Забавно. Ты не можешь оказаться на собственных похоронах, но если тебе интересно узнать, как люди к тебе относятся, – соверши преступление. Парад личностей, которые пересекались с тобой на жизненном пути, – такое нездорово-волнующее зрелище, которое не многим доводится лицезреть. И обычно оно начинается с самых первых глав.

Например, Энди Хоскинса привезли самолетом из Калифорнии и расспросили о наших взаимоотношениях. Он сказал, что я никогда не могла реализовать свой потенциал полностью, и заявил, что я всегда пыталась заставлять его нарушать правила. Но важнее всего было то, что он показал, что я никогда не рассказывала ему о ребенке – первая, как они сказали, ложь в длинной череде моих обманов. Они заставили Энди сказать такое, что я не то чтобы не представляла возможным услышать от него, но даже и не думала, что это может быть так.

– Я… я… любил ее, – быстро пробормотал Хоскинс, вытирая глаза тыльной стороной руки. Он все смотрел на меня, пока говорил эти слова, словно извинялся за мои поступки. – Теперь у меня пятеро детей. Я был бы рад еще одному. Я просто не знал. Она никогда не рассказывала мне о ребенке.

Ребенок. Этот чертов ребенок возвращался с каждым разом.

На допрос вызвали моего психолога. Она сказала, что у меня было пограничное личностное расстройство – не психопатия, как заявлял раньше Том Дэвис, – и заявила, что я патологическая врунья, которая подпитывает ощущение собственной силы и превосходства, рассказывая полуправду. В качестве примера она приводила тот факт, что я рассказывала, будто бегала марафонскую дистанцию, а на самом деле это был полумарафон, или то, что мой босс из отдела начального образования Филадельфии считал, что я окончила Пенсильванский университет, тогда как я проучилась там всего несколько месяцев, – все ее аргументы были такими; она туманно фокусировалась на мелочных нестыковках в моем выдуманном прошлом. Психолог также заявила, что я спала со всеми мужчинами, которые попадались мне на пути, поскольку только так я могла почувствовать себя цельной. Она показала, что, хотя я и не желала Саре смерти, я не хотела, чтобы у нее был ребенок. В конце концов именно этот ребенок привел к разрыву моих взаимоотношений с отцом. Именно ребенок в конечном итоге отдалил его от меня. Он разрушил первые мои реальные взаимоотношения. Это и мое вранье, безусловно, вели к воплощению Одобренной Психологами Версии.

Потом другая женщина-психолог, назначенная судом, заняла ее место и заявила, что ребенок еще и изменил меня – причем речь шла не только о ребенке Сары. Психолог утверждала, что я постоянно страдала от посттравматического стрессового расстройства с самого момента инцидента в библиотеке Ван Пелта и что я так и не смогла смириться с потерей ребенка, моего женского естества и будущего, которого у меня никогда не будет. Однако именно это и пробудило джекилловскую часть моей личности. Именно травма от потери ребенка привела меня к уверенности в том, что Сара, новая партнерша моего отца, тоже никогда не заимеет ребенка, поскольку это привело бы к разрушению моей личности. Сара. В конце концов она была «фантомом меня», и это привело меня в ярость. И вот вам Версия Каина и Авеля.

Мой гинеколог также дал показания, рассказав Лавонн, Фелипе, Амиру, Шанайе, Сэмюэлу, Лакейше, Расселу, Нэнси, Чарли, Беверли, Рональдо, Мелиссе и Винсенту об инциденте в библиотеке Ван Пелта на моем первом курсе. Он поведал о том, как это могло быть болезненно и как экстренная гистерэктомия, которую я перенесла, влияет на более взрослых женщин или, по крайней мере, на женщин, не имеющих детей. Ах, вот она, моя любимая Версия Жертвы! Все версии предполагали, что я совершила преступление преднамеренно, и просто пытались объяснить, почему. Смягчить обстоятельства, несмотря на тот факт, что меня еще не признали виновной.

Гинеколог Сары, женщина из центра планирования семьи, также была вызвана в суд. Она рассказала, что в момент смерти Сара была на девятой неделе беременности и беременность протекала хорошо. У ее ребенка уже были не только пальчики на ручках и ножках, но даже начали формироваться косточки и хрящики, веки и кончик носа. Врач смотрела прямо на меня, когда говорила, что жаль, что я не могла заглянуть в живот Сары в тот единственный раз, когда мы встретились лицом к лицу. Сара была булимичкой. Она бегала. Она носила мешковатую одежду и проводила половину жизни за столом, а другую – со стареющим алкоголиком, который держал бар, имел оружие и провел основную часть своей сознательной жизни в тюрьме. Большинство людей даже и не знали, что она беременна. Я не знала, насколько велик был ее срок на самом деле. Но ее гинеколог утверждала обратное. Сара уже девять недель как ждала ребенка. Эта женщина-врач осматривала ее всего за неделю до того, как все случилось, и уровень бета-хориогонадотропина в ее крови соответствовал здоровому развитию плода. У нее были хорошие результаты УЗИ, и плод уже шевелился в утробе. Сара набирала вес соответственно развитию ее ребенка.

