Глава 39

Закатав рукава до локтей и одной рукой придерживая миску из бука, Мод запустила вторую в клейкую смесь из обычной соли, морской соли, молотого черного перца и меда. На столе перед ней лежало две дюжины толстых кусков ветчины. Всю эту работу вполне можно было поручить миссис Гулдрун, которая вот уже двадцать пять лет каждую осень делала йоркскую ветчину, но Мод хотелось научиться самой. Кроме того, чтобы отвлечься и не впасть в уныние, ей необходимо было какое-то новое занятие. Нельзя бесконечно проводить дни за вышиванием, стрельбой из лука и воспитанием детей. Мальчики уже подросли и не нуждались в постоянном надзоре. Их тянуло на улицу, к конюхам, лошадям и собакам, они хотели учиться охотиться, ездить верхом и играть в рыцарей. Мабиль сидела в зале под бдительным присмотром жены управляющего и Ионетты, которая наотрез отказалась идти в холодную кладовую и по могать матери коптить ветчину.

– И дважды в неделю целиком их, значит, натираете – ну вот прям полностью, и так месяц. И каждый раз, чтоб обязательно переворачивать, – учила Мод миссис Гулдрун. – Ну а потом, стало быть, надо их на одни сутки замочить – на день и ночь, – а утром повесить сушиться.

Ее полные розовые руки напоминали кусок той самой ветчины, в которую она сейчас энергично втирала смесь специй.

– И значит, когда это все у нас будет готово, кость надо вот так вот, хорошенечко, перцем-то, молотым, и чтобы всю ее, и тогда никакая гадость-то на мясо и не перейдет.

Мод кивнула. Все правильно. Перец стоил дорого, но если поскупиться на него сейчас, то потом зараженное личинками мясо придется выбросить – так что экономия получится сомнительная. Крошечный порез на костяшках пальцев начало неистово жечь, когда соль проникла в ссадину. Мод посмотрела, как делает миссис Гулдрун, и тоже опустила мясо в соленую смесь.

– Вот так, да, очень хорошо, миледи! – степенно кивнула Гулдрун. И с одобрением заметила: – Вы прям ни дать ни взять словно местная уроженка, взаправду, хоть родились и выросли далеко от Йоркшира.

Мод рассмеялась, очень довольная таким комплиментом. Суровые жители этих мест недолюбливали нормандцев, которые во время набегов Вильгельма Завоевателя, пришедшего с огнем и мечом в северные земли Англии, почти под корень вырезали их прапрадедов. Мало кто остался в живых, чтобы через поколения донести память о тех страшных временах, но она от этого парадоксальным образом не слабела, а только крепла. Заслужить похвалы от такой почтенной хозяйки, как миссис Гулдрун, – это дорогого стоило.

Мод вдруг пожалела, что Кларисса уехала в Уиттингтон. С ее тягой к домашним делам и сноровкой ей бы это очень понравилось. Может быть, самой Мод тоже следовало поехать вместе с девочками? Ведь ее долг быть рядом с мужем. Она потрясла головой, решительно отметая все сомнения. Нет! Гордость, гнев, уязвленное самолюбие говорили, что она поступила правильно. Мод представила себе, как Фульк бьется на поединке под лучами летнего солнца, смеется с товарищами по оружию, флиртует с женщинами.

– Миледи, ни к чему так вот прям изо всех сил колотить-то, – заметила Гулдрун, искоса глянув на Мод. – Эта свинья уже и так мертвая.

Мод вздрогнула и что-то пробормотала в оправдание. Нет, сейчас нельзя думать ни об Уиттингтоне, ни о Фульке. Иначе у нее не получится хорошая ветчина.

Час спустя они с Гулдрун закончили работу. Теперь окорока нужно было оставить на три дня, а потом снова натереть солью. Вытерев покрасневшие от специй руки льняной тряпкой, Мод вышла из солильни на двор. Было позднее утро. Ветер пронизывал толстое шерстяное платье, словно оно было из тончайшего шелка. На небе собирались грозовые тучи. Неужели опять будет дождь? По двору раскидали солому, чтобы она впитала воду – повсюду были лужи от недавнего ливня. Если в Ирландии дождь был мягкий, то здесь, в Йоркшире, он безжалостно падал на землю тяжелыми стальными стрелами.

На двор въехали два всадника, спрятав головы в капюшоны и сгорбившись, чтобы защититься от ветра. Мужчина средних лет и юноша. Когда они приблизились, сердце у Мод тяжело забилось. Странствующий рыцарь и его оруженосец.

