Книга: Остров Тайна
Назад: Мужик в коричневом кустюме
Дальше: Чужая вера

Найденыш

Вот и знакомый мысок. Совсем немного осталось. Еще несколько взмахов веслами и – залаяли собаки. В глубине лимана загорелся крохотный огонек: керосинка на столе в доме Ушаковых. Филя с Анной теперь всегда дома. Далеко ходить сил не хватает. Лишь бы Иван на усадьбе был, не ушел в тайгу по своим промысловым делам.
Шустрый Иван на ногу, острый умом, крепок телом. Погонит лодку – весла ломаются. Видел дед Захар, как он мешки с мукой на амбар закидывает, подивился его силе.
Десять лет назад Степан и Михаил во время охоты как-то проходили мимо старообрядцев, остановились неподалеку попить чай. Пока костерок налаживали да воду грели, от скита, из-под частокола, по грудь в снегу, мокрый, холодный, весь в слезах выполз мальчик лет восьми. Стал он просить братьев забрать его с собой, потому что жить в монастыре не мог. Может, Степан и Михаил не взяли бы ребенка, но, выслушав его, прониклись всем сердцем. Из рассказа выяснилось, что ребенок православный, из ссыльной семьи, которую держали на острове Тайна среди непроходимых болот в Верхней тайге. В начале зимы от повального голода умерли люди. Они с теткой ушли из бараков в болота. Помнил медведя рядом с собой, когда тот начал рвать с него одежды, своих спасителей, староверов.
Мальчика звали Ваней, был настолько худой, что едва держался на ногах. Братья быстро переодели его в сухие, запасные одежды, дали ему кусок лепешки, которую он тут же съел, а после уснул у костра.
Михаил подошел к воротам скита, постучал. Ему не открыли, но через частокол он смог расспросить о мальчике. Действительно, он был чужим в монастыре и доставлял много неудобств. И, если Михаил и Степан с ним одной веры и согласны нести за него ответственность, то могут забрать его с собой.
Быстро собравшись, братья на лыжах направились на свой стан, в охотничье зимовье. Спящего Ваню несли по очереди в котомке за плечами.
До тех пор пока не окреп, найденыш жил с братьями в тайге. Степан и Михаил кормили его сырой печенью сохатого, густым холодцом, давали как можно больше вареного мяса, поили отварами таежных трав. Большую часть времени мальчик спал, набирался сил. Охотники не теряли времени даром, продолжали промысел соболя.
К концу первой недели Ваня ожил, помогал поддерживать в печи огонь, носил от ручья воду. На десятый день взял в руки топор, на пятнадцатый – расколол небольшую чурку, а через три недели смог забраться на горку и скатиться назад на своих маленьких лыжах, которые ему смастерили добрые мужчины.
Ушаковы приняли ребенка в семью как родного. Выслушав краткую историю жизненного пути Вани, взрослые прониклись к нему особым вниманием. Разницы нет, скольких детей растить, лишь бы в доме царили мир и согласие. Ваня быстро подружился с остальными детьми, а их у Ушаковых было немало. У Степана к тому времени было четверо: Яков, Коля, Митя и Людмила, у Михаила – Дмитрий, Павел и Надя. Замужние дочери Катерина и Ефросинья жили отдельно, на фактории колхоза «Рыбак», однако их дети большую часть времени находились у деда и бабки.
С вопросом об усыновлении проблем не возникло. Дед Филя зимой на лыжах сходил в колхоз к председателю, доложил о найденыше. Тот передал по инстанции в район. Ответа ждали долго. Вероятно, там долго искали на него документы, но так и не нашли. Через два года с обозниками пришло распоряжение: завести на Ваню новое свидетельство о рождении, зарегистрировать его по месту проживания. В учетной книге колхоза «Рыбак» была внесена запись о ребенке, проживающем на Большом Гусином озере в семье Ушаковых, рожденном, с его слов, в июле 1924 года с именем, отчеством и фамилией Иван Степанович Мельников.
