Часть десятая
Wertewandel

– Сантиметр в радиусе, – ответил физик, – масса – 0,29 грамма. То есть мы сжигаем 1290 таких шаров в секунду. Это позволит пассажирам постоянно ощущать приятное g.

Ниргал вошел в ритм и сохранял его на протяжении всего дня. Лунг-гом-па. Религия бега, бег вместо медитаций и молитв. Дзадзен, ка дзен. Часть ареофании, неотъемлемо связанная с марсианской гравитацией; при двух пятых g, к которым приспособилось, человеческое тело могло достичь эйфории от прилагаемых усилий. Человек, бегущий, как паломник, – наполовину поклонник, наполовину бог.

Религия, которая в последнее время приобрела немало приверженцев, бегающих одиночек. Иногда они устраивали организованные забеги и гонки – «Нитью по Лабиринту», «Ползком по хаосу», «Трансмаринерский бег», «Кругосветка». А между ними – ежедневные тренировки. Все это имело бесцельный характер – искусство ради самого искусства. Для Ниргала это было почитанием, медитацией, забвением. Его разум странствовал или сосредотачивался на теле или на пути – или просто отключался. В такие мгновения он бежал к музыке – к Баху, затем к Брукнеру, к Бонни Тиндэллу, элизийскому неоклассику, чья музыка разливалась, как дневной свет, а протяжные аккорды сменялись ровными внутренними модуляциями, похоже на Баха или Брукнера, но медленнее и ровнее, неумолимее и величественнее. Подходящая музыка для бега, хотя даже за несколько часов она совершенно не проникала в его сознание. Он просто бежал.

Приближалось время «Кругосветки», которая всегда начиналась в перигелий. Стартуя в Шеффилде, участники бежали на запад или на восток вокруг света, без наручных консолей и без какой-либо навигационной помощи, лишенные всего, кроме той информации, что давали им собственные органы чувств, имея при себе лишь небольшие сумки с едой, питьем и снаряжением. Им разрешалось выбирать любой маршрут в пределах двадцати градусов от экватора (их отслеживали по спутникам и в случае ухода из экваториальной зоны – снимали с забега) и пересекать любые мосты, включая мост через Ганг, благодаря которому маршруты севернее и южнее долин Маринер становились примерно одинаково выгодными, а количество пригодных вариантов увеличивалось приблизительно до числа самих участников. Ниргал выиграл пять из девяти предыдущих забегов – прежде всего благодаря умению выискивать маршруты, а не из-за скорости. Многие горные бегуны считали «путь Ниргала» неким мистическим достижением, нелогичной причудливостью, и в последние пару гонок его преследовало несколько человек, которые рассчитывали обогнать его перед финишем. Но он каждый год выбирал новый маршрут и не раз принимал выбор, который казался таким неправильным, что некоторые из преследователей сдавались и уходили в более перспективных направлениях. Другие не могли выдерживать темп на протяжении двухсот с лишним дней, за которые нужно было преодолеть около 21 000 километров: требовалось сохранять выдержку длительное время и принять этот темп за образ жизни. Бежать изо дня в день.

Ниргалу это нравилось. Он хотел выиграть и следующую «Кругосветку», чтобы стать победителем большинства из первых десяти. Он изучал маршрут, проверял новые пути. Каждый год появлялись новые тропы, а в последнее время стало модно устраивать лестницы в скалах каньонов, хребтов и уступов, делая их таким образом проходимыми.

Трасса, по которой он бежал сейчас, появилась уже после того, как он был здесь в последний раз; он спускался по отвесной стене провала в хаосе Ароматов, и на противоположной стене теперь была такая же трасса. Если взять путь через хаос напрямик, бежать придется при значительном уклоне, но все более ровные пути отклонялись на север или на юг.

Новый путь проходил по угловым трещинам в глыбистой стене, и ступеньки были сложены очень ровно, как кусочки пазла, отчего ему казалось, будто он бежит по лестнице в разрушенной стене замка какого-нибудь великана. Прокладка горных дорог была искусством, которым время от времени с удовольствием занимался и Ниргал, помогая убирать вырезанные камни с помощью крана и ставить их на ступеньку ниже, – проводил многие часы в страховочном поясе, натягивал тонкие зеленые тросы, направлял крупные базальтовые многогранники. Первым строителем дорог, которого он повстречал, оказалась женщина, она прокладывала путь вдоль гребня гор Герион, тянущегося по дну каньона Ио. Ниргал помогал ей все лето, пройдя с ней бо́льшую часть хребта. Она и сейчас была где-то среди долин Маринер и строила дороги с помощью своих ручных инструментов, мощных породных пил, полиспастов со сверхпрочными канатами и вяжущих болтов, более крепких, чем сами скалы. Она заботливо собирала тротуары или лестницы из окружающих пород, и одни ее дороги напоминали естественные формы рельефа, чудесным образом приходящие на помощь, другие были как римские дороги, третьи сохраняли масштаб, как у древних египтян или инков, и состояли из огромных блоков, с миллиметровой точностью разложенных по склонам и хаосам.

Триста ступенек вниз – он считал, – затем поперек дна пролома за час до заката. Над темными стенами светило фиолетовое небо. На дне, устланном тенистым песком, дороги не было, и он сосредоточил внимание на скалах и растениях, что были там повсюду. Пока он бежал между ними, уловил взглядом светлые цветы на верхушке бочкообразного кактуса, которые сияли, как само небо. Да и его тело тоже сияло под конец бегового дня и в преддверии ужина. Голод же терзал его изнутри, порождая слабость, которая становилась все более неприятной с каждой минутой.

Найдя лестницу на западной стене, он стал по ней взбираться, то ускоряясь, то замедляясь. Он поднимался вверх большими размеренными шагами, поворачивая то влево, то вправо, восхищаясь удачным расположением этого прохода сквозь систему трещин. Раньше ему приходилось почти все время бежать вдоль каменной стены высотой по пояс с одной стороны, прерывающейся куском голой скалы, где строителям пришлось пойти на крайность, закрепив на болтах крепкую магниевую лестницу.

Он торопливо поднялся по новой лестнице, от усталости собственные мышцы казались ему гигантскими эластичными резинками. Слева от лестницы, на отдельной плите, находился ровный участок с великолепным видом на длинный узкий каньон, простирающийся внизу. Он свернул с дороги и прекратил свой бег. Сел на камень, который был здесь вместо стула. Дул крепкий ветер, и Ниргал раскрыл свой маленький грибообразный шатер, который в темноте казался прозрачным. Постельные принадлежности, лампа, планшет – все было поспешно извлечено из поясной сумки, где он копался в поисках еды, вещи словно отполировались за годы пользования и были легкими, как перышки: вся сумка весила меньше трех килограммов. А потом он нашел в задней части плиту на батарейках, пищевую сумку и бутылку с водой.

