Глава 2
ЗАМОЧИТЬ ЦИТРУСА

— Определить наказание в виде ста тридцати двух лет пребывания в колонии общего режима астероидного типа по выбору министерства юстиции, — закончил чтение длинного приговора судья, вытер пот со лба и стукнул деревянным молотком по полированному столу. Ручка молотка обломилась, и набалдашник, отскочив от гладкой поверхности, красиво вращаясь, полетел в зал. Однако угрозы для людей он не представлял — публики было мало, несколько репортеров да пара темных личностей, работающих то ли на правительство, то ли на мусонов. Набалдашник шлепнулся в задних рядах, попрыгал под креслами и затих.

За время судебных заседаний, длившихся без малого год, Эдик Цитрус не раз доводил судью до белого каления. Он бессовестно врал, рассказывал неправдоподобные байки, требовал очных ставок, давал показания и тут же отказывался от них. К большому сожалению судьи, до «шлюза», как называли высшую меру в органах юрисдикции межпланетного пространства, проделки Эдварда не дотягивали. Законы межпланетных территорий отличались мягкостью и терпимостью даже к закоренелым коскам, сомнения истолковывались, в пользу подсудимого, выдачу пойманных в космосе преступников на планеты правила не предусматривали. За все преступления судили здесь — на орбитальной станции у Эпсилона Эридана, в самом большом астероидном поселении Галактики. Именно отсюда коски направлялись в колонии разных миров.

— Спасибо, ваша честь! — во весь голос заорал Цитрус. — Было так приятно с вами познакомиться! Общение с такой высокоинтеллектуальной и гуманной личностью доставило мне подлинное удовольствие. Несказанное удовольствие! Сказочное удовольствие! Я словно бы…

— Уведите его, — попросил судья, наливаясь краской. — Приговор обжалованию не подлежит. Так что надеюсь, в ближайшие сто тридцать два года я вас не увижу, Цитрус!

Судья, наконец, осознал, что сегодня — последний день процесса, и улыбнулся искренне, совсем по-детски. Можно было подумать, будто он выиграл в лотерею крупную сумму денег.

— Не забуду вашу доброту, — крикнул Эдвард вслед удаляющемуся прыгающими шагами судье — не так-то легко сохранять степенную походку при силе тяжести в десять раз ниже земной. — Хотя шестнадцать лет вы мне зря накинули. Не вступал я ни в какие сговоры, действовал сугубо сам, по собственной инициативе! Я вообще всегда работаю один — никому в этом мире нельзя доверять!

— Как частное лицо скажу тебе: заглохни, погань! — обернулся от дверей снявший парик с потной лысины судья. — Голоса твоего уже слышать не могу.

Конвоиры подхватили Эдварда под руки и потащили по темному коридору к грузовому кораблю, предназначенному для перевозки заключенных внутри планетных систем.

— Куда, куда меня везут, граждане начальники? — обратился Цитрус к конвоирам, как только судья скрылся из вида. — Я не хочу на Лямбду Большого Пса! Там, говорят, открытым способом добывают плутоний, а скафандры защиты дают рваные. Сто тридцать два года я там точно не протяну — пусть на плутонии парятся те, у кого срока короткие! И на Дзету Змееносца не хочу. Там «красная» зона, всё по звонку, слова лишнего не скажи…

— Да уж, слова не сказать, без этого ты точно помрешь, — хохотнул низенький толстый конвоир, похожий на большой воздушный шарик. — А насчет колонии не переживай, отправят тебя на Бетельгейзе, как инвалида. У нас система гуманная, на тачку не поставят. Колония номер шесть на Бетельгейзе — место, что надо. Работа легкая, условия хорошие…

При этом толстый конвоир почему-то гадко ухмыльнулся.

— Что еще за номер шесть? Почему номер шесть? — всполошился Эдвард, поглаживая культю левой руки. — Там много колоний, что ли?

— Нумерация сквозная по всей Галактике, — сквозь зубы бросил другой конвоир. — Если бы не твое увечье, давно бы ты резиновой палкой по рогам схлопотал. Помалкивай да шагай вперед!

Цитрус счел за лучшее замолчать на некоторое время. Обидно, конечно, потерять руку. Все копы, которым он твердил, что у него началось заражение, в ответ только смеялись, называли грязным убийцей и отъявленным мерзавцем. Рука рукой, но сколько уже бонусов он получил благодаря ее потере! Палкой вот сейчас не ударили. Да и срок ему определили не триста сорок лет, как планировалось изначально, а всего сто тридцать два. Можно даже выйти на свободу, если очень повезет. Продолжительность жизни всё увеличивается…

Потом, режим содержания. Эдварду полагался дополнительный паек, и теперь его отправят на Бетельгейзе, а не на плутониевые рудники. Неплохо! Руку, если разбогатеешь, можно пришить. Донорскую. Главное, проследить, чтобы была не очень волосата — а то с браслетом неудобно носить, волосы вырываются. Ну и негритянскую руку, наверное, всё же не надо. Хотя и стильно, но как-то больно вызывающе — одна белая, другая черная… А пока достаточно и простого протеза — куска пластика с крючком на конце. А лучше всего руку клонировать, правда, это стоит в пять раз дороже…

— Грузись! — прервал размышления Эдварда конвойный. — Сейчас на распределительный пункт тебя повезут.

Грузовик выглядел не слишком презентабельно. Ржавые пятна на боках, треснувшее и залитое герметиком стекло в одном из иллюминаторов, половина габаритных огней не горит.

— А я думал, сразу на Бетельгейзе, — вздохнул Эдвард. — Хочется, знаете ли, домой!

— То есть как домой? — удивился худой конвойный. — Ты с Бетельгейзе, что ли?

— Нет. Но, если учесть, что мне приведется провести в той колонии сто тридцать два года, полагаю, она станет моим домом. До сих пор я не задерживался на одном месте так долго.

— Ты серьезно собираешься дожить до конца срока? — спросил толстяк-конвоир. — Протянуть на астероидах сто тридцать два года?

— Почему нет? Если уж меня не смогли достать здесь люди Швеллера и Иванова… Полагаю, и там им это будет затруднительно сделать. Да и зачем? Денег я уже точно им не отдам. Как, кстати, на Бетельгейзе можно что-то заработать? Я слышал, в колониях работают. А кто работает, тот получает зарплату. Так ведь?

— Если будешь вкалывать весь день, копеек тридцать тебе заплатят, — хмыкнул толстяк. — Потому что варежки, которые вяжут коски в этой колонии, покупают крайне неохотно. Разве что всякие государственные ведомства, вроде полицейского департамента, за бесценок. Вот и приходится вашему брату париться практически даром. Были у меня варежки с Бетельгейзе прошлой зимой… Чуть руки не отморозил! И это на орбитальной станции, где температура не опускается ниже пятнадцати градусов! А еще, там вроде добывают золото. Но платят за это такие же гроши. Так что, по мне лучше уж варежки вязать.

Цитрус устроился на жесткой лавке позади относительно комфортабельных кресел, которые заняли охранники. Грузовик стартовал без рывков — экономичный ионный двигатель разгонял корабль очень плавно.

— Часто заключенных переводят из одной колонии в другую? — поинтересовался Эдик спустя минуту. Долго молчать он никак не мог.

— Редко, — покачал головой худой, — лишние расходы. Зачем возить вашего брата туда-сюда? Вкалывайте на одном месте. А ты что, хотел посмотреть мир за казенный счет?

— Да нет, я уже напутешествовался по собственной инициативе. А вот вы мне скажите — новичков там избивают или встречают по-доброму? Есть там всякие «прописки» или коск коску — друг, товарищ и брат?

— Заткнись, — попросил худой конвоир. — Откуда нам знать? По мне, если бы все вы поубивали друг друга, честным людям легче бы жилось. Но мы бы тогда остались без работы… А это ведь тоже не сахар.

— Да, не сахар, — кивнул Эдик. Конвоир между тем отстегнул от пояса дубинку. — И даже не мед! Всё, я уже умолкаю! Не бейте меня, я инвалид!

Через пару часов ржавый грузовик пристыковался к черному, помятому метеоритными ударами модулю, служившему распределителем для косков. Перевалочной станцией. Эдика вытолкнули в коридор.

— Будем прощаться… — успел крикнуть он, но грубияны прощаться не пожелали, развернулись и потопали прочь.

Новые конвоиры грубо схватили его и потащили в камеру.

— Надеюсь, мне дадут лучшие апартаменты? — попытался выяснить Цитрус. Но его не удостоили ответом. Эти охранники оказались еще неразговорчивее прежних. Невыразительными лицами они смахивали на синтетических кукол. Да и в коридорах им встречались всё больше разные унылые личности. Только один усатый охранник выглядел более-менее живым. Но его физиономия не понравилась Эдварду еще больше.

Стальная дверь захлопнулась, и Цитрус оказался в крохотной, два на два метра, комнатушке с двухъярусными нарами. Сверху лежала огромная куча тряпья, нижняя лежанка оставалась свободной.

«Надо же, привели в складской номер, — поразился Эдвард. — Неужели станция под завязку набита косками, и меня нужно было обязательно сунуть в каптерку? Не везет, как всегда. И не поговоришь ни с кем. А неплохо было бы узнать, что за дела творятся в колонии на Бетельгейзе, да и вообще, расспросить о тамошних нравах. Ладно, надо поспать. Судья совсем меня утомил…»

Цитрус ловко подхватил крючком протеза одеяло из кучи тряпья на верхней лежанке нар, намереваясь здоровой рукой расправить его внизу. Послышался обиженный рык:

— Беспредельничать не надо! Оставь одеяло!

Эдик замер. Сверху на него смотрели огромные синие глаза с длинными пушистыми ресницами. Пожалуй, это была единственная нежная и трогательная деталь во внешности незнакомца, который, как оказалось, спал под одеялом наверху. Черты лица у него были грубые, а сам незнакомец был просто огромен: не меньше двух метров ростом, с мощными мускулами, волосатыми конечностями…

— А? — только и сказал Цитрус. Одеяло он из рук не выпустил.

— Дылда, — грозно проговорил незнакомец, сделав ударение на последнем слоге. Звучало это грозно.

— Не надо дылду, — пробормотал Эдик, со страху решив, что это какая-то страшная пытка. — Я верну одеяло!

— Как — не надо? Нас уже посадили вместе. Так что придется терпеть.

— И спасения нет? — загрустил Цитрус, представляя, как великан сейчас достанет из-под матраса заточку или эту самую дылду и начнет строгать его в мелкий винегрет. Не иначе, этот тип из ивановских косков. По габаритам им подходит. И такой же беспредельщик. Наверное, получил задание от своего босса, который до сих пор лежит в больнице после взрыва димлетидовой бомбы.

Эдику представился забинтованный с головы до ног Иванов. Как он приподнимает белую голову, тянет к здоровяку негнущуюся руку и шепчет сипло, заикаясь: «Достань его. Ты меня слышишь?! Непременно достань! Или я тебе кишки выну».

— Отсидим, выйдем, — вздохнул великан. — Я уже три раза выходил. Да. Так вот мне везло.

— О, так ты коск со стажем? — осторожно поинтересовался Эдвард.

— Не знаю. Наверное: А что такое этот самый стаж? — подозрительно поинтересовался коск. — Я так полагаю, ты не хотел меня обидеть? Стаж — это то, о чем я думаю? Тогда да, стаж у меня ого-го какой…

— Верю. Верю, — согласился Цитрус.

— То-то, — довольно кивнул великан. — А, может, мне его показать?

— Что?

— Стаж. Чтобы не сомневался.

— Лучше не надо, — сказал Цитрус. По выражению лица нового знакомого он понял, что рубить его на винегрет прямо сейчас никто не собирается. Наверное этот закоренелый коск просто пошутил.

— Давай знакомиться! — предложил Цитрус.

— Дылда, — снова повторил великан. Эдвард занервничал.

— Нет, ну что ты! Не хочешь, не надо… Зачем сразу угрожать? Япрекрасно понимаю с первого раза. Подозреваю, что мое имя тебе неинтересно. Но всё же скажу: я Цитрус. Эдвард Цитрус. Мой дедушка владел бубличной фабрикой на Амальгаме-12 и был очень уважаемым человеком. Ты любишь бублики?

— Я винегрет люблю!

Эдварда стала трясти мелкая дрожь.

— Но только из меня не надо делать винегрет! Хорошо?!

— Хорошо, — кивнул великан. — Как же из тебя винегрет сделаешь? Его ж из овощей делают!

— А что ты заладил: дылда, дылда. Это что такое?

— Как что?! Я это.

— Так это погоняло у тебя такое? — выдохнул Цитрус. — Уф, ну и напугал ты меня, дружище! Сначала я решил, что тебя тут вообще нет! А потом заладил: дылда, дылда… Я думал, ты намекаешь на что-то. Так как насчет бубликов?

— Я их никогда не пробовал.

— Если мы посидим с тобой подольше, непременно попробуем! Дедушка мне пришлет! Точнее, не дедушка, конечно, а его управляющий, Бульбенбарбехер. Трудная фамилия, правда?

Дылда разглядывал нового соседа во все глаза.

— Что-то не так? — осведомился Эдвард.

— Да… Ты выглядишь странно. Не могу понять, почему, — ответил Дылда.

— Может, меня постригли слишком коротко? — забеспокоился Эдик, щупая лысую голову.

— Нет, к бритым я привык…

— Что же тогда тебя смущает?

Дылда задумался, оглядел Цитруса еще раз и, наконец, изрек:

— Понял! У тебя руки нет.

— Да? — удивленным тоном осведомился Цитрус. — Надо же, а я как-то и не замечал. Точно?

— Точно! А ты что, не знал?

Эдик взглянул на Дылду внимательнее. Понял, что тот не шутит. Пришел к выводу, что парень страдает легкой формой дебилизма и что его можно будет, пожалуй, использовать в своих целях.

— Наверное, легавые оторвали, когда тащили в камеру, — вздохнул Эдик. — Мелочи, не обращай внимания! По сравнению со всем, что со мной случилось, это сущая ерунда!

— Да? А что с тобой случилось?

— Длинная история, — начал Эдик, садясь на своего любимого конька, — всё началось с того, что мой дедушка, а мой дедушка — богатейший бубличный магнат в Галактике — приказал долго жить. То есть скопытился мой дедуля. А я, его любимый внук, сразу же почувствовал себя сиротой. Ты, наверное, знаешь, как это бывает?

Дылда с самым скорбным видом закивал.

