам – не Глинтух, кто-то мелковатый. Пусть пеняет на себя, предупреждали ведь.
Пахло мокрой холодной землей, псиной, палой листвой, которая покрывала землю блестящим черно-желто-бурым слоем, мозаичным, словно туника Смеющегося Ловца.
Однажды, во время очередного распивания кавьи в гостях у Темре, тот заметил:
– Под ногами у смертных валяется великое множество красивого, а люди этой роскоши не замечают. Это меня когда печалит, когда забавляет, в зависимости от настроения.
От домов тянуло специфическим духом давно заброшенного жилья. Время от времени власти предпринимали попытки заселить неприживной район, чтобы пространство в черте города не пустовало, и заманить сюда хотя бы тех, кто работает на Овечьей горке. Всякий раз повторялось одно и то же: люди поначалу радовались государственным дотациям на обустройство и соблазнительной дешевизне, а потом сбегали.
Иные даже свой бедняцкий скарб бросали, если не было возможности забрать его с собой на новое место. В полумраке за оконными проемами виднелись очертания мебели: угловатые спинки стульев, темная плоскость запыленного стола, блеск металлической кровати – должно быть, удобной, но не избежавшей общей участи. На втором этаже одного из домов полоскалась, словно вывешенный за окно флаг, линялая желтая занавеска в мелкий цветочек.
Темре подозревал, что все это каким-то образом связано с тем загадочным значком, которым помечена на полицейской карте Овечья горка. И Жозеф Глинтух то ли знает, то ли догадывается, в чем дело. Для этого необязательно быть местным, достаточно быть информированным.
Странный парень этот Жозеф. Как выяснилось, он метис, о чем сам же и сообщил весьма охотно. В Империи этого не стеснялись, тем более что метисом он оказался особенным – его мать была переселенкой из другого мира, того самого, откуда иллихейцы позаимствовали кавью, или кофе. Все это было занятно, однако нисколько не объясняло его особого положения в иерархии группы.
Мервегуст – руководитель, Сунорчи и Чемхет – подчиненные, с ними все ясно. Но какова истинная роль Глинтуха, который на первый взгляд производит впечатление шкафоподобного громилы с тяжелыми кулаками – этакого воплощения полезной грубой силы, а когда к нему присмотришься, не знаешь, что и думать?
Демея свернула с тротуара навстречу убийце. Она была без сарпы, в удлиненной холле, щедро расшитой серебряным галуном. Тавлани из серой с блестками шерсти плотно облегали скульптурно мускулистые ноги и были заправлены в сапожки, украшенные блестящими пряжками и измазанные грязью. Из-под натянутого на голову капюшона выбивались черные локоны парика. В отчетах тех, кто ее выслеживал, упоминалось о парике. На плече у нее висела пухлая матерчатая сумка, голубая в белый горох, такую можно купить в каждом лонварском магазине, торгующем одеждой, тканями и обувью.
«Наверняка это Сой своего не упустила, – усмехнулся про себя Темре с оттенком грусти. – Вот уж кому с этой истории сплошное удовольствие…»
Противник был в маске, и морочанка, разглядев это, сразу поняла, кто перед ней: тот, кто может отправить ее обратно в извечно клубящийся туман хаддейны, в зыбкое царство неопределенности.
Она сунула руку в карман холлы, под которым виднелась выпуклость: наверняка там лежал пистолет. Зная, что оберег защитит его, Темре не стал уходить с линии выстрела и на бегу послал в наваждение две иглы. Судя по тому, что Акробатка приостановилась, как будто у нее перехватило дыхание, и плотнее сжала благородно очерченные губы, обе попали в цель. Но до победы далеко, Демея – сильный морок, и лучше не думать заранее о том, сколько иголок понадобится, чтобы ее развоплотить. Много.
Убийца подался назад: пока не накопился новый заряд, его задача – избегать ближнего боя. Посторонних рядом не было, разве что загадочный сопровождающий, который спрятался где-то поблизости. Темре надеялся, что парень сообразит сидеть тихо и не высовываться. Хотя, если тот сильно испугается, гостья из хаддейны почует его присутствие.
По дороге, которая сначала шла под уклон, а потом, ближе к трамвайному мосту, снова в горку, изредка проезжали заводские фургоны, окутанные тяжелым рыбным запахом, но шоферы, заметив гильдейца в боевой маске, поступали согласно служебной инструкции: газовали, чтобы поскорее убраться подальше от опасного места.
Вокруг стояли обшарпанные пустующие дома. Как это ни странно, они вовсе не казались мертвыми – скорее, напоминали дряхлых стариков, печальных, неряшливых, сонных, утонувших в своих воспоминаниях, но все же сохранивших остатки любопытства. Они таращились на Темре и Демею темными проемами, сипло скрипели гнилыми досками. Люди, без которых дому не изведать настоящей жизни, сюда уже не вернутся, но эти двое увлеченно суетятся, гоняются друг за дружкой – есть на что поглядеть, хоть какое-то подобие прежнего оживления!
Акробатка была опасным противником. Впрочем, Темре и раньше в этом не сомневался. Ни одна игла не ушла мимо цели, а ей пока хоть бы что. До бесконечности это продолжаться не может, но хватит ее надолго.
После пары выстрелов она учла, что враг защищен оберегом, и сунула пистолет в карман. Теперь она старалась поймать его, чтобы схватиться врукопашную, и Темре приходилось вовсю от нее бегать, разбрызгивая грязь, а Демея, нехорошо сверкая белесыми глазами, носилась за ним. Оба уляпались с ног до головы, словно школьники, дорвавшиеся до подвижных игр на свежем воздухе.
Время от времени она швыряла в него, метя в колено или в голову, обломками кирпича – от них-то оберег не спасет! – но убийца успевал увертываться. Не привыкать: это обязательная часть ежемесячных гильдейских тренировок, только там для этого используют резиновый мячик. Вот в такие моменты от всей души мысленно поблагодаришь старшин, которые въедливо следят за тем, чтобы никто из парней ни под каким предлогом от регулярных тренировок не отлынивал. В скорости и ловкости Темре морочанке не уступал – что и требуется, если убийца наваждений не хочет внезапно закончить свою карьеру, а заодно и все прочие свои дела на этом свете.
Человек может вымотаться и устать, от этого никуда не денешься, но если все развоплощающие иглы попадают в цель, морок тоже постепенно выбивается из сил и не получает преимущества, в том-то и фокус. Поэтому главное – не мазать, остальное приложится.
Схватка шла на равных, без перевеса. Свою сумку в горошек Демея оставила под стеной одного из домов, на островке пожелтелой травы, более-менее сухой благодаря нависающему балкону. Посягнуть на чужое добро здесь было некому.
Капюшон сполз у нее с головы, парик с завитыми локонами сбился набекрень, черные пряди челки налипли на мраморно-белый лоб. Ей очень хотелось добраться до противника – и чтобы подкрепиться, и потому, что тяга к жестоким расправам была заложена в нее при воплощении. Темре не забыл те полицейские протоколы, где шла речь о жертвах Акробатки, и понимал, какая кончина его ждет, если он допустит промашку.
В ходе этой беготни они очутились во дворе, где посередине громоздились сваленные как попало старые стулья, табуреты, куски разломанных тумбочек и этажерок. Должно быть, какие-то бродяги собирались погреться у знатного костерка и натащили из запустелых домов всего, что сгодится на дрова, а потом что-то их спугнуло.
Или, может, по милости Клесто день выдался пасмурный и сырой, и разжечь костер им так и не удалось. Если они чем-то прогневали Дождевого Короля, ничего в том нет удивительного. Он ведь далеко не всегда бывает таким разнежившимся и дружелюбным, как в гостях у Темре за бокалом вина, и его недолго рассердить чем-нибудь мимолетным, чему большинство людей не придаст значения.
Так или иначе, деревянный хлам в центре двора остался нетронутым, и Демея сразу ринулась к этой куче, ее светлые глаза злорадно вспыхнули.
«Что она задумала? – удивился Темре. – Швырнет в меня табуретом?»
Ага, так и оказалось, только табурет был живой. Чекляны, до того похожие на эти предметы домашней обстановки, что в сумерках либо издали запросто обманешься, не любили маячить на открытом пространстве, предпочитая прятаться там, где можно слиться с фоном. Они были всеядны и чаще всего встречались вблизи больших помоек. В неприживном районе их соблазняла свалка под южным склоном Овечьей горки. То, что прогнало отсюда людей, чеклянов не пугало – а может, и пугало, да голод был сильнее страха. Они промышляли в одиночку и с собачьим стаями конкурировать не могли, поэтому обитали на отшибе от вожделенной свалки, среди брошенного человеческого жилья.
Пятнисто-коричневый чеклян, напуганный шумом и беготней двуногих вторженцев, притаился возле груды деревянного барахла. Обычно это ему помогало, но не в этот раз: остроглазая Демея выдернула его из мебельной кучи, ухватив за тонкую кожистую ножку, и, раскрутив над головой, швырнула в противника.
Цапнуть ее зубастым клювом несчастное животное не успело. Уже в полете оно слабо заверещало, но тут же шмякнулось о землю, потому что Темре проворно отскочил. А чеклян подпрыгнул и бросился на него. Одна из особенностей этих созданий: впав в ярость, они атакуют, не обращая внимания на разницу в габаритах.
Убийца оказался меж двух огней: с одной стороны морочанка, с другой – взбешенный неожиданным нападением, свирепо щелкающий клювом живой табурет.
Чеклян воинственно наскакивал, норовя долбануть по ноге, – ему ничего не стоило не только порвать штаны, но и выщипнуть кусок мяса. Его длинная шея с хищной клювастой головкой смахивала на мумифицированную змею, но при этом двигалась стремительно, словно отпущенная пружина или лопнувшая резинка.