Сумерки проходили с гималайским величием, а он тем временем разогревал котелок с порошковым супом, скрестив ноги на подушке и прислонившись к прозрачной стенке шатра. Утомленные мышцы ощущали блаженство от обычного сидения. Заканчивался еще один прекрасный день.

Проворочавшись всю ночь, он поднялся при предрассветном холодном ветре, быстро собрался, весь дрожа, и снова побежал на запад. Преодолев последние ухабы Ароматов, он оказался на северном побережье залива Ганг. Темно-синяя гладь залива лежала теперь слева от него. Здесь длинные пляжи были усеяны песчаными дюнами, поросшими короткой травой, бежать по которой было легче. Ниргал мчался в своем ритме, бросая беглые взгляды то на море, то на тайгу, что тянулась справа. Вдоль береговой линии высадили миллионы деревьев, которые должны были придать устойчивость земле и ослабить пылевые бури. Большой лес в Офире – один из наименее заселенных регионов Марса: в первые годы его существования его редко посещали, здесь никогда не было шатровых городов, путешествовать сюда не решались из-за глубоких отложений пыли и частиц. Теперь эти отложения были кое-как укреплены лесом, но вблизи ручьев они превращались в болота и топи с непрочными лёссовыми обрывами, из-за которых случались бреши в решетчатой крыше из веток и листьев. Ниргал держался границы леса и моря, бежал по дюнам или участкам мелких деревьев. Он пересек несколько небольших мостов, соединявших берега речных устьев. Затем заночевал на пляже, убаюканный звуками разбивающихся волн.

Проснувшись на рассвете, направил путь по тропе, тянувшейся под навесом из листьев, – побережье уже было преграждено дамбой каньона Ганг. День был тусклым и холодным. В этот час казалось, будто каждый объект превратился в собственную тень. От дороги ответвлялись слабо различимые тропы, уводя налево, в гору. Лес в этих местах был по большей части хвойным: здесь росли высокие красные секвойи, окруженные более низкими соснами и можжевельником. Поверхность почвы устилали сухие иголки. Там, где было более влажно, сквозь этот коричневый ковер пробивались папоротники, лишь усложняя своими архаичными фракталами узор из солнечных бликов. Между узкими травянистыми островками вился ручей. Здесь редко когда открывался обзор более чем на сто метров вперед. Преобладали зеленые и коричневые цвета, красный был виден только в грубой коре секвой. На ковре, словно живые, танцевали лучи света. Ниргал бежал прочь от самого себя, завороженный, минуя эти пучки лучей. Он перепрыгивал через неглубокие ручьи, с камней – на поросшие папоротником поляны. Он словно пересекал комнату, к которой примыкали коридоры, уводившие в похожие комнаты – выше и ниже по течению. Слева журчал небольшой водопад.

Он остановился, чтобы напиться у ручья. А когда поднялся, увидел сурка, который, переваливаясь, шел по мху под водопадом. У Ниргала кольнуло сердце. Сурок попил, вымыл лапы и морду, но не заметил его.

Затем послышался шорох, и сурок сорвался с места, но его тут же накрыла пятнистая шерсть, мелькнули белые зубы – крупная рысь пронзила ему горло, сжав его мощными челюстями и крепко встряхнув, после чего прижала к земле огромной лапой.

Ниргал отскочил в момент атаки. Рысь, лишь зафиксировав свою добычу, посмотрела в его сторону, будто только теперь заметив движение человека. Ее глаза сверкали в тусклом свете, пасть истекала кровью. Их взгляды встретились, и Ниргал содрогнулся. Ему показалось, что рысь ринулась к нему, острые зубы ярко сияли даже в тусклом свете…

Но нет. Она исчезла вместе с добычей, оставив после себя лишь колышущийся папоротник.

Ниргал побежал дальше. День оказался темнее обычного, что объяснялось тенью от облаков, – все окутывал враждебный полумрак. Приходилось быть внимательным, чтобы не потерять тропу из виду. Сквозь тени пробивался свет – белое сквозь зеленое. Преследователь и преследуемый. Обледеневшие пруды посреди сумрака. В поле бокового зрения – мох на коре, контуры папоротников. То кривой ряд остистых сосен, то участок трясины. День был холодным, а ночь предстояла совсем студеная.

Он пробежал весь день. Сумка колыхалась у него за спиной, в ней почти не осталось еды. Он был рад тому, что приближался к следующему тайнику с провиантом. Бывало, он брал с собой лишь несколько горстей какой-нибудь крупы и жил тем, что давала земля, – собирал сосновые шишки и рыбачил. Но в таких случаях ему приходилось тратить по полдня на поиски еды, да и то добыть удавалось немного. Когда где-то появлялась рыба, то озеро объявляли невероятным рогом изобилия и там тут же собирался озерный народ. Но в этот раз он двигался на полной скорости от тайника к тайнику, поглощая семь-восемь тысяч килокалорий в день и все равно оставаясь вечером голодным. И, когда он достиг небольшого арройо, где находился следующий тайник, и увидел, что в нем обвалилась одна из стен, то закричал от ужаса и гнева. Он даже попытался раскопать рыхлую груду камней – обвал был небольшим, но все равно требовалось расчистить пару тонн. Так что найти здесь еду шансов не было. Теперь ему нужно изо всех сил бежать поперек каньона Офир к следующему месту – и бежать на голодный желудок. Едва поняв это, он тронулся в путь, думая лишь о том, как сэкономить время.

Теперь он присматривался ко всему съедобному, что попадалось ему на пути: сосновым шишкам, луговому луку – к чему угодно. Остаток той еды, что был у него в сумке, расходовал медленно, подолгу пережевывая, стараясь, чтобы она казалась более питательной. Наслаждаясь каждым кусочком. Голод теперь не давал ему спать каждую ночь, хотя в часы перед рассветом ему удавалось погрузиться в крепкий сон.

На третий день этого непредвиденного голода он вышел из леса и оказался на самом юге каньона Ювента, в том месте, где в древности случился прорыв одноименного водоносного слоя. Чтобы преодолеть этот участок, требовалось много сил, а он был голоден, как никогда в жизни, и до следующего тайника оставалось еще два дня пути. Его организм, судя по ощущениям, использовал все свои запасы и теперь работал за счет самих мышц. От этого самопоглощения все вокруг казалось ему более резким и ярким, будто все сверкало белизной, точно весь мир начинал просвечиваться. Вскоре после этой стадии, как он знал из похожего опыта прошлого, состояние «лунг-гом-па» даст ход галлюцинациям. Хотя у него в глазах уже рябили извивающиеся червячки, черные точки и окружности маленьких белых грибов, а на песке мерещились зеленые ящероподобные твари, которые оказывались у него прямо под ногами и не исчезали по несколько часов.

