Глава 5. Тенета кармы

Этим утром меня, вопреки обыкновению, разбудил не один из молодых монахов, а сам брат Пон.

— Поднимайся, — велел он, рывком открывая дверь моей хибары. — Пойдем гулять.

Когда я, зевая и потягиваясь, выбрался наружу, было еще темно, но я знал, что светлеет в этих местах мгновенно — чик, словно повернули рубильник, и за каких-то пятнадцать-двадцать минут ночь сменяется днем.

Мы зашагали через лес на запад.

Вопросов я задавать не стал, но недоумевал все сильнее — брат Пон пару раз повернулся, единожды заколебался, точно не зная точно, куда направиться, и что самое удивительное, мы не пересекли дороги, ведущей от деревни к Нонгкхаю, хотя миновать ее не могли.

— Достаточно, — сказал монах, когда мы оказались в окружении деревьев с толстыми стволами и пучками круглых листьев на растопыренных серых ветвях; подлеска тут не имелось вообще, так что через зеленоватый сумрак можно было видеть на добрую сотню метров в каждую сторону.

— Видишь дырку в земле? — продолжил он, указывая на дерево, меж корней которого темнело отверстие размером с кулак. — Попробуй сунуть туда палец, а лучше всю ладонь.

— А меня никто не укусит? — пробормотал я с опаской.

— Вот и узнаем, укусит или нет.

Я сделал шаг в сторону дерева, присел, и тут меня странным образом повело в сторону. Чтобы сохранить равновесие, я вынужден был выпрямиться в полный рост и даже отступить.

Вторая попытка закончилась тем же — опустившись на корточки, я вновь непонятно отчего потерял равновесие. На третий раз я озлился и попытался ухватиться за ствол, но промахнулся и тяжело упал набок.

Подумал о том, чтобы выполнить задачу из лежачего положения, но осознал, что не понимаю, какое именно дерево мне нужно. Я сел, закрутил головой, но дыра в земле исчезла из виду, словно ее и не было никогда.

— Что-то здесь не так, — сердито пробормотал я, бросив взгляд на брата Пона.

Тот улыбался так невинно, что мне немедленно захотелось его придушить.

Едва я поднялся, как немедленно увидел черное отверстие, и сам удивился, как мог его не замечать? Решительно нагнулся, чтобы выполнить задание, на первый взгляд казавшееся таким простым.

— Стоп, хватит, — сказал монах. — Достаточно. Ты этого сделать не сможешь.

— Но почему?

— А потому, что сегодня не тот день, когда тебе предстоит умереть.

Этот ответ заставил меня вздрогнуть, сердце забилось часто-часто.

— Смотри, — брат Пон ткнул в отверстие своей бамбуковой палкой, и из него тут же высунулась змеиная голова, черная, с зеленоватыми и синими чешуйками позади глаз, мелькнул раздвоенный язык. — Ее в наших краях именуют «тихая радость». Укус — и все. Через пару часов ты отправляешься на новое воплощение.

— Но я… но… как же?.. Я мог погибнуть! — выдавил наконец я.

— Не мог, — он покачал головой. — Исходя из твоей кармы, ты не имел возможности тут оказаться. Раз уж оказался, то не имел шанса подставиться под ядовитый укус, хотя и пытался изо всех сил.

— А если бы у меня вдруг получилось? И я сунул туда руку?

— Змея не обратила бы на тебя внимания, или промахнулась бы, или отрава не подействовала бы.

— Но… но… — тут меня накрыло полное осознание того, что произошло, и я вздрогнул.

— Если бы она тебя укусила, то это означало бы, что я ошибся, и ты бы просто умер. Быстро и сравнительно безболезненно. Но ведь этого не произошло? А это значит, я прав, — и брат Пон аккуратно подтолкнул черную змею палкой, так что та с недовольным шипением спряталась.

— Но зачем?

— Теперь ты знаешь, что ничто в этом мире не происходит просто так, внезапно. Случайностей не существует, есть только закономерности, которые мы своим ограниченным умом понять не способны.

— Даже лист не упадет с дерева без воли Божьей? — спросил я, вспомнив, что таким образом высказывался кто-то из христианских мудрецов.

— Можно сказать и так, — согласился монах. — Хотя мы предпочитаем иные термины. Вспомни наружный круг колеса судьбы… и лучше займемся этим на ходу, мы здесь сделали все, что хотели.

В этот момент я с удивлением отметил, что солнце еще не взошло, хотя уже давно должно было вылезти из-за горизонта… Или сегодняшним утром в Таиланд решили заглянуть так хорошо известные в Европе сумерки?

Мы зашагали обратно тем же сложным маршрутом, каким и пришли сюда.

— Я его помню, конечно, — сказал я. — Двенадцать сегментов. Слепой, горшечник…

— Совершенно верно, — подтвердил брат Пон. — Все вместе именуется цепью взаимозависимого происхождения… Именно она определяет содержание событий, происходящих с нами, вплоть до самых мельчайших…

— Даже… — я запнулся о крохотный пенек. — Ой!.. И вот это?

— Конечно. Если бы мы не отправились на прогулку, ты бы споткнулся по пути в туалет, или к источнику, или еще где.

— То есть мы не имеем власти над происходящим? Свободы воли не существует?

— То, что человек может по собственному хотению направлять свою жизнь — величайшая иллюзия.

