Часть одиннадцатая
Viriditas

Когда земляне слышали плач Марса, некоторые приходили в гнев. Понятие вместимости существовало лишь в виде голых цифр, как изображение на экранах. Марсианское мировое правительство кое-как делало все, что могло, чтобы давать этому гневу отпор. Оно объясняло, что Марс, с его тонкой новой биосферой, не мог вынести столько людей, сколько могла приютить старая толстая Земля. Также оно превратило марсианскую ракетную промышленность в производство шаттлов и оперативно расширило программу, чтобы делать из астероидов летающие города. Эта программа стала неожиданным ответвлением того, что служило частью тюремной системы. Наказанием за серьезные преступления на Марсе уже много лет являлось пожизненное изгнание с планеты, которое начиналось с нескольких лет заточения с принудительным трудом в каком-нибудь поселении на астероиде. После этого приговор считался отбытым, и правительству было уже безразлично, куда отправлялся изгнанник, – главное, чтобы не возвращался на Марс. Таким образом, устойчивый поток людей прибывал на Гебу, высаживался и отбывал срок, после чего отправлялся в какое-нибудь другое место, иногда на какой-нибудь малонаселенный пока внешний спутник, иногда – обратно во внутреннюю систему, но чаще всего – на одну из многочисленных колоний, что основывались в полых астероидах. Да Винчи и несколько других кооперативов создавали и распространяли программное обеспечение для запуска таких поселений, и так же поступали многие другие организации – сами программы, по сути, были довольно просты. Изыскательские команды находили в астероидном поясе тысячи кандидатов для этой процедуры, и на лучших из них устанавливали оборудование для их превращения. Затем к работе с одного из его концов приступала команда самовоспроизводящихся роботов-копателей, которые бурили породу, выбрасывая бо́льшую часть камней в космос, а остальное используя для сборки и заправки новых машин. Когда астероид становился полым, открытый конец запечатывали, и его запускали вращаться таким образом, чтобы центробежная сила создавала гравитацию, равную внутренней. Внутри этих полых цилиндров зажигались мощные лампы, которые обеспечивали освещение, равносильное уровню земного или марсианского дня, и таким же устанавливалось g. В итоге получались маленькие города с условиями как на Марсе или как на Земле, либо с какими-нибудь средними между ними или вовсе запредельными; и во многих из этих мирков ставили эксперименты с низкими g.

Зо сидела в задней части комнаты, полной дипломатов, и выглядывала в окно на Терминатор. Овальный город величаво перемещался по подпаленным пустошам Меркурия. Полуэллипсоидальное пространство под его высоким прозрачным куполом иделаьно подходило для полетов, но местные власти запретили летать, объясняя, что это слишком опасно. Таким был один из многих «фашистских» запретов, которые ограничивали жизнь здесь: государство служило своего рода нянькой. То, что Ницше метко прозвал рабской психологией, все еще существовало и прекрасно утвердилось тут в конце двадцать второго столетия, да и вообще возникало повсюду, а иерархия строилась и перестраивалась во всех этих новых провинциальных поселениях, на Меркурии, астероидах, внешних системах – повсюду, за исключением величественного Марса.

Здесь же, на Меркурии, было особенно плохо. Встречи марсианской делегации с меркурианами шли в Терминаторе уже не одну неделю, и Зо от них устала – и от самих встреч, и от меркурианских переговорщиков. Последние были скрытными, напыщенными муллами из олигархической верхушки, заносчивыми и в то же время раболепствующими, которые до сих пор не понимали нового положения вещей в Солнечной системе. Ей хотелось забыть их всех вместе с их мирком и улететь домой.

С другой стороны, прикрываясь должностью всего лишь секретаря-референта, она пока была совершенно незаметной фигурой в процессе, и сейчас, когда переговоры заходили в тупик, столкнувшись с упрямым непониманием этих счастливых рабов, наконец настал ее час. Когда встреча закончилась, она отвела в сторону помощника верховного лидера Терминатора – лидера здесь весьма образно называли Львом Меркурия – и попросила побеседовать с ней наедине. Молодой человек, бывший землянин, ответил согласием – Зо уже давно убедилась в его заинтересованности, – и они удалились на террасу возле городского управления.

Зо коснулась его предплечья и доброжелательно произнесла:

– Мы глубоко обеспокоены тем, что если Меркурий и Марс не заключат надежного партнерства, то Терра встанет между нами и настроит друг против друга. Мы обладаем крупнейшими в Солнечной системе запасами тяжелых металлов, и чем больше расширяется цивилизация, тем более ценными они становятся. А цивилизация так и будет расширяться. Это аччелерандо, как-никак. Металлы – это богатство.

А их запасы на Меркурии были труднодоступными, но все же впечатляли: сама планета была чуть крупнее Луны, но имела гравитацию, примерно равную марсианской, что служило явным признаком наличия тяжелого железного ядра и большого количества более ценных металлов, усеявших истерзанную метеоритами поверхность.

– Да? – сказал молодой человек.

– Мы полагаем, что нам нужно установить более креп…

– Картель?

– Партнерство.

Молодой меркурианин улыбнулся.

– Мы не боимся, что кто-либо станет натравливать нас с Марсом друг на друга.

– Несомненно. Зато мы боимся.

Некоторое время, в начале своей колонизации, Меркурий считался очень богатым. Колонисты не только имели запасы металлов, но и, находясь в такой близости от Солнца, имели возможность собирать огромные количества его энергии. Одно только сопротивление, возникающее между фрикционными муфтами и расширяющимися путями, по которым город скользил, создавало ее в избытке, а в потенциале можно было собирать еще больше. Коллекторы на орбите Меркурия уже начали направлять некоторое количество солнечного света новым колониям во внешней области Солнечной системы. Начиная с первых полетов рельсоукладочных машин в 2142 году, во время мобильного строительства Терминатора в 2150-х и на протяжении 2160-х и 2170-х меркурианцы считали себя очень богатыми.

Но сейчас шел уже 2181-й, и при широком внедрении термоядерной энергии она стоила немного, и света стало в изобилии. В верхних слоях атмосферы газовых гигантов горели так называемые ламповые спутники и газовые фонари, которые теперь строились и зажигались по всей внешней системе. В результате обширные солнечные ресурсы Меркурия оказались несущественными. Планета снова стала не более чем богатой металлом, но страдающей от ужасной жары и холода, что затрудняло ее развитие и вдобавок делало невозможным терраформирование.

Это было крушение надежд, как напомнила Зо молодому человеку, не особо заботясь о деликатности. Это означало, что им необходимо было сотрудничать с союзниками, имевшими более удобное расположение в системе.

– В противном случае повышается риск, что доминирование Терры возобновится.

– Терра слишком погрузилась в собственные проблемы, чтобы представлять опасность для кого-либо, – проговорил молодой человек.

Зо слегка покачала головой.

– Чем бо́льшие у них трудности, тем в большей опасности оказываемся мы. Поэтому мы и беспокоимся. Поэтому и считаем, что если вы не захотите заключить с нами соглашение, то нам, может быть, придется построить на Меркурии новый город и рельсовую систему, в южном полушарии, и ездить по терминатору там. Где сосредоточены лучшие залежи металла.

Молодой человек пришел в изумление.

– Вы не сможете этого сделать без нашего разрешения.

– Разве?

– Ни один город не может быть построен на Меркурии, если мы этого не захотим.

– И что вы нам сделаете?

Он молчал.

– Любой может делать все, что хочет, так? – продолжила Зо. – Это справедливо для всех.

Молодой человек задумался.

– Вам не хватит воды.

– Нет. – Запасы воды на Меркурии полностью состояли из небольших ледяных полей, находящихся внутри кратеров на обоих полюсах, остававшихся в постоянной тени. Эти ледники содержали достаточное количество воды для нужд Терминатора, но не более того. – Можно обрушить на полюса пару комет, тогда хватит.

– Если вода не испарится от удара! Нет, это не сработает! Лед в полярных кратерах – это лишь малая часть воды, собиравшейся за миллиарды лет, что кометы попадали по Меркурию. Бо́льшая же часть улетела в космос в момент удара либо выгорела потом. То же самое случится, если кометы упадут снова. В итоге вы только потеряете воду.

– Наши моделисты прорабатывают разные возможности. Мы всегда можем попробовать и посмотреть, что будет.

Молодой человек отступил, словно оскорбившись. И вполне справедливо: более недвусмысленной угрозы и быть не могло. Но в рабском поведении хорошее и глупое было почти одним и тем же, поэтому изъясняться приходилось открыто. Зо говорила со спокойным выражением лица – и это несмотря на то, что молодой человек показывал свое возмущение, словно в комедии дель арте, что смотрелось довольно смешно. Она сделала к нему шаг, подчеркнув тем самым их разницу в росте: она была выше его на полметра.

– Я передам ваше сообщение Льву, – процедил помощник лидера сквозь зубы.

– Спасибо, – ответила Зо и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.