Ему приходилось прикладывать все умственные силы, чтобы ориентироваться в этой пересеченной местности. Он в равной степени смотрел на камни под ногами и на окружающий ландшафт, постоянно то поднимая, то опуская голову, практически бездумно, тогда как мысли двигались его в совершенно другом ритме. Хаос Ювента, спускавшийся справа от него, представлял собой неглубокую неровную полость, поверх которой виднелся далекий горизонт – как если бы смотреть из большой расколотой чаши. Впереди местность была беспорядочной и неровной, испещренной ямами и буграми из валунов и барханов, тени были слишком темными, а освещенные места – слишком яркими. Темно и в то же время ярко; время вновь приближалось к закату, и ему слепило глаза. Вверх-вниз, вверх-вниз. Он взбежал по склону древней дюны, соскользнул по песку и камням – спуск казался ему блаженством, – влево, вправо, влево, с каждым шагом перелетая на несколько метров и тормозя благодаря песку или гравию. Это было слишком просто и вызывало привыкание, но, снова оказавшись на ровной поверхности, пришлось вновь возвращаться к честному бегу, а последовавший далее подъем выдался и вовсе изнурительным. Вскоре ему нужно было найти место для ночлега, может быть, в следующей низине или на ровном песчаном участке рядом с какой-нибудь террасой размыва. Он мучился голодом, ослаб от недоедания, а в руке у него оставалось только несколько луговых луковиц, которые сорвал ранее. Но усталость сейчас играла ему на руку: он был готов уснуть, невзирая ни на что. Истощение всегда побеждало голод.

Он пересек небольшое углубление, взобрался на холм, прошел между двумя огромными валунами. И во вспышке света перед ним оказалась обнаженная женщина, она стояла и размахивала зеленым шарфом. Он резко остановился, пошатнувшись, сначала ошеломленный тем, что ее увидел, затем обеспокоенный тем, что галлюцинации вышли из-под контроля. Но она стояла перед ним, яркая, как пламя, он видел вены, что тянулись по ее груди и ногам, и она лишь молча качала зеленым шарфом. Затем другие люди, пробежав мимо нее, перемахнули через небольшой бугор, направляясь туда, куда она показывала, – или ему так почудилось. Она взглянула на Ниргала, жестом указала на юг, будто давая понять, что это относилось и к нему, а затем побежала. У него складывалось впечатление, будто ее худое белое тело плыло не только в привычных трех измерениях. Сильная спина, длинные ноги, округлый таз; она была уже далеко, и зеленый шарф, которым она продолжала указывать путь, вился то в одну, то в другую сторону.

Вдруг он увидел впереди трех антилоп, взбегающих на холм, что возвышался на западе силуэтом в свете заходящего солнца. Значит, это охотники! Люди, выстроившись в дугу, гнали антилоп на запад, размахивая шарфами. Все происходило молча, словно во всем мире пропал звук – ни шума ветра, ни криков. В какое-то мгновение одна антилопа остановилась на холме, и все замерли, все были начеку, но стояли неподвижно – и преследующие, и преследуемые застыли на месте. Живая картина сковала и Ниргала. Он боялся моргнуть, будто все это могло исчезнуть, когда он откроет глаза.

Первой сдвинулась с места антилопа: разрушив картину, она тихонько двинулась мелкими шажками. Женщина с зеленым шарфом, выпрямившись, последовала за ней. Остальные охотники то появлялись, то исчезали из поля зрения, перемещаясь, как вьюрки, от одной неподвижной позиции к другой. Они были босиком, в набедренных повязках или майках. У некоторых лица и спины были расписаны красными, черными или желтыми красками.

Ниргал последовал за ними. Они резко повернули и двигались на запад, он заметил, что оказался в их левом крыле. В этом ему повезло, потому что, когда антилопа попыталась прорваться с его стороны, Ниргал оказался в нужном месте, перерезав ей путь и бешено махая руками. Тогда все три антилопы, как одна, повернулись и снова устремились на запад. Группа охотников побежала следом, быстрее, чем когда-либо бегал Ниргал, но при этом сохраняла дугу. Ниргалу с трудом удавалось хотя бы держать их в поле зрения: босые или нет, они бегали по-настоящему быстро. Трудно было видеть их среди длинных теней, к тому же они по-прежнему молчали. В другом крыле дуги кто-то взвизгнул, и это был единственный изданный ими звук, не считая скрипа песка и гравия и тяжелого дыхания. Они то появлялись, то скрывались из виду, а антилопы бежали впереди, время от времени ускоряясь короткими рывками. Ни одному человеку не по силам было их настичь. И Ниргал продолжал бежать, задыхаясь, участвуя в охоте. Затем он снова увидел жертву впереди. Ага, антилопа остановилась! Они подобрались к краю обрыва. Край каньона… Он увидел овраг и противоположную стену. Неглубокая борозда, заросшая соснами. Знали ли антилопы, что она там была? Знакомы ли им эти места? Каньон не был заметен даже за пару сотен метров…

Но, похоже, они эти места знали, потому что с безупречной животной грацией полурысью-полувскачь пронеслись вдоль обрыва на юг, где находилось небольшое углубление. Оно оказалось вершиной крутого оврага, откуда камни сносило на дно каньона. Когда антилопы исчезли в проеме, все охотники ринулись к краю и увидели, как антилопы спускались по оврагу, словно щеголяя своей силой и выдержкой, перескакивая с камня на камень огромными прыжками. «Ау-у-у!» – с этим криком охотники поспешили к изголовью оврага, визжа и кряхтя. Ниргал вместе с ними соскочил с обрыва, и они, обезумев, спускались, улюлюкая и припрыгивая, и даже его ноги, хоть и ставшие ватными после бессчетных дней лунг-гома, сейчас были снова сильны. Он обгонял других охотников, перескакивая и скользя по валунам, прыгая и сохраняя равновесие с помощью рук. Как и остальные, он был предельно сосредоточен на происходящем, стараясь спускаться как можно скорее и при этом не упасть.

Лишь очутившись на дне каньона, Ниргал увидел, что каньон весь зарос лесом, который сверху был едва заметен. Деревья тянулись высоко над засыпанным снегом и иголками дном: здесь были ели и сосны, а дальше, вверх по каньону на юг – легко узнаваемые огромные стволы гигантских секвой, по-настоящему крупные деревья – настолько, что каньон вдруг показался мелким, несмотря на то что спускаться сюда пришлось довольно долго. Некоторые верхушки даже возвышались над его стенами – искусственно выведенные двухсотметровые гигантские секвойи, каждая из которых имела широкую крону, прикрывающую меньших размеров ели и сосны и коричневый ковер из иголок с редкими участками снега.

