Колечко
В большой староверческой избе тихо. На столе едва теплится крошечным, матовым огоньком светлячок керосиновой лампы. На чёрных стенах застыли пугающие, безмолвные тени. Воздух напитан сухим смольём стен, жаром глиняной печи, терпким настоем луговых трав. На широких постелях шумно дышат больные дети. На одной из них Максимка и Витя Мельниковы. Рядом прилегла Анна. За печкой, на вторых нарах, тяжело сопят ещё четыре больных ребёнка, за ними на лавке свернулась калачиком Катерина Маслова. Женщины устали от забот, впали в глубокое забытье.
Анне снится тяжёлый сон. Перед глазами беззвучно крутятся каменные жернова мельницы. Они безжалостно перетирают в муку её мужа Костю. Он что-то кричит ей, но крика не слышно. Его тело рвётся на куски, но вместо крови отвратительное, гнилое месиво затхлого мяса. Анна пытается ему помочь, тянет к нему руки, но не может дотянуться. Жернова крутятся всё быстрее. С каждым оборотом Костя становится всё меньше, исчезает. Его печальные, больные глаза смотрят на неё. Холодные, безжизненные губы молчат. Она чувствует, что ещё мгновение – и она больше не увидит Костю никогда. Женщина мечется, плачет, стараясь дотянуться до любимого человека, но расстояние отделяет их всё больше и больше. Кто-то чёрный и страшный тянет Анну сзади за волосы, стараясь увлечь в пропасть. Женщина в страхе кричит, но не слышит собственного голоса. Она не может зацепиться руками, падает в глубокую бездну на чёрные камни. С каждым мгновением камни всё ближе, страшнее. Ещё немного – и она упадёт на них, разобьётся. Страх безумия сковывает каждый мускул тела, превращая её в безвольное существо.
Сознание возвращается к ней долго. Она не может понять, что с ней: спит она или нет, где находится. Женщина чувствует грубое прикосновение чьих-то рук, боль в голове. Кто-то сильный и властный тянет её вниз, давит к полу. Нет! Это точно не сон! С ней происходит страшное. Сильные мужские руки гуляют по её бедрам, бесцеремонные пальцы оголяют упругую грудь.
– Кто это? – закричала она, стараясь оттолкнуться. – Что тебе… – и забилась, пытаясь вырваться из-под навалившегося тела.
– Тих-тих-тихо… – часто зашептал дрожащий голос, в лицо пахнуло застоявшимся запахом табака и перегара. – Детей разбудишь.
– Да что же это такое! – не слушая его, продолжала сопротивляться она.
– Я же тебе сказал – заткнись! – сильные пальцы сжались на горле.
Анна захрипела, притихла, пришла в себя. Теперь полностью осознав, что с ней происходит. Как это получилось? Дверь была закрыта на засов. Как он смог её открыть?
В избе чернота: успел затушить лампу. Ах, беда! Детей бы не напугать… Что делать? Крикнуть Кате? Услышит ли? Его руки всё сильнее, наглее и настойчивее. От обиды нет сил вырываться. Да и не вырвешься…
Стараясь не вскрикнуть, Анна прикусила губы. Стыдно… Страшно… Больно… Обидно. Закрыла глаза, стараясь не дышать. Прислушалась: не слышит ли Катерина? За печкой тоже какая-то возня. Катя плачет! Кто-то шумно дышит. С ней тоже?.. Ох, горе-то какое…
Не зная как быть, Анна безвольно отвернула голову в сторону. Перед лицом оказался край его распахнутой одежды, на ней – твёрдый предмет, к которому она прикоснулась губами – пуговица. Женщина принялась отгрызать её зубами. За первой осторожно подтянула рукой вторую, откусила и её. Хотела достать третью, но не успела. То, что началось неожиданно и страшно, кончилось отвратительно быстро.
Тяжело дыша, он отвалился в сторону, какое-то время лежал рядом на полу. Потом приподнялся на локте, прежде чем встать на ноги, наклонился над ухом:
– Кому скажешь – пристрелю, не задумываясь!
Анна тяжело вздохнула, поднялась, стала заправлять одежды.