Эти рабы избрали своей правящей кастой физиков-жрецов, которые оставались для посторонних темными лошадками, но, подобно всем нормальным олигархам, были предсказуемы и имели довольно ограниченную власть. Физики поймут намек и начнут действовать. И придут к соглашению. Поэтому Зо вышла из управления и с довольным видом стала спускаться по ступенчатым улицам Рассветной стены. Ее работа была выполнена, поэтому миссию ждало скорое возвращение на Марс.

Она зашла в Марсианское консульство, что располагалось в середине спуска по стене, и отправила Джеки звонок, рассказав, что следующий шаг сделан. После этого она вышла на балкон и закурила.

Под действием хромотропов, добавленных в сигарету, цвета плыли у нее перед глазами, и город, простирающийся внизу, производил изумляющее впечатление, как фовистическая фантазия. Напротив Рассветной стены террасированный склон тянулся ввысь, делясь на еще более узкие полосы, и самые высокие здания – разумеется, офисы городских руководителей, – представляли собой просто ряд окон под Большими воротами и прозрачным куполом над ними. Черепичные крыши и балконы гнездились под зелеными верхушками деревьев, все стены и перекрытия балконов были выложены мозаикой. Внизу на овальной равнине, в которой помещалась бо́льшая часть города, крыши были крупнее и плотнее ютились друг к другу, и пучками росла зелень, сверкающая на свету, что отражался от фильтрующих зеркал купола. Все это вместе напоминало большое яйцо Фаберже, с множеством деталей и насыщенное цветами. Город был таким же красивым, как и все прочие. Но находиться в нем все равно что в ловушке… Делать здесь было нечего, разве что можно было пытаться хоть чем-нибудь себя развлечь, прежде чем получить разрешение вернуться домой. Для человека благородного преданность долгу – превыше всего.

И она широким шагом спустилась по лестничным улицам вдоль стены к Ле Дому, где шла вечеринка и были Мигель, Арлин, Ксеркс и группа композиторов, музыкантов, писателей и других деятелей и ценителей искусства, которые праздно проводили время в кафе. Это была шумная компания. Вообще кратеры Меркурия столетия назад были названы в честь наиболее известных творцов в земной истории, поэтому, скользя по его поверхности, Терминатор проезжал кратеры: Дюрера и Моцарта, Филия и Пёрселла, Тургенева и Ван Дейка. В других регионах располагались кратеры Бетховена, Имхотепа, Малера, Матисса, Мурасаки, Мильтона, Марка Твена; кратеры Гомера и Гольбейна соприкасались краями, Овидия – украшал собой обод кратера Пушкина, гораздо более крупного вопреки реальному историческому значению; Гойи – накладывался на Софокла; Ван Гога – располагался внутри Сервантеса; Чжао Мэнфу – был заполнен льдом и так далее, в самой непредсказуемой манере, точно комитет Международного астрономического союза по выбору названий однажды ночью напился в стельку и стал метать дротики с именами в карту; здесь осталось даже явное свидетельство этой вечеринки – огромный уступ под названием Пуркуа-Па.

Зо всецело одобряла этот принцип. Хотя его воздействие на творческих людей, живших на Меркурии сейчас, бывало в высшей степени катастрофическим. Они постоянно высказывали недовольство несправедливыми порядками Терры и страдали от того, что никак не могли избавиться от их влияния. Зато их вечеринки проходили в соответствующей грандиозной обстановке, и Зо весьма нравилось там бывать.

В этот вечер, прилично выпив в Доме, пока город скользил между кратерами Стравинского и Вьясы, группа вышла на узкие проулки искать приключения. Уже через несколько кварталов они вторглись в церемонию то ли митраистов, то ли зороастрийцев – иными словами, солнцепоклонников, имевших влияние на местное правительство. Улюлюканья прибывших нарушили действо и спровоцировали драку на кулаках, после чего им пришлось убегать, чтобы спастись от ареста местной полицией – спассполицаями, как их здесь прозвали.

Затем они завалились в «Одеон», откуда были вышвырнуты за буйное поведение. Побродили по проулкам района развлечений, потанцевали снаружи бара, где играл плохой индастриал. Но чего-то все же не хватало. Заставлять себя веселиться было жалким занятием, подумала Зо, глядя на их потные лица.

– А давай выйдем наружу, – предложила она. – Сходим на поверхность и сыграем на дудочке перед вратами зари.

Никто, кроме Мигеля, не проявил к этому интереса. Они жили как селедки в банке, забыв о существовании настоящей земли. Но Мигель много раз обещал ее взять наружу и сейчас, когда их пребывание на Меркурии подходило к концу, ему наконец стало достаточно скучно, чтобы на это согласиться.

Рельсы Терминатора, гладкие и серые, имели цилиндрическую форму и на несколько метров возвышались над землей, установленные на бесконечных рядах толстых пилонов. И город величественно двигался на запад, проезжая небольшие станционные платформы, которые вели в подземные перегрузочные бункеры, к баллардианским обожженным взлетным полосам и убежищам в ободах кратеров. Покинуть город незаметно было невозможно, что неудивительно, но у Мигеля имелся пропуск, которым они активировали южный выход, попав в шлюз и добравшись до подземной станции под названием Хаммерсмит. Там они надели объемные, но гибкие костюмы, а потом прошли по туннелю и очутились на пыльной и беспорядочной поверхности Меркурия.

Ничто не могло быть таким же чистым и свободным, как эта темно-серая пустошь. При таком окружении пьяное хихиканье Мигеля донимало Зо сильнее, чем обычно, и она приглушила уровень громкости в своем скафандре до того, чтобы оно звучало не громче шепота.

Идти на восток от города было опасно, как и просто стоять в той стороне, но увидеть кромку солнца можно было только оттуда. Зо стала пинать камни, когда они двинулись на юго-запад, чтобы получить оттуда угловой вид на город. Ей хотелось взлететь над этим черным миром, и, может быть, какой-нибудь ракетный ранец позволил бы добиться желаемого, но, насколько она знала, никто не удосужился доработать такую идею. Поэтому они просто пробирались вперед, внимательно глядя на восток. Очень скоро солнце поднимется над горизонтом, а пока над ними, в ультратонкой неоново-аргоновой атмосфере, мелкая пыль, поднимаясь под воздействием электронной бомбардировки, превращалась в бледную белую пыль, которая попадала под солнечную бомбардировку. Верхняя часть Рассветной стены, находившейся у них за спиной, казалась вспышкой чистейшей белизны, на которую невозможно было смотреть даже сквозь тяжелые дифференциальные фильтры их скафандров.

Затем скалистый ровный горизонт на востоке, возле кратера Стравинского, засеребрился. Зо, завороженная, не сводила глаз с пылающей и танцующей светящейся линии: солнечная корона возвышалась над горизонтом, словно пламя над волшебным серебряным лесом. Зо и сама горела от восхищения, она готова была махнуть к солнцу подобно Икару. Она чувствовала себя бабочкой, которую манил к себе свет. Она словно мучилась сексуальным голодом. И в самом деле – кричала сейчас несдержанно, будто испытывала оргазм: какое пламя, какая красота! Солнечный восторг – вот как это чувство называли в городе, и надо сказать, это было подходящее название. Мигеля тоже охватил восторг: он скакал по валунам на восток, раскинув руки в стороны, словно Икар, который пытался взлететь.

Затем он неуклюже упал в пыль, и Зо услышала его крик, при том, что громкость внутренней связи у нее находилась почти на нуле. Она побежала к нему и увидела, что его левое колено согнуто под невозможным углом. Тогда она закричала сама и села подле него. Ледяной холод поверхности ощущался даже через костюм. Она помогла Мигелю встать, обхватила его рукой и добавила громкости у себя в скафандре: несчастный громко стонал.

– Заткнись! – приказала она. – Сосредоточься, смотри под ноги.

Они стали ритмично, вприпрыжку двигаться на запад вслед Рассветной стене, чья высокая колоколообразная кривая все еще сияла сверху. Она удалялась от них, и терять время было нельзя. Но они постоянно падали. В третий раз распростершись в пыли, когда все вокруг слилось в слепящую смесь чистой белизны и такой же чистой черноты, Мигель вскричал от боли и, задыхаясь, сказал:

– Беги дальше, Зо, спасай себя! Нам обоим незачем тут умирать!

– Да хрен тебе! – ответила Зо, поднимаясь.

– Уходи!

– Не уйду! А ну заткнись, я тебя понесу.

Он, по ощущениям, весил примерно столько же, сколько весил бы на Марсе – семьдесят килограммов вместе с костюмом. От нее требовалось в первую очередь удерживать равновесие, пока он истерично бормотал:

– Отпусти меня, Зо. «“Краса есть правда, правда – красота”… одно лишь это надо знать».

Она наклонилась и просунула руки ему под спину и колени.