Патологоанатом продемонстрировал жуткое количество снимков места вхождения пули для подкрепления своих показаний, чтобы подхлестнуть чувствительность Лавонн и компании и настроить их в пользу обвинения. Очевидно, они с Марлин Диксон разработали соответствующую тактику, и эта тактика оказалась действенной. После этого Стюарт Харрис продолжил допрашивать его по поводу причины смерти.

– Обвинение говорит об огнестрельной ране в груди, но не о том, что ребенок или Сара Диксон скончались от огнестрельного ранения.

Но в груди у нее была пулевая рана, и обвинение не находило разумной альтернативы убийству на основе ее расположения. Харрис тоже оставил этот вопрос вместе с информацией о состоянии сердца Сары, полученной в ходе вскрытия. Присяжным не было предоставлено ни одной версии о сердечном приступе, хотя это было единственным достоверным фактом. Обе стороны провели расследование из рук вон плохо, если вас интересует мое мнение. И все же патологоанатом представил еще тридцать цветных снимков пулевой раны Сары с оттянутой от раны кожей и еще двенадцать снимков крупным планом ее вскрытого торса с недоразвитым, уже не бьющимся сердцем, чтобы продемонстрировать всем ее изъязвленный желудок, распухший и полный почерневшего кофе.

– Нет, я не могу быть окончательно уверенным, что она умерла от выстрела, – продолжал патологоанатом, указывая на Приложение 78, очередной снимок ее тела, распростертого на спине, с раскинутыми руками, словно она медитировала по окончании занятий йогой, – поскольку ее сердце не было нормальным. Она также пострадала от остановки сердца. И ее легкие были разрушены.

– Возможно ли, что выстрел спровоцировал остановку сердца?

– Да, возможно.

Том Дэвис подхватил нить.

– По опыту вашей работы, доктор, много ли вы видели пулевых ранений в грудь, которые были бы результатом случайного выстрела?

– Возражение, домысел, – вмешался мой адвокат.

– Нет, – тем не менее ответил патологоанатом.

– Принято, – одновременно с ним сказал судья.

Я посмотрела на Харриса, который снова встал с кресла.

– Ходатайствую об изъятии материалов, ваша честь.

И хотя судья согласился и велел присяжным проигнорировать последний обмен вопросами-ответами, они, конечно, как я уже и говорила раньше, все запомнили, так что дело шло тем же ходом.

Полицейский, который первым появился на месте преступления, продирался сквозь свой протокол, будучи не в состоянии без бумажки вспомнить ничего, что произошло в тот памятный день нового года.

– Когда я туда прибыл, дверь была открыта. Но вокруг замка были щепки, словно его взламывали, – рассказал он.

Судмедэксперт позже подтвердил, что кровь на двери совпадала с моей.

– Там был лишь легкий мазок, но этого достаточно, чтобы отождествить взломщика с обвиняемой.

Дальше говорил парамедик, первым прибывший к месту преступления:

– К моменту нашего прибытия мисс Диксон уже была мертва, так что мы ничего не могли для нее сделать. Мисс Синглтон, с другой стороны, выглядела сильно напуганной. Она была вся в поту. У нее тряслись руки, и кровь текла из указательного пальца левой руки и правого плеча.

– Вы не могли бы уточнить? – попросил обвинитель.

– С указательного пальца левой руки был сорван ноготь, совсем оторван. По моему мнению, это повреждение могло быть получено в ходе борьбы.

– А плечо?

– Это была кровь из раны после выстрела, который всего лишь рассадил ей кожу. Мы перевязали ее на месте.

Перед присяжными встала библиотекарша из Ван Пелта, которая пришла, только чтобы подтвердить, что тот инцидент с выкидышем имел место. Директор одной из моих школ в западной части Филадельфии показал, что я действительно была заместительницей школьного преподавателя естественных наук, а тот парень из «Лоренцо» подтвердил, что я любила пиццу. Даже Бобби сказал, что мой отец действительно нашел меня меньше чем за год до убийства. Но также он подтвердил не то, что я налаживала взаимоотношения с отцом в то время, когда моя личность начала распадаться, а что я была вруньей. Что я лгала по поводу того телефонного звонка и встречи и обо всем остальном в наших взаимоотношениях. Ничто из этих показаний не было существенным, но все же Мэдисон Макколл и Стюарт Харрис сидели за столом, не желая вставать и не пытаясь возражать. Никому не обязательно было все это выслушивать, но они слушали, и все это записывалось, как и эти сотни фотографий вскрытия Сары и прозелитизм Марлин Диксон. Полагаю, я могла бы возразить в этот момент, но для этого мне потребовалось бы выйти перед присяжными, а Стюарт Харрис решительно отсоветовал мне это делать, и честно говоря, я не могу сказать, что полностью не согласна с ним.