Ваня стал добрым помощником взрослым, на удивление предусмотрительным и внимательным. Это прослеживалось в любых мелочах. Если бабушка Анна забывала перевернуть подойник и повесить его на забор, он без лишних слов вешал его туда. Бывало, дед Филипп долго не мог найти иглу для вязания сетей. Стоило обратиться к Ване, он тут же показывал, где она лежит. Рубят братья новый дом или пригон для скота – Ваня с ними, носит мох, убирает щепу, конопатит пазы, подает инструменты. Михаил жалеет мальца:
– Хватит, Ванька, помог и будя. Иди, играйся с остальными.
– Нет, дядя Миша. Надо все сделать сейчас и как надо. Потом будет поздно, потом будет холодно…
Кормить собак, давать коровам и коню сено, потрошить рыбу или копать картошку – он всегда тут. Сложить в поленницу дрова, вынести ведро с помоями, сводить коня к озеру, пасти теленка на задворках – лучше его не найти. С некоторых пор дети постарше, чувствуя безотказность приемыша, пользовались этим обстоятельством. К примеру, если надо было убрать в пригоне за коровами и лошадью, Яшку и Димку не найти. Приходилось в стайку отправлять Ваню. Осенью, копая картошку, он следил, кто делает эту работу хорошо, а кто с прохладцей. Без слов он вдруг подходил к обработанной земле, начинал рыть заново. Вынув из земли две-три картошины, он молча клал их в общую кучу:
– Потом съедим.
С особым трепетом Ваня относился к хлебу. Еды в доме Ушаковых было всегда в достатке, ели кто сколько хочет. Дед Филипп всегда не доедал куски хлеба. Бабушка Анна бросала объедки в ведро для скота:
– Собаки-коровки доедят.
Ваня доставал кусочки обратно, бережно складывал их на печку на железный лист, где сушились сухари:
– Время придет – сами съедим…
После второго раза, пристыженный детской запасливостью, дед Филя стал доедать свой хлеб до последнего кусочка.
Ушаковым было понятно поведение мальчика. Жизнь успела изранить детскую душу. Они понимали, что он пережил голод и холод, увидел смерть и сам был под жалом ее литовки. Хотя о прошлых днях рассказывал мало и редко.
Первое время Ваня часто плакал. По ночам, да и просто так. Казалось, без причины. Звал маму, отца, тетечку Аню. Были случаи, посмотрит, как Степан и Михаил пилят двухручной пилой бревно, зальется горькими слезками. Увидит, как невестка Анастасия, жена Михаила, нежно прижимает к себе маленькую дочку Надю, гладит ее по головке – бежит к бабе Ане. Ткнется ей в подол, плачет, трясется, дрожит плечиками, стонет, изворачивается, как пойманный в капкан зверек. Вместе с ним, прижимая его к себе, плачет она:
– Что ж ты, сердешный? Уймись, все пройдет с годами. Боль утихнет. Все будет хорошо!
Образ жизни семьи Ушаковых подталкивал Ваню к сибирскому промыслу. Охота и рыбалка присутствовали во всем, что окружало детское, впечатлительное сознание. Ему было интересно все. С некоторых пор он стал верным помощником деда Филиппа. К своему досточтимому возрасту (около восьмидесяти лет), наступающая на пятки молодежь старалась не брать его на «большую затею». Отказаться от промысла и лечь в кровать умирать Филипп не мог в силу своего темпераментного характера. Он привык всю жизнь работать: ловить рыбу, промышлять в тайге, заниматься с пчелами. Но крутые горки изъездили ретивого скакуна. Дед понимал и видел, что старость села ему на плечи с ногами, не позволяет делать то, чего он в былые годы добивался без особого труда. Тогда Филипп приблизил к себе Ваню как верного помощника, без которого ему было не обойтись. Про них так и говорили: «Старый да малый. Не понять, кто из них усталый». Усталость в данном случае подразумевалась под богатым жизненным опытом у обоих.
