Лежнёвка
Наутро четвёртого дня умер Илья Иванович Берестов. Тихо. Без единого звука. Ещё ночью по всему бараку слышалось его тяжёлое, прерывистое дыхание. Прасковья дважды поднималась к нему, давала воды, убирала туалет, накрывала голое тело тряпками. Поднявшись в третий раз, перед рассветом, прикоснулась к ещё тёплому, остывающему отцу, поняла, что всё кончено, присела рядом, негромко, чтобы не разбудить спящих, заплакала в ладошки.
Её услышала Матрёна Захаровна Мельникова, подняла голову и тут же всё поняла, встала, подошла, обняла девушку за плечи. Прасковья ткнулась ей в плечо, как к родной матушке, сжалась комочком: есть с кем разделить боль утраты. Их услышали другие женщины, окружили, поддержали. Слёз нет, давно все выплаканы. За ними раньше времени поднялись мужики, дети. На лицах ссыльных – чёрная печать, хотя все предвидели скорую смерть Ильи Ивановича.
Пока женщины обмывали и одевали усопшего, остальные находились на улице. Сонные дети грелись у костра. Негромко переговариваясь между собой, мужики передавали друг другу по кругу большую кружку обжигающего кипятка.
Светало. Над заболоченной равниной вытянулась зыбкая полоса зари. Чёрное болото дремало невозмутимым спокойствием. Поверхности водных отпарин покрылись корочкой тонкого льда. Чахлые деревья раскинули обреченные руки-ветки: зачем мы здесь? Заберите нас отсюда на твердую землю!
В морозном воздухе глубокая тишина. Чуткому уху слышно, как падает с исполинов отмершая хвоя, в глубине острова порхают мелкие птахи, скребут кору дерева коготки поползня. Где-то далеко, в невидимой темноте колется стекло: разбивая острыми копытами лёд, по болоту бредёт сохатый. Старожилы не обращают на звуки внимания, привыкли. Новички невольно поднимают головы, озираются по сторонам, но, глядя на остальных, успокаиваются.
Вдруг где-то там, на северной стороне, в полной темноте ударил тонкий металл. Будто далёкий, невидимый кузнец разбил кувалдой раскалённый пруток железа. Раз, второй, третий. Новички в удивлении озираются: не ослышались ли? Старожилы угрюмо покачали головами, подтвердили:
– Так и есть. Заутреня начинается. Сейчас петь будут.
– Кто?!
– А кто ж его знает… – пожал сухими плечами Тихон Булычев, самый старый из ссыльных. – Может, беглые, а может, и староверы.
– Так как же вы не знаете?.. Вроде как рядом… слышно хорошо! – воскликнул Гоша Подгорный.
– Как же, рядом… – покачал головой Тихон. – По такому тихому утру за десятки вёрст шишка с дерева упадёт, и то знаешь! А тут… может, они, старообрядцы, за болотом живут! А болото, оно, мил человек, сам видишь какое, на коне за лето не объедешь.
– Так что, и никто не пробовал к ним сходить?
– Как же – пробовали! – вступился в разговор Егор Зырянов. – Митька Ступаков в сторону бабки ходил. Сразу от лежнёвки вроде как сухое место было, полянки да бугорки. Пошёл он, – рассказчик растерянно опустил глаза. – Сначала ходко пошёл, как по писаному. Идёт себе, улыбается, а потом вдруг ни с того – раз, и тонуть начал. Двое наших: Иван Гаврилов да Гришка Суслов ему на помощь бросились, но только не успели пробежать и ста шагов, как оба на сухом островке провалились. Иван Гаврилов смог выбраться, приполз назад, Митька да Гришка так и захлебнулись… – Перекрестился: – Царствие Небесное! – И скорбно дополнил: – А Ванька же Гаврилов на третий день непонятно от чего сам помер. Вот такие у нас тут дела творятся. Мы с той поры на болото – ни ногой! Только лес чуть в стороне рубим, ягоду собираем недалеко. А к бабке больше никто не ходит.
– К какой бабке? – поинтересовался Степан Мельников.
– Да кто ж её знает, – посмотрев на своих напарников, в смятении ответил Егор Зырянов. – Является тут одна… То ли вправду живая, то ли видение.
Перекрестился.
– Как это, видение?