– Заткнись! – крикнула она. – Сейчас это и есть правда, а значит, и краса. – И рассмеялась, побежав с ним на руках.

Из-за него она не могла смотреть под ноги, поэтому устремила взгляд вперед, где яркий свет встречался с чернотой, отчего у нее заслезились глаза. Двигаться было тяжело, и она упала еще дважды, но когда бежала, то нагоняла город с довольно приличной скоростью.

Затем она почувствовала, как ее спину осветило солнце. Это ощущение напоминало покалывание иголками, несмотря на то, что на ней был теплоизоляционный костюм. Мощный прилив адреналина, свет в глаза… Какая-то лощина, параллельная восточному горизонту, вернула себе вид пятнистой области засвеченных теней с безумными контрастами, а затем медленно превратилась в обычный терминатор, после чего все стало темным и тусклым, за исключением огненной городской стены, горящей далеко вверху. Она судорожно хватала ртом воздух, разгоряченная больше от напряжения, чем от света. И все же одного взгляда на раскаленную дугу на вершине города было достаточно, чтобы удариться в митраизм.

Конечно, даже когда город оказался прямо перед ними, забраться в него мгновенно было нельзя. Ей пришлось обежать его сбоку, до ближайшей подземной станции. Всецело сосредоточившись, она бежала минуту за минутой и уже ощущала запоздалую боль в мышцах. Затем впереди на горизонте появилась дверь в холме возле рельсов – Зо тяжело бежала к ней по гладкому реголиту. Бешеный стук в дверь – и их впустили в шлюз, а затем в сам город, где тут же задержали. Зо лишь усмехнулась спассполицаям и сняла скафандр сначала с себя, а потом с Мигеля, и принялась целовать его, рыдающего, растрогавшись его неуклюжестью. Он от боли этого не замечал и просто цеплялся за нее, как утопающий за своего спасителя. Высвободиться из его хватки ей удалось, лишь легонько стукнув его по больному колену. Когда он взвыл, она громко рассмеялась и ощутила прилив адреналина, более приятного и особенного, чем любой сексуальный оргазм, а потому – более ценного. И она снова поцеловала Мигеля, хотя он по-прежнему этого не замечал, после чего протиснулась мимо спассполицаев, заявив, что она дипломат и ей нужно торопиться.

– Дайте ему каких-нибудь лекарств, идиоты! – крикнула она. – Сегодня отправляется шаттл на Марс, мне нужно идти.

– Спасибо тебе, Зо! – Мигель рыдал. – Спасибо! Ты спасла мне жизнь!

– Я спасла свой рейс домой, – отозвалась она, рассмеявшись над его выражением лица. Она вернулась, чтобы поцеловать его еще раз. – Это я должна тебя благодарить! За такую-то возможность! Спасибо тебе, спасибо.

– Да нет, это тебе спасибо!

– Нет, тебе!

Невзирая на муки, он рассмеялся.

– Я люблю тебя, Зо.

– А я тебя.

Но ей нужно было спешить, чтобы не опоздать на свой шаттл.

Шаттл представлял собой ракету с импульсным термоядерным двигателем, и уже через два дня они должны были достичь Земли. И все это при приличной гравитации – не считая времени большого кувырка.

Все подряд претерпевало изменения из-за этого внезапного уменьшения масштабов Солнечной системы. Так, одним из его малозначительных последствий стало то, что больше не нужно было использовать Венеру как гравитационный рычаг при полетах на ракете, и лишь случайно шаттл Зо, «Ника Самофракийская», пролетел вблизи этой тенистой планеты. В это время Зо вместе с другими пассажирами вышла в большой обзорный зал, чтобы посмотреть на нее. Облака ее сверхгорячей атмосферы были темного цвета, а сама планета казалась серым кругом на фоне черноты космоса. Терраформирование Венеры шло быстрыми темпами, и вся планета находилась в тени зонта, которым служила старая марсианская солетта с зеркалами, размещенными таким образом, чтобы они выполняли ровно противоположную функцию той, что была у них на Марсе: не направляли свет на планету, а отражали его от нее. Так что Венера вращалась в темноте.

Это был первый этап проекта терраформирования, который многие считали безумным. На Венере не было воды, ее окутывала крайне плотная перегретая атмосфера из углекислого газа, день длился больше года, а температура поверхности стояла такая, что плавились свинец и цинк. Да, не самые многообещающие исходные условия, но люди все равно делали попытку за попыткой, и цели человечества превосходили их возможности даже тогда, когда, возможно, сами люди стали богоподобными, – Зо находила это восхитительным. Те, кто инициировал этот проект, даже заявляли, что он завершится быстрее, чем терраформирование Марса. И причиной тому – полное устранение солнечного света, которое оказывало ощутимое действие. Так, плотная углекислотная атмосфера (девяносто пять бар на поверхности!) теряла по пять градусов Кельвина в год на протяжении последнего века. Вскоре должен был начаться Большой дождь, а уже через пару сотен лет весь диоксид углерода окажется на поверхности – в виде ледников из сухого льда, которые появятся в ее низменностях. К тому моменту сухой лед должен быть покрыт изолирующим слоем алмазного напыления или пористых пород, и, как только он будет запечатан, можно будет устроить на поверхности водные океаны. Воду предполагалось откуда-нибудь завезти, так как собственных запасов Венере хватило бы, лишь чтобы поверхность оказалась не более чем на сантиметровой глубине. Венерианские терраформирователи, мистики некой новой viriditas, как раз вели переговоры с Сатурнийской лигой о правах на ледяную луну Энцелад, которую надеялись подвести к орбите Венеры и растопить в несколько проходов сквозь атмосферу. Вода Энцелада, выпав дождем на поверхность, зальет неглубокими океанами порядка семидесяти процентов поверхности, полностью скрыв сухие ледники. В результате останется атмосфера из смеси кислорода и водорода, сквозь зонт откроют путь некоторому количеству света, и тогда станет возможным основать поселения людей на двух крупных материках – Иштар и Афродите. После этого останутся лишь те трудности, что были и на Марсе. На их устранение понадобится много времени – особенно что касается удаления сухих ледяных щитов и установления удобного суточного цикла; до тех пор дни и ночи можно было сменять, используя зонт как гигантские кольцевые жалюзи, но им не хотелось полагаться на что-либо настолько уязвимое. Она с трепетом это вообразила: через несколько столетий на Венере появится биосфера, и будет существовать цивилизация с двумя заселенными материками, прекрасным рифтом Дианы в виде живописной долины, миллиардами людей и животных – а потом в один день зонт сместится куда-нибудь вбок и шшш! – целый мир поджарится на солнце. Не очень-то радужная перспектива. И вот теперь, задолго до Большого дождя, который должен залить и очистить планету, они пытались выложить металлическую обмотку в качестве материализованных линий широт. А когда питаемые от солнца генераторы встанут на колеблющиеся орбиты вокруг Венеры, планета превратится, по сути, в ротор гигантского электродвигателя, сила магнитного поля которого создаст крутящий момент, который ускорит ее вращение. Разработчики этой системы заявляли, что примерно за то же время, которое понадобится, чтобы выморозить атмосферу и устроить океан, импульс этого «мотора Дайсона» мог ускорить вращение Венеры настолько, чтобы день длился целую неделю. Таким образом, предполагалось, что примерно через триста лет у них появится преображенный мир, где даже можно будет выращивать растения. Конечно, поверхность окажется сильно размытой, хотя вулканы все равно останутся, а под водой будет диоксид углерода, готовый вырваться и отравить их. Но все равно они будут там, в обнаженном и сыром новом мире.

План был безумен. И при этом – прекрасен. Зо смотрела сквозь потолок зала на выпуклый серый шар, пританцовывая от возбуждения, в ужасе и в восторге, надеясь хоть мельком увидеть крошечные точки тех новых астероидов, где жили мистики-терраформирователи, или, может быть, протуберанец, отразившийся в кольцевом зеркале, что когда-то висело возле Марса. Но не судьба: она видела лишь серый диск затененной вечерней звезды, будто символ человечества, которое взялось за задачу, менявшую его роль в мире, делая людей некими божественными бактериями, пожиравшими миры по кусочкам и погибавшими, чтобы подготовить почву для будущих поколений. Подготовить к жизни чрезвычайно ничтожной в масштабах космоса, уменьшенной в почти кальвинистическом мазогероизме и являвшей собой пародию на весь марсианский проект, – но при этом столь же величественной. Они были крупинками в этой вселенной, всего лишь крупинками! Зато какие у них идеи! А ради идей люди готовы сделать что угодно. Что угодно.

Даже посетить Землю. Дымящуюся, спекшуюся, заразную. Человеческий муравейник, разворошенный палкой. Где посреди ужасного месива в панике продолжали размножаться, где сбылся наяву худший гипермальтузианский кошмар, где был жаркий, влажный и тяжелый воздух. Но все равно – а может, и благодаря всему этому – Земля оставалась прекрасным местом для посещения. К тому же Джеки все равно хотела, чтобы она, Зо, встретилась с парой человек в Индии. Так что Зо взяла «Нику», чтобы позднее сесть на шаттл, который будет отправляться на Марс с Земли.