— Немного скрасило мое горе оставленное дедулей наследство, — продолжил Цитрус, — без малого сорок миллионов рублей, бубличная фабрика и пара-тройка обширнейших складов, набитых бубликами, имение, конечно, кое-какая домашняя утварь, но это уже несущественно. Я как раз собирался вступить в права на наследство, когда злые люди прознали о том, что вот есть, дескать, такой светлый юноша, у которого не так давно страшное семейное несчастье случилось. И задумали они у этого юноши, у меня то есть, отнять это самое несчастье… то есть, тьфу ты, счастье… то есть денежки мои решили прикарманить. Понял?

— Ну, дела! — выдавил Дылда, он даже рот открыл, так его заинтересовала история.

— С этого, собственно, и начались мои злоключения, — вздохнул Цитрус и поведал столь душещипательную историю о том, как бандиты пытались прикарманить его наследство, что даже сам прослезился. Стирая обильные слезы, так и льющиеся из глаз, он всё говорил и говорил, рассказывал о том, как самоотверженная девушка Марина (между прочим, в любовных играх она очень хороша, видел бы, какие штуки творит с обычным электроразрядником), рискуя жизнью, передала ему мощную взрывчатку, чтобы он мог прикончить врагов и вернуться к ней.

— Но не сложилось! — выкрикнул Эдик. — Всему виной продажные копы…

Далее он еще около часа рассказывал о завязавшейся между ним и полицией перестрелке, в которой он ранил пятнадцать человек, а шестерых застрелил насмерть. Копам якобы даже пришлось вызывать специально обученного снайпера из отдела оперативного реагирования. Только он смог бы побороться с Эдвардом в меткости стрельбы.

— Несмотря на то, что это был высококлассный специалист, по очкам я его делал на раз, — сообщил Цитрус, — ты не думай, я отнюдь не хвастаюсь. Это действительно так. Вообще, лучшего стрелка, чем я, не сыскать во всей Галактике… Да… — Он задумался.

— И что было дальше? — поторопил его Дылда.

— Дальше? — встрепенулся Эдвард. — А дальше взяли меня. Повязали. И всё.

— Всё?

— Ну да, всё… Срок впаяли. Сижу вот теперь, с тобой. — Повисла пауза.

— Да-а-а! — выдавил великан. — Вот как бывает. Выходит, ты ни в чем не виноват?

— Конечно, не виноват, — с жаром подтвердил Цитрус. — Легавые меня сюда ни за что ни про что упрятали. Но они еще поплатятся за это!.. Это точно. Эдик Цитрус еще никому не позволял творить над собой несправедливость. Будь моя воля, я бы… Это еще что? — Он замолчал и настороженно прислушался к странному звуку.

— Что? — переспросил Дылда.

— Ты ничего не слышишь?

— Нет вроде бы.

— Какое-то поскребывание.

— Может, мышь, — Дылда пожал огромными плечами.

— Откуда здесь мыши?

— Мыши везде есть. Ятак думаю. А если не мыши, то крысы. У нас в интернате их было множество.

— Нет, нет… Когда мыши грызут провода коммуникаций, это звучит совсем по-другому. Тут что-то иное. Слышишь? — Цитрус поднялся и, прислушиваясь, пошел по камере. У дальней стены он остановился, припал к пузырьковой углеродистой панели ухом. — Здесь, — возвестил он, — кто-то или что-то скребется в нашу стену с этой стороны.

— Да ну! — удивился великан, подбежал и уткнулся в переборку. Спустя пару мгновений лицо его расплылось в широкой улыбке. — Точно, мышь прямо за этой стеной! Грызет пластик. Вот ведь упорный зверек!

— Какая еще мышь? — рассердился Эдвард. — Зачем ей грызть переборку?

— Большая! Толстая мышь. Вот с такими зубищами, — Дылда обнажил верхнюю губу, демонстрируя желтые крупные резцы. — А одной ей, наверное, скучно. Вот она и решила пробраться сюда.

— Если это мышь, то я желтый карлик.

— Ты — желтый карлик? — поразился Дылда. — Ну да, ростом ты, конечно, не вышел, но кожа у тебя белая. То есть светлая. Или у тебя в родне были китайцы?

— Сам ты китаец. Ой… — Цитрус отпрянул от стены. Материал переборки ощутимо прогнулся и даже треснул в нескольких местах.

— Ничего себе мышь! — воскликнул Эдвард.

— Большая мышь! — пробормотал Дылда. — Страшная. Ишь, силищи сколько!

На пол посыпались крошки пластика, а в переборке образовалась небольшая дырка. Цитрус с Дылдой испуганно отступили — а ну как мышь окажется бешеной и бросится на них? Или начнет плеваться ядовитой слюной? Если уж она грызет пластиковые стены, от этой заразы можно любой пакости ждать. В образовавшуюся в переборке дыру заглянул чей-то черный глаз. Пошарил взглядом по камере и исчез. Затем объявился рот и жадно зашептал:

— Помогите мне, они держат меня взаперти. Тяжело… Душно! Я так хочу на свободу! Буквально мечтаю!

— Это не мышь, — проявил поразительную догадливость Дылда.

— Эй, парень, — забеспокоился Эдик, — мы все о свободе мечтаем. Здесь ты ее точно не найдешь. Поверь мне. Даже если бы тебе удалось прогрызть внешнюю обшивку — вряд ли из этого вышло бы что-то путное. Мы на космической станции. Так что не тратил бы ты свои скудные силы.

— Не отказывайте мне в последнем, в помощи! — выкрикнул голос. — Я так в ней нуждаюсь! Я сейчас, я уже скоро…

Снова послышался такой звук, словно невидимая мышь собирается прогрызть стену.

— Чего это он? — поразился Дылда.

— Кто ж его знает. Рехнулся, наверное. Чувствую, подведет он нас под дисциплинарное взыскание, — возмутился Цитрус. — Испортит нам стену, а легавые скажут, будто мы собирались смыться. Еще и срок накинут — всем гамузом. Разбираться-то не будут, кто прав, кто виноват. Не в их это правилах — разбираться… Эй, ты! Кончай ерундой заниматься! Нечего портить нашу камеру.

— Во-во. Не надо портить нашу камеру! — поддакнул Дылда. — Отвали, мышь!

— Сейчас, я уже сейчас, я скоро, — шептал голос за стеной. Поскребывание то становилось громче, то затихало.

— Вот урод! — возмутился Эдик. — Слушай, придурок! Ты думаешь, на свободу лезешь? Да здесь сидят такие же коски, как ты. Это вообще космическая тюрьма! Ты соображаешь хоть что-нибудь?

Но узник, «лезущий на свободу», ничего не хотел слышать, продолжая разрушать прочный пластик неведомым орудием. Только приговаривал время от времени, что вот, дескать, сейчас, сейчас, он уже скоро, осталось совсем чуть-чуть. Слушая его бесконечные нашептывания, Эдик пришел к грустному выводу, что скоро им предстоит оказаться в одном помещении с буйнопомешанным. Тот между тем очень торопился. Через проделанное им отверстие в стене слышно было, как он сопит от усердия. Время от времени поскребывание стихало, в дыре появлялся черный глаз, который пристально смотрел на Эдварда. «Ты», — восклицал хозяин глаза, и работа возобновлялась.

Это громкое восклицание, да еще неподдельный интерес, который псих питал к его персоне, совсем не понравились Цитрусу. «Может, ткнуть ему в глаз указательным пальцем? — подумалось ему. — Впрочем, нет никакой гарантии, что это его остановит. Скорее напротив — распалит до невозможности, и он ввалится к нам еще быстрее. К тому же, если я ткну его в глаз, то настроен он будет ко мне сугубо отрицательно. Силы ему не занимать. Это видно. Энтузиазма — тоже. Ну как захочет стукнуть меня по голове? Нет, пожалуй, надо попытаться наладить с ним хорошие отношения, пока не поздно».

— Эй, — заговорил Эдвард, — ты парень, что надо, как я погляжу. Вон как ловко стенку ломаешь…

— Сейчас, я уже скоро, — медовым голоском возвестил сумасшедший и заскреб еще громче.

Вскоре дыра расширилась настолько, что в нее уже можно было пролезть. Весь засыпанный крошками пластика, с белым перекошенным лицом субъект из соседней камеры ввинтился в дыру, упал на пол, но сразу вскочил на ноги, тупо разглядывая Эдварда и Дылду. Был он невысоким, черноволосым и крайне несимпатичным. Маленькие злобные глазки выдавали в нем человека недоброго, вызывая желание оказаться как можно дальше от их обладателя.

Выражение лица узника из соседней камеры было пустоватое. К тому же он пробормотал под нос:

— Ну вот, я на свободе…

У Цитруса сложилось впечатление, что их гость совсем ничего не понимает — ни кто он, ни где находится. Но неожиданно лицо чернявого приобрело осмысленное выражение и он, вскричав: «Привет от Швеллера! Скоро ты с ним свидишься, паскуда!», ринулся к Эдику. В кулаке блеснула длинная заточка, которой он до этого ковырял пластик.

Цитрус вскрикнул от неожиданности — столь внезапное превращение психопата в наемного убийцу кого хочешь выведет из равновесия — и попытался уклониться он нацеленного ему в левую половину груди острия. Не вышло. Холодный металл полоснул по ребрам, прошелся по телу, разрезая одежду, царапая кожу. Коск собирался довершить начатое, но не успел. В его голову врезался массивный кулак Дылды. После чего тело убийцы взвилось в воздух и впечаталось в стену. Послышался хруст, и чернявый распластался на полу, глядя в пустоту быстро стеклянеющим взглядом.

Всё произошло столь стремительно, что Эдик не успел даже сообразить, что всё уже кончено. Так и застыл, выставив перед собой правую руку — защищался от удара.

— Помер, — констатировал Дылда, присел над трупом и вынул из пальцев убитого заточку. Взвесил ее на ладони. — Хорошая штучка. Ручная работа, да.

— Как ты его! Одним ударом! — восхитился Цитрус и засуетился — подбежал к металлической двери, прислушался — не идет ли охрана, заглянул в помещение, откуда появился наемный убийца — точно такая же камера, только поменьше — одноместная. Подсадить того типа случайно сюда не могли, слишком неправдоподобно выглядит такое предположение. Значит, кого-то из охранников купили дружки Швеллера. Может, даже нескольких.

Эдик вспомнил лицо одного из них — холеная физиономия с тонкими, подкрученными усиками. Надменное выражение, казалось, навсегда приросло к ней. Следуя по коридору навстречу сопровождаемому охраной арестанту, этот тип чему-то улыбнулся, а когда прошел мимо, засвистел веселый мотив, словно несчастливая судьба новоиспеченного коска его порядком забавляла. Этот и есть продажный коп, решил Эдик. И понял, что добраться до астероида, куда его определили по приговору суда, будет непросто. По опыту знал, что если коски кого-то вознамерились шлепнуть, то шлепнут непременно. А его, похоже, заказали дружки убитого Швеллера.

«Надо срочно обзавестись каким-нибудь оружием, — пронеслось в сознании Эдварда, — найти могущественных друзей, перекупить тюремную охрану. Только за какие шиши? Разве что у Дылды занять?»

Недаром Эдик слыл одним из самых изобретательных малых, занимающихся заемом под проценты. Денег у него не было, на руках имелся свежий труп, но Цитрус уже сообразил, как ему можно извлечь выгоду даже из этой ситуации.

— Слушай, Дылда, у тебя срок какой был?

— Так восемь лет. Немало, — вздохнул детина. — Я даже статью выучил… Очень сложная статья… Повышение нужной защиты… Поднятие необходимой безопасности… Злоупотребление… Нет, злоупотребление это было у толстого коска, которого я чуть не удавил две недели назад. Храпел он громко и меня дебилом называл…

— Ты не дебил, Дылда! Ты классный парень! Я сразу тебя очень полюбил. А теперь ты нас просто спас от этого сумасшедшего!

— Повышение жизненной необходимости, — продолжал хмуро бормотать Дылда. Лоб его прорезали глубокие морщины — мыслительный процесс давался ему с трудом.

— Наверное, превышение необходимой обороны? — предположил Эдик.

— Ну да. Пришиб я двоих, которые у меня пьянящий колосок попросили. Будто я не знаю, что после этого бывает! У них еще и бейсбольные биты с собой были. Судья, правда, сказал, что они спортсмены-бейсболисты. Но мне не верится. Кто в эту дурацкую игру играть будет? То ли дело — футбол или там бокс… Так что биты им нужны были не для чего хорошего… Битой меня били не раз — не люблю я эти штуки…

Цитрус с интересом посмотрел на разговорившегося сокамерника. Видно, воспоминание о давнем происшествии пробудило тонкие струнки его ленивой души. Но сейчас не было времени предаваться воспоминаниям, хотя трудно было не вспомнить Швеллера, который везде разгуливал с бейсбольной битой. Именно к нему, на тот свет, и хотел отправить Эдика убийца…

— Сейчас у тебя рецидив превышения самообороны. Еще минимум восемь лет накинут, — вздохнул Цитрус. — Лучше бы ты кого-нибудь просто так убил.

— Да ты что? — часто заморгал Дылда. — Шестнадцать лет? Да я ж никогда не выйду! А я так надеялся на условно-досрочное освобождение за хорошее поведение…

— Постараемся выпутаться, — деловито кивнул Цитрус. — Знаешь что? Давай с тобой вместе держаться. Станем командой. Ты будешь олицетворять грубую физическую силу, а я стану мозгом нашего предприятия. То есть буду думать, как нам лучше проворачивать разные делишки. Внакладе не останешься, не сомневайся!

Дылда расцвел широкой улыбкой.

— Слушай, ты клевый парень! Давай, конечно… Только что делать с этим? Может, засунем обратно в его камеру?

— Ага… И получится, что мы к нему влезли, убили его, а потом вернулись к себе. Дырку-то в стене не заделаешь.

— Верно, — огорчился Дылда. — Как-то я об этом не подумал. Но тогда ведь это будет не самооборона?

— Я о чем и толкую.

— Значит, не рецидив? Может, меньше дадут? — Цитрус тяжело вздохнул.

— Слушай, Дылда, я для тебя готов на всё. Знаешь, возьму я этого парня на себя. Сто тридцать два года… Подумаешь, десятью годами больше, десятью меньше… Это, по сути, такие мелочи!

— Правда? — буквально залучился счастьем Дылда.

— А то, — вздохнул Эдик. — Но ты помни, кому и чем обязан. А, вообще, у меня есть и другой план. Еще более хитроумный. Я тебе говорил, что я главный специалист по хитроумным планам во всём южном секторе Галактики и на Амальгаме-12?

— Нет.