— Но как же так! Вот я сейчас могу сделать что угодно! Развернуться и уйти! Содрать одежду и голым убежать в лес!

— Правда? — брат Пон посмотрел на меня искоса. — В силах ли ты пожелать того, о чем не знаешь? Или того, о чем ты знаешь, что оно для человека невозможно? Попробуй.

Он остановился, и я сообразил, что мы вышли к той самой крохотной прогалине, где я занимался рисунком. Над внешним кругом я начал работать только вчера и успел лишь сделать наброски.

— Ну нет… как это возможно?

— Вот видишь, твои желания в конечном итоге тоже обусловлены твоим сознанием, и та ситуация, в которой человек якобы делает выбор, выбором на самом деле не является. Течение кармы обычно таково, что есть лишь один вариант, определенный нынешним состоянием того потока восприятия, о котором идет речь.

— Так значит, свободы воли не существует, — повторил я с упавшим сердцем.

— Свобода есть, — сказал брат Пон. — Только она не в обстоятельствах и событиях. Осознание — вот наша свобода.

— Это как?

— Вот смотри, ты на улице столкнулся с кем-то, тебя обругали, послали подальше. Совершенно обусловленный момент, избежать которого ты не мог при всем желании, — увидев сомнение на моем лице, он добавил: — Каким образом можно уклониться от события, о приближении которого ты не знаешь?

— Понятно, что никаким, — я развел руками.

— Зато у тебя есть свобода в том, как воспринять и как отреагировать на эту стычку. Можно разозлиться на слепошарого придурка, который не видит дальше своего носа, и целый день вспоминать, можно забыть мгновенно, как ничего не стоящий эпизод, а можно и порадоваться.

— И чему тут радоваться? — удивился я.

— Тому, что это событие позволило тебе развязать пусть небольшой, но узелок черной кармы. Вспомни, что я рассказывал тебе в Нонгкхае. Хотя тогда ты больше интересовался тем, как бы не облевать кого из прохожих, чем моими умными речами.

На чемпионате мира по ехидству брат Пон занял бы место в десятке, первое ему бы не отдали потому, что он не удержался бы от насмешек над судьями.

— Когда-то в прошлом я нахамил кому-то и теперь нахамили мне? — предположил я.

— В грубом приближении — да, — согласился он. — Негативная энергия исчезла. Можно ликовать.

Ну да, такой взгляд на ситуацию мне в голову не приходил.

— Теперь займемся цепью взаимозависимого происхождения, рассмотрим ее по этапам… Слепец — это, как ты можешь догадаться, невежество, о котором мы не раз говорили… Горшечник с горшками — те факторы, что формируют конкретные условия данного воплощения…

Обезьяну, или сознание, привыкшее хвататься за любой раздражитель, что попадется ему в лапы, я нарисовал быстро. Принялся за человека в лодке посреди океанских волн, символ того, что пустившееся в плавание по Сансаре существо находится во власти стихии жизни.

Плавсредство у меня вышло сначала излишне карикатурным, а попытавшись исправить этот недостаток, я чуть не утонул в деталях — руль на корме, свисающий из дыры в борту якорь, спасательный круг над бортом.

Но к счастью, я вовремя остановился.

Косыми штрихами изобразив бурное волнение, я осознал, что в лесу начинает темнеть. Человечка, снарядившего судно без парусов и весел, придется дорисовать в следующий раз.

Когда этот раз случится, я не знал, поскольку не мог заглянуть в голову брата Пона. Не имел возможности определить, какие планы он имеет насчет меня: с него станется загрузить ученика хозяйственными делами на пару дней так, что времени не останется даже на медитацию, не говоря уже о рисунке.

Но такая непредсказуемость меня теперь не нервировала и не возмущала.

Желание поскорее закончить бхавачакру мою душу если и посещало, то крайне редко и мимолетно, так что даже осознавать не требовалось, чтобы оно растаяло без следа.

— А, приплелся-таки, лесной отшельник, — поприветствовал меня брат Пон, когда я появился около вата. — Иди сюда, у меня для тебя есть кое-что новое, кое-что интересное.

Он сидел под навесом, а перед ним на прямоугольнике белой ткани лежали какие-то фигурки.

Опустившись наземь напротив монаха, я разглядел, что это улыбающиеся божества, сидящие в позе лотоса, вроде тех, что встречаются в буддийских храмах Китая, но никак не Таиланда.

— Это пять великих бодхисаттв, достигших просветления и давших обет помогать всем живым существам, что ищут освобождения, — сказал монах, взяв одну из фигурок, ту, что с зеленой кожей. — Познакомься, это Амогхасиддхи…

Так же он назвал остальных: Вайрочана, Амитабха, Акшобхья и Ратнасамбхава.

Фигурки, несмотря на сходство, различались одеждой, чертами и выражением лиц, положением рук, всякими атрибутами вроде скипетров, цветочных гирлянд и сережек в ушах. Они были сантиметров по сорок в высоту, а материалом для их изготовления послужило, судя по всему, дерево.

— На, погляди, — велел брат Пон, передавая мне белоснежного Вайрочану. — Красивые, правда?

Я поспешил согласиться — статуэтки вырезали с необычайным искусством, а затем не пожалели ярких красок.

— Будучи послушником, я изготовил их, — сказал монах, и глаза его чуть затуманились. — Потратил год, если не больше, но зато наставник мой остался доволен. Теперь твоя очередь.