Антилопы рысили вверх по каньону, на юг, прямо в этот девственный лес. Охотники с радостными криками преследовали их, перепрыгивая один огромный ствол за другим. Из-за массивных цилиндров, обтянутых потрескавшейся красной корой, все остальное казалось меньше – они все словно были маленькими животными, вроде мышей, которые разбегались по заснеженному лесу, когда на них падал свет. У Ниргала покалывало кожу на спине и боках, он все еще был возбужден после спуска, задыхался и чувствовал легкое головокружение. Охотники явно были не в состоянии догнать антилопу, и Ниргал не понимал, что они теперь делали. Но все равно несся между громадными деревьями, следуя за теми, кто бежал впереди. Он хотел просто участвовать в погоне.

Затем секвойи поредели, как на выезде из района небоскребов, и вскоре впереди осталось лишь несколько деревьев. И глядя между их стволами, Ниргал снова резко остановился: на дальней стороне узкой поляны каньон преграждала стена воды. Настоящая стена воды, тянущаяся от самого края и нависающая над ними ровной и прозрачной массой.

Дамба водохранилища. С недавних пор их начали строить из прозрачных листов алмазной сетки, вставленных в бетонное основание – Ниргал видел его: тонкую белую линию, которая тянулась вдоль обеих стен каньона и по его дну.

Масса воды стояла над ними, как поверхность огромного аквариума, мутная возле дна, где в грязи плавали какие-то растения. Чуть выше были видны серебристые рыбы размером с тех антилоп – они мелькали у прозрачной стены, а затем исчезали в темных глубинах.

Три антилопы беспокойно метались перед барьером, самка и детеныш следовали за резкими поворотами самца. Когда охотники приблизились к ним, самец внезапно подскочил и со всей силы ударил головой о дамбу. Рога, как костяные ножи, стукнулись о нее со страшным звуком, и Ниргал в страхе замер, как и все остальные, кто лицезрел это дикое действо, такое яростное, словно это сделал человек, – но самец отпрянул и попятился. Затем развернулся и ринулся на них. Тогда в воздухе закрутились боласы, его ноги оплела веревка, прямо над копытами, и он рухнул оземь. Часть охотников столпилась вокруг него, остальные камнями и копьями повалили самку с детенышем. Визг резко оборвался. Ниргал увидел, как горло самки перерезали клинком с обсидиановым лезвием, и кровь хлынула на песок возле самого основания дамбы. Сверху подплыла крупная рыба и взглянула на них.

Женщины с зеленым шарфом теперь не было видно. Другой охотник, мужчина, на котором было надето только ожерелье, закинул голову и издал вой, нарушив то странное молчание, которое сопровождало их работу. Он протанцевал по кругу, а потом ринулся к прозрачной стене дамбы и метнул копье прямо в нее. Оно отскочило от поверхности. Торжествующий охотник подбежал к стене вплотную и ударил по ней кулаком.

Женщина-охотник с кровью на руках повернула голову и надменно взглянула на него.

– Хватит дурачиться, – сказала она.

Копьеметатель рассмеялся.

– Не волнуйся, эти дамбы в сто раз прочнее, чем нужно.

Женщина презрительно покачала головой.

– Какая глупость так искушать судьбу.

– Поразительно, какие подозрения кроются в боязливых умах.

– Дурак ты, – сказала женщина. – Случайности так же реальны, как что угодно другое.

– Случайности! Судьба! Ка! – Он поднял копье и снова метнул его в дамбу: то отскочило и чуть не попало в него самого, и он безудержно рассмеялся. – Какая счастливая случайность! Судьба помогает смелым, да?

– Придурок. Проявил бы хоть какое-то уважение.

– Я и так, со всем уважением к этой антилопе, ударил в стену прямо как она. – Он хрипло рассмеялся.

Остальные не обращали на них внимания, занятые тем, что забивали пойманных животных.

– Большое спасибо, брат! Большое спасибо, сестра!

У Ниргала дрожали руки, он чувствовал запах крови и истекал слюной. От кучек кишок в холодный воздух поднимался пар. Из поясных сумок появились магниевые жерди, их выдвинули во всю длину и привязали за ноги обезглавленные тела антилоп. И охотники, взявшись по краям, подняли их над землей.

Женщина с окровавленными руками кричала на копьеметателя:

– Ты бы лучше помог нести, если хочешь это есть.

– Да пошла ты! – ответил он, но все же взялся за передний конец жерди, на которой висел самец.

– Идем, – сказала женщина Ниргалу, и они поспешили на запад поперек дна каньона, между водной стеной и последней из огромных секвой. Ниргал пошел следом, в животе у него урчало.

Западную стену каньона украшали наскальные рисунки: животные, лингамы, йони, отпечатки ладоней, кометы и космические корабли, геометрические фигуры, сгорбленный флейтист Кокопелли, – все едва различимые в сумраке. В скале была вырезана лестница, которая тянулась вдоль уступа, имевшего форму почти идеально правильной буквы Z. Охотники двинулись вверх, и Ниргал за ними. Когда он снова стал подниматься в гору, то почувствовал, что желудок пожирал сам себя, а голова закружилась. А прямо перед ним несли черную антилопу.

Чуть выше росло несколько гигантских секвой, оставшихся на краю каньона в стороне от остальных. Когда охотники добрались туда, то, повернувшись к последним лучам заходящего солнца, Ниргал увидел, что эти деревья образовывали круг – неровный хендж из девяти деревьев с большим местом для костра в центре.

Группа вошла в круг и принялась разжигать костер, свежевать антилопу, вырезать крупные куски мяса с ее бедер. Ниргал стоял и смотрел, и ноги его колотились, будто он работал на швейной машинке, рот фонтанировал слюной, он сглатывал снова и снова, каждый раз, когда чувствовал запах мяса, возносившийся в свете ранних звезд. Свет от костра растекался в темноте, создавая в круге деревьев мерцающее пространство под открытым небом. Ниргал глядел на отблески на иглах секвой, и ему чудилось, будто он видит собственные кровеносные сосуды. Вокруг некоторых стволов вверх, уводя к ветвям, поднимались винтовые лестницы. Высоко над ними горели лампы, и звучали голоса, словно крики жаворонков, взлетевших к звездам.

Трое или четверо охотников сгрудились вокруг Ниргала, угостив его лепешками, судя по вкусу, из ячменя, затем каким-то пламенным алкоголем, который разливали в глиняные чашки. Они рассказали ему, что нашли хендж секвой несколько лет назад.

– А куда делась… ваша главная охотница? – спросил Ниргал, озираясь.

– О, Диана-охотница не сможет ночевать сегодня с нами.