Бобби, давая показания о наших взаимоотношениях, глядел на меня с нескрываемой ненавистью. После ареста я узнала, что его затравили так, что он был вынужден уйти из департамента и сумел добиться лишь места охранника в ювелирных магазинах и модных бутиках на Уолнат-стрит. Это было не вполне моей виной, что бы он там ни вбил себе в голову. Но все же никто не выступал по поводу пистолета и не задавал вопроса, откуда он взялся. Никто не говорил о моем собственном статусе потерпевшей. Никто не вышел и не рассказал о Марлин и о ее ненависти к моему отцу. Сама Марлин даже не выступала до самого момента вынесения приговора, и именно поэтому ей разрешили просмотреть весь этот спектакль до конца. Это было так, словно создавался новостной сюжет. Без необходимых деталей, без нужного качества. Мне хотелось поговорить с другом. Мне хотелось поговорить с Персефоной Райга или моим братом, но никого из них на моем процессе не было.

Мой отец все же давал показания, но он не разговаривал со мной с момента смерти Сары. Он подтвердил свои отношения с Сарой и со мной и рассказал о своих двенадцати шагах к душевному здоровью, или как там еще он это называл. Кроме того, Калеб рассказал о моей матери, о своем баре и о моем потерянном детстве. Он подтвердил, что рассказывал мне о беременности Сары и что однажды видел меня возле центра планирования беременности. Он рассказывал почти обо всем, ни разу не глянув в мою сторону. А когда он заговорил о возобновлении отношений, это звучало так, словно отец хотел удержать и оттолкнуть меня в одно и то же время. Когда Том Дэвис бомбил его вопросами о его связи с Сарой, Калеб не отводил взгляда от Марлин Диксон и словно бы извинялся.

– Я… я не знаю, что сказать, – закончил он, посмотрев, наконец, на меня.

Почти целый день шел его допрос, и только тогда он удосужился обратить на меня взгляд. Я увидела, как его глаза набухают влагой. Он все гладил свой шрам.

– Как вы думаете, Ноа способна на убийство? – спросил Том.

– Возражение, – перебил Стюарт. – Домысел.

– Принято.

У моего отца был смущенный вид, он блуждал взглядом по залу.

– Что вы почувствовали, когда узнали, что Сара и ваш нерожденный сын мертвы?

– Возражение. Это не имеет отношения к делу, – снова вмешался Харрис.

– Протест отклоняется, – сказал судья. – Отвечайте.

Калеб снова посмотрел на Марлин. Из его правого глаза стекла слеза.

– Я был опустошен. Я словно бы потерял всех моих детей одновременно, – ответил он и немного помолчал, раздумывая. – Я действительно потерял сразу всех моих детей.

– Что вы знали о действиях Ноа в момент смерти Сары?

– Я знал, что она следила за Сарой. Она хотела, чтобы мы расстались.

Борозды, прочерченные на лице отца матерью-природой, стали глубже – каждая отражала десятилетие распада. Впечатление было такое, что нечто захватило его тело и выедало его изнутри, и впервые он показался мне старым.

– Мне так тяжело от всего случившегося. – Он снова отвел от меня взгляд и посмотрел на Марлин. – Я никогда не буду прежним.

Я не помню завершающих фраз. Я помню только то, что присяжные быстро вернулись по местам после того, как несколько часов просовещались.

Марлин Диксон сидела позади Тома Дэвиса, держа под носом расползающийся носовой платок, когда судья спросил, пришли ли присяжные к какому-нибудь заключению. Она по-прежнему была вся в черном, левая рука ее находилась под локтем мужа, и она высвободила ее, чтобы держаться сосредоточенно. Эта женщина даже сейчас носила поверх пиджака тот же самый большой золотой медальон. Он лежал между ее метастазными грудями, как медаль за мужество.

Несколько присяжных периодически поглядывали на нее, когда Винсент встал, чтобы огласить вердикт. Остальные сидели спокойно и как могли пытались избежать визуального контакта со мной, словно им было очень, очень жаль. Я помню, как Винсент развернул свой клочок бумаги, поскольку никак не мог запомнить слово «виновна»… А дальше… белизна…