— Так знай. Побудь пока с нашим несостоявшимся другом, а я обследую его камеру. Если услышишь что подозрительное — ломись следом.

Цитрус забрал у Дылды заточку, с которой бросался на него наемник банды Швеллера, и проскользнул в дыру. Порез на груди заболел, когда он зацепился им о неровные края пластика, но в целом рана его почти не беспокоила. Похоже, заточка не была отравлена. Такая удача не могла не радовать.

— Придурок! — процедил Цитрус. — На меня, да с неотравленной заточкой. Не на того напал.

Вот только рубашка вконец испорчена. Дыра, да еще и кровь. Придется выбрасывать. А раздобыть новую рубашку в тюрьме раньше положенного срока — та еще проблема!

В соседней камере никого не оказалось. Одноместные нары с синтетическим одеялом, пластиковая тумбочка… Эдвард открыл ее и присвистнул: на полке лежала зубная щетка, расческа, электромассажер и пачка денег. Не меньше двух тысяч рублей. Коск даже не потрудился их спрятать!

«Парень был в авторитете, — подумал Эдвард. — Непростой, наверное, коск. Ловко Дылда его пришил! Только как бы чего не вышло теперь. За Швеллера меня могут грохнуть. А теперь еще и за этого чернявого. Ладно, прорвемся…»

Деньги он сунул в карман брюк — глупо оставлять тюремщикам. Кто нашел, тот и хозяин! Надо бы обследовать матрас, подушку… Может, там шустрый коск припрятал еще больше?

Но тут в коридоре послышались шаги. Цитрус замер. Если его догадки верны, всё пройдет «на ура». Если нет, могут возникнуть серьезные осложнения. Впрочем, стоит ли с его сроком чего-то бояться? Лишь бы не разлучили с Дылдой. Такого охранника только поискать.

И дверь камеры осторожно стукнули.

Точно! У коска-наемника и кого-то из охраны был договор. И сейчас продажный тюремщик пришел поинтересоваться, как прошла операция, пора ли посылать кого-то за трупом. Или за трупами… Наверное, Дылду хотели сделать «крайним». Или пришить для правдоподобности — чтобы никто не заподозрил, что охота шла именно на Эдика. А потом списать всё на разборки в одной камере.

— Кто там? — постаравшись исказить голос, поинтересовался Цитрус.

— Сто грамм, — хохотнули за дверью. — Всё готово? Или пока разминаешься?

— Заходи, увидишь. Я хочу накинуть тебе кое-что сверху. Возникли проблемы…

— Какие проблемы? — Голос стал обеспокоенным. — Это обойдется тебе в лишних пару тысяч…

— Не ломай голову. Хозяева башляют, — проскрипел Цитрус.

Лязгнул простой механический засов, дверь приоткрылась, и в камеру проскользнул тюремщик — тот самый, с подкрученными усиками. Увидеть Цитруса для него было большой неожиданностью.

— Здравствуй, сволочь, — воскликнул Эдвард, хватая шею тюремщика крюком протеза. — Убить меня захотел?

Охранник оказался неробкого десятка. Занятия по рукопашному бою он явно никогда не пропускал. Вывернулся, ухватил Эдика под локоть и за воротник и красиво швырнул через бедро. Цитрус хлопнулся об пол с глухим шлепком и выкрикнул:

— Дылда, убивают!

— Чего? — продажный коп поставил ногу на грудь Эдика и обернулся к стене.

Под могучим ударом плеча пластик разлетелся с треском. В камеру ворвался Дылда. И ринулся на охранника. Тот шагнул в сторону и подставил здоровяку подножку. Вместо того чтобы упасть в одиночестве, Дылда успел сграбастать копа левой лапищей — и рухнул на пол вместе с ним. Цитрус шустро откатился в сторону.

Вскочили на ноги дерущиеся одновременно. Охранник провел серию блестящих ударов по массивной груди коска и плотной широкой физиономии. Шлепки возвещали о соприкосновении костяшек с телом и лицом Дылды. Свалить парня, однако, не удалось. Ослепший от боли и ярости, великан взревел, как раненый медведь, и нанес охраннику сокрушительный удар в подбородок. Голова того мотнулась с сухим хрустом, колени подогнулись, и он упал на пластик лицом вниз.

— И этот, кажется, готов, — констатировал Цитрус, держась за край раковины. — Будет знать, как натравливать на внуков знаменитых бубличников всякую каторжную сволочь!

— Как же теперь быть? — пробормотал Дылда, в смущении разглядывая свои огромные лапищи, словно никак не мог поверить, что за такое короткое время пришил двоих. Он побледнел как полотно и обхватил курчавую голову руками.

— Не повезло, — пожал плечами Цитрус.

— Он мертв! Мертв! — стонал великан. — Нас посадят на пятьдесят лет. А до этого будут бить ногами до потери сознания! Грохнуть тюремщика! Это уже настоящий беспредел!

— Ничего страшного, мой большой друг, эта неприятность поможет нам выпутаться из неприятностей. Ты его вовсе не убивал.

— Как это?

— А так. Его убил тот, чернявый. Это же очевидно.

— Но я же…

— Тебе самому будет лучше, если ты в это поверишь, — перебил Цитрус. — Но представим мы дело немного по-другому. Тащи сюда второй трупешник.

— Зачем это?

— Давай договоримся — ты будешь делать то, что я скажу, и неизменно оказываться в выигрыше. В частности, в качестве премии ты прямо сейчас получишь сто рублей.

С этими словами Цитрус вынул из кармана сотню и вручил ее ошарашенному здоровяку. Жаться не стоит. Всегда найдутся тысячи способов получить сотню обратно, если понадобится.

Дылда захлопал глазами.

— Дорогой мой Эдик, да у меня отродясь таких денег не водилось! — прочувствованно воскликнул он.

— Теперь ты будешь купаться в роскоши. И, кстати, никогда не говори мне «дорогой мой». Ты понял — никогда!

Дылда поспешно закивал.

— Так, пришел в себя от нечаянной радости? Пришел?! Прекрасно. Тащи теперь сюда этого, чернявого!

— Ты и правда мой большой друг!

— Я-то? Тут ты преувеличиваешь. Я, пожалуй, не очень большой… А вот ты действительно мой самый большой друг. Посмотри на себя — такой рубила! Тебя в цирке можно показывать. Пошевеливайся, в общем!

Дылда протиснулся в дыру и очень скоро вернулся с телом. Подобострастно глядя в глаза Цитрусу, он поинтересовался:

— Куда класть? На койку? Как будто он во сне умер?

— Нет. На пол, — раздраженно бросил Эдвард. Он вложил заточку в мертвую руку коска. Затем расчехлил дубинку усатого и вложил ее в руку ему.

— А я думал, мы возьмем заточку и дубинку с собой, — промямлил Дылда. — Оружие всегда может пригодиться. Мне-то оно ни к чему, но его можно продать…

— За лишнюю порцию баланды, — усмехнулся Цитрус. — Забудь о мелких спекулятивных сделках, кореш! Скоро мы с тобой станем богачами! Если нас раньше не пришьют… — Он немного помрачнел. — Что ж, теперь картина произошедшего ясна: тюремщик вошел в камеру к этому, беспокойному, тот кинулся на него с заточкой, завязалась драка, коск уронил его об этот вот край раковины, но последним усилием отважный страж обрушил ему на череп дубинку… Что и привело к летальному исходу их обоих.

— Здорово! — восхитился Дылда. — И мы ни в чем не виноваты…

— Да, здорово, — процедил Эдвард. — Есть только одна нестыковочка… Точнее, проблема… Дыра в стене. Как мы объясним ее появление?

— Скажем, мыши прогрызли, — предложил Дылда.

— Здорово придумано, — Цитрус бросил на великана сочувственный взгляд. — Главное, достоверно! Ладно, я еще подумаю над этим. Как бы там ни было, пора возвращаться в нашу камеру. Пока нас не застукали здесь. И звать на помощь. Обязательно звать на помощь! Потому что у соседей творится что-то ужасное…

— Ага, — кивнул Дылда.

— Будем надеяться, этого усатого здесь не очень любили. В противном случае события будут разворачиваться по твоему сценарию.

— Как это? — не понял великан.

— Избиение ногами до потери сознания, а потом — лишних пятьдесят лет накинут, а то и шлюз. Но ты, главное, не колись. Доказательств-то у них нет. Подумаешь, дыра в стене! Что это за стены такие, которые можно проковырять заточкой? Может, тут эта дыра много лет отсвечивает! Или, например… — Эдик просиял: — Этот чернявый полез к нам в камеру, а герой-охранник как раз в этот момент прогуливался неподалеку. Услышал подозрительный шум и решил пресечь творящийся тут беспредел. Ворвался в камеру, завязалась драка… Ну и порешили они друг друга. Легенду понял?

— Чего?! — откликнулся Дылда, протискиваясь в дыру, которая расширилась до размеров двери. Цитрус без труда пролез следом. И заорал что было сил:

— На помощь! Все на помощь!

Так он орал по меньшей мере двадцать минут, бился в металлическую дверь, стучал в стены. На яростные призывы никто не откликнулся. Когда Эдвард бессильно осел на нары, Дылда указал на красный сенсор над дверью:

— Тут кнопка есть, для вызова охранника.

— Что?! — вскричал Цитрус. — А что ж ты раньше молчал?

— Не хотел тебе мешать, — пожал плечами великан. — Я думал, это часть нашего плана.

— Кнопка… кнопка… — Эдик заметался по камере. — А камер слежения здесь нет? — обеспокоился он.

— Нет. Камер нет, — покачал головой Дылда. — Заключенные возмущались, залепливали их жвачкой били почем зря, вот их и перестали ставить… Зачем тратить деньги, если всё равно сломают? Я сам лично три камеры открутил, гы…

— А охранников вызывать зачем?

— Ну, может, тебя соседи обижать начнут… Или доктор кому нужен будет…

— Гуманисты, — скривился Цитрус. — Не люблю… Ладно, жми на кнопку, — распорядился он.

— Доктора вызывать будем? — оживился Дылда.

— Нет. Сами будем копов лечить. Точнее, я буду лечить, а ты на ус мотать, как надо такие дела делать.

Охранники явились спустя десять минут. Отомкнули замок камеры и вошли внутрь — тучный старший надзиратель в чине капитана и с ним несколько тюремщиков рангом пониже.

— В чем дело? — поинтересовался надзиратель, заметил дыру в стене и протянул: — Та-а-ак. Ну и дела. Сидоренко?

Тощенький сержант шагнул вперед.

— А ну-ка, проверь, что там?

— Есть. — Охранник заглянул в дыру и присвистнул: — Тут… это… два трупа.

— Два трупа?! — выкрикнул надзиратель и ринулся к дыре. — Боже мой, да это же Васильев! — Он резко обернулся и уставился на Цитруса.

Тот всё это время сохранял спокойное молчание, разглядывая стены камеры и пол. Поднял взгляд на старшего надзирателя. И напомнил спокойным голосом:

— Это мы вас вызвали, гражданин начальник.

— И что?! — проревел тот.

— А то, что чернявый какой-то в нашу камеру полез. Потом слышу, ключи вроде как звенят. Затем возня какая-то началась и крики. Я сразу понял, что кто-то из охраны вмешался, и очень испугался, как бы с этем героическим стражем чего ни случилось. Как выясняется, поздно спохватился. Вот… Убил он его, оказывается, как мы только что услышали.

Эдик замолчал. Надзиратель некоторое время сверлил его внимательным взглядом, повернулся к Дылде.

— Ты, — скомандовал он. — Подъем! На допрос ко мне, живо. Отконвоировать! — отдал команду подчиненным. — А с тобой, — он с подозрением сощурился, глядя на Эдика, — мы еще пообщаемся. Потом.

Дылда вернулся через несколько часов. Расстроенный.

— Ты только не обижайся, Эдик, но я всё ему рассказал.

— Что-о?! — вскричал Цитрус.

— Мне пришлось. Иначе мне бы срок накинули. А я никак не могу так долго сидеть. А тебе всё равно. Сам сказал, всё возьмешь на себя. Сто тридцать два года — это много. Так что…

— Так что ты ему рассказал?

— Ну-у-у, — протянул Дылда, — сначала-то я запирался, как мы и договорились. Стоял на том, что эти двое друг дружку грохнули. Но потом он меня своими вопросами вконец запутал. И я испугался, что сейчас чего-нибудь не то ляпну. Вот я и сказал честно, что ты сначала одного грохнул, который тебя убить хотел, а потом другого.

— Я?! — закричал Цитрус. — А я здесь при чем?! Ведь это всё ты!

Великан поглядел на него с осуждением.

— Вот как ты заговорил. А еще друг! Не ожидал от тебя…

— Да они ни за что не поверят. Я же дохлый. Да еще инвалид, ко всему прочему. Не может такого быть, чтобы они в такое поверили!

— Он так и сказал: «Поверить не могу, что он на такое способен…»

— Вот именно…

— А потом добавил: «Ну да я и не такое видел. В жизни чего только не бывает».

— Проклятие! — прорычал Цитрус. — Кто тебя за язык тянул…

— Меня заставили, — выкрикнул Дылда и вдруг согнулся пополам, зашелся в беззвучных рыданиях, закрыв лицо руками.

— Эй, ты чего?! — опешил Эдвард. Присел рядом с Дылдой. — Да не переживай так. Ну, накинут мне лишних пятьдесят лет вдобавок к моим ста тридцати двум. Так что с того? Ничего страшного.

— Правда, ничего страшного?

— Конечно, — покривил душой Цитрус. Ему уже виделись страшные картинки — избиение и шлюз. Как бы выкрутиться из этой нехорошей ситуации?

— Они сказали, — поделился Дылда, — что если я не скажу правду, то они будут меня пытать. Бить ногами, прижигать паяльником. Голову дверью стискивать. А я пыток с самого детства, знаешь, как боюсь… Особенно паяльника.

— Да, да, — согласился Эдвард, — пытки — это страшно. Да и вообще — дикость.

— Я раз кино смотрел, про подвиг космического разведчика. Его злые рангуны схватили и стали пытать, чтобы он им всю правду рассказал. И он тоже не выдержал, всё выдал, — стирая слезы с пухлых щек, Дылда затряс головой: — Скажи, дорогой мой Эдвард, ты сможешь простить меня?

— Я же тебе говорил, не называй меня «дорогой мой»! — вскричал Цитрус, чем вызвал у великана новый приступ громкого плача. — Ладно, — Эдик похлопал его по спине. — Всё будет в порядке, Дылда. Мы с тобой команда. Так?

— Так, — отозвался несчастным голосом великан.