– К тому же она облажалась и не хочет быть здесь.

– Да все она хочет! Ты же знаешь Зо, она всегда найдет причину.

Они рассмеялись и переместились поближе к огню. Женщина достала обугленный кусок мяса и помахала им на палке, пока тот не остыл.

– Я съем тебя целиком, сестра моя! – и откусила его.

Ниргал ел с ними, впав в беспамятство от вкуса горячего мяса, с силой пережевывая, и все равно глотая пищу кусками, весь возбужденный и дрожащий от сводящего с ума голода. Еда, еда!

Второй кусок он ел медленнее, больше наблюдая за другими. Его желудок быстро наполнялся. Он вспомнил рывок по оврагу: поразительно, на что оказалось способно тело в подобной ситуации, он словно испытал внетелесный опыт – или же телесный, но управляемый подсознательно, вероятно, откуда-то из глубины мозжечка, тем древним подсознанием, которое позволяло совершать невиданные вещи в состоянии благодати.

Пропитанная смолой ветка выплевывала из пламени искры. Его зрение до сих пор не успокоилось, изображение прыгало и казалось размытым. К нему подошел копьеметатель вместе с еще одним мужчиной.

– На, выпей это, – сказали ему и, смеясь, поднесли к губам кожаную трубку, после чего ему в рот полился горький, похожий на молоко напиток. – Выпей крови белого брата, брат.

Несколько человек взяли в руки камни и стали ритмично стучать ими друг о друга. Остальные начали танцевать вокруг костра, крича и распевая:

– Аль-Кахира, Маадим, Окакух, Хармахис, Аль-Кахира, Маадим, Окакух, Хармахис…

Ниргал танцевал вместе с ними, прогнав мысли об усталости. Стояла прохладная ночь, и танцующие то приближались к жаркому костру, то отдалялись от него – то ощущали его свет на голой коже, то уходили назад в холод. Когда все разгорячились и вспотели, они вышли в ночь и побрели обратно в сторону каньона, вдоль обрыва на юг. Кто-то схватил Ниргала за предплечье, и ему показалось, что это Диана-охотница снова оказалась перед ним, но было слишком темно и нельзя было разглядеть. А потом они полетели прямо в водохранилище, совсем ледяное, он нырнул под воду, оказался по пояс в иле и песке, вынырнул, почувствовал убийственный холод, его бешено затрясло, он стал хватать ртом воздух, рассмеялся, кто-то схватил его за ногу, и он снова ушел вниз, смеясь. Затем мокрый, замерзший, босой, вскрикивая на каждом шагу, вернулся в хендж, в тепло. Там, промокшие, они снова танцевали, приникая к костру, вытянув руки, словно пытаясь обнять исходившее от него излучение. Все тела казались красными в его свете, иглы секвой мелькали на фоне звезд, качаясь в ритм каменным перкуссиям.

Когда они отогрелись и костер потух, Ниргала отвели по одной из лестниц на секвойю. На крупных верхних ветвях располагались плоские спальные платформы с низкими стенками и без крыш. Пол слегка качался под ногами, когда прохладный ветер шевелил ветвями, пробуждая в них глубокие неземные хоры. Ниргала оставили одного на самой высокой платформе. Он достал свои постельные принадлежности, улегся и под шум ветра, гуляющего в иглах секвойи, уснул.

Он неожиданно проснулся на рассвете. Сел, прислонившись к стенке своей платформы, удивленный тем, что весь предыдущий вечер не оказался сном. Он выглянул через край: до земли было очень, очень далеко. Он словно находился в марсовой площадке огромного корабля. Это напоминало ему высокую бамбуковую комнату в Зиготе, но здесь все было гораздо крупнее, здесь были усыпанный звездами купол неба и черная линия горизонта вдалеке. Вся земля казалась смятым темным одеялом с вкрапленным в него узором серебристой поверхности водохранилища.

Он спустился по лестнице – в ней было четыреста ступенек. Дерево, по-видимому, достигало порядка 150 метров и вдобавок возвышалось над 150-метровым обрывом, за которым располагался каньон. В предрассветных лучах он выглянул на стену, к которой они пытались подвести антилоп, увидел овраг, по которому промчались вниз, прозрачную дамбу, массу воды за ней.

Он вернулся в хендж. Несколько охотников уже были на ногах и, дрожа в утренней прохладе, пытались снова разжечь костер. Ниргал спросил их, собирались ли они в путь в этот день. Те ответили, что да, готовились двинуться на север по хаосу Ювента и оттуда на юго-западное побережье залива Хриса. А что дальше – пока не знали.

Ниргал спросил, можно ли ему присоединиться к ним на какое-то время. Они удивились, внимательно на него посмотрели и переговорили между собой на незнакомом ему языке. Пока они говорили, Ниргал сам размышлял над тем, зачем об этом спросил. Да, он хотел увидеть снова Диану-охотницу, это так. Но не только из-за этого. В его лунг-гом-па не было ничего такого, что могло бы сравниться с последним получасом охоты. Конечно, бег дал ему некоторые способности – выдерживать голод, усталость, но теперь с ним случилось что-то новое. Занесенная снегом лесная почва, погоня по девственным лесам, бросок по оврагу, эпизод у дамбы…

Охотники кивнули ему. Он мог пойти с ними.

Весь тот день они шли на север, следуя по извилистой тропе по хаосу Ювента. Вечером добрались до невысокой столовой горы, чью вершину целиком занимал яблоневый сад. Они смогли подняться туда по уступу, где была проложена дорога. Деревья были обрезаны и имели форму бокалов для коктейля, и прямо из старых, искривленных ветвей теперь тянулись новые ростки. Всю вторую половину следующего дня они переставляли лестницы от дерева к дереву, обрезая тонкие веточки с твердыми, терпкими, незрелыми маленькими яблоками.

Посреди рощи находилось строение с круглой крышей и открытыми стенами. Дисковый дом, как сказали они. Ниргал вошел внутрь и изумился его дизайну. Основание состояло из круглой бетонной плиты, отполированной до мраморного блеска. Крыша, такой же формы, поддерживалась Т-образной внутренней стеной, которая тянулась по диаметру и по радиусу. В открытом полукруге располагались кухня и гостиная, с другой стороны – спальни и ванная. Внешний контур, сейчас открытый, при плохой погоде мог закрываться прозрачными стенами, которые опускались вдоль всего круга, как занавески.

Как рассказала Ниргалу женщина, забивавшая антилопу, дисковые дома можно было найти по всему плато Луна. Другие группы использовали такие же дома, когда ухаживали за садами, что попадались им на пути. Они все являлись частью широкого кооператива, члены которого жили кочевниками, занимались немного сельским хозяйством, немного охотой, немного собирательством. Сейчас одна группа запекала яблоки, чтобы сделать из них пюре про запас, другая жарила мясо антилопы на костре за домом или работала в коптильне.