— Э… в чем?

— Ты должен будешь сделать такие же.

— Но я не смогу! — я замотал головой и торопливо положил Вайрочану на место. — Руки кривые! Я даже с рисунком еле-еле управляюсь, куда мне до такого! Нет-нет-нет! Это же настоящие произведения искусства!

— Сделаешь какие сможешь, — брат Пон смотрел на меня с непреклонным выражением, означавшим, что он не отступит. — Главное, чтобы их можно было узнать. Амитабха должен отличаться от Акшобхьи, ну и так далее… Нож я тебе дам, не бойся.

И он торжественно положил на белую ткань короткий клинок с острым изогнутым лезвием.

— Но когда! — воскликнул я. — У меня и так не хва…

— У себя в обиталище ты найдешь керосиновую лампу, — перебил он меня. — Заправленную. Когда закончится, то бочонок с керосином стоит на складе, сам зальешь. Там ничего сложного.

— А материал? Я же не знаю, какое дерево… — возражал я без пыла, больше по инерции, но в душе моей поселилось глубокое уныние: и так с утра до ночи пашу, точно Золушка в замке у мачехи, так теперь еще и в темное время придется работать руками, изображать из себя мастера народных буддийских промыслов.

И зачем?

— Подберешь сам. Лес велик… — брата Пона мои аргументы ничуть не трогали.

Аккуратно сложив белую ткань так, чтобы фигурки и нож оказались внутри, он протянул узел мне.

— Забирай. Пока изучи их как следует, запомни, кто как выглядит. Это важно. Завтра походим по окрестностям, посмотрим, что тут есть…

Нож с хрустом вонзался в светло-коричневую древесину, на пол летела стружка. Пытаясь выточить украшенную венцом голову бодхисаттвы Ратнасамбхавы, я пыхтел, сопел и чувствовал себя узником на галерах.

Керосиновая лампа, повешенная на воткнутый в стену крюк, давала света достаточно, чтобы я не ощущал себя кротом, но для человека, привыкшего к электричеству, выглядела тусклой. За стенами моего обиталища царила ночь, и время, насколько я мог определить, не имея часов, подходило к девяти.

От дневных обязанностей меня никто не освободил, пришлось и воды натаскать, и храм подмести, и над колесом судьбы поработать. Еще мы с братом Поном прогулялись в джунгли, взяв с собой топор, и обратно вернулись, нагруженные нетолстыми бревнышками.

Над фрагментом одного из них я сейчас и измывался.

Ратнасамбхава, некогда изготовленный братом Поном, стоял у стенки и благосклонно мне улыбался.

Никогда, хоть через сто лет стараний, мне не изготовить такой красоты!

Деревяшка, как казалось, надо мной издевалась — уплотнения обнаруживались там, где нужно было срезать, зато то, что я хотел оставить, удалялось без малейшего труда, одним небрежным движением. Нож вихлялся в пальцах, точно вытащенная из воды рыбина, и его трудами я заполучил уже три царапины, к счастью, не особенно глубоких.

— А, проклятье! — выругался я, обнаружив, что лишил бодхисаттву половины головы.

Это значит, что заготовку придется выкидывать и браться за новую… Все сначала!

Я вздохнул, пытаясь отстраниться от раздражения, что заполнило меня подобно кипящей воде. Захотелось отшвырнуть проклятый инструмент подальше, а вслед за ней и мерзкую деревяшку.

— Ай, черт! — продолжил я возмущаться, поскольку в правое бедро словно кольнули шилом.

Задрав полу антаравасаки, я обнаружил, что меня укусил крупный черный муравей. Вскинул руку, чтобы сбросить проклятое насекомое, и тут же остановился… по полу хижины будто катился ручеек из агатовых бусинок, пуская в стороны тонкие струйки.

Это откуда они взялись на мою голову?

Я ощутил еще один укус, на этот раз в спину, и поспешно вскочил на ноги. Стряхнуть, стряхнуть их с себя, пока меня не сожрали заживо, не обглодали до скелета!

То собаки, то обезьяны, теперь еще насекомые!

И тут я замер, вспомнив слова брата Пона по поводу ненависти к другим живым существам, что живет внутри и заставляет всяких тварей атаковать меня без видимой причины…

Ну точно, я же только что позволил себе разозлиться!

А где злость, там и агрессия!

Меня цапнули за ягодицу, но на этот раз я не обратил на укус особенного внимания. Шлепнулся обратно на матрас, на котором сидел, и принялся шептать «это не я, это не мое», имея в виду свое раздражение, отодвигая его от себя, будто тяжелую, липнущую к коже ткань или скорее пленку вроде полиэтиленовой, только намного плотнее.

Ратнасамбхава не обидится, если ему придется немного подождать…

Я ощущал, как муравьи бегают по мне, щекочут кожу лапками, пробираются меж волосков. Один полз вниз по спине, другой карабкался по предплечью, третий исследовал левую стопу.

Но самое главное — укусов больше не было.

Неожиданно перед моим мысленным взором появилось громадное, медленно вращающееся колесо, словно изготовленное из глины, и на поверхности его проступили двенадцать символов. Внимание мое притянул дом с запертыми окнами и дверями, обозначающими чувства, с помощью которых мы познаем мир.

В их число мыслители, придумавшие схему, включили и ум.

