Получив свою копию завещания, я вернулся в отель. Ви в пеньюаре сидела за туалетным столиком, делая макияж. Когда я вошел, она обернулась. У нее готов был пока только один глаз, поэтому ее правый глаз сейчас смотрел открыто и невинно, а левый – жестко и злобно.

– Ну что там? – сказала она.

Я бросил завещание на туалетный столик перед ней и сел на постель, приняв примерно ту же позу, что и утром.

– Я думал, тебя здесь не будет, когда вернусь.

Она схватила завещание, полистала его, потом сказала:

– Ой, ладно, лучше скажи мне так, а то я не понимаю ничего в этом крючкотворстве. Сколько?

– Нисколько.

– Нисколько?! Что значит, нисколько?

– Ну то и значит – нисколько. Я не получил ничего. Все отошло к моему сыну.

Она швырнула в меня завещанием, оно ударилось о мою руку, отлетело на кровать, а оттуда свалилось на пол.

– Какого черта тогда мы приехали сюда? – Она опять повернулась к зеркалу и продолжила подрисовывать глаз.

– Но я упомянут в завещании. Если бы Джо умер раньше Куинн, то все перешло бы ко мне.

– Да? А толку-то? Кому от этого легче?

Я хотел сказать ей, что от ее злости нам обоим тоже не станет легче, но какой толк был в этих препирательствах?

– Ты лучше приготовься торчать здесь долго, – сказала она, подкрашивая глаз точными уверенными движениями кисточки. – Не думаешь же ты, что я сдеру с Карлтона деньги на твой обратный билет в Сан-Анжело? Вот ты как был неудачником там, в Голливуде, так и здесь им остаешься. И когда только я к этому привыкну?

«Когда мы оба к этому привыкнем?» – подумал я и сказал:

– Ага, но ты так не считала, когда познакомилась со мной. Сама набросилась на меня. Обожала мои книги. Была моей поклонницей. Тебе это льстило.

– А ты все никак не успокоишься. Ну да, я читала кое-какие из твоих книг. Успешный был писатель. Но я же не знала, что ты сломаешься. – Она принялась собирать свои кисточки, карандашики, тюбики и пудренички в косметичку. – А тебя только одно и заботит – чтобы кто-то читал твои книги. Но нет, никто их не читает.

Ви сказала это нарочно, чтобы уколоть меня побольнее. Она часто так делала, и это срабатывало, каждый раз эти обидные слова сдавливали меня, словно клещами, все больнее и больнее.

– Это куда же ты клонишь?

– Карлтон сегодня утром посадил жену на самолет до Палм-Бич. Так что мы с ним несколько дней можем побыть вдвоем. – Она усмехнулась. – Нет, если с тобой, то втроем. – Она встала, прошла в другой конец комнаты и, открыв шкаф, достала черное обегающее платье. Держа плечики перед собой, она придирчиво разглядывала платье.

– Ты на ночь-то вернешься сегодня? – спросил я.

– А тебе прямо неймется это знать? – усмехнулась она, натягивая на себя платье.

В груди у меня все сжалось, и моя злость переросла в тревогу. Только что я ненавидел ее, а уже в следующий момент понял, что не смогу прожить без нее ни дня.

– Ви, пожалуйста, возвращайся обязательно! Я не вынесу тут один!

– А ты и не выноси. – Она облачилась в платье, и оно красиво легло по ее фигуре. – Пойди, прогуляйся. Найди себе какую-нибудь шлюху или бросься с моста, я не знаю, мне все равно. – Она разгладила на себе платье и повернулась ко мне спиной, чтобы я застегнул молнию сзади.

Я встал, подошел к ней и стал осторожно застегивать молнию.

– Я серьезно, Ви. То, что происходиту нас с Джозефом… – В глазах у меня защипало, в горле встал тугой ком. – У меня больше нет никого и ничего, а мой родной сын… даже не хочет со мной разговаривать. Ты просто не знаешь, каково это.

– Да я даже не знаю, где мой ребенок сейчас находится, – парировала Ви, поторапливая меня жестом.

– Ну, это совсем другое. Ты же сама отказалась от него. А Джозеф… Он даже не захотел посмотреть в мою сторону, – посетовал я, закончив с молнией.