Прежде чем отбыть в Индию на встречу со знакомыми Джеки, она совершила свое традиционное паломничество на Крит, чтобы увидеть руины, которые все еще назывались минойскими, хотя в Дорсе Бревиа ее учили, что правильно было называть их ариадниными. Все-таки Минос уничтожил древний матриархат – выходит, это было одним из многочисленных перевираний земной истории, если разрушенную цивилизацию называли по имени ее разрушителя. Но имена изменить уже было нельзя.

Она носила взятый напрокат экзоскелет, специально предназначенный для посетителей с других планет, на которых давило местное g. Гравитация – это судьба, как здесь говорили, и на Земля судьба была большая. Костюмы эти напоминали «птичьи», только без крыльев; удобные и облегающие, они двигались вместе с мышцами, обеспечивая некоторую поддержку – как бюстгальтеры для всего тела. Хотя они и не устраняли воздействие тянущей силы полностью: дышать все равно было трудно, а конечности Зо казались тяжелыми и внутри костюма и, так сказать, неприятно прижатыми к его ткани. В свои предыдущие визиты она привыкла ходить в костюме, и это было замечательное упражнение, как подъем тяжестей, только не из тех, что она любила выполнять. Хотя и лучше альтернативных вариантов. Она пробовала и другие, но те постоянно ее раздражали, не позволяли ничего увидеть и вообще занимали все мысли.

И она прогуливалась по древней Гурнии, с таким странным ощущением от костюма, словно находилась под водой. Гурния была любимым ее городом из всех Ариаднийских руин, единственным простым поселением из тех, что были обнаружены и раскопаны, – все остальные были дворцами. Вероятно, раньше она находилась в зависимости от дворца Малии, а теперь имела вид лабиринта каменных стен высотой по пояс, занимавших вершину холма, откуда открывался вид на Эгейское море. Все комнаты были очень малы: их сторона часто составляла всего метр или два, между общими стенами тянулись узкие проулки, и это действительно были маленькие лабиринты, очень похожие на те побеленные деревеньки, что до сих пор встречались в провинции. Говорили, что Крит тяжело переживал большое наводнение, как когда-то ариаднийцы – последствия извержения на Тире. И действительно, все уютные рыбачьи гавани оказались в той или иной степени затоплены, а руины Закроса и Малии теперь находились полностью под водой. Но Зо видела в критянах упрямую жизнестойкость. На Земле не было другого места, которое бы так хорошо справлялось с популяционным всплеском; эти деревеньки повсюду цеплялись за землю и, будто ульи, занимали вершины гор, заполняли долины, окружали сады и огороды. И сухие шишковатые холмы до сих пор выступали из обрабатываемой земли, образуя рельефные выступы, восходящие к центральному гребню острова. Как она слышала, население острова выросло до сорока миллионов, но остров выглядел, как и раньше, – только появилось больше деревень, которые были построены по принципу не только современных, но и древних, таких как Гурния или Итанос. История строительства городов насчитывала здесь уже пять тысяч лет, пережила и первый расцвет цивилизации, и последний – доисторического периода. Города эти были настолько величественны – даже античные греки видели их уже тысячелетними, – что о них уже в древности передавали рассказы из уст в уста вместе с мифом об Атлантиде, а потом и следующие поколения, не только на Крите, но даже на Марсе – в других, доступных современных людям формах. Благодаря именам, которые использовались в Дорсе Бревиа, и повышению культурной значимости ариаднийского матриархата, Марс и Крит развивали между собой отношения. Многие марсиане прибывали на остров, чтобы посетить древние города, рядом с каждым из которых теперь были выстроены новые гостиницы, со специально увеличенными размерами комнат для юных паломников, которые ездили по священным местам, таким как Фест, Гурния, Итанос, подводные Малия и Закрос и даже нелепо «реконструированный» Кносс. Они приезжали, чтобы увидеть, как все начиналось, как зарождалась цивилизация. Так же и Зо – стояла посреди ослепительной эгейской синевы, расставив ноги по обе стороны каменного проулка, которому было пять тысяч лет, и ощущая, как ее наполняют отголоски этого величия, поднимающиеся из пористых красных камней и проникающие в самое сердце. Благородство, которое не знало конца.

Остальная часть Земли – это просто Калькутта. Ну, не совсем. Хотя Калькутта уж точно была Калькуттой. Зловонное человечество, размещенное самым компактным образом: куда бы Зо ни вышла из своей комнаты, она постоянно видела вокруг себя по меньшей мере пятьсот человек, а нередко – и несколько тысяч. И вид этой бурлящей жизни на улицах вызывал у нее пугающую окружающих веселость – ей казалось, что мир карликов, лилипутов и прочих маленьких человечков собирался вокруг нее так же, как птенцы собирались кучкой возле матери, которая приносила им еду. Однако Зо следовало признать, что эти кучкования были дружелюбными и вызывались скорее любопытством, чем голодом, – оказывалось, что им интереснее рассмотреть ее экзоскелет, а не ее саму. И выглядели они вполне счастливыми, хоть и худыми, но не истощенными, даже при том, что некоторые постоянно жили на улицах. Сами улицы превратились в кооперативы, принадлежавшие жителям. Они их подметали, регулировали миллионы мелких рынков, что-то выращивали на каждой площади и здесь же спали. Такой стала жизнь на Земле в позднем голоцене. Со времен упадка Ариадны здесь все так и шло по наклонной.

Зо поднялась в Прахапор, анклав, который располагался в горах к северу от города. Там жил один из земных шпионов Джеки, в переполненном общежитии изможденных госслужащих, которые проводили все время перед своими экранами и спали под рабочими столами. Джеки должна была встретиться с женщиной, которая программировала переводческие искины и знала мандаринский, урду, вьетнамский и дравидийские языки так же хорошо, как хинди и английский. Кроме того, она была важным звеном в обширной сети прослушивания телефонных разговоров и могла держать Джеки в курсе некоторых индийско-китайских переговоров относительно Марса.

– Конечно, и те, и другие будут посылать на Марс еще больше людей, – сообщила Зо эта грузная женщина, когда они вышли в небольшой сад возле жилого комплекса. – Это данность. Но обоим правительствам нужны долгосрочные решения. Никто больше не думает иметь больше одного ребенка. И не только по закону – такая сложилась традиция.

– Закон утробы, – сказала Зо.

– Может быть, – пожала плечами женщина. – Традиция в любом случае очень сильна. Люди смотрят вокруг, видят проблему. Надеются пройти антивозрастную терапию и думают, что получат при этом стерилизующий имплантат. А в Индии люди чувствуют себя счастливыми, если получают разрешение удалить эти имплантаты. Но если у них уже есть один ребенок, они ожидают, что их стерилизуют навсегда. Теперь даже индуистские фундаменталисты изменили свое мнение на этот счет – уж очень сильно на них давило общество. А китайцы делают это уже несколько веков, и антивозрастная терапия только закрепила эту практику.

– Выходит, Марсу не стоит опасаться их так, как кажется Джеки.

– Ну, они все равно хотят отправлять эмигрантов, это часть общей стратегии. А к правилу одного ребенка здесь отнеслись с бо́льшим пониманием, чем в некоторых католических и мусульманских странах, которые хотели колонизировать Марс, как если бы он был пуст. Сейчас угроза меняется: от Индии и Китая уходит к Филиппинам, Бразилии, Пакистану.

– Хм-м, – проговорила Зо. Разговоры об иммиграции всегда ее угнетали. Угроза от хомяков. – А что насчет бывших наднационалов?

– Старая «Группа одиннадцати» старается поддерживать наиболее сильных среди наднационалов. Они будут искать места для своего развития. Хоть и останутся намного слабее, чем до наводнения, но они имеют серьезное влияние в Америке, России, Европе, ЮАР. Передай Джеки, пусть понаблюдает, что будут делать японцы в ближайшие несколько месяцев. Она поймет, о чем я.

Они подключили свои консоли друг к другу, и женщина по защищенному каналу передала более подробную информацию для Джеки.

– Хорошо, – сказала Зо. Вдруг она почувствовала себя такой уставшей, будто кто-то большой сел сверху на ее экзоскелет, придавив ее. Ах, Земля, какое тут все тяжелое! Некоторые говорили, что им эта тяжесть нравилась, будто они нуждались в таком давлении, чтобы ощущать окружающую реальность. Зо к их числу не относилась. Земля была для нее экзотикой, и это было прекрасно, но внезапно ей захотелось снова оказаться дома. Она отсоединила свою консоль от консоли переводчика, прокрутив в голове весь проделанный путь, идеальное испытание ее воли и выносливости. Она мечтала вновь оказаться в приятной гравитации Марса.

