Выйдя из лифта на восьмом этаже, я сразу очутился в приемной «Палмер, Палмер и Крик». Интерьер изменился с тех пор, как я последний раз был здесь, – панели из темной древесины на стенах, ковер, мягкая мебель с бордовой кожаной обивкой. За высокой стойкой – две секретарши в наушниках. Та, что сидела слева, говорила по связи, а девушка справа встретила меня дежурной улыбкой.

– Могу я вам помочь?

Я подошел к ней ближе, но улыбаться в ответ не стал – это было как-то неуместно, учитывая причину моего визита, да и вообще стоило ли тратить улыбку на офисных девиц, которые, скорее всего, флиртуют с уборщиками?

– Меня зовут Шем Розенкранц. Я пришел на чтение завещания Куинн Розенкранц.

– Да, мистер Розенкранц, мистер Палмер находится сейчас в конференц-зале. Вам нужно пройти вон в ту дверь справа.

Я побарабанил пальцами по ее столу, кивнул и двинулся в указанном направлении. Последний раз я был здесь лет двадцать назад – когда разводился. Сын Палмера тогда еще учился на юридическом, а сейчас он был партнером. А у Крика тогда было в подчинении четверо стряпчих и только половина этого восьмого этажа. В общем, как я посмотрю, одни из нас поднимаются в этой жизни, а другие, наоборот, скатываются вниз.

В конференц-зале было темновато из-за скудного освещения. Стены здесь тоже были обшиты деревянными панелями, на одной из стен – портреты маслом в золоченых рамах с изображениями старших партнеров фирмы, и над каждым портретом своя маленькая лампочка. Вдоль других стен выстроились застекленные книжные шкафы, набитые многотомниками законодательства. Мне, как всегда это бывает, когда я попадаю в библиотеку, захотелось разглядеть корешки, полистать книги, поискать среди них свои. Но я знал, что это всего лишь бездушные книги по юриспруденции, интересные только юристам, впрочем, для кого-то, возможно, более интересные, чем мои.

– Ой, Шем! Рад тебя видеть! – Палмер-старший, теперь почти семидесятипятилетний, но все такой же стройный и бодрый, подошел ко мне и тепло пожал руку. – Жаль, что довелось встретиться при таких обстоятельствах, – сказал он, продолжая жать мне руку и стараясь не принюхиваться к исходящему от меня запаху перегара. А если б принюхался?

– Здравствуйте, мистер Палмер.

Еще раз крепко пожав мою руку, он наконец отпустил ее.

– Фрэнк. Пожалуйста, называй меня просто Фрэнком. А ты отлично выглядишь, – сказал он, откровенно соврав, и указал на стол для заседаний.

Я подошел к столу и взялся за спинку одного из огромных кожаных кресел. В дальнем конце стола сидели рядышком мой Джозеф и какая-то молодая женщина – как я понял, его невеста. Они о чем-то шептались, и Джозеф намеренно игнорировал меня, что меня больно ранило.

Последний раз я разговаривал с ним три года назад, а наша последняя встреча произошла четыре года назад – на его школьном выпускном вечере. Он повзрослел, тощие руки и ноги обросли мясцом, лицо стало шире, и на нем уже был заметен намек на бородку. Если бы я не знал, кто он такой, то мог бы принять его за одного из типичных сердитых юнцов, которые мечтают о недостижимом, но, зная это, дуются потом на весь мир. Они вечно вьются вокруг сытой публики, главным образом у парадных подъездов, или в бильярдных, или в гаражах, но, в отличие от Джо, им не светит два миллиона долларов.

Невеста Джо (я запамятовал в тот момент ее имя, забыл, как она представилась, когда звонила мне две недели назад, чтобы сообщить о предсмертном состоянии Куинн) была аккуратненькой нежной блондиночкой, с какими обычно ведут состоятельную супружескую жизнь. Она отважилась украдкой глянуть на меня, и, когда глаза наши встретились, улыбнулась мне, чем возместила пренебрежение со стороны Джо.

В дальнем углу зала, даже не за столом, а в сторонке, на стульчике сидела Конни, прислуга тети Элис – дородная женщина лет пятидесяти, а то и больше, с громоздким трапециевидной формы ридикюлем на коленях. Поймав мой взгляд, она приветствовала меня учтивым кивком.