Противница с раззадоренной ухмылкой двинулась в атаку, а перстень еще не зарядился. Темре понял, что сейчас ему придется несладко. Он отвлекся на морочанку, уделяя внимание в первую очередь ей, а оставшийся сбоку табурет, словно того и ждал, сделал молниеносный бросок и содрал лоскут кожи у него с ляжки.
В следующий момент Демея ринулась к убийце, но сразу отскочила назад.
Чеклян, обнаружив, что его со всех сторон окружили люди, утратил боевой пыл и, пару секунд в замешательстве потоптавшись на месте, задал стрекача.
«Откуда они все взялись?..» – изумился Темре.
Вокруг него стояло не то пятеро, не то шестеро гильдейцев в масках. Слишком много для одной морочанки. Мгновенно приняв решение, она тоже стремглав бросилась наутек, кидаясь из стороны в сторону, чтобы не словить иглу. На ходу подхватила свою сумку, выбежала на дорогу и одним прыжком очутилась на подножке проезжавшего мимо фургона, уцепившись, чтобы не свалиться, за ручку дверцы. Неизвестно, что подумал шофер, но вместо того, чтобы затормозить, он прибавил скорости. Машина умчалась по направлению к Овечьей горке.
Темре остановился у обочины: ясно, что автомобиль ему не догнать. В недоумении оглянулся на своих нежданно-негаданно объявившихся коллег – те остались стоять, где стояли. Одинаково одетые, одинаково стройные, одинакового роста… Да их вообще не отличить друг от друга! Не люди это. Но и не наваждения из хаддейны.
Самые обыкновенные обманки, созданные мастером иллюзий. Вроде того подснежника, изысканного творения Иноры, почти сутки прожившего у него в гостиной. Или вроде тех банкнот, которые время от времени кто-нибудь предприимчивый пытается всучить продавцу в магазине или буфетчику в закусочной, хотя в любом мало-мальски уважающем себя заведении имеются артефакты-определители. Но сколько же сил должен был затратить неведомый мастер, выручивший Темре, чтобы создать одновременно целых шесть его копий в полный рост?..
Он нашел ее за углом ближайшего дома. Может, она и хотела бы скрыться, но ее ноги не держали. Сидела на земле, привалившись спиной к мокрой кирпичной стене и запрокинув голову, ее лицо прикрывала ажурно связанная серая маска, испачканная кровью. Поверх маски выбилась светлая челка, на голову был натянут капюшон старенькой синей холлы. Глаза в аккуратно вывязанных узких прорезях были облачно-серые, с белесыми ресницами.
«Что ж, вот я и поймал тебя», – обескураженно и невесело подумал убийца наваждений.
Та самая девушка, приходившая, по словам Кайри, только для того, чтобы на него посмотреть. Вот кто, значит, крался следом за ними, вовсе не полицейский соглядатай… Она спугнула Демею, однако, с другой стороны, неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не ее вмешательство. Возможно, скверно бы закончилось. Иногда и от помощника-непрофессионала может быть толк.
В кулаке она сжимала окровавленный носовой платок, но кровотечение уже прекратилось.
– Спасибо. – Темре присел напротив. – Только теперь лучше уходите отсюда, когда отдохнете. Здесь идет опасная охота, а вы потратили много сил и больше повторить такой номер не сможете. По крайней мере, не сегодня и не завтра, насколько я в этом разбираюсь.
Девушка хрипловато засмеялась. Или закашлялась.
– Где твоя морочанка?
– Укатила на попутной машине. Мне сейчас предстоит ее искать, так что я даже проводить вас не смогу. Уходите отсюда, как только будете в состоянии, хорошо?
Она была одета бедно и неказисто. Это могло быть маскировкой, почему бы и нет, но ее ботинки – старые, облезлые, едва ли не прохудившиеся – наводили на мысль, что не в маскировке тут дело.
– Можешь говорить мне «ты». И можно тебя кое о чем попросить?
– Если это не займет много времени. Я должен найти и прикончить сбежавшее наваждение.
– Не бойся, не займет. Сними на минутку свою маску.
Секунду поколебавшись, Темре выполнил ее просьбу. Она уставилась на его лицо так, словно хотела насмотреться на всю оставшуюся жизнь.
– А теперь закрой глаза.
– Зачем?
– Ничего плохого не будет. Пожалуйста, что тебе стоит? Ненадолго.
И он снова подчинился. Тонкие руки оплели его шею, а к губам притиснулись с яростной силой горячие губы. Никогда еще с ним не целовались так отчаянно, с такой тоской и страстью. Наконец девушка оторвалась от него, отстранилась, задыхаясь.
– Глаза можно открыть? – поинтересовался он, выждав несколько секунд.
– Открывай.
Она уже успела натянуть на лицо вязаную ажурную маску. А Темре надел свою маску. Ему не следовало мешкать.
– Извини, я должен идти. Иначе нельзя.
– Иди.
– Уходи отсюда, хорошо?
Он хотел предложить ей денег на дорогу, но что-то подсказывало, что это может ее оскорбить. Так и не решился.
– До свидания. Будь осторожна, – не дождавшись от нее ответа, произнес Темре.
И быстро зашагал в ту сторону, где остались его товарищи.
Он не стал спрашивать, как ее зовут. Он и так это знал.
Вспомнилось, где видел раньше эти глаза – близко посаженные, со слегка скошенными верхними веками, ничего особенного и пленительного, но столько всего в них сквозит, рвется, бушует…
И вдобавок слабый сладковато-цветочный запах дешевой туалетной воды сразу обозначил время и место. Не самый удачный выбор для девушки с таким характером, но вряд ли Джаверьене по карману дорогая туалетная вода.
Демея ворвалась, словно за ней по пятам гналась стая иллихейских оборотней или анвайских мороков. Или по меньшей мере толпа цепняков с ордером на арест.
– Сурфей! Ты где?
У Клетчаба душа ухнула в пятки. Ее стервейшество вернулось в аккурат к тому времени, как Постоялец дожрал третью жертву. Остался всего один ушнырок. И чем не шутит шальная удача, очень может статься, что после него-то чудище и выйдет из спячки, оно уже начало проявлять признаки оживления, каковых раньше не наблюдалось. Все в наилучшем виде, но если госпожа узнает о самоуправстве помощника, ему несдобровать. Она ведь потребует объяснений, да ежели еще и девчонка нажалуется…
Зря струхнул. Демее было не до него.
– Сурфей, у нас времени в обрез. До нас того и гляди доберутся. Бери первого из этих, – она властно мотнула головой в сторону помещения, где дожидался своей участи оставшийся в одиночестве пленник, – и тащи к Постояльцу. Надо его поскорее разбудить. Справишься?
– Справлюсь, госпожа! – истово заверил Луджереф, про себя молясь, чтобы она самолично не отправилась за жертвой.
– Хорошо. Это пока припрячь куда-нибудь. – Она швырнула ему сумку. – Девчонке не давай, чтобы не сбежала. Здесь для нее теплая холла и обувь. Мне придется на некоторое время отлучиться, но я за вами вернусь.
– Понял, госпожа.
– Где она?
– Да все там же, у себя сидит. Злится.
Демея направилась к комнатушке с занавеской, Клетчаб пошел следом: он хотел убедиться, что норовистая рыжая краля на него не стукнет.
Соймела сидела на тюфяке, прямая, как струнка, гордая, красивая. Одеяла валялись рядом – видать, она их нарочно отшвырнула, когда услышала голоса в коридоре и поняла, что сейчас появится ее похитительница.
Не тратя времени на деликатные подходы, та ловко сдернула у нее с ног домашнюю замшевую обувку, украшенную бантиками с блестками, и сунула Клетчабу:
– Убери подальше.
– Вы хотите примерить мои туфли? – Девчонка ехидно сморщила точеный носик. – Боюсь, вам они будут маловаты.
– Нет, моя дорогая дерзкая Соймела, я хочу быть уверена, что ты никуда не денешься. Босиком ты отсюда не уйдешь.
Клетчаб про себя ухмыльнулся: подфартило, как на заказ! Ее стервейшество умотает по своим срочным делам, тем временем Постоялец проснется, а девчонка сбежать от него не сможет, ей же непривычно шлепать босиком в одних шелковых чулочках. Особливо здесь, по мусору и острым камешкам, тем более что в этих потемках не видать, куда ступаешь. И впрямь не уйдет. В отличие от него. Уж он-то из этой передряги выберется, и некому будет потом Демею против него подговаривать.
– Вы собираетесь меня простудить и заморозить?
– Закутайся пока в одеяло, моя дорогая маленькая Соймела. Давай я укрою тебе ножки…
– Отнесите лучше на помойку свое дурацкое одеяло! Или сделайте из него половую тряпку для уборной!
– Одеяло согреет тебя не хуже туфелек, а потом я тебе кое-что подарю…
– Не возьму я у вас подарков, и одеяла мне вашего не надо!
Опять заладили про одеяло… Едва не запутавшись в занавеске, Клетчаб выскочил в коридор, пытаясь зажать уши и одновременно не выронить девчонкины туфли.
Хвала богам, продолжалось это недолго. Демея вышла следом и ринулась в ту комнату, где хранила наворованные причиндалы для мины. Схватив грязную брезентовую сумку, она повернулась к Луджерефу с ликующей злорадной ухмылкой:
– Сейчас я это сделаю, Сурфей! Я до этого додумалась, и я это сделаю, тогда все увидят, что она ничтожество и бездарь! Такого она не ждет, верно?
– Верно. – Клетчаб слов нет как обрадовался. – Я о ней такого же мнения, госпожа, потому что балаболка она, финтифлюшка и дрянь-девка!
– И посредственность! – просияв, подтвердила Демея. – Ничего, когда все это разольется, все увидят… Тогда у всех откроются глаза… Потому что им сразу станет видно, что это такое…
– Ни ума, ни воспитания! Я-то сразу понял, что эта Соймела вас недостойна.