– Да вот так. С лета всё началось, – оглянувшись на болото, негромко заговорил Егор. – Как всегда работали мы, лес валили. Вдруг смотрим: бабка стоит невдалеке. В длинном платье, в чёрном платке. Руки на животе, голова чуть вперёд наклонена, но лица не видно. Непонятно, то ли на нас смотрит, то ли под ноги. Мы вроде как с ней заговорить хотели, так она нас не слышит. Стали кричать – тот же казус. Подойти не было никакой возможности, кругом вода. Постояла она так недолго, перекрестилась и… исчезла.
– Как так, исчезла?!
– А вот так, как говорю, так и есть! – покачал головой Егор. – Ей-богу, не вру. Не я один такое сказать могу, все мужики подтвердить могут.
– Да!.. Точно… Было. Правду говорит. Видели! – наперебой заговорили старожилы, поддерживая своего товарища. – Говори, Егорка, дальше.
– Так вот. С той поры бабка стала к нам являться. То далеко видим её, то близко. Иногда долго стоит. В другой раз быстро исчезает. То крестится, то просто смотрит. А по болоту ходит – что плывёт. Вода кругом, а она не тонет. Идет, идет, а потом исчезнет. Диво, да и только! Да будет время, вы её сами увидите. Мы её два дня назад наблюдали…
Егор Зырянов не успел договорить. Никифор Мельников вскочил с места, поднял вверх палец, заострил внимание:
– Чу!
Мужики замерли, вслушиваясь в тишину. Со стороны болота доносился едва слышный, монотонный, тягучий звук, чем-то напоминавший гудение пчелиного роя. На мгновение прекращался, но потом опять появлялся, отчего складывалось впечатление, будто в улье идёт разделение семьи. Новички в недоумении смотрели на старожилов: что это? Те равнодушно отмахивались: молятся.
– Кто молятся? Где?!
– Известно кто… Староверы, – спокойно отвечал Егор. – Оно всегда так, в такую тихую, утреннюю погоду. Мы и сами долго не могли понять, что это за звук такой. Один раз вышли на лежнёвку, – махнул рукой с острова на болото, – там слушали. Мы тогда поняли, что где-то тут, за болотом, есть скит. Когда староверы молятся, всё и слышно.
– Где скит? В каком месте?
– А кто ж его знает?! – пожимал плечами рассказчик. – Может, близко, а может, далеко. Непонятно. Есть звук, а непонятно откуда идёт. Тихон однажды на дерево залез, чтобы лучше определиться. Однако туда, – показал рукой на кедр, – молитва не долетает. Её слышно только здесь, понизу. Я догадываюсь, что всё это козни болота: может приблизить, а может и удалить. Вот такие, мил-человек, дела!
– А что же вы зимой-то, когда болото замёрзнет, пробовали искать или нет? – нашёлся Никифор Мельников.
– Вон ты как, мил-человек! – с укоризной покачал головой Егор. – Думаешь, мы тут дураки? Да только кто же по болоту пойдёт, если оно всё в отпаринах да окнах? Всякому видно, что вода тёплая снизу лёд точит. Хорошо, если ногой ступить сможешь, а в других местах ладонью напиться можно, рука не замёрзнет. Где уж тут по болоту ходить? Себе на смерть…
Он замолчал. Кто-то пошел в сторону по своим делам. Другие взялись проверять рабочий инструмент. Остальные продолжали гонять по кругу кружку с кипятком.
Над болотом кружился предрассветный туман. Белое, плотное одеяло застило поверхность топи, оставив над постелью макушки деревьев. Так бывает, когда перед восходом солнца тёплая вода борется с морозным воздухом, ограничивая видимость пространства до нескольких метров. В такие минуты редкая пичуга подаст свой голос. Любой зверь, выжидая момент, остановится на месте. И только хищник, используя преимущества непроглядной пелены, продолжит охоту.
На острове Тайна – траур. Мужики принесли из леса готовую кедровую колоду, выставили ее на чурках перед бараком, положили в нее остывшее тело Ильи Ивановича Берестова. Женщины тяжело вздыхают. Мужики угрюмо склоняют головы. Дети рядом, прижавшись к матерям и отцам, спокойно смотрят на покойного.