Усевшись во главе стола, Палмер обратился к нам с такой речью:

– Я собрал вас всех здесь потому, что вы или те, кого вы представляете, тем или иным образом упомянуты в завещании миссис Розенкранц. – Он достал из серебряного портсигара сигариллу и прикурил ее бумажной спичкой. Задув спичку, бросил ее в медную пепельницу и придвинул к себе лежавшую на столе папку. Когда он открыл папку и собрался зачитывать завещание, я сел.

– Я сейчас зачту вам завещание, но со всеми вопросами прошу подождать до конца чтения. Потом мы сможем еще раз перечесть его, строчку за строчкой – или все вместе, или индивидуально. Я прошу вас всех, независимо от событий, произошедших в прошлом, не впадать в возбуждение и не озвучивать никаких решений. Все это вы можете сделать позже, а сейчас лишь отнимете у нас время. – Он произнес эти слова, глядя на нас исподлобья, как судья, выносящий приговор. – Впрочем, я не думаю, что здесь могут возникнуть какие-то неприятные моменты. Это простое завещание, и, к моей безграничной печали, представителей фамилии Хэдли, как мы с вами видим, осталось совсем мало. – Он взял со стола бумаги и постучал ими о стол, чтобы выровнять стопку.

Джозеф сидел, напряженно ссутулившись на своем стуле, ноздри его раздувались, отчего верхняя губа некрасиво подтянулась к носу, а на щеках обозначились две ямочки. Невеста не сводила с него глаз, придерживала за локоть.

Палмер начал зачитывать завещание:

– «Я, Куинн Розенкранц, урожденная Хэдли, находясь в здравом уме и твердой памяти, торжественно заявляю, что настоящая бумага является моим последним завещанием, подписанным мною в этот четверг, 12 июня 1941 года и содержащим распоряжения относительно распределения моего движимого и недвижимого имущества. Это завещание отменяет юридическую силу всех предыдущих завещаний…»

Палмер зачитал несколько страниц такого монотонно-унылого текста, часть которого была посвящена вопросам опеки над Джозефом в случае смерти Куинн, если бы таковая случилась на момент, когда он был еще несовершеннолетним подростком. Я был упомянут в списке четвертым – после бабушки Куинн Сэлли Хэдли, которая умерла позже, в 45-м году, после тети Элис и после Конни Уилсон, которая заерзала на своем стуле, когда прозвучали касающиеся ее слова завещания, призванные, как, должно быть, ей казалось, явиться для меня болезненным уколом.

Вся наличность, все акции, облигации и страховые полисы и прочие ценные бумаги общей стоимостью примерно в два миллиона долларов – все это отходило Джозефу в случае, если он на момент принятия наследства будет совершеннолетним, а в случае, если еще не будет, – в трастовый фонд под попечительством Палмера и старших дам Хэдли. Дом тоже переходил во владение Джозефа, а вот его содержимое доставалось Джозефу только после того, как тетя Элис заберет оттуда интересующие ее вещи.

Как и сказал Палмер, завещание было очень простым. Если не считать одного пункта. В случае если смерть Джозефа опередила бы смерть Куинн, имущество распределилось бы между наследниками в том же порядке, в каком это было указано, только на месте Джозефа был бы я.

– «…согласно законодательству штата Мэриленд и законодательству Соединенных Штатов Америки. Подписано Куинн Розенкранц в четверг, 12 июня 1941 года, засвидетельствовано Фрэнком Палмером-ст. и Фрэнком Палмером-мл. в четверг, 12 июня 1941 года».

Палмер прочистил горло и вытер рукой рот, потом затянулся своей сигаретой и собрал бумаги в стопку. В комнате повисла неловкая навязчивая тишина. Я был потрясен. Сам факт, что Куинн вообще включила меня в завещание, явился для меня шоком, но то, что я числился там четвертым в очереди на все ее имущество, просто опустошило мой мозг. Впрочем, у Куинн были все основания полагать, что Джозеф все-таки переживет ее, так что назначение меня в наследники второй очереди, скорее всего, было не более чем просто доброжелательным жестом в мой адрес. И ради этого Палмер заставил меня тащиться в такую даль с Западного побережья. Не надо было ему этого делать.