– При чем тут моя дорогая маленькая Соймела?
Демея так вскинулась, что Луджереф невольно отступил.
– Так вы же, госпожа, сами только что ее ругали…
– Я не ругала мою Соймелу. Она дерзкая девчонка, но она еще признает мою правоту и перейдет на мою сторону.
– Стало быть, вы не о ней толковали?
– Не о ней… О ком я толковала? – в ее прозрачных светлых глазах появилось слегка удивленное выражение, а потом они на мгновение остекленели, и женщина стала как вылитая похожа на манекен, но после паузы продолжила: – Я это сделаю, чтобы каждая посредственность знала свое место! Я всех расставлю по местам…
– Уж непременно расставите, госпожа, – на всякий случай заверил ее Клетчаб медоточивым голосом, чтобы опять не психанула.
– Мне надо спешить, Сурфей. Собирать мину придется на месте. Займись Постояльцем.
Она устремилась к лазу.
Клетчаб припрятал в дальнем закутке, куда Соймеле не добраться, замшевые туфельки и сумку с обновками, после чего повел последнюю жертву, до сих пор пребывающую в дурманном полусне, в пещеру к подземной гадине. Не сомневайтесь, господа хорошие, старина Луджереф всех переиграет!
Едва он протиснулся в пещеру, волоча за собой, как на буксире, чахлого и безвольного лонварского ушнырка, в густой зловонной темени неглубокой ямы тяжело заворочались. Клетчаб нашарил лучом фонаря черный зев в гигантском панцире – это отверстие было величиной с окно средних размеров: оттуда, словно рогатая улитка из домика, уже высовывалось что-то бледное, мерзкое, шевелящееся… Раньше оно не показывалось на глаза до тех пор, пока не швырнешь пищу в яму, а теперь – нате-ка вам, с добрым утром!
Он толкнул жертву вперед, для верности дав пинка, и ее тут же сгребли толстые суставчатые лапы, а из зева выхлестнулся, разевая с тихим писком зубастые рты, целый пучок страшных человеко-змеиных голов на извивающихся белесых шеях. Вся эта пакость тут же набросилась на еду, наперегонки выдирая куски, высасывая кровь, чавкая, чмокая, торопливо и жадно насыщаясь.
Одна из голов, можно побиться об заклад, задержалась и поглядела на обмершего Клетчаба. Казалось, на тебя смотрит кто-то вроде бы разумный, но недобрый и нехороший. Аж ноги обмякли, но гадина через секунду присоединилась к своим товаркам – или, правильнее сказать, к остальным составляющим частям своего чудовищного организма.
Драпать надо, констатировал взмокший Клетчаб, протискиваясь в зазор меж фанерной перегородкой и стеной туннеля. Немедленно. Со всех ног.
Так он и сделал. Только перед этим собрал и рассовал по карманам деньжата, припрятанные в укромных уголках, чтобы с собой лишний раз не таскать. Что он тут забыл? Да ничего не забыл, господа хорошие!
Он был уже возле лаза, ведущего наружу, когда из глубины подземелья донесся треск фанеры.
Все, что им оставалось, – это бежать за ищейкой, учуявшей близкое присутствие своего хозяина. К тому времени, как Темре вернулся к товарищам, морочанки уже след простыл. Даже если бы он не задержался около Джаверьены, Демею, вскочившую на подножку попутной машины, все равно бы потерял из виду. И где теперь ее искать? Хорошо, если в окрестностях.
Попетляв среди необитаемых домов, паучара вывел людей к склону Овечьей горки и вдоль него засеменил на юг, нетерпеливо натягивая поводок. Лапы, благодаря иллюзии Клесто выглядевшие собачьими, так и мелькали – сторонний наблюдатель не смог бы заметить, что их на самом деле не четыре, а шесть.
Темре на бегу озирался. Впрочем, вероятность того, что Демея вдруг попадется ему на глаза, была ничтожна мала.
Вначале предполагали, что убежище морочанки и беглого преступника находится в одной из построек неприживного района, однако паучара, миновав окраинные дома, устремился прямиком к заводу. Что ж, логично: полицейские патрули регулярно обходят это обезлюдевшее ветхое царство – «с целью выявления подозрительных явлений», как пишут в служебных документах, и тому, кто здесь незаконно поселится, придется быть начеку, играя с ними в прятки. Другое дело – какое-нибудь пустующее заводское сооружение.
«Бродячий кот» намотал поводок на руку, чтобы паучара не умчался ловить Клетчаба Луджерефа в одиночку. Он по-прежнему был мрачен по поводу перспектив этого предприятия – охотников много, а мышь-то одна! – но преследование его захватило и взбодрило. На плече у него висела сумка с ботинками для Соймелы.
За это спасибо Мервегусту: узнав о том, что заодно придется освобождать заложницу, которую треклятая парочка утащила прямо из дома, иллихеец посоветовал на всякий случай захватить для девушки практичную обувь.
«Вот что значит бывалый оперативник, – уважительно отметил про себя Темре. – А ведь не подсказал бы, и в голову бы не пришло…»
Съездив на квартиру к Сой, он нашел в прихожей пару демисезонных ботинок. Учитывая, куда завели их поиски, сделал он это ненапрасно. Поскольку ему следовало находиться в готовности к поединку с наваждением, обувку тащил Джел.
Уловив периферийным зрением объект, испускающий характерное сероватое свечение, он резко повернулся. Вдалеке за дождевой пеленой как будто ползет призрачный светляк… Она или нет?
– Дайте бинокль!
Инспектор Гурдо на ходу извлек из глубокого кармана плаща мощный полевой бинокль и протянул Темре. Убийца увидел Акробатку всего на мгновение – та завернула за грязный заколоченный дом и пропала из виду.
– Она там. Я пошел. Заберите отсюда Соймелу.
– Заберем, не волнуйся! – уже в спину ему крикнул Котяра.
Темре бегом бросился туда, где мелькнула Демея, – к россыпи заброшенных строений в низине на юго-востоке от Овечьей горки.
Ищейка тянула погоню в другую сторону, к холму. Склон был каменистый, голый, негусто заросший пучками пожелтелой травы. Кое-где рыже-коричневыми разводами выделялись участки раскисшей глины. Даже здесь ощущался острый запах лежалых морепродуктов, который мешался со смрадом гниющих отходов производства.
Дымящий завод господствовал над местностью, словно старинный замок. Это впечатление усилилось, когда люди разглядели у подножия холма, возле дороги, полукруглую арку, наглухо заложенную кирпичом.
– Вход в недостроенный туннель, – задыхаясь, пояснил Гурдо. – Замуровали…
В отличие от крепкого брата Рурно и тренированных иллихейцев он к таким бодрым пробежкам не привык. У него кололо под ребрами, и одышка замучила, но он не жаловался, решив, что нипочем не уронит честь лонварской полиции в глазах иностранных коллег. Гурдо был патриотом старой закалки.
– Куда нас ведет ваша собака? – пробормотал Мервегуст, глядя на ищейку, которая вознамерилась штурмовать пустой склон.
Котяра и сам хотел бы знать куда. Тем более что вовсе это не собака.
– Если к заводу, лучше не карабкаться напрямик, а обойти и подняться по дороге с другой стороны, – предложил Гурдо, воспользовавшись заминкой, чтобы перевести дыхание.
– А что, если подобраться к их укрытию можно только отсюда? – не согласился Жозеф Глинтух.
– Вот сначала и проверим…
Дальнейшего развития спор не получил, так как на склоне откуда ни возьмись появился человек в неприметной одежде и глубоко нахлобученном картузе. Словно из-под земли выскочил. Оскальзываясь и взмахивая руками, чтобы сохранить равновесие, он начал спускаться к дороге. Казалось, он очень спешит.
Ищейка рванулась к нему, как будто ее силы внезапно удесятерились. Монах от неожиданности потерял равновесие, шлепнулся в грязь и с невнятной руганью проехал несколько бутов на брюхе, испачкав рясу. Паучара волок его за собой – увидев свою цель, он перестал реагировать на команды. Опасаясь схлопотать травму, брат Рурно кое-как освободился от петли поводка на запястье, и тогда кукла вприпрыжку кинулась к своему создателю.
Надо заметить, Клесто неспроста прозвали Смеющимся Ловцом. Иногда он любил посмеяться – над смертными или над кем придется. А возможно, у него тоже были свои представления о справедливости. Ровно в тот момент, когда монах выпустил поводок, с неба перестало моросить, дождевое колдовство рассеялось, и на Клетчаба Луджерефа бросился облепленный перьями черный паук с торчащими из спины рыбьими костями и венчающим этот жутковатый натюрморт заржавелым кухонным ножом.
Увидев свое собственноручно изготовленное страшило, несущееся к нему пружинистыми прыжками, Луджереф сперва остолбенел, потом расстался с содержимым мочевого пузыря, а потом бросился бежать во всю прыть. Лишь одна мысль билась в голове: вот тебе на, все-таки есть в Анве мороки, не наврали… С перепугу он даже о Постояльце забыл.
Агенты оторопели не меньше, чем их дичь.
– Брат Рурно, что с вашей собакой? – поинтересовался Жозеф Глинтух, опомнившийся первым. – Это что такое?
– Подарок одной могущественной личности, – нашелся Котяра, уже успевший подняться на ноги. – Своего рода магическая ищейка. Все под контролем, Темре в два счета его развоплотит, раз нужда отпала. Я пока постараюсь его привязать…
Кукла уже настигла своего бывшего хозяина, успела изодрать ему в клочья штаны и исцарапать ноги. Луджереф выглядел совсем ошалевшим и сипло звал на помощь.