На кладбище молодые парни копают могилу. У ссыльных изменены традиции, никто не ждёт третьего дня для похорон. С некоторых пор умерших закапывают тут же, после обмывания и облачения в чистые одежды. Незачем, да и ни к чему держать покойника две ночи. Самим бы выжить. Память о человеке останется в сердцах каждого. О поминальном столе после похорон нет речи. В лучшем случае добрые дела покойного каждый вспомнит во время обеда.
– Как же так? – оглядываясь по сторонам, качая головой, застонала Матрена Захаровна Мельникова. – Не успел остыть, а его тут же в землю?!
– Что ж… – угрюмо покачал головой Тихон Булычев. – Хорошо, что в землю. Может случиться так, что нас закапывать некому будет.
Женщины, услышавшие его слова, застонали. Никто не отмахивался, не шептал проклятия. Все понимали, что говорит правду.
Двухметровую яму на опушке леса, рядом с могилой недавно усопшей супруги Ильи Ивановича Варвары Егоровны выкопали быстро. Мягкая, рыхлая, болотистая почва легко подавалась на лопату. Небольшие камни встречались редко.
В таких случаях говорили: «Хорошая земля – на хорошего человека». На такой земле – сплошной чернозём, надо рожь-пшеницу сеять, сама колоситься будет. В другом месте, в иное время труженик-крестьянин радовался бы природному богатству, но только не здесь и не сейчас. Тяжёлые мысли в голову идут, когда кто-то представляет, что ему, возможно, придется быть похороненным здесь.
К домам пришли измазанные землей парни, доложили:
– Готово… выкопали.
– Хорошо, – за всех ответил Егор Зырянов, указывая место рядом. – Здесь ждём.
Парни отошли в сторону, присели на чурки. Еще утром на заставу послали подростков, чтобы сообщить о смерти Ильи Ивановича. Кто-то из начальников должен прибыть на остров, отметить смерть человека. Обычно эту роль выполнял Коробейников или инженер Махеев. Однако сегодня дети вернулись назад одни.
– Сказали?! – хмуро спросил Иван Ерофеев.
– Да! – скоро ответил самый старший из них, парнишка лет пятнадцати Игнат Кузнецов. – Сказали.
– Они что?
– Говорят, пусть закапывают без нас, мы и так знали, что он помрет!
– Ишь как… – потемнели мужики. – Даже на покойника смотреть не хотят. Доверяют… А потом что?
– А потом, говорят, как похоронят, пусть на работы выдвигаются!
– Вон что… даже выходного не дают… что ж…
Все в последний раз собрались кругом возле покойного, склонили головы, постояли, мысленно отдавая дань памяти. Затем молча подняли колоду на плечи, понесли Илью Ивановича вперед ногами в последний путь. У могилы закрыли крышку, опустили в яму, быстро закидали землей. А в ногах поставили новый, кедровый, красный крест. Вот и кончилась жизнь простого мужика-крестьянина, который своим бытием на земле никому не мешал. Любому просящему давал кусок хлеба или монету, растил, воспитывал детей, держал хозяйство, сеял пшеничное поле, драл в тайге бересту да пропадал в смолокурне. Может, прожил бы еще лет тридцать, гнал деготь для нужд таких же мужиков. Но вот нашел свое пристанище в глухом, диком, неизведанном краю, где никто и никогда не придет почтить на могилку его память. Зачем жил? Непонятно. Кто виноват в смерти? Неизвестно.
Ссыльные опять замерли в минутном почтении. Теперь уже над могильным холмиком, из-под которого Илье Ивановичу не выбраться на свет Божий никогда. Постояли, пошли прочь. Никто из подневольных жителей острова Тайна не знал, при каких обстоятельствах он окажется здесь снова. Кто раньше? Тяжело об этом думать. Страшно!
После похорон все собрались на улице за общим столом. Благо, позволяла погода. Женщины приготовили незамысловатый обед: перловую кашу с коровьим жиром, добавив три банки тушёнки. Все по норме, как и должно быть. На весь поселок на сутки приходилось девять банок говяжьих консервов. Вместе с детьми всех жителей – семьдесят восемь душ. Как хочешь – так и живи, работай. А не будешь выполнять норму, и этого не будет.