— А раз мы с тобой команда, то справимся со всеми сложностями. Подумаешь, наговорил кое-чего под угрозой пыток.

Вскоре вызвали и Эдварда: «Руки за спину! Идти вперед без остановки!» Провели по светлым пустым коридорам мимо многочисленных дверей камер, заставили остановиться возле кабинета главного надзирателя пересыльной станции, впустили внутрь. Капитан сидел за широким столом, заваленным всякой всячиной. Цитрус заметил парочку правовых журналов, исчерканный древнейшей шариковой ручкой лист бумаги — («на что он ему?»), наручники, игральные кости, такие притягательные и неожиданные на столе начальника пересыльной станции, и… пассатижи. Последний предмет Эдварда насторожил и заставил вглядеться в лицо руководителя надзорной службы внимательнее. В чертах его читалось какое-то странное оцепенение, какое встречается у людей малочувствительных и, как правило, очень жестоких. Заметив интерес Цитруса, капитан взял пассатижи и принялся ими поигрывать — покрутит в пальцах, разожмет, щелкнет и снова — покрутит, разожмет… После очередного щелчка Эдик потерял самообладание и порядком побледнел.

— Будем запираться? — поинтересовался капитан, глядя на него исподлобья.

— Нет, — с готовностью ответил Цитрус, — расскажу всё как на духу.

— Да, — обрадовался главный надзиратель, щелкнул пассатижами и включил записывающее устройство: — Значит, так, гражданин Цитрус, я жду вашего рассказа о том, как вы расправились с этими людьми?

— Сначала я услышал какой-то шум…

— Так-так.

— Шум всё нарастал.

— Интересно…

— Потом ко мне в камеру стал рваться какой-то тип. Ковырял, собака, пластиковую стену заточкой.

— Ковырял, как собака?

— Нет, он сам — собака.

— Так не пойдет! — капитан нажал на сенсор отключения записи и уставился на Эдварда сердито: — Мне казалось, мы поняли друг друга.

— Ну да, — закивал Цитрус, — разумеется, поняли.

— Так в чем же дело?

— Ни в чем. Расскажу всю правду.

— Правду, Цитрус, ты понял — правду! Причем ту правду, которую я хочу от тебя услышать, подлец!

— Хорошо.

— Ладно, — капитан погрозил заключенному пальцем, нажал сенсор. — Итак, как именно получилось, что ты убил этих несчастных и самое главное, — надзиратель возвысил голос: — сержанта Васильева?!

— Расскажу… — начал Эдвард. — Ладно…

Капитан нахмурился — неужели передразнивает?

— Расскажу вам всю правду, — повторил Цитрус и вдруг выкрикнул: — Я невиновен! Проклятый полицейский произвол! Вы не заставите меня сознаться в том, что я не совершал!

Надзиратель смерил его унылым взглядом и ткнул кнопку сенсора:

— Мне казалось, ты умнее. Видимо, я ошибался. Сидоренко! — заорал он.

Дверь распахнулась. Сержант вбежал в кабинет и вытянулся во фрунт. Подчиненные у главного надзирателя были вышколены до состояния дрессированных цирковых собачек.

— Уведи его! Пойдет на возврат.

— В суд? — обрадовался Эдик. — Мы с господином судьей очень подружились. Ох, и рад он будет меня увидеть!

Проговорив это, он ринулся к столу, сгреб игральные кубики и сунул их в рот.

— Ты что творишь, гад паршивый?! — вскричал надзиратель.

— Ты что, спятил, однорукий?! — поддержал его Сидоренко.

Цитрус поспешно глотнул, закашлялся для виду. И уставился на надзирателя с таким торжествующим видом, словно только что узнал о крупном лотерейном выигрыше.

— Сожрал?! — ахнул Сидоренко. — Да на кой они тебе?!

— Хочет в лазарет попасть, пакостник, — процедил надзиратель. — Ну, я тебе устрою лазарет, убийца! Ты у меня в такой лазарет отправишься, где тебя разберут на органы и распродадут в элитные клиники.

Эдвард замотал головой, демонстрируя нежелание, чтобы его органы распродали.

— Оформим тебя, как добровольного донора, — пообещал надзиратель, — будешь героем тюремной хроники. Заключенный Цитрус Эдвард в один прекрасный день услышал голос ангела, который сказал ему, что он должен отдать свои органы людям. Потому что сам он их недостоин. И людей, и органов своих — тоже. Ну, скажи мне, зачем подонку здоровое сердце? Или почки?

В ответ Цитрус снова мотнул головой, на этот раз неопределенно, мол, может быть, и нужны, откуда вам знать?

— Уведи его, Сидоренко, с глаз моих долой, — попросил надзиратель и отвернулся к иллюминатору, — пока он еще что-нибудь не сожрал. Вот ведь подонок какой!

Эдвард тем временем незаметно извлек изо рта кости и опустил их в карман.

— Я здесь всё съем! — пообещал он. — Вы даже представить не можете, господин главный надзиратель, как будет рад судья, увидев меня! Ведь я попаду к тому же судье? Юрию Цуккермейстнеру? Это мой большой друг.

— Цуккермейстнер — твой друг? — обернулся начальник. — Хм… То-то я смотрю, вместо трехсот лет он впаял тебе каких-то сто тридцать два года… С твоими статьями такое только по очень большому блату возможно. Знаю я этого Цуккермейстнера. Пакостный человечишко. Въедливый, как клоп. Если я тебя обратно отправлю, он того и гляди раздует дело о том, что мы негуманно относимся к заключенным…

— Да я ведь всё расскажу! — с довольной улыбкой заявил Цитрус. — Что стены у вас гнилые, их даже заточкой можно проковырять. Что плоскогубцами вы заключенным грозите. А Цуккермейстнер — неподкупный человек. Светоч справедливости. Его даже за бублики не купишь.

— Как ты сказал? За какие еще бублики?

— Ну, это я образно выразился…

Главный надзиратель с хрустом почесал начинающую лысеть голову, вздохнул:

— Да, до суда дело доводить нельзя. Проще удавить тебя здесь, на месте. Уведи его, Сидоренко!

Цитрус понял, что перегнул палку, хотел пойти на попятный, но широкая лапища охранника зажала ему рот.

— А будешь выступать, мы тебе пасть скотчем заклеим, — пригрозил Сидоренко, таща Эдика по коридору. — Или зашьем. Грамотные все, как я погляжу…

К большому удивлению Цитруса, его втолкнули в прежнюю камеру. Дылда лежал на верхних нарах и тихонько посапывал. В стене зияла дыра.

«Они, наверное, надеются, что я поссорюсь с Дылдой, и он меня пришибет, — решил Эдик. — Не дождетесь, шакалы легавые! Дылда будет моим лучшим другом! Уж к этому увальню я подход найду, хоть он и туповат, и несколько раздражителен. Нужно только приучить его к себе. Заинтересовать, так сказать».

— Эй, братец, вставай! — заорал Эдик.

Дылда рывком сел на нарах и ударился головой о потолок. Глаза его стали дикими.

— А! Что?! Куда?! — прохрипел он.

— Я принес тебе радостную весть. Взял всю мокруху на себя, — заявил Цитрус. — Решил, что встретиться с судьей Цуккермейстнером будет в высшей степени полезно и интересно. Скоро я тебя покину, мой большой друг! Да и ты, возможно, прогуляешься. Свидетелем.

— Я не хочу свидетелем, — испугался Дылда. — Говорят, свидетели долго не живут.

— Ты нас всех переживешь, это точно, — Цитрус извлек из кармана кости и принялся ими поигрывать.

— Что это? — заинтересовался Дылда.

— Стащил у начальника этой паршивой пересыльной станции игральные кости. Теперь мы с тобой сможем провести время за приятным и полезным занятием, если найдем стакан.

— Для чего? Ты хочешь выпить?

— Нет, логическое мышление у тебя развито так себе… Если есть стакан и есть кости, что можно сделать?

Дылда пожал плечами. Лицо его стало трогательно беспомощным. Он мучительно пытался сообразить, что же можно сделать со стаканом и костями, но никак не мог догадаться.

— Да ну тебя, — пробурчал великан, — сам скажи!

— Мы будем играть в кости, мой большой друг! Очень увлекательная, полезная и интересная игра!

— На шалабаны?

— На деньги, друг мой, на деньги! Ты что, забыл, у тебя есть сто рублей? И забыл, кто их тебе дал?

— Точно, — расплылся в улыбке Дылда. — Если бы мы были в обычной колонии, можно было бы пригласить девочек. Но на пересыльной станции и резиновые женщины дорогущие… Хотя ста рублей должно хватить… Наверное.

— Да-а? — протянул Цитрус.

В голове его роились разные мысли — веселые и не очень. К примеру, то, что в колонии можно приглашать к себе девочек, имея кое-какую наличность — приятно. Уж Дылда-то, как коск со стажем, знает, что почем. Только удастся ли добраться до этой самой колонии? Главный надзиратель пообещал придушить его. И вполне может это сделать. Трупом больше, трупом меньше… Нужно быть настороже! А главное, чтобы Дылда всё время был настороже. Его костедробильный удар остановит любого убийцу!

Нет, не посмеют тюремщики меня придушить, понял Цитрус. Побоятся неприятностей и судьи Цуккермейнстера. Скорее отправят запрос на возвращение заключенного в суд и осуждение по новой статье.

— Девочки, говоришь? — переспросил Эдвард.

— Ну да! — лицо Дылды сделалось мечтательным. — У меня никогда не было ста рублей. Но я точно знаю, богатые коски хорошо проводили время. Пятьдесят рублей охране, пятьдесят — девочке…

— Цены ломовые, — расстроился Цитрус. — Ладно бы еще девочке, если она того стоит. Но охране-то за что?

— Тут не свобода, — вздохнул Дылда. — Ну а мне, вообще говоря, больше по душе резиновые женщины. Резиновая девочка говорит только то, что записано в программе, не пытается от тебя ничего добиться. Ей не нужно платить каждый раз, особенно если она твоя собственность. И охране ничего отстегивать не надо. Словом, я хочу купить себе маленькую лапочку, такую, как мне одалживал когда-то Мишка Жаба. Его помещали в карцер на три дня, и он отдал свою любимую мне — на сохранение. Чтобы другие коски ее не порезали — не все любили Мишку и отомстить ему могли самыми жестокими способами. Это были лучшие три дня в моей жизни!

Цитрус поморщился. Такие откровения вызвали у него неприятные чувства.

— А потом он бил ее по лицу за то, что она ему со мной изменяла, — продолжил Дылда. — Хоть я и говорил, что взял ее насильно. Так ведь оно и было? Она, в конце концов, меня ни о чем не просила… Ну и пришлось мне хорошенько врезать Мишке по печени. Чтобы не обижал слабых женщин. Он, кстати, даже не умер — я же вполсилы его приложил. Его перевели в другую камеру — специальную, где инвалиды содержались, а меня, после карцера, тоже перевели. В другую колонию. Так что мы больше никогда и не увиделись с ним. И с его девочкой.

Эдик потряс головой.

— Вы дрались из-за резиновой бабы? — переспросил он. — Потому, что тебе не понравилось, как этот Мишка Жаба, будь он неладен, с ней обращается? Я всё правильно понял?

— Разве ж это драка? — хмыкнул Дылда. — Я просто дал ему в печень один раз. Потому что он был неправ. А он меня бить не посмел. Упал возле стены. И ничего больше не сказал. Только тихо так попросил доктора позвать. Я его спрашиваю: «Ты уверен, что доктора, а не священника?» Пошутил. А он заплакал чегой-то… Ну и мне стало его очень жалко. Я тоже заплакал…

— Понятно… — протянул Эдвард. Он сделал для себя некоторые выводы и решил, что с Дылдой следует себя вести осторожнее — неизвестно, что в тот или иной момент придет этому слабоумному в голову.

В коридоре послышались шаркающие шаги, скрип, какие-то подозрительные стуки. Цитрус изменился в лице. Любая активность на пересыльной станции казалась ему подозрительной. А вдруг его решили повесить на специальной переносной виселице? Чтобы потом представить его гибель как самоубийство. И послали осуществить приговор какого-нибудь хромого палача…

Воображение у Цитруса всегда было очень богатым, он даже вспотел от дурного предчувствия. Бросился к Дылде и запричитал:

— Мой большой друг! Не дай меня в обиду! Это меня вешать идут! Хромые палачи!

— Да ну? — удивился Дылда. — Быть этого не может! Вешать?! Прямо здесь?!

— О, ты не представляешь, кому и сколько я задолжал! Убить меня хотят все! Не дай пропасть, друг! Мочи всех, кто будет входить в камеру.

— Нет уж, — вздохнул Дылда. — Я не могу.

С этими словами он подошел к стене, уперся в нее лбом и положил руки на затылок.

— Ты позволишь, чтобы нас убили просто так? — Цитрус даже всхлипнул.

Из динамика над дверью раздалась команда:

— Лицом к стене, руки на затылок!

— Сделай так, как просят! — обернулся Дылда.

— Вот ведь, — вздохнул Цитрус. — Но зря ты думаешь, что они пощадят тебя, раз ты такой трусливый!

Впрочем, трепыхайся не трепыхайся, что им стоит справиться с Эдвардом Цитрусом, одноруким инвалидом? Пусть всё пройдет быстро…

Он подошел к стене, так же, как Дылда, уперся в нее лбом и положил руки на затылок. Стало грустно — в который раз за этот день…

— Если бы ты не послушался, они прошли бы мимо, — объявил Дылда. — И пришлось бы ждать еще неделю. А то и больше.

Эдик начал понимать, что за дверью, скорее всего, не палачи. Дылда ждал этих людей. Они приходили сюда не в первый раз. Но кто же они?

Раздался лязг засова, дверь распахнулась, и дребезжащий голосок прокаркал:

— Хорошие ребята, умные ребята! У вас есть денежки?

— Можно повернуться? — поинтересовался Эдвард.

— Поворачивайся, дружок! Ты же не станешь накатывать на доброго дядюшку Эндрю?

Цитрус обернулся. На пороге камеры стоял пожилой негр с огромной тележкой, набитой всякой всячиной. За его спиной маячили два охранника, вооруженные дубинками и парализаторами.

— Что это? — обалдел Эдик.

— Передвижная лавка, — объяснил Дылда. — У дядюшки Эндрю можно купить много хороших вещей. Если есть бабки.

Цитрус встрепенулся, обрадовался, что прямо сейчас вешать его не станут. Хромые палачи растворились в его воображении, как страшный сон растворяется с рассветом. И, поскольку у него не было уверенности в том, что завтра он останется в живых, он решил гульнуть на полную катушку, царственным жестом протянул левую руку к тележке и заявил:

— Мы покупаем всё, старик!