Приметив торчащую из земли петлю толстой витой проволоки – у подножия Овечьей горки местами встречались такие ловушки, оставшиеся со времен большой стройки, и надо было смотреть в оба, чтобы не запнуться, – монах привязал к ней волочившийся по земле конец поводка. Морским узлом, как учил когда-то дед Тавьяно. Потом ухватил Луджерефа за шиворот, оттащил от беснующегося матерчатого паука и прежде, чем подоспели иллихейцы, двинул ему кулаком в челюсть. С таким расчетом, чтобы выбить пару зубов. Судя по хрусту, выбил. Тут кто-то заломил ему руки за спину и увлек в сторону от изловленного преступника.
– Ты чего?.. – выдавил Клетчаб, сплюнув на землю что-то кроваво-белесо-желтоватое.
Он же этого монаха знать не знает!
– Ты зачем его убил? – глухо прорычал Котяра.
– Кого? Из тех ушнырков, что ли?.. Так они же ушнырки, совсем одурели от своей креймы… – Он осекся. – Или кого?
– Так на тебе, скотина, не одно убийство висит?
– А вы думали, одно? – хмыкнул над ухом Жозеф Глинтух.
Это он удерживал «бродячего кота», у кого другого силы бы не хватило. Его спокойное скептическое хмыканье несколько отрезвило разъяренного Джелгана.
Тем временем Мервегуст и Сунорчи подскочили к Луджерефу, с профессиональной сноровкой обыскали его, побросав на землю то, что нашлось в карманах и за подкладкой, и защелкнули на запястьях наручники. Ошеломленный, истерзанный, беспричинно побитый, он даже не пытался сопротивляться.
– Где находится похищенная вами Соймела Тейлари? – официальным тоном осведомился Гурдо.
– Там находится! – с готовностью выпалил арестованный. – Под землей сидит, ничего ей не сделалось, сходите за ней туда, пока Демея не вернулась, я ж никуда отсюда не денусь…
– Кто там еще из вашей шайки?
– Да никого больше, какая шайка, нас двое с Демеей, и мы не бандиты, а за ее делишки я не отвечаю, она психическая женщина, иногда бывает не в себе. Гляньте, вон там лаз на склоне, какие-то ушнырки его разрыли, там и сможете спуститься…
– Сунорчи, Чемхет, сходите за девушкой, – распорядился Мервегуст.
– Ботинки ей возьмите, – буркнул Котяра.
Сумка с ботинками валялась на земле. Один из иллихейцев подобрал ее, и они двинулись к лазу.
Клетчабу словно душу камнем придавило: он-то сперва понадеялся, что позорные цепняки бросятся вызволять Соймелу всем скопом, а его оставят без присмотра. Да только подкачала нынче шальная удача.
В этот раз иллихейцы не стали посылать наемников, пошли на дельце сами. И наваждение у них за ищейку, ишь ты… Бешеный монах, судя по всему, местный, и засушенный цепняк, который спросил о Соймеле, тоже из местных, по акценту заметно. А этих, стало быть, четверо. Было четверо. Те, кто отправился за девкой, вряд ли вернутся, там уже Постоялец вовсю куролесит. А оставшихся прикончит ее стервейшество, ежели вовремя подоспеет, для нее это раз плюнуть.
Лишь бы поскорее взорвала, чего она там задумала порушить – трамвайный мост или, может, соседний заводишко, – да поспешила бы обратно… И у него полновесное оправдание имеется, почему девчонку из подземелья не вывел: потому что высунулся на разведку, и тут его на два счета сцапали.
Когда он получше пригляделся к этим подлецам, его насторожила физиономия громилы, который скрутил щедрого на зуботычины монаха. Разрез глаз этакий характерный: зенки раскосые, но не как у здешних гронси, а самую малость раскосые. Известная фамильная черта высокородных цан Аванебихов, закадычных друзей сорегдийского пожирателя душ, из-за которого Клетчабу пришлось свалить за океан.
От лаза вниз вела лестница, халтурно сколоченная из разнородных досок с занозистыми перилами, местами обмотанными тряпьем. Сунорчи спустился первым и включил фонарь, Чемхет последовал за ним.
Довольно просторное помещение с замусоренным полом, с потолка свисает посередине какой-то мерзкий пухлый кокон… Всего лишь патрон для лампы, опутанный многолетней паутиной.
Сумка с ботинками болталась на плече у Чемхета. Он был исполнительным молодым службистом, но порой его одолевали романтические мечты: спасти бы однажды красивую девушку, и чтобы она в него без оглядки влюбилась… Пока он спускался по дрянной, хотя и прочно сделанной лестнице, мелькнула мысль, что этот сценарий вот-вот осуществится, разве что насчет финала неясно. Мелькнула и уплыла, его внимание было направлено на окружающую обстановку, а не на собственные бредни.
Темно, грязно, тихо. Из глубины подземелья вроде бы доносятся какие-то еле слышные неясные звуки.
За дверным проемом тянулся коридор, такой широкий, что грузовик проедет. В одном его конце луч фонаря нашарил высокую арку, заполненную кирпичной кладкой, – замурованный выход наружу. В другом клубился мрак.
Чемхету не удалось уловить, что его тревожит, но было смутное ощущение, что здесь скверно. Словно в детстве, в ту пору, когда он боялся темноты. Судя по тому, как настороженно двигался и озирался напарник, ему эта нора тоже не понравилась.
Пахло керосином, давно не чищенной уборной, чем-то дурманным… И еще присутствовал слабый, на пределе восприятия, запах мясной лавки. Откуда бы ему тут взяться?
– Соймела, вы здесь? – позвал Сунорчи.
– Да! – до них донесся отчаянный, с истерическими нотками и в то же время приглушенный женский голос. – Пожалуйста, помогите мне, заберите меня отсюда! Только, ради богов, не шумите…
В глубине коридора послышался шорох. Переглянувшись, агенты направились в ту сторону. Нервы у них были крепкие, но сейчас обоим было не по себе. Ни с того ни с сего взыгравшая впечатлительность? Или, может, чутье?
Девушка и впрямь оказалась поразительно красива. По пальцам перечесть, сколько раз Чемхет видел вблизи таких, которые могли бы с ней сравниться.
– У меня забрали туфли, – ее била дрожь, глаза блестели от слез. – Я исколола ноги, здесь полно острого на полу, а оно там, где-то рядом…
– Вот ваши ботинки. – Иллихеец расстегнул сумку. – Быстро обувайтесь.
– Что – оно, которое рядом? – уточнил Сунорчи.
Он был в полтора раза старше коллеги, чары Соймелы подействовали на него в меньшей степени, так что он сразу выделил в сказанном главное.
– Чудовище подземное. – Девушка морщилась от боли, натягивая ботинок, на ее шелковом чулке темнели пятнышки крови – должно быть, предприняла попытку самостоятельно отсюда выбраться, но сломалась и вернулась обратно. – Они кормили его людьми, чтобы разбудить, и теперь оно проснулось! Надо всех предупредить! Я бы не смогла от него убежать, поэтому не пошла искать выход.
– Где оно сейчас? – справился Сунорчи шепотом.
– Куда-то заползло… – Она торопилась, пальцы дрожали и путались в шнурках. – Все, завязала.
– Идем. – Чемхет подал ей руку.
Старший агент выглянул в коридор, обшарил оба конца лучом фонаря и сделал знак: чисто.
Сой ковыляла и спотыкалась, исколотые ноги болели. Из тонкого шерстяного пледа она еще раньше соорудила себе что-то вроде сарпы, намотав вокруг талии и сколов булавкой, и вдобавок прихватила с собой одеяло, закутавшись в него, словно в плащ. В подземелье стояла холодина, да и страх – не лучшая грелка. Она до умопомрачения измучилась. Но за ней наконец-то пришли, ее спасают, ловкий желтоволосый парень поддерживает ее под руку. Соймела поверила, что все будет хорошо.
Звук оттуда, где замурованная арка. Словно возится кто-то громадный. Сунорчи посветил в ту сторону: в коридоре вроде бы никого… Но то ли из-за угла, то ли из дверного проема тамошнего помещения выглядывали, тесня друг дружку, бледные уродцы с длинными шеями.
– Это все одно существо, – громким шепотом объяснила девушка. – У него общее туловище, такой ужас…
Головки на хлипких белых шеях дружно потянулись вперед, а следом за ними начало выдвигаться из темноты что-то черное, массивное, длинное, с толстыми суставчатыми лапами по бокам. Туловище, стало быть. Вот оно, значит, какое…
– Бегом наружу! – Сунорчи первым сорвался с места.
Чемхет бросился за ним, волоча за руку Соймелу. Главное – успеть, добежать раньше, чем тебя настигнут. Гадине через лаз не протиснуться, да и лестница на такую тушу не рассчитана.
За спиной что-то дробно стучало по полу, азартно пищало и сипело. Оно бросилось в погоню, и двигалась эта подземная громадина весьма проворно – что неудивительно при таком количестве ног.
Сунорчи, не оглядываясь, взлетел по лестнице. Чемхет толкнул Соймелу:
– Пошла вперед!
Он спасет ее, обязательно спасет, и потом…
Сой торопливо засеменила по ступенькам, путаясь в заменившем сарпу пледе. К охватившей ее панической лихорадке примешивалась благодарность: она обязательно переспит с этим славным мальчиком, который не захотел ее бросить.
Поднимавшийся следом иллихеец наступал ей на пятки. Дыра с клочком предвечернего серого неба постепенно приближалась, а подземный монстр уже копошился внизу. Задетая страшной лапой лестница затряслась, девушка взвизгнула и вцепилась в перила.
– Быстрее! – прикрикнул Чемхет.
Всего-то несколько ступенек осталось. Лестница опять содрогнулась.