Дом, сильно напоминавший дачу моих родителей, даже с коньком-флюгером на верхушке, уплыл вниз. Его место заняли сплетающиеся в объятиях любовники, символ того, как сознание вступает в контакт с органами чувств.

Но и эта картинка проехала мимо, за ней возникла другая, третья…

Цепь взаимозависимого происхождения, о которой мы так много в последние дни разговаривали с братом Поном, явилась мне во всей красе, хотя я ее вовсе не приглашал. Показалась она настолько реальной, что захотелось протянуть руку и потрогать колесо, бесшумно и неспешно вращавшееся в пустоте.

Но я вовремя вспомнил, что такие видения не имеют смысла и опасны тем, что могут стать источником привязанности, ничуть не менее сильной, чем деньги, власть или наркотики.

Человек со стрелой в глазу — свойство нашего сознания все классифицировать как приятное, нейтральное или неприятное, стремление как можно чаще испытывать первое и как можно реже — последнее.

Помятый тип с чашей вина в руке, похожий на Коляна, приятеля моей студенческой юности, больше всего на свете любившего бухнуть и закономерно спившегося к тридцати. Символ тех страстей и желаний, игрушкой в лапах которых является почти каждый из нас.

Тут видение, на которое я смотрел уже без особого интереса, начало блекнуть и рассеялось.

Я открыл глаза и осознал, что раздражение мое рассеялось, а вместе с ним пропали с тела и муравьи. Черный ручеек на полу сузился, остались лишь отдельные насекомые, торопившиеся туда, куда убежали их сородичи.

— Удачной дороги, — пожелал я, думая, что дешево отделался.

Паук с ладонь, сколопендра, которых полно в джунглях, или та же змея, «тихая радость», — вот гости, что вполне могут посетить хибару, не дожидаясь приглашения. Стоит только как следует разозлиться, дать волю страху или гневу.

Вздохнув, я отложил испорченный чурбак и взял новый, еще не очищенный от коры. Повертел в руках нож, думая, как можно ухватить его по-другому, чтобы мне было удобно.

Пусть глаза слипаются, а спину ломит, но голову Ратнасамбхавы я сегодня вырежу!

После завтрака на следующий день я рассказал брату Пону про муравьев.

— Очень хорошо, просто замечательно, — сказал он, одобрительно покачивая головой. — Если карма в некоторых моментах реализуется для тебя сразу же, почти мгновенно, то это означает, что ей не мешают прошлые наслоения, следы старых аффектов. Отсюда вывод — ты избавился от большей их части и движешься в нужном направлении.

— Вот только ремесленник из меня по-прежнему никакой, — пожаловался я. — Честно. Может быть, отставить эту затею?

И я продемонстрировал монаху бодхисаттву, чья голова напоминала кочан капусты.

— Ты хочешь, чтобы у тебя получилось сразу? — брат Пон поглядел на меня изумленно. — Вот смотри, при каких условиях семя, посаженное в почву, может взойти, созреть и дать плод? Во-первых, само семя не должно быть поврежденным, засохшим или подгнившим, во-вторых, почва должна быть подходящей, ни сухим песком и ни болотной тиной, в-третьих, за ним нужно правильно ухаживать, окучивать, поливать, удобрять… Только по истечении некоторого времени, если прилагать определенные усилия, все получится. Кстати, эту метафору можно приложить и к карме вообще, к созреванию любых событий.

— То есть не все «семена», посеянные мной в прошлом, неизбежно взойдут? — уточнил я.

— Взойдут, но когда и насколько пышно — зависит только лишь от тебя. И еще, — брат Пон сделал паузу, — очень важно, какими окажутся плоды, будут ли в них содержаться новые семена.

— Но вы же говорили, что мы имеем свободу только в том, как осознавать происходящее с нами.

— Да, конечно. Но смена угла восприятия меняет мир. Или ты будешь спорить?

Я вспомнил случившееся вчера вечером и проглотил возражения.

Но та идея всеобщей обусловленности, которую защищал брат Пон, мне по-прежнему не нравилась. Не хотелось верить, что все события моей жизни предопределены, расписаны заранее, и что от меня зависит лишь, через какой светофильтр за ними наблюдать.

— Если ты перестраиваешь свое осознавание, то меняются условия, в которых прорастают семена. Некоторые вообще не дают всходов, другие не плодоносят, третьи являют плоды без семян. Иными словами, качественно трансформируется тот поток событий, в котором ты живешь.

— То есть на него все-таки можно повлиять? — я наклонился вперед, ловя каждое слово.

— Несомненно, — подтвердил монах. — Некоторые вещи являются неизбежными, о других этого нельзя сказать. То, что ждало тебя, когда мы столкнулись на автостанции, не случилось, поскольку ты сумел одолеть инерцию восприятия и начал осознавать мир по-иному.

— А не потому, что я приехал сюда, в Тхам Пу?

— Ха, что в данном случае является причиной, а что следствием? — вопросом ответил брат Пон.

Я нахмурился, пытаясь осознать только что услышанное.

— То есть я мог явиться к вам, но если бы не изменился внутри, это бы не помогло?

— Да, совершенно верно, — монах улыбнулся. — Ты бы уже умирал от рака желудка.

— Что? — я едва не вскочил, обеими руками ухватился за живот, точно рассчитывал нащупать там опухоль.

— Смерть ждет тебя и сейчас, — брат Пон заговорил шепотом, заставляя меня вслушиваться. — Она всегда рядом и в один миг может разрушить все, что является тобой. Помни об этом.

