Мужик в коричневом кустюме
За бревенчатой избой глухо взбрехнула собака. Сердито поворчав в темноту, цепной пес повторил голос, залаял с угрозой. В тон ему заворчала старая сука, привязанная у коровника. Объединившись вместе грозным лаем, они заговорили безотрывно, предупреждая хозяев о непорядках в хозяйстве деда Григория Силантьева.
Глубокая ночь заполонила окружающий мир. В небольшие окна избы просится раннее марево будущего утра. За окном можно отличить кедр от ели. В комнате едва видны темные очертания стола и посудного шкафа. На широких нарах у стены за печкой спят дед Григорий и бабка Василиса. Завалившись на спину во всю длину тела, дед подпевает во сне открытым ртом. Его борода трясется от трескучего храпа. Снится, будто Пашка Килин, не спросив у него разрешения, взял лодку, сети и ловит рыбу на озере неподалеку от берега. Он возмущен, схватил весло и хочет приласкать Пашку по шее, но никак не может достать до нужного места. Тот хохочет в ответ, больно пинает деда в бок раз за разом. Григорий ответно машет веслом, но Пашка ловко изворачивается и продолжает бить старого новыми яловыми сапогами под ребра.
Григорий в тревоге и недоумении проснулся от боли, не понимая, что происходит. В бок локтем тычет бабка Василиса:
– Проснись! Собаки лают на приступ. Хто-то по двору бродит. Никак коровы вышли.
– Вот те надо, так сама и иди! – недовольно буркнул дед в ответ.
– Ты што, не мужик, што ли? Я должна по ночам вставать, когда ты с краю лежишь?
– Встанешь… твои коровы… сама засов худо заперла.
– А кто запоры делал? – срывая с мужа одеяло, возмущается Василиса. – Што там за палочка? Марта один раз рогом поддаст – и на воле!
– У меня засов черемуховый, крепкий! Никакая скотина не вырвет! – натягивая на себя одеяло, противится Григорий. – Это ты, когда доила вечером корову, не закрыла стайку. Вот теперь сама иди и загоняй скот.
– Да ты што! – возмущается бабка, но, понимая, что выгнать мужа из теплой постели ей удастся только утром, обращается к дочери:
– Варвара! А ну, вставай, коровы вышли! Сходи, загони!
Варвара в соседней комнате молчит. Притихла под одеялом, как белка в гайне в мороз. Не спит дочка, но на голос матери не реагирует. Ей тоже не хотелось вставать с пригретого места.
Так и не дозвавшись дочери, бабка Василиса снова начала стягивать с мужа одеяло. Тот сердито бурчал в ответ, возмущенно тряс бородой:
– У тебя у самой, когда стирала, бык мой новый женпер на веревке сжевал.
– Да в том женпере ишшо моя бабка коров доила!
Перепалка длилась недолго. Прочно прижавшись упитанным задом в стену, Василиса толкнула Григория руками в спину. Тот завалился на холодный пол вместе с одеялом. Сорвав его с мужа, Василиса укрылась с головы до ног и отвернулась к стенке.
Григорий, живо вскочив на ноги, собирался продолжить борьбу за одеяло, но быстро остыл. Добродушный по природе, он уступил жене: она права, это его обязанность идти на двор ночью, потому что он хозяин. Шлепая ногами по холодному полу, негромко ругая жену, корову, засов, собак и засоню дочь, в одних трусах и майке он неторопливо подался на выход.
Идет Григорий по дому, как гусь лапчатый босыми ногами переступает: шлеп-шлеп-шлеп. На ходу подтянул трусы (похудел за лето), поправил свисшую до колен майку. Остановился возле кадки с водой, запустил берестяной ковш, сделал несколько больших глотков. После открыл дверь в темные сени, ступил за порог. Нащупывая по памяти щеколду, сбил рукой случайно оставленный Василисой подойник со стола. Услышав хозяина, азартнее залаяли собаки.
Распахнул Григорий дверь из сеней на улицу, перекосив от возмущения лицо. В двух шагах от него, рукой достать можно, какой-то мужик под крыльцом топчется. Перед собой бочку с рыбой в руках держит. Ту самую, из которой вчера поросята половину улова съели.