До выхода рукой подать. Агент с силой толкнул Соймелу в дыру лаза – и услышал ее вскрик, когда она, не устояв на ногах, покатилась по склону. Теперь осталось нырнуть туда следом за ней…
От страшного удара в спину он чуть не задохнулся, а потом его ошеломила боль. Из груди что-то торчало, как будто шип вырос… Тварь проткнула его насквозь, да еще в живот впилось что-то острое. Как же больно… Он подумал, что зря послал вперед Соймелу, надо было спасаться самому, успел бы, как благоразумный Сунорчи. Догеройствовался… Тварь потащила его вниз, заодно обрушив кусок лестницы.
«Будь проклят за это Клетчаб Луджереф», – подумал Чемхет, судорожно дергаясь и кашляя кровавыми сгустками.
И уже под конец, когда в него вцепилось с дюжину зубастых ртов, мелькнула угасающая мысль, что, как бы там ни было, а девушку он все-таки спас, не досталась она подземной гадине…
Вспухшее глинистое пятно на склоне Овечьей горки напоминало скорлупу яйца, из которого что-то пытается выбраться наружу. И того и гляди оно оттуда выберется.
Из трещины высунулась темная суставчатая лапа длиной с водосточную трубу многоэтажного дома, с большим серповидным когтем на конце. Она принялась шарить вслепую, словно искала, кого бы схватить, но люди успели отбежать и укрыться в частично разрушенной кирпичной постройке по ту сторону дороги.
Чемхет погиб. Мервегуст и Котяра, заглянув в дыру, увидели, как чудище его терзает. Лицо было в крови, живот распорот, но, кажется, он все еще был жив.
– Держите фонарь, – отрывисто бросил иллихеец. – Направьте на него луч.
Вытащил из-за пазухи «четвертной» пистолет и, тщательно прицелившись, нажал на спуск. Пуля попала в залитый кровью лоб.
Монах кивнул: правильно, ничего больше не поделаешь. После приличествующей паузы угрюмо произнес:
– Печалюсь вместе с вами.
– Пошли, – позвал Мервегуст убито-бесстрастным голосом.
Съев агента, тварь, не иначе, поняла, что за пределами подземелья есть еще много пищи, потому что принялась остервенело рыть ход наружу. Камень чередовался с глинистыми участками, и в скором времени жилец Овечьего холма нашел подходящее податливое местечко, чтобы пробиться в большой мир.
Как назло, машин на дороге не было. Ни одной. Возможно, на заводе каким-то образом определили, что под землей творится неладное, и теперь весь транспорт посылают в объезд по другой дороге, которая проходит с восточной стороны от Овечьей горки? Если так, они должны были вызвать помощь, у них же там телефонная связь… Или они до сих пор ни о чем не знают?
Общее молчание нарушил Жозеф Глинтух.
– Бегать от этой сволоты бесполезно, переловит поодиночке и сожрет. Поэтому, если машины так и не будет, предлагаю дать бой.
– У нас нет серьезного оружия, – хмуро возразил Котяра. – Даже если у каждого из вас по «четвертному», против той твари это все равно что водяной пистолет.
– Будет.
Расстегнув куртку, Жозеф вытянул из-под рубашки и снял с шеи цепочку с граненым дымчатым кристаллом. Монах, сразу сообразивший, что это, подался вперед, не веря собственным глазам: кто ж ему дал такую вещь?..
Бросив кулон на пол, рослый иллихеец что-то еле слышно прошептал. Между тем на склоне горки тяжело обвалился пласт глины, и в образовавшееся отверстие пролезли еще две чудовищные лапы. А посреди темноватой комнаты с ободранными обоями как будто из ничего появился ящик с тяжелым автоматическим оружием и коробками патронов.
– Разбирайте стволы, господа.
– Но если это наваждение… – вновь обретя дар речи, протестующе вымолвил Гурдо.
– Это не наваждение, могу поручиться. – Глинтух как ни в чем не бывало подобрал и надел на шею цепочку с магическим кулоном. – Иначе его бы давно уже извели, вместо того чтобы оставить как есть и замуровать. Не знаю в точности, что это такое, есть разные гипотезы, но твари вроде этой столетиями дрыхнут в некоторых из ваших холмов, и будить их не следует. Видимо, оттого и народ из этого района разбежался: люди чувствуют их присутствие, хотя не понимают, в чем дело. Наш Луджереф и здесь проявил себя в известном роде выдающейся личностью…
Клетчаб зыркнул на него, но смолчал. Толку-то шуршать, ежели тебя уже загребли. Он сидел в сторонке, со скованными за спиной руками, с распухшей скулой и ноющей после монашеского удара челюстью. Штаны изодраны в лоскутья, на израненных ногах запеклась кровь. Время от времени, когда никто не торчал между ним и оконным проемом, он поглядывал на ожившую куклу, оставленную на опасном склоне: эта погань отчаянно рвалась с поводка, желая воссоединиться со своим создателем и еще пуще его уделать. Торчащая из земли железяка, к которой привязали страшило, от его усилий еще раньше вылезла вверх на добрую половину бута, и Луджереф с беспокойством прикидывал: выдержит или нет?
Соймела, закутанная в одеяло из схрона, съежилась в другом углу и давилась рыданиями. Клетчаб возблагодарил богов за то, что она разнюнилась, а то, будь эта норовистая краля в другом настроении, давно бы уже ему в рожу вцепилась, довершив начатое пауком и монахом.
Он размышлял, получится ли под шумок сделать ноги, пока вся эта дрянная компания будет отстреливаться от Постояльца. По всему выходило, что не получится, но чем не шутит шальная удача?
– Откуда у вас кулон из храма Лунноглазой Госпожи, вы ведь не преподобный? – без особого нажима, но с интересом осведомился «бродячий кот», одновременно изучая крупнокалиберный пистолет иллихейского производства – такого оружия он раньше в руках не держал.
– Одолжили в храме под честное слово, – дружелюбно ухмыльнулся в ответ Глинтух. – Мало ли что может случиться в дальних странствиях, вдруг понадобится… Вот оно и понадобилось.
– В храме такие вещи просто так под честное слово не раздают, насколько я знаю.
– Просто так – нет, но если вы поклянетесь честью Аванебихов, что кулон будет возвращен обратно и сохраненное в нем оружие не будет использовано против тех, кто служит Лунноглазой Госпоже, можно рассчитывать на положительное решение. Жозеф цан Аванебих, к вашим услугам.
Так как никто не смотрел в его сторону, Луджереф с тоски сплюнул, заодно избавившись от остатков зубного крошева. Он-то как благочестивый тупак вымаливал у Госпожи Кошки прощение, изумруды ей в храм носил, а она в это самое время его врагам магический кулон ссудила! Тьфу, западло… Убоявшись последствий, тут же наскоро прочитал коротенькую извинительную молитву. Но раз здесь один из Аванебихов, тем более надо уматывать, как только шанс подвернется.
Умотать ему не дали. Сунорчи, похожий на зализанную серую мышь, по приказу своего высокородного начальства спутал ему ноги, а мордатый монах обратился к зареванной дамочке:
– Сой, можно тебя кое о чем попросить? Мы сейчас, сама понимаешь, будем сильно заняты, а ты пока пригляди за этим мерзавцем, чтобы не удрал.
– Хорошо, – согласилась Соймела и уставилась на Клетчаба из-под шелковой медно-рыжей челки мокрыми и злющими голубыми глазами.
Влип как тупак, связавшийся с шулером. Вредная девка затаила на него обиду, хотя он, ежели разобраться, ничего такого ей не сделал и не сказал. Дрянь дело. Разве что вдруг подфартит и Постоялец всех слопает, а им побрезгует?
Дыра на склоне довольно быстро расширялась, страшные коленчатые лапы барахтались, загребая глину и разбрызгивая грязь. Потом оттуда выпростались еще и длинные черные усы, стригущие воздух.
Демея как сквозь землю провалилась. Или, что вернее, спряталась в одном из пустующих домов. Боевая маска убийцы наваждений позволяла своему обладателю распознать морок даже на изрядном расстоянии, но, увы, не наделяла его способностью видеть сквозь кирпичные стены.
В конце концов Темре поднялся на второй этаж строения, похожего на старинный комод с ящиками-балкончиками, и через чердак выбрался на ветхую крышу. Сбежавшего наваждения он так нигде и не разглядел, зато заметил, что возле западного склона Овечьей горки творится нечто непонятное.
Надо вернуться к остальным. Там он нужнее.
Поддавшись этому настойчивому импульсу, он спустился вниз, быстрым шагом двинулся в обратную сторону и через некоторое время услышал грохот пальбы. Значит, у Луджерефа и Демеи были сообщники либо наемники и сейчас там вовсю идет перестрелка?..
Это предположение показалось самым вероятным – до тех пор, пока он не увидел, миновав поворот: из окна кирпичного дома возле дороги стреляют в нечто. Темре не взялся бы объяснить, что это такое. Во всяком случае, не морок, хотя было бы лучше, если бы оно оказалось мороком, – тогда бы он знал, что с ним делать.
Неподалеку от того места, где копошилась эта жуть, подпрыгивал на привязи всеми брошенный паучара, а людей не было видно.
Рассудив, что как раз они-то и ведут стрельбу по монстру, Темре бросился к домику. На бегу он более-менее рассмотрел эту тварь.
Из глинистой почвы высунулось толстенное черное туловище длиной в несколько бутов, разделенное на сегменты и достаточно подвижное. Непонятно было, вылезло оно на склон почти целиком или до половины или это всего лишь малая его часть?
Судя по толщине, в утробе у него мог бы поместиться легковой автомобиль. По бокам обретались три пары громадных членистых конечностей, напоминавших во много раз увеличенные ножки насекомого – каждая заканчивалась громадным загнутым когтем, – и с дюжину хлыстообразных усов. Все это угрожающе шевелилось, колыхалось, рыло глину. Что примечательно, тварь запросто могла бы дотянуться до паучары, но морок не вызывал у нее ни малейшего интереса.
