– «Читос» или «Доритос»?

Оливер стоял напротив меня с пригоршней мелочи, нахмурив лоб. Мы уже несколько раз встречались с тех пор, как началась вся эта ерунда с прошением о помиловании, а он только что обнаружил торговые автоматы. Вне всякого сомнения, будь на его месте один из бесчисленных посетителей Пэтсмит, я уже три раза в день пировала бы чипсами и карамельками.

– Сожалею, что ничего больше предложить не могу, но только они и остались. Хотите «Читос» или «Доритос», или пакет соленых крендельков, который, сдается, лежит там со времен Британской империи? – предложил мой адвокат.

Посетители не передают нам лично те вкусняшки, которые они покупают для нас, заглядывая в отделение для смертников. Они покупают нам деликатесы – «Фрито-лэйз» или «Кока-колу» в качестве утешительного приза за утрату свободы. И поскольку мы имеем право на эти маленькие калорийные сладости (которые, следует признаться, иногда скрашивают неделю в заключении), ветеранши-надзирательницы сопровождают посетителей до торговых автоматов, берут батончики из автомата, кладут в коричневый бумажный пакет и передают нам, даже не оставляя на них отпечатков пальцев. Если этот инцидент всплывет, они отмазываются, называя это контрабандой.

– Вы не посмотрите, нет ли там шоколадок? – спросила я. – Я бы хотела шоколадку «Три мушкетера».

Стэнстед методично пересчитал вслух двадцатипятицентовики. Один, два, три, четыре. Когда он ушел, вместо его лица передо мной возникла Марлин. Конечно же, она была в том же черном брючном костюме, что и во время прежнего визита, и с монотонной хмуростью на лице.

– Мне кажется, нам пора обсудить то, что произошло, – сказала она, еще не успев сесть. – Хватит тянуть время.

Ни тебе вступительной речи, ни объяснений, ни ленивого взвешивания вариантов, говорить или нет. Вероятно, было бы проще, если б Диксон с самого начала приходила вместо Оливера, пытаясь вскрыть то, что она пыталась вскрыть этим прошением о помиловании. Но, как и все полубоги, она посылала своих шавок выполнять работу за нее. У Пэтсмит не могло быть таких проблем.

– Ты меня слышишь? – повторила Марлин. Ее лицо было резиновым, словно бы несколько лет назад она сделала пластику, а я только что это заметила. Я посмотрела ей за спину, надеясь увидеть Оливера, но он все еще топтался у торговых автоматов. С ним было куда легче говорить о моем отце, чем с его нанимательницей, которая, будем честны, имела куда большие скрытые мотивы, чем «статистика смертных приговоров, отмененных на этом уровне», о чем Стэнстед говорил мне практически при каждом визите.

– Я пытаюсь говорить с тобой, – резко сказала она.

Оливер снова ввинтился в маленькую кабинку.

– Дело в шляпе, – улыбнулся он. – Вкусняшка скоро будет у вас.

Я представила его в черном смокинге с плиссированной рубашкой, чуть помятой там, где он забыл ее прогладить. Но вместо того чтобы подать мне ужин, как в модном ресторане, мистер Оливер Руперт Стэнстед предлагал мне заказанный мной батончик «Три мушкетера».

– Оливер, вы не могли бы немного подождать, мы с Ноа разговариваем? – сказала ему миссис Диксон.

– Нет, – запротестовала я.

– Сядьте, мистер Стэнстед, – приказала Марлин. – Я хотела бы вернуться к тому Новому году, – добавила она, снова удостоив меня вниманием.

Я вздохнула.

– Хорошо.

– Что ты делала тем утром, прежде чем ворваться в ее квартиру?

– Закупалась напитками.

– И?..

– И что?.. – спросила я, повысив тон к концу предложения.

– Закупалась напитками – и что еще?

Но прежде чем я успела подумать над ответом, в мою дверь постучала Нэнси Рэй и протянула мне коричневый пакет.

– Спасибо, – сказала я ей и так же проартикулировала благодарность Оливеру. Тот любезно кивнул.

– Ноа, пожалуйста, сосредоточься на том утре, – потребовала Диксон.

Я взяла шоколадку и надорвала обертку с одной стороны, потянув зубчатый зигзаг, так что появился только кусочек коричневого лакомства. Я была голодна. Темно-коричневая глазурь выглянула из обертки, как головка банана, выбирающаяся из кожуры. Я вгрызлась в твердый шоколад, засунув в рот целый дюйм плитки. Она лежала на моем языке целых восхитительных десять секунд, плавясь от тепла моего тела и растекаясь среди незримых вкусовых бугорков моего языка. Я никогда так не желала этого лакомства…

– Ноа! – приказала Марлин, постучав по перегородке…с…

– Это нелепо. Я не хочу сегодня тратить на это свое время! – возмущалась моя посетительница.