От двух круглых ванных, что находились прямо возле дома, поднимался пар, и какая-то часть группы посбрасывала одежду и забралась в одну из них, что поменьше, желая вымыться перед ужином. Они были очень грязными, уже долгое время живя в полевых условиях. Ниргал пошел за женщиной (на ее руках до сих пор оставалась запекшаяся кровь) и присоединился к купающимся. Горячая вода показалась ему чем-то инопланетным, словно жар огня стал жидким, чтобы к нему можно было прикоснуться и погрузить в него свое тело.

Проснувшись на рассвете, они расселись у костра и принялись заваривать кофе и каву, болтать, штопать одежду, бродить вокруг дискового дома. Спустя какое-то время собрали свои немногочисленные вещи, потушили огонь и выдвинулись в путь. У каждого был рюкзак за спиной либо поясная сумка, но большинство путешествовали налегке, как Ниргал, а то и вовсе лишь с тонкими спальными мешками, едой и копьями или луками со стрелами, подвешенными через плечо. Они шли все утро, затем разделились на небольшие группы, чтобы насобирать сосновых шишек, желудей, луговых луковиц и дикой кукурузы, либо поохотиться на сурков, кроликов, лягушек или что-нибудь покрупнее. Они были худы: ребра выпирали, лица имели тонкие черты. Женщина объяснила ему, что им нравилось, когда оставалось чувство легкого голода. Тогда еда казалась вкуснее. И в самом деле каждую ночь этого затянувшегося похода Ниргал заглатывал свою пищу, как после своих пробежек, жадно дрожа, и все казалось ему на вкус амброзией. Они ежедневно преодолевали большие расстояния и во время таких больших охот не раз оказывались на местности, совершенно непригодной для бега, – такой грубой и неровной, что им часто требовалось четыре-пять дней, чтобы найти друг друга в следующем дисковом доме. Поскольку Ниргал не знал месторасположения этих домов, то ему приходилось всегда держаться какой-нибудь группы. Однажды его определили в группу с четырьмя детьми, которые отправились по легкому маршруту поперек кратерированного участка плато Луна, и, когда нужно было выбирать дорогу, дети каждый раз говорили ему, куда идти, и в итоге первыми добрались до следующего дискового дома. Детям это понравилось. Члены других групп иногда подсказывали им, когда лучше покинуть дом. «Эй, детишки, не пора ли в дорогу?» – и они хором отвечали, да или нет. Однажды двое взрослых подрались, после чего представили свои доводы четырем детям, которые вынесли решение против одного из них. Женщина-мясник тогда объяснила Ниргалу:

– Мы их учим, а они нас судят. Они у нас суровые, но честные.

Они собрали немного урожая из садов: персиков, груш, абрикосов, яблок. Если плоды начинали переспевать, они срывали их все, запекали и разливали по бутылкам в виде пюре или чатни, которые оставляли потом в больших кладовках под домами – для других групп или себя, до своего следующего прихода. Затем они снова тронулись в путь – на север по плато Луна, туда, где оно переходило в Большой Уступ. С того места уровень земли резко падал на пять тысяч метров – с высоты плато до залива Хриса, и весь этот спуск тянулся лишь немногим более сотни горизонтальных километров.

Идти по наклонной поверхности было тяжело, тем более что ее рельеф нарушали миллионы мелких деформаций. Здесь еще не было дорог, как не было и удобного маршрута: приходилось подниматься и опускаться, возвращаться назад и снова идти вперед. Не на кого было охотиться, не было дисковых домов поблизости, да и собирать здесь было особо нечего. А когда они переходили через ряд коралловых кактусов, прошивавший землю, будто забор из колючей проволоки, один из подростков соскользнул, упав коленом на скопление иголок. После этого магниевые жерди служили у них как носилки, и они шли дальше на север, неся плачущего мальчишку, а лучшие охотники, взяв луки и стрелы, отклонялись от маршрута группы по сторонам в надежде подстрелить какую-нибудь добычу. Ниргал заметил, как они сначала несколько раз промахнулись, но затем издалека пущенная стрела настигла бегущего кролика, и тот свалился, после чего они его добили; это был выдающийся выстрел, заставивший всех с криком подскочить на месте. В итоге они сожгли больше калорий, празднуя попадание в цель, чем получили из своей доли кроличьего мяса. Разделывавшая его женщина отнеслась к этой радости с презрением.

– Ритуальное поедание брата-грызуна, – ухмыльнулась она, поедая свой обрезок. – И не вздумай мне говорить, что случайностей не бывает.

Но вспыльчивый копьеметатель лишь усмехнулся ей, а остальные, просто набив полные рты, наслаждались доставшимся им мясом.

Позднее в тот же день они наткнулись на молодого самца карибу, который бродил в одиночку, похоже, отбившись от своих. Сумей они его поймать – их проблема с продовольствием была бы решена. Но он, несмотря на свое смятение, был осторожен и держался вне досягаемости даже самых дальних выстрелов. Он бежал прочь от людей, спускаясь по Большому Уступу. Охотники, находившиеся выше по склону, оставались у него в поле зрения.

Тогда все опустились на четвереньки и принялись старательно спускаться по раскаленным от солнца камням, двигаясь быстро, чтобы успеть окружить карибу. Но ветер дул им в спины, и карибу легко спускался по склону, иногда немного смещаясь на север или пощипывая траву. Он все с большим интересом оглядывался на своих преследователей, словно недоумевая, почему они все еще продолжают этот фарс. Ниргал и сам начинал недоумевать. И он явно не был в этом одинок: скептицизм карибу заразил их всех. Охотники пересвистывались в разных тональностях, подавая сигналы: было ясно, что во мнениях относительно стратегии возникло расхождение. Ниргал понял, что охота была делом непростым и нередко заканчивалась ничем. Вероятно, они и не были хорошими охотниками. Их припекало на камнях, они не ели как следует уже пару дней. Такие ситуации были частью их жизни, но сегодняшний день выдался слишком скверным, чтобы получать от этого удовольствие.

Когда они прошли еще немного, восточный горизонт как будто раздвоился: это им открылся залив Хриса со своей сияющей голубой гладью. Но до него было еще далеко. И пока они продолжали спускаться за карибу, море занимало все бо́льшую часть их обзора. А Большой Уступ имел здесь такой резкий уклон, что, даже несмотря на крутой изгиб Марса, залив Хриса был виден на многие километры вперед. Море, голубое море!

Возможно, им удастся поймать карибу у воды. Но тот сейчас все больше уклонялся на север, смещаясь поперек склона. Они карабкались вслед за ним, а когда преодолели небольшой гребень, им открылся прекрасный вид до самой береговой линии. Воду обрамляла кромка зеленого леса, из-под деревьев выглядывали маленькие белесые строения. На утесе возвышался маяк.