Гулдрун тоже вышла из солильни, вытирая руки.

– Пойду-ка скажу управляющему, что, мол, гости к нам пожаловали, – объявила она и вразвалку ушла.

Мод кивнула, не поворачивая головы. Все ее внимание было приковано к мужчине, сошедшему с гнедого коба. Серое небо и синий капюшон придавали его глазам меланхоличный сине-серый оттенок и усиливали темные тени под нижними веками. Морщины от носа к углам рта были прочерчены глубже, чем помнилось Мод. Но ведь с тех пор, как они виделись в последний раз, прошло несколько трудных месяцев.

Вновь прибывший энергично велел юноше-оруженосцу забрать лошадей и найти для них стойла, а потом заняться поклажей. Затем повернулся к Мод:

– Это трусость – посылать в качестве гонца собственную дочь.

Мод стиснула тряпку в руках:

– Я никого не посылала. Хависа отправилась к тебе по собственной воле.

– Но сама ты решила с ней не ехать.

Из темного края облака, наползавшего на селение, брызнули первые капли дождя, и внезапный порыв ветра взметнул покрывало Мод, бросив ткань прямо ей в лицо. Она сорвала его с глаз и посмотрела на мужа сквозь выступившие от ветра слезы. И кивнула:

– Да, я решила не ехать.

– Может, объяснишь почему?

– Разве и так не ясно?

– Было бы ясно, я бы не спрашивал. Или ты рассчитываешь, что Хависа всю работу сделает за тебя?

Когда Мод поняла, что муж зол не на шутку, в ее глазах тоже промелькнула молния.

– Не знаю, что Хависа тебе сказала, но клянусь, я ей ничего не поручала. Господи, неужели ты думаешь, что я стала бы настраивать нашу дочь против родного отца? – (Фульк молчал. Дождь хлестал косыми серебряными прутьями.) – Если ты считаешь, что я на такое способна, то зови своего оруженосца и уезжай обратно в Уиттингтон, потому что здесь тебе делать нечего!

Высказавшись таким образом, Мод оставила мужа и быстро пошла в зал, но по дороге передумала и направилась не к центральной двери, а к лестнице, ведущей наверх, в маленькую комнату и спальню. Она не сомневалась, что Фульк пойдет за ней: совершенно ни к чему выяснять отношения в зале при свидетелях, включая и их собственных дочерей.

Однако ожидания, что муж последует за нею немедленно, не оправдались, и внутри Мод начал нарастать ледяной страх: неужели она ошиблась? Она постаралась взять себя в руки, налила два бокала вина, подкинула угля в жаровню и отослала служанку, которая сидела у открытого окна. Ну разумеется, Фульк придет. Не для того же он проделал такой путь, чтобы сразу уехать обратно! Да и в любом случае лошади должны отдохнуть, даже если ему самому отдых не нужен.

Заняв место служанки у окна, Мод выглянула на двор. Фулька там не было. Слышно было, как хлещет по соломе дождь. Куры нахохлились и сбились в кучу у навозной ямы, где под участком плетеной изгороди можно было хоть немного укрыться от непогоды. В кухне на противоположной стороне двора зажгли факел, и он закачался, отбрасывая желтый отсвет на темнеющий день.

Тут дверь открылась, как и ожидала Мод, но она облегченно перевела дыхание, лишь когда Фульк вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

– Не знаю, что и ответить, – сказал он так, словно разговор и не прерывался, – поскольку я тебя уже не знаю. Я где-то потерял ту женщину, на которой женился, свою помощницу и родственную душу, и порой мне делается очень страшно: а вдруг я уже никогда не смогу ее найти? – Скинув с головы капюшон, он встал перед жаровней и протянул руки к теплу. – Может быть, этой женщины и впрямь уже больше не существует.

От слов Фулька горло у Мод сжалось, и на глаза начали наворачиваться слезы.

– Я тоже временами боюсь, что потеряла мужчину, за которого вышла замуж, или что я попросту приняла его за кого-то другого.

Их разделяли пространство, тепло углей, холод уличного воздуха. Привстав, Мод закрыла ставни: погода становилась все менее приветливой.

– Ну зачем ты поехал на турнир? – спросила она. – Почему не вернулся домой?

– Это тебя так терзало? – спросил он в ответ. – То, что я уехал на турнир?