Хотел Григорий заорать на мужика: куда бочку попер?! Радость сердце горячей кровью напоила: шутка ли, вора на месте преступления поймал! Дед вспомнил про черемуховое коромысло, которым он будет сейчас охаживать наглеца по хребтине. Да только его возмущение быстро растерянностью сменилось. Присмотрелся Григорий внимательно. У мужика какое-то лицо странное, вытянутое. Шуба на плечах. А на руках перчатки лакированные. Да и не мужик это, а медведь!.. Сон как рукой сняло.
Ходит медведь по ограде взад-вперед на задних лапах, перед собой бочку с рыбой лапами держит. Головой крутит, пути отступления ищет. За спиной на цепи две собаки рвут, вот-вот за штаны вцепятся. Справа – стайка для коров, слева – сарай, откуда он бочку с рыбой вытащил, впереди – забор. Да тут еще хозяин некстати вышел. Что делать зверю?
Сообразил Григорий, что черемуховая палка ему не поможет, надо за ружье браться. Заскочил назад в сени, хлопнул дверью, в темноте стал шарить двустволку на стене. Второпях крынки с молоком да сметаной со стола на пол смахнул. Нащупал ружье, схватил в руки, переломил замок, проверяя патроны. Память ударила под самый живот. Вспомнил, что в стволах дробовые патроны, коршуна стрелять, чтобы на куриц не нападал, а пули, как всегда, лежат в надежном месте: в сундуке под кроватью, где он хранит порох, капсюля и прочие принадлежности охотничьей амуниции. Не время в тайгу ходить: на дворе середина августа, еще листья на деревьях желтеть не начали.
У Григория задрожали пальцы. Да не время портки подтягивать, лохматый вор по ограде топчется. Надо свое добро защищать. Распахнул хозяин дверь сеней ударом ноги, жахнул из ружья в воздух раз за разом из обоих стволов. Медведь от неожиданности бочку выронил, сжался в комок, развернулся пружиной и рванул в тайгу через огород. В прыжке пролет из забора проломил, бабкины грядки потоптал, спелой малиной очистился.
Григорий рад, что медведя напугал. Ходит по двору возле бочки, рыбу собирает, ругается. Бабка Василиса выскочила на крыльцо. Из-за ее плеча испуганная Варвара выглядывает:
– Что случилось?!
– Что-что! – с укором замахал руками Григорий. – Спите тут, а по двору медведи бродят! Скоро в дом заберутся! Вот, кабы не защитил вас, навел бы лохматый шороху!
Когда рассвело да ободняло, а Варвара подоила корову, пошли Силантьевы к соседям Уваровым. Пасека Уваровых находилась неподалеку, за пригорком. Если по таежным меркам сравнивать, от избы до избы из хорошего ружья пуля долетит. Между собой соседи жили дружно. Деды Григорий и Захар каждый день чай пили, новостями обменивались. Бабушки Василиса и Марина секретами хозяйства делились. А как не жить-то в мире? Тайга кругом, помогать друг другу надо.
Пошли по тропке через лес. Впереди дед с ружьем на плече, следом бабка Василиса с шелковым куском цветной материи за пазухой. Давно хотела соседке подарок сделать. Замыкала шествие Варвара. Не захотела дочка после ночного происшествия одна дома оставаться. Когда между деревьев к усадьбе Уваровых шагали, дед держал пальцы на курках. Хоть и не боялся медведя, но все равно по сторонам опытным взглядом смотрел, на тропке любой след оценивал. Не был Григорий медвежатником, но о хозяине тайги знал многое, потому что большую часть своей жизни после переселения пришлось жить здесь, в северной тайге.
Не видно на тропинке медвежьих следов до пасеки Уваровых. Успокоились: знать, медвежишко залетный был, случайно в ограду залез. А когда он его напугал дуплетом, тот рванул в тайгу от страха, значит, и бояться нечего, больше не вернется.
На крыльце дома Силантьевых поджидал дед Захар:
– Здорово ночевали! Как ночь прошла? Почему стрелял?
– Чаем напоишь, тогда расскажу, – отвечал ему Григорий.