– Знаешь что, если ты так переживаешь, то я скажу тебе, что делать. – Она повернулась ко мне. – Убей его. Убьешь, и наследство достанется тебе. Все эти деньжищи будут твоими.

Ее слова меня так поразили, что до меня даже не сразу дошел их смысл.

– Деньжищи?

– Ну да. Те, что заявлены в завещании, – сказала она, теперь уже полностью одетая. – Ну? Как я выгляжу?

– Ты о чем говоришь вообще? Как можно такое даже произносить?!

Ви картинно закатила глаза и покачала головой, потом достала из шкафа маленький ридикюль, расшитый черными блестками, подошла к постели, где лежала красная сумочка, и начала перекладывать из нее в ридикюль разные вещицы, среди которых были бумажник и флакон духов. – Ну ты хоть теперь снова пьешь. Слава богу, хоть что-то изменилось к лучшему. – Она достала из сумочки свой миниатюрный пистолетик с перламутровой рукояткой, подаренный ей Карлтоном.

– А это тебе зачем?

– Карлтон не любит, когда я без него хожу. А где мои ключи?

– Послушай, Ви, Джозеф…

– Да ладно тебе, расслабься, я же пошутила! – Она бросила выпотрошенную сумочку обратно на постель. – Черт, ну где же мои ключи? – Она поискала на туалетном столике, потом покачала головой и захлопнула ридикюль. – Ну и ладно, какая разница, где они. Все равно они мне больше не понадобятся.

Ви продолжала собираться, а у меня все больше и больше сжималось горло. От предложения убить Джозефа мне стало дурно, а при мысли о ее уходе я совсем ослабел и начал придумывать, чего бы такого мне заказать себе в баре внизу, когда она уйдет.

Когда она ураганом пронеслась мимо меня к наружной двери, я крикнул ей вслед:

– Я люблю тебя!

Не оборачиваясь, она бросила на ходу:

– Я тебе уже говорила насчет этих слов. – Я услышал, как дверь открылась. – В них нет правды. – Дверь за ней закрылась, и я остался один, не представляя, что делать дальше, куда пойти и как вообще подняться с постели.

Пойти мне хотелось только в одно место – в бар. Я понимал, что это плохая идея, но мне все равно хотелось лишь одного – «Джин Рики». Я изо всех сил старался не поддаться этой соблазнительной идее, всячески внушал себе, что утром было просто исключение и что мне ни в коем случае нельзя позволить себе сорваться.

Потом я подумал, что мог бы вновь попытаться встретиться с Джозефом. Вдруг он на этот раз захочет поговорить со мной? Эта его девушка Мэри, похоже, умела улаживать отношения между людьми, и она к тому же любила мои книги. Вот мне и пришло в голову: а что, если в присутствии своей дамы он станет снисходительней ко мне? Хотя, конечно, и знал, что этого не случится, не был настолько наивен, чтобы обманывать себя. Джо просто подумал бы, что я пытаюсь примазаться к деньгам Куинн, и, возможно даже, он был бы прав.

Кстати, о деньгах. О деньгах тоже надо было подумать. Мы же все-таки рассчитывали на это наследство. Если Ви бросит меня здесь одного (а она вроде как уже бросила), то мне надо позаботиться о том, на какие деньги жить дальше. Вот помню, раньше мне достаточно было только прийти в какой-нибудь журнал и сказать, что у меня есть готовый роман (не иметь готовый роман, а только сказать, что он есть), и журнал сразу давал мне тысячу долларов аванса, и это во времена Великой депрессии. Но сейчас никто не дал бы мне денег. Потому что все знали: за последние годы я не написал ни строчки. Вот если бы я написал…

Если бы… Ха!

Но если бы я написал… то кто-нибудь из них сейчас дал бы мне денег. Огер или Пирсон, ну… кто-нибудь. Может, попробовать начать? А что, можно. Тогда я бы под это дело получил деньги и дописал бы, и вышел бы у меня новый роман. А потом можно было бы написать следующий и вообще снова взяться за романы. А что, почему бы и нет? Ведь любой издатель обрадуется возможности заполучить нового Шема Розенкранца. Так сказать, его триумфальному возвращению.