…с того самого времени.

– Нам надо поговорить с вами, – сказал Оливер.

– Ноа! – снова позвала меня Диксон.

Стук по плексигласу был слишком громким. Я чуть не бросила трубку, чтобы остановить их.

– Это пустая трата времени! – На этот раз Марлин набросилась на Олли. – Делай свою работу! Делай, если хочешь сохранить ее!

Но стук продолжался, настойчивый и проникающий, как удары полицейской дубинки.

Когда я доела шоколадку, то не увидела ни Оливера, ни Марлин. Я снова оказалась в полицейском участке, в крошечной комнатке без окон, без стеклянной стены, отгораживающей меня от пустого стола. Мои руки были скованы, глядя друг на друга, как сконфуженные дети у дверей директора. Под серебристыми браслетами, надетыми поверх моего любимого «теннисного браслета», виднелись красные полоски кожи – еще одно жестокое предсказание моего будущего. Мой правый, промокший от крови рукав был скрыт под пальто. Думаю, вряд ли кто это заметил.

Дверь скрипнула.

У меня упало сердце.

Человек средних лет с козлиной бородкой вошел в комнату. Он был в джинсах и консервативного стиля рубашке. У него не было ни жетона, ни именного бейджа; на лбу спортивные солнечные очки, словно он только что пришел с пляжа, хотя стояла зима, была середина ночи, и мы находились в Филадельфии.

– Ноа Синглтон? – спросил он.

Я помедлила, прежде чем кивнуть.

– Моя фамилия Вудсток. Я детектив, назначенный расследовать это дело. Вы понимаете меня?

Мои глаза обшаривали комнату. В ней было зеркало и маленькая черная круглая штуковина в углу потолка. Именно в ней записывалось все, что я говорила, что делала, каждое мое движение, каждый мой злобный взгляд. В тот момент на ней не горела красная точка.

– Я бы хотела адвоката, – сказала я ему. – У меня есть право на адвоката.

– Хорошо, если вы так этого хотите.

Офицер Вудсток встал с кресла и оставил меня в комнате одну. Он вернулся через пять часов.

Я ждала.

Я терпеливо ждала.

Я ждала прихода моего адвоката – любого адвоката, – назначенного государством, копеечного, или из крутой фирмы.

Я ждала, чтобы сделать свой единственный звонок – моей матери.

Я ждала, что она приедет той же ночью, но мать неделю не могла купить билет на самолет, чтобы увидеть меня. Она смертельно боялась летать. Она была уверена, что самолет внутреннего рейса могут угнать. Такое было год назад, и моя мать отказывалась летать внутренними рейсами, лишь один раз совершив перелет от Бэрбенка до Онтарио на кастинг к рекламе шампуня.

И конечно, я ждала Бобби и парня из «Лоренцо», который, как я позже узнала, отказался опознавать меня до самого суда. Бобби первым узнал, что случилось, и они с тем парнем из «Лоренцо» поплакались друг другу в жилетку под пиво с пиццей. Я даже и не знала, что они в то время были знакомы. Думаю, я недооценила Бобби, как и его коллег-полицейских, кстати. Думаю, я переоценила это непонятно что из «Лоренцо».

Секундная стрелка часов в допросной тикала так медленно, что я могла сосчитать все удары. Руки мои дрожали, тихо натирая кожу под наручниками. Я подумала о младшем брате. Подумала о Саре и ее последнем взгляде на меня, когда она отказалась от той чашки чая.

Звук шагов заполнил коридор перед допросной. Порой я слышала фоновый шепоток, и он пугал меня. Мой мочевой пузырь не выдержал, жидкая паника потекла по моим ногам. Я не ела двенадцать часов. Мое белье воняло от насыщенной нитратами жидкости. Вода, которую мне дали пять часов назад, внезапно проделала себе путь из моего мочевого пузыря по уретре и вылилась на сиденье, на котором я сидела. Немного даже накапало на пол.

Когда Вудсток вернулся, все почти высохло, но вонь осталась. С ним пришел еще один полицейский.

– Это сержант Иган. Для записи. Я офицер Вудсток. Сейчас пять утра, и я намерен зачитать вам ваши права. Вы понимаете меня? – спросил детектив.

Мне показалось, что рядом со мной стоят четверо мужчин. Площадь комнаты не могла быть больше чем три на четыре фута. Удушье от непомерного дискомфорта обрушилось на меня.