Далее был спуск с Кларка на космическом лифте, который занял больше времени, чем весь полет с Земли, а потом она снова оказалась в своем мире. И это был единственный реальный мир. Марс великолепный.

– Ничто не сравнится с домом! – сказала Зо пассажирам на железнодорожной станции в Шеффилде.

Потом она с довольным видом сидела в поезде, который плавно спускался по склонам Фарсиды, а затем взял курс на север, в Эхо-Оверлук.

Город вырос с тех времен, когда служил штабом программы терраформирования, но ненамного. Все-таки он располагался в стороне от привычных маршрутов, вмурованный в отвесную восточную стену каньона Эхо, из-за чего снаружи была видна лишь малая его часть: один кусочек с плато на вершине скалы, другой – со дна каньона. А поскольку между ними было три вертикальных километра и их никак нельзя было увидеть одновременно, то казалось, что это две отдельные деревни, соединенные вертикальным туннелем. На самом же деле, если бы не летатели, Эхо-Оверлук погрузился бы в спящее состояние, как Андерхилл, Сензени-На или ледяные убежища на юге. Но восточная стена каньона Эхо стояла прямо на пути преобладающих западных ветров, спускавшихся с купола Фарсиды, заставляя их резко вздыматься и создавая поразительно мощные восходящие потоки. И это место становилось настоящим «птичьим» раем.

Зо должна была встретиться с Джеки и аппаратчиками «Свободного Марса», но прежде чем ее впутают во все это, ей хотелось полетать. Поэтому она достала из хранилища в аэропорту свой старый ястребиный костюм из Санторини и ушла с ним в раздевалку. Там она быстро его натянула, тут же почувствовав гладкую текстуру материала, из которого был изготовлен его гибкий экзоскелет. Затем вышла на ровную тропинку, волоча за собой хвостовые перья, на вышку для прыжков – естественный выступ, удлиненный с помощью бетонной плиты. Подошла к самому краю этой плиты и посмотрела вниз, далеко-далеко, на три тысячи метров вниз, где лежало янтарное дно каньона Эхо. Ощутив, как всегда, прилив адреналина, она шагнула вперед и упала с обрыва. Сначала летела головой вниз, все ниже и ниже, и ветер быстро свистел, облекая ее шлем, а потом она достигла равновесной скорости – и поняла это, когда свист достиг апогея, – и расправила руки, почувствовала, как костюм становится жестким и помогает мышцам удерживать ее прекрасные крылья широко расставленными в стороны. Затем с громким шумом ветра она стала менять положение, чтобы полететь навстречу солнцу, – повернула голову, изогнула спину, вытянула носочки и задвигала хвостовыми перьями – влево, вправо, влево, и ветер начал поднимать ее вверх. Тогда она задвигала руками и ногами одновременно, вошла в узкую спираль, увидела утес, затем дно каньона, осмотрелась вокруг – она летела. Зо – ястреб, дикая и свободная. Она счастливо смеялась, и слезы, вырвавшись под воздействием g, текли во все стороны у нее под очками.

Воздух над Эхо в это утро был почти безлюден. Большинство летателей, после того как оседлали восходящие потоки, переместились на север и там вздымались или опускались в одну из расщелин в стене утеса, где поток был меньше и можно было наклоняться и нырять на большой скорости. Вот и Зо: когда набрала высоту пять тысяч метров над Оверлуком, дыша чистым кислородом из закрытой системы своего скафандра, повернула голову вправо и опустила правое крыло, чтобы в возбуждении столкнуться с ветром, чувствуя, как он окутывает ее тело, словно быстрыми и безостановочными касаниями. И ни звука – только громкий свист у нее в крыльях. Соматическое давление ветра ощущалось по всему телу, как легкий массаж, передавалось сквозь сжавшийся костюм, словно его и не было, словно она летела голая, чувствуя ветер обнаженной кожей, и ей хотелось, чтобы так и было. Конечно, хороший костюм усиливал это ощущение, а свой она начала использовать еще за три М-года до полета на Меркурий, и теперь он подходил ей, как перчатка, поэтому было так чудесно снова оказаться в нем.

Она вытянулась, изобразив воздушного змея, а затем бросилась вперед, выполнив маневр «Падающий Иисус». Затем, пролетев тысячу метров вниз, сложила крылья и задвигалась так, будто плыла по-дельфиньи, чтобы ускорить снижение, пока ветер неистово свистел вокруг, а она, наконец, не пролетела мимо края стены, существенно превысив равновесную скорость. Это был знак, что пора выворачивать, потому что, хоть утес и был высок, при максимальном снижении дно каньона приближалось очень быстро, а чтобы вывернуть обратно, нужно было некоторое время даже при большой силе, владении навыками и выдержке. Она выгнула спину и выпростала крылья, почувствовав напряжение в мышцах груди и бицепсах и сильнейшее давление, даже несмотря на костюм, который помогал ей справляться со стремительно растущей нагрузкой. Хвостовые перья опустились, четырежды взмахнули из стороны в сторону – и она избежала песчаного дна каньона, опустившись над ним так низко, что могла бы схватить мышь с его поверхности.

Она повернулась и вновь оказалась в восходящем потоке, опять войдя по спирали в собирающиеся в вышине облака. Ветер дул порывисто, и играть с ним доставляло настоящее удовольствие. В этом и состоял смысл жизни, значение вселенной – в искренней радости, позволяющей забыться, когда разум становится не более чем отражением ветра. Восторг… Кто-то говорил, что она летала, как ангел. Одни летали, как беспилотники, другие – как птицы, а третьи, самые редкие – как ангелы. Она давно не чувствовала такой радости.

Снова придя в себя, она стала опускаться вдоль стены к Оверлуку. В руках уже ощущалась усталость. Затем она заметила ястреба. Как и многие летатели, которые, завидев птицу, начинали за ней следовать, она полетела за ястребом, наблюдая за ним так внимательно, как не мог бы наблюдать ни один птицевод. Она подражала каждому его рывку, каждому взмаху, пытаясь перенять у него хотя бы частичку летного мастерства. Иногда ястребы кружили над этим утесом, высматривая пищу, и тогда целый авиаотряд летателей мог повторять их движения, собравшись чуть выше. Это смотрелось забавно.

Сейчас она превратилась в тень ястреба, поворачивала, когда поворачивал он, копировала положение крыльев и хвоста. Она мечтала владеть воздухом так же, как он, но это было ей не дано. Зато она могла пытаться: яркое солнце среди мчащихся облаков, темно-синее небо, ветер, обдувающий ее тело, кратковременная эйфория невесомости, когда Зо резко начинала падение… мгновения полного забытья. Лучшее, чистейшее времяпрепровождение, которое может выбрать человек.

Но солнце опускалось на запад, а ее уже мучила жажда, поэтому она оставила ястреба и, повернув, стала спускаться к Оверлуку, лениво выписывая в воздухе восьмерки, чтобы очутиться прямо на зеленом Кокопелли. Она опустилась так легко, словно никуда и не летала.

Место за стартовым комплексом называлось Верхушкой. Она представляла собой скопление дешевых общежитий и столовых, где находились почти одни летатели и туристы, приехавшие, чтобы посмотреть на полеты. Здесь ели, пили, шатались, болтали, танцевали и искали, с кем составить пару в ближайшую ночь. Неудивительно, что там оказалось несколько друзей Зо, с которыми она летала: Роуз, Имхотеп, Элла и Эстеван. Все они сидели в «Адлер Хофбройхаус», уже навеселе, и очень обрадовались, увидев, что Зо снова вернулась к ним. Они выпили за встречу и отправились непосредственно в Оверлук, где сели на поручень, чтобы наверстать упущенное по части сплетен, передавая по кругу здоровенный косяк с пандорфом. При этом они отвешивали неприличные комментарии по поводу тех, кто прогуливался внизу, и кричали друзьям, которых замечали в толпе.

Наконец, они покинули эту часть Оверлука и присоединились к людям в Верхушке. Медленно пройдя между баров, они зашли в баню. Завалившись в раздевалку и сняв одежду, принялись бродить по темным комнатам, где вода была по пояс, по щиколотку, по грудь – горячая, холодная, еле теплая. Они расставались и потом находили друг друга, занимались сексом с еле различимыми незнакомцами. Зо медленно, сменив несколько партнеров, дошла до оргазма, радостно мурлыча, когда ее тело содрогалось, а мысли разлетались прочь. Секс, секс, ничто не могло с ним сравниться – разве что полеты, у которых было с ним много общего: пьянящий восторг тела, словно еще одно эхо Большого взрыва, самого первого оргазма. Радость при виде звезд в иллюминаторе над головой, при ощущении тепла от воды или при прикосновениях парня, который вошел в нее и находился в ней, весь твердый, а три минуты спустя окреп еще и вновь задвигался, смеясь в предвкушении нового оргазма. После этого Зо переместилась в сравнительно светлый бар, где уже сидели остальные, и Эстеван рассказывал, что лучшим за ночь оргазмом, как правило, оказывался третий – который наступал после долгого приготовления, но когда еще оставался приличный запас семени для извержения.