Я поискал глазами блокнот, какие всегда имеются в хороших отелях, и нашел его на телефонной тумбочке в гостиной. Я взял его и обнаружил под ним ключ с пластмассовым кружочком, где значилось «номер 12-2». Это был ключ Ви, который она только что пыталась найти. Машинально сунув его в карман, я начал искать карандаш. На телефонной тумбочке карандаша не было, тогда я принялся шарить в ящиках письменного стола и в тумбочках у кровати. Но нигде не было никакого пишущего предмета. Я даже заглядывал в ванную.

Я стоял посреди гостиной, раздраженно притопывая ногой и озираясь. Нет, я, конечно, мог спуститься и попросить карандаш у дежурного портье, но это требовало излишних усилий. И чем дольше я так стоял, тем больше сама эта идея с писаниной меня раздражала. Тем больше я понимал, что все равно не знаю, о чем писать, да в общем-то даже и не хочу вовсе.

Тогда я подошел к телефону, снял трубку и заказал себе междугородный разговор с Калифорнией. Примерно через минуту меня связали с клиникой «Энок Уайт». Связь была отвратительная.

– Алло, это Шем Розенкранц. Я хочу поговорить со своей женой. – В Калифорнии утро было в самом разгаре, и Клотильда могла быть сейчас на прогулке, если погода хорошая. Но уже через пару минут я услышал в трубке ее голос, и даже помехи на линии куда-то пропали.

– Шем, это ты? – спросила она.

Голос ее вызвал у меня тоскливое чувство.

– Клотильда…

– Ты что, пил?

Вот так – всего одно слово произнес, и она сразу меня вычислила.

– От Куинн нам ничего не досталось. У нас нет ничего, – сообщил я.

Пауза. Когда она снова заговорила, ее французский акцент зазвучал явственнее.

– Директор Филипс был к нам очень добр. Я уверена, он и на этот раз войдет в наше положение.

– Не знаю, не уверен, – сказал я, памятуя о своем последнем визите в клинику на прошлой неделе, когда директор высказался предельно ясно на этот счет. У нас оставалось время до конца месяца, а потом они должны были или выписать Клотильду домой, или перевести ее в государственную клинику.

– Но я же Хлоя Роуз! Я… Разве мое имя не делает им рекламы?

– Не знаю, не уверен, что это кого-то теперь интересует.

Голос ее стал напряженным, и я поспешил взять себя в руки, чтобы не казаться пьяным. Я не мог рассчитывать на то, что она когда-либо будет ухаживать за мной, зато я точно знал, что мне за ней точно придется ухаживать.

– Я не могу уехать отсюда, – сказала она и тут же перешла на французский: – Je n’ai pas…

– По-английски, Клотильда! Пожалуйста, говори по-английски! Я французский уже основательно забыл.

– Шем, если я уеду отсюда, это будет небезопасно для меня. Просто небезопасно!..

Я так и не понял в тот момент, что это было – угроза наложить на себя руки в случае, если ее выставят оттуда, или старая паранойя, эта давно уже парализующая ее боязнь, что кто-то нападет на нее.

– Это небезопасно, Шем.

– Знаю, дорогая.

– Может, тебе поговорить с директором Филипсом?

– Хорошо, я поговорю, – вздохнул я.

– Шем, пойми, я не могу отсюда уехать!

– Ой, а в Калверте так мило, – сказал я, стараясь отвлечь ее внимание. – Помнишь, как мы с тобой останавливались там то ли в 36-м, то ли в 37-м, ну, в общем, еще до войны? Тогда еще Джо с собой взяли. Помнишь?

– Шем, не позволяй им увезти меня отсюда!

Я выдавил из себя улыбку, чтобы мои слова звучали убедительнее.

– Не волнуйся, милая. Все будет хорошо.

– Так ты поговоришь с директором Филипсом?

– Да. Давай. Пусть соединят. – Я услышал, как она положила трубку рядом с аппаратом. Теперь ей надо было пойти разыскать медсестру, которая переключила бы звонок на секретаря, а та потом переключила бы меня на кабинет директора. Сама Хлоя не знала, как переключить меня на секретаря. Пока я ждал, слушая тихое шуршание в трубке, размышлял над имевшимися у меня вариантами. Я мог попросить у Джо взаймы. Теперь это уже было ему по карману. Или Ви могла вытянуть из своего богатея Карлтона какую-нибудь нормальную сумму. Но в груди у меня все больно сжималось, когда я перебирал эти варианты, все они неосуществимы, я понимал это.

