С тех пор как Погорельцевы сменили местожительства, сожгли в пепел заимку на Медвежьем озере, в семье произошли большие перемены. В силу вынужденных обстоятельств староверам пришлось начинать жизнь заново. Все хорошо помнят ту тяжелую, суровую зиму, когда им как-то всем вместе удалось жить в одной, наспех срубленной избе. Теснота и скованность в строении размером четыре на четыре метра доставляли большие неудобства для семи человек. Двухярусные нары, для мужчин и женщин, небольшая печь-глинобитка, стол да лавка вдоль стены, земляной пол, предметы необходимого обихода, посуда – вот и все, чем был богат быт изгнанников с обжитой земли. Из-за нехватки кормов пришлось в корень ликвидировать поголовье скота, лошадей забрали единоверцы из прилегающих поселков. К весне погибли все пчелы. В морозы замерзла большая часть картошки. В январе кончились мука и крупы. Гнетущая обстановка перемены обжитого места давила напряжением. В своих постоянных молитвах и труде люди терпеливо переносили тяготы и лишения. Нервное напряжение и надуманная безысходность существования принесли горькие плоды. В суровом феврале застрелился полковник Громов. Не выдержало пылкое сознание славного офицера царской армии черной полосы в жизни.

Другое дело – семья Погорельцевых. Никто из них не сказал упрека на судьбу. Жить в тайге, значит, так угодно Богу! Переселенцы – терпеливый, выносливый народ. В их крови нет отрицательных чувств сожаления о прошлом. Все проходящее, постоянно лишь время! Не стоит уповать на каверзы настоящего дня, завтра обязательно будет лучше, было бы желание и стремление. В сочетании с верой дух семьи Погорельцевых оставался завидным все время года. Никто из них не плакал, не сокрушался об утраченном хозяйстве или предавался скорби прошлой, счастливой жизни на Медвежьем озере. Все знали: невзгоды вынужденного переселения – явление временное. Не далее как к осени следующего года все вернется на круги своя, единоверцы из поселка помогут в этом. Главное, в их сердцах роился новый расцвет молодой жизни – Софья и Татьяна к весне готовились стать мамами! Данное ожидание – добрый знак Всевышнего! Все, что происходит, не зря!

Место для будущей староверческой заимки Погорельцевы присмотрели давно. Предчувствуя перемены во времена Великой смуты, Фома Лукич не единожды бывал в тайге в долгих отлучках, все ездил на коне, высматривал, вглядывался в новые места, подолгу задерживаясь на марях и распадках. Много добрых мест было отвергнуто. Там зимой слишком много снега выпадает. Тут для скота корма плохие. Здесь весной паводок на разлив хваткий, топит низину. Где-то кедровая марь от тропы близко. То речка маленькая, рыбы нет. Где, наоборот, зверь-медведь держится, с таким соседом жить большая проблема. Может, долго еще происходили поиски, да только Маркел однажды под перевалом Узун-арга нашел большое озеро – Тигир-коль.

Озеро было небольших, по таежным меркам, средних, около полукилометра в длину и до двухсот метров в ширину размеров. Однако молодого старовера очаровала красота горного водоема. Окруженное со всех сторон белками, оно имело изысканный вид: опрокинутое в прозрачной воде небо, девственная тайга, преимущественно из молодого, столетнего кедрача, огромные луговые поля – корма для скота, – рыба, зверь водились в достаточном количестве. Это благотворно повлияло на совместное решение выбора местожительства. Поэтому восемь лет назад, при скоропалительном бегстве, у Погорельцевых не было сомнения, где обустраивать новый быт. Тигир-коль под перевалом Узун-арга стал новым, очередным домом изгнанников-старообрядцев.

Во времена первых весенних проталин к озеру потянулись хмурые бородачи-староверы. По тайному сговору родных и близких, дружно ударили топоры. Застонали, падая, вековые кедры. Звоном крепкой стали нарушились тишина и покой поднебесных вершин. Заметалось между каменными гривами пугающее эхо. С дружным говором да прибаутками, выпрашивая прощение за беспокойство у Хозяина гор, быстро, споро работали мужики. Как на опаре, выросли ядреные стены нового, шестикомнатного дома. Медовым цветом жизни наполнились светлые комнаты. Из глинобитной печи, над крышами застился густой, едкий дым человеческого жилья. Вместе с оживлением природы над новой заимкой разлетелся детский плач.