Они продолжили путь на север, и вскоре изгиб побережья протянулся до горизонта. Сразу за местом, где начинался изгиб, раскинулся прибрежный город, уместившийся в бухту в форме полумесяца на южной стороне того, что, как они теперь увидели, было проливом или, точнее, фьордом: узкий проход с противоположной стороны встречал стену еще более крутую, чем тот склон, по которому спускались они. Три тысячи метров красной скалы выпирали из воды, образуя утес такой величины, словно это был край целого материка. На нем виднелись горизонтальные полосы, глубоко высеченные ветрами, обдувавшими его миллиарды лет. Ниргал вдруг понял, где они очутились: этот массивный утес был выходящим к морю уступом полуострова Шаранова, фьорд – фьордом Касэя, а город в гавани – Нилокерасом. Длинный же путь они проделали!

Пересвистывания между охотниками стали громче и выразительнее. Примерно половина из них уселась на склон. Ряд голов возвышался над камнями, и они переглянулись друг с другом, словно всех одновременно посетила какая-то идея. А потом все встали и пошли в сторону города, бросив охоту и позволив карибу беспечно щипать свою траву. Через некоторое время бросились бегом, крича и смеясь, оставив носильщиков и раненого мальчика позади.

Но все-таки подождали их внизу, под высокими хоккайдскими соснами, росшими в предместье. Когда группа с носилками подоспела, они спустились мимо сосен и садов к городским улицам. Шумной толпой они миновали опрятные домики с окнами, выходящими на гавань, и пришли прямо к врачебному пункту, словно заранее знали, куда идти. Оставив там раненого юношу, отправились в общественные бани. А быстро искупавшись, двинулись в сторону доков, где заняли три или четыре смежных ресторана, возле которых были выставлены столики, прикрытые зонтами, и висели ряды ярких лампочек. Ниргал сел за столик рыбного ресторана в компании подростков. Спустя некоторое время к ним присоединился и раненый, с перевязанными коленом и голенью. Они много ели и пили – креветки, моллюски, мидии, голец, свежий хлеб, сыры, крестьянский салат, несколько литров воды, вино, узо. Все было в таком избытке, что, закончив, они вышли, пошатываясь, пьяные и с упругими, как барабаны, животами.

Затем некоторые из них отправились в то место, которое женщина-мясник называла «их гостиницей», чтобы сразу лечь. Остальные же прохромали мимо зданий к близлежащему парку, где после оперы Тиндэлла «Филлис Бойл» должны были начаться танцы.

Ниргал растянулся на траве в парке, среди собравшейся толпы. Как и остальные, он был восхищен способностями певцов и чистейшим буйством оркестра Тиндэлла. Когда опера закончилась, оказалось, что некоторые из их группы успели переварить пищу и были готовы танцевать. Присоединился к ним и Ниргал, а спустя час танцев он сам заиграл музыку, вместе с другими участвующими зрителями. И он пробарабанил с ними до тех пор, пока все его тело не стало гудеть, как эти магниевые барабаны.

Но он все же слишком обильно поел, и, когда его группа стала возвращаться в гостиницу, решил уйти с ними. Когда они возвращались, кто-то из прохожих бросил:

– Гляньте на диких, – или что-то в этом роде.

Копьеметатель тут же взвыл и вместе с парой молодых охотников пригвоздил прохожего к стене.

– Следи за языком, не то выбью из тебя все дерьмо, – радостно прокричал копьеметатель. – Вы, крысы в клетках, наркоманы, лунатики, долбаные черви, думаете, можете принимать свои наркотики и чувствовать то, что чувствуем мы, да мы надерем тебе задницу, и тогда у тебя будет настоящее ощущение, ты поймешь, о чем я говорю.

Ниргалу пришлось оттащить его назад, успокаивая:

– Ладно, ладно, не создавай проблем.

Но теперь прохожие, скорые на расправу, с шумом набросились на них; они не были пьяны и не шутили. Молодым охотникам пришлось отступить, позволив Ниргалу увести себя. Противники оказались удовлетворены уже тем, что прогнали «диких». Охотники захромали по улице прочь, держась за ушибленные места. Они продолжали выкрикивать оскорбления, смеялись и огрызались, совершенно забывшись.

– Чертовы лунатики, позаворачивались, видите ли, в свои подарочные коробки, но мы-то вам надерем задницы! Уж мы выпрем вас из ваших кукольных домиков! Безмозглые бараны, вот вы кто!

Ниргал вел их под руку, невольно давясь со смеху. Пустозвоны были пьяны, да и сам Ниргал не намного трезвее. Когда они подошли к своему хостелу, он заглянул в бар на противоположной стороне улицы, увидел, что там уже сидела женщина-мясник, и зашел внутрь вместе со своими буйными мальчишками. Он сел поодаль, взял бокал коньяка и, перекатывая напиток по языку, стал наблюдать за ними. Прохожий назвал их дикими.

Женщина смотрела на него, по-видимому, пытаясь понять, о чем он думал. Много позже он поднялся, с явным трудом, и вместе с остальными неуверенно пересек мощеную улицу. Они выкрикивали слова из «Раскачивайся плавно, прекрасная колесница», и он бормотал им в такт. На обсидиановой глади фьорда Касэй восходили и опускались звезды. Разум и тело переполнялись чувством приятной усталости.

Они проспали все утро, очнувшись поздно вялыми и с похмельем. Некоторое время провалялись в своей большой комнате, потягивая каваяву. Затем спустились вниз и, хотя уверяли, что не голодны, все же съели плотный гостиничный завтрак. И, пока ели, решили дальше лететь. Ветры, которые носились по фьорду Касэй, были сильными, как и в любом другом регионе, и виндсерферы и летатели всех мастей съезжались в Нилокерас, чтобы их оседлать. Иногда, конечно, выдавались слишком уж мощные бури, и тогда веселье заканчивалось для всех, кроме обладателей самых крепких аппаратов, но обычно погодные условия были весьма подходящими.

Оперативная летная база располагалась на краю кратера, который превратился в остров и получил название Санторини. После завтрака они отправились в доки и сели на паром. А спустя полчаса сошли на небольшой изогнутый остров и вместе с другими пассажирами двинулись строем к аэропорту для планеров.