Я невольно оглянулся, нервно сглотнул.

Рак желудка? Но откуда?

Да, у меня был гастрит или даже есть, но не может все быть так серьезно…

— Да, сейчас ты не чувствуешь ее холодного, ядовитого дыхания, — сообщил монах. — Только это ничего не значит…

— Да ну, вы меня пугаете… — пробормотал я.

— И не думаю. Зачем это мне?

Я мог высказать по данному поводу некоторые предположения, но решил их не озвучивать.

— Но ведь если течение нашей жизни предопределено, — сказал я примирительно, — означает ли это, что будущее можно предсказать? Вон, есть та же астрология, хиромантия. Ясновидящие всякие…

— Это крайне опасная и вредная практика, — вид у брата Пона стал суровый. — Понимаешь ли ты, что факт предсказания меняет жизнь того, кому предсказание сделано? В силах ли ты или так называемый «ясновидящий» просчитать все последствия такого прогноза?

Вопрос был откровенно риторический.

— Ну а с чего все началось? Как запустилось колесо судьбы? — продолжил спрашивать я, не желая упускать благоприятную возможность — брат Пон свободен, да еще и в таком настроении, что не поучает меня, а готов слушать. — Бог его запустил?

Вопросов у меня за последнее время накопилось много, а вот возможности их задать не было, поскольку наставник все время нагружал меня разными поручениями, а разговоры у нас выходили короткими и лишь по делу.

— И ты хочешь, чтобы я тебе ответил? — спросил он, не переставая улыбаться.

— Ну да…

— Как ты понимаешь, к тому же Будде с подобными расспросами приставали намного чаще, чем ко мне, — сказал монах. — И согласно преданию, он отвечал молчанием. Пошли даже слухи, что он вовсе не пережил просветления и что просто не знает о таких вещах — что такое Бог, с чего начался мир, откуда ведут начало потоки восприятия, именуемые людьми… Понятно, что самому Будде было наплевать на эти сплетни, но вот ученики его заволновались…

Тут брат Пон выразительно глянул на меня.

— И как-то раз подступили к учителю, прося, чтобы он опроверг домыслы недоброжелателей. И тогда Будда взял горсть сухих листьев и сказал, что вот, ребята, то, что зажато в кулаке, это то, о чем я вас наставлял, а то, что валяется на земле в той роще, где мы с вами находимся, — то, о чем я с вами и ни с кем другим не заговаривал в силу того, что это знание не ведет к освобождению.

— Но я только хотел…

— Ты пошел на поводу у своего любопытства, — прервал меня монах. — Это бывает. Лучше так, чем отсутствие живого интереса к вещам, которым я тебя учу…

Но несмотря на его последнюю фразу, я чувствовал себя так, словно меня отшили. Да и история с Буддой выглядела так, будто тот отыскал для себя и своих последователей удачную отговорку — не хочу, мол, говорить, о том, что якобы бесполезно.

А если он и вправду не знал?

С поднятой для благословения рукой одного из бодхисаттв я промучился битый час. Заработал пару порезов, и это притом что еще старые не успели зажить, а потом неосторожным движением испортил все: отколупнул кусок древесины от почти законченного предплечья.

Захотелось облегчить душу с помощью крепких слов, но я сдержался, помня о том, что в окрестностях вата Тхам Пу даже обезьяны и муравьи понимают и принимают близко к сердцу русские ругательства.

Я повертел заготовку, над которой трудился второй день, и выбросил в угол, туда, где уже лежали три другие.

Если так дело пойдет, то скоро придется снова идти в джунгли.

Я взял новый кусок дерева, посмотрел на прислоненный к стене образец, тот ответил мягкой улыбкой просветленного.

— Твое раздражение грохочет так, что доносится и до моей пустоты, — брат Пон возник на пороге, бесшумно открыв дверь, висевшую на ржавых, скрипучих петлях. — Невозможно заснуть.

— Прошу прощения, — сказал я. — Но думаю, что эта задача мне просто не по плечу. У меня нет даже намека на талант.

— Это само собой, что нет, — монах сделал шаг внутрь и легко опустился на пол. — Только вот и без него можно многое сделать… А ну-ка, покажи, как ты работаешь…

Я поколебался, обмеривая заготовку взглядом, и осторожно вонзил в нее нож. Отнять вот тут и вот тут, чтобы наметить контуры тела, и можно будет заняться перекрещенными ногами.

— Стоп-стоп, — брат Пон вскинул руку, и я замер. — Так у тебя ничего не получится.

Я ожидал, что он заберет у меня нож, покажет, как правильно его держать, или поделится еще каким секретом мастерства, но монах неожиданно велел мне отложить инструмент.

— Осмотрись вокруг, — приказал он. — Где ты? Что делаешь? Какой сейчас момент?

Я послушно закрутил головой: лампа на крюке, зубная паста и щетка в пластиковом стакане, что стоит на крохотной тумбочке из неошкуренных досок, которую сделал я сам, брошенное на подушку полотенце.

— Вечер, я у себя в жилище. Работаю над статуэткой Вайрочаны.

— На самом деле ты пребываешь здесь и сейчас очень мало. Пять минут в час. Большую часть времени мотаешься где угодно. Прошлое лето, завтрашнее утро, детство. Большой город под снегом, острова посреди океана, внутренности самолета… все подряд.