Там, где полагалось бы находиться голове, зияла внушительных размеров дыра и внутри как будто ворочалось что-то белесое. Напрашивался утешительный вывод, что товарищи сумели каким-то образом обезглавить это существо и сейчас ведут огонь, чтобы его добить.
Дверь была заложена ржавым засовом, и Темре забрался через окошко, перед этим крикнув: «Это я, Гартонгафи!» Его наскоро ввели в курс дела и вручили крупнокалиберный пистолет. Мощная штука, из арсенала иллихейских охотников на оборотней – их дичь даже в человеческом облике обладает живучестью и физической силой, какие людям и не снились. В комнате висели клубы дыма, пахло порохом, потом и разогревшимся металлом.
Предположение Темре насчет головы чудовища оказалось чересчур оптимистическим: никуда она не делась, находится внутри, словно улитка в своем домике. И притом не одна, их там целая гроздь. Стрелки целились в темное отверстие, смахивающее на жерло громадной пушки, но непохоже, чтобы с этого был какой-нибудь толк.
– Вы его так не остановите. Не стоило его будить.
Темре узнал этот голос за секунду до того, как оглянулся. Тунику из осенних листьев скрывал плотно запахнутый переливчато-серый плащ, но поверх него рассыпалась буйная масса длинных иссиня-черных косичек с любимыми Птичьим Пастухом подвесками. Узкое лицо с громадными чернильными очами выглядело бледным – не фарфорово-белым, как зимой, а натурально побледневшим, словно вся волшебная кровь отлила от смуглых щек.
– Клесто, хотя бы ты знаешь, что это за дрянь?
От Темре не укрылось выражение, промелькнувшее в глазах у Жозефа Глинтуха, или, если угодно, Жозефа цан Аванебиха, тоже обернувшегося. Похоже, высокородный из высокородных был в курсе, кто зовется именем Клесто.
– Это обитатель земного чрева, которого лучше было оставить там, где его обнаружили. Он бы не проснулся ни с того ни с сего, без кровавых жертв.
– Вот кое-кто и расстарался, чтобы его разбудить. – Котяра отвесил пинка скованному Луджерефу, сидевшему на полу. – Теперь-то что нам делать?!
– Ты сможешь с ним справиться? – с надеждой добавил Темре, уже убедившийся, что пули крупного калибра этой твари вредят не больше чем горсть гороха бойцовому псу.
В этом все успели убедиться.
– У меня нет над ним власти. Земля и камни и то, что ползает или дремлет под землей, не моя сфера влияния. Мое царство – воздух.
– Но сейчас этот гад выбрался на свежий воздух, Дождевой Король, – учтивым тоном возразил Жозеф. – Можно сказать, вторгся в ваши владения.
– Я смогу разве что задержать его. – Тонкие губы Клесто дрогнули в легкой улыбке, обходительность иллихейского аристократа явно пришлась ему по нраву. – Но не убаюкать и не уничтожить, здесь даже моя флейта не поможет. Для этого нужен кто-нибудь из Пятерых. Вы должны позвать сюда преподобного, наделенного даром и правом призыва.
Пока они обсуждали этот вопрос, Мервегуст, Сунорчи, Гурдо и Котяра продолжали вести огонь, но, услышав последние слова Птичьего Пастуха, монах обернулся.
– Тут неподалеку есть наша молельня, и при ней живет старый «бродячий кот», наделенный даром и правом. Это близко – считайте, за трамвайным мостом. Нужно сгонять за ним, только одна загвоздка…
Аванебих кивнул, Темре тоже воспрянул духом. Как известно, у всех свои ограничения, и Пятеро не могут появляться в материальном мире во плоти, где и когда им вздумается. Для этого кто-то из людей должен призвать божество, уступив ему на время свое тело. При этом великая сущность, внявшая зову, способна действовать лишь на относительно небольшом клочке пространства, но этого, как правило, бывает вполне достаточно.
– Какая загвоздка?
– Преподобный брат Нярших уже сильно пожилой и любит поесть сверх меры. Знаете, бывают такие старые толстые коты, им только жрать подавай… Вот и он по этой части удержу не знает, хотя человек почтенный и просветленный. Вес у него изрядный, он еле ходит. Там, конечно, машину возьмем, но все равно понадобится помощь – подсадить, вытащить… При этой молельне еще живут три девочки, «бродячие кошки», но им его не поднять. Понадобится кто-нибудь самый сильный. – Монах выразительно посмотрел на высокородного цан Аванебиха.
– Понял, – просто согласился тот.
– Но если он в таком состоянии, что он сможет сделать с этим? – прервав стрельбу, Мервегуст мотнул головой в сторону склона за окном.
– Когда его тело займет Лунноглазая Госпожа – без разницы, – возразил Жозеф. – Я сам видел, как стройная изящная девушка, преподобная сестра Миури, в аналогичной ситуации расшвыряла целую банду мерзавцев. Кстати сказать, наемников вот этого господина. – Он ткнул носком ботинка скорчившегося у стены Луджерефа. – Мы тогда подоспели почти вовремя, все успело решиться без нас, но то, что мы увидели, произвело впечатление. Что ж, пошли за братом Няршихом?
– Идем, – согласился Котяра. – Продержитесь без нас?
– Постараемся, – отозвался Смеющийся Ловец. – Давно я не дрался, лет пятьдесят, если даже не сто…
Убийца наваждений хмыкнул: а как же тогда их баталии на улице Глиняных Уток и на Кругосветной горке? Клесто в ответ ухмыльнулся с таким загадочным видом, словно Темре чего-то не понимает, а он ему раньше времени об этом не скажет, раз уж тот сам не догадался.
Жозеф скинул куртку.
– Возьмете с собой Соймелу? – шагнув к нему, тихо попросил Темре. – Ее бы подальше отсюда убрать…
– Отчего же нет, если она не задержит нас… Сударыня, как вы себя чувствуете? – Он наклонился к девушке. – Не возражаете против бодрой прогулки на свежем воздухе?
– Да… – Она нервно кивнула и встала, блеснув все еще заплаканными глазами.
– Тогда оставьте здесь все это тряпье. Да, да, и плед тоже снимайте, а то в нем запутаться недолго. И съешьте конфетку – она полезная, чтобы у вас ножки не болели.
Он извлек из кармана миниатюрный флакон, вытряхнул оттуда к себе на ладонь три оранжевых шарика величиной с горошину.
– Возьмите одну, этого хватит.
Вторую «конфетку» он отправил в рот, третью предложил Котяре:
– Угощайтесь, брат Рурно.
Тот не стал отказываться, но поинтересовался:
– Что это?
– Из походной аптечки путешественника. На тот случай, если путешественнику предстоит быстро-быстро удирать от кого-нибудь недружелюбного, чтобы не одолела усталость в самый неподходящий момент.
– Погодите, – остановил их Клесто, когда они двинулись к двери. – Чуть позже. Выходите из дома после того, как я атакую это земляное убожество. Мне его не убить, но ему меня тоже не убить, и я его задержу. А вы, – он повернулся к остальным, – продолжайте стрелять, это его отвлекает и наносит некоторый временный урон, хотя раны этой несуразной твари, сами видите, заживают за несколько секунд. В меня попасть не бойтесь – это по определению невозможно.
Едва он договорил, как его уже не было рядом с людьми, а по комнате пронесся холодный сквозняк, всколыхнув потемневшие лохмотья обоев. Через мгновение Смеющийся Ловец объявился на склоне Овечьей горки – без плаща, в пестрой осенней тунике, лосинах и высоких сапогах, украшенных цепочками и колокольчиками. Вдобавок он был вооружен длинным тонким клинком, серебристым и сверкающим, словно льющаяся вода.
Лезвие полоснуло по громадной суставчатой ноге с роющим глину загнутым когтем на конце. Видимо, это возымело определенный эффект, так как нога судорожно дернулась, но тут же взметнулась вверх, нацелившись на противника своим страшным серпом. Торчащие по обе стороны от нее усы суматошно зашевелились, словно пытаясь нащупать то, что причинило боль.
Птичьего Пастуха на том месте больше не было: он исчез, чтобы очутиться и повторить такой же трюк с другой стороны от слепленной из множества сегментов лоснящейся черной махины, которая уже выползла из-под земли целиком.
Хлопнула дверь: Котяра, Жозеф и Соймела выскочили наружу.
– Побежали наперегонки, сударыня, кто быстрее? – донесся с улицы преувеличенно жизнерадостный голос Аванебиха.
Задвинув за ними засов, Темре мигом вернулся на свою позицию и поднял оружие. Их осталось четверо – он, Гурдо, Мервегуст и Сунорчи. По двое стрелков на окно. Нельзя сказать, чтобы от пальбы не было вовсе никакого толку. Другое дело, что урон, наносимый копошащейся на склоне пакости, до обидного быстро сходил на нет.
Клесто, неуловимый, как молния, и вдобавок не связанный необходимостью постоянно находиться в человеческом облике, сновал вокруг твари, словно в сумасшедшем танце без правил, работая не только саблей, но и собственными когтями. Пальцы его левой руки были слегка согнуты, и он бил по угрожающе мельтешащим усам стремительными и точными звериными движениями.
Вот теперь-то до Темре дошло, что раньше, в пору их войны, Смеющийся Ловец и в самом деле «не дрался». Всего лишь валял дурака, не теряя над собой контроля и не причиняя вреда рассерженному противнику.
Его когти оказались страшным оружием, не хуже клинка. Они могли почти разорвать надвое мелькнувший в воздухе ус – увы, именно что почти: тот вначале беспомощно извивался и обвисал, но вскоре вновь обретал прежнюю подвижность.