Софья родила Гришатку весной, когда над дальним лиманом на чистую полосу воды с неба упали первые гуси, а рыжеперые капалухи плотно присели на яйца после глухариных свадеб. Сынишка родился крепким и здоровым, как упругий ствол ольхи, который можно согнуть, но сломать нельзя. Дохаживая последние дни беременности.

За Софьей наступила очередь Татьяны. Срок рождения первенца Маркела и Тани пришелся на август. Новая староверческая заимка приобрела лицо продолжения жизни. Последующие годы несли семье только радость. К настоящему времени, через восемь лет после переселения, у Погорельцевых было четверо детей. Жизненный уклад людей тайги возымел благодатную стабильность и постоянство. По прошествии времени у староверов стали подживать рваные раны прошлого.

От Небесного озера до Перевала бабьих слез на коне два дня пути. До могилы Григория Соболева еще ближе. В теплый день угасающего августа Софья повезла сына на могилу отца. Семилетний Гриша к настоящему времени научился хорошо держаться в седле заметно постаревшего Воронка, управлять послушным конем и достаточно «плотно» чувствовать телом неровности таежных троп. Собираясь в дорогу, Софья с вечера сложила необходимые вещи – рассчитывала быть в тайге три ночи, – а рано утром, едва гольцы посинели от возрождающегося рассвета, была в дороге. Еще не проснувшись от сладкого сна, сонный Гриша недовольно куражился, собирая на лицо и одежды огромные капли росы с веток. Не обращая на сына внимания, строгая мать неторопливо гнала лошадь вперед: пусть привыкает в жизни. Ему предстоит выдержать не такие мелочи!

Очень быстро Гриша проснулся от встречных поцелуев восточного ветра, справился с чувствами, ожил и, созерцая вокруг животрепещущий мир, предался красотам окружающей тайги: «Это почему? Это куда? Это где?..» Софья улыбалась: весь в отца, такой же любознательный и пытливый. Это в семь лет. А что будет дальше?

Долго путая следы по белогорью, стараясь выехать на тропу незаметно, Софья нарочито гнала коня по топким мочажинам, по каменистым осыпям, по руслу длинного ручья и наконец-то, воспользовавшись переправой, выгнала коня в завал и долго ехала по глубокому мшанику. За годы изгнания в крови Погорельцевых выработался врожденный инстинкт самосохранения: путать следы даже тогда, когда ты один и далеко от заимки. Береженого Бог бережет! Для сына поведение матери вызвано глубоким пониманием. По рассказам старших, Гриша знает, что есть неверные люди, кто может изменить их жизнь в плохую сторону. Поэтому в данную минуту Гришатка молчит, стараясь провести Воронка след в след за лошадью матери.

Наконец-то они выехали на Тропу бабьих слез. Софья посмотрела под ноги лошади, взволнованно тронула уздечку. На тропе недавние следы копыт в одном направлении, вероятно, проехало много всадников. На первый взгляд не определишь, сколько человек, так избита подковами земля. Однако даже Софья понимает, что это не одинокие охотники, а большой, возможно, до десяти всадников отряд чоновцев. Последнее время красные взяли тропу под строгий контроль. У командира отряда есть приказ комиссара округа открывать огонь на поражение в случае неповиновения любого, кто отказывается подчиниться власти.

Софья облегченно вздохнула: следы лошадиных копыт идут навстречу. Чоновцы возвращались с охраны территории, из-под гольцов, в сторону населенных пунктов. Значит, назад отряд поедет не скоро, возможно, недели через две. За это время она успеет съездить с сыном на могилу Григория, потом, по просьбе Гришатки, на Пайдабу (Священный перевал) и вернуться назад, на заимку, до того как пунктуальные чоновцы поедут на границу. Недолго задержавшись на тропе, они уехали в сторону, к могиле Григория.

Много раз Софья задавала себе вопрос: почему пуля? Однажды явившись во сне, Григорий предсказал ей будущее: «Огонь!.. Прорубь!.. Камень!.. Пуля!..» Даже в минуту страшной просьбы, когда Софья просилась взять ее с собой, он отказал ей, предрекая кровь. Все его слова сбылись. Огонь был в тот год, когда Погорельцевы едва успели уйти в тайгу от отряда Ваньки Петрова: они сожгли заимку дотла. Прорубь была через год, когда убили и утопили Егора Подольского и Матвея Дегтярева. Камень сулил большое открытие, когда два месяца назад они откопали Тотана. Кровь была не что иное, как рождение сына Гришатки. Осталось последнее предсказание – пуля. Но что это будет, для Софьи пока оставалось загадкой.