Мод заперла ставни и глянула на след, который оставила у нее на пальце задвижка.

– Меня многое терзало. То, что твои новые друзья-бунтовщики для тебя важнее семьи, – сказала она. – Что ты вновь вступил в противостояние с Иоанном. – Мод встретилась с ним глазами. – Мне казалось, вы с ним все уладили. Ты же сам говорил, что жаждешь справедливости и тебе нужен лишь Уиттингтон. Но как только ты его получил, вдруг выясняется, что этого мало. Иоанн вновь стал твоим врагом, которого во что бы то ни стало нужно одолеть. И дело не в том, что он плохой правитель, просто ты его ненавидишь.

– Это неправда! – вспыхнул Фульк. – Будь Иоанн таким королем, как его покойный отец, я бы сидел дома и даже не помышлял о борьбе.

– Не думаю, потому что именно Генрих лишил твою семью Уиттингтона, – возразила Мод.

– Неужели ты не понимаешь, насколько важна эта хартия! – раздраженно произнес Фульк. – Она защищает людей от тирании Иоанна и дает им свободу. Теперь королю пришлось распустить наемников, которые по его приказу были готовы на любые бесчинства. Хависа передала мне, что ты не хочешь повторить судьбу несчастной госпожи де Браоз, и…

Мод покачала головой:

– Это действительно мои слова, но Хависе я ничего такого не говорила. Повторяю: я ни за что не стала бы настраивать детей против родного отца.

– Все верно, – мрачно согласился Фульк. – Она сказала, что случайно услышала, как ты это говоришь.

Мод прикусила губу.

– Я была на взводе, – призналась она. – И высказала свое мнение Клариссе.

Мод ждала взрыва гнева, но муж молчал, стиснув зубы. Она почувствовала исходивший от него холод и, не зная, как лучше поступить, пошла за уже налитым вином. Один бокал протянула Фульку, но не в качестве оливковой ветви, ибо разговор был еще далеко не закончен.

– Мод, это вовсе не мальчишеский каприз, – сказал он уже мягче. – Если хочешь знать, Великая хартия вольностей для меня даже важнее, чем Уиттингтон.

– Пусть так, – согласилась она. – Но тогда я тем более не понимаю, почему ты ушел с церемонии ее подписания. Отец сказал, что ты покинул луг, на котором был заключен договор, и уехал следом за де Весси и Фицуолтером. – Мод пренебрежительно скривила губу. – Ты твердишь про свободу и справедливость, а на самом деле все упирается в Иоанна!

– Боже мой, Мод, просто это взаимосвязано: если Иоанна не принуждать, он ни за что не станет выполнять условия хартии! Неужели ты думаешь, что я настолько мелочен и злопамятен, чтобы мстить ему за старые обиды? Нет, скажи, ты и правда так считаешь?

– Я считаю, что спор между вами до сих пор не закончен, – ответила Мод, впрочем не слишком уверенно. – И я ощущаю себя вдовой при живом муже, поскольку всю свою энергию ты тратишь на борьбу с ним.

– Сейчас мы с Иоанном заключили перемирие.

– И как долго оно будет продолжаться? Пока под копытами твоего боевого коня не прорастет весенняя трава, чтобы ты снова смог отправиться на войну?

– Если Иоанн станет честно соблюдать хартию, для войны не будет ни малейшего повода.

– А то я тебя не знаю! Ты все равно найдешь повод. И не пытайся морочить мне голову.

Он вдруг резко отставил бокал:

– Хватит! Я долго ехал, очень устал и меньше всего склонен сейчас вести дискуссии. Мод, я приехал, чтобы попросить тебя вернуться со мной в Уиттингтон. Без тебя в нем нет души.

– А если я скажу «нет»? Что тогда?

Фульк запустил руки себе в волосы, и Мод с болью заметила в их черной массе блестящие серебристые пряди.

– Ну, можно, конечно, закинуть тебя на вьючную лошадь, как мешок с капустой, и силой отвезти домой. Но есть ли в этом смысл? Скорее всего, ты вновь сбежишь при первой возможности или ткнешь меня кинжалом под ребра, пока я буду спать. Я прекрасно понимаю, что, как прежде, у нас уже не будет – ты сама сказала, что мы изменились, но… – Он мрачно глянул на жену, подыскивая нужные слова. – Но я хочу, чтобы мы становились другими вместе.

Мод начала потихоньку оттаивать, однако не сдавалась.