Результата столько же, как от пуль. Зато им удалось совместными усилиями связать монстра боем, и тот не бросился вдогонку за беглецами.
Их было видно из окна: взяв наискось, они рванули к дальней дороге, по которой изредка проезжали машины. Рассыпавшиеся по плечам медно-рыжие волосы Соймелы пылали посреди тусклого коричнево-желтовато-серого ландшафта, словно яркий осенний листок. Здоровенный иллихеец тащил девушку за руку, не позволяя сбавить скорость, и со стороны это выглядело едва ли не криминально: наводило на мысль о похищении или о чем-нибудь еще в этом роде. Котяра бежал чуть впереди, задавая темп. Он же и выскочил первым на шоссе наперерез весьма своевременно появившемуся грузовику.
Не исключено, что на заводе не знали о том, что творится у подножия пустынного западного склона горки, но уж стрельбу там должны были услышать. Вполне могли решить, что идет перестрелка: то ли полиция кого-то накрыла, то ли две банды выясняют отношения. В таких обстоятельствах шофер вряд ли стал бы тормозить, не желая ненароком ввязаться в эти дела, но дорогу ему заступил монах, служитель Лунноглазой Госпожи, – и машина остановилась.
Сой подсадили в кабину, следом запрыгнул «бродячий кот». Для рослого Жозефа места не нашлось, и он взгромоздился на подножку. Грузовик помчался дальше, поддав газу.
Теперь можно было надеяться, что помощь придет, а пока главное – не мазать. Совсем как при схватке с мороком, только там стреляешь иглами из перстня, а здесь – пулями, и не надо выдерживать интервалов между парами выстрелов, разве что уходит время на перезарядку. Лишь бы Клесто не пострадал и не выдохся: все участники боя сознавали, что от него сейчас зависит слишком многое. Впрочем, он вовсю веселился: сквозь звуки выстрелов и производимый чудовищным выползком шум доносились взрывы холодного серебристого смеха, напоминающего плеск ливня.
То смутное, беловатое, которое до сих пор ворочалось в зеве у этой кошмарной твари, словно покрытый налетом язык, внезапно полезло наружу. Темре и Гурдо от такого зрелища на мгновение оторопели. Иллихейцы, уже успевшие на это посмотреть, лишь усилили огонь. Небольшие головы на длинных мотающихся шеях, с бледными, как тесто, змеино-человеческими ликами, безумно скалились, пищали и шипели.
Пули разносили их в клочья, несколько штук срубил Клесто. Бесполезно. Внутри обезглавленной шеи через несколько секунд после расправы набухало утолщение, оно двигалось по направлению к обрубку, скудно сочащемуся темной кровью – словно перемещалось яйцо, проглоченное змеей, – а потом на конце, как будто вывернувшись изнутри, появлялась новая голова, разевающая рот в злобном шипении. Так может продолжаться до бесконечности… Или до тех пор, пока из молельни не привезут преподобного. Последнее соображение подбадривало.
Даже сверхъестественное существо, очнувшись после многовековой спячки в незнакомой и вдобавок враждебной обстановке, поначалу после пробуждения будет находиться в некотором замешательстве. Другое дело, что потом это «поначалу» пройдет, тварь почувствует свою неуязвимость – и тогда держитесь.
Чудовище осознало, что пули ему нипочем, да и те раны, которые наносил Клесто, хоть и вызывали болезненные ощущения, быстро сходили на нет. Оно поперло напролом, и если Дождевой Король в любой момент мог исчезнуть, к тому же он был несъедобен, так же как приплясывающий на привязи тряпичный паук – уж это оно чуяло безошибочно! – то людям деваться было некуда.
Оно уверенно двинулось к домику. Птичий Пастух швырнул в бледную гадючью поросль с шипящими головками голубовато-белый шарик, невесть откуда взявшийся у него в ладони. Сверкнула вспышка, однако монстру ничего не сделалось. И все же он приостановился, ошеломленный новым сюрпризом.
То-то Клесто не использовал до сих пор шаровые молнии – приберег напоследок, мимолетно отметил Темре. Молнии не могут повредить земляной твари, та их поглощает и рассеивает заряд, нисколько не пострадав. Разве что эффект неожиданности сыграет определенную роль, но это ненадолго.
– Бегите, я его задержу! – крикнул Смеющийся Ловец, который больше не смеялся. – Темре, уходи! Все уходите! Прячьтесь, только не в подвал – лезьте повыше, на второй этаж!
Кирпичный домишко, откуда они стреляли, был одноэтажный, в нем не отсидишься – тварь легко вытащит людей через оконные проемы. В отдалении стояла двухэтажная постройка. Разве что добежать до нее… Темре заметил на дороге машину – вроде бы мчится сюда. Если это едет преподобный жрец Лунноглазой, шансы уцелеть у них есть.
Мелькнула скептическая мысль: ага, если продержимся!
Раскорячившуюся поперек дороги громадную гадину окутала трескучая слепящая паутина электрических разрядов. Это напоминало то ли праздничный фейерверк, то ли затейливую иллюзию-иллюминацию, устроенную возле дорогого магазина, – другое дело, что там не стали бы пугать почтеннейшую публику, показывая столь омерзительного монстра.
Несмотря на старания Птичьего Пастуха, тварь, перестав обращать внимание на его молнии, с угрожающим шипением и хнычущим писком ринулась к домику.
«Пропали», – мелькнула у Темре отстраненно-отчаянная мысль.
Машина приближалась. Точно ведь едет сюда! Только, похоже, чуть-чуть опоздает.
Обзор заслонило копошение длинных маслянисто-черных усов и суставчатых лап, в оконные проемы заглядывали гротескные змеиные морды – вблизи они походили на человеческие лица меньше, чем с некоторого расстояния. Еще и запах, странный и неприятный, при этом настолько чуждый окружающей среде, что даже сравнить его не с чем.
– Я ж тебя кормил! – взвыл Клетчаб Луджереф, до сих пор сидевший молчком. – Помнишь, это ведь я был, я! Таскал тебе людишек, и еще приведу, ежели что, не трогай меня, этих кушай!
Сунорчи, первым оказавшийся возле двери, успел отодвинуть засов, и они вывалились наружу за секунду до того, как усы начали обшаривать комнату, шоркая по стенам с резкими свистяще-скребущими звуками.
Луджереф остался внутри. Тварь и впрямь его не тронула, так как уже через мгновение выдвинулась из-за угла, жадно разевая дюжину ртов, а он в домике продолжал орать, взахлеб рассказывая о том, как много добра для нее сделал, – впору было пожалеть, что нет рядом полицейского стенографа, чтобы записать его признательные показания.
Темре едва успел разрядить пистолет прямо в бледные змееподобные рожи, как его схватили за шиворот и с силой рванули назад, при этом что-то оцарапало ему шею, воротник рубашки врезался в горло. В нескольких шагах перед ним засияла завеса из пляшущих молний, но все же он сквозь нее увидел, что тварь настигла Гурдо – самого нерасторопного из оставшихся, а двое иллихейцев проворно пятятся в сторону двухэтажного дома, не прекращая отстреливаться.
Машина затормозила, первым из нее выпрыгнул Жозеф цан Аванебих, которого Темре узнал по габаритам, за ним кто-то еще. Распахнув дверцу, высокородный иностранец вытащил из салона грузного человека в монашеской рясе, помог ему опуститься на колени. Преподобный сразу же издал мяукающий вопль – именно так «бродячие коты» призывают свою Госпожу. Для того чтобы она явилась, призыв должен прозвучать трижды.
– Клесто, пусти, – прохрипел убийца наваждений, пытаясь вывернуться.
– А кто меня будет кавьей угощать, если тебя съедят?
– Нашел, о чем вспомнить… Пусти!
– Обычно первым делом я вспоминаю о самом важном, хотя моя память и похожа на небо с гонимыми ветром облаками или на моросящий дождь.
– Пусти, придушишь!
– Только не кидайся туда. Без тебя справятся, а тебе еще морочанку искать.
Старый «бродячий кот» закричал во второй раз. Мервегуст и Сунорчи, расстреляв обоймы, бросились бежать, в то время как тварь терзала Гурдо. Изрешеченный пулями инспектор был уже мертв.
Обретя свободу, Темре пошатнулся, судорожно глотнул воздуха и оттянул впившийся воротник. Пахло озоном. Птичий Пастух стоял рядом уже без сабли, закутанный в длинный серебристо-серый плащ, скрывший его одеяние из осенних листьев.
Третий кошачий призыв брата Няршиха перешел в свирепый вой, и преподобный, не поднимаясь с колен, с места совершил невероятный для человека прыжок, упав точно на загривок земляному монстру – вернее, на то место, где из раздутого туловища вырастала гроздь извивающихся белесых гадов. Послышался хруст раздираемого панциря.
– Она пришла, – удовлетворенно заметил Клесто перед тем, как исчезнуть.
Аванебих что-то приказал своим подчиненным, которые сразу бросились к выдержавшему осаду кирпичному домику – видимо, посмотреть, что там с Луджерефом, – а сам направился к Темре. Тот пошел ему навстречу. Оба сделали крюк, обходя то место, где Лунноглазая разбиралась с выползком из-под холма, который беспомощно сучил своими страшными лапами и вовсю верещал.
– Госпожа Тейлари просила передать вам, что морочанка собирается что-то взорвать. Как раз за этим она и отлучилась. Предполагается, что у нее есть все для изготовления мины. Поскольку ее спугнули, она сказала, что соберет свою треклятую машинку на месте, чтобы никто не помешал. Что именно она хочет взорвать, госпожа Тейлари не знает, но Луджереф, возможно, в курсе. Сейчас мы его допросим.
– Краб ошпаренный… – процедил Темре сквозь зубы. – Ты можешь мне помочь?