Тягостная тишина продолжалась, все понимали, что первым нарушить ее полагается Джозефу – ведь это он только что получил в наследство громадные деньжищи. Но он сидел все с той же натужной гримасой на лице, вперив застывший отсутствующий взгляд куда-то перед собой, по-видимому, с негодованием переваривая то, что касалось моего места в завещании. Его невеста, я и Конни нетерпеливо ерзали на своих стульях, тогда Палмер снова шумно прочистил горло и встал, держа в одной руке папку, в другой – сигарету. Я тоже встал, так что замороженный взгляд Джозефа теперь приходился куда-то в область моего ремня.

– Мой секретарь уже сегодня сможет выдать вам копии завещания, – сказал Палмер и, подойдя к Джозефу, положил руку ему на плечо, но это не вызвало никакой реакции. Тогда он наклонился, и я расслышал, как он спросил: – Джо, ты в порядке?

Джо ничего не ответил. Ну да, конечно, он же теперь был таким крутым парнем.

– Джо, мы с тобой можем индивидуально обсудить завещание в любое время.

По-прежнему никакой реакции. Палмер перевел вопросительный взгляд на невесту, но та строго покачала головой. Тогда Палмер сказал:

– Если хочешь, Джо, мы можем сделать это прямо сейчас, или назначь время нашей встречи через моего секретаря, но очень важно, чтобы у тебя была копия завещания.

Потом Палмер посмотрел через весь длинный стол на меня, и я, словно очнувшись, направился к выходу. Уже в дверях я услышал, как Джозеф сказал:

– Нет, не сейчас. Наверное, после того, как мы поженимся.

То есть мой собственный сын даже не хотел говорить что-либо в моем присутствии. Не важно, что он думал обо мне и о моих поступках (если уж на то пошло, я сам готов признаться, что они не всегда были хорошими), но не желать даже разговаривать в моем присутствии – это был уже перебор!

– Джо, завещание…

– Когда мы поженимся, – повторил он, а что он сказал дальше, я не знаю, потому что вышел.

Следом за мной вышел и Палмер.

– Шем! – окликнул меня он и, когда я обернулся, сказал: – Я очень сожалею.

– Сожалеете о чем?

– О смерти Куинн. Это не я должен вас хоронить, а вы меня.

– Я позабочусь, чтобы на моих похоронах кто-нибудь напомнил вам об этом.

– Пункт, касавшийся опеки над Джозефом, был недоброжелательным по отношению к тебе. Я советовал ей не делать этого.

– Теперь это спорный пункт.

– Я все-таки хотел, чтобы ты знал мое отношение. Но ведь ты же вряд ли рассчитывал, что это завещание так или иначе поправит твое финансовое положение?

– Не так или иначе, а я вообще на него не рассчитывал.

– До такой степени, чтобы даже не присутствовать на похоронах?

Я улыбнулся, но ничего не сказал, только подумал: «Ага! Так вот ради чего ты заставил меня притащиться в такую даль?»

Он взял меня за руку чуть выше локтя. От меня разило спиртным, и он наверняка унюхал. Ну и что? Может же человек немного выпить?

– А знаешь, она все-таки любила тебя.

– Спасибо, что так думаете.

Он оглянулся на конференц-зал, потом сказал:

– Я буду у себя в кабинете еще час. Подожду, когда подготовят копии завещания. – И, попыхивая сигареткой, удалился.

Потоптавшись на месте, я наконец пришел к решению, что мне обязательно надо сегодня получить свою копию завещания, чтобы Ви не попрекала меня деньгами и не ела меня поедом. В конференц-зале невеста что-то шептала на ухо Джо. Эта картина вызвала у меня легкое чувство зависти – не эта конкретная девушка, а тот факт, что девушка может так вот доверительно и серьезно шептать тебе что-то на ухо. Вот Ви, например, могла бы сделать такое только для того, чтобы, немного пошептав, вдруг резко заорать тебе в самое ухо, надругавшись над твоими барабанными перепонками. Такие своеобразные представления были у нее о шутке.

Конни вышла из конференц-зала и подошла ко мне, все так же прижимая к себе свой ридикюль.

– Здравствуйте, мистер Розенкранц, – учтиво кивнув, сказала она.

Я тут же привел в действие свою коронную обаятельную улыбку – мастерство, которому научился в разгульные времена нашей с Куинн юности, когда обаяние значило больше, чем все остальное.

– Конни, сколько лет, сколько зим! – сказал я и тут же сам за нее ответил: – Ой, Шем, я вас умоляю!..

Ссутулив плечи, она отошла от меня под сень полутораметрового фикуса в кадке.