– Так это всегда пожалуйста! – приглашая соседей в дом, приветливо позвал Захар и широко распахнул дверь.
Все прошли в избу. Гости расселись по лавкам. Хозяин занял место в углу, под божничкой, а хозяйка дома принялась наливать чай. Отхлебнув из своей кружки бодрящего напитка, дед Григорий со смехом начал свой рассказ:
– Сегодня ночью случай был. Спим мы с Василисой…
Пока он обстоятельно рассказывал, как до смерти напугал медведя, бабушка Марина, подслеповатая на оба глаза, но чуткая слухом, торопясь подвязала платок и пошла на улицу:
– Чей-то собаки на приступ рвут. Никак корова в огород залезла. Пойду, гляну.
Ушла, хлопнув за собой дверью. Но очень быстро вернулась, махая руками, с округлившимися глазами заголосила:
– Вы тут сидите, чай пьете! А там, в огороде, мужик в коричневом кустюме пчел ворует!
Деды подскочили выбежали на улицу, а там – медведь! Улей подхватил – и через забор! Дед Григорий бахнул в воздух из ружья из обоих стволов. Медведь колодку бросил, убежал в тайгу.
– Чего ты по нему не стрелял? – возмутился Захар. – У тебя ж там пули, сам говорил!
– Так я это… того… по привычке, – стал оправдываться сосед, так и не дав точного ответа, почему не стал убивать зверя.
Соседи поняли, что над ними нависла явная угроза. Зверь хоть и боялся выстрелов, убегал в тайгу, но от своего не отказывался. Ночью он пришел к Григорию за рыбой, сейчас залез к деду Захару за медом среди бела дня. Что будет дальше, оставалось только догадываться.
На медвежьей охоте Григорий и Захар были не сильны. Их главным ремеслом служили медосбор, рыбалка и промысел мелкого пушного зверя. Хоть деды и жили в тайге семьями долгие годы, но медведя били редко, по случаю. Тем не менее оба понимали, что так или иначе им придется держать оборону, защищать свои хозяйства до тех пор, пока кто-то из них не убьет наглеца. Было бы лучше, если дома были сыновья и зятья. Но все мужики на войне. В тайге да вокруг озера тоже никого нет: остались старики, бабы да дети.
Сговорились деды ночью нести караул, каждый в своем хозяйстве. Григорий назначил себе место на сеновале, откуда видны все подходы из леса. Дед Захар наказал бабке Марине затащить тулуп на конюшню, что рядом с ульями. Договорились старики об оказании друг другу помощи в случае сигнального выстрела.
Ушли Силантьевы к себе. Дед Григорий бочку с рыбой в сени закатил, чтобы лохматый зверь не добрался. Собак поближе к крыльцу привязал. Еще несколько патронов пулями зарядил. Окна избы досками заколотил. Ближе к вечеру, пораньше, скотину по стайкам загнал. Когда солнце на пригорок за озером накатилось, отправил дочь Варвару корову подоить, с тем расчетом, чтобы она потом с Василисой в доме закрылась, а он пост займет.
Пока Варвара управлялась с хозяйством, дед решил попить крепкий чай, чтобы ночью наверняка не дремать. Василиса тем временем на озеро с ведерком отправилась. Едва вышла во двор, слышит дед, как ведерко брякнуло, а она завизжала, что есть мочи. Бросился Григорий на улицу, а ему навстречу Василиса. За ней медведь на крыльцо прет – едва успели дверь перед его мордой захлопнуть. Собаки под крыльцо забились, скулят от страха. Хищник начал рвать неподдающуюся дверь. Дед, недолго думая, сразу два курка взвел и разом, поочередно через дверь жаканы выпалил. Охнул зверюга, застонал, заревел так, будто камни в горах начали падать. Григорий тут же еще два патрона в стволы загнал, еще пару раз сдуплетил. Огрызнулся медведь теперь в стороне. Третий и четвертый выстрелы прошли мимо. Пока дед ружье перезаряжал, тот с крыльца скатился. Затрещал забором, убегая в тайгу. Григорий за ним на крыльцо выскочил, выстрелил еще два раза вдогонку, но опять не попал. Зверь к тому времени заскочил в черный пихтач, скрылся из виду.