За печкой послышался негромкий, тяжёлый стон Катерины, после которого всё стихло. Через некоторое время второй вышел к первому. О чём-то зашептались, усмехнулись, пошли к выходу. У порога остановились, звучно обули сапоги, осторожно ступая по полу, вышли в сени, закрыли за собой дверь. Негромко ударила деревянная щеколда, послышались удаляющиеся шаги, а затем вернулась тишина.
Анна молча присела на край кровати, спрятала пуговицы в потайном карманчике на груди, охватила руками голову. Как всё произошло? Ведь дверь была заперта на засов изнутри. Как насильники смогли войти в дом, а они не знали?
За печкой едва слышно плачет Катерина. Анна не пошла к ней: самой тяжело и стыдно. Поправила на детях одеяло: хорошо, что не слышали, спят. Болезнь отступает, и это радует. Положив голову на ладонь, она прилегла рядом с ними, забылась тяжёлыми думами.
Долгожданное утро прогнало страшную ночь. В утлое окно бьётся сизый свет. За стеной избы тявкают собаки. Где-то далеко глухо переступают по деревянному настилу лошади. Хлопнула дверь часовни. Начальник караула начал смену часовых.
В углу, на кровати, завозился, откинул одеяло Максим. Анна улыбнулась ему, приложила ладонь к его голове: холодная.
– Слава тебе, Господи! – довольно перекрестилась она, радуясь скорому выздоровлению ребёнка. – Услышал мои молитвы!
– Тётя, ись хочу! – в ответ на это потребовал Максимка, прыгнул на пол босыми ногами, подбежал к нужному ведру.
– Сейчас, родимый! Вот, кашка осталась. Только холодная, поешь немного, да другим оставь.
Услышав их разговор, на всех кроватях одновременно зашевелились другие дети, друг за другом помыли руки, потянулись к столу:
– И мы есть хотим!
– Садитесь, милые! Садитесь, хорошие! – ласково приветствовала их Анна, по очереди проверяя головы ладонью.
От простуды не осталось и следа. Неизвестно, что было этому причиной: хороший отдых, питание, деревянные, кедровые стены или настои таёжных трав, которые Анна нашла на чердаке староверческого дома. На бледных лицам самых младших ещё отражалась слабость, но это должно со временем пройти.
Из-за печки вышла Катерина. Волосы убраны. Одежды заправлены, однако виден новый шов на груди платья. Порвали. Лицо женщины белое, глаза печальные. На плечи давит непосильный груз случившегося. Кротко взглянув на Анну, Катерина опустила пристыженный взгляд в пол, стала молча помогать ухаживать за детьми. Анна подошла к ней, осторожно обняла её за плечи, прижала к себе. Обе тяжело вздохнули, но ничего не сказали. Что говорить? И так всё понятно.
За стеной дома послышались шаги. Спокойные, твёрдые, уверенные, знакомые. Так ходят люди, знающие себе цену. С вышки долетел весёлый голос часового. Человек, которому принадлежали эти шаги, небрежно ответил, прошёл дальше, к крыльцу дома. Щёлкнула отпираемая щеколда, дверь распахнулась, через порог перешла хозяйка заставы Авдотья Капустина. Немного удивившись столь раннему завтраку больных детей, она довольно улыбнулась Анне и Катерине:
– Здравствуйте! Не ожидала, что вы все на ногах. – И к детям: – Как чувствуют себя больные? Кто здесь кашляет?
– Никто! Мы уже выздоровели! Только Витя немного чихает! – вразнобой отвечали ребятишки, нисколько не пугаясь своей благодетельницы.
– Ой же спасибо тебе, Дуся, за помощь! – поспешно благодарили её женщины. – Сегодня как раз чудо случилось! Дети все как один поднялись. Верное дело – твоя забота помогла!
– Да ну уж! – изобразив смущение, наигранно отвечала хозяйка. – Пустое. В чём моя помощь? На моём месте другая бы тоже помогла.
– Может, и помогла бы, но так… с душой, вниманием! Кто лучше тебя о нас позаботится?