Стоя у могилы Гришки Соболева, Софья мысленно просила покойного: «Приди!.. Объясни! Почему пуля?!» Так было каждый год, когда в день его смерти она приезжала сюда одна и с кем-то из семьи. Распустив косу на две, надев на грудь хризолитовые бусы, Софья долго сидела рядом с могилой, иногда выпрашивая правду. Однако Григорий был непреклонен, снился ей, улыбался, но не говорил каких-то объясняющих слов. Вечерами, перед сном, Софья вызывала его опять и опять, надеясь на провидение, но он почему-то стал сниться ей реже. Это угнетало ее, однако поделать что-то было невозможно.

В этом году она первый раз привезла на могилу отца сына. Гриша долго выпытывал мать, почему, как и где погиб его отец. Софья долго рассказывала о случившемся, но не могла объяснить настоящую причину смерти Гришки Соболева. Для семилетнего мальчика пока что лучше знать, что на отца напал медведь. В жизни не все так просто. Сейчас Гришатка не поймет, зачем, почему он был убит. Но главное, Софья не сможет сказать, кто сделал роковой выстрел в спину. Она до настоящего времени не знает, кто убил Григория. Тайна тайги так и осталась нераскрытой. Нож Григория холодной сталью в ножнах висел у нее на поясе на ремне. Однако и он не мог сказать правды. Возможно, для этого надо было время, но сколько? Прошло восемь лет. Это был большой срок для истории человеческой жизни. Что будет завтра? Неизвестно.

На следующий день, после посещения могилы Гришки Соболева, ближе к вечеру Софья с Гришаткой поднимались по Тропе бабьих слез на перевал. Долгими зимними вечерами, наслушавшись рассказов взрослых о дереве памяти, Гриша горел желанием увидеть знаменитый перевал, где стоит красивый кедр, обложенный всевозможными подношениями, и увешан разноцветными тряпочками. Для семи лет мальчуган был более чем любопытен. Ему хотелось знать, почему старый медведь (так рассказал дед Фома Лукич) проходит мимо кедра, не ворует жертвоприношения и не рвет когтями кору дерева. На подобный вопрос сына Софья улыбалась. Она и сама не знала ответ. Однако в его просьбе не отказала: почему бы и не проехать по тропе Вечности, где когда-то ездил его отец?

Их путь проходил по Тропе бабьих слез, мимо камня с рисунком. Два месяца прошло с того дня, когда они нашли и вывезли буддийского Бога Тотана в пещеру Пайдаба. Софье было интересно знать, что изменилось на месте раскопок, заметил «чужой глаз» перемены у камня, или все осталось по-прежнему?

Ответ на этот вопрос был для Софьи непредсказуем… Поднимаясь на перевал, с большого расстояния она почувствовала дым костра, наносимый легким ветром навстречу. Чувство предосторожности от встречи с незнакомыми людьми заставило ее остановиться. Софья хотела повернуть назад, однако непонятная сила позвала ее вперед. Оставив сына и лошадей в густом подлеске, скрываясь за деревьями, она осторожно прошла дальше пешком.

Увиденное сильно удивило Софью. Там, на другом конце альпийской поляны, у тропы, стояла большая армейская палатка. Рядом на траве паслись четыре лошади, а у камней, лихо орудуя лопатами, копали землю незнакомые люди. От этой картины Софья невольно покраснела. Она поняла, что это значит. Три мужика ковырялись под тем камнем, где они два месяца назад нашли Тотана.

На какое-то время Софья растерялась, не зная, что делать. А потом все же решилась тайно, тихо, незаметно, подойти ближе. Ее сознание загорелось желанием узнать, кто эти люди и действительно ли они ищут буддийского Бога.

Осторожно ступая по сухой траве, скрываясь за густыми деревьями, она подкралась к лагерю на очень близкое расстояние. Иногда Софья слышала обрывки разговора копателей, отчетливое потрескивание костра, тяжелую поступь ног переступающих с места на место коней, их шумное дыхание, звон железа о камни. Стараясь разобрать речь людей, Софья задержалась дольше положенного. Один из мужиков показался ей знакомым, где-то она его уже видела, но где, не могла вспомнить.