— Молодой, да ранний, — хмыкнул негр. — Хватит ли у тебя денежек на всё? У нас тут цены не такие, как в супермаркете. А я что-то не вижу при тебе чемодана с деньгами… Ладно, что вы хотите?

Дылда бесцеремонно отодвинул Цитруса плечом и заявил:

— Резиновую женщину! Я хочу резиновую женщину! Настоящую! — Он поглядел на Эндрю и объявил: — Белую! И чтобы без дырок!

— Совсем без дырок? — уточнил негр.

— Как это?! Ты это… Нет… Чтобы целая была, я хотел сказать… Не порезанная.

— Сто двадцать рублей, — объявил торговец. Дылда затосковал.

— А за сто? У меня нет ста двадцати! Это же несправедливо! Всегда были по сто… Даже по девяносто, если подержанные…

— Заткнись, — Цитрус почувствовал, что он снова на коне, и можно взять ситуацию в свои руки. — Если ты не будешь мне мешать, я, так и быть, добавлю двадцать рублей.

Дылда зажал рот ладонями, чтобы не сболтнуть лишнего, и отступил в угол камеры, не сводя вожделенного взгляда с тележки.

— Так, так, посмотрим, что у тебя хорошего… Самоохлаждающееся пиво — о, это отличная вещь! Почем же?

— Двадцать рублей за бутылку.

— Двадцать?! — завопил Эдвард. — Да оно стоит пятьдесят копеек в самых дорогущих супермаркетах! Что за гнилая ценовая политика?!

— Не нравится — не бери, — пожал плечами негр. — Я с торчками не торгуюсь!

— Я не торчок!

— А ведешь себя, как торчок, — откликнулся чернокожий. — Иначе не орал бы так…

— Но почему так дорого?

— Знаешь, сколько стоит доставка одной бутылки пива на орбиту? Перевозка ее на эту станцию? А сколько уходит на взятки чиновникам и охране, так называемые таможенные сборы? Я работаю почти себе в убыток!

Эдвард не стал возражать, углубившись в изучение содержимого тележки.

— Так, виски… Этого пойла нам не надо… А вот и водочка. Но ты ведь, наверное, ломишь втридорога?

— Тридцать рублей за бутылку.

— Лучше уж пиво… Слушай, а что еще у тебя есть, кроме выпивки?

— Резиновые женщины! — заорал из своего угла Дылда.

Цитрус смерил его суровым взглядом, и великан снова зажал рот ладонями.

— Эротические журналы, — сообщил негр. — И даже стереофильмы. Одноразовые, в комплекте с одноразовым проигрывателем. Пьянящие колоски. Сигары, шоколад.

Рассказывая, торговец демонстрировал образчики товара. Выглядели они не так уж плохо, но были какими-то захватанными, словно множество косков мяли их в руках, да так и не купили. Даже на бутылках красовались десятки отпечатков жирных пальцев.

— Жрать-то хочется, — заметил Эдвард. — Тут вообще кормят или нет? Нам баланду еще не носили…

Дылда зажимал рот руками, чтобы ненароком не нарушить запрет говорить. Торговец не обратил на вопрос Эдика никакого внимания. А охранники вообще были выше того, чтобы беседовать с заключенным. Они здесь вроде бы и не присутствовали — где это видано, чтобы в тюрьме продавали водку и пьянящие колоски? Но наверняка начальник тюремной станции, надзиратели и эти ребята получают от торговца солидную мзду — вот и закрывают глаза на его операции. Точнее, способствуют, чем могут — не сам же он просочился на специализированную станцию?

— Говори, Дылда! — приказал Эдвард. — Как здесь кормят?

— Плохо. Часто вместо супа и второго дают сухие пайки. А7, а то и А5. Бывает даже В12. Это вообще дрянь, которую невозможно есть. Специально для вегетарианцев и отсталых рас, питающихся сплошной химией и гомогенными продуктами, делали. А компота вообще не дают. Никогда. А я так его люблю. И сладкое люблю. Я сладкое уже полгода не видел, с тех пор, как сюда попал.

— Тогда мы купим шоколада… — объявил Цитрус.

— Ух ты, спасибо, — обрадовался Дылда.

— И я его съем!

Испытав массу приятных чувств от созерцания вытянувшейся физиономии сладкоежки, Эдвард рассмеялся:

— Ладно, не волнуйся. Я сладкое терпеть не могу с детства. Так что шоколад для тебя.

— Пять рублей за плитку, — сообщил дядюшка Эндрю.

— Грабеж, — проворчал Цитрус.

— Платная забота о заключенных, — парировал торговец.

— Ладно… две шоколадки, четыре бутылки пива, пьянящий колосок и резиновую бабу. Дылда, выбирай!

— Вот эту, — великан ткнул в один из плотно свернутых комков, в котором угадать синтетическую женщину не представлялось возможным.

— Хорошо, — ответил негр, подхватил сверток, жестом фокусника развернул его, после чего нажал на пару сенсоров на спине, и плоская фигура стала на глазах наливаться жизнью — обозначилась грудь, широкие бедра, висящие унылыми прядками волосы завились в кудри, приподнялись.

— Какая красавица, — проворковал Дылда, сведя колени.

— Да уж, повезло тебе, парень, — сказал негр, — последняя модель. Я бы сам от такой не отказался. Работает от автономного мини-реактора. Во включенном состоянии постоянно поддерживается температура тридцать семь градусов. Ее вполне можно использовать и качестве грелки. — Он хмыкнул. — Температура регулируется в зависимости от индивидуальных предпочтений! Если они у тебя специфические, можно и понизить температуру градусов до двадцати. Для любителей Снегурок локальная заморозка ниже нуля. Развлечение так себе, но экстремалы встречаются. Кроме того, интеллектуальная аудиосистема. Это понятно, она почти во всех моделях есть. Словом, класснейший товар!

Вскоре процесс формирования куклы завершился, негр подтолкнул поражающую шикарными формами резиновую девицу великану. Тот сграбастал ее обеими руками, прижал к себе и затрясся в сладостном предвкушении.

— Эй, парень, погоди хотя бы, пока мы уйдем, — торговец осклабился. — Вот за что люблю свою работу, так это за то, что приношу людям радость!

— Наверное, не только людям? — поинтересовался Цитрус.

— Предпочитаю работать с людьми, — поделился с заключенными дядюшка Эндрю. — А то у иных косков такие вкусы… — он понизил голос. — Страшно сказать… и на меня зарятся.

— Не может быть, — вытаращился на него Дылда, — я бы на тебя даже не взглянул.

— Зря ты так, — неожиданно обиделся торговец и протянул ладонь: — Хотелось бы получить наличные.

Деньги перекочевали к нему.

— Спасибо, приятно было иметь с вами дело…

— Заходи почаще, — предложил Эдвард. — Кстати, в долг ты даешь?

— Я что, похож на идиота?!

— Ясно. Не обижайся — я просто так спросил. На всякий случай. Мало ли…

— Странные вы ребята, — сказал напоследок дядюшка Эндрю. — Подумаю, заходить ли к вам еще раз. Хоть и платите — наезды какие-то непонятные…

— Да мы же пошутили, дядь…

— Ничего себе шуточки! В долг!

Когда дверь за ним захлопнулась, Дылда накинулся на Цитруса едва ли не с кулаками:

— Ну вот, это все ты. Слышал, что сказал дядюшка? Он больше к нам не придет!

— Цыц, — одернул его Цитрус, — забыл, кто твой благодетель. Кто сделает тебя богатым и счастливым…

— Кто?

— Как это кто?! Я, конечно. А пока наслаждайся обществом подружки и не отсвечивай. А дядюшка просто пошутил. За лишний рубль он и к бородавочникам каждый день шастать будет.

Следующие дни прошли в тоскливом ожидании серьезных неприятностей. Пиво кончилось очень быстро — всего за один вечер. Пиво всегда кончается быстро. Но привыкнуть к неизбежности его завершения невозможно. Пьянящий колосок Цитрус растянул на несколько раз. Почувствовав наступление кайфа, тушил колосок. Затем, когда отпускало, разжигал снова.

У колоска от дядюшки Эндрю была та же анатомия, что и у пьянящих колосков, дурманящих разум торчков по всей Галактике — гладкая пластиковая трубочка, к которой привешивались гроздья курительных семян. Семена тлели медленно, дымок давали зеленоватый, едкий. Проникая в легкие, он наполнял их острой кислородной недостаточностью, а мозг ощущением эйфории, бесконечного торжества справедливости и победы добра над злом. Разумеется, понятие о справедливости всегда сугубо индивидуально, поэтому жестокий убийца в соседней камере видел своих судей порубленными на куски, а насильник в камере напротив — лживого адвоката в виде пухлогубой девицы, умоляющего о прощении.

Дылда сразу сжевал шоколад и принялся налаживать отношения с резиновой женщиной. Синтетическая любовница издавала громкие стоны, а временами вопила не своим голосом, от чего у Эдварда порядком испортилось настроение. Приступив уже к самому настоящему разнузданному разврату, его сокамерник, полный молодого задора и нерастраченной сексуальной энергии, не расставался с женщиной ни на минуту. И даже после подъема, когда в камере загорался яркий свет, продолжал забавляться ее пышным телом нашептывая ласковые слова в ее отлитые на заводе резиновых изделий уши и пыхтя, как древний воздушный катер на паровой тяге.

В первые два дня Эдвард прятался в соседней камере, но стоны доносились и туда. А потом рабочие с грехом пополам заделали проделанную буйным коском дыру, и Цитрусу пришлось терпеть развлечения Дылды с утра до вечера и даже ночью. Наконец он не выдержал:

— Слушай, ты, кролик, когда-нибудь прекратится это безобразие?!

— Что, я тебе мешаю, да? — немного виновато поинтересовался Дылда.

— Да, ты мне очень мешаешь. Я, между прочим, думаю…

— О чем? Разве можно всё время думать?

— Еще как! Да и вообще, что значит «о чем»?! Мне что же, по-твоему, и подумать не о чем? В общем, определи для себя часы свиданий. Переносить вопли этой дуры круглые сутки я не намерен.

— Не называй ее так, — насупился Дылда.

— Это еще почему?

— Потому что она хорошая, — он засопел, обхватил свою подругу громадной лапищей и прижал к себе. Резиновая женщина издала громкий стон. Это стало последней каплей. Эдвард вскочил на ноги, затряс кулаками:

— Проклятый извращенец! Когда я покупал ее тебе, не думал, что ты будешь проводить с ней всё время! И вообще, — он обернулся к двери и заорал во весь голос: — Когда нас будут кормить?! За три дня я видел паек А7 два раза! И один раз давали несъедобную протеиновую баланду с сухарями! Вы что, хотите, чтобы мы здесь подохли с голодухи?

— Да, кушать очень хочется, — грустно подтвердил Дылда. — Но знаешь, как на астероидах говорят… Лучше грызть паек А7, чем подохнуть насовсем.

— А ты вообще заткнись! — накинулся на него Эдвард. — Тебе бы только жрать и трахаться! С утра до ночи! И вообще, у тебя масса вон какая. Ты можешь вообще ничего не есть, свой жир поглощать! А мне надо подпитывать мозг!

— Мне тоже надо мозг подпитывать, — обиделся великан. — Если меня не кормить, я буду плохо себя чувствовать!

— Мы хотим жрать, мерзавцы! — закричал Эдик. Он разбушевался не на шутку, подбежал к раковине и попытался оторвать ее от стены — вцепился в нее крюком и ладонью правой руки, потом принялся пинать ни в чем не повинный унитаз. Тот в конце концов завалился набок, и из подведенной к нему трубы забил фонтан. — Жрать! Жрать! Жрать! — орал Цитрус, бился о дверь в припадке голодной ярости и стучал по сенсору вызова охраны.

Буйство его не осталось без внимания. Вскоре в коридоре загремели шаги. Ключ повернулся в замке. На пороге камеры нарисовался начальник пересыльной колонии. Багровея, он наблюдал безобразие — валяющийся в углу камеры унитаз, залитый водой пол и мокрые стены.

— Ладно, подонок, — проворчал он, смерив Цитруса свирепым взглядом, — повезло тебе сегодня. Нам позвонил судья Цуккермейстнер. Узнал, что мы собираемся вернуть твое дело на доследование. Кричал, что если ты снова окажешься в его ведении, нас ждут огромные неприятности. Не знаю, как тебе удалось с ним подружиться, но, похоже, вы и вправду с ним кореша по жизни!

— Это точно, — ответил Эдик, — главное, что у нас с господином Цуккермейстнером имеется уважение друг к другу. А без этого, как известно, никакой дружбы не бывает.

— Ты подонок из подонков, Цитрус, — констатировал тюремщик. — Самый изворотливый негодяй из всех, что я знаю. Но проблемы мне не нужны. Поэтому я отправляю тебя дальше по маршруту, на Бетельгейзе. Но хочу, чтобы ты знал. Я тоже человек общительный. И друзей у меня много. Некоторые из моих друзей тебя еще встретят. Смекаешь?

— Сдается мне, гражданин начальник, что вы мне угрожаете. Запугиваете заключенных. Нехорошо. Ай, как нехорошо. Думаю, судье Цуккермейстнеру будет интересно узнать о том, что здесь творится.

— Да уж, — поддакнул Дылда.

Начальник зыркнул на него свирепо. Великан сидел на верхнем ярусе нар в обнимку со своей резиновой подружкой и щурил маленькие глазки, всем своим видом выражая недовольство.

— Вы вылетаете сегодня же, — объявил тюремщик, — собирайте вещи. Корабль отправляется через час.

— Отличная новость, — обрадовался Цитрус.

— Ты еще пожалеешь, что на свет родился, — пообещал начальник напоследок.

— Да, да, мне многие об этом говорили, — улыбнулся Эдвард. — К несчастью, все они уже покинули этот лучший из миров…

За ними пришли через полчаса. Эдик вышел из камеры с мешком за плечами, поигрывая в кармане игральными костями. Дылда, кроме мешка, нес за спиной резиновую подружку — руки завязаны узлом на шее, ноги на талии. Головой она поминутно тыкалась великану в затылок. Складывалось впечатление, что девушка целует дружка в шею. При виде этого зрелища коски, которых построили в коридоре, порядком развеселились.

Дылда глядел на них угрюмо. Эдвард уже научился улавливать настроения своего друга, поэтому ткнул здоровяка кулаком под ребра:

— Только не сейчас…

— А когда? — пробормотал Дылда.

— Я скажу когда. Договорились?

— Ладно.

