– Они такие красивые, – прошептала Чарли. – Здесь все такое красивое.

Они стояли на берегу пруда для уток, неподалеку от того места, где несколькими днями раньше беседовали ее отец и Пиншо. Правда, этот день выдался куда более холодным, и отдельные листья уже начали менять цвет. От легкого, но прохладного ветерка по пруду бежала рябь.

Чарли подняла лицо к солнцу и закрыла глаза, улыбаясь. Стоявший рядом Джон Рейнберд до отправки во Вьетнам провел шесть месяцев, охраняя ракетную базу «Кэмп-Стюарт» в Аризоне, и видел такое же выражение на лицах людей, поднимавшихся на поверхность после долгой вахты под землей.

– Тебе хочется пройти к конюшне и взглянуть на лошадей?

– Да, конечно, – без запинки ответила Чарли. А потом застенчиво посмотрела на него. – Если ты не против.

– Не против? Мне тоже здесь нравится. Для меня это каникулы.

– Тебе поручили сопровождать меня?

– Нет, – ответил он. Они пошли вдоль кромки воды к конюшне, которая находилась по ту сторону пруда. – Они вызывали добровольцев. Не думаю, что набралось много, после вчерашнего.

– Они испугались? – спросила Чарли сладким голосом.

– Думаю, да, – ответил Рейнберд, и это была чистая правда. Кэп догнал Чарли, когда она в одиночку брела по коридору, и проводил в ее квартиру. Молодого парня, покинувшего свой пост у электроэнцефалографа, ждал перевод в Панама-Сити. Совещание после эксперимента прошло сумбурно, ученые показали себя и с лучшей, и с худшей сторон: высказали сотню новых идей и тревожились – запоздало – о том, как удержать девочку под контролем.

Предлагалось обшить стены ее комнат огнеупорным материалом, выставить круглосуточную охрану, вновь посадить ее на психотропные препараты. Рейнберд слушал, пока у него не лопнуло терпение, а потом начал громко стучать тяжелым перстнем с бирюзой по краю стола для совещаний. Стучал, пока не привлек всеобщее внимание. Из-за того, что Хокстеттер недолюбливал (можно даже сказать, ненавидел) Рейнберда, остальные ученые тоже не питали к нему теплых чувств, но звезда Рейнберда все равно взошла. В конце концов, именно он добрую часть каждого дня проводил в компании человека-горелки.

– Я предлагаю, – сказал он, поднимаясь на ноги и добродушно поблескивая единственным глазом на изуродованном лице, – не вносить никаких изменений в установленный порядок. Прежде вы исходили из того, что у девочки, вероятно, нет способности, наличие которой – и вы все это знали – раз двадцать подтверждалось документально, а если она есть, то слабая, а если не слабая, то девочка, возможно, никогда больше не продемонстрирует ее. Теперь вам понятно, что вы ошибались, и вы по-прежнему хотите огорчить ее.

– Это неправда, – раздраженно бросил Хокстеттер. – Просто…

– Это правда! – взревел Рейнберд, и Хокстеттер вжался в спинку кресла. А Рейнберд улыбнулся собравшимся. – Далее. Девочка снова начала есть. Она набрала десять фунтов и перестала напоминать костлявую тень. Она читает, разговаривает, рисует. Попросила принести ей кукольный домик, и ее друг-уборщик пообещал постараться его добыть. Короче, ее настроение меняется к лучшему. Господа, мы не собираемся нарушать выгодное нам положение вещей.

– А вдруг ей захочется поджечь квартиру, в которой она живет? – осторожно спросил сотрудник, отвечавший за видеозапись эксперимента.

– Если бы она хотела, то давно бы это сделала, – ровным голосом ответил Рейнберд, и комментариев не последовало.

И теперь, когда они с Чарли покинули пруд и по лужайке направились к красной с белым конюшне, Рейнберд громко рассмеялся.

– Думаю, ты их правда напугала, Чарли.

– А ты не испугался?

– А чего мне пугаться? – ответил Рейнберд и потрепал ее по волосам. – Я превращаюсь в младенца, только когда темно и нельзя выбраться.

– Джон, ты не должен этого стыдиться.

– Если бы ты хотела меня поджечь, – сказал он, немного изменив слова, произнесенные на совещании, – то давно бы это сделала.

Чарли тут же замерла.

– Мне бы хотелось, чтобы ты никогда… никогда такого не говорил.

– Чарли, извини. Иной раз мой язык бежит впереди мозгов.

Они вошли в конюшню, полутемную и пахучую. Вечерний солнечный свет наклонно падал в окна, в его полосах сонно покачивались пылинки-мотыльки.

Конюх, расчесывавший гриву вороного мерина с белой звездой во лбу, оглянулся, увидел Чарли и улыбнулся ей.

– Ты, должно быть, маленькая мисс. Мне сказали, что ты можешь к нам заглянуть.

– Она такая красивая, – прошептала Чарли. Ее руки дрожали от желания прикоснуться к шелковистой шерсти. Одного взгляда в темные, спокойные, добрые глаза коня хватило, чтобы влюбиться.

– Вообще-то это мальчик, – заметил конюх и подмигнул Рейнберду, которого видел впервые. – В определенном смысле.

– Как его зовут?

– Некромант, – ответил конюх. – Хочешь его погладить?

Чарли осторожно приблизилась. Конь наклонил голову, и она его погладила. Через несколько мгновений заговорила с ним. Чарли и не подумала, что согласится несколько раз зажечь огонь, лишь бы прокатиться на Некроманте в сопровождении Джона… но Рейнберд увидел это в ее глазах и улыбнулся.

Внезапно она повернулась к нему, заметила эту улыбку, и рука, которая гладила морду мерина, застыла. Что-то в этой улыбке не понравилось Чарли, а она думала, что в Джоне ей нравится все. Чарли посещали предчувствия в отношении большинства людей, и она даже не задумывалась над этим. Эта способность являлась ее составной частью, как синие глаза или большой палец. Обычно она воспринимала людей на основе этого чувства. Она не любила Хокстеттера, потому что чувствовала, что для него ничем не отличается от пробирки. Объекта исследования.

Однако ее хорошее отношение к Джону основывалось только на том, что он делал, на проявляемой доброте и, возможно, на изуродованном лице: она понимала, каково это, и сочувствовала ему. В конце концов, сама она оказалась здесь лишь по причине собственного уродства. Но при этом Джон – как и мистер Раухер, владелец кулинарии в Нью-Йорке, который часто играл в шахматы с ее папулей, – относился к редким, полностью закрытым от Чарли людям. Мистер Раухер был старым, носил слуховой аппарат, и на его предплечье синел тусклый вытатуированный номер. Однажды Чарли спросила отца, означает ли что-нибудь этот номер, и папуля пообещал объяснить ей позже, предупредив, что нельзя спрашивать об этом номере мистера Раухера. Но так и не объяснил. Иногда мистер Раухер приносил ей ломтики колбасы, которую она ела, сидя перед телевизором.

И теперь, глядя на улыбку Джона, которая выглядела такой странной и тревожной, Чарли впервые задалась вопросом: А о чем ты думаешь?

Но эти пустяковые мысли тут же как ветром сдуло: Чарли заворожил конь.

– Джон, что означает «Некромант»?

– Насколько я знаю, вроде бы «чародей» или «колдун».

– Чародей. Колдун, – мягко произнесла она, словно пробуя слова на вкус, продолжая поглаживать черный шелк морды Некроманта.