– После него тоже неплохо, но тогда уже требуется больше усилий, к тому же нужно хорошенько завестись, чтобы кончить, так что все равно: лучше третьего быть не может.

Зо, Роуз и остальные девушки согласились, что в этом отношении, как и во многих других, быть женщиной гораздо лучше. Этой ночью в бане они совершенно естественно испытали по нескольку чудесных оргазмов, но даже это было ничем по сравнению со status orgasmus, непрерывным оргазмом, который может длиться хоть полчаса, если женщине повезет и если ей попадется достаточно умелый партнер. Это было целое ремесло, которое они старательно изучали, но, как все соглашались, оно было скорее искусством, чем наукой. Нужно быть высокой, но не выше, чем нужно; быть с группой, но не с целой толпой… Позже они достигли в этом относительных успехов и, когда рассказали об этом Зо, та весело потребовала доказательств.

– Ну же, я хочу, чтобы меня положили на стол!

Эстеван загорланил и повел ее вместе с остальными в комнату, где стоял, возвышаясь над водой, большой стол. Имхотеп уже лежал на нем на спине, готовый стать для нее человеком-матрацем. Остальные подняли ее и уложили так же на спину, поверх него, а затем ее обступила вся группа: руки, ноги, гениталии, языки в каждом ухе, во рту, повсюду какой-то контакт. Спустя какое-то время они смешались в однородную массу эротических ощущений, охватив ее со всех сторон, и Зо громко замурчала. Когда начался оргазм, она резко изогнулась над Имхотепом, а все вокруг продолжали, только теперь нежнее, лаская ее и не отпуская, – и тогда ее унесло, она будто взлетела, ей было достаточно прикосновения мизинцем, чтобы это продолжалось.

– Все, больше не могу! – закричала она.

Но они лишь засмеялись и ответили:

– Нет, можешь! – И продолжали, пока по мышцам живота не побежали судороги и она, резко перекатившись с Имхотепа, не оказалась в руках Роуз и Эстевана. Она не могла даже стоять. Кто-то сказал, что ее унесло на двадцать минут. По ощущениям же прошло две… или бесконечность. Мышцы живота страшно болели, равно как и бедра с тазом.

– Холодную ванну, – проговорила она и уползла в соседнюю комнату.

Но после стола в бане ее уже мало что привлекало. Последующие оргазмы лишь причинили бы боль. Она помогла устроить стол для Эстевана и Ксеркса, а затем для худой женщины, которую раньше не знала, и это было весело, но затем наскучило. Плоть, плоть, плоть. Некоторые после стола только сильнее распалялись и требовали еще, но она теперь видела лишь кожу, волосы, плоть, и было уже все равно, что есть что.

Она ушла в раздевалку, оделась и покинула это место. Стояло уже утро, солнце ярко светило над голыми равнинами Луны. Она двинулась по пустым улицам к своей гостинице, чувствуя себя расслабленной, чистой и сонной. Плотный завтрак, падение на постель, сладкий сон.

Но, как оказалось, в столовой гостиницы ее ждала Джеки.

– А вот и наша Зоя! – Она ненавидела имя, которое Зо выбрала себе сама.

– Ты что, меня выследила? – ответила Зо, удивившись.

Джеки презрительно на нее посмотрела.

– Это тоже мой кооператив, если ты не забыла. Ты почему не заехала ко мне, когда прилетела?

– Хотела полетать.

– Это не оправдание.

– Я и не собиралась оправдываться.

Зо подошла к буфетному столику, взяла тарелку с омлетом и булочками. Затем вернулась к столику Джеки и поцеловала мать в макушку.

– Хорошо выглядишь.

На самом деле она выглядела даже моложе, чем Зо, которая часто обгорала на солнце, отчего на лице появлялись морщины. Джеки выглядела моложе и казалась искусственно сохранившейся – как сестра-близнец Зо. Словно Джеки законсервировали и только недавно откупорили. Она не призналась бы дочери, как часто проходила процедуру омоложения, но Рейчел говорила, что Джеки всегда пробовала новые варианты, которые появлялись по два-три раза в год, и что использовала основной комплекс не реже, чем раз в три года. Поэтому несмотря на то, что она разменяла шестой десяток М-лет, Джеки выглядела как сверстница Зо, если не считать этого ощущения консервации, которое присутствовало не столько во внешности, сколько в поведении – во взгляде, напряженности, настороженности, усталости. Быть альфа-самкой на протяжении многих лет стоило тяжелого труда, героических усилий, которые заметно изнуряли ее даже при всей младенческой гладкости ее кожи и сбереженной красоте – а она, несомненно, была весьма красивой женщиной. Но тоже старела. Близился час, когда молодые мужчины перестанут виться вокруг нее и просто исчезнут.

Пока же она оставалась весьма представительной, а в настоящий момент – еще и явно разозленной. Люди отводили глаза, словно боясь, что, встретившись с ней взглядом, падут замертво, и это вызвало у Зо смех. Не самый вежливый способ поприветствовать любимую мать – но что поделать? Зо была слишком расслаблена, чтобы сейчас раздражаться.

И все же смеяться над Джеки, пожалуй, было ошибкой. Та вперила в нее холодный взгляд и смотрела так, пока Зо не успокоилась.

– Давай рассказывай, что случилось на Меркурии.

– Я же тебе рассказывала, – Зо пожала плечами. – Они так и думают, что могут перенаправлять солнечную энергию во внешнюю область системы. Вбили себе в голову, и все.

– Полагаю, этот их свет еще окажется там полезен.

– Энергия всегда полезна, но внешние спутники уже должны уметь сами генерировать все, что им нужно.

– Значит, у меркурианцев остаются только их металлы.

– Именно.

– Но что они за это хотят?

– Все хотят свободы. А каждый из этих новых миров слишком мал, чтобы быть самодостаточным, поэтому им нужно обладать чем-то, чем можно торговать. Только так они могут иметь свободу. У Меркурия есть солнечная энергия и металлы, у астероидов – тоже металлы, у других спутников – в лучшем случае парниковые газы. Поэтому они пакуют и продают то, что у них есть, и пытаются заключать союзы, чтобы не допустить доминирования Земли или Марса.

– Это не доминирование.

– Конечно, нет, – согласилась Зо с невозмутимым видом. – Но крупные миры, понимаешь ли…

– Ну и пусть крупные, – Джеки кивнула. – Но сложи все эти малые вместе, и тоже получится крупный мир.

– И кто будет их складывать? – сказала Зо.

Джеки оставила вопрос без внимания. Ответ и так был очевиден: сама Джеки. Джеки, поглощенная продолжительной битвой с различными силами Земли, которые пытались установить контроль над Марсом. Она же старалась не дать им утопить его в безмерности родной планеты, и, когда человеческая цивилизация продолжала расширяться по Солнечной системе, рассматривала новые поселения как пешки в этой большой битве. И в самом деле: если их было достаточно много, они могли изменить картину.

– Из-за Меркурия волноваться не стоит, – заверила ее Зо. – Это тупик. Провинциальный городишко, где всем заправляет один культ. Никто не сможет расселить там много людей, никто. Поэтому даже если нам удастся вовлечь их в дело, большой роли они не сыграют.

На лице Джеки отразилось такое пренебрежение, будто проведенный Зо анализ положения был каким-то ребячеством, будто на Меркурии существовали некие скрытые ресурсы политической власти. Это раздражало, но Зо сдержала себя, не показав своих чувств.

Тут в столовую, разыскивая их, вошел Антар. Заметив их, улыбнулся, подошел и коротко поцеловал Джеки, затем чуть дольше – Зо. Он шепотом переговорил с Джеки, после чего та приказала ему уйти.

Зо в который раз заметила, как много стремления к власти было в ее матери. Она помыкала Антаром без особых на то причин, просто щеголяла властью, как многие женщины-нисеи, которые выросли при патриархате и питали к нему ненависть. Они не вполне понимали, что патриархат более не имел значения и, вероятно, никогда не имел и прежде – он всегда был стиснут сжатием Кегеля, подчиняясь закону утробы, который действовал вне патриархата, имея биологическую силу, неподвластную простой политике. Женщины обусловливали сексуальное удовольствие мужчин, саму жизнь – при патриархате это было столь же естественно, как и в любых других условиях. И это невзирая на все стремление подавить женщин, на весь страх перед ними, который выражался столькими способами – в пурде, клиторидэктомии, бинтовании ног и других, поистине ужасных вещах, безжалостных и отчаянных, какое-то время пользовавшихся успехом, но теперь сгинувшим без следа. Теперь бедолагам-парням приходилось заботиться о себе самим, и это было нелегко. А женщины вроде Джеки их погоняли. И женщинам вроде Джеки нравилось их гонять.