Ниргал не летал уже несколько лет и испытал огромное удовольствие, когда пристегнулся к гондоле планера-аэростата и поднялся на мачту, а потом предался воле мощных восходящих потоков, поднимающихся по внутренней стороне обода Санторини. Набрав высоту, Ниргал увидел, что большинство летателей были одеты во всякого рода «птичьи костюмы», и казалось, он летел в стае летучих созданий с большими крыльями, которые напоминали не птиц, но, скорее, летучих лисиц или каких-то мифических гибридов вроде грифонов или Пегаса. Каких-то птицелюдей. Костюмы были разных типов и в некоторой степени копировали формы различных видов – альбатросов, орлов, стрижей, ястребов. Каждый костюм облекал летателя в то, что, по сути, представляло собой постоянно изменяющийся экзоскелет, который реагировал на внутреннее давление тела, чтобы можно было принимать и удерживать позицию или делать определенные движения, которые усиливались пропорционально давлению, создаваемому внутри. Таким образом, усилием человеческих мышц можно было махать большими крыльями или сохранять их в ровном положении вопреки яростным порывам ветра, держа при этом обтекаемые шлемы и хвостовые перья в правильной позиции. Встроенный в костюм искин помогал летателям, если это было им нужно, и мог даже поддерживать режим автопилота, но большинство предпочитало думать самостоятельно и управлять костюмами, как манипулятором, многократно увеличивая силу своих мышц.

Сидя в своем планере, Ниргал смотрел на этих птицелюдей одновременно с наслаждением и тревогой, когда они проносились мимо него в пугающих пике навстречу морю, а затем, распустив крылья, рисовали дугу и поднимались обратно по спирали в восходящем потоке воздуха. Все это выглядело так, будто для полета в костюмах требовались серьезные навыки. Такие костюмы были полной противоположностью планеров, которые парили над островом, будто проворные аэронавты, вздымаясь и падая гораздо плавнее.

Затем Ниргал увидел, как рядом с ним взвилась по восходящей спирали Диана-охотница, женщина, руководившая охотой диких. Она тоже узнала его, подняла подбородок и коротко улыбнулась, после чего подтянула крылья и, перевернувшись, стремительно ринулась вниз. Ниргал наблюдал за ней сверху с боязливым волнением, а затем и с ужасом, когда она пронеслась совсем рядом с обрывом Санторини, – с его позиции это выглядело так, будто она должна была врезаться. И вот она уже снова, оседлав восходящий поток, поднималась по узкой спирали. Ее полет был настолько грациозен, что он сам захотел научиться летать в костюме – даже несмотря на свой учащенный пульс, который все еще не пришел в норму после ее нырка. Взлеты и падения, взлеты и падения – ни один планер не был способен вытворять что-либо подобное. Птицы были величайшими из всех, кто поднимался в воздух, а Диана-охотница летала, как птица. И сейчас, глядя на все это, Ниргал думал о том, что люди превратились в птиц.

Вместе с ним, мимо него, вокруг него – она словно исполняла брачный танец, как это принято у некоторых видов. И спустя час таких виражей она улыбнулась ему в последний раз и, перевернувшись, стала медленными кругами опускаться к аэропорту в Фире. Ниргал последовал за ней и через полчаса приземлился, пролетев над самой землей вместе с ветром и остановившись прямо перед Дианой-охотницей. Она уже ждала, разложив крылья рядом с собой.

Она обошла его кругом, словно в продолжение брачного танца. Подошла к нему, отбросив капюшон, – ее черные волосы заструились на свету, точно воронье крыло. Богиня Диана. Она вытянулась на цыпочках и поцеловала его в губы, затем, отступив, пристально на него посмотрела. Он припомнил, как она бежала голая во главе охоты, как зеленый шарф развевался у нее в руке.

– Завтрак? – предложила она.

Была уже середина дня, и он изнывал от голода.

– Ага.

Они поели в столовой аэропорта, откуда открывался вид на дугу маленькой бухты острова и громадные утесы Шаранова, над которыми все еще выписывали свои фигуры летуны. Они говорили о полетах и о беге, об охоте на трех антилоп, об островах Северного моря и величественном фьорде Касэя, откуда до них доносился ветер. Они заигрывали друг с другом, и Ниргал с наслаждением предвкушал то, к чему это их вело. Такого с ним не было давно. И это тоже являлось частью возвращения в город, в цивилизацию. Заигрывания, соблазнения – как же это чудесно, когда это интересно обоим! Она казалась довольно молодой, но лицо было загорелым и вокруг глаз виднелись складки – значит, не совсем юна. Она сказала, что бывала на спутниках Юпитера и училась в новом университете Нилокераса, а теперь уже некоторое время бегала с дикими. Двадцать М-лет, наверное, или старше – теперь определять возраст было трудно. В любом случае она была взрослой: в эти первые двадцать М-лет люди получали бо́льшую часть того жизненного опыта, который им полагался, далее следовали лишь повторения. Он встречал старых дураков и молодых мудрецов примерно с одинаковой частотой. Они оба были взрослыми, ровня друг другу. И сейчас приобретали совместный жизненный опыт.

Ниргал смотрел ей в лицо, когда она говорила. Беззаботная, умная, уверенная. Настоящая минойка – темнокожая, темноглазая, с орлиным носом, выразительной нижней губой. Возможно, со средиземноморскими, греческими, арабскими или индийскими корнями – как и в большинстве случаев с йонсеями, определить было невозможно. Она просто была марсианкой, говорила на бревийском английском и смотрела на него тем самым взглядом… о, да! Как много раз это случалось в его странствиях, когда разговор в какой-то момент менял направление, и его с какой-нибудь женщиной вдруг уносили долгие и плавные обольщения, а потом ухаживания приводили их в постель или в какую-нибудь скрытую лощину в горах…

– Слышишь, Зо, – бросила женщина-мясник, проходя мимо, – идешь с нами на перешеек предков?

– Нет, – ответила Зо.

– Перешеек предков? – спросил ее Ниргал.

– Перешеек Буна, – ответила Зо. – Городок на полярном полуострове.

– А почему предков?

– Она праправнучка Джона Буна, – объяснила женщина-мясник.

– Каким образом? – спросил Ниргал, глядя на Зо.

– Джеки Бун, – сказала она. – Она моя мать.

– Ой, – только и сумел выговорить Ниргал.

Он откинулся на стуле. Ребенок, которого Джеки кормила в Каире. Теперь ее сходство с матерью казалось очевидным. Он покрылся гусиной кожей, волосы на предплечьях встали дыбом. Он обхватил себя руками, задрожал.

– Должно быть, я старею, – произнес он.

Она улыбнулась, и он вдруг осознал, что она знала, кто он такой. Она играла с ним, заводя в маленькую ловушку, – в порядке эксперимента, наверное, или назло матери, а может, по какой-то другой причине, которую он не мог вообразить. Забавы ради.

Но затем она сдвинула брови, стараясь принять серьезный вид.

– Это не имеет значения, – сказала она.

– Нет, – ответил он. На улице их ждали другие дикие.