Сержант Иган вынул из кармана ламинированную карточку. Он был практически моего возраста. До того как полицейский заговорил, можно было бы подумать, что мы вместе оканчивали школу.

– У вас есть право хранить молчание и не отвечать на вопросы. – Слово «право» он произнес с гнусавым местечковым выговором. «У вас есть пряяяво хрянить молчяяяние». В результате я потеряла собранность.

– Вы понимаете? – уточнил сержант.

Я кивнула. Да.

– Говорите вслух. Нам это нужно для записи.

У меня першило в горле, и я прокашлялась.

– Да.

– Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы понимаете? – снова спросил Иган.

Я опять кивнула.

– Это означает «да»?

Я кивнула.

– Угу.

– Да?

– Да.

– У вас есть право посоветоваться с адвокатом, прежде чем говорить с полицией, и ваш адвокат будет присутствовать во время допроса сейчас или в дальнейшем. Вы понимаете?

Да, да, я понимаю.

– Если вы не можете нанять адвоката, то по вашему желанию перед допросом вам его назначат. Вы понимаете?

Да, чтоб тебя, конечно, понимаю!

– Если вы решите отвечать на вопросы прямо сейчас, без адвоката, вы все равно сохраняете право прекратить отвечать в любое время, пока не поговорите с адвокатом. Вы понимаете?

Да, да, да. Я, блин, знаю мои, блин, права. Я читаю газеты. Мне не надо смотреть телевизор, чтобы знать мои права.

Согласно видеозаписи, продемонстрированной позже, на суде, я ответила «да» практически на все вопросы, сдавая свои права с остекленелым взглядом и в целомудренном шоке. Согласно видео, я отказалась от своих прав. Я не попросила остановить допрос. Я ничего не сделала. Вдруг внезапно первый разговор с офицером Вудстоком словно перестал существовать. Словно офицер Вудсток не входил и не спрашивал меня, не хочу ли я адвоката, и словно меня не проигнорировали полностью, когда я сказала: да, хочу. Да, я хочу присутствия адвоката. Да, я не хочу говорить. Да, я знаю мои гребаные права. Но никто этого не слышал. Странно, не правда ли? Как в голове все может быть настолько отличным от того, как это видят другие?

Вудсток сказал мне, что я просидела в этой комнате пять часов, прежде чем он вернулся. Позже, на процессе, он сказал, что так вышло, потому что они перевозили тело в морг и должным образом консервировали место преступления. Им надо было сначала допросить еще несколько человек, и они не хотели возвращаться.

– Ваше имя Ноа Синглтон? – спросил сержант Иган.

– Ноа Пи Синглтон, – поправила его я.

– Что означает Пи?

– Пи.

– Не пытайтесь нас запутать.

– Пи, – повторила я.

Иган пнул мой стул по ножке так, что тот отъехал в сторону.

– Мы можем выяснить это за пять минут. Просто облегчите нам задачу.

– Ну так выясните в пять минут, – сказала я. – Проведите свое расследование.

Полицейские переглянулись. Я знала, что они не будут проверять. Никто никогда не проверял.

– Вы знаете, почему вы здесь? – продолжил допрос сержант.

– Из-за проникновения в квартиру Сары Диксон.

– Проникновения?

– Да, именно поэтому мы здесь. Я вызвала полицию. Было проникновение в квартиру. Я слышала выстрелы. Сара была ранена. Я была ранена. А вы не приехали вовремя.

– Поговорим о Саре, – продолжил офицер Вудсток.

– Вы видели, как Сару убили? – спросил сержант Иган.

Я кивнула.

– Вы видели, как Сару убили, Ноа? – повторил сержант.

Я опять кивнула, отказываясь говорить.

– Нам нужен ваш ответ вслух для записи. Да или нет.

– Ладно, – сказала я.

– Вы видели, как Сара была убита?

– Да.

– Вы застрелили ее?

Я покачала головой.

– Нет.

Иган и Вудсток продолжали без остановки задавать вопросы.

– Поговорим о случившемся. Вы можете говорить об этом?

– Я могу говорить об этом.

– Что вы в первую очередь сделали вчера утром?

– Встала, почистила зубы и позвонила брату, чтобы поздравить его с Новым годом.

– Где он живет?

– В Лос-Анджелесе.

– В Калифорнии?

– Да, в Лос-Анджелесе в Калифорнии. Где же ему еще быть?

– Вы дозвонились ему?

Они не оставляли мне ни секунды.

– Нет.

– Вы оставили ему сообщение?

– Нет.

– Он знает, что вы пытались дозвониться до него?