Брат Пон снова непонятным образом почти читал мои мысли, ведь я только что вспоминал Москву, затем подумал о Мальдивах, где лет пять назад довелось отдыхать.

— И как ты надеешься преуспеть, если твои руки с ножом тут, а осознание — неведомо где?

Монах замолчал и сердито оглядел меня.

— Забудь о том, что ты бывал где-то, кроме этой хижины! — продолжил он, убедившись, что я не «уплыл» никуда в пространстве и времени. — Выкини из головы прошлое! Перестань размышлять о будущем, запри свой ум в отсеке этого самого момента. Если он будет пытаться — а он будет — уйти прочь, возвращай его силой к тому, что ты делаешь. Давай, попробуй, а я посмотрю, что у тебя получится… Вперед!

Лишний раз показывать свою неловкость не хотелось, но путей для отступления наставник мне не оставил.

Поэтому я несколько раз глубоко вздохнул и поднес нож к чурбаку.

— Осознавай каждое движение твоих рук, напряжение мышц спины, — брат Пон заговорил на полтона ниже. — Вглядывайся в структуру древесины, позволь глазам подсказать тебе, куда идут волокна, не забывай и о запахах, о керосине, о сырой земле…

Обоняние словно проснулось, я уловил даже смрад выгребной ямы, что находилась от моего жилища метрах в тридцати. Тут же пришло воспоминание о годах, проведенных в общаге, когда толчок на нашем этаже постоянно ломался, и «аромат» фекалий царил в коридоре, заползал в комнаты.

Я усилием воли вернул себя в настоящее.

Осторожно надрезал кусок дерева, который держал в руках, не отколупал щепку, как раньше, а снял лишнее. Осознал, с каким звуком она отделилась, услышал шорох ее падения на пол, уловил дрожание рукояти в моих пальцах и поспешно ухватил нож покрепче.

— Живи здесь и сейчас, в данном моменте, — продолжал шептать монах. — Воспринимай с той полнотой, что тебе отпущена, не вспоминай, что тебе нужен какой-то результат, отдайся процессу целиком…

На миг у меня получилось, я ощутил странное единство, словно тело от кончиков пальцев ног до зажатой в руке заготовки стало каплей жидкости, двигающейся как единое целое. Сгинуло все, что находилось за стенами, остался лишь круг света от керосиновой лампы, блики на поверхности дерева.

Я смотрел на образец и резал так, чтобы создать нечто похожее.

Ясно, что подобной красоты мне не сделать… стоп, это уже о будущем!

В голову лезли воспоминания, лица друзей, полуоформленные планы того, что я буду делать, вернувшись к цивилизации. Я отгонял их прочь, напрягаясь так, что начал потеть, и резал, резал, пользуясь мгновением податливой текучести, овладевшей моими конечностями.

— Теперь посмотри, что у тебя получилось, — напомнил о себе брат Пон.

Я вздрогнул и словно проснулся.

Удивительно, но мне удалось вырезать нечто похожее на сидящую человеческую фигурку — не шедевр, конечно, но по сравнению с предыдущими попытками настоящий идеал, а если продолжить в том же духе, то есть шансы, что получится узнаваемый Вайрочана с колесом учения на коленях.

— Ну вот, — монах поднялся. — Практикуй такой подход каждый день, в любом деле. Увидишь, как изменится твоя жизнь.

Через мгновение я остался один под благосклонным взглядом бодхисаттвы.

Проснувшись, я несколько мгновений позволил себе полежать в блаженной полудреме.

Но затем, вскочив, принялся одеваться, причем так, чтобы производить как можно меньше шума. Приоткрытая дверь чуть заметно скрипнула, и я окунулся в предрассветный сумрак, в наползший с Меконга туман.

Очень хорошо, благодаря ему меня не увидит никто из обитателей Тхам Пу, даже если они уже и встали…

Крадучись, я двинулся прочь от храма, в сторону той тропы, по которой некогда пришел в ват. Сегодня я докажу брату Пону, что нет никакой предопределенности, что мы можем изменять ход событий по собственной воле, а не изображать марионеток на кармических ниточках.

В душе моей нарастало ликование.

Вот смеху будет, когда монахи осознают, что я сгинул неизвестно куда, даже не попытавшись забрать вещи! Ну а я доберусь до Нонгкхая, и там сяду в автобус до Чиангмая, изображая немого служителя Будды, благо одеяние и даже сумка для подаяний у меня есть и свежевыбритая голова блестит как днище котелка.

Почему я выбрал именно этот город, я не знал, а вообще мысль о побеге явилась вчера вечером…

Увлекшись мечтаниями, я едва не налетел на явившееся из тумана дерево. Остановившись, завертел головой — отлично, ват остался за спиной, тропа лежит у меня под ногами.

Я приободрился и зашагал быстрее, улыбаясь все шире и шире.

Тропка неожиданно свернула налево, хотя я такого изгиба не помнил, и почти тут же закончилась. Я уперся в непролазные заросли, ощетинившиеся таким количеством шипов, что их хватило бы на миллион алых роз.

Неужели в тумане ушлепал куда-то не туда?

Я развернулся и двинулся обратно, выглядывая то место, где ошибся с направлением. В крайнем случае минут через десять взойдет солнце, и тогда нужно топать прямиком на него, на восток.