Причиной похвал Авдотьи служили некоторые «благости», которые женщина щедро преподнесла им. Усиленное питание для больных детей было кстати. Крупы, мука, масло и сахар растопили лёд отчуждения в сердцах Анны и Катерины. Они радовались оказанному вниманию. Подкупленные сахаром, ребятишки тоже считали Дусю хорошей тётенькой, радовались её приходу. Никто не мог предположить, что всё происходит с какой-то целью.
Сегодня тётя Дуся опять принесла котелок пшённой крупы, кружку сливочного масла, сухари, сахар. Довольные угощением, ребятишки окружили ее со всех сторон, выказывая искреннюю признательность. Женщины скромно стояли рядом, вслушиваясь в певучие разговоры хозяйки, которая нарочито упирала на состояние детей:
– Поди ж ты! Ай, пострелы! В ночь воспряли! Ну, как заново родились! – И к женщинам:
– Что делать дальше думаете?
– Пойдём, наверное, сегодня к своим, – неуверенно ответила Анна, опасаясь, что Авдотья начнёт возражать.
– Ну и правильно! – довольно поддержала её та. – В родном доме печка теплее! Дети здоровые, можно идти на остров. Я вот вам с собой ещё гостинцев сейчас наберу. Пусть другие ребятишки полакомятся. Да муки и крупы насыплю на первое время, – после этих слов Авдотья немного призадумалась, но тут же определилась. – Я с вами тоже пойду! – лукаво выстрелила глазами. – Надо посмотреть, как здоровье у других детей.
Анна и Катерина переглянулись: вот так новость! Они обрадовались, рады такому решению и тут же стали собираться в дорогу:
– А ну, пострелы! К тятькам-мамкам собирайтесь! Сейчас пойдём!
Радостные дети бросились искать одежды. Авдотья выскользнула на улицу, чтобы заглянуть в склад да приодеться! Встретиться договорились у ворот заставы.
Сборы были недолгими. Анна и Катерина вывели детей на улицу. На дворе заставы – обычная жизнь. Часовые на вышках наблюдают за болотом. Появление женщин и детей для них целое событие. Глядя на них, они степенно рассматривают процессию. Из караульной избы вышел Герасимов, почесал затылок:
– Куда пошли?
– На остров, – робко ответила Анна, бросая косой взгляд на его одежду. – Детишки, вот, поправились, слава Богу! Надо к своим подаваться.
– Почему мне не сказали?
– Дуся знает. Сейчас разговор был. Она нам разрешила.
– А что, Дуся тут командир? – сердито нахмурил брови начальник караула, и женщинам стало понятно, что он не в настроении. – Почему без моего разрешения из избы вышли? – И часовому: – Авдей, куда смотришь?
Авдей Савельев равнодушно отвернулся в сторону:
– Мне не жалко, пусть бродят! Куда денутся?
– Куда или никуда – это не твоё дело! Приказ должен быть во всём! Сказано, чтобы из избы без моего ведома никого не выпускать, значит, так и должно быть! Ты для чего здесь стоишь? – выказывая роль старшего, постарался навести порядок в своём маленьком царстве Герасимов, однако не тут-то было. Из командирской избы выскочила Авдотья, подбоченившись, строго спросила:
– Чего орёшь? Чего надо? Не выспался?
– Почему заключённые без присмотра по заставе бродят?
– Я разрешила. Мы сейчас на остров вместе пойдём.
– А ты кто тут, командир? Или начальник?! – разозлился Герасимов.
– А может, и так! Тебе-то что? Или я тебе вчера спирт не долила?
Герасимов немного приостыл, умерил пыл, хотел ещё что-то добавить, но Авдотью уже было не перекричать. Между ними завязалась перепалка. На шум выскочили все, кто в этот час не спал. Агафьев попытался успокоить обоих, но запальчивую жену было не так просто утихомирить. Одни тихо смеялись в кулак, другие крутили пальцем у виска: ну и порядочек. Полная анархия!
Ситуация разрешилась в пользу Авдотьи. Убедительно жестикулируя кулаками, баба недвусмысленно дала понять Герасимову, кто тут хозяин. И потому как она заведует складом, то некоторые военнослужащие этой зимой в лютые морозы вместо валенок будут ходит в сапогах. Последний аргумент был весомым. Бледный, как поганка, Герасимов ретировался назад в караульное помещение, полностью оставляя свои права хозяйке заставы, которой подчинялся даже робкий, подкаблучный муж.