– Я хочу, чтобы ты отправилась в систему Урана, – продолжила Джеки. – Там сейчас закладывают новое поселение, и я хочу начать с ними отношения как можно раньше. Кроме того, ты можешь передать сообщения галилеянам, а то они начинают выходить за рамки.

– Мне нужно поработать немного в кооперативе, – сказала Зо, – иначе кто-нибудь догадается, что это прикрытие.

Спустя несколько лет, проведенных среди диких на плато Луна, Зо вступила в кооператив, служивший ширмой для «Свободного Марса», что позволяло ей и другим рабочим выполнять партийную работу, не выдавая своей основной деятельности. Этот кооператив занимался строительством и установкой защитных сетей над кратерами, но она не занималась там реальной работой уже больше года.

Джеки кивнула.

– Тогда побудь там какое-то время, а потом вылетай. Через месяц или около того.

– Хорошо.

Зо было интересно увидеть внешние спутники, поэтому и согласилась легко. Но Джеки в ответ лишь кивнула, словно не допускала мысли, что она могла отказаться. Ее мать явно не обладала богатым воображением. Зо, несомненно, унаследовала это качество от отца, да прибудет с ним ка. Она не знала, кем он был, да и если бы узнала сейчас, это лишь ограничило бы ее свободу, но была ему благодарна за эти гены, за то, что не дал ей стать копией Джеки.

Зо встала, слишком изнуренная, чтобы выносить свою мать слишком долго.

– Ты выглядишь усталой, а я совсем вымоталась, – сказала она и, чмокнув Джеки в щеку, направилась в свою комнату. – Люблю тебя. Тебе, наверное, пора уже проходить новую терапию.

Ее кооператив располагался в кратере Морё в столовых горах Протонил между Мангалой и Брэдбери-Пойнтом. Это был крупный кратер, прерывавший длинный склон Большого Уступа и спускающийся к полуострову, на котором находился Перешеек Буна. Здесь постоянно разрабатывали новые разновидности молекулярных сетей на замену более ранним материалам и старым шатровым тканям. Та сеть, что они установили над Морё, была новейшим изобретением – пластик из полигидроксибутирата, волокна которого собраны из соевых бобов, выведенных специально для того, чтобы производить ПГБ в хлоропластах. Сеть удерживала собой что-то наподобие инверсионного слоя, благодаря чему воздух внутри кратера был на тридцать процентов плотнее и существенно теплее, чем снаружи. Эти сети сглаживали резкий переход биомов из куполов под открытый воздух, а если установить такие насовсем, они создавали приятный мезоклимат на значительных высотах и широтах. Морё достигал сорок третьей северной широты, и зимы снаружи него бывали весьма суровыми. А с сетью они могли содержать теплолюбивый горный лес, внося в него разнообразие экзотическими растениями, выведенными на основе тех, что растут на восточноафриканских вулканах, в Новой Гвинее и Гималаях. Летом же на дне кратера становилось весьма жарко, и странные колючки, расцветая, благоухали, как духи.

Жители кратера занимали просторные комнаты, вырытые в северной дуге его края и расположенные на глубине в четыре этажа. Комнаты с балконами и широкими окнами, откуда открывался вид на зеленые папоротники со склонов Килиманджаро. Зимой балконы грелись на солнце, а летом – прятались под вьющимися лозами, когда дневная температура подскакивала до 305 градусов по Кельвину и люди шептались о замене сети на более крупноячеистую, чтобы жаркий воздух мог выходить наружу, или даже о том, чтобы разработать систему, которая позволит просто сворачивать сеть на лето.

Зо проводила дни в основном на внешней стороне кратера или под ним, рьяно стараясь проделать как можно больше реальной работы до того, как наступит пора отправляться на спутники. В этот раз работа была интересной и включала долгие походы под землю, в туннели, где надо было следовать по жилам в слоях подножия старого всплескового кратера. В результате импактного брекчирования образовались все типы полезных метаморфических пород, но наиболее часто встречались минералы, используемые для производства парниковых газов. Поэтому кооператив также разрабатывал новые методы добычи полезных ископаемых, в том числе сырья для оплетки сетей, надеясь найти рентабельное улучшение, которое позволит производить интенсивную выработку реголита, оставляя поверхность нетронутой. Большинство подземных работ выполняли роботы, но существовали и различные задачи, с которыми куда лучше справлялись люди, – и это в горном деле всегда оставалось неизменным. Зо очень нравилось исследовать подземные ходы в этом темном мире, проводя целые дни в недрах планет, между двумя огромными каменными плитами, в пещерах с их близкими грубыми стенами, блестящими, отражающими яркий свет кристаллами. Нравилось ей и проверять образцы пород, осматривать свежевырытые галереи в окружении леса магниевых стоек, расставленных роботами, и выискивать редкие подземные сокровища. Она представляла себя пещерным человеком. И как хорошо было потом подняться на лифте и изо всех сил щуриться от предзакатного света, оказавшись в бронзовом, оранжевом, янтарном воздухе, под багровеющем небом, которое подсвечивалось солнцем, будто это был старый друг, подогревающий тех, кто устало взбирался по склону к воротам обода, где внизу простирался круглый лес Морё, затерянный мир, дом ягуаров и стервятников. Оказываясь под сетью, исследователи тут же садились в вагон канатной дороги, ведущей к поселению, но Зо чаще всего шла в сторожку у ворот и брала в своем шкафчике птичий костюм, надевала его и застегивалась, а потом сбегала с платформы, расправляла крылья и летела, лениво выписывая нисходящую спираль, направляясь к северной окраине города, к ужину на одной из обеденных террас, наблюдая за попугаями, кореллами и лори, которые мельтешили в поисках еды. Полеты развлекали ее. И потом она хорошо высыпалась.

Однажды днем к ним заехала группа инженеров-атмосферологов, чтобы посмотреть, сколько воздуха проходит через сеть при летней жаре. Среди них оказалось много стариков с уставшими глазами и рассеянными манерами людей, которые провели много времени в полевых исследованиях. Один из иссеев – сам Сакс Расселл, невысокий лысый мужчина с крючковатым носом. У него была сморщенная кожа, как у какой-нибудь черепахи, что расхаживали по дну кратера. Зо не могла отвести взгляд от Расселла, одного из самых известных людей в марсианской истории. Она удивилась, когда столь книжная личность вот так просто с ней поздоровалась. Казалось, следом за этим стариком сейчас проковыляет Джордж Вашингтон или Архимед, как будто мертвецы из прошлого все еще жили среди них, ошеломленные их новыми достижениями.

Расселл явно был ошеломлен и казался совершенно потрясенным на протяжении всего вводного собрания. Право отвечать на вопросы он предоставил своим коллегам, а сам просто разглядывал лес, что простирался под городом. Когда за ужином кто-то представил ему Зо, он подмигнул ей с каким-то черепашьим лукавством.

– Я когда-то учил твою мать.

– Да, – только и проговорила Зо.

– Покажешь мне дно кратера? – спросил он.

– Обычно я над ним летаю, – ответила она, удивившись.

– Я надеялся на прогулку, – сказал он и, взглянув на нее, часто заморгал.

Ощущение новизны было таким сильным, что она согласилась составить ему компанию.

Они вышли прохладным утром в тень под восточной частью обода. Бальзы и салы скрещивали ветви у них над головами, образуя высокий навес, по которому шумно скакали лемуры. Старик шел медленно, разглядывая беззаботных обитателей леса. Говорил он редко, в основном спрашивая у Зо названия различных папоротниковых и деревьев. Но она могла опознать разве что птиц.

– Боюсь, эти названия растений в одно ухо влетают, из другого вылетают, – весело призналась она.

Он поморщил лоб.

– Наверное, так я даже лучше их вижу, – добавила она.

– И правда. – Он снова посмотрел на землю, будто оценивая ее. – Значит ли это, что ты видишь птиц хуже, чем растения?

– Птицы не такие. Они мои братья и сестры, у них и должны быть имена. Без них они не могут. Но это… – она указала жестом на зеленые ветви вокруг, на гигантские папоротники под шипастыми цветущими деревьями, – это все безымянное. Мы придумываем растениям имена, но на самом деле у них нет имен.

Он задумался над этим.

– А где ты летаешь? – спросил он, когда они прошли с километр по заросшей тропе.

– Везде.

– Есть любимые места?

– Мне нравится Эхо-Оверлук.

– Хорошие там восходящие потоки?

– Очень. Я там и была, пока Джеки не насела на меня и не заставила работать.

– А здесь разве не твоя работа?

– О, да, да. Но в моем кооперативе гибкий график.

– А-а. Так, значит, ты еще побудешь здесь какое-то время?

– Только до отбытия шаттла на галилеевы спутники.

– И тогда эмигрируешь?

– Нет-нет. Слетаю и вернусь. Джеки туда меня посылает. С дипломатической миссией.

– А-а. Значит, и на Уране побываешь?

– Да.

– Я бы хотел увидеть Миранду.