Тропа закончилась, уткнувшись в грандиозное дерево, чей ствол терялся в дымке наверху, а ветки торчали в стороны подобно раскинутым для объятия ручищам великана.

Но как это возможно? Я же только что проходил тут!

Да и дерева такого в окрестностях вата я не помнил, хотя излазил джунгли вдоль и поперек.

Солнце выбрало этот момент, чтобы явить свой лик, обозначилось розовым пятном в тумане. Я вздохнул с облегчением и зашагал в его сторону, ломясь прямиком через густые заросли.

Что мне та тропа?

Лес на берегу Меконга не такой, чтобы не пройти напрямик, да и расстояние не больше километра.

Туман поднялся, исчез в один миг, и я понял, что иду по совершенно незнакомым местам: округлые пригорки, заросшие высоченными пальмами, пожухлый кустарник, украшенный ярко-алыми цветами, островки густой травы, бурая почва, испещренная канавами и бороздами.

Ничего подобного я в жизни не видел!

Я оглянулся, надеясь разглядеть колоссальное дерево, которое должно вздыматься над соседями, но густые кроны закрывали обзор. Перешел на бег, ожидая, что вот-вот выскочу на дорогу, затем остановился и повернул на север — там должен быть Меконг, уж мимо него я не промахнусь.

Когда я уперся в стену из черных утесов, что вздымались из зарослей, как из зеленого моря, я понял, что схожу с ума: такому пейзажу просто неоткуда взяться в ближних окрестностях Нонгкхая!

Паника шарахнула меня по затылку, точно обмотанная тряпьем дубина: немедленно бежать, вопя во всю глотку, надеясь, что кто-то услышит и придет на помощь, выведет хоть куда-нибудь…

Смолчать и остаться на месте стоило большого труда.

Спустя час я по-прежнему брел по лесу, уже лишившись всякой надежды, просто чтобы не сидеть на месте. Поднявшееся солнце жарило макушку, зловеще жужжали кусачие твари вроде слепней, под сандалиями хрустели веточки и сухие листья, обоняние тревожили запахи гнили и древесного сока.

С паникой я сумел кое-как совладать, но теперь меня грыз страх.

Куда я попал? Как отсюда выберусь?

Да, в Таиланде встречаются непролазные джунгли, где на сто квадратных километров одна деревня из пяти домов, но обычно даже в чащобе натыкаешься на мусор, вырубки, другие следы человека.

Тут же я не встречал ничего, ни малейшего признака гомо сапиенса.

Вот и съездил в Чиангмай, доказал всем, что обладаю свободой воли…

Донесшееся с севера рычание заставило меня вздрогнуть — этот голос я слышал, правда в зоопарке, когда созерцал находящихся за решеткой оранжево-черных кошек. Удара лапы такого зверя хватит, чтобы отправить меня к праотцам, а потом мое тело станет кое-кому завтраком.

Невольно вспомнилась последняя, двенадцатая картинка из цепи взаимозависимого происхождения — старик, взгромоздивший на спину труп, символ неизбежной старости и смерти, что ожидает всякого появившегося на свет.

Ну да, на предыдущем рисунке была рожающая женщина, наш пропуск в мир.

А что до нее?

Курица, несущая яйца… знак нового воплощения, следствие того, что в предыдущем ты поддавался страстным желаниям, чего-то хотел, как изображенный рядом с птицей тип, срывающий плоды с дерева.

На моем колесе судьбы они вышли похожими на груши, разве что очень большими. А вот до курицы и остального, что идет за ней, я пока не добрался, да и не доберусь, если все так и пойдет.

Увидев впереди между деревьев человека, я вздрогнул от неожиданности.

Моргнул, не веря своим глазам, ожидая, что это мираж и что он мигом развеется. Но человек сделал шаг вперед, и я увидел знакомое одеяние, круглую физиономию и улыбку брата Пона.

— Никогда не думал, что ты такой любитель прогулок, — сказал он и шаловливо погрозил мне пальцем.

Тигр зарычал еще раз, намного ближе.

— Простите, — сказал я, опуская взгляд и чувствуя себя не взрослым мужчиной, а нашкодившим школьником. — Ну я… хотел… это… как бы, показать, только заблудился.

— Совершенно случайно? — уточнил монах.

Уши мои горели, и я сильно жалел, что земля под ногами не позволяет сквозь нее провалиться. Но вместе со стыдом я испытывал и облегчение — бессмысленному хождению по джунглям пришел конец.

— Ладно, пойдем, — сказал брат Пон. — А то тут бродят всякие хвостатые-зубастые.

— Но где мы находимся? Как я мог сюда попасть? — вопросы посыпались из меня, точно зерна из худого мешка. — Ведь с одной стороны от Тхам Пу дорога, с другой — река?

— Ты рвался на свободу — ты ее получил. И еще жалуешься, — укорил меня монах. — Эх, неужели я так плохо тебе все объяснял?

Он хлопнул меня по плечу с такой силой, что я вынужден был пробежать несколько шагов, чтобы сохранить равновесие. Когда поднял голову, обнаружил, что стою на откосе, передо мной Меконг, по его глади тащится катер тайской погранслужбы, а на востоке темнеет Мост Дружбы.

Сердце мое заколотилось от радости.

— Когда есть это, то есть и то, если возникает это, то возникает и то, — торжественно сказал брат Пон. — Если это исчезает, то исчезает и то, все просто, все обусловлено, и ничто не появляется само по себе.