Они плавали на старенькой лодке по озеру, расставляя небольшие, сильно прохудившиеся сети. С собаками ходили осенью вдоль озера промышлять белку. Пропадали с утра до вечера на пасеке. Филипп постепенно передавал мальчику свой опыт. И все же главным уроком в любом начинании дед Филипп считал точную стрельбу и учил этому Ваню.
Где бы они ни были, малокалиберная винтовка всегда с ними. В первый раз Филипп дал выстрелить Ване, положив ружье на подходящий пенек. Увидев, что тот промахнулся в кедровую шишку, рассердился и еще долго не давал ему стрелять: «Нечего деньги на ветер пускать!».
После того случая прошел год. На следующую осень Ваня насобирал кедровых шишек, нашелудил три ведра ореха, отнес их в колхоз на приемный пункт, а на вырученные деньги купил два десятка патронов. Дед отнесся к его поступку с уважением, дал свою малопульку. А когда Ваня принес домой первого рябчика, с довольным кряхтением вынес из кладовки старую, шомпольную винтовку и вручил ее мальчишке:
– На вот… учись стрелять.
К ружью прилагался мешочек с порохом, около тысячи пуль и столько же пистонов. В старые времена такие запасы провианта считались состоянием. Теперь винтовка лежала без дела. На смену ей в тайгу завезли новые, заряжающиеся затвором нарезные ружья с новыми патронами. Неизвестно, как долго бы пылилась шомполка у Филиппа, если бы не Ваня.
Первые годы самостоятельной охоты дались не просто. Тяжелое, длинное для мальчика ружье постоянно ударяло стволом по голове, а приклад цеплялся за поваленные деревья. Юному охотнику приходилось носить с собой рогатину, чтобы во время стрельбы класть на нее ствол. Цепляясь за сучки, деревья и кусты, мушка сбивалась в сторону. Ваня постоянно мазал. Добыча улетала, убегала, уплывала. Разочарованный неудачей, он едва не плакал, однако вновь собирался с силами и заново начинал охоту. Дед посмеивался:
– Без этого никак!
Бабушка Анна ругалась на мужа:
– Уж ты, лихоман! Что издеваешься над ребенком? Помоги пускать пульку точно в цель!
Дед сердился, топал ногами:
– Уйди, старая лысуха! Не лезь в мужские дела! Пусть сам докумекает!
И Ваня докумекал! Увидел однажды, стреляя в белку на припорошенном снегом кедре, что пулька ложится совсем не туда, куда он целится, и понял, что надо подбить мушку в сторону и поднять планку. Мальчик самостоятельно научился наводить винтовку так, что к концу сезона начал отстреливать белок только в голову. Дед Филипп довольно качал головой:
– Так вот те! Будешь знать, что на промысле у винтовки в первую очередь надо беречь целик!
Ваня запомнил урок навсегда.
С той осени началась промысловая жизнь. В десять лет мальчик с назваными братьями Яшкой и Митькой уходил за глухарями, в одиннадцать его брали на гусиную охоту загребным. Стрелять Яшка и Митька не разрешали: «Обранишь птицу, спугнешь стаю!». Ему ничего не оставалось, как осторожно, стараясь не шуметь веслом, подгонять плот туда, куда они укажут.
Яшка и Митька считали себя бывалыми охотниками, хотя одному было только четырнадцать, а другому тринадцать лет. К данному возрасту они стреляли неплохо, вдвоем добывая в день до тридцати гусей. Ваня завидовал. Ему не терпелось подстрелить своего гуся, но братья были непреклонны. Старая шомпольная винтовка, которую Ваня всегда брал с собой на плот, так и оставалась лежать без дела. Мальчики к тому времени уже имели свои винтовки, а на Ванино ружье косили насмешливые взгляды: оглобля! Вероятно, в тот год Ваня так и не выстрелил бы ни разу по гусям, если бы не представился занимательный случай.
