101

Ужин был обильным, давно невольники не ели ничего столь вкусного и питательного. Сначала им дали разваренный рис с медом на топленом масле, потом жирный сыр — кто сколько съест.

Некоторые съели много и того и другого, а когда поднялись в казарму и заложили лестницу каменной плитой, начались хождения в туалет — в каморку, где стоял большой медный таз.

От частого снования туда и обратно запах отхожего места распространился по всей казарме, на тех, кто объелся, стали ругаться, однако находившийся здесь же сержант Уэйт лежал на соломенном матрасе и не обращал на ссору внимания. Он смотрел на дрожащее пламя свечей и поигрывал дубинкой одного из защитников, ему предстояло не спать, следя за тем, как будут нести караульную службу новички.

Питеру, Крафту, Спиросу и Густаву повезло: они не попали в караул и имели возможность выспаться. Свое оружие, как и все остальные, сложили в проходе, а обмундирование повесили на специальные деревянные распорки, имевшиеся на всех топчанах.

— Ну и как вам это нравится? — спросил Густав, он притащил с собой в казарму несколько сухарей, однако съесть их решил, когда все уснут.

— Жратва хорошая, — погладив брюхо, сказал Крафт.

— А мне очень мундир понравился, — признался Питер, погладив пахнущее мышами тонкое сукно. Размер был велик, но Питер все равно был доволен. Покажись он в таком виде в Гудбурге, девушки своим вниманием его бы не обошли. Последнее время он часто думал о девушках, так повлияла на него встреча с пышнотелой ворожеей.

— А вот интересно, море отсюда далеко? — снова спросил Густав.

— До моря полтора дня ходу, — ответил Спирос. — Увижу ли я его когда-нибудь...

— Увидишь, конечно, вот разобьем туранов — и дадут нам вольную, тогда съездим к тебе на остров, — заверил Питер.

— А у тебя там кто-то остался? — спросил Крафт.

— Сестра.

Беседа шла ни о чем, Питер пригрелся и под дрожание слабого пламени свечей незаметно для себя уснул.

Проснулся он от какого-то гула и, открыв глаза, поначалу ничего не понял. Он находился в той же казарме, только топчаны его товарищей были пусты. Оглядевшись, он увидел, что почти все невольники Первой роты стоят в проходе.

— Ну ты и силен спать, — остановившись рядом, усмехнулся Витас, он находился на дежурстве, поэтому был в мундире.

— А что это за шум?

— А это, брат, нечисть в стены бьет. Два часа уже такая музыка, удивляюсь, как ты и спать-то мог!

Питер стал прислушиваться, помимо ухающих ударов в стены казармы, отчего содрогалось все здание, с улицы доносились какие-то голоса.

— Ребята, выходите — погуляем! — зазывал звонкий девичий голос.

— А они нас боятся, — ответила вторая девушка, и они засмеялись.

— Точу ножи-ножницы! — закричали совсем рядом.

— Молоко-молоко! Свежее молоко, прямо из-под коровки! Подходите, люди добрые, недорого отдам! — предлагала молочница.

И снова:

— Ребята, выходите — погуляем!

— Точу ножи-ножницы!

— Ишь как выводят, сволочи, — заметил кто-то из невольников. — Прям как на площади.

— Ничего, пусть выводят! — ответили ему. — За такими стенами им нас не взять.

Только были произнесены эти слова, как послышался скрежет отодвигаемой каменной плиты, ею закладывали на ночь выход на лестницу.

Все с криками бросились держать ее, но тут же отпрянули — край плиты приподнялся просунутой под нее черной клешней, а в образовавшуюся щель, извиваясь, протискивалась зеленая, словно лишенная костей лапка.

— Руби ее, Витас! — закричали невольники. У Витаса, как у дежурного, имелся меч.

— Назад! — приказал сержант Уэйт, яростно расталкивая всех дубинкой и держа в другой руке трещащий смоляной факел. — Не вздумайте рубить — себя погубите!

Все подались назад, пропуская сержанта. Тот приподнял факел повыше, рассматривая конечности чудовища, и еще раз прокрутил в голове полученные указания: зеленых — жечь, черных — рубить. После этого поднес факел к длинной, покрытой пульсирующими наростами зеленой лапе и, чуть помедлив, ткнул в нее.

Чудовище заверещало и отдернуло конечность, да так, что подпрыгнула плита.

— Не нравится, сволочь! — возликовал сержант и, перехватив дубинку в правую руку, со всего размаха ударил по черной клешне. Однако ничего не произошло, клешня пошевелилась, но не убралась, а из-под плиты послышалось недовольное урчание.

Сержант ударил еще несколько раз, но безрезультатно.

— Меч давай! — закричал он в запале.

Витас подал меч, и тогда, с трех ударов, удалось пробить толстую костяную защиту лишаря. Брызнула черная кровь, чудовище отдернуло поврежденную лапу, и каменная плита с грохотом встала на место.

Несколько человек заорали «ура!», но сержант обругал их, приказав заткнуться и встать для надежности на плиту.

Они встали — человек десять, да так и стояли до самого утра. Всем стало понятно, почему у солдат и офицеров гарнизона красные глаза — они ночи напролет караулили двери и окна.

Сержанту удалось поспать урывками часа полтора, его солдатам — по два с половиной. Когда встало солнце и в щели между оконными камнями проникли его первые лучи, сержант Уэйт, небритый, с запавшими глазами, приказал чуть отодвинуть плиту, чтобы можно было просунуть лишь руку.

Плиту отодвинули, и он согласно инструкции стал ждать.

Скоро на лестнице послышались шаги, пришел местный лейтенант, он просунул в щель руку, и Уэйт полил ему ладонь водой. Если бы это было чудовище, отводившее людям глаза колдовством, его лапа на мгновение приняла бы первоначальный вид. Но с лейтенантом все было в порядке.

— Отодвигайте, — скомандовал сержант и облегченно перевел дух. Первую ночь они продержались.