Потом в трубке послышался голос директора Филипса, как всегда, очень деловитый.

– Я вас слушаю, мистер Розенкранц.

– Директор Филипс, я просто хотел сообщить вам, что я в Калверте, дела здесь потихоньку налаживаются, но нужно еще немного времени, и тогда я смогу оплатить все наши задолженности.

– Это очень хорошая новость. Спасибо, что сообщили.

– Я только хотел убедиться, что вы не предпринимаете никаких приготовлений для выписки или перевода миссис Розенкранц. Мысли об этом расстраивают ее.

– Мистер Розенкранц, мы знаем, как обращаться с нашими пациентами. Поэтому наши услуги и ценятся так высоко. Вы просто переведите деньги на наш счет, как только сможете, и никаких проблем не будет.

– Конечно, я переведу, как только смогу.

– Хорошо. Тогда всего доброго.

– Да. Всего доброго. До свидания.

Я повесил трубку, но еще продолжал держаться за нее. Звонок этот не принес мне облегчения, настроение еще больше испортилось. Теперь мне просто необходимо было выпить. Но сначала стоило попробовать позвонить Огеру или Пирсону. Если я скажу им, что Клотильду грозят вышвырнуть из клиники… Но я уже столько раз звонил им, что секретарши просто узнают меня по голосу и не соединят с начальством. Может быть, послать телеграмму? Ведь я не клянчил у них денег… ну, уже наверное месяца три. Да нет, даже наверное больше. Если я скажу им, что снова взялся за перо, то, может быть, это даже подстегнет меня к тому, чтобы и впрямь снова начать писать? Да, пожалуй, так и надо сделать.

Бросив блокнот на диван, я вышел в коридор и направился к лифту.

Внизу я не успел сделать и двух шагов, как меня кто-то окликнул:

– Мистер Розенкранц!

Я обернулся и увидел молодого человека лет двадцати пяти, может быть, даже немного моложе, примерно возраста Джозефа. Вытянутое худое лицо, на голове фетровая шляпа с красным пером. Очки в тонкой металлической оправе. Приподняв шляпу в знак приветствия, он гарцевал на месте, готовый броситься ко мне в любой момент.

– Я… – Он начал взволнованно похлопывать себя по пиджаку. – Я… Если у вас только найдется минутка… – Хлоп-хлоп-хлоп по пиджаку… – То вот… – Он достал из внутреннего кармана плаща блокнот. – Если бы я мог…

Тут я все понял и поспешил покачать головой. Репортер.

– Меня это не интересует. Никаких комментариев! – решительно заявил я и направился к столу дежурного портье.

Как я и ожидал, он бросился следом за мной.

– Мистер Розенкранц! Сэр… Пожалуйста… Будьте любезны… Я – репортер. Я работаю в «Сан», разделе городских новостей. Но… я сейчас по другому вопросу. Я просто хотел… Ну, в общем, я поклонник вашего таланта… И я тоже пишу!..

Это было еще хуже. Я резко повернулся, намереваясь устроить ему хорошую взбучку. Желание это было просто непреодолимо. Но искреннее выражение на его лице – такого выражения я уже давно не видел – меня обезоружило, и после паузы я спросил:

– А что вы пишете?

– Ну, я пишу для газеты…

Я жестом подстегнул его, чтобы излагал быстрее.

– Мою пьесу поставили в прошлом году в «Эвримэн». «Призрак». Моя первая пьеса. Получила хорошие отзывы.

– И… как же вы нашли меня?

Он смущенно потупился, словно стесняясь того, что проявил репортерскую нахрапистость.

– Я узнал, что будут зачитывать завещание вашей супруги. Ой, простите, вашей бывшей супруги. Я ждал снаружи на улице и, когда вы вышли, узнав вас по фотографиям из газет, пошел за вами, но у меня тогда не хватило духу подойти и обратиться к вам. Да я и сейчас-то едва набрался смелости.

– Так, значит, вы мой поклонник?

– Да, сэр.

– Как ваше имя?

– Тэйлор Монтгомери, сэр.