Люди разговаривали мало, больше работали. Иногда, на минуту остановившись, они менялись местами друг с другом, осматривались по сторонам, о чем-то негромко переговаривались и опять брались за работу. Подойти ближе Софья не могла. Перед ней была открытая поляна, да и лошади могли заметить ее присутствие. Так продолжалось долго, до тех пор, пока чужие лошади вдруг все вместе подняли головы.

Софья похолодела, подумала, что животные почувствовали ее запах. Однако встревоженные кони смотрели мимо нее, куда-то назад, за спину. Она повернула голову и… ужаснулась! Сзади, на Воронке, удерживая за повод ее кобылицу, на поляну выезжал Гришатка. Не дожидаясь матери, сынишка решил последовать за ней и обнаружил себя.

Чужой мерин подал голос. Воронок ответил ему призывным ржанием. Этого было достаточно, чтобы мужики у камня обратили на них внимание.

Реакция чужаков была предсказуема. Бросив лопаты, они схватились за ружья. Щелкнули курки. Три холодных ствола посмотрели на Гришатку. До непоправимых, роковых выстрелов остались считанные секунды. Спасая жизнь сына, Софья выскочила из укрытия, замахала руками, закричала:

– Не стреляйте!..

Три ствола тут же повернулись на нее, готовые вот-вот выплюнуть свинцовые пули. Однако в то же мгновение один из чужаков отдал резкую, короткую команду. После этого последовало непродолжительное замешательство. Софья успела подбежать к сыну. От мужиков отделился человек, пошел к ним. На некотором расстоянии, закидывая за спину ружье, он в волнении спросил:

– Софья?!

Софья узнала знакомый голос, повернулась, запоздало прикрывая половинку лица платком. Внимательно посмотрев на незнакомца, едва различая знакомые черты, она наконец-то узнала в чужаке Сергея Маслова.

Он изменился, заметно постарел лицом. Голова покрылась сединой. Некогда молодое, холеное лицо покрылось сетью морщин, осунулось, стало острым и вытянутым. От бравой осанки офицера не осталось следа: плечи повисли, спину согнули тяжесть восьми лет. Однако живой блеск глаз, те же степенные движения, культура речи предопределяли в нем того далекого, надежного товарища из прошлой жизни. Как и зачем Сергей Маслов оказался здесь и не один, Софье оставалось только предполагать.

Сергей был бесконечно рад встрече с Софьей. К удивлению своих спутников, он схватил Софью за руки, даже попытался ее обнять, суетливо приглашал к костру, усаживая ее на лучшее место. Скоропалительная речь бывшего офицера царской армии не имела каких-то границ и пределов. Объясняя, спрашивая и тут же отвечая на многочисленные вопросы, он не находил себе места от волнения, а сам все говорил, не скрывая эмоциональных порывов радости:

– Софья!.. Да как же ты тут?! Откуда? Зачем? Сколько лет!.. Я всегда вас вспоминал!.. – Представил ее остальным: – Господа! Это мой хороший, надежный товарищ, Софья!.. Это о ней я вам много рассказывал. У них, Погорельцевых, я прожил то последнее роковое лето! Трудно представить, господа, что могло быть с нами, если б не они! – И схватившись за Софьину руку: – Спасибо, Софья! Как здоровье остальных?! Как наш знаменитый дед Лука? Как Фома Лукич? А Мария Яковлевна?!

Быстрые вопросы Сергея сыпались перерыва. Добившись от Софьи короткого ответа, он тут же спрашивал о другом, пока наконец не вспомнил о товарище:

– А как же полковник Громов Иван Гаврилович?!

Софья ответила. Смерть полковника от собственной пули привела Сергея к траурному молчанию, которое все же длилось недолго. После непродолжительной паузы Сергей снял с головы фуражку и покачал головой:

– Впрочем, этого и следовало ожидать! – и тут же обратил внимание на другое. – Ну-с, а кто этот молодой человек? – и, улыбнувшись широкой, добродушной улыбке Гришатке, догадавшись, вдруг округлил глаза. – Это твой сын?! – и еще более восторженно: – Это… сын Григория Соболева?!

Минутная пауза. Софья молча смотрела на Гришатку и опять на Сергея, справляясь с чувствами. Потом наконец-то спросила:

– Откуда ты знаешь?!