Дед, внимательно вглядываясь в тайгу, двинулся по двору. Из-под крыльца вылезли перепуганные собаки. С поджатыми хвостами, у ног хозяина, затявкали на огороды. Григорий замахнулся на них прикладом ружья:
– У… загонные! Всю ограду от страха испоганили! Зачем я вас кормлю? Так и скормите лохматому. Повешу завтра обеих!
Испугавшись разгневанного хозяина, цепные псы полезли под крыльцо.
– Вот там вам и место, – дополнил сердитый дед и, внимательно рассматривая перед собой землю, осторожно пошел к заваленному забору.
Из избы, будто выпь на болоте, застонала Василиса:
– Хриша… дверь закрой. Никак зверь в избу завалится. Да глянь там Варьку… в стайке она.
– Вот те надо – сама и закрывай, – выругался тот, но, вспомнив о дочери, свернул к загону: – Варвара! Как ты там?
В ответ послышались непонятные звуки: то ли лягушка квакает, либо старушка… кряхтит. Приоткрыв дверь пригона, дед какое-то время вглядывался в темноту, стараясь что-то различить. Воткнутая в расщеп стены осиновая лучина, которую дочь всегда зажигала, когда доила корову, погасла. Присмотревшись, дед не обнаружил Варвары. Зато лицезрел окаменевшего черта с широко расставленными ногами. Глаза черта едва не выскакивали из глазниц, а из открытой пасти до пола стекала длинная, тягучая слюна.
Григорий мигом узнал в рогатом существе корову, которая от страха перед медведем окаменела. Забившись задом в угол, она спрятала за собой Варвару, которая некстати оказалась под ее хвостом. Между задом и углом, стиснутая тяжелой массой, склонив голову под хвост, стояла Варвара. Выбраться самостоятельно из плена она не могла, как не могла вздохнуть или что-то сказать, призывая на помощь.
Дед бросился выручать ее, но сделать это одному ему не по силам. Корова уперлась ногами в пол так, словно коряга, которую задавило половодьем в нанос. Сдвинуть Зорьку с места не представлялось возможным.
Он позвал на помощь Василису, но вызволить дочь вдвоем они так и не смогли. Соседскому горю помогли Уваровы. Дед Захар и бабка Марина прибежали на выстрелы. Вместе старики накинули на рога Зорьки веревку, кое-как вчетвером сдвинули корову на небольшое расстояние. Этого было достаточно, чтобы несчастная дочь вывалилась из плена на пол и выбралась под коровьими ногами на свежий воздух.
Пока бабки отмывали и приводили ее в чувство, Григорий рассказал Захару о внезапном нападении лохматого гостя. Рассматривая следы его наглой деятельности, деды подошли к поваленному забору. Там они увидели первые капли крови на картошке и зелени на грядках. Они падали с правой стороны хищника при каждом его прыжке. Григорий попал в него, когда стрелял через дверь. В сгущающихся сумерках наступающей ночи они не могли определить, как серьезно тот ранен, зато осознали, что над ними нависла смертельная опасность. Если до этого момента хозяин тайги приходил за рыбой и медом, то теперь от раненого можно было ожидать чего угодно.
Старики присели на крыльцо, не глядя друг на друга, долго молчали.
– Хто знает, что произойдет завтра утром? Вдруг под рассвет припрется? У меня глаза плохо видят. Да и сноровка не та, – качая головой, говорил Григорий.
– Я последнего медведя десять лет назад бил. Так то днем было, да зверь в петле сидел, – вторил ему Захар. – Годы не те, когда можно на зверя с ножом ходить.
– Это так. Тут ничего не скажешь. Этого медмедя добыть – не сетку из озера вытащить. Тем паче он раненый. Заломает – глазом не моргнет. Здесь острый глаз нужен, храбрость, ловкость да смекалка.
– Где ж его взять-то, острохлазого, храброго да молодого? Все мужики, хто зверя бил, на хронте. На кого похоронки пришли…
– А Ванька? – послышался из избы робкий голос Варвары.
– Какой Ванька? – в голос переспросили деды.
– Мельников-то!