– Не знаю. Сами спросите. Или посмотрите чертовы записи автоответчика.

На черном шарике на потолке замигал красный огонек.

– Что вы сделали потом?

– Приняла душ, съела на завтрак мюсли и ушла.

– Куда вы пошли?

– В аптеку.

– Какую аптеку?

– Просто в аптеку.

Вудсток и Иган снова переглянулись.

– Ноа, повторяю, мы можем проверить эту информацию за пять минут. Облегчите нам жизнь, и мы облегчим вашу, – сказал сержант.

– Чего вы от меня хотите? Название аптеки? Хорошо, гребаная аптека.

Иган что-то нацарапал у себя в блокноте.

– Мы говорим о маленькой местной аптеке или CVS, «Дуэйн Рид», «Райт Эйд»? – предположил детектив.

– CVS, – решила я ответить им.

– И что вы там купили? – продолжал Вудсток.

– Чай. Снотворное. Яблочный сок.

– Чай?

Я кивнула.

– Мисс Синглтон, для записи… – Иган снова кивнул на черную штуковину.

– Да, – еще раз кивнула я. – Я купила чай. Он успокаивает меня после ночного гулянья вроде кануна Нового года. Понятно?

– Что вы делали в канун Нового года?

– Ничего, – ответила я после довольно долгой паузы.

– Ладно. Какой чай вы купили на Новый год?

– «Лемон Зингер». Я только такой пью.

– Что-нибудь еще?

– Мгм?

– Вы что-нибудь еще купили?

– Это всё.

– Вы были одна?

– Насколько я знаю.

– Вас не преследовали?

– Откуда мне, черт побери, знать?

Сержант откинулся на спинку стула.

– Поэтому я вас и спрашиваю. Вы были одни? Вас кто-нибудь преследовал?

Я пожала плечами.

– Я. Не. Знаю.

– Ладно, – сказал Иган, продолжая. – Как вы оплатили покупку?

– Что?

– Как вы заплатили за чай и сок? Чеком? В кредит? Наличными?

– Наличными.

– Что вы сделали дальше?

Я снова посмотрела на красную мигающую точку и стала барабанить пальцами в такт ее миганию, считая вслух. Раз. Два. Три. Четыре.

– Я ушла. Просто прогулялась по улице, – ответила я после этого.

– Вы не встретили никого из знакомых?

– Нет.

Вудсток и Иган снова переглянулись. Это начинало одновременно и пугать, и раздражать.

– Послушайте, у меня болит рука, – сказала я. – Мне нужно в больницу. Вам что, плевать на права человека?

– Мисс Синглтон… – начал возражать детектив.

– Вы думаете, я шучу?

– Убита женщина. Мы не шутим, – сказал Вудсток.

– А я шучу, что ли? В меня тоже стреляли.

Полицейские в очередной раз переглянулись, а затем посмотрели на двустороннее зеркало.

Я попыталась поднять руку, чтобы показать им, что кровь еще сочится сквозь бинт, но безуспешно. Это была та же самая повязка, которую наложил несколько часов назад тот же самый медик, вынесший Сару из ее квартиры на носилках, закрыв ее лицо простыней. Теперь белый бинт был темно-коричневым от засохшей крови; она проникала сквозь пористую повязку и расплывалась по моей футболке пятнами разной формы.

– Вашу руку едва задело, – сказал Вудсток.

– И что, это лишает меня права на медицинскую помощь? – сказала я, показывая на новые капли.

Иган воспользовался этим моментом, чтобы взять бразды правления в свои руки.

– Мисс Синглтон, расскажите, что произошло после прогулки, – сказал он. – Мы знаем, что случилось. Мы просто хотим дать вам шанс помочь самой себе. Вот и всё. Шанс очиститься. Примириться с богом.

– Вы с ума сошли? – спросила я, накрывая ладонью свежую рану на плече. – Вы еще и бога сюда приплетаете?

– Ну, это же тяжкое преступление.

В этот момент красный огонек на шарике застыл. Механизм камеры повернулся, и из нее выдвинулся кронштейн, который словно бы сжался в кулак. Какой-то режиссер пытался снять меня крупным планом. И он снимал так, чтобы кадр можно было прокручивать и прокручивать во время процесса, невзирая на постоянные возражения моих адвокатов.

– Тяжкое? – переспросила я.

– Она была беременна. Это тяжкое преступление. Двойное убийство, – сказал мне офицер Вудсток.

– А еще вы проникли в дом Сары, – добавил сержант Иган. – Противоправное проникновение в чужое помещение с целью грабежа – уголовное преступление. Сара была убита в ходе грабежа. Уголовное преступление. Как ни крути, тяжкое преступление, за которое сажают на электрический стул.