– Я тоже. Это одна из причин, по которой я лечу.

– А-а.

Они перешли неглубокий ручей, ступая по плоским камням. Отовсюду раздавалось пение птиц и жужжание насекомых. Солнечный свет наполнял всю чашу кратера целиком, но под лесным навесом все равно было прохладно, воздух проникал сюда параллельными наклонными столбиками желтого света. Расселл нагнулся, чтобы всмотреться в ручей, который они пересекли.

– А какой была моя мама в детстве? – спросила Зо.

– Джеки?

Он задумался. С тех пор прошло много времени. Когда Зо уже с досадой решила, что он забыл вопрос, он ответил:

– Она быстро бегала. Задавала много вопросов. Почему то, почему се. Мне это нравилось. Кажется, она была старшей в поколении эктогенов. Как ни крути, она была лидером.

– Она была влюблена в Ниргала?

– Не знаю. А что, ты знакома с Ниргалом?

– Да, вроде бы. Встречалась с ним однажды у диких. А что Питер Клейборн, его она любила?

– Любила? Потом, может быть, и любила. Когда они подросли. В Зиготе. Не знаю.

– От вас много не узнаешь.

– Пожалуй, что так.

– Вы все забыли?

– Не все. Но то, что помню… это трудно оценить. Я помню, как Джеки спрашивала о Джоне Буне точно так же, как ты сейчас спрашиваешь о ней. И не раз. Ей нравилось быть его внучкой. Она им гордилась.

– И до сих пор гордится. А я горжусь ею.

– А один раз… я помню, как она плакала.

– Почему? Только не говорите, что не знаете!

Он умолк на минуту. Но потом, наконец, взглянул на нее и изобразил на лице почти человеческую улыбку.

– Ей было грустно.

– Ну замечательно!

– Из-за того, что мать ее покинула. Эстер вроде бы?

– Да, верно.

– Касэй и Эстер разошлись, и она уехала… не знаю, куда. Но Касэй и Джеки остались в Зиготе. И однажды она пришла в школу рано, я в тот день преподавал. Она задавала много своих «почему». И в тот раз тоже, но о Касэе и Эстер. А потом заплакала.

– Что вы ей сказали?

– Я не… Кажется, ничего. Я не знал, что сказать. Хм… Я думал, что ей стоило уехать с Эстер. Материнские узы важнее всего.

– Да ладно.

– Разве ты не согласна? Я-то считал всех молодых уроженцев социобиологами.

– А кто это?

– Ну… те, кто верит, что самые основные культурные особенности имеют биологическое объяснение.

– О, нет. Конечно, нет. Мы гораздо свободнее. Материнство может быть каким угодно. Иногда матери просто выполняют роль инкубаторов, и все.

– Я полагаю…

– Уж мне-то можете поверить.

– …Но Джеки плакала.

Они шли вперед молча. Подобно многим другим крупным кратерам Морё, как оказалось, был разделен на несколько водосборных бассейнов, которые стекались в центральное озеро, окруженное болотом. Оно было небольшим и имело форму почки, изгибаясь вокруг небольших холмиков, относившихся к группе возвышенностей по центру кратера. Зо и Расселл вышли из-под лесного навеса по слабо различимой тропинке, затерявшейся в слоновой траве. Они быстро бы заблудились, если бы не ручей, который извивался среди травы, выходя на поляну, а затем впадая в заболоченное озеро. Поляна тоже заросла слоновой травой, крупные пучки которой тянулись много выше человеческого роста, отчего они, идя сквозь ее заросли, часто видели лишь эту гигантскую траву и небо. Длинные стебли мерцали под лиловым полуденным небом. Расселл ковылял, сильно отставая от Зо; его круглые солнечные очки казались зеркалами, в которых, когда он глядел по сторонам, отражалась трава. С видом, совершенно сбитым с толку тем, что его окружало, он бормотал что-то в свою старую консоль, которая свисала у него с запястья, точно наручник.

У последней перед озером излучины находился песчано-галечный пляж, и Зо, проверив палкой песок перед линией берега – он оказался твердым, – сняла свое потное трико и зашла в воду. В нескольких метрах от берега та обдавала приятной прохладой. Она нырнула, проплыла немного, ударилась головой о дно. На некоторой глубине из воды торчал валун, на который она взобралась. Затем она стала прыгать с него в воду, кувыркаясь вперед сразу после погружения. В воздухе это действие давалось тяжело и выглядело совсем не изящно, но вызывало кратковременное тянущее ощущение в животе, такое близкое к оргазму, как ничто другое, что ей когда-либо приходилось испытывать. И она нырнула несколько раз, пока ощущение не ослабло и она не замерзла. Затем выбралась из воды и легла на песок, чувствуя, как его тепло поджаривает ее с одной стороны, а солнечная радиация – с другой. Сейчас для нее идеально было бы испытать настоящий оргазм, но несмотря на то, что она растянулась перед Саксом, словно сексуальная карта, он сидел, скрестив ноги, вроде бы увлеченный илом. Он и сам успел раздеться, оставив лишь очки и консоль. С фермерским загаром, низенький и лысый, ссохшийся примат, похожий на образы Ганди или Homo habilis, какими она их себе представляла. Это даже казалось немного сексуальным – то, как сильно он отличался от молодых мужчин, такой древний и маленький, словно самец какого-нибудь вида беспанцирных черепах. Она отвела колено в сторону и приподняла таз, приняв недвусмысленную позу и подставив вульву под теплый солнечный свет.

– Какой удивительный ил, – произнес он, глядя на вязкую массу у себя в ладони. – Никогда не видел подобного биома.

– Неужели?

– А тебе нравится?

– Этот биом? Думаю, да. Тут жарковато и слишком сильно все зарастает, но он интересный.

– Значит, ты не против. Выходит, ты не из Красных.

– Красных? – она рассмеялась. – Нет, я либерал.

Он задумался над ее заявлением.

– То есть ты хочешь сказать, что политики больше не делятся на Зеленых и Красных?

Она указала на слоновую траву, окаймлявшую поляну.

– Куда уж им теперь?

– Очень интересно, – он откашлялся. – Когда соберешься на Уран, пригласишь с собой моего друга?

– Может быть, – сказала Зо и слегка пошевелила бедрами.

Он понял намек и спустя мгновение наклонился вперед, чтобы начать массажировать ближайшее к нему бедро. Она ощущала, будто к ее коже прикасались маленькие обезьяньи лапки, ловкие и умелые. Его кисть исчезала в ее лобковых волосах целиком, и, похоже, это ему нравилось, потому что он погружал ее так несколько раз, пока не достиг эрекции, и тогда она крепко взялась за его член. Конечно, это было не так, как на столе, но оргазм – это всегда хорошо, особенно на природе под теплым солнцем. Он обращался с ней довольно просто, не стремился к взаимным чувствам, не был и сентиментальным. В общем, не походил на тот тип занудных стариков, которым недостаточно физического наслаждения. Перестав содрогаться, она перекатилась на бок и взяла член в рот – будто мизинец, который она могла полностью обхватить языком, – открыв ему при этом отличный вид на свое тело. Раз она прервалась, чтобы посмотреть на себя, роскошные и аккуратные изгибы своего тела, – и увидела, что ее бедра находились почти на уровне его плеч. Затем вернулась к своему занятию и невольно задумалась о vagina dentata, нелепом патриархальном мифе. Зубы казались совершенно излишними – ведь не всем обязательно их иметь. Достаточно было хватать бедолаг за члены и сжимать их так, чтоб они скулили, – и что бы они могли поделать? Могли попробовать не попадать в эту хватку, но в то же время этого им хотелось больше всего. Поэтому они, жалкие и растерянные, подвергали себя риску попасться в зубы, используя каждую возможность, что им выпадала. И она слегка защемила его, чтобы напомнить об этом его положении, а потом довела дело до оргазма. Для мужчин было благом, что они не владели телепатией.

Потом они еще раз окунулись в озеро, а когда вернулись на песок, он достал из сумки буханку хлеба. Разломив ее пополам, они поели.

– Ты там мурчала? – спросил он между делом.

– Угу.

– Это ты поставила себе такой признак?

Она кивнула и, сглотнув, пояснила:

– Когда в последний раз проходила терапию.

– Кошачьи гены?

– Тигриные.

– А-а.

– Мне слегка изменили гортань и голосовые связки. И тебе стоит попробовать – дает отличные ощущения.

Он поморгал и ничего не ответил.

– Так что это за друг, которого ты хочешь отправить на Уран?

– Энн Клейборн.

– А, твой заклятый враг!

– Вроде того.

– А почему ты думаешь, что она согласится лететь?

– Еще не факт, что согласится. Но может. Мишель говорит, она пробует новое. И мне кажется, ей будет интересна Миранда. Луна, расколотая надвое ударом и собранная обратно. Луна и то, что ее ударило, вместе. И все эти камни… Она любит камни.

– Я об этом наслышана.