Он опустил глаза в пол, стараясь не обращать внимания на хохочущих преступников. Коски между тем продолжали отпускать в адрес великана «и его девки» сальные шуточки.

Осужденных загнали в трюм транспортного корабля — обширный круглый зал с гладкими стенами. Никаких кресел, смягчающих перегрузки, и, уж конечно, никаких спецприспособлений для облегчения участи астронавтов, вроде барокамер и воздушных одеял.

— Как баранов повезут! — процедил один из косков.

— Как бы не так, — откликнулся другой, — животных в лучших условиях возят.

— Лягте на пол, — посоветовал кто-то. — Легче будет.

Цитрус лег на спину, подложив ладонь правой руки под голову. Дылда снял со спины резиновую подружку, положил ее на пол и бухнулся сверху. Что снова стало поводом для всеобщего веселья и шуток.

— А хорошо, что я ее не сдул, — заметил великан.

— Я-то думал, ты просто хочешь развлечься в дороге, — мрачно буркнул Цитрус. — И не желаешь тратить время, надувая и сдувая свою куклу.

Относительно Дылды и его подружки коски прекратили упражняться в остроумии только в тот момент когда корабль отстыковался от станции и, быстро набирая ход, помчался к системе Бетельгейзе. Тяжелая перегрузка вжала заключенных в пол. И все сразу почувствовали, какой он жесткий. Только Дылде, блаженно лежащему на своей подружке, всё было нипочем. Он поглядел на Цитруса, тот кряхтел от боли в мышцах, и поинтересовался:

— Что-то не так?

— Заткнись, придурок! — выдавил Эдвард сквозь зубы — челюсти не двигались. Ему захотелось придушить добродушного великана. — Не видишь, хреново мне.

Перегрузки прекратились, когда корабль завершил разгон и лег на курс. Ахая и охая, коски поднимались с пола. Сразу возникли свары на почве того, что кто-то как-то не так на кого-то посмотрел. Несколько заключенных подрались. Парочка рангунов так отделала одного бедолагу, что он остался валяться без сознания посреди трюма. Никто не посмел вмешиваться — рангуны среди заключенных составляли солидный процент. К тому же они стояли друг за дружку горой. Поэтому их опасались и не любили.

Цитрус, постанывая, растирал поясницу, по которой, казалось, проехала колонна тяжелых танков. Неподалеку он заметил сидящего в гордом одиночестве лемурийца. Способность представителей этой расы впадать в боевой раж и ничего потом не помнить о происходящем пугала. От лемурийцев старались держаться подальше даже самые лютые коски.

«Хорошо бы заполучить его в свою команду, — подумал Эдвард, — тогда бы ко мне точно никто не сунулся… Хорошо-то хорошо, но вдруг я скажу что-нибудь не то, и он разорвет меня на куски. Попытаться заручиться поддержкой лемурийца может только отчаянный псих».

Большинство представителей галактических рас держались вместе, сбились в кучки. Лохмоухих таргарийцев, рассудительных и хитрых, здесь было не очень много. Представители расы чешуйчатых, зеленоватые рептилии, переговаривались полушепотом — такие у них были голоса. Из безгубых ртов то и дело появлялись раздвоенные язычки. Несколько бородавочников булькали поодаль. Вокруг них, как и рядом с лемурийцем, было полно свободного пространства. Даже в отдалении чувствовалась распространяющаяся от них нестерпимая вонь. Цитрус представил, как будут ругаться уборщики, которым предстоит драить это помещение. Если, конечно, на транспортнике принят ручной труд заключенных вместо механических уборщиков. Насколько Эдик знал, обслуживание их обходилось в кругленькую сумму, и многие предпочитали использовать дешевую рабочую силу.

Довольно много среди заключенных было представителей расы скатов — существ с плоскими лицами и способностью накапливать в организме электричество. Они обладали дурным характером и часто шли против закона. Их маленькие желтые глазки вращались неестественно быстро, разглядывая остальных. Несколько скатов уже вступили в перепалку с рептилиями — их извечными противниками. Еще до того, как земляне включили их системы в область цивилизованного космоса, скаты и рептилии воевали между собой за право обладания несколькими богатыми полезными ресурсами планетами.

«Вот так и выглядит подлинный интернационализм, — подумал Цитрус. В разношерстную толпу он вглядывался со страхом и некоторой долей отвращения. — Перед законом все равны. Будь ты зеленая рептилия или лохматая обезьяна — всё равно тебя отправят отбывать наказание на Бетельгейзе. Если повезет. А если нет — прямая дорога на плутониевые рудники. А еще власти постоянно вопят о правах человека и прочих разумных тварей…»

Тут Цитрус заметил, что один из косков, Рангун, смотрит на него слишком внимательно. Увидев, что Эдвард отметил его интерес, рангун поспешно отвернулся.

«Так, это нехорошо, — занервничал Цитрус, — как бы мохнатый не оказался еще одним убийцей».

Он потянул Дылду за руку.

— Будь настороже!

— А в чем дело? — насупился великан. Похоже, его не на шутку рассердили насмешки косков, и он пребывал в дурном настроении.

— Видишь того типа? — Эдвард указал на лохматого рангуна, габаритами не уступающего Дылде.

— Вижу. Ну и что?

— Тебе не кажется, что он смотрит на нас странно? — Дылда прищурил и без того маленькие глазки, вглядываясь в рангунью физиономию.

— Пожалуй, так, — согласился он. — Чего этой обезьяне от нас надо?

— Беспредельщик, — авторитетно заявил Эдвард. — Не иначе, хочет отнять твою резиновую подружку.

— Быть не может! — выдохнул Дылда. — Рангуны ведь не любят наших женщин. Разве только некоторых. Для них в подружках главное — волосатость. А моя девочка такая гладенькая…

Цитрус покачал головой.

— Рангуны бывают всякие. Нутром чую, этот — извращенец. Так что поглядывай за ним внимательно. А я пока вздремну.

Дылда прижал к себе надувную куклу покрепче и вперился недоброжелательным взглядом в рангуна. Тот даже отвел глаза. За безопасность во время сна теперь можно было не беспокоиться.

Цитрус совсем уже было собрался заснуть, как вдруг послышался низкий гул, и в стенах раздвинулись створки, обнажая огромные иллюминаторы во всю стену.

— Пошла пропаганда, — прошипела одна из рептилии.

— Запугивают, — коск со шрамом через все лицо, сидящий неподалеку, сплюнул в сердцах.

— А что, красиво, — улыбнулся Цитрус.

— Это сейчас тебе красиво, — одернул его коск, — скоро будут поджилки трястись. Они ж это специально делают, чтобы запугать нас. Гляди туда…

— Куда? — Эдвард в недоумении уставился на яркую звезду на горизонте и вращающиеся вокруг нее многочисленные точки, похожие на мушиный рой.

— Туда, — проворчал коск, глянув на него недобро, — в скопление астероидов. Ту звезду видишь? Бетельгейзе, будь она неладна. Я там лучшие годы оставил. Самая сучья колония из всех.

— А мне говорили… — начал Цитрус.

— Напарили тебя, однорукий, — коск скривился. Крикнул: — Эй, парни, у нас тут, похоже, новичок.

Дылда на всякий случай приподнялся, резиновую подружку отодвинул за спину.

— Ты по первой ходке, так?

— Ну, так, — ответил Эдвард настороженно. Всеобщее внимание, проявленное к его скромной персоне, ему сильно не понравилось.

— Раз так, — ответил коск, — надо тебе погоняло грамотное изобрести.

Толпа каторжников одобрительно загудела.

— У меня уже есть погоняло, — ответил Эдик, — Цитрус я.

— Нет, паря, так не годится, — коск положил тяжелую ладонь ему на плечо, — погоняло тебе может дать только тот, кто в авторитете. Вот меня, к примеру, Меченый зовут. Смекаешь почему?

Эдвард уставился на шрам, уродующий и без того лютую физиономию. Спохватился, отвел взгляд.

— Да ладно, не тушуйся, — сказал Меченый, — правильно подхватил. Все так и есть. Меченый я и есть Меченый. А тебе, — он хмыкнул: — Погоняло будет — Рука. Потому как есть ты однорукий, с крючишком жалким вместо пальчиков.

— Здорово, Рука! — заорал кто-то. Коски ответили дружным гоготанием. Даже лемуриец улыбнулся одной стороной рта, а уж как радовались рангуны, издавая рев в несколько десятков глоток.

— Ты теперь, коск, навечно Рука, — сообщил Меченый, — если уж попал на астероиды, это клеймо на всю жизнь. Будет у тебя во всех анкетах значиться, что ты не простой гражданин, а гражданин с изъяном.

Цитрус огляделся кругом с робостью. Смеялись почти все, но он отметил для себя, что коски смеются беззлобно. Просто еще один бедолага среди них — таких же невезучих от рождения. Поэтому Эдвард присоединился ко всеобщему веселью, хлопнул Меченого по спине и гаркнул:

— Лады, Рука так Рука. Принимается.

Тот, однако, радости не выказал. Вскрикнул, как подстреленный, согнулся пополам и рухнул на пол с протяжным криком.

— Эй, ты чего? — опешил Эдик.

— Не обращай внимания, паря, — обратился к нему один из косков. — Невралгия у него позвоночная. Чуть не так двинется — сразу адская боль и в обморок брыкается. Злой потом дюже. Придет в себя — шлепнет тебя, не иначе.

— Что же делать? — засуетился Цитрус.

— Как что? — удивился коск. — Да придуши его, пока он в бессознанке, и вся недолга…

— Я… я не могу, — испугался Эдик.

— Тут я тебе ничего посоветовать не сумею, тут уж как знаешь. Либо ты его — либо он тебя, — коск пожал плечами.

— Дылда, — крикнул Цитрус, — а ну-ка, задуши его, пока он в себя не пришел!

Великан пожал плечами, подошел, приподнял Меченого за воротник, взялся за горло…

— Да ты чего?! — заорал коск. — Пусти авторитета. Пошутил я.

— Дылда, отпусти его, — попросил Эдик.

— Ну, ты вообще, — коск покрутил пальцем у виска. — Беспредельщики вы беспонтовые, как я погляжу. Тяжело вам у нас будет.

— Просто мы шуток не понимаем, — сообщил Эдик. Он показал на Дылду. — Друг мой, бывший космодесантник. На боевом задании контуженный. Я… — он скорбно потупился, — с самого детства такой. Вырос на безлюдной планете. С металлическими роботами, вечными, как проституция. Откуда мне было научиться думать как люди и понимать их юмор? А-а-а, — изобразил он смех, которым конструкторы наделили роботов старой модификации, чтобы хоть немного очеловечить угловатые консервные банки.

— Так бы сразу и сказал, — пробормотал коск, отвернулся и сделал большие глаза — мол, у этих двоих точно не все дома.

Коски теперь смотрели на Эдварда и Дылду с опаской. Попытка убить Меченого порядком подпортила репутацию новенького и его громадного друга.

«Никогда не знаешь, как поступить правильно, — размышлял Цитрус, трогая бритую голову, — малейшая оплошность — и все псу под хвост. Даже моя великолепная импровизация не спасла дела. Есть подозрение, что теперь нас все ненавидят».

Он уставился в иллюминатор — Бетельгейзе была еще очень далеко, но даже отсюда можно было различить, как колотятся друг о дружку громадные астероиды, распадаясь на куски. На одном из них им придется мотать срок! Эдварду сразу так поплохело, что он предпочел улечься спать.

— Следи за ним, — сказал он Дылде, едва заметно кивнув на рангуна. — Сукин сын не дремлет. Наверняка только и думает о том, как бы заполучить твою подружку в личное пользование! Он ни перед чем не остановится!

Эдвард повернулся на бок и через секунду заснул. Его редко мучили угрызения совести, поэтому засыпал он всегда стремительно. Правда, во сне к нему часто являлись кредиторы и требовали возвращения долгов. Но на этот раз всё было по-другому. Он увидел Швеллера. Босс преступного клана бежал за Цитрусом по улице в районе бородавочников и умолял его забрать в долг оторванную голову.

Проснулся Цитрус от дикого рыка и гулкого топота. Поначалу он подумал, что это Меченый очнулся и задумал его порешить. Но тут волосатая лапа с грохотом впечаталась в пол в каких-то пяти сантиметрах от его носа. С другой стороны, прищемив кожу на его ягодице, опустилась нога Дылды. Эдик взвизгнул, вскакивая, и успел увидеть, как рангун отправляется в свободный разбег к дальней стене зала. Коски испуганно шарахались в сторону, стараясь оказаться подальше от схватки. Они отскакивали от стен, взмывали к самому потолку — в корабле поддерживалась сила тяжести в одну пятую нормальной, и далеко не все успели к ней привыкнуть.

Должно быть, именно по причине слабого тяготения Дылда и не зашиб рангуна сразу. И тот снова кинулся на него. После чего началось форменное побоище. Каждый удар отшвыривал противника далеко в сторону, не причиняя особого вреда.

— Не тронь мою лапочку! — грозно вращая налитыми кровью глазами, хрипел Дылда.

— Ты не только дебил, но еще и извращенец! — шипел рангун. — На астероидах тебя не поймут, парень! Отвали и не мешай мне!

Коски, оправившиеся от первого испуга, начали подбадривать «своих». Несколько рангунов орали что-то на своем языке, возбужденно булькали бородавочники, люди кричали Дылде: «Врежь мохнатому!» Словом, становилось шумно.

Цитрус решил подлить масла в огонь. Он-то прекрасно знал, что вовсе не резиновая кукла Дылды стала предметом вожделения рангуна. Мохнатый хотел свернуть шею ему. И непременно свернул бы, если бы Эдик прозорливо не обзавелся могучим и доверчивым другом.

— Бей мохнатых! — во всю глотку заорал Эдвард. — Покажем им, кто на палубе хозяин!

— Мочи гадов лысых! — в свою очередь заорал рангун. Почему-то прокричал он это по-русски, а не на родном рангуньем. Может быть, чтобы представители других рас, и чешуйчатые, и таргарийцы, и бородавочники, его поняли. Люди доминировали в Галактике, и большинство «галактических меньшинств» их не жаловали.

— А! Это мы лысые гады! — вскричали несколько татуированных типов, по которым сразу было видно что они — каторжники со стажем.

— За базар ответишь, мохнатая морда! — один из косков рванул майку, обнажая синюю от наколок грудь.

Блеснули в свете ярких искусственных ламп острые заточки, невесть откуда появились легкие углепластиковые пруты, по крепости не уступающие стальной арматуре, только не такие тяжелые.