– Куда это ты собралась? – спросил Агафьев у своей дорогой Дуси, на что получил твёрдый ответ.
– На остров пойду, надо посмотреть, как там дети живут. Может, кто из них болеет, – ответила жена, нисколько не сомневаясь, что так это и будет.
– Зачем? – выкатил глаза покорный муж, удивляясь поведению женщины, которая ещё ни разу не была на болоте. – Они и сами без тебя разберутся!
– Ну, это уж не твоё дело! – решительно ответила Дуся.
– Сколько человек надо для охраны? – только и мог спросить Агафьев, зная, что с бабой спорить бесполезно.
– Нисколько. Без охраны схожу.
– Как так? А если… а вдруг… так положено, с охраной! – пытался настаивать тот, но она была непреклонна.
– Без твоих «положено» разберусь! – отрезала Авдотья, и на этом разговор прекратился.
Сконфуженный Агафьев скрылся в доме. Мужики, усмехаясь и о чём-то негромко переговариваясь, задержались, подкуривая папироски. Часовые на вышках смеялись, отвернувшись в сторону. Дети, испугавшись ссоры, немного успокоились: скорее бы уйти из заставы. Всё это время Анна бросала по сторонам косые взгляды на охрану, но долго не могла найти мучавший ее ответ. Потом вдруг увидела: у Авдея некстати распахнулась куртка, на гимнастёрке не было двух пуговиц.
Он заметил её взгляд, прищурил глаза, приложил пальцы к гимнастёрке. Авдей понял, куда счезли пуговицы, побелел от страха, но не забыл ещё раз подать Анне предупреждающий знак: похлопал рукой по затвору карабина и сжал кулак. Женщина отвернулась в сторону.
Наконец-то вышли. Герасимов распахнул ворота. Впереди, обгоняя друг друга, побежали дети. Сзади них, с мешками за спинами, торопились Анна и Клавдия. Замыкала шествие степенная, принаряженная Авдотья. Новая кофта, юбка, платок и сапоги вызывали у красноармейцев недоумение и удивление, в котором чувствовалась ирония:
– Ты это куда вырядилась, Дуся? На свидание с кикиморой? – спрашивал один.
– Точно, мужики! Вчера видел сохатого, ох и здоровый! Всё спрашивал, где же моя Дуся? – подшучивал второй.
– Не ваше дело, олухи царя Небесного! – надув губы, отвечала Авдотья. – Может, и на свидание. Ваше какое дело?
– А кто обед будет готовить? – крикнул вслед Герасимов.
– На сухарях проживёте. А нет, так перловки сварите!
– Когда назад ждать? К обеду вернёшься?! – негромко спросил Агафьев. – Я тебя встречу!
– Ну, если хочешь – встреть, а не хочешь, так проводят, – отвечала дорогая Дуся мужу.
Все, кто услышал этот ответ, прыснули со смеху. Агафьев покраснел от стыда.
Остров Тайна в этот день жил обычной, трудовой жизнью. Шёл третий день после того, как последняя партия ссыльных кулаков прибыла к месту заключения. Ограниченные четырёхдневным запасом времени, используя каждый час, мужики торопились построить две избы для своих семей. Работа кипела от рассвета до заката. Одни валили деревья, другие таскали кряжи к срубу, третьи делали оклад для печи, четвёртые набивали в него глину.
К обеду третьего дня на каждый сруб подняли матицы. Осталось положить потолки и накрыть крыши. Всё остальное – двери, окна, нары, полы, столы и печи – решили доделать потом, в свободное от основной работы время. Лишь бы зайти в свои стены, да обжиться, пока не выпал снег и не ударили морозы. Но мудрая пословица гласит: что временно, то и постоянно. Поэтому большие, больше похожие на бараки, избы казались приземистыми и неуклюжими, брёвна были не ошкуренные, печи маленькие, потолки в сучках и застругах, а тесовые нары в рубцах и щербинах. Всё делалось на скорую руку, лишь бы завтра к вечеру зайти под свою крышу и ночевать в новых избах.