Однажды под вечер, после гусиной охоты, он возвращался к себе домой, где жил с дедом Филиппом и бабушкой Анной. Уставший, поникший, с винтовкой в руках, мальчишка все еще пребывал там, на плоту, жил охотой. А в ограде – переполох. Выбежав наверх, увидел за стайкой пестрый клубок из перьев. Перепуганные курицы кудахтали, носились в поисках спасения. Привязанная на цепь собака Дымка металась из стороны в сторону. В пригоне, вздыбив хвост, пытаясь перескочить через забор, прыгал трехмесячный теленок.
Пестрым клубком оказался любимый петух деда Фили Петька. Поверженный и разодранный до крови, вытянув по сторонам ноги, Петя квело клонил к земле обреченную голову. На его спине гордый, как персидский падишах, восседал большой ястреб-тетеревятник.
На шум из дома выскочила бабушка Анна. Дед Филипп в это время на берегу осматривал добытых гусей. Она видела, как Ваня вскинул к плечу винтовку с взведенным курком и, почти не целясь, выстрелил в «агрессора». Бабушка хотела крикнуть, чтобы мальчик не стрелял, боясь, что тот попадет в петуха. Но ее слова слились с резким выстрелом.
Разом все стихло. Замолчали курицы. Тяжело вздыхая, теленок тут же лег на землю. Дымка, взвизгивая, изворачиваясь телом мела двор лохматым хвостом. На миг онемевшая бабушка Аня удивленно смотрела то на Ваню, то на Петю. Петух, как пьяный, шатаясь, встряхивая перьями, освободившись от смертельного наездника, спешил к своим курицам. В углу серой горкой из защитных перьев, раскинув крылья, лежал мертвый ястреб.
Позже дед Филипп отсчитал шагами расстояние выстрела Вани. Оно было не так велико, всего пятнадцать шагов. Только вот орешек меткого попадания заключался в том, что пулька, выпущенная из Ваниной винтовки, прилетела ястребу в глаз.
Случайно это или нет, взрослые обсуждали долго. Ваня сказал, что целил птице в голову.
– Если это так, – подняв палец кверху, заключил дед Филя, – то быть тебе стрелком на плоту! – И внукам: – С этих пор стреляйте с ним по очереди!
Раз глава семейства Ушаковых так решил, так и должно быть. Никто не мог ослушаться деда Филиппа.
С тех пор стали Ване давать несколько выстрелов по перелетной птице. Охота у мальчика получалась неплохо. В первую осень он убил около десятка гусей. Во вторую, когда ему исполнилось двенадцать лет, за двойной перечет Филипп купил ему новую малокалиберную винтовку.
Слава меткого охотника Ивана гуляла по всей округе. В тринадцать лет он убил с братьями первого медведя, с пятнадцати пошел промышлять соболей с обметом. О том, как мальчик расплатился с медведем-людоедом, что хозяйничал на острове Тайна, ходят байки. Сейчас он один из оставшихся самых храбрых и отважных охотников на Большом Гусином острове. Война забрала всех, кто умел держать в руках ружья.
За Иваном в этот поздний час плыл на своей лодке дед Захар Уваров.
Подгребая к берегу, Захар нарочито зашумел по воде веслами. На этот шум от домов на берег прибежали, осаждая ночного гостя, собаки. В избе деда Филиппа загуляла керосиновая лампа, поплыла в руках хозяев к выходу.
– Хто там? – спросил приглушенный, старческий голос бабки Анны.
– Да то я, сеструха! Брат твой, Захарка, – отозвался он, притягивая лодку в песок.
Собаки, вдохнув знакомый запах, замолчали, зачихали, закрутили хвостами: узнали!
– Что так поздно на ночь глядя? Случилось чего?
– Дело есть, – выбираясь из лодки на землю, разминая затекшие ноги, отвечал ночной гость: – Ванька дома?
– Дык, дома. Где ж ему быть-то?
– Может, по девкам убег.
– Да лучше бы уж убег, чем в одиночку маяться, – освещая Захару путь, нараспев говорила Анна. – Проходи… проходи в дом. Дед-то спит. А Ванька вон бродни чинит.