– Так похож! Как есть похож!.. Вылитый соболенок, только маленький… и твоего много! Ну, точно, Гришка!

– Так его и зовут, Гриша.

– Вон как?.. Это что, знать, в честь отца?! Правильно имя дала: вырастет, настоящим мужиком будет! Знать, не умер род Соболевых! – и с хитринкой: – И когда это вы с Григорием успели? Вроде у всех все на глазах было…

Софья залилась перезревшей кислицей – покраснела, тут же перевела разговор на другую тему:

– А ты чего тутака? Как оказался?!

Вопрос Софьи застал Сергея врасплох. По его лицу было видно, что он ждал его, однако сейчас был не готов к ответу. И все же отвечать надо было, и только правду. Соврать – Софья все равно не поверит, будет только хуже. А так в какой-то степени ее помощь будет неоценима. Быстро переглянувшись со спутниками, Сергей решился:

– А мы вот тут… раскопками занимаемся.

– Какими раскопками? – изображая из себя несведущую дурочку, наигранно удивилась Софья.

– Помнишь легенду?!

– Какую такую легенду? – мастерски притворилась Софья.

– Как здесь, на Перевале бабьих слез, лавина задавила караван монголов, угонявших в рабство женщин? Так вот, там еще говорится, что в караване на лошади везли золотую статую, которую до настоящего времени не могут найти…

– Ну и?.. Враки все то… – наигранно махнула рукой Софья. – Может, и не было золотой статуи. Откуда ей взяться? А кабы была, давно нашли!

– Вот в этом весь сыр-бор и заключается! – от волнения Сергей даже вскочил на ноги, размахивая руками, забегал вокруг костра, объясняя ситуацию. – Помнишь, Егор Подольский говорил, что Гришка Соболев поехал сюда, под перевал Бабьих слез, после того, как там, на пороге, плот налетел на камень?! Так вот! – поднял кверху палец. – Там, – махнул рукой за перевал, – за кордоном, кыргызы тоже знают эту легенду. Так это не легенда совсем – а правда! Когда я уезжал отсюда, на шестой день пути, уже там, в степях, встретил семью пастухов. Был среди них старец, лет около ста или больше. Его на руках носили из юрты на солнце посмотреть и обратно, уже ходить не мог. Однако видел, как молодой! За разговорами он узнал, откуда я еду, оживился и сразу спросил: «А как там, на Перевале бабьих слез, лавина открыла Тотана?!» Я тогда ничего не понял из его слов, дальше он замолчал, ничего не говорил, вероятно, одумался, что проговорился. А я вроде как потом забывать стал… – немного поник голосом. – О том, как мы жили в Китае, говорить не стоит. Там, «нашего брата» – армия! Но все безоружные, и без средств к существованию. Билет на корабль купить невозможно, чтобы уплыть на Запад. Восемь лет нищенской жизни… Работал грузчиком, сторожем, на рисовых плантациях… эх, да что там говорить! А вот однажды был такой случай! Сидел я под деревом, укрываясь от дождя. Хороший дождь был, проливной. От больших капель с пригорка ручьи побежали. Да такие, что поток камни подхватывал. Случайно мой взгляд был привлечен вниманием к муравью. Несмотря на проливные струи, тащил он на себе мертвого жучка. И тут, к большому несчастию, потоки воды принесли камень, размером с кулак, и накрыли муравья вместе с жучком! Я хотел помочь муравью, быстро поднял камень, но тот был уже мертв, к сожалению. Мне ничего не оставалось, как опять накрыть муравья, камнем сверху, так сказать, похоронить. Этот случай, может, я и забыл, однако ночью, в фанзе у хозяина плантации, до меня дошло, где находится золотая статуя!

– И где же она? – затаив дыхание, спросила Софья.

– Она тут, – Сергей указал на камни у тропы рукой, – под одним из этих валунов!

– И что она там делает?!

– Ее накрыло камнем, который принесла лавина! Помнишь, в легенде: «…От женских слез содрогнулись горы! Огромные скалы поплыли по белым волнам! Белое море утопило человеческие души!» Вот в той лавине был один из камней, который задавил лошадь, на которой везли золотую статую!.. Тогда, на Гуляевском пороге, когда плот налетел на камень, Григорий понял простую истину. И старец тот, в юрте, знал, где лежит золотая статуя! И я вот понял, но только слишком поздно… однако же теперь, Софья, – радостно, взволнованно потирая ладони, – сбудутся все наши мечты!..