Перед трапезой все встали у стола, перекрестились. Женщины прочитали молитву за упокой души раба Божьего Ильи Ивановича Берестова. Сели, принялись за еду. А может, и не поминки это? Где рисовая кутья с медом?.. Лапша с курицей?.. Гречневая каша с тефтелями?.. Сдобные булочки со сладким компотом?.. Обязательный картофельный кисель?! Нет ничего. Одни лишь воспоминания да жестокая резь в сердце, стон в душе. Ведь было все, но разом кончилось. И будет ли еще когда-то?..
После обеда – небольшой перекур. Кто привык к дыму табака, забивают одну на троих трубочку. Здесь, на острове, для курильщиков махорка большая ценность. Некурящие просто присели рядом. Каждый думал о своем.
В сознании жили мечты о счастливой жизни. Теплились робкие надежды на то, что, может, что-то еще изменится. Два отрезка жизни: до и после. Как надломленная ветка дерева, в которую уже никогда не пойдут живительные соки. Либо она быстро отмирает или, держась за оставшиеся волокна, медленно чахнет.
Кончились минуты отдыха. Егор Зырянов встал, махнул рукой:
– Пошли!
Никто не избирал его бригадиром. Это получилось само собой. Кто-то всегда должен быть на голову выше толпы. Неписаное правило существует в любой группе людей, занимающихся общим делом. Без этого нельзя. В любой стае есть свой вожак. Если бы не Егор, роль старшего среди ссыльных досталась бы другому. Но он почитаем мужиками, умен, трудолюбив, поэтому обязанности главного среди ссыльных, после того, как слег Илья Берестов, перешли к нему.
Пошли. Впереди – старожилы, за ними новички, прибывшие четыре дня назад. Кончился отпущенный Коробейниковым срок на обустройство. В новых жилищах есть мелкие недоделки, но ничего не поделаешь, работа ждёт.
Позади мужиков, сбившись отдельной группой, бредут женщины, подростки. На строительстве лежневки всем найдется дело.
Лежневка начинается тут же, за домами. Круглые, аккуратно подогнанные друг к другу четырехметровые сутунки представляют собой длинный мост, которому не видно конца. Она может выдержать конный обоз с грузом. Между накатами врублены более тонкие жерди, вершинник, чтобы не трясло телегу. Как будто человек дает дерзкий вызов огромному болоту:
– Покорись, чертова муть! Тысячи лет ты не давало ходу людям, сколько душ загубило, но мы все же победили тебя! Теперь здесь будет большая дорога!
Тяжело представить, какой ценой далась эта победа. Сколько потрачено сил, здоровья и человеческих жизней. Строители лежневки навсегда останутся безымянными в истории…
Далеко не каждое дерево идет на строительство. Береза, осина, ольха или черемуха здесь не в почете. Даже к многочисленной сорной пихте ссыльные относятся с некоторым недоверием. Не годятся эти деревья для работы:
– Основой до воды хлипкие, да плотью недолговечные.
На укладку прочного моста необходимы только смолистые, хвойные накаты: лиственница, кедр или ель. Если положить кедр в болото, в серную, без кислорода воду, он пролежит десятки лет и ничего с ним не произойдет. О лиственнице и говорить не приходится. Насыщенные собственным соком стволы этих деревьев в земле или воде становятся только крепче, чем и славят дерево не только в Сибири.
Редко на пути строительства лежневки встречается подходящий лес. Указанное инженером Махеевым направление ведет строго на запад. Метр вправо или влево – брак в работе. Был случай, когда, «отклонившись» от курса на пять метров влево, мужики потом выправляли триста метров моста.
Ровная, как стрела, дорога проходит мимо заросших кедрачом островков. Мужики берут лес с них. Чтобы подтянуть накатник к дороге, им надо сначала проложить мостик из двух бревен к островку, а потом доставить спиленные сутунки на веревке к лежневке. И так всегда. Тут и там, справа и слева к островкам проложены узкие, хлипкие, пихтовые мостки. Некоторые из них находятся рядом, можно докинуть камень, до других – двести, а то и триста саженей. Нетрудно догадаться, отчего и почему зависит выполнение дневной нормы по укладке.
Общая протяженность рукотворного моста уже составляла две с половиной тысячи метров. Здесь не надо кому-то из крестьян быть математиком или бухгалтером. Через каждые сто метров пройденного пути инженер Махеев сам ставил осоченную вешку или вбивал между бревен палку. Каждая десятая палка окрашивалась в красный цвет.