Качество постройки напрямую зависело от нехватки плотницкого инструмента. Две пилы и четыре топора на две семьи – курам на смех. Двое пилили, шестеро ждали. Один рубил, пятеро топтались рядом. Это значительно задерживало строительство, но выбора не оставалось. Никифор Мельников стонал зверем, вспоминая, что у них на мельничной усадьбе в каждом углу лежало по топору, и как бы сейчас они пригодились.
Никто не сидел без дела. В строительстве участвовали все, вплоть до маленьких детей. Мужики рубили лес, женщины месили глину, девушки собирали мох, подростки готовили дрова, дети водились с младшими ребятишками, носили воду, поддерживали огонь. Лишних рук не было. Так заведено у трудолюбивых людей, которых завистники назвали «кулаками».
Здесь необходимо сделать краткое отступление, вспомнить, откуда пошло слово «кулак». Многие считают, что данное определение сопоставимо с большим, прочным, крепким хозяйством зажиточных крестьян. Однако в среде простого народа, не разгибавшего спины в работе, бытовало другое мнение, в котором «кулак» – это труженик, крестьянин, у которого пальцы не отрываются от сохи, лопаты или топора, потому что крепко сжались в кулаке, стянулись, застругли от постоянного напряжения держать рабочий инструмент. Даже во время сна люди спали на кулаках, а не на ладонях.
Появление женщин и детей строители встретили равнодушно: некогда в пояс кланяться, дело надо делать. Выздоровели – хорошо! А что в гости пришла жена начальника заставы, так пусть бабы с ней разговаривают. Ей здесь не жить. У Авдотьи изба тёплая, склад с продуктами под боком. Какое ей дело до того, как мужики избу рубят?
К всеобщему удивлению Авдотья оказалась баба настырная. Всё хочет знать: из какого леса стены дома кладут, почему дверь на восток, зачем печка посреди избы, где будут спать дети.
Отложили мужики работу, встали кругом. Женщины тут же, рядом улыбаются. Анна и Катерина рассказали, как Авдотья помогла им. Одно слово – благодетельница! Дети к ее ногам лепятся, помнят вкус сахара.
Авдотья – что королева. В дорогих, чистых, нарядных одеждах. Платок пёстрый, в ушах серёжки серебряные, на шее бусы цвета перезревшей кислицы, на пальцах обеих рук – четыре перстня. Куртка распахнута, из-под шерстяной кофты цвета заката солнца выпирает волнующая грудь. Сафьяновая юбка приоткрыла колени. На ногах новые кожаные сапоги. Мужики краснеют: неужели такие бабы есть? Женщины тяжело вздыхают: где наши наряды, неужели нам больше не представится случай вот так ходить?
Прошлась Авдотья мимо домов раз, другой. Посмотрела внутрь. Проверила условия жизни ссыльных, пообещала заказать с караваном лекарства, выдать дополнительное питание ослабленным, собрать какую-то одежду. Сама тем временем, улучив момент, томно улыбнулась Володьке Мельникову, успела незаметно шепнуть на ухо:
– Я сейчас назад пойду. А ты за мной, лесом…
Тот понял, сначала побледнел, потом отошёл за спины мужиков. Авдотья тоже не стала долго тешить судьбу. Пообещав исполнить просьбы, она попрощалась, пошла по дороге назад, на заставу. Мужики, взявшись за топоры, между собой цокали языками:
– Хороша баба! Ядрёная! Кабы мне в своё время попалась!..
Женщины с благодарностью крестят Авдотье спину:
– Святая женщина!
Дети проводили немного тётю Дусю, вернулись назад. Дальше Авотья неторопливо пошла одна. У приметного кедра, что стоял на краю просеки, свернула в сторону, зашла в чащу и очутилась в крепких мужских руках.
Дрожали оба. От встречи, желания, близости. Он старался сорвать с неё одежды, она, изнывая от его настойчивости, не могла стоять на подкашивающихся ногах. Местом их пылкой близости стал густой, разлапистый кедр, под стволом которого с годами образовалась толстая, мягкая постель из отживших, опавших хвоинок.
По прошествии времени, отвалившись друг от друга, они тяжело дышали, восстанавливая дыхание. Авдотья, поднявшись с холодной земли, присела на корень дерева. Поправляя скомканные одежды, довольно улыбалась:
– Ух ты и силен любовью! Настоящий мужик!