– Какие мечты?! – насторожившись, потухла Софья.

– Ты даже себе представить не можешь, Софья, как все будет по-другому! – загоревшимися глазами, вмиг погрузившись в зыбун золотой лихорадки, продолжил Сергей. – По моим подсчетам, Софья, там золота больше ста килограммов!.. Всем хватит!

– Всем, это кому?!

– Вам, Погорельцевым, и нам! Вам можно будет наконец-то вый ти из этой проклятой тайги! А нам уехать из проклятого Китая… открыть дело! Купить пароход… завод!.. да все что угодно! Ты даже не представляешь, Софья, какой мир может открыться для вас, отшельников тайги! Там, за границей, вам можно будет открыть свою Церковь! Там другие законы, ваше вероисповедование не запрещается!

– И как ты хочешь ее делить?!

– Тут уж очень просто, – с довольной улыбкой развел руками Сергей. – Можно расплавить… распилить. На худой конец – разрубить…

Софья поникла головой. Ей стало все понятно. Сергей – орешек с другого кедра. Как бы то ни было, он живет по другим законам цивилизации, у которой нет Святой Духовной Памяти. Если это так, у них разные дороги. И еще неизвестно, кому в этой жизни больше повезло.

Скорбно Софье, тяжело. Будто на сердце положили тот самый камень, под которым двести лет покоился Тотан. Неизвестно куда исчезли радость и торжество от встречи с Сергеем. Лучше бы не встречаться, не ездить на Перевал бабьих слез. Пусть бы в памяти остался добрый след славного офицера. Теперь ее сознание заполонено отрешением и грустью: она ошиблась в Сергее. Может, тому и надо было быть. Он – птица высокого полета, где властвуют роскошь и капитал. Она, простая отшельница, рабыня праведности и святости. Сергей живет в своем мире, где ценности порой превыше чести. Софья не знает другой правды, как нести на своих женских плечах, в сердце веру в Бога. А Бог призывает человека жить по Святым заповедям. Не понять Сергею Софьи, как не понять сытому голодного. Так какие могут быть общие мнения у верующего и страждущего, готового превратить Бога во благо личных интересов?

Упала Софья духом: зачем поехала на Перевал бабьих слез. Пусть бы Сергей остался в ее памяти добрым словом, чем горьким упреком. Не упрекает Софья действия Сергея, ни к чему это. Не вяжется разговор двух товарищей, будто огненная коса разрезала стежку старых, добрых отношений. Сергей, будто понимая это, старается исправить положение, приглашает к столу, предлагая невиданные староверам лакомства: копченую колбасу, леденцы да прочие яства. А у Софьи кусок в горло не лезет, стала собираться:

– Поедем мы, назад дорога долгая…

– Куда же на ночь глядя? – удивляются кладоискатели.

– Что нам ночь? – слабо улыбнулась Софья. – Конь и в темноте дорогу знает. Дома ждут!

– А где же вас найти? – стараясь как-то поддержать связующую нить дружбы, слабо спросил Сергей. – Может, придется свидеться…

Софья какое-то время думала, сказать или нет дорогу, потом все же решилась: не такой уж Сергей плохой человек, сам через границу тайно перешел.

– Вон за тем перевалом, – Софья указала на запад рукой, – налево поедешь. Там между белками есть Небесное озеро. Там мы теперь живем!

Сухо простились. Софья усадила Гришатку на Воронка, сама живо вскочила на свою лошадь, перед выездом напомнила:

– Через неделю будет разъезд красных, опасайтесь! – и тронула уздечку.

– Спасибо, Софья! – донеслись сзади слова благодарности Сергея. Товарищи негромко зашептались:

– Не скажет большевикам, что мы здесь?

– Нет, не скажет! – был твердый ответ.

Спускаясь с перевала, Софья долго осеняла себя и дорогу крестом, шепотом молилась, очищая с души неприятный осадок общения. В голову лезли нехорошие, непонятно-предупреждающие мысли: нехорошо все получилось… Однако в сознании теплился добрый огонек памяти к Сергею: «А, поди ж ты, не сказал сотоварищам о самородках, что я тогда давала ему в дорогу!»

Всю дорогу, пока они ехали по Тропе бабьих слез, в душе боролись чувства совести. Может, надо было сказать, что под камнем Тотана нет? Другое восприятие оправдывало: пусть копают, на все воля Божья!