– Но ведь ты все равно поедешь воевать с Иоанном, – сказала она.

– Этого нельзя изменить: вернешься ты в Уиттингтон или останешься здесь, я в любом случае стану бороться за справедливость. Но, Мод, без тебя мне будет очень тяжело! – Он развел руками. – Кто еще поможет мне стоять обе ими ногами на земле? Кто вовремя даст мне нагоняй? Кто будет принимать меня таким, какой я есть?

Мод прищурилась:

– Если бы Жан де Рампень не жил сейчас в Ирландии со своей стервой-женой, я бы подумала, что ты брал у него уроки.

– Это мои собственные слова, клянусь тебе! – горячо воскликнул Фульк. И лукаво прибавил: – Хотя, положа руку на сердце, и сам не понимаю, откуда они взялись. Всю дорогу до Эдлингтона я тешил свой гнев, повторял одно и то же, вознамерившись твердить тебе о долге и обязательствах.

– Правда? – колко сказала она. – Что ж, по-моему, ты высказал все, что хотел.

– И ты тоже, так что дальнейший спор становится бессмысленным.

Мод скрестила руки на груди, но не из желания защититься, а для утверждения своей правоты.

– Хорошо, – кивнула она, – я вернусь, но ты должен пообещать мне одну вещь.

Фульк тревожно вгляделся в ее лицо:

– Какую?

– Если ты поедешь на очередной турнир, то обязательно возьмешь меня с собой.

– Я всегда носил знак твоей благосклонности, ты же знаешь. У меня до сих пор с собой та лента для волос, которую ты дала мне много лет назад. – Фульк похлопал по своему кошелю.

– Я хочу перед поединком сама привязать ее тебе на копье. Больше не желаю быть соломенной вдовой. Это мое последнее слово! Ты должен пообещать…

Мод отступила, когда муж сделал шаг ей навстречу.

А Фульк расстегнул кошель и достал кусочек зеленой ленты. Она уже выцвела, серебро потускнело, но местами еще сверкало.

– Клянусь! – сказал он. – А теперь свяжи нас.

Мод забрала у мужа ленту и осторожно перевязала их сплетенные пальцы, свои – красные от соли, и его – загрубевшие от меча и поводьев. Их плоть соприкоснулась, ледяная от царившего в комнате холода, но в крови обоих уже вовсю кипел жар. Свободной рукой Фульк обнял жену за талию, а она в ответ обняла его за шею. Он назвал Мод по имени, крепче сжав ей руку.

Их губы встретились: сперва нежно, потом – страстно. Изголодавшаяся после долгой разлуки, распаленная прикосновением Фулька, Мод была охвачена такой лихорадкой желания, что у нее подгибались колени. По неровному дыханию мужа она понимала, что и он чувствует то же самое. Какие бы ни случались между ними ссоры и размолвки, сейчас они были словно одно целое. Это было поле боя и место заключения перемирия, где противники сдавались и партнеры заявляли свои права, поле страсти и любви.

Позже, лежа на полу, она аккуратно распутала турнирную ленту, связывавшую их пальцы, и нежно провела тканью по его прикрытым векам. Фульк улыбнулся в ответ. Не открывая глаз, поймал державшую ленту руку и поцеловал ладонь.

Со двора послышался лай подбегающих собак, и вскоре раздались детские голоса, приглушенные бревенчатыми стенами и крепко запертыми ставнями.

Мод села.

– Это, наверное, наши сыновья вернулись с верховой прогулки, – сказала она. – Лучше мы встретим их, чем они застанут нас тут.

– А что в этом такого? – Фульк потянул ее обратно на пол, покрывая поцелуями. – Мальчики должны знать не только о войне, но и о любви.

– Может быть, но я не хочу, чтобы твои наследники считали, будто пол спальни – то место, где положено учиться любви.

Фульк засмеялся и отпустил Мод.

– Пожалуй, – согласился он, глядя, как жена поднимается и разыскивает свою накидку. На лестнице послышались шаги. – Начинать надо с кровати, а уж потом постепенно двигаться вниз.

Когда дверь распахнулась и в комнату влетели два мальчика в сопровождении огромного волкодава, они увидели, как мать разливает вино в два бокала, а отец сидит на лавке, непринужденно вытянув ноги. Шумные, не привыкшие обращать внимания на мелкие детали, оба они так и не заметили предательские соломинки, прилипшие к одежде родителей.