Он прошел вслед за сестрой. На кухне – Иван. Увидев гостя, отложил работу в сторону, поднялся навстречу, протянул для приветствия руку:
– Здоров будешь, дед Захар! Что так на ночь? Случилось что?
– Случилось, милок, – принимая из рук Анны ковш с квасом, покачал головой. – Медведь нас с Григорием одолел!
Дед Захар отпил несколько глотков, передал ковш назад хозяйке, начал свой рассказ. По мере продолжения рассказа проснулся Филя, присел рядом на табурет. Бабушка Анна, крестясь, все вздыхала у печи:
– Ох ты, Господи! Напасть-то какая! Не было горя…
Иван слушал внимательно, не перебивая и не задавая лишних вопросов. Дождавшись окончания рассказа, проворно вскочил на ноги, начал собираться в дорогу:
– Раз такое дело, надо сейчас же выходить.
– Куда в ночь-то? – всплеснула руками бабушка Анна. – Дождитесь утра.
– Не твое дело, когда им выходить, – строго отрезал Филя. – Мужики сами знают, что и как им делать. – И Захару: – Жалко, что я с вами не могу. Сам понимаешь, только обузой буду. Ну, ниче, Ванька поможет вашему горю. Исправит все как надо!
Ивану не надо говорить, что брать с собой для охоты на медведя. Дед Захар еще не окончил свой рассказ, он уже знал, как будет добывать зверя.
– Дед Захар, вы нашего коня оседлайте, да по берегу, в объезд, а я тем временем на лодке напрямую поплыву. Надо быстрее на тот берег добираться, пока медведь под утро на пасеку не пришел, – распорядился Иван и, прихватив со стены ружье и сумку с патронами, вышел на улицу.
Пока деды накидывали на жеребца седло, с силой налегая на весла, Иван выплыл за мыс на лодке деда Захара. Чувствуя близость предстоящей охоты, в корме нервно скулили две собаки.
Охота на «мужика в коричневом костюме» имела непредвиденное продолжение. Иван хотел пустить собак по кровавому следу раненого медведя, надеялся, что медвежатницы очень скоро закрутят зверя, если тот не сдох от выстрелов. Он осторожно подойдет на выстрел и убьет его. Так было несколько раз, когда с собаками встречался с медведем в тайге. Однако обнаглевший зверь установил свои правила.
Когда дед Захар пересекал в лодке озеро, а Григорий с бабами держал оборону своего дома, медведь не терял времени даром. Как потом оказалось, рана его была «затяжной». Выстрелив через дверь дуплетом, стрелок попал медведю в живот, прострелив двумя пулями кишечник. Рано или поздно зверь все равно умер бы от заражения крови, но, пока этого не произошло, лохматый наломал дров на усадьбе Силантьевых.
Не дожидаясь рассвета, злой и голодный медведь тайгой прошел на соседнюю пасеку. Он слышал, как хозяева тропой пробежали к соседям и больше не возвращались к себе. Какое-то время, затаившись в густом пихтаче, он ждал, когда люди успокоятся, а потом, в полной темноте вышел на хозяйский двор деда Захара.
Сначала он разломал один из семи ульев, стоявших в огороде, но резкий запах меда из сеней увлек его дальше к дому. Перепуганные собаки жалобно тявкали из-под крыльца дома. Почувствовав острый запах хищника, в стайке едва слышно стонала корова. Бесчинщик понимал, что собаки и остальные домашние животные боятся его, поэтому, не обращая на них внимания, действовал решительно. Ему нужно было попасть в сени, где дед Захар хранил в деревянной бадейке перекаченный накануне мед. Войти туда через дверь он побоялся, помнил, как в него стреляли. А вот вырвать оконную раму на кухне ему не составило труда.
Ввалившись в избу через окно, медведь стал наводить свои порядки: перевернул стол, кухонный шкаф, разломал табуретки, изорвал подушки и одеяла на постелях. Добравшись до сундука с приданым, в котором бабка Марина ревностно хранила, пересыпая табаком от моли три своих юбки, джемпер, шаль и дедовы валенки вот уже пятьдесят шест лет, косолапый долго «примерял» обновки. Мелкие кусочки одежды и обуви, раскиданные по полу, доказывали, что бабкино барахло не пришлось ему по нраву и лучше своей шубы он носить ничего не желает.