– А ить точно! – подскочил на ноги Григорий. – Видать, Варька, у тебя корова ишшо не все мозги задом выдула!
– Правду девка сказала! – притопнул ногой Захар. – Про Ваньку-то забыли. Только он нашему горю помочь может, больше нихто.
Деды поспешили по тропинке за угол дома. Василиса крикнула вслед:
– Один-то хто-нибудь с ружжом останьтесь! Вдруг вернется…
– Без тебя знам! Сейчас, лодку только спихнем, – не поворачивая головы, ответил Григорий.
Старики подошли к озеру. Одна лодка, привязанная к мосткам, мирно покачивалась на воде, вторая, перевернутая вверх дном, лежала на берегу. Не сговариваясь, перевернули вторую на брюхо, с трудом столкнули на воду. Оба знали, что на противоположный берег и обратно нужно добраться как можно быстрее.
– Ты пойдешь али я? – спросил Захар у Григория.
– Да садись ты под весла, – глухо ответил тот. – Я тут пока баб покараулю. Только возвращайся скорее!
– Вернусь сразу. Лишь бы Ванька дома был, – заверил Захар и, крепко уцепившись за весла, бесшумно опустил их в воду.
Подчиняясь уверенным действиям опытного рыбака, лодка послушно отошла от берега, развернулась, пошла в выбранном направлении. Григорий какое-то время наблюдал за отплывающим от берега товарищем, но скоро повернулся к дому.
Четко и мерно загребают воду длинные весла. Уключины, смазанные воском и рыбьим жиром, не скрипят, а издают глубокие, глухие звуки, напоминающие утробный стон голодной совы: вы-ынь-подай! Вы-ынь-подай!
Захар знал всех мужиков из колхоза «Рыбак», которых забрали на войну. В деревне да на пасеках остались бабы, дети, старики. Заменили женщины своих мужей, братьев и сыновей на работе, расставляя рыбацкие сети, осенью и зимой промышляя белку и соболя. Но никто из них не плавал по ночному озеру на лодке.
Приостановился Захар, чтобы перевести дух. В былые годы он переплывал на спор озеро поперек без остановки самым первым. Купец Горюнов, поглядывая на часы, озвучивал время: сорок три минуты. От его берега хорошо видно, как на другом берегу, мимо домов, по грязной улице центральной усадьбы лошадь тянет телегу. На лодке туда и обратно, не останавливаясь, за день можно сплавать пять раз.
Большое озеро Гусиное, глубокое. По берегам – тайга темнохвойная, зверя и птицы не сосчитать, из воды рыбу никогда не выловить. В многочисленных лиманах и заводях гнездятся утки, гуси. По-настоящему гусей бывает много тогда, когда полетит осенью на юг северная птица. Останавливаются на озере для отдыха сизые стаи. В такие дни поверхность зеркального водоема покрывается мутной гогочущей пленкой. Поэтому и дано название озеру – Большое Гусиное.
Дед Захар помнит те времена, когда люди жили отдельно друг от друга, небольшими семьями или родами. В основном это были старообрядцы и православные, промысловики, любители воли и свободы. Общее число их не превышало пяти десятков. Два-три дома, срубленные из крепких, ядреных лиственниц, назывались дворами, пасеками или станками. Каждый двор располагался на определенном расстоянии друг от друга. Все, кто жил вокруг озера, знали соседей поименно.
Между людьми разной веры никогда не возникало разногласий. Старообрядцы к своим знакомым, гусиноозерским, относились с уважением, не отказывая в просьбах. В самой отдаленной, северной, глухой части озера стоял монашеский скит, а в его южной части, на некоторой возвышенности, открытые со всех сторон людскому взору и солнцу, стояли дома, склады и ледники купца Горюнова.
Добыча рыбы, птицы и пушнины являлась главным ремеслом. Рыбалка и охота приносили людям ощутимый доход, от которого они могли в период межсезонья жить безбедно. Мужчины носили кожаные сапоги и картузы, женщины имели до дюжины всевозможных нарядов и украшений.