Красный огонек вонзился в мой глаз, как дротик.

– Ноа, – обратился ко мне Вудсток. – Вы только вредите себе. У вас проблемы. Вы вляпались по уши. Просто признайтесь, и мы посмотрим, какое сможем избрать вам наказание.

– Я никуда не вторгалась. Это была рождественская пантомима. Там был грабитель.

– Мы знаем, что вы там не проживаете. Квартирой владеет женщина по имени Марлин Диксон, и, по документам, там проживает только Сара Диксон.

– Я не знаю, о чем вы. Я ни при чем.

– Сара мертва, Ноа. Вы ее убили. Мы знаем, что вы ее убили. Можете сделать чистосердечное признание.

У меня перехватило горло, словно я наглоталась опилок. У меня затряслись руки, и я не видела ничего, кроме красного мерцания камеры, которое все ширилось и ширилось, словно вспышка сверхновой, пока перед моими глазами не остались только эти вспышки света. Они попадали мне в глаза, как маленькие пистолетные выстрелы. Кровь отлила от моего лица, рук, ног, кончиков пальцев, вытянутая огоньками камеры.

Красные вспышки выстрелов.

Я упала на пол, щекой в засохшую мочу. Глаза мои закатились. Краем глаза я заметила серебристую обертку шоколадки «Три мушкетера», которая так мирно лежала на полу.

Мое тело содрогнулось от приступа рвоты. Мне хотелось побежать в ванную, вымыться, но я была прикована к столу, привинченному к полу. Я сложилась пополам и секунд тридцать глотала воздух. Когда мою пересохшую глотку стянуло, полосы шоколада и остатки пряного хлеба, съеденные прошлым вечером, поднялись вверх, присоединившись к луже на полу.

– Она прикидывается, – заскулил офицер Вудсток, увидев, как мое тело бьется в конвульсиях на полу. – Она прикидывается!

– Мы прекращаем, – сказал сержант Иган. – Она истекает кровью. Отвезите ее в больницу.

– Из-за царапины?

Кровь билась в моих висках.

– Она прикидывается, Дон. Пусть придет в себя, и продолжим. Заберите ее назад в камеру, – приказал офицер Вудсток. – И позовите врача.

А потом…

…потом…

Я не помню.

Как бы я ни старалась, я не помню, как закончился допрос.

Первым, что я помню после, был цокот по линолеуму. Бесконечный, раздражающий, выворачивающий мозг. Туфли на высоких каблуках, маленькие лодочки с открытым большим пальцем, бегущие, несмотря на неровную походку. Голос, сопровождавший этот стук, был таким же мучительным и запоминающимся.

– Это правда? Скажите, что нет! Скажите, что нет!!!

Это была Марлин. Речь ее была неряшливой и влажной. Она была в истерике. Она колотила кулаками в дверь допросной, когда меня выводили оттуда.

– Нет, Ноа! Это не ты! Скажи, что ты этого не делала!

Слова ее были глухими, но она была в гневе. Она была в ужасе, и впервые в жизни не владела собой так, что это было видно остальным.

– Где она, Ноа? Зачем ты это сделала? Зачем? Зачем?! – кричала она, и слова ее стекали пенистой слюной на подбородок. – Зачем, Ноа? – Полицейские сгрудились вокруг нее и потащили ее прочь.

Я посмотрела на Марлин. Ее глаза дергались, а волосы висели мокрыми прядями. Они уже начали выпадать, и Диксон выглядела злее и жальче любого человеческого существа, которое мне только приходилось видеть. Включая мою мать. Включая Сару – даже после смерти. Она понимала это – и, почти как лопнувший воздушный шар из мультика, схлопнулась.

Я так и не ответила на ее вопрос. До сих пор не ответила. Я не могу сказать точно, что именно изменилось с момента этой встречи и моего процесса до того момента, когда Олли три месяца назад вошел в мою жизнь.

– Куда делась Марлин? – спросила я его. Стэнстед оказался единственным посетителем по ту сторону плексигласа. Он отводил глаза, словно был обижен тем, что я все это время его игнорировала. – Вы не собираетесь отвечать на мой вопрос, не так ли?

Я посмотрела на обертку от шоколадки у меня в руке. Шоколада там уже не оставалось.

– Олли? – позвала я адвоката.

Он не ответил. Вместо этого спокойно сел в кресло, провел пятерней по волосам и собрался с мыслями.

– Олли?

Стэнстед посмотрел прямо на меня.

– Мне кажется, мы можем сделать кое-что получше прошения о помиловании.