Наконец-то медведь нашел искомое: трехведерный лагун с медовухой стоял за печкой, набираясь крепости три недели, и к настоящему времени имел «самый точный головной удар». Так говорил дед Захар всякий раз, когда в отсутствие супруги наливал себе и другу Григорию по берестяной чарке из лагушка. Он угощал напитком соседа в тот день, когда хозяйка лицезрела в огороде лохматого. На боках и крышке лагуна остались сладкие подтеки, которые привели медведя в безумное наслаждение.
Такой вкуснятины зверь еще никогда не пробовал. Делиться своей находкой медведь ни с кем не хотел. Крепко обняв лапами объемную посудину, он вышел из дома той дорогой, какой сюда попал. Переваливаясь через окно, вор выронил лагун. Половина медовухи вытекла на землю и в корыто, куда сыпали курицам корм. Медведь долго пил и лизал сладкую настойку, потом опять взял тару в лапы и на задних ногах пошел через огород в тайгу. Возле погреба хозяин тайги приложился к медовухе еще несколько раз. Потом подался дальше, все больше качаясь из стороны в сторону, оступаясь и падая. Возле забора у кромки леса зверь лакал сладкую настойку до тех пор, пока не свалился. Здесь его и нашли собаки Ивана с раскинутыми, как крылья парящего орла, лапами, храпящего с вываленным языком.
Пока деды решали, как поступить с медведем, бабка Марина подсчитывала убытки.
– Ой, Матушка Пресвятая Богородица! Пустил… как есть по ветру все добро пустил, ирод окаянный! – заламывая руки, как ветер березовые ветки, причитала она. – Как теперича жить-то, скажи на милость?
Дед Захар особо не переживал. Хорошо, что все обошлось легким испугом. Оконную раму он сделает новую, лучше, чем была.
Медведя пришлось пристрелить: кто знает, что от него ожидать в следующую ночь? Зверь был не крупный, размером с годовалого бычка, худой, будто пустая телега без колес.
Когда Иван свежевал убитого зверя, всем стала очевидна причина его агрессивного поведения: на шее, чуть выше позвоночника, сидела большая свинцовая пуля, вокруг которой образовалось обширное нагноение. Она не давала покоя, заставляя нападать на пасеки среди бела дня.
В честь удачной охоты, в которой в основном пострадал лишь бабкин сундук с барахлом и улей, деды организовали торжественный обед. Иван краснел, отказывался от приглашения отведать чудесного напитка. Оказалось, что в погребе томились еще два трехведерных лагуна с медовухой. Один из них был тут же поднят наверх, содержимое налито по берестяным кружкам и отведано. Хозяин дома с волнением произнес:
– Спасибо тебе, Ваня, за помощь! Помог ты нам, старым, в поимке медведя! За то тебе наш низкий поклон и почет!
– Да я-то что… вы бы его тут сами… без меня… пока он спал, – стеснительно молвил Иван.
– Не перебивай, когда говорят старшие! Я знаю, что делаю! – понижая голос до строгого тона, продолжал дед. – А если бы он не пьян был, тогда что?
Ивану ничего не оставалось, как молча принять почести благодарных стариков и под хорошее угощение отведать кружку хмельного настоя.
Застолье обещало продолжение. Захар и Григорий степенно, обстоятельно, шаг за шагом обсуждали случившееся. Их жены Василиса и Марина в летней кухне готовили медвежьи деликатесы: варили язык, лапы, губы, жарили печень. Варвара подавала на стол.
Внимание Варвары к себе Иван заметил сразу. Поправляя на столе чашку с солеными опятами или подливая в кружки медовухи, девушка как бы случайно прикасалась к его спине грудью. Сначала Иван не придал должного значения, но когда это повторилось и он вдруг почувствовал волнующий запах ее тела, в голову ударила кровь, а по спине побежала тонкая струйка пота. Варвара незаметно для окружающих улыбнулась ему уголками губ. Иван вздрогнул: что это она?