Каждая тысяча метров для ссыльных была праздником. Специально для этого случая Коробейников издал приказ: «При укладке лежневки до красной палки этот день считать выходным». К отдыху прилагался двойной паек. Мужики его так и называли: день красной палки. У крестьян был небольшой стимул к скорой работе. Но как тяжело давалась эта тысяча метров!
Медленно продвигается строительство на болоте. За этот год день выходной был всего лишь два раза. Это значило, что за все время работы люди отдыхали всего два дня, а праздничный паек выдавался дважды.
…Они подошли к месту работы. Остановились, присели на отбойники. Курильщики достали трубочки, насыпали по щепотке табака, пустили троицами по кругу. Егор Зырянов обратился к новичкам, распределил обязанности, кому с кем работать. Степан и Володька Мельниковы определились в бригаду Тихона Булычева, на заготовку продольных лаг.
– Вы силой посвежее да здоровьем помоложе, – пояснил Егор. – Покудова дух из вас не выбит, до зазимков надо как можно больше слег протянуть, а потом накатник сверху проще наложить.
Торопыга Гоша Подгорный, включенный в эту же бригаду, постарался поднять настроение:
– Ну, мы это враз организуем! Вон сколько нас! Норму в два счета перевыполним!
Старожилы горько усмехнулись, покачали головами:
– Смотри, паря, кабы пупок не надорвать. Были до тебя такие лихачи. Последнего, две недели назад закопали. А норма, брат ты наш, с ентого дня приказом повысилась без нас. Махеев знает, скоко народу на лежневку вышло. Бумажка все стерпит. А вот выдержишь ли ты? Надолго ли хватит? Это вопрос…
Мужикам послабее поручили таскать накатник. Бабы определились на более легкую работу, на укладку подходных путей, где пихтач потоньше. Подростки валили лес и пилили его на четырехметровые сутунки. Главы крестьянских семей: Иван Ерофеев, Никифор Мельников, Артем Маслов, Игнат Подгорный и другие, остались укладывать лежневку. Помолившись перед работой, все разошлись по своим местам.
В бригаде Тихона Булычева девять парней. Братья Мельниковы, Степан и Владимир, мало отличаются от остальных ростом и силой. Игнат Ерофеев, братья Костя и Мишка Масловы, Алексей Кузнецов, Иван Булычев, еще парни – что богатыри, ростом Бог не обидел. Плечи широкие, кость медвежья. Со стороны кажется, что вместе могут горы свернуть. Среди них только Гоша Подгорный выделялся малым ростом и короткими ногами. Однако в руках силища, что у зверя лесного. Под рубахой мускулы чугунные играют. Кулачищи по котелку. Смеется, сам про себя говорит:
– Хучь и недомерок я, но за пятку укушу!
С шутками да прибаутками все пошли друг за другом к недалекому мыску, где на пятачке поднятой земли возвышались вековые кедры. К островку по болоту еще вчера женщины проложили мостки, чтобы было удобнее ходить и таскать лес. Мостки неширокие, два пихтовых бревнышка, однако идти удобно, не по кочкам прыгать. До островка леса от лежневки около ста метров. Ближе в этом месте леса нет.
Идут парни к мыску. Володька Мельников посередине. Старается шагать посуху, но напрасно. Почувствовал сразу, как отяжелели, намокли старые бродни, к горячим ступням просочилась холодная вода. У других товарищей не лучше. Братья Масловы помрачнели, ведь у них на ногах залатанные чуни, в которых их арестовали ещё дома, в другой обуви попросту не выдали… Пока по бревнышкам дошли до места, все промочили ноги. А что будет дальше?..
На островке лежат готовыми две продольные кедровые лаги. Их вчера спилили ребятишки, отмеряли и оставили. Зная, что сегодня утром придёт помощь, свежие силы. Оба сутунка в комле толщиной в один обхват. Длина – двенадцать шагов. Лаги можно отпиливать любой длины: чем больше, тем лучше. Лишь бы хватило сил вытянуть на веревках до места укладки.
– Утащим или нет? – спросил Тихон. – Может, пару метров отрезать?
