Джон Рейнберд устроился на высокой ели в ста пятидесяти ярдах от коттеджа. Он был в кошках, а монтерский пояс прочно прижимал его к стволу. Когда открылась дверь, он вскинул винтовку и приставил к плечу. Абсолютное спокойствие окутало его, как защитный плащ. Его единственный глаз видел все четко и ясно. Потеря второго глаза вызвала проблемы с пространственным зрением, но в моменты особой концентрации, вроде этого, прежняя способность видеть все возвращалась, словно на короткие периоды выбитый глаз занимал положенное ему место.

Стрелять предстояло с небольшого расстояния, и он бы не волновался, если бы собирался пробить шею девочки пулей, но винтовка была заряжена совсем другим, более громоздким предметом, и фактор неопределенности возрастал десятикратно. В специально модернизированной винтовке находился дротик с ампулой орасина, и при выстреле с такого расстояния он мог перевернуться либо отклониться. К счастью, утро выдалось практически безветренным.

Пусть воля Великого Духа и моих предков, беззвучно молился Рейнберд, так направят мои руки и мой глаз, что выстрел будет метким.

Девочка вышла вместе с отцом, то есть Джулсу тоже предстояло вступить в дело. В оптический прицел она казалась большой, как амбарные ворота. Ее синяя парка выделялась ярким пятном на фоне потускневшей от времени обшивки коттеджа. Рейнберд заметил чемоданы в руках Макги и понял, что они едва успели.

Капюшон девочки был откинут, бегунок молнии находился на высоте ключицы, и шея оказалась слегка приоткрыта. День выдался теплым, и это тоже пришлось на руку Рейнберду.

Он напряг указательный палец правой руки и поймал в перекрестье прицела шею девочки.

Рейнберд нажал спусковой крючок. Раздалось тихое пуф, и маленький клок дыма вырвался из казенной части винтовки.