Рангуна кинулись бить всем скопом. Но представители негуманоидных рас не остались в стороне. Мелькали пруты и заточки, слышались звонкие плюхи, кряканье и звуки ударов. На палубу полилась кровь.

Кто-то в общей свалке закричал:

— Штопора грохнули, волки позорные! — Под потолком оглушающе взвыла сирена.

— Прекратить безобразие! — пролязгал суровый голос.

Команда надзирателей осталась без внимания. Напротив, драка разгорелась еще жарче — ненависть к обидчикам соединилась с неприязнью к тюремщикам, которые не вовремя напомнили о себе.

— На, на, на, это тебе за Штопора! Получите, гады! Убью! Убью! Убью! — раздавались дикие вопли посреди дикого побоища.

Эдика вовлекли в безумный водоворот, он отмахивался крюком, потом завладел прутом и стал охаживать им рангунов. Бил от души, в полную силу, метил по головам. Успел положить четверых, когда раздался тот же голос:

— Сейчас будут применены парализаторы! Всем лечь на пол, лицом вниз!

Таких, кто поспешил выполнить команду, не нашлось. Лучше уж получить заряд парализатора, чем подставить беззащитный затылок под удар углепластикового прута или бок под чью-то заточку.

Генераторы поля, парализующего нервную систему, включились внезапно. Кто-то из косков рухнул на пол без сознания. Некоторые обмочились. Бородавочники начали нести всякую чушь — на них парализующее поле действовало, как наркотик. Лемуриец задергался в судорогах. Существа с тонкой душевной организацией, сыны Лемурии, плохо переносили потерю контроля над телом.

После удара парализатора в зал ворвались злые охранники. Судя по их виду, драка оторвала их от какого-то особенно важного дела — обеда, азартной игры или, быть может, коллективного просмотра порнофильмов.

Не церемонясь, они хватали полупарализованных косков, тащили их к специальным поручням у стен и приковывали наручниками. Рангуны помещались вместе с рангунами, таргарийцы — рядом с таргарийцами, рептилии с рептилиями, а люди — вместе с людьми. Остальные галактические расы, ввиду их немногочисленности, тасовали беспорядочно. Никого не волнует, если скат окажется рядом с ненавидимым им ретлианцем и слегка ударит по нему электрическим током. Всё это — просто забавные мелочи по сравнению с великой миссией — доставкой преступников к месту назначения. Рядом с Дылдой охранники пристегнули резиновую женщину. Они даже не заметили, что она неживая — тем более что охала и стонала девушка даже больше обычного.

Один из копов смерил ее сердитым взглядом:

— Совсем стыд потеряла, проститутка проклятая. Мало того, что в мужскую камеру пробралась, так еще голая! Дать бы тебе по наглой роже! Но я женщин не бью с детского сада.

Дылда промычал что-то нечленораздельное, заступаясь за подружку, и ему двинули дубинкой по ребрам чтобы не вякал.

Цитруса приковали к тому же поручню, что и Дылду. Между ними оказался высокий коск с резкими чертами лица. Несмотря на молодость, виски у него были седые. В отличие от многих других, одетых в тюремные робы, коск носил линялую борцовку и широкие спортивные штаны. На мускулистом плече каждый мог видеть татуировку — черного паука на паутине и под ним буквы — ПАУК. Сразу было видно — коск авторитетный, мотавший не один срок.

— Паук, — прочитал Дылда и улыбнулся добродушно. — И так ясно, что это паук.

Коск окинул его свирепым взглядом и проворчал:

— Повесить Автора Уголовного Кодекса.

— А-а-а, — протянул великан, — тогда понятно. А тебя как зовут? Паук, да?

— Седой меня кличут.

— Ага, Седой, — обрадовался Дылда.

— Улыбку спрячь! — проворчал коск. — Не то я тебе ее в глотку заколочу.

— Что?! — великан заморгал часто.

— Что слышал, придурок.

Седой обернулся к Цитрусу и процедил:

— Ведь из-за тебя, падла, весь этот шухер начался.

Эдвард вздрогнул, оглянулся — не слышат ли остальные. Он и так уже наделал дел. Если и другие коски решат, что он виноват в их проблемах, не сносить ему головы.

— Что ж, мне надо было самому горло под рангунью заточку подставить? — поинтересовался он. — Мне, вообще-то, жить хочется. Я еще молодой.

— Кипеш не надо было поднимать, — проворчал коск, продолжая сверлить Цитруса злым взглядом. — «Наших бьют, наших бьют»… Завел себе врага, мочи его по-тихому. А то спать улегся, на полудурка понадеялся…

Дылда обиженно засопел.

— Это кто тут полудурок?

— Все вы полудурки. Как погоняло твое? Рука, Меченый сказал? По первой, значит. Ты тоже, полудурок?

— Я уже два раза сидел, — обиделся великан. — Меня, кстати, Дылда называют, а совсем не полудурок.

— Такому, как ты, никакая наука впрок не идет, полудурок, — отрезал Седой. — Иначе вежливее бы с бугром базарил.

— А ты бугор? — заинтересовался Цитрус. — В первым раз так близко живого бугра рядом вижу…

— Дохлого видел, что ли? — нехорошо сощурился Седой.

Цитрусу очень некстати вспомнилась голова Швеллера за лобовым стеклом полицейского катера.

— Нет. Я к тому, что совсем бугров не знал раньше. Кроме тех, с кем работал, конечно. Тебе фамилии Швеллер или Иванов ничего не говорят?

— Кореша твои в авторитете, что ли?

— Самые близкие кореша, — сообщил Эдик. — Так ты их знаешь или нет?

— Швеллера знаю, слышал о нем недавно скорбные новости. Его какой-то фраер вроде как в прошлом году шлепнул, — буркнул Седой. — Со Швеллером я в Баранбау познакомился. В эту дыру я, вообще-то, совсем случайно попал. В другом месте я работал… А здесь залетел из-за своего горячего характера. Подрался на улице. С парочкой полицейских. Ну и взяли меня. Думал, малым сроком отделаюсь. Но после много чего раскрутили… Ну и накрутили мне, конечно.

— Не Цуккермейстнер ли, случаем, накрутил? — тут же спросил Цитрус.

— А ты подсадной, что ли, — нахмурился Седой, — что всех легавых по именам знаешь?

— Цуккермейстнер — судья. Он мне сто тридцать два года впаял, — почти с гордостью поделился подробностями своей судимости Эдвард.

— Сто тридцать два года? Тебе, фраерок? Ну и дела… Ты что ж такого натворил? Покушался на какого-нибудь шишкаря из сената?!

— Да у меня статей, как у собаки блох, — расправил плечи Цитрус. — Проще сказать, чего на меня не навесили. Точнее, я и сам не знаю. Потому как никак вспомнить не могу хотя бы одной статьи, по которым не проходил.

— По некоторым лучше не проходить, — Седой поглядел на Цитруса с подозрением, — извращенцев у нас не жалуют.

— Вот по этой статье я как раз и не проходил, — сообщил Эдик.

— Это какой «вот этой»?

— Развращение извращенцев. Сто пятьдесят шестая.

— Что?

— Да ничего. Это я пошутил. Нет, правда, извращенцем меня не назовешь. Я, признаться, к сексу вообще отношусь предосудительно. Это всё потому, что у меня был строгий отец. Если я только говорил что-то о сексе, меня немедленно пороли. Так что вырос я человеком чистым и непорочным.

— Сто тридцать два года — не фунт изюму, — проворчал Седой после недолгой паузы, откровения Цитруса вызвали у него некоторое замешательство.

— Такой срок дает какие-то преимущества? — осведомился Эдик с присущим ему практицизмом.

— А как же. Лет через десять можешь даже выбиться в авторитеты. Если заслужишь всеобщее уважение. А то и в смотрящие… Бежать-то тебе некуда, да и вообще, знакомства сведешь. Если доживешь, конечно. Тот рангун тебя за что замочить хотел?

— За бублики, — вздохнул Цитрус:

— Ты не хами авторитетным людям, — нахмурился Седой. — Парень ты болтливый, Рука, как я погляжу. У нас тут этого не любят. Настоящий коск должен быть суров и немногословен. Примерно, как я. Втыкаешь?

— Что втыкаю? — не понял Эдвард.

— И феню учи, — наставительно заметил Седой, — а то люди тебя понимать не будут. И сам не будешь понимать, кто и о чем базлает. Воткнул?

— Ага, воткнул, воткнул, — догадался Цитрус, — вести себя, значит, спокойно, уверенно… А-а-а! — завопил он вдруг благим матом.

Седой резко обернулся. В иллюминаторе разворачивалась поистине грандиозная картина. Громадный астероид, размером с пятиэтажный дом, вращаясь, несся на транспортник.

— Всё, мы в поясе, — сказал Седой.

Астероид врезался одним из острых углов в иллюминатор, так что корабль содрогнулся и, так же вращаясь, полетел прочь. На стекле от соприкосновения с космической громадиной осталась явная отметина.

— Мы все погибнем! — в ужасе выкрикнул Цитрус. За что удостоился множества презрительных взглядов.

— Да не ори ты! — поморщился Седой. — Что я тебе только что говорил? Веди себя спокойно. Это они специально иллюминаторы открыли. Чтобы показать нам, что с астероидов так просто не смыться. У транспортника броня в человеческий рост толщиной, обшивка из металла такой прочности, что тебе и не снилось.

— Но ил… иллюминатор…

— Бронированное стекло. Выдержит. Так что не дрейфь. Лучше скажи, ты где руку-то потерял?

— Меня копы ранили и в грязный подвал бросили. Началось заражение, гангрена. Вот и отпилили.

— Копы?! Так ты из-за них руку потерял?! — Седой вдруг заметно оживился.

— Ну да.

— Что ж ты молчал? Это меняет дело. Был ты просто новичок на астероидах. А теперь будешь мучеником режима. Слыхал про профсоюз косков?

Цитрус оживленно замотал головой.

— Это организация такая. На свободе они мусоны, а здесь — заключенные, которые вроде как права наши защищают.

— Про мусонов я слышал. У меня даже девушка была мусонка. Любила меня, как кошка. Ну и я ее, конечно, тоже…

— Да погоди ты, — перебил его Седой. — Слушай, базлать с тобой совсем без мазы. Только начну что-то важное задвигать, как ты тут же отсвечиваешь…

— Что? — переспросил Эдик.

— То. Феню учи! — строго повторил Седой. — Ну, так по поводу профсоюза косков. Им такие, как ты, очень нужны. Те, что из-за произвола легавых пострадали. Они тебя как яркий пример плохого обращения будут демонстрировать. Помогут срок скостить. Так что на свободу раньше выйдешь.

— Ну да?! — обрадовался Цитрус. — Вот это здорово.

— Ты только не тушуйся. Пусть о твоем случае все узнают. Где это видано, в самом деле, чтобы живому человеку руку отпиливали и никому ничего за это не было…

— Ну да, я им еще покажу, — пообещал Эдик. — Они еще узнают Цитруса.

— Как прилетим да разместимся по камерам, я тебя с нужными людьми сведу. Да и мне за то, что я такого ценного клиента подогнал, перепадет что наверняка. Ты только слушай меня. Знаешь, как на астероидах говорят. Кто бугра не слушал, мало спал и кушал. Подлетаем, — сказал Седой, глядя в иллюминатор. — Вот она, колония при Бетельгейзе.

— Говорят, тут самая лютая охрана, — вмешался один из косков, пристегнутый наручниками позади Эдварда. — Не люди, а настоящие цепные псы. Если бы не профсоюз, давно бы всех заключенных до смерти затравили.

Эдвард уставился в иллюминатор. Среди громадин астероидов болталась окруженная зеленым силовым полем величественная и словно изъеденная жуками картофелина. То есть, конечно, это была вовсе не картофелина, а самый крупный астероид, весь изъязвленный просверленными в его недрах подземными ходами. Колония при Бетельгейзе размещалась именно здесь. Внутри астероида. Попасть внутрь или вырваться наружу могли только специализированные транспортники. Попробовал бы кто-то из бандитов выручить своих товарищей — даже если он преодолел бы чудом пояс астероидов, используя секретные навигационные карты — сквозь силовое поле просочиться невозможно.

— Однако, не слишком-то мне здесь нравится, — заметил Эдвард. — Ни тебе лесов, ни полей… Воздуха, наверное, и то не хватает!

— Здесь всего не хватает, — хмыкнул Седой. — И воды, и воздуха, и площади. В избытке тут только золото.

— Как это? — заинтересовался Эдвард. — Ты хочешь сказать, что здесь много золотишка?

— Астероид просто напичкан золотой рудой. Потому и охрана такая лютая. А коски золото добывают.

— И мы будем? — спросил Эдик.

— Я — не буду, — мрачно ответил Седой. — Воры работать не идут. Воровка никогда не станет прачкой, а вора не заставишь спину гнуть… Слышал такую песенку? Работать против наших принципов. И ты вполне откосить можешь, потому как инвалид. А дружка твоего, полудурка, наверняка на тачку поставят. Эдакий бугай! И пожрать любит…

— Да, я люблю покушать, — согласился Дылда.

— Ну вот, будет пайку лишнюю зарабатывать… — игнорируя его, сообщил Цитрусу Седой. — Купят тебя тюремщики за лишнюю тарелку вонючей баланды.

Великан насупился. В словах авторитетного коска скрывалась какая-то поддевка, но он никак не мог взять в толк — какая именно. К тому же его немного пугал этот резкий в движениях коск. Что-то подсказывало Дылде, что связываться с ним не стоит. Если драться, то лучше бить сразу наповал. Иначе тот поднимется, и крышка. Дылда по опыту знал — такие даже грубого слова не прощают. Были неприятности в прошлую отсидку. Правда, все их удалось решить, задавив парочку авторитетных воров по-тихому, так что никто об этом не узнал.

«Может, и в этот раз так же поступить, — размышлял Дылда, поскребывая пятерней бритую голову, — пока чего-нибудь дурного не случилось».

А Эдвард думал о золоте, вперив взгляд в неровную картофелину крупного астероида. Теперь ему казалось, что некоторые бока отливают желтизной. Любопытно всё-таки… Попасть бы на этот астероид без охраны, с автономным экскаватором, или хотя бы на модифицированном грузовичке с хорошим оборудованием. И поработать на себя, а не на дядю. За неделю можно нажить состояние. И прикупить бубличный завод на Амальгаме-12. Или построить. Чтобы жить безбедно до глубокой старости. И каждый день ходить в казино.

— На пол!

Скрежещущий металлом бесцветный голос прервал мечты Эдварда.

— Всем лечь!