Я протянул ему руку.

– Приятно познакомиться.

Он пожал мою руку с нескрываемым восхищением. Как это, собственно, и должно было быть. Как это, собственно, и было когда-то. Вот если бы Джо так же встретил меня!.. Мне как отцу был бы приятен такой же точно взгляд, такое же выражение на его лице. А если бы Джо еще и обнял меня по-сыновнему, то я бы вообще оказался на седьмом небе от счастья.

– Может, зайдем выпьем? – предложил я.

– Ой, ну что вы, я и не…

После этих слов парень немного разонравился мне. Меня напрягало в нем отсутствие раскованности. Но это только в первое мгновение, а потом мне все представилось в более радужных тонах. Конечно, Огер вышлет мне денег. Как он может не выслать? Я же его клиент. В свое время он неплохо заработал на моих книгах. Поэтому да, он вышлет мне деньги. Мы с Ви вернемся на запад, и все будет хорошо. Если я хорошенько попрошу, то смогу получать по 400 долларов в неделю.

– Послушайте, – сказал я. – Вы сейчас идите в бар и закажите себе чего-нибудь выпить. А я схожу и отправлю одну телеграмму и подойду туда к вам. Если вас там не будет, я пойму и не обижусь.

– Нет, я буду, буду там! – обрадованно пообещал он. – Благодарю вас, мистер Розенкранц. Ну конечно, я буду ждать вас там! – Он неловко попятился, чуть не сбив кого-то, извинился, улыбнулся с виноватым видом и помчался в сторону бара.

Эх, вот если бы Джозеф оказал мне такой же прием! А ведь, по-хорошему, так оно и должно было бы быть. Я вот, например, своего отца боготворил. Я никогда не поворачивался к нему спиной – даже когда он высказал мне все, что думал по поводу моего новоявленного писательства. И он, кстати, забрал свои слова обратно, когда моя первая книга была успешно распродана. Но Джозеф ведет себя со мной по-другому, мечет в меня острые кинжалы, а этот паренек Монтгомери, кстати, молодец, – проявил такое почтение.

Я направился к конторке дежурного портье. Высокий малый в костюме-тройке сказал мне:

– Могу я вам чем-то помочь, мистер Розенкранц? – Не, ну не прелесть, а? В отелях всегда так. В отелях тебе всегда дают почувствовать себя кем-то важным.

– Мне нужно отправить телеграмму.

– Хорошо. – Он тотчас же выложил передо мной бланк телеграммы. – Вам ручка нужна?

Я жестом поторопил его, и он протянул мне ручку. Я вписал в пробелы наверху имя и адрес Огера и принялся за сам текст:

«НАХОЖУСЬ КАЛВЕРТЕ тчк НУЖДАЮСЬ ДЕНЬГАХ тчк ПОЖАЛУЙСТА ВЫШЛИ 200 ДОЛЛАРОВ ИЛИ СКОЛЬКО СМОЖЕШЬ ОТЕЛЬ СОМЕРСЕТ НОМЕР 514 тчк»

И, помедлив, я еще прибавил:

«Я СНОВА ПИШУ тчк МНЕ КАЖЕТСЯ МЕНЯ УЖЕ ЕСТЬ КОЕ-ЧТО тчк»

Потом я зачеркнул эту последнюю фразу, перечитал все и зачеркнул еще и предыдущую – насчет того, что снова пишу. Я протянул заполненный бланк служащему отеля, деликатно отвернувшемуся, чтобы не мешать мне сосредоточиться, и тот, ожив, взял у меня телеграмму и ручку.

– Сэр, ответ потом принести в номер?

Я улыбнулся:

– Да, пусть принесут в номер.

И тут же поймал себя на мысли, что если Карлтон платит за все это, то надо было тогда послать телеграмму еще и Пирсону. Неужели у издательства не найдется небольшой свободной суммы?

– А знаете что? Дайте-ка мне еще один бланк.

Я переписал тот же текст на другой бланк, только с другим адресом, и вручил обе телеграммы портье, после чего направился прямиком в бар. Для меня это было большое событие, и его следовало отметить. Я был пока еще на коне. Если сегодня утром и тяпнул маленько исключительно для храбрости, то сейчас никто не мог помешать мне выпить за удачу.