Рыбалка на озере велась круглый год. Охота на водоплавающую птицу и промысел мягкого золота – посезонно. Рыбу солили, коптили, морозили, хранили в ледниках. Продавали только гусей. Пушнину: соболей, колонков, песцов, горностаев и белок, добытых за длинную, северную зиму, охотники сдавали в метельном феврале. Все богатства, добытые на озере и ближайших просторах, хранились на складах и в ледниках купца Горюнова. Два раза в год, в декабре и марте, когда реки, ручьи и озера еще не показались из-подо льда, он пригонял от Енисея подводы, чтобы увезти к Великой реке драгоценный груз. Бывали годы, когда за зиму от озера к Енисею уходило до десяти обозов.
До массового прилета гусей заранее в сентябре в каждой семье готовили плоты из сухого леса, которые в последующей охоте играли роль скрадков. Они имели основательную, большую площадь, размером не менее шесть на шесть метров для лучшей устойчивости на волне. В середине, между бревен, охотники оставляли дыру, свободный доступ к воде, а сверху плоты маскировали травой и камышом. Подобное сооружение походило на небольшой островок, которого не боялись гуси.
Перед началом охоты, обычно ночью, на плот садились два-три человека, осторожно промысловики подгребали в дыре к гусиной стае. В итоге, не издавая лишнего шума, плот медленно подплывал к добыче на расстояние выстрела. Отстреливали птиц через бойницы из малокалиберных винтовок с торбой, стараясь попасть гусю в шею или голову. При удачном выстреле птица умирала мгновенно, не успев испугать собратьев по крылу.
Торбой у охотников называлось самодельное приспособление для гашения звука выстрела. На конец ствола винтовки надевался легкий ящик из бересты, внутрь которого накладывали мокрый мох. Ящик крепился таким образом, чтобы его объем распространялся по бокам и вниз ружья, не загораживая мушку и целик малокалиберки. В нем имелось два небольших отверстия: один для ствола, другой для вылета пули. При стрельбе звук выстрела и пламя гасились в ящике до минимума. В некоторых случаях, при удачно изготовленной торбе, он походил на плеск брошенного в воду камушка. Гуси не боялись его, продолжая сидеть на воде до тех пор, пока стрелки не выбивали половину стаи. «Торба» служила неким прообразом глушителя на стрелковом оружии. Кто и когда придумал это, история умалчивает. Единственным недостатком кустарного изобретения был большой объем – неудобно носить. Но на плоту эти неудобства для охотников не были обременительными.
Чтобы попасть гусю в шею или голову на расстоянии от семидесяти саженей и дальше (подплыть к стае ближе случалось не так часто) с покачивающегося на воде плота в плавающего на волнах гуменника, необходимо было иметь большое мастерство. Для этого был нужен не только острый глаз и твердая рука, но и опыт, приобретаемый с количеством выстрелов. Промахнуться и выпустить дорогостоящий патрон в воздух у охотников считалось позором, вспоминаемом при любом удобном случае острым словом.
К гусиной охоте на плоту глава семьи допускал своего сына или зятя тогда, когда тот без промаха попадал в шею бегающей по двору курице. Соответствующий образ жизни – охота с детских лет – был нормой. Мальчики брали в руки ружье в том возрасте, когда могли поднять его и приставить приклад к плечу. И садились на плот стрелками в тринадцать, редко в четырнадцать лет.
Перечетом у гусиноозерцев считалась экономия дорогих зарядов. Перед охотой отец давал каждому из сынов определенное количество патронов, которыми он должен был отстрелять столько же гусей. Если гусей оказывалось больше, это и считалось перечетом. Секрет заключался в том, что стрелок одним выстрелом убивал сразу двух гусей, выжидая, когда они вместе попадут шеями или головами в прицел винтовки. Двойной перечет – три гуся.
Искусство меткой стрельбы у юношей награждалось ценными подарками: сладостями, одеждой или обувью. Если происходил перечет, отличившемуся покупали новую рубаху или штаны, в случае двойного перечета – сапоги или овчинный полушубок. В редком случае, когда кто-то одним патроном убивал трех гусей, дарили новую винтовку.