Коски возмущенно заголосили. Цитрус сначала не понял, почему они так возмущаются. До тех пор, пока ему на плечи не уселся средних размеров гиппопотам. На самом деле никакого гиппопотама, конечно, не было, но перегрузки вдавливали в пол безжалостно, выворачивали прикрученную к поручню руку, сжимали мышцы стальными тисками. Лечь не было никакой возможности — поручни словно специально прикрутили где-то на уровне груди человека среднего роста.

— Собаки легавые, — прохрипел Седой. — Смерти нашей хотят.

Особенно тяжело пришлось низкорослым таргарийцам. Их растягивало между полом и поручнем, перенести вес на колени лохмоухие гуманоиды не могли — им и прежде приходилось стоять возле поручня едва ли не на цыпочках.

— Вы прибываете в систему Бетельгейзе, колония номер шесть. Рады приветствовать вас на территории нашей юрисдикции, — продолжал скрипеть металлический голос. — Точнее, мы, конечно, совсем не рады — кто обрадуется таким подонкам? Отбросам общества? Преступникам и извращенцам? Но надо ведь вас куда-то девать.

— Начальник колонии. Козлов, — тихо сказал коск позади Эдварда.

— Погоняло? — поинтересовался Седой.

— Фамилия. Но очень ему подходит. Меду не надо — лишь бы нашего брата помучить.

— А ты здесь чалился? Или слухи всё?

— Мотал я тут срок два года назад. Трешку.

— И как?

— Да ничего. Живой, как видишь. Хотя приморили порядком. Когда попал сюда, весил девяносто килограммов. Вышел доходягой — пятьдесят два кило. Вес, точно у жены сенатора.

Цитрус прислушивался к разговору бывалых косков, стараясь не упустить что-нибудь важное. Даже не вставил ни одной реплики, хотя это и было против его правил. Но, когда перегрузки немного отпустили, обратился к соседу, который выглядел не таким страшным, как Седой, да и сидел прежде по несерьезной статье:

— Вы и правда добывали там золотишко?

Цитрус ловко извернулся, чтобы видеть своего собеседника. Зеленые глаза светловолосого, совсем еще молодого парня, весело сверкнули.

— А то!

— А хозяева рудника не боялись, что коски его растащат? Глупая затея, по-моему, ставить заключенных на золотой рудник. Там же одни воры и налетчики.

— Кого же, по-твоему, еще заставлять горбатиться на золотых рудниках? Копов?

— А что, очень даже интересная мысль! — воскликнул Эдик. — Копам там — самое место. Честные копы ловили бы продажных копов, польстившихся на золотишко. А продажных становилось бы всё больше, потому что рядом с таким количеством золота, прямо скажем, трудно сохранить приверженность букве закона. И производительность тюремных рудников возрастала бы год от года. Надо будет внести такое предложение в Галактический сенат. Как ты считаешь, от коска такое предложение примут? Мы ведь не поражены в правах? Только свободу у нас отняли, но не право голоса?

— Силен базарить. Во избежание соблазнов, копов посылают сюда стеречь нас, а не добывать золото, — хмыкнул Седой. — Только золотишко они воруют всё равно. Так я думаю.

— Нет, — отозвался молодой коск. — Система тут очень жесткая. Попался с золотом — сразу в колонию, по решению «тройки» — у них тут специальный полицейский трибунал. На кирку, на тачку — показывать своим примером, как нужно искупать вину.

— И бывшие копы работают вместе с косками? — заинтересованно осведомился Седой. Еще бы, если уж вывел на плече девиз «Повесить автора уголовного кодекса», мимо легавого, попавшего за решетку, не пройдет. Вдруг и этот, собака злая, какую-никакую букву в проклятый кодекс вписал?

— Нет, конечно, — отозвался молодой коск. — Их придушили бы в первую же ночь. У них отдельные барак…

— Так мы будем жить в бараках? — встрял в беседу Эдуард.

— Ну да, в таких алюминиевых ангарах. Они стоят в бывших выработках. Там даже воздух есть. А сверху — стеклянные колпаки.

Седой нахмурился, смерил Цитруса сердитым взглядом и обратился к молодому:

— Так ты что-то говорил о копах?

— Ну да. Столуются они тоже в другом месте. Но иногда кто-то из косков всё же до них дорывается… Обычно — в шахте. Страшное зрелище…

— Хорошо, — прищурился от удовольствия Седой и сразу стал похож на бывалого, потрепанного в уличных драках котяру. — Я-то обязательно до кого-нибудь доберусь. И перо ему в бок, перышко…

— Еще в шахту его можно скинуть… Только лететь он будет долго — гравитация низкая. И насмерть может не разбиться. Так что лучше сначала пером, а потом уже в шахту.

— А как тут с заразой? — помрачнел Седой. — Всякие там злые клопы, глюмзии и харты водятся?

— Всего понемногу, — протянул коск. — Есть, конечно. Как без них?

Эдвард опасливо отодвинулся от соседа. Он ведь мотал здесь срок! А глюмзии, как известно, не выведешь ничем, пока человек жив. А если и умер — его нужно кипятить два часа, а лучше просто сжечь в крематории. Иначе глюмзии не победить.

Хотя предосторожности могли показаться лишними — они ведь летели в самое скопище паразитического рассадника — Эдвард пристально разглядывал одежду молодого коска. Когда взгляд его опустился до живота, Цитрус пронзительно заорал.

— Ты чего опять кипешишься?! — возмутился Седой, встряхивая Эдварда. — Такие нервные долго не живут! Запомни это, Рука! Ты меня всё больше волнуешь!

— Там… Там… — повторял Эдик, вглядываясь в область живота соседа.

— Да что там такое?! — испугался и сам коск. Эдик взвизгнул еще пронзительнее.

— Опять! Опять!

— Да что случилось? — поинтересовался Седой голосом человека, собирающегося кого-то немедленно задушить.

— Внутри этого парня живет крыса, — дрожащим голосом сообщил Цитрус, тыкая в зеленоглазого. — Я боюсь, что это заразно. Вдруг она захочет отложить в меня яйца?

Молодой коск не испугался, но слегка смутился.

— Да не будет он в тебя яйца откладывать…

— Кто? — свистящим шепотом поинтересовался Седой. — Вы что — все здесь подсадные? Легавые задумали свести меня с ума с помощью компании полудурков?

Крыса между тем выглянула из прорехи в рубашке коска и уставилась на Цитруса кроваво-красным глазом — левый у нее отсутствовал.

Эдик отшатнулся:

— Держи ее! Сейчас она на меня бросится! Затолкай ее обратно к себе в живот!

Лязг и грохот прервали причитания Цитруса. Корабль пристыковался к астероиду. Вектор силы тяжести сразу изменился, некоторых косков швырнуло на стены, других, наоборот, потащило к центру зала, выкручивая руки. Почти у всех закружилась голова.

— Крыса! Крыса! — продолжал орать Цитрус.

— Да это тушканчик с Луны Малена, — потупился молодой коск. — И погоняло мое, между прочим, Тушканчик. Потому что я везде его с собой ношу.

— Тушканчик-паразит! — продолжал надрываться Цитрус. — А вдруг он захочет залезть в меня?

— Да ты что? Он просто сидит у меня под рубашкой. Это мой друг. Он очень смирный…

Седой сплюнул на пол.

— У каждого свои причуды… О тебе, Тушканчик, я слышал. Говорят, ты правильный пацан, хоть и молодой. Держись меня. Не пропадешь.

— А я? Можно и я буду тебя держаться? — оживился Эдвард.

— А ты лучше отвали, — буркнул Седой. — Ты, считай, паря, уже покойник.

— По-почему? — испугался Цитрус.

— Пришьют тебя здесь из-за длинного языка. Так я думаю. И отсутствие руки не поможет. Не любят наши таких.

— Ладно. Буду стараться говорить поменьше, — Эдик вздохнул.

— Вот именно.

Тут снова включили парализаторы. На этот раз — без предупреждения. Измученные коски повисли на своих наручниках. В трюм ворвались охранники и принялись отстегивать заключенных и партиями выводить их наружу.

До Цитруса, Дылды, Седого и Тушканчика очередь дошла не скоро. Людей оставили напоследок. Конвойный с мутными глазками, от которого несло перегаром, хмыкнул, разглядывая «подружку» Дылды.

— А ты времени даром не терял! Скажи только — какой дурак приковал ее рядом с тобой? И зачем? Чтобы не улетела от твоих стараний?

— Это моя собственность, — буркнул обиженный Дылда.

— Это его собственность! — подтвердил Седой. — Попробуй только отнять куклу или порезать! Будешь иметь дело с профсоюзом косков!

— Вот именно, — откликнулся Цитрус и продемонстрировал протез. — Вы нам еще за мою руку ответите.

Охранник покосился на косков с сомнением, но, видно, решил не связываться.

— Ладно, держись крепче за свою бабу,. — сказал он, отстегнул наручник и сунул куклу Дылде. — Пойдешь в третий барак. Извращенцев там не жалуют…

— Это хорошо. Я тоже не люблю извращенцев, — кивнул Дылда.

— Так, и ты тоже в третий барак — уродов там тоже не любят!

— Я инвалид, пострадавший от произвола полиции, а не урод! — обиделся Эдик.

— Одно другому не мешает, — рассудительно заметил охранник. — И инвалид может быть уродом. Да еще каким! — Он хохотнул и уставился на Тушканчика и Седого. — Так, а куда же направить вас, парни?

— Туда, где любят уродов и извращенцев, пожалуйста. — пошутил Тушканчик.

— Может, зубы тебе выбить? — задумался охранник.

— Профсоюз, — напомнил Седой.

— Ах, профсоюз, — помрачнел коп, — в таком случае и ты, и ты в третий барак.

— Не надо в третий, — взмолился Тушканчик. — Знаю я, какие в третьем порядки. Ну, пожалуйста.

— В третий, в третий, — ухмыльнулся охранник, освобождая новоприбывших от наручников, затем внес их имена в электронный блокнот с пометкой «три» и заорал: — А ну пошли рысью, подонки! Делать мне больше нечего, возиться тут со всякой мразью.

Их вытолкали в коридор. В лицо Эдварду пахнуло таким жаром, что он едва не задохнулся.

— Что, жарко, Рука? — поинтересовался Седой. — Привыкай, климат тут генерируют такой, как в Сахаре на нашей прародине-Земле, чтобы подходило большинству галактических рас. Многие мохнатые и перепончатые уродцы любят жару.

— Люди — существа живучие, — подтвердил Тушканчик, — всё могут вынести. Даже Сахару. Вот только не третий барак…

— А что третий? — переспросил Цитрус.

— Там собирается самое мерзкое отребье, убийцы и беспредельщики. Даже авторитеты для них не авторитеты.

— Ну, это мы еще посмотрим, — проворчал Седой, — я в законе. Меня парочкой беспонтовых беспредельщиков не напугаешь. Быстро всех к порядку приведу.

Коридор заполнился народом. Заключенные напирали сзади, но продвигаться было некуда. Впереди толпился сброд со всех концов Галактики — представители почти всех разумных и полуразумных галактических рас. Дышалось так тяжело, что Эдвард ощутил головокружение и оперся протезом о неровную каменистую стену. Тоннель вырубили в твердой породе астероида, привесив под потолком вереницу тусклых фонарей. На стене он заметил едва различимое посверкивание. Придвинулся и обомлел. Вся порода была буквально нашпигована желтоватыми вкраплениями золота. Он уже собирался расковырять стену крюком, когда прозвучала зычная команда охраны, зашелестели голоса в переносных рациях и косков погнали по коридору вниз — в самые недра тюремного астероида.

Тоннель казался бесконечным. Со стороны можно было подумать, будто астероид не так уж и велик, но теперь Эдвард понял, что ошибался. Внутри астероида можно было разместить не только колонию преступников, но и приличных размеров город.

Наконец процессия остановилась. На развилке косков пересчитывали и разделяли на группы в зависимости от бараков, куда их определили ранее. Тушканчик попробовал протестовать, так ему не хотелось в третий, но охрана его и слушать не стала, только пообещали, если он еще будет выступать, то ему все зубы пересчитают.

— Цитрус, третий, — Эдварда толкнули в плечо к левому коридору…

— Быстрее, быстрее, — подгоняли охранники косков, бредущих по скудно освещенному тоннелю к страшному третьему бараку.

Дылда пыхтел, как электрический чайник. Пот с него лился ручьями. Но резиновую женщину он держал крепко, двумя руками, и от Цитруса не отставал, словно только от Эдварда зависело, насколько хорошо он устроится в третьем бараке. Между тем его «благодетеля» одолевали самые мрачные мысли. Седой с Тушканчиком теперь держались от них особняком. Коски поглядывали на однорукого и его массивного сопровождающего недобро. От этих колючих взглядов, да еще оттого, что в тоннеле царил тусклый свет, Эдварду стало казаться, что где-то неподалеку — убийца, подосланный Швеллером. Он всегда доверял своему врожденному чутью, поэтому держался настороженно.

И вдруг заметил, как коски впереди передают что-то по цепочке. Их руки действовали почти механически. Всё произошло мгновенно. Заключенный, идущий перед ним, резко развернулся, в руке его блеснула заточка. Перекошенное злобой лицо отражало решительность. Он уже собирался пустить оружие в дело, но Цитрус оказался проворнее — ткнул его крюком в горло и едва не свалился вместе с ним, когда тот захрипел и стал заваливаться в сторону. Эдвард придержал его, глядя в стекленеющие, расширенные от ужаса глаза.

Незадачливый коск осел у стены, и толпа заключенных протопала мимо, как ни в чем не бывало. Большинство даже ничего не заметило, остальные сочли, что лучше не вмешиваться. Извечный закон тех, кто находится за гранью закона и хочет остаться в живых, — не вмешивайся в чужие разборки, если хочешь жить долго.

Трясясь от ужаса, Цитрус брел вперед. Ему казалось, что все вокруг показывают на него пальцами и шепчут: «Убийца, убийца!» Но никто не сказал ни слова по поводу этого случая, и даже охрана не стала поднимать тревогу.

Их привели в обширный зал, изрытый норами ходов. По правую и левую сторону здесь располагались закрытые решетками пещеры. Из-за решеток скалились бывалые коски, обозревая новоприбывших. Вид у них был порядком приморенный. Во всяком случае, ни одного из них нельзя было назвать упитанным.

— Эй, ты, с протезом, — крикнул один из заключенных, — где лапку потерял?! — И хрипло захохотал, довольный шуткой.

Цитрус обернулся к Дылде и громко, так чтобы слышали все, кто шел рядом, сказал:

— Запомни вот этого. Его убьем первым!