– Да ну!.. Не надо… Что мы, не мужики? Упрем! По воде легче пойдет, только поддай! – наперебой заговорили товарищи, и на этом вопрос был решен.
Обвязали сутунок тремя веревками. Одну накинули с вершины, две другие чуть подальше. Распределились на тройки. Сдернули сутунок с места: тяжело! Однако виду не подали, лишь бы с островка до воды дотащить. Поволокли лагу вперед вершиной. Сначала рывками, под общую команду Тихона, толкавшего бревно с комля. Потом внатяг, с силой упираясь ногами в землю.
– Р-р-разом и-и-и… взяли! – подал команду Тихон.
Парни напряглись. Тяжело, но сорвали сутунок с места, продернули несколько метров, встали с красными от натуги лицами. Улыбаются: идет дело! Бригадир опять рыкает:
– Р-р-разом… и – взяли-и-и-и!..
Вновь бревно вперед подалось, к болоту с каждым метром ближе. Осталось его с берега стянуть, а на воде уже легче.
Все встали перед последним рывком. В легких воздуха не хватает. Тяжело! Постояли, накинули веревки на плечи, уперлись ногами в землю. Тихон опять скомандовал: парни сорвали лагу с места, вытащили на болото, поволокли по воде. Тут дело лучше пошло, быстрее. Бревно, как рыба, заскользило по сжиженной массе. Наши молодцы, не успевая друг за другом, не имея общей сноровки, заскользили ногами по бревнышкам. Кто-то зачерпнул холодной воды в бродни, кто-то, оступившись, едва не упал, увязая коленями в грязи, кто-то вовсе искупался.
Сто метров пути показались дневным переходом по горам. Неудобно: скользкие, пихтовые бревна не дают хорошей опоры для движения, цепляясь за кочки и коряги. Через каждые десять метров – остановка, чтобы перевести дыхание, собраться с силами. Всё же мокрые с ног до головы, но довольные, доволокли парни лагу до места, хотя на это ушло немало сил и времени. Плотники на лежневке дивятся:
– Эко, каку бревнину притащили! Ну, тут сразу дело далеко продвинется! А что сами-то, никак обмокли? Ну, вон костер, грейтесь, подсыхайте!
Парням не до отдыха. Разгоряченные, довольные от удачно проделанной работы, торопятся назад, чтобы притащить сюда с островка второй сутунок, а уже потом немного передохнуть.
Пошли обратно, зацепили вторую лагу. Под команды Тихона потащили бревно по болоту. Теперь более слаженно, но все же, как ни старались, пришлось останавливаться по разным причинам.
Когда вернулись с ней и положили ее на место, время клонилось к вечеру. Начало темнеть. За это время другая бригада, кто постарше да послабее, свалили несколько деревьев, обрубили сучки, распилили их на десять четырехметровых сутунка. Женщины с подростками подтянули их к лежневке. Мужики, работавшие на укладке, положили их на продольные лаги, закрепили, сверху врубили отбойники. На этом решили работы закончить.
– Вот те и дневная норма! – отсчитав тремя шагами прибавившуюся дорогу, сухо проговорил Иван Ерофеев, и уже скорбно: – Так будем работать – на пайку не заработаем…
– А сколько положено за день выложить? – поинтересовался Степан Мельников.
– Пока вас не было, план пять метров был. Теперича, с вами, добавят.
– Так как же тогда, мужики, работать? Сегодня ни разу не присели, топора из рук не выпускали. Разве до темноты успеть десять метров уложить? – возмутился Игнат Подгорный.
– Их енто не интересует, – намекая на начальство, сурово выдавил Тихон Булычев. – Как скажут, чтобы норма была, и точка!
– Ноги протянем… Пуп надорвем… Детей с голоду заморим и сами сдохнем… Как быть? – полетели недовольные голоса новоприбывших, на себе сегодня испытавших все тяготы строительства лежневки.
– А вот как хошь, так и будь! Мы уже тутака… Каждый свое отмерял. Половину похоронили, а зима только начинается… – ответил Егор Зырянов. – Одначесь, что глотку драть?! Надо в тепло подаваться. Гляди, парни все мокрые, одежка льдом покрылась. Да и жрать охота! Утро вечера мудренее!.. – и двинулся в сторону острова.
Остальные молча последовали за ним.