Иллихеец посмотрел на него с некоторым удивлением, но промолчал: убийца наваждений взывает за помощью к крабу ошпаренному – не иначе свихнулся после знакомства с земляным чудищем! На самом-то деле Темре обращался к Дождевому Королю, но тот либо не услышал, поскольку уже куда-то умчался вместе с ветром, либо не пожелал отозваться, решив, что интереснее будет посмотреть, как смертные сумеют выкрутиться без его помощи.
Луджереф, живой и невредимый, сидел там, где его оставили. Многоглавая гадина из подземелья все же обладала неким подобием разума, поэтому не стала убивать того, кто сослужил ей службу и может оказаться полезен в будущем.
На стенах появилось множество свежих царапин, на полу валялись содранные лохмотья обоев, рассыпанные гильзы и перевернутый ящик из-под боеприпасов. В углу лежала куча тряпья, брошенного Соймелой, – грязноватое одеяло и плед.
– Что она собирается взорвать? – спросил Темре, с отвращением глядя на потасканно-жуликоватую физиономию живучего иллихейского пройдохи.
– Что мне будет, ежели вспомню?
– Лучше спроси, чего тебе не будет, ежели вспомнишь. – Аванебих схватил его за горло и рывком поставил на ноги, попутно приложив затылком о стену. – Посмотри в окно!
За оконным проемом можно было увидеть уцелевшего одинокого паучару, до сих пор не уставшего рваться с привязи. Теперешние события разворачивались за домиком, вне поля зрения, и только звуки битвы двух сверхъестественных сущностей позволяли догадываться, что там творится.
– Если не выложишь все, что знаешь о планах своей хозяйки, отдадим тебя пауку. Он тебя не убьет, на это не надейся. Господин Гартонгафи, паук вас слушается, окажите любезность, приведите его сюда.
– Сейчас. – Убийца наваждений повернулся к двери.
– Не надо, – быстро возразил Луджереф. – Незачем. Скажу все, но я не знаю, что она задумала взорвать, Пятерыми клянусь! Она что-то где-то потихоньку таскала, чтобы изготовить эту свою мину, и как приперло, велела мне будить Постояльца – это она велела, я ни при чем, а сама схватила сумку с причиндалами и ушла. Сказала, придется ей теперь варганить мину прямо на месте, а то вы уже тут как тут. Больше ничего не знаю, Лунноглазая Госпожа не даст соврать, Пятеро свидетели!
– Это может быть что угодно, – посмотрев на Темре со сдержанным профессиональным сочувствием, как на коллегу, столкнувшегося с непосильной задачей, которую тот во что бы то ни стало обязан решить, заметил Мервегуст. – Любой значимый объект из того, что мы видели на карте у покойного Гурдо. Что там было – завод, трамвайный мост, автостоянка, дороги, акведуки, линии электропередачи… Это при условии, что она запланировала разрушить что-то в окрестностях.
– Планируют люди и ваши иллихейские оборотни, а мороки просто делают то, чего не могут не делать. Что она об этом говорила в подробностях?
Темре не сомневался, что в рамге, персонажем которой была Демея, наверняка есть подсказка, но там же совсем ничего не было о взрывах… Значит, что-то другое. Угадать бы еще, что именно, – тогда он узнает, где ее искать.
– Перескажи слово в слово, что она говорила. – Жозеф снова встряхнул мошенника и страшновато ухмыльнулся. – А то – сам понимаешь…
Он мотнул головой в сторону склона. Мгновение спустя мимо окна пролетела оторванная конечность гадины, упала на землю в нескольких бутах от паучары. В течение нескольких секунд она дергалась, потом затихла и стала похожа на переломленное надвое бревно. Луджерефа это зрелище доконало, он посерел лицом и в отчаянии вымолвил:
– Да ничего она толком не сказала, темнила вовсю! Я, говорит, это сделаю, чтобы все увидели, какая она посредственность и ничтожество. Мол, тогда у всех откроются глаза и она свое место узнает. А что за «она», которая ей досадила, непонятно. Но это она не Соймелу имела в виду, а кого – сама не могла сказать, когда я спрашивал.
– Ясно. – Темре шагнул к двери. – Коллектор. Ну, точно… Спасибо вам, господин Аванебих. Брату Рурно скажите, что с пауком я потом разберусь, сейчас некогда. Постараюсь ее перехватить.
На ходу надев маску, он выскочил наружу и бегом направился к заводскому акведуку с колоссальной канализационной трубой.
Сражение к этому моменту закончилось: подземная тварь была разорвана на куски, земля вокруг залита вязкой темной кровью, а вольготно развалившийся среди этих ошметков брат Нярших теребил руками и ногами оторванную змеиную голову, издавая довольное урчание. Заплывшие глаза преподобного светились, словно две маленькие луны, и на пальцах у него можно было разглядеть когти подлиннее, чем у Клесто. Эту фантасмагорическую картинку благоговейно созерцали брат Рурно и три молоденькие монахини.
Темре промчался мимо, не забыв мысленно возблагодарить Великую Кошку за помощь. Аванебих и Мервегуст все же его догнали.
– С чего вы решили, что она пошла взрывать коллектор? – Похоже, иллихейский аристократ укрепился в подозрении, что он спятил.
– Я в своем уме, не беспокойтесь. Дело в том, что я знаю, почему это наваждение воплотилось, и могу просчитать логику его поступков. Не ходите со мной.
Три «бродячие кошки», Тиани, Юлаша и Марри, отправились к Овечьей горке вместе со своим наставником. Не удалось уговорить их остаться в молельне, да и некогда было уговаривать. Сейчас они стояли рядом с Котярой, в нерешительности глядя на жреца, который затих, как будто уснул. Когти исчезли – признак того, что Лунноглазая покинула его тело, и он больше не подавал признаков жизни.
Девчонки – недавние послушницы, так что Джелган был здесь самым старшим. Он первый двинулся вперед. Под ногами чавкала склизкая темная мерзость, вытекшая из разорванной на куски твари.
Преподобный был мертв, на его пухлом лице застыло умиротворенно-счастливое выражение.
Вслед за Котярой решилась подойти Тиани.
– Что с наставником? Он умер?.. – Ее голос растерянно дрогнул. – Но почему?
– Скорее можно сказать, что почтенный брат Нярших так и остался в обители нашей Госпожи с ее соизволения, – объяснил брат Рурно. – Может, она возьмет его в свою свиту, а может, он родится вновь. В любом случае с ним все хорошо, просто для него этот этап существования закончился, так что не надо плакать.
Юлаша сморгнула и украдкой вытерла глаза, а Марри тихо вымолвила:
– Нам будет его не хватать. Наших с ним разговоров, его шуток, его советов…
– Нам – да, – согласился Котяра. – Но тут речь идет о наших интересах, а ему, вероятно, давно уже и самому хотелось, и пора было отправиться дальше, вот и подвернулся случай.
Он говорил девочкам правильные вещи, а у самого на душе было тоскливо. С преподобным Няршихом все в порядке, его смерть даже и смертью-то не назовешь – просто уход в другой слой мироздания при участии самой Лунноглазой Госпожи. Тавьяно умер иначе, от руки вора, и никого из близких не было рядом, чтобы проститься и проводить его как полагается. Бандита настигли, но иллихейцы собираются увезти его для суда на родину – насколько можно понять, с венгоскими властями все уже обговорено и улажено. Чего доброго, этот ловкач еще и отвертится от расплаты.
Приехали две полицейские машины, фургон медицинской помощи, обшарпанный рыдван с репортером и фотографом из «Лонварского вестника». Вместе с блюстителями порядка прибыл вызванный на всякий случай убийца наваждений, он мигом определил, что паук величиной с дворняжку, привязанный на склоне холма, – это не что иное, как морок.
Брат Рурно вновь выдал версию насчет «подарка одной могущественной личности, для того чтобы найти преступника», и в общем-то не погрешил против истины, другое дело, что упоминать Темре он не стал. Пусть считают, что это целиком и полностью его авантюра, к служителю Лунноглазой у Гильдии лишних вопросов не будет.
Убийца развоплотил паучару, и после пары выстрелов на изрытом глинистом склоне осталась лежать всего-навсего неодушевленная кукла, сделанная из тряпок, перьев, пружинок и рыбьих костей.
Услышав о том, что Темре Гартонгафи преследует особо опасное дуэтное наваждение, гильдеец поспешил в ту же сторону: мало ли, вдруг потребуется помощь.
Между тем Аванебих и Мервегуст, договорившись с полицией о транспортировке в тюрьму своего арестованного соотечественника, отправились за Луджерефом.
– Вставай.
Сунорчи, все это время стороживший мошенника, помог ему подняться на ноги.
У Клетчаба все затекло, вдобавок битое лицо опухло, а штаны после наскоков паучары висели окровавленными лохмотьями.
– Так и поведем его? – хмыкнул Мервегуст.
Без всякой жалости, впрочем.
– Пусть прикроет срамоту, – решил Жозеф цан Аванебих. – Вот одеялом хотя бы, которое в углу валяется. Сунорчи, сделайте одолжение, соорудите ему фартук из одеяла.
– Что?.. – сипло рявкнул, отшатнувшись, Клетчаб. – Мне – одеяло?! Нет уж, не надо мне вашего одеяла! Подавитесь своим одеялом, засуньте свое одеяло сами знаете куда, а я у вас никакого одеяла не возьму!
– Дело твое, – слегка опешив, Аванебих смерил его озадаченным взглядом. – Тогда так и поедешь в тюрьму бесштанный.
– Мочи уже нет слушать про ваше одеяло, – невнятно и с надрывом бормотал себе под нос Луджереф, пока его вели к полицейской машине. – Только и слышишь – одеяло да одеяло, одеяло да одеяло…
Назад: Ищейка
Дальше: Танец под акведуком