– Мистер Розенкранц, мисс Хэдли надеется повидаться с вами в этот ваш приезд. Вы нанесете ей визит?

Конечно, меньше всего на свете мне хотелось увидеться с тетей Элис, имевшей привычку тюкать и клевать меня по поводу и без повода.

– Ну, Конни, я не знаю… Если смогу выкроить время, то с удовольствием, – произнес я все с той же обаятельной улыбкой.

– Чай у нас обычно накрывают к двум тридцати.

Я глянул на свои часы – они показывали пока что только час.

– Не знаю, получится ли сегодня.

Конни сразу как-то сникла, как если бы пришла сюда только для того, чтобы пригласить меня на чай, ну а заодно уж послушать завещание.

– Но ты обязательно передай тете Элис привет от меня, – прибавил я.

Она отодвинулась от меня еще дальше и сказала:

– Я сожалею о вашей утрате.

Изобразив скорбный вид, я шумно выдохнул через нос.

– Благодарю, Конни.

Она молчала, не зная, что еще сказать, но в этот момент ко мне подошла невеста Джо – лобик ее был озабоченно наморщен, а губки слегка выпячены. Поблагодарив меня, Конни заторопилась к лифту, нажала на кнопку вызова и стала сосредоточенно наблюдать за меняющимися цифрами этажей на табло.

Я повернулся к невесте, которая выглядела немного растерянной, и поспешил обновить свою обаятельную улыбку.

– Простите, но я не помню вашего имени, – сказал я.

Она еще больше растерялась, словно не ожидала, что я вообще заговорю с ней.

– Мэри О’Брайен. – Она протянула мне руку, и я горячо пожал ее.

– Как Джозефу повезло.

Она посмотрела на свою руку, все еще зажатую в моих ладонях, похоже, не зная, как ее оттуда вызволить.

– О да…

– Я вот думаю, Куинн всегда хотела иметь дочь.

– Она была очень добра ко мне, даже когда уже болела.

Мне было трудно соотнести эти слова «очень добра» с образом Куинн, но я кивнул, словно понимая, что она имела в виду, и сказал:

– Возможно, мы как-то сможем это поправить. Я бы тоже очень хотел иметь дочь.

– Вы знаете, мне кажется, Джо сейчас требуется какое-то время, чтобы побыть наедине с самим собой, – проговорила она. У нее были идеально очерченные скулы и ясные глаза, а эта ее смущенность и наморщенный лобик только прибавляли ей очарования.

– Конечно. Я понимаю.

– Он ужасно переживает. Просто сам не свой.

Я все еще продолжал держать ее руку и чувствовал, как она уже согрелась в моих ладонях.

– Ну конечно, я понимаю.

– А знаете, я читала ваши книги, – поспешила сообщить она.

Я почувствовал, как обаятельная улыбка покинула меня, и ее место заняла кислая мина.

– Спасибо.

– Джо был против, не хотел, чтобы я читала. А мне очень хотелось, и я читала. Ну, вы же понимаете, почему?

Я напряженно пытался понять, что побудило ее на чтение.

– Вы ведь будете моим тестем, хоть даже и… Ну… в общем вы понимаете…

Тут к нам подошел Джо, по-прежнему такой же мрачный и, взяв под локоть будущую супругу, сказал ей:

– Пошли, Мэри.

Словно обжегшись, она отдернула руку, но он все же повел ее к лифту, как бы подталкивая. Движение это было мне хорошо знакомо, я сам пользовался им не раз с его матерью – но никогда с Клотильдой – и знал, что Мэри ждет разговор по дороге домой.

– Джозеф, да я не сказал ничего такого! Просто сказал, что тебе повезло, – принялся оправдываться я, идя за ними по пятам. – И я хочу, чтобы ты дал мне шанс как-то уладить наши отношения.

Он стоял спиной ко мне, уткнувшись глазами в мелькающие цифирки на табло над дверью лифта, даже не допуская возможности, чтобы я попал в поле его зрения. И это мой родной сын! Я чувствовал, как на лице моем появилось жалобное выражение, и даже разозлился на самого себя за это.

Приехал лифт, и я наблюдал, как они вошли в кабину. Перед тем как двери закрылись, они повернулись ко мне лицом, и Джо посмотрел на меня с такой испепеляющей ненавистью, что у меня внутри все похолодело, а ноги словно окаменели.