В такие времена, при массовом перелете северной птицы, с плота два стрелка за одно утро могли добыть до пятидесяти гусей. Добычу держали в ледниках, потом обозами доставляли в Енисейск, далее – в Красноярск. Купец Горюнов хвастался тем, что возил северных гусей по железке «аж в сам Петербург!» Так это или нет – история умалчивает, но правда то, что гусь оценивался высоко. За одну голову битой птицы Горюнов давал пять копеек. По дореволюционным временам это были большие деньги. Для сравнения: корова стоила десять рублей, конь – пятнадцать. Старательная семья уже за две недели могла заработать себе на дорогую животину.
Горюнов всячески поощрял и стимулировал охотничий промысел гусиноозерцев. Бывало, вытащит на берег стол, наложит на него всякой закуски, поставит граммофон, заведет музыку. Выпьет кружку медовухи, рыкнет на всю факторию:
– Кто самый храбрый, смелый и меткий? Того золотым червонцем награжу!
Дарил! Было дело. Каждый год лучшему стрелку на Покров дорогую монету давал. Сохранилась такая монета и у Захара Уварова. Он получил ее за то, что однажды из пяти патронов подстрелил двенадцать гусей. Не стал Захар менять монету на товар, сохранил на память.
Передохнул дед Захар в очередной раз, снова потянул за весла. Вперед не смотрит, сидит спиной к противоположному берегу. Зачем смотреть, когда он знает дорогу? Вот с правого борта вдалеке светятся редкие огоньки колхоза «Рыбак». Значит, деду нужно поворачивать еще левее, к ветлужьему мысу, за ним появится глубокий лиман. Это и есть вотчина рода Ушаковых.
Хорошо знает он эту семью. Глава Филипп Тихонович женат на его сестре Анне. Их сыновья: Степан, Михаил и Андрей сейчас на фронте. Дочери Катерина и Ефросинья, его племянницы, замужем, живут отдельно от стариков на фактории колхоза. Единственная опора и помощь Филе и Анне – приемыш Иван. Но и его скоро должны взять на войну.
Дед Захар сделал еще несколько взмахов веслами, опустил их в воду. Этой весной ему отметили семьдесят пять лет. Много это или мало, он сам не знает. Давно стал замечать, что его ноги стали тяжелее, весла на лодке длиннее. Даже березовый веник в бане будто подменили на лиственничный. С некоторых пор уменьшил размеры ведер, чтобы было легче носить воду от озера к дому.
Не только в плавании через озеро, но и по стрельбе проходили состязания. На расстоянии в пятьдесят аршин, от причала к мысу, на веревке мимо берега тянули лодку. В лодке стоял большой ящик с кромками, на который клали куриное яйцо. Стрелок из лодки у берега, до этого употребивший в стакан на три пальца водки, должен был в него попасть. Стрелять разрешалось разными способами: лежа, с колена, стоя. Каждый из своей винтовки. На это состязание купец Горюнов давал участникам по три патрона.
Вот где был азарт!.. Поддерживая стрелка, люди на берегу кричали, свистели, торжествовали, негодовали, смеялись. Если стрелок попадал в яйцо с первого раза, Горюнов наливал ему полный стакан водки и разрешал залезть в свой мешок с патронами: «Сколько загребешь рукой – все твое!». Попал со второго раза – купец наливал ему полстакана, к мешку допускал руку его жены, с третьего – лил на два пальца, а за патронами лез ребенок. Если не попадал вовсе, Горюнов наливал водки на палец, но патронов не давал.
Тех стрелков, которые не попадали по яйцу, было мало. Поэтому довольны оставались все. После стрельбы продолжались другие всевозможные игрища: тянули веревку, бегали с завязанными глазами по загону за курицей, лазили на столб за сапогами, тянули телегу с бабами. Да и других забав немало. Под вечер жгли костры, плясали под гармошку. Весело! Обычно это происходило на Троицу, когда Горюнов прибывал со свитой на Гусиное озеро. Начало лета. Ни охоты, ни рыбалки. Люди отдыхали три дня, между собой называя их «купеческими». Вот где настоящий праздник!
Вспоминая, дед Захар с тоской качал головой: «Где все? Вроде и недавно происходило, но ушло, будто таймень в глубину озера».
Старый рыбак взялся за весла, мягко надавил на них. Лодка послушно пошла вперед.