Деды налили по второй чарке. Иван отказывался:
– Пора домой ехать.
– Успеешь! Тебе дома коров не доить.
Иван молча выпил половину кружки. Деды стали его позорить:
– Ух ты, что за мужик? Кружку осилить не можешь? Пей до дна, потому как удачи не будет!
Иван выпил, закусил рыбьей икрой. Варвара принесла вареный язык, слегка наклонившись, тут же разрезала его на столе. Глаза Ивана невольно «завалились» на приоткрытые, манящие места в разрезе платья. В голове мелькнула отрезвляющая мысль: «Куда смотришь? Родственница ведь, почти сестра». Щеки залились краской стыда.
Потянулся за горячим лакомством деревянной ложкой, не может поймать румяный кусок. Язык в чашке плавает, в руки не дается. Варвара поймала кусок, затолкала ему в рот. Сама смеется, незаметно под бок пальцами тычет. Деды уже между собой переговариваются, вспоминают молодые годы. За купца Горюнова по чарке выпили. Иван их тоже поддержал, хотя знал бывшего хозяина фактории только по рассказам.
Еще немного посидев, парень собрался выйти во двор и с удивлением заметил, что ноги не слушаются.
– Эх, слаб ты, однако, Ванька! – посмеиваются старшие. – На вид вроде как мужик заправский, здоровый да сильный, а медовушка с ног валит!
– Что смеетесь, ахмадеи? Вам бы все под себя ровнять! – выглянула из-за косяка бабка Марина. – Не видите, мальчонка устал, ночь не спал с вами. На свежий воздух надобно. Ему с вами не ровняться. Вы вон, почитай, кажон день к напитку прикладываетесь.
– Я помогу! – подскочила Варвара, помогая Ивану подняться, повела на улицу.
– Тащи, Варька, его на сеновал! Там воздух свежий, быстро одыбается! – замахали деды вслед руками.
Опираясь на сильную помощницу, Иван кое-как доковылял до забора. Ноги разъезжались в разные стороны, если бы не Варвара, так и завалился бы, где стоял. С другой стороны к нему бабка Василиса подскочила, накинула правую руку себе на шею, помогла добраться до лестницы. Чувствуя маленькое желание, Иван отмахнулся от помощниц:
– Уйдите, дело сделать надо…
– Сам потом залезешь наверх? – спросила бабка.
– Да, – коротко ответил он.
Справив нужду, цепляясь за лестницу, Ванька начал подниматься. Сзади кто-то толкает, повернулся – Варвара помогает.
– Ты че?..
– Лезь давай… а то завалишься вниз.
Кое-как забрался, упал на свежее, недавно скошенное сено. Рядом присела Варвара, руки подняла, вроде как поправляя волосы. Иван опять покраснел, глаз не мог отвести от легкой рубашки на ее груди. Она прилегла рядом на локоть, другой рукой по щеке погладила. Иван задрожал, неизведанный ни разу любовный хмель ударил в голову:
– Что делаешь… ты же сестра мне! – пытался отстраниться он.
– Какая я тебе сестра? Глина с песком мешанная! – усмехнулась она, потянувшись к его губам губами.
– Любовь у меня есть… Маша! – настаивал Иван.
– Где она, любовь-то твоя? А я – вот она! – сказала Варя и быстро сняла рубашку.
Иван едва не задохнулся от волнующих, женских прелестей. Сознание окутал чарующий плен озерной волны, распустившейся черемухи и терпкого, смолистого кедра. Рука сама потянулась к налитой соком желания груди, пальцы осторожно прикоснулись к сосочкам, похожим на кедровые орешки.
Не было у Ивана воли противостоять и сопротивляться желанию, как не было сил оттолкнуть ее, когда она прижималась к нему трепещущим обнаженным телом.
Назад: Мужик в коричневом кустюме
Дальше: Чужая вера