— Но разве я не мог сегодня дойти до Нонгкхая? — спросил я. — По своей воле?

— Хочешь попробовать еще раз?

Теперь задача выглядела плевой — шагай вдоль берега, пока не упрешься в город. Только вот я колебался, и смущали подозрения, что до цели мне помешает добраться что-то еще.

Подвернутая нога, скажем, или приступ диареи.

— Ну, нет… — признался я.

— Смотри, ты захотел изобразить из себя вольную, свободную личность, но попытался бежать, покинуть наш ват, ту обусловленность, что создана вовсе не тобой. Так?

Пришлось согласиться.

— И цель побега выбрал, исходя из знаний, которые содержатся в твоем сознании, а не просто так, с потолка.

И это выглядело бесспорным.

— Так о какой же независимости можно говорить? — брат Пон развел руками. — Попробуй, докажи то, что ты неподвластен закону тяготения… Прыгни-ка вниз. Слабо?

Откос, на краю которого я стоял, был высотой метров в десять, и внизу из ила торчали наполовину затопленные кусты и даже целое дерево с угрожающе острыми ветвями.

Я сделал шаг назад.

— Так же и с кармой. Ты действуешь в рамках, ею обусловленных, жестко заданных. Изменить эти рамки можно одним-единственным образом — изменив свой взгляд на себя, на мир. Пока они остаются на месте, шансов пересечь границы нет, обстоятельства всегда будут против тебя.

— Как сегодня утром? — спросил я.

— Именно. Да, очень редко действительно встречаются ситуации, когда есть возможность реального выбора… — брат Пон задумчиво огладил подбородок. — Смотри, ты как поток восприятия течешь по трубе, чьи стенки образованы крохотными, мгновенными событиями всех пяти потоков. Труба не позволяет тебе отклониться, но время от времени в ней встречаются ответвления, развилки. Только чтобы заметить любое из них, нужно располагаться к нему «лицом»… при этом способа поворачивать голову у тебя нет, но в одном положении тебя фиксирует лишь могучая сила привычки.

Метафора выглядела странной, даже пугающей, и я нахмурился.

— Убрав ее, раскрепостив восприятие, ты сможешь располагаться в этой трубе как тебе угодно. Видеть те возможности, которые ранее ускользали от твоего взгляда, и осознанно выбирать, куда двинуться. А кроме того, сами «стенки» начнут меняться, складываться по-иному… вместо кусков ржавого железа, гнилого дерева и грубого холста появятся золото, драгоценные камни и тончайший шелк. Формально говоря, ты никуда не вырвешься за те ограничения, что наложены на тебя кармой, но в то же время окажешься в другом мире. Всего лишь научившись смотреть иначе…

Брат Пон остановился, глянул на меня с улыбкой.

— Да, вижу, что ты не все понял, — тут он покачал головой. — Но ничего, поймешь. Мудрость нельзя обрести мгновенно, она пропитывает нас медленно, постепенно.

БУСИНЫ НА ЧЕТКАХ

Ничто не случается просто так, без причины.

Самое мелкое событие обусловлено другими событиями, имевшими место в прошлом.

Но при этом предопределена лишь схема ситуации, тот шаблон, по которому она будет развиваться. В том же, что касается реакции на нее, и лежит поле безграничной свободы, которой в состоянии пользоваться каждый.

Да, можно реагировать по привычке, негативными эмоциями отзываться на то, что выглядит неприятной ситуацией, а можно осознавать происходящее с иных позиций, более конструктивных: как урок, как возможность отдать некие кармические долги, поработать над собой.

Волюнтарист, гордо считающий, что он и только он управляет своей жизнью, и фаталист, покорно склоняющий голову перед роком, — две лишенные конструктивности и даже опасные крайности.

* * *

Обычно наше сознание размыто, большую часть времени мы проводим в прошлом и в будущем, а не здесь и сейчас. Вспоминаем, что случалось ранее, размышляем над перспективами, строим планы, переносимся мыслью в те места, где когда-то бывали или собираемся побывать.

Очень полезно на отдельные периоды сжимать себя в точку, запирать свое сознание в отсеке текущего мгновения.

Для этого, занимаясь каким-либо делом, нужно безжалостно отсекать все попытки ума к бегству в прошлое или будущее. Возвращать его к тому, чем мы заняты, не думая о том, что привело к нынешней ситуации, и о том, что ждет впереди.

Может помочь сосредоточение на тех данных, что поставляют нам органы чувств — на звуках, запахах, тактильных ощущениях, сигналах, посылаемых мышцами и всем организмом. Если заполнить осознание до отказа настоящим, то на прошлое и будущее у него просто не останется ресурсов.

* * *

Почти любые обстоятельства собственной жизни можно изменить.

Но единственный надежный путь для этого — трансформировать взгляд на эти обстоятельства, модифицировать свое восприятие, посмотреть на ситуацию под новым, непривычным углом.

Попытки изменить сами обстоятельства — это борьба не с причиной, а со следствиями. Да, такой подход может дать кратковременный эффект, но корень проблемы, находящийся в сознании, никуда не денется, и вместо срубленных побегов быстро даст новые, только еще гуще.

Мы сами — это единственный уголок Вселенной, который мы можем с гарантией улучшить.

Назад: Глава 4. Голос пустоты

Дальше: Глава 6. Тени прошлого