– Какая уж тут сила, – устало отвечал Владимир. – Пожрать бы что. В брюхе пусто. Да и ты последние мощи забираешь.
– Ну, это мы восполним! – лукаво отвечала Авдотья, прижимаясь к нему всем телом. – Будешь приходить, когда я скажу – будет тебе сало, тушёнка и всё что захочешь!
– А как же остальные?
– Что, остальные? – не сразу поняла она.
– Наши-то… Все есть хотят.
– Про других не знаю, – холодно ответила женщина, поправляя на голове платок. – Всех не накормишь.
– А что же ты тогда недавно обещания им давала?
– Мало ли что говорила! – усмехнулась она. – Я и так… из своих запасов ради тебя выгребаю.
– Ну и тварь же ты! – горько усмехнулся Володька.
– Как хочешь, так и называй. Всякое на своём веку наслышалась. А только и с тобой так же будет! Будешь приходить сюда, когда я скажу – будешь сыт. А нет – пеняй на себя.
– Что же ты хочешь сказать, подыхать с голоду буду, а ты меня любить не будешь? Внимания не окажешь? – в удивлении вспыхнул Володька.
– Любовь?! – надменно засмеялась Авдотья. – Какая может быть любовь? Ты что, дурак? Нет никакой любви. Так просто…
– Неужели тебе своего мужа не хватает?
– Знать, не хватает, – весело засмеялась она, поглаживая его по голове властной ладонью. – Только тебе до этого дела нет. Твоё дело в другом заключается! Понимаешь, о чём я говорю?
– Понимаю, – глухо ответил он, опуская глаза.
– Ну а раз понимаешь, тогда молодец! – довольно ответила расчётливая баба, поднимаясь с места. – Пошла я, а то потеряют, – погладила Володькину щеку запястьем и довольно засмеялась, как будто только что выиграла в денежную лотерею. – Через два дня опять на этом месте!..
Она выбралась на дорогу, посмотрела по сторонам. Не заметив никого, неторопливо пошла к заставе, мурлыча под нос какую-то песню. Падшая. Самоуверенная.
Владимир ещё долго сидел под кедром, глядя себе под ноги. Противное чувство презрения к самому себе рвало его на части. Униженный и оскорбленный, он не знал, как ему поступать дальше. Авдотья просто воспользовались им, более того, в дальнейшем она желала брать от него то, что необходимо было только ей. И выразила своё отношение к нему так, будто он старый, истоптанный сапог, а она – его хозяйка: захочу – выкину, захочу – поношу ещё.
– Больше не приду, пусть хоть телегу с колбасой на себе притащит! – решил он и, твёрдый в своём намерении, быстро пошёл к домам.
Едва в густой чаще заглохли его торопливые шаги, от дальнего дерева отделилась тень человека. Осторожно, как будто черная лебедь, неслышно скользя по водной поверхности, тень проследовала к месту недавней встречи любовников, присела на корень сгорбленной корчагой, задохнулась сдавленным стоном. Хрупкая фигура. Постаревшее лицо. Детские глаза. Тонкие девичьи руки.
Прасковья. Она всё видела. Девушка следила за Владимиром от самого посёлка, хотела быть нужной, если потребуется чем-то помочь. Все эти дни после того, как он появился на острове, наивная, бегала за ним, как хвостик. И вот – выследила…
Размазывая по лицу горячие слезы, Прасковья долгое время не могла прийти в себя. Боль и обида душили сердце. Сознание выжигала ревность. Растоптанная, униженная ее любовь беспощадно раскиданным костром дотлевала в сумраке непроглядной тьмы. Собрать в единую кучу угли, казалось, теперь уже невозможно.
Собравшись с мыслями, Прасковья взяла себя в руки. Пора было идти к людям. Успокоившись, уголками платка вытерла мокрые глаза, восстановила дыхание. Бесцельно осматривая свои ноги, заметила, как на чунях ослабла подвязка. Наклонившись, чтобы её подвязать, девушка протянула руки и… вздрогнула от находки. Подхватила пальцами золотое, с тёмным, зелёным камушком